Патриция Гэфни
Любить и беречь

1

   Лорда д’Обрэ было трудно любить. Даже на смертном ложе.
   «Господи, дай мне терпения и смирения», – молил преподобный Кристиан Моррелл, работа которого как раз в том и заключалась, чтобы любить вещи, для любви непригодные. Склонившись над кроватью, но не касаясь ее – старый виконт, хотя и был тяжко болен, по-прежнему приходил в ярость, когда кто-нибудь кроме врача подходил к нему слишком близко, – Кристи спросил, не угодно ли его светлости причаститься.
   – Что? Прямым ходом на небеса? Как, по-твоему, викарий, попаду я на небеса? А? Думаешь, я… – Тут он задохнулся; его пергаментно-желтое лицо посинело, из горла вырвался булькающий свист. Он был уже слишком слаб, чтобы кашлять и только судорожно глотал воздух, пока спазм не прошел. Затем, обессиленный, замер, безвольно уронив руки на впалую грудь.
   Кристи снова откинулся на высокую спинку стула, который придвинул к кровати так близко, как только позволил старик. Масляная лампа сбоку от ложа не могла рассеять сумрак этой огромной спартанского вида спальни; его глаза чересчур напрягались, когда он пытался читать свой молитвенник. Снаружи, за тяжелыми шторами, сияло полуденное солнце. Девонширская весна шествовала во всем своем блеске и великолепии. Но даже сама мысль о мире живой жизни казалась здесь чем-то фривольным, плодом разыгравшегося воображения. Быть может, за окнами сейчас пели жаворонки, жужжали насекомые, цокали белки в побегах плюща… Здесь же, в спальне больного виконта, Кристи слышал лишь тиканье часов в своем собственном кармане.
   «Здесь бы должен сейчас сидеть доктор Гесселиус», – не удержался он от досадливой мысли.
   – Пошлите за мной, если я вдруг понадоблюсь, хотя это довольно сомнительно, – заявил ему доктор два часа назад в этой самой комнате. – Никаких болей у него сейчас нет – в этом возрасте люди обычно уже ничего не чувствуют. Он навряд ли протянет до завтра; старина Эдуард теперь полностью в ваших руках, преподобный.
   Кристи только кивнул в ответ, хладнокровно, степенно – как если бы эта перспектива совсем не пугала его. В мечтах он видел себя рассудительным, внушающим уважение священником, который всегда помнит, что он еще новичок на этой стезе, и поэтому его главными качествами должны быть упорство и целеустремленная серьезность. Но, сталкиваясь с реальностью жизни, он совершал массу ошибок, которые странным образом множились и накладывались одна на другую, если дело выходило за рамки обыденного. Вот и сейчас Эдуард Верлен, казалось, бросал ему вызов, а Кристи с отчаянием сознавал, что не готов принять его, как подобает.
   Воспоминания назойливо вторгались в его молитвы, как ни старался он сосредоточиться на высоком. В этой лишенной каких-либо украшений комнате просто приковывал внимание устрашающей величины темный портрет, писанный маслом, который нависал над камином своей массивной золоченой рамой. На нем был запечатлен дед лорда д’Обрэ. Прямо под надменным носом прародителя выделялось странного вида сероватое пятно. Оно-то и вызвало у Кристи невольную улыбку, совершенно сейчас неуместную. Он неожиданно вспомнил, как в один прекрасный день – лет эдак двадцать тому назад – они с Джеффри, его лучшим другом, пробрались тайком в эту комнату, нервно хихикая и подзадоривая друг друга. Кристи поверить не мог, что Джеффри решится на то, что он все-таки сделал: влез на стул и куском угля пририсовал усы на хмурой физиономии своего прадеда. Следы былого преступления сохранились и поныне: уголь весьма успешно сопротивлялся многочисленным попыткам вернуть картине первозданный вид. Кристи спрашивал себя, остались ли еще на теле Джеффри следы той порки, к которой тогда приговорил его отец и которая, естественно, была осуществлена руками слуги. В ярости, как и во всем остальном, Эдуард Верлен всенепременно соблюдал дистанцию.
