Геммел Дэвид. Сумерки героя

   «Ты становишься старым и неповоротливым, — сказал себе Нездешний. — Два неуклюжих пентюха чуть было тебя не одолели».
   Возможно, как раз гнев на себя и побудил его напасть на их лагерь — он хотел доказать себе, что еще хоть куда. Нездешний вздохнул. Ему повезло, что он остался жив. Один из них все-таки ухитрился ранить его в бедро. Дюймом выше — и у него бы вывалились кишки, парой дюймов ниже — и меч рассек бы бедренную артерию, прикончив его наверняка.
   Кива, вернувшись, помахала ему рукой, и он почувствовал себя виноватым. Поначалу он не знал, что солдаты взяли кого-то в плен. Он гнался за ними только оттого, что они вторглись на его земли. Ее спасение, хотя и доставило ему большое удовольствие, было лишь счастливой случайностью.
   Кива, свернув одеяла и привязав их у себя за седлом, принесла Нездешнему плащ и оружие.
   — У вас есть какое-нибудь имя, ваша милость? Кроме «Серого Человека»?
   — Не говори мне «ваша милость», — сказал он вместо ответа.
   — Хорошо, Серый Человек, — с дерзкой улыбкой молвила она. — Я запомню.
   Как отходчива молодость, подумал он. Кива видела смерть и разрушение, ее били, насиловали, сейчас она находится за много миль от дома в обществе чужого мужчины, но она улыбается, несмотря ни на что. Потом он заглянул в ее темные глаза и увидел следы горя и страха. Она прилагала большие усилия, чтобы казаться беззаботной и нравиться ему. Почему бы, собственно, и нет? Она крестьянка и имеет право лишь на то, что позволит ей хозяин, то есть на очень немногое. Если Нездешнему вздумается изнасиловать ее и убить, никто не учинит следствия и не станет докучать ему вопросами. В сущности, она все равно что рабыня — так почему же ей не стараться ему угодить?
   — Со мной тебе ничего не грозит, — сказал он.
   — Я знаю, господин. Вы хороший человек.
   — Нет, не хороший, но на мое слово ты положиться можешь. Больше с тобой ничего худого не случится, и я отвезу тебя домой.
   — На слова я не полагаюсь. Дядя говорил, что слова — пустой звук. Суди по делам, говорил он. Я не стану для вас обузой и буду ухаживать за вами в дороге.
   — Ты меня нисколько не обременяешь, Кива, — заверил он и послал коня вперед.
   Кива поравнялась с ним.
   — Я сказала им, что вы придете и убьете их всех, но сама по-настоящему в это не верила. Я просто хотела, чтобы им тоже стало страшно, как мне. Вы пришли, и они перепугались. Это было здорово!
   Проскакав несколько часов на юг и запад, они выбрались на старую мощеную дорогу, которая привела их к рыбачьей деревушке на берегу большой реки. Здесь было около сорока домов, большей частью каменных. Киве показалось, что люди здесь живут хорошо. Даже дети бегали в новых, без заплат, камзольчиках. И на всех были башмаки. Серого Человека сразу узнали, на улице собралась толпа. Деревенский староста, низкорослый и плотный, с редеющими светлыми волосами, протолкался вперед.
   — Добро пожаловать, господин, — произнес он с низким поклоном.
   Кива заметила страх в его глазах, и другие жители тоже вели себя неспокойно. Серый Человек спешился.
   — Джонан, не так ли?
   — Так точно, господин, Джонан, — с новым поклоном ответил староста.
   — Ладно, Джонан, успокойся. Я тут проездом. Мне надо немного провизии на дорогу, а моей спутнице понадобится дорожная одежда и теплый плащ.
   — Сей же час, господин. Не угодно ли пока отдохнуть у меня в доме? Жена приготовит вам закусить. Позвольте показать вам дорогу. — Староста сделал односельчанам какой-то знак, и все они согнулись в поклоне.
   Кива слезла с лошади и последовала за мужчинами. Серый Человек не показывал виду, что ранен — это было бы совсем незаметно, если бы не засохшая кровь на его рваной рубашке.