   Слова на страницах молитвенника вдруг стали сливаться в сплошное пятно. Кристи подвигал затекшими плечами, борясь с накатившей дремотой. Он встал, подошел к окну, отодвинул тяжелую штору и поглядел на запущенный двор Линтон-Грейт-холла. За ним виднелся черный шпиль церкви Всех Святых, а еще в полумиле отсюда – деревня Уикерли, где он родился и вырос. Стоял апрель; отлогие холмы, поросшие дубами, радовали глаз зеленью и желтизной, а Уик, обычно спокойная, несмотря на крутые берега, речушка, сейчас пенилась и бурлила, устремляя свои воды со стороны Дартмура с силой настоящего потока. В этой реке они с Джеффри когда-то ловили рыбу круглый год, исследовали каждую тропку по ее берегам, катаясь на пони, не раз оставляли друг другу секретные послания в условленных тайниках под серыми глыбами камня на перекрестках. Да, они были, что называется, не разлей вода все первые шестнадцать лет своей жизни, пока Джеффри не покинул дом. Следующие двенадцать лет Кристи не имел от него ни единой весточки.
   Но вот шесть дней назад пришла записка. «Дай мне знать, когда ублюдок сдохнет», – нацарапал Джеффри на обратной стороне счета от портного – да и то лишь после того, как Кристи вторично написал ему на лондонский адрес, который едва сумел вытянуть из стряпчего лорда д’Обрэ. «И как ты, черт возьми, поживаешь? – гласили каракули в постскриптуме. – Что за шутки? Ты – священник?!»
   Кристи нимало не удивился тому, что его новое поприще представляется Джеффри лишь шуткой. Достаточно было вспомнить, какими насмешками в детстве они осыпали кроткого и набожного отца Кристи. Жители деревни и поныне называли Магнуса Моррелла «старым викарием», хотя тот вот уже четыре года как скончался. А Кристи с неизбежностью стал «новым викарием».
   Давнее соперничество мешало ему равнодушно выслушивать рассказы о буйной и распутной жизни в Лондоне, которой предавался Джеффри вместе с другими богатыми светскими бездельниками, а также и вовсе неправдоподобные слухи о том, что его друг стал наемником, готовым взять в руки оружие во имя чего угодно – лишь бы плата была достаточно высока. С течением времени Кристи перестал скучать по нему – постепенно затягиваются даже самые глубокие раны, – но интерес к тому, каким стал теперь Джеффри, так и не угас в нем.
   – Как он? – раздался взволнованный шепот. От неожиданности он резко вздрогнул и отвернулся от окна. В дверном проеме возникла миссис Фрут. Ее доброе морщинистое лицо было омрачено беспокойством. Кристи подошел к ней, ободряюще кивая. Она служила домоправительницей в Линтон-Грейт-холле больше лет, чем ему было от роду, и вот теперь стала дряхлой, хворой и почти совершенно оглохла. Он взял ее руку и, стараясь шевелить губами как можно более выразительно, мягко сказал:
   – Никаких изменений. Он спит.
   Из-за его плеча она посмотрела на неподвижную фигуру на кровати, и слезы покатились из ее серых увядших глаз. Кристи знаком предложил ей подойти поближе. Она проковыляла несколько футов и остановилась – не из страха, а из уважения к хозяину, которому прослужила так долго.
   Единственным признаком того, что Эдуард Верлен еще не умер, было лихорадочное движение его желтых высохших, похожих на птичьи когти пальцев, беспрерывно теребивших покрывало. Раздутый живот выпирал под одеялом, как у беременной женщины; ноги и руки, напротив, усохли до детских размеров. Голова на подушке уже напоминала череп мертвеца, и тем кошмарнее было видеть, что он еще дышит. Миссис Фрут издала горестный вздох, спрятала лицо в ладонях и разрыдалась.