   Дом Джонана из обожженного кирпича был украшен мореным деревом, крыша выложена красной черепицей. Хозяин провел их в большую горницу. В северной стене имелся камин, тоже кирпичный, вокруг низкого стола стояли мягкие кожаные стулья. Отполированный до блеска пол застилали шелковые чиадзийские ковры. Серый Человек сел на стул и прислонился к высокой спинке. Молодая белокурая женщина, войдя, присела перед ним и нервно улыбнулась Киве.
   — У нас есть эль, господин, и вино — что пожелаете.
   — Принеси, пожалуйста, воды. Больше ничего не надо.
   — Есть яблочный сок, если вам будет угодно.
   — Замечательно. Пусть будет сок.
   Староста переминался с ноги на ногу.
   — Могу я присесть, господин?
   — Разумеется, Джонан, — ведь это твой дом.
   — Благодарствую. — Хозяин плюхнулся на стул напротив гостя. Кива, на которую никто не обращал внимания, устроилась, поджав ноги, на ковре. — Для нас великая честь и удовольствие видеть вас здесь. Знай мы о вашем приезде, мы устроили бы для вас пир.
   Женщина вернулась с кубком яблочного сока для Серого Человека и кружкой эля для Джонана. Пятясь прочь, она поманила за собой Киву. Та встала и вместе с хозяйкой прошла на кухню. Хозяйка, хлопоча, усадила ее за сосновый стол и налила ей сок в глиняную чашку.
   — Мы не знали, что он к нам собирается, — с испугом проговорила женщина, садясь напротив и закалывая свои белокурые волосы.
   — Он не с досмотром приехал, — успокоила ее Кива.
   — Ты уверена?
   — Да. На мою деревню напали наемники, а он их выследил и убил.
   — Да, это странный человек. — Руки у хозяйки дрожали. — Он тебе ничего худого не сделал?
   — Он меня спас и теперь везет домой.
   — Я думала, у меня сердце остановится, когда он явился.
   — Значит, эта деревня тоже его?
   — Как и весь Полумесяц. Он купил эти земли шесть лет назад у князя Арика, но у нас за это время был только раз. Подати мы ему платим исправно, сполна.
   Кива промолчала, но подумала, что ни одна община, которая платит подати сполна, не может позволить себе такую одежду, мебель и чиадзийские ковры, да и досмотров так не опасается. Впрочем, все землепашцы и рыбаки, насколько она знала, хоть немного да недоплачивали. Ее брат всегда придерживал один мешок из двадцати и продавал зерно на рынке, чтобы позволить себе какую-нибудь маленькую роскошь — скажем, новые кожаные башмаки для себя и жены.
   — Меня зовут Кона, — немного успокоившись, представилась хозяйка.
   — Меня Кива.
   — Солдаты многих убили у вас в деревне?
   — Пятерых мужчин и трех женщин.
   — Да что ты! Ужас какой.
   — Они нагрянули в сумерках, и нескольким женщинам с детьми удалось убежать. Мужчины вступили с ними в сражение, и все кончилось очень быстро. — Кива вздрогнула, вспомнив об этом.
   — Твой муж тоже был среди них?
   — Я не замужем. Я жила в Карлисе у дяди, а когда он в прошлом году умер, перебралась к брату. Его с женой убили, а дом наш сожгли.
   — Бедняжечка.
   — Ничего, зато я жива.
   — Тебе хорошо было у брата?
   Кива покачала головой:
   — Он был суров и обращался со мной как с рабыней, да и жена его была ненамного лучше.
   — Ты можешь остаться здесь. Парней у нас больше, чем девушек, и ты со своим хорошеньким личиком быстро найдешь себе славного мужа.
   — Я не ищу мужа. Пока.
   Настало неловкое молчание, и Кона поднялась.
   — Пойду соберу тебе одежду в дорогу.