   Кристи обнял ее за плечи, чувствуя свое полное бессилие и бессмысленность любых утешений, ибо, если бы даже ему вдруг и пришли в голову самые лучшие слова, она все равно ничего бы не смогла разобрать. В последнее время приходилось кричать ей во все горло и в самое ухо, чтобы она расслышала.
   Наконец она немного успокоилась и даже спросила, не подать ли ему чаю или стакан вина. Он поблагодарил и отказался. Тогда она удалилась; ему было слышно, как она сморкается за дверью, а потом медленно, осторожно ступает по лестнице.
   Минутой позже он подумал, что надо было попросить ее остаться. Миссис Фрут была единственным существом на земле, действительно любившим старого д’Обрэ, и, по-видимому, ей одной во всем мире и будет его не хватать.
   Звук, раздавшийся со стороны кровати, вывел его из задумчивости. Виконт повернул на подушке свое желтое лицо и уставился на Кристи. Послышалось осуждающее каркающее ворчание:
   – Ты… Тебя мне не надо. Где твой отец?
   – Мой отец умер, сэр, – отвечал Кристи, наклонясь над кроватью.
   Гнев зажегся в черных глазах старика, но вдруг по-настоящему страшная улыбка тронула углы его губ.
   – Значит, я скоро с ним встречусь, не так ли?
   Кристи повертел в руках свой молитвенник и безнадежно отложил его в сторону. Он сейчас ненавидел себя за те муки, которые сам же испытывал, за беспомощность и за все те тривиальные, заезженные фразы, что так и лезли ему на язык. Он опять чувствовал себя малым ребенком – мальчишкой, охваченным ужасом при виде этой развалины, когда-то бывшей человеком, которого он ненавидел из принципа, из солидарности с Джеффри. Ведь Джеффри был его лучшим другом.
   Он придвинулся ближе, чтобы попасть в поле зрения старика.
   – Не хотите ли помолиться?
   По привычке глаза виконта презрительно сузились. Прошло несколько секунд. Он отвернулся.
   – Сам молись, – еле выдохнул он. Кристи открыл книгу Псалмов Давидовых.
   – «Господь – Пастырь мой, – начал он самым прозаическим тоном. – Я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою…»
   – Нет, не этот. Тот, что перед ним…
   – Двадцать…
   – Двадцать первый. – Глаза виконта закрылись в изнеможении, но губы по-прежнему кривила сардоническая ухмылка. – Читай, читай, пастор, – раздраженно проскрипел он, когда Кристи замешкался.
   Он отыскал этот редко читаемый псалом.
   – «Боже мой! Боже мой! Для чего Ты оставил меня? Далеки от спасения моего слова вопля моего, – читал он тихим голосом, и ничто не могло смягчить безнадежного отчаяния этих слов. – … К Тебе взывали они, и были спасаемы; на Тебя уповали, и не оставались в стыде. Я же червь, а не человек, поношение у людей и презрение в народе. Все, видящие меня, ругаются надо мною…»
   Неожиданный звук прервал молитву, и Кристи обернулся.
   Глаза Эдуарда были закрыты, челюсти сжаты так, что лицо исказилось гримасой; но, несмотря на все его усилия, слезы катились из-под морщинистых век. Постепенно его плач слился в одну бессильную неутешную жалобу. Кристи коснулся его руки и сжал ее. Запястье виконта слабо дернулось, Кристи с трудом удалось разобрать его невнятные взволнованные слова.
   – Ну же, давай, – бормотал старик, – давай, чтоб тебя…
   – Я не… – Кристи был совершенно сбит с толку.
   – Отпусти мне грехи!..
   Пальцы старика свирепо, по-паучьи впились в его руку. Кристи поспешно приступил к молитве:
   – Господь Всемогущий, который не желает погибели грешника, но хочет, чтобы тот отвратился от всякого зла и покаялся, даровал власть слугам Своим объявлять и провозглашать отпущение грехов, рабам Его. Эдуард, воистину ли и искренне ли раскаиваешься ты в прегрешениях своих?