   Она вышла, и Кива откинулась на спинку стула. Она устала и очень хотела есть. Может, это дурно, что она не горюет по Граву, подумала она, представляя себе его широкое лицо и маленькие холодные глазки. «Он был скотина, и ты его ненавидела, — мысленно ответила она себе, — было бы лицемерием притворяться, что ты горюешь». Встав, она отрезала себе ломоть хлеба и налила еще сока. Слышно было, что в горнице разговаривают. Жуя хлеб, Кива заметила, что в стене имеется деревянная ставня, чтобы подавать в комнату еду прямо из кухни. Кива приложилась глазом к щели и увидела, как мужчины поднялись со своих мест.
   — В лесу на северо-востоке лежат трупы, — сказал Серый Человек. — Пошли людей закопать их и собрать оружие и деньги, которые при них были. Это все можете оставить себе, а лошадей доставьте ко мне домой.
   — Да, господин.
   — Еще одно, Джонан. Твои доходы от контрабанды меня не касаются. Пошлину с товаров, которые ввозятся из Чиадзе, следует платить герцогу, а не мне. Помни, однако, что закон карает контрабандистов весьма сурово. Я получил верные сведения о том, что в будущем месяце сюда пришлют герцогских досмотрщиков.
   — Вы заблуждаетесь, господин. Мы не... — Джонан умолк, встретившись взглядом с Серым Человеком.
   — Если досмотрщики найдут вас виновными, вы все будете повешены. Кто тогда станет ловить рыбу и платить мне подати? У вас рыбачья деревня, а дети одеты в тонкую шерсть, женщины носят серебряные брошки, и три ковра у тебя в доме стоят столько, сколько приносит за год хорошее рыболовное судно. Достаньте старое тряпье, если оно у вас еще сохранилось. И к приезду досмотрщиков наденьте его на себя.
   — Как прикажете, — смиренно ответил Джонан.
   Кива отошла от ставни, потому что вернулась Кона с синим шерстяным платьем, парой высоких шнурованных башмаков и плащом из бурой шерсти, подбитым кроличьим мехом. Кива все это примерила. Платье было широковато, но башмаки пришлись впору.
   Джонан позвал женщин, и они вернулись в горницу. Серый Человек достал из кошелька несколько мелких серебряных монет в уплату за одежду.
   — Не нужно этого, господин, — покачал головой Джонан. Серый Человек, не ответив ему, повернулся к Коне:
   — Спасибо за гостеприимство, хозяйка.
   Та присела.
   Лошади ждали у дома, нагруженные припасами в дорогу. Серый Человек подсадил в седло Киву и сел сам, а затем без единого прощального слова выехал из деревни. Кива следовала за ним.

Глава 2

   Некоторое время они ехали молча. Кива, видя, какое суровое лицо у Серого Человека, догадывалась, что он сердит. Но при этом он внимательно смотрел по сторонам, примечая все. Тучи заволокли солнце, стал накрапывать дождь. Кива подняла и завязала капюшон своего нового плаща.
   Дождь прошел быстро, между тучами опять проглянуло солнце. Серый Человек направил коня на пологий холм и остановился на вершине, поджидая Киву.
   — Как ваши раны? — спросила она.
   — Почти зажили.
   — Так быстро? Вряд ли.
   Он пожал плечами и, убедившись, что опасности нет, послал серого вперед.
   Они ехали весь день, снова углубившись в лес. За час до сумерек Серый Человек выбрал место для стоянки около ручья и развел костер.
   — Вы сердитесь на деревенских за то, что они вас обманывают? — спросила Кива, когда огонь разгорелся.
   — Нет, не за это. За глупость. Ты что, подслушивала?
   Она кивнула, и его лицо смягчилось.
   — Хитрая ты девчонка, Кива, — на мою дочь похожа.
   — Она живет вместе с вами?
   — Нет — далеко, в другой стране. Я ее не видел уже несколько лет. Она замужем за моим старым другом. По моим последним сведениям, у нее двое сыновей.
   — Значит, вы дважды дедушка.
   — Как сказать... Она мне не родная, а приемная.
   — А родных детей у вас нет?
   Он помолчал, и при свете костра она увидела у него на лице выражение глубокой печали.