   – Воистину, – закрыв глаза, процедил старик сквозь зубы.
   – Любишь ли ты своих ближних и милостив ли ты с ними?
   – Да, да.
   – Готов ли ты отныне начать новую жизнь, следуя заповедям Господним и впредь не сходить со святых путей Его?
   – Да!
   – Ступай с миром. Грехи твои прощены.
   Виконт уставился на него с испугом и недоверием.
   – Они прощены, – настойчиво повторил Кристи. – Бог, твой создатель, любит тебя. Верь этому.
   – Если б я мог…
   – Ты можешь. Прими это в сердце свое и пребудь в мире.
   – Мир… – Рука старика бессильно упала, но глаза по-прежнему с мольбой были устремлены на Кристи. Все его надежды и чаяния свелись к одной мысли: он любим и прощен. Наставники учили Кристи, что в конце каждый надеется только на это.
   – Милорд, – спросил он, – не желаете ли вы причаститься?
   Не меньше минуты прошло, прежде чем старик кивнул.
   Кристи быстро приготовил хлеб и вино, используя столик рядом с кроватью в качестве алтаря. Слова ритуала он произносил достаточно громко, чтобы Эдуард их слышал. Тот был так слаб, что смог проглотить лишь крохотный кусочек гостии и едва омочил губы в вине. Потом он замер в полной неподвижности, и только слабое трепетание тонкого кружева на воротнике ночной рубашки указывало на то, что он все еще дышит.
   Тишина, вновь воцарившаяся в комнате, представлялась Кристи не тишиною покоя, но безмолвием безнадежности. Он немного помолился, затем опустился на стул, отдыхая. Стыд от сознания того, какой он плохой, неумелый священник, с новой силой напал на него; он возблагодарил Бога за это причастие: если бы не оно, его присутствие здесь стало бы полной бессмыслицей. Если бы он только сумел избавиться от постоянных мыслей о себе, перестал бы все время думать о том, хорошо ли он делает свою работу, и вообще забыл бы про то, что имеет дело с чужой болезнью и смертью, но сосредоточился бы на любви и искреннем сострадании больным и умирающим, – другими словами, думал он устало, если бы он был больше похож на своего отца… «Господи, дай мне силы сойти вместе с мертвыми во мрак, – молил он. – И помоги мне простить себя, если я не смогу».
   Он наугад открыл свой молитвенник. Досада и смущение не покидали его – ведь даже в этот ужасный час его мысли всецело были обращены к своей собственной персоне, а вовсе не к душе умирающего, которую он явился приготовить в последний путь. Увы, сколько ни взывал он к Господу о поддержке и наставлении, уверенности нисколько не прибавлялось.
   Время тянулось мучительно долго в этой душной темной комнате; фитиль лампы прогорел, и огонек в ней уже едва трепетал, грозя потухнуть. Кристи встал, чтобы прибавить света. Вдруг глухой звук со стороны кровати заставил его обернуться. Эдуард пытался приподняться на локтях.
   – Помоги мне… помоги… о Боже… Я боюсь этой тьмы…
   Кристи просунул руку под худые плечи старика и усадил его прямо.
   – Джеффри? – Он уставился перед собой, не мигая. – Джеффри?
   – Да, – Кристи солгал, не колеблясь, – да, отец, это Джеффри.
   – Мой мальчик… – Он улыбался восторженно и даже горделиво. – Я знал, ты придешь.
   Его голова дернулась и упала на левое плечо; долгий прерывистый вздох хрипло исторгся из его груди, и он умер.
   Некоторое время Кристи держал невесомое тело в объятиях, затем опустил на кровать и осторожно закрыл мертвецу глаза.
   – Ступай с миром, – прошептал он, – ибо Бог отпустил все грехи твои.