   — Были... но умерли. Давай-ка посмотрим, что там приготовила для нас жена Джонана.
   Легко поднявшись, он сходил к лошадям и вернулся с куском ветчины и ковригой свежевыпеченного хлеба. Они молча поели. Кива собрала еще хвороста и подложила в огонь. Тучи собрались снова, однако ночь была не холодная. Серый Человек снял рубашку:
   — Пора удалять швы.
   — Раны не могли зажить так быстро, — строго сказала Кива. — Швы нужно оставить не меньше чем на десять дней. Мой дядя...
   — Я знаю, он был мудрым человеком — однако взгляни сама.
   Кива подвинулась поближе и осмотрела раны. Нездешний был прав — раны зарубцевались. Взяв его охотничий нож, она осторожно разрезала бечевку и сняла швы.
   — Никогда не слышала, чтобы раны у человека заживали так быстро, — сказала она, когда он снова надел рубашку — Вы, часом, не волшебник?
   — Нет. Но чудище, которое лечило меня как-то раз, что-то изменило во мне.
   — Чудище?
   — Еще какое, — усмехнулся он. — Семи футов росту, с одним глазом во лбу, и в глазу два зрачка.
   — Вы надо мной смеетесь, — укоризненно проговорила она.
   — Нет, не смеюсь. Его звали Каи. Он был урод от рождения, человек-зверь. Я умирал, а он возложил на меня руки, и все мои раны зажили в мгновение ока. С тех пор я перестал болеть — ни тебе простуды, ни лихорадки, ни чирьев. Я думаю, что даже время для меня течет медленнее, потому что мне полагалось бы уже сидеть в уютном кресле с одеялом на коленях. Хороший человек был Кай.
   — А что с ним стало потом?
   — Не знаю. Может, живет себе и здравствует, а может, и умер.
   — Вы прожили интересную жизнь.
   — Сколько тебе лет? — спросил он.
   — Семнадцать.
   — Тебя схватили наемники и увезли с собой в лес. Если кто-то годы спустя услышит об этом и скажет: «Вы прожили интересную жизнь», что ты ему ответишь?
   — Я соглашусь, и мне будут завидовать, — улыбнулась Кива.
   Он засмеялся, искренне и добродушно.
   — Нравишься ты мне, Кива. — Он подбросил дров в костер, лег и укрылся одеялом.
   — Вы мне тоже нравитесь, Серый Человек.
   Он не ответил, и она увидела, что он уже спит. Она долго смотрела на него. Сильное лицо, лицо воина, но жестокости в нем она не нашла.
   Кива проснулась на рассвете. Серый Человек уже встал. Он сидел у ручья и плескал себе водой в лицо. Охотничьим ножом он сбрил серебристо-черную щетину, вернулся к костру и спросил:
   — Хорошо ли тебе спалось?
   — Да, просто чудесно — никаких сновидений
   Без щетины он выглядел гораздо моложе — лет на сорок.
   Сколько же ему на самом деле? Сорок пять? Пятьдесят пять?
   Это уж самое большее.
   — К полудню мы будем в твоей деревне, — сказал он. Кива вздрогнула, вспомнив убитых женщин.
   — Мне там больше нечего делать. Я жила у брата и его жены — они оба убиты, а дом сгорел.
   — Как же ты намерена поступить?
   — Вернусь в Карлис и поищу работу.
   — Ты владеешь каким-нибудь ремеслом?
   — Нет, но могу научиться.
   — Если хочешь, я возьму тебя к себе.
   — Вашей любовницей, Серый Человек, я не буду
   — А разве я тебе это предлагал? — широко улыбнулся он.
   — Нет — но чем еще я могла бы заняться у вас во дворце?
   — Неужто ты о себе такого низкого мнения? Ты девушка умная и храбрая, к тому же кажешься мне надежной и достойной доверия. У меня в доме сто тридцать слуг, а гостей часто бывает больше полусотни. Ты могла бы убирать комнаты, стелить гостям постели и помогать на кухне. За это я буду платить тебе две серебряные монеты в месяц. У тебя будет своя комната и один выходной день в неделю. Подумай.