   Тело виконта уже начало деревенеть, безошибочно указывая на то, что душа его отлетела. Кристи в последний раз причастил его и помазал тело маслом. В мрачной торжественности ритуала он наконец обрел меланхолическое успокоение. Закончив, он опустился на колени рядом с кроватью и стал молиться, сложив руки и прижавшись лбом к краю матраца.
   В этой позе Джеффри его и застал.

2

   Кристи не слышал шагов, но что-то, должно быть движение воздуха, заставило его поднять голову и поглядеть на дверь, ведущую в холл. На пороге стоял высокий черноволосый мужчина. Желтоватая, нездорового цвета кожа, обвислые щеки, черные глаза, горящие в провалах глазниц, – в какой-то миг Кристи просто опешил. Ему померещилось, что это сам Эдуард вернулся с того света, изрядно помолодев. Однако секунду спустя за спиною мужчины возникла женщина из плоти и крови, и Кристи понял, что перед ним никакое не привидение. Он торопливо поднялся с колен.
   Посреди комнаты друзья встретились. Кристи открыл было объятия, но Джеффри протянул руку, и они ограничились рукопожатием и похлопыванием друг друга по спине.
   – Господи, так это правда! – вскричал Джеффри, и его голос показался Кристи пугающе громким после долгой тишины. – Ты вырос и стал священником!
   – Как видишь.
   Хотя Кристи был рад встрече, перемена в облике старого друга крайне его огорчила. В шестнадцать лет Джеффри был крепким мускулистым парнем. Когда им случалось бороться, их силы, как правило, были равны, а в тех редких случаях, когда Кристи все-таки побеждал, это происходило лишь благодаря тому, что он был выше ростом. Теперь же Джеффри выглядел так, что, казалось, ударь его ребенок, и он свалится. Но обаятельная волчья ухмылка ничуть не изменилась, и Кристи по-прежнему готов был улыбаться в ответ, вместе смеяться, как когда-то, несмотря на мрачные обстоятельства их сегодняшней встречи.
   – Джеффри, слава Богу, ты здесь. Твой отец…
   – Мертв? – Не дожидаясь ответа, Джеффри повернулся к кровати. – О да, – тихо сказал он, разглядывая неподвижное тело, – умер… Все в порядке, никаких сомнений.
   Кристи стоял в стороне, чтобы дать ему время прийти в себя. Женщина в дверях тоже не шевелилась. Она была высока, стройна, неброско одета в темно-коричневый дорожный, костюм. Поля ее шляпы были затянуты вуалью, отчего лицо скрывалось в густой тени. Кристи глядел на нее с любопытством, но она молчала.
   Джеффри отвернулся от остальных, склонившись над кроватью. Глядя ему в спину, Кристи пытался представить себе его чувства, но застывшая фигура не выражала ровным счетом ничего. Через какое-то время он пересек комнату и встал рядом с Джеффри. Теперь они оба разглядывали безжизненное лицо старого Эдуарда.
   – В конце он совсем не мучился, – тихо сказал Кристи. – Это была мирная смерть.
   – Вот как? Он жутко выглядит, правда? От чего он, собственно говоря, умер?
   – От болезни печени.
   – Печени? Надо же, печени…
   Недовольное лицо сына не выразило ни малейшего сожаления или скорби. Напротив, Кристи преследовало неотвязное ощущение, что Джеффри придирчиво исследует тело, чтобы убедиться, что отец действительно мертв.
   – Он звал тебя перед смертью.
   Джеффри поглядел на него с недоверием, потом разразился высоким, совершенно искренним смехом:
   – О, вот это хорошо! Это очень хорошо…
   Кристи в смятении отвернулся. Женщина между тем прошла вглубь комнаты. В тусклом свете лампы ее глаза приняли странный серебристо-серый оттенок. Он не мог понять их выражения, но в крепко сжатых в прямую линию полных губах явно читалась ирония.
   – Мне кажется, перед концом он раскаялся, – предпринял он еще одну попытку. – Во всем. Я уверен, что в сердце своем он чувствовал угрызения совести за…
   Но в этот миг Джеффри прервал его таким грубым, примитивно вульгарным ругательством, что Кристи залился краской стыда и смущения. Женщина выразительно повела в его сторону своей темной бровью; он готов был поклясться, что она смеется над ним, хотя в ее лице не было ничего игривого.
   Потом Джеффри одарил всех своей обаятельной улыбкой; гнев в его глазах погас, как будто его никогда и не было. Он отошел от кровати и обнял Кристи за плечи с нарочито фамильярной сердечностью.
   – Ну, как живешь-можешь, старый бродяга? Ты похож… – Он отступил на шаг и принялся испытующе рассматривать Кристи, склонив набок голову. – Господи! Да ведь ты похож на архангела! До сих пор…
   Ухмыляясь, он взъерошил светлые волосы Кристи, и тот почувствовал в дыхании друга явственный перегар алкоголя. Он весь напрягся. Что бы он сейчас ни сказал Джеффри относительно его состояния, все могло показаться бестактным либо чересчур грубым. Он не сказал ничего.
   – Ну, довольно. Пошли отсюда, – настойчиво потребовал Джеффри, подталкивая друга к дверям. Кристи слегка упирался, и они остановились, едва не натолкнувшись на неподвижную, по-прежнему безмолвствующую женщину.
   – О, извини, дорогая, совсем про тебя забыл. Это – Кристиан Моррелл, старый товарищ моей безмятежной юности. Кристи, это моя жена Энни. Ну, что же вы? Пожмите руки. Вот так. Теперь пошли поскорее чего-нибудь выпьем.
   – Как поживаете, преподобный Моррелл? – пробормотала Энни Верлен без улыбки, не обращая внимания на игривый тон мужа.
   Кристи старался всячески скрыть свое любопытство. Сплетни о Джеффри всегда в изобилии носились по Уикерли, тем более что в шестнадцать лет он уехал и с тех пор не показывался. Года четыре назад до Кристи дошел слух, что он женился на дочери какого-то художника, но согласно следующему донесению Джеффри участвовал в избиении бирманцев в Пегу[1], а о жене речи больше не шло.
   В конце концов Кристи решил, что женитьба – всего лишь одна из множества историй про уикерлийского блудного сына, которые, не претендуя на истинность и правдоподобие, служат постоянным развлечением для деревенских старожилов.
   – Миссис Верлен, – поклонился он, пожимая ее прохладную крепкую руку. Она была моложе, чем ему показалось сначала, не старше двадцати пяти лет. Несмотря на чисто английский акцент, в ней ощущалось нечто неуловимо иностранное; что-то в одежде, может быть, или в манере глядеть на собеседника прямо и пристально.
   – Нет-нет, она больше никакая не миссис Верлен, верно? Она теперь леди д’Обрэ! Каково тебе быть виконтессой, дорогая? Я так просто жду не дождусь, чтобы кто-нибудь назвал меня «милордом». Пойдемте же выпьем скорей за папашину кончину. У него на это ушло много времени, ну да лучше поздно, чем никогда, правда ведь?
   Рука Джеффри на талии жены, казалось, окаменела, и после секундного сопротивления, она позволила ему увести себя из комнаты. Кристи ничего не оставалось, как последовать за ними.
   Лучшая гостиная Линтон-холла показалась ему еще более мрачной и неприветливой, чем всегда, но это могло объясняться и тем, что сегодня он видел ее как бы глазами Джеффри.
   – Чертова дыра, – произнес новый виконт, входя в холодное неуютное помещение. – Да здесь просто как в склепе! Не зажечь ли тебе пару свечей, Энни? – Он осмотрел шнур звонка, свисавший сбоку от мраморной каминной доски. – Интересно, работает эта штуковина?
   Он потянул шнурок. С потолка посыпалась отставшая штукатурка, а где-то в отдалении послышалось слабое позвякивание.
   Энни Верлен подошла к окну и раздвинула тяжелые занавеси. Яркий солнечный свет залил гостиную, беспощадно высветив каждое пятно на обоях и каждую залысину на пыльном ковре. Джеффри закрылся от света локтем и издал театральный вопль:
   – О! Осторожнее, дорогая, так много света я не просил.
   Женщина бросила на него непроницаемый взгляд, наполовину задвинула шторы и направилась к буфету, чтобы зажечь лампу.
   Кристи стоял в дверях, пока его друг обследовал комнату, изучая содержимое шкафов.
   – Должно же здесь быть хоть какое-то спиртное!
   – Сомнительно, – улыбнулся Кристи. – Твой отец перестал пить, когда заболел.
   Джеффри скривился:
   – Надеюсь, хоть в кухне-то найдется бренди или что-нибудь вроде того.
   В коридоре послышались шаркающие шаги, и все повернулись к дверям. В комнату вошла домоправительница, увидала их и в смущении остановилась на пороге.
   – Миссис Фрут! – радостно вскричал Джеффри. – Клянусь кровью и плотью Спасителя, вы не очень-то изменились! – Старушка в испуге отступила на шаг. – Что? Вы не знаете, кто я? Я же Джеффри!
   Она прикрыла левое ухо.
   – Джеффри? – дрожащим голосом произнесла старая экономка, неуверенно улыбаясь. – Слава Богу, это вы… А то, я уж было подумала, что вы… ваш отец.
   Джеффри ударил себя в грудь воображаемым кинжалом.
   – Только не говорите, будто я похож на этот унылый труп там наверху, моя милая старушка! – игриво воскликнул он. – Не говорите так больше, слышите!
   – Что? Труп?
   Она прижала ладони ко рту и в страхе уставилась на него.
   До Джеффри дошло наконец, что она глуха.
   – Он умер! – почти крикнул он. – Старый хрен околел!
   В глубочайшем изумлении он наблюдал, как сморщенное лицо миссис Фрут искажается горем.
   – Господи, она с ума сошла, – недоуменно сказал он, поворачиваясь к Энни и Кристи. – Она же и вправду жалеет о нем! – Он обнял поникшие плечи экономки. – Ладно, ладно, старушка, довольно. Ступай-ка лучше и принеси нам немного бренди. Понимаешь – бренди?! И себе налей капельку, чтобы поднять настроение.
   Он развернул миссис Фрут и слегка подтолкнул ее к двери.
   Едва оправившись от шока, Кристи устремился за ней, но Энни оказалась проворней.
   – Побойся Бога, Джеффри, – произнесла она напряженным тихим голосом и торопливо вышла в холл. Звук ее удаляющихся шагов смешался со всхлипываниями миссис Фрут.
   – Зачем ты это сделал? – спросил Кристи, скорее ошеломленный, чем рассерженный.
   – Сделал что?
   Джеффри, как ни в чем не бывало, облокотился о раму высокого окна. Он выглядел совершенно довольным собой. Чтобы привлечь внимание Кристи, он засмеялся своим высоким неестественным смехом.
   – Нет, ты посмотри только на этот двор и все прочее! С ума сойти можно… Я не думал об этих местах ни единой минуты с тех пор, как уехал отсюда! Не вспомнил ни разу за все двенадцать лет – клянусь тебе. А сейчас – надо же – гляжу кругом, и чувство такое, будто и не уезжал никуда… Я помню каждый закоулок, каждый предмет обстановки, каждый блик света…
   Он потянулся всем телом, уставившись в пространство. Казалось, он уже не помнил только что сказанных слов.
   – Твой отец несколько запустил дела, – заметил Кристи, понимая, что не сообщает и четверти правды.
   – Отчего так? Из-за болезни?
   – Нет. Болезнь обострилась только в последние несколько месяцев. Просто он потерял интерес к жизни.
   – Ха! А я-то думал, что у нас с ним нет ничего общего.
   Кристи смотрел на друга с возрастающим ужасом и смятением.