   — Я согласна, — сказала она.
   — Значит, так и сделаем.
   — А почему у вас бывает так много гостей?
   — В моем доме — во дворце, как ты говоришь, — имеется несколько библиотек, больница и музей. Туда съезжаются ученые со всего Кайдора. В южной башне устроено особое помещение для студентов и врачей, где они изучают лечебные травы, а в пристройке находятся палаты для больных.
   Кива, помолчав, взглянула ему в глаза:
   — Извините меня.
   — За что ты извиняешься? Ты девушка привлекательная и, естественно, опасаешься нежелательных предложений. Меня ты не знаешь — почему ты должна мне доверять?
   — Я вам доверяю. Можно спросить?
   — Конечно.
   — Если вы живете во дворце, почему на вас такая старая одежда и почему вы расправляетесь с вашими врагами в одиночку? Подумайте о том, что вы можете потерять.
   — Потерять?
   — Ну да — я говорю о вашем богатстве.
   — Богатство — это ничтожная малость, Кива, все равно что песчинка. Оно кажется большим только тем, кто им не обладает. Ты говоришь «дворец», но ведь он не мой. Я построил его и живу в нем, но когда-нибудь я умру, и у дворца будет другой владелец. Потом и он умрет, и так далее, и так далее. Человеку ничего не принадлежит, кроме его жизни. Материальными благами он владеет лишь временно. Если они сделаны из металла или камня, то наверняка переживут его и перейдут во временную собственность еще к кому-то. Если это одежда, человек, при условии, что ему повезет, проживет дольше, чем она. Посмотри на эти холмы и деревья. Согласно кайдорским законам, они мои. Ты думаешь, деревья об этом знают? Или холмы, которые купались в солнечном свете еще в те времена, когда по земле ходили мои далекие предки? Те самые холмы, которые будут стоять и зеленеть, когда последний человек обратится в прах?
   — Да, я понимаю — но ведь благодаря богатству вы можете позволить себе все, что хотите. Всевозможные удовольствия и радости.
   — Во всем мире не хватит золота, чтобы дать мне то, чего я хочу.
   — Что же это?
   — Чистая совесть. Ну так как — хочешь заехать в деревню и похоронить своего брата?
   Поняв, что разговор окончен, Кива покачала головой.
   — Нет, я туда не хочу.
   — Тогда поедем дальше и к вечеру будем у меня.
   Поднявшись на холм, они стали медленно спускаться на широкую равнину. Здесь, сколько хватал глаз, виднелись руины. Кива придержала коня, засмотревшись на них. В одних местах торчали только белые камни, в других угадывались очертания зданий. На западе, у гранитного утеса, виднелись развалины двух высоких башен, рухнувших на землю у самого основания, точно подрубленные деревья.
   — Что это за место? — спросила она.
   — Древний город под названием Куан-Хадор. Неизвестно, кто построил его и почему он пал. Его история теряется в туманах времени. Здешние жители тоже, наверное, думали, что холмы и деревья принадлежат им, — улыбнулся Серый Человек.
   Они выехали на равнину. Через некоторое время Кива заметила, что между руинами клубится туман.
   — Легок на помине, — сказала она. Ее спутник остановил коня, глядя на запад. — Зачем вы заряжаете свой арбалет? — спросила она, видя, как две стрелы скользнули в черные желобки.
   — Привычка. — Его лицо посуровело, темные глаза смотрели настороженно. Он направил коня на юго-восток, в сторону от тумана.
   Кива, последовав за ним, оглянулась на руины.
   — А туман-то пропал, смотрите.
   Он тоже обернулся, разрядил арбалет и убрал стрелы в колчан у пояса.
   — Не нравится мне это место, — задумчиво протянула Кива. — Тут чувствуется... какая-то опасность.
   — У тебя хорошее чутье, — сказал он.
 
   * * *
 
   Мадзе Чау раздвинул шелковые расписные занавески паланкина и с нескрываемой враждебностью посмотрел на горы. Солнце просачивалось сквозь тучи, зажигая снеговые вершины ярким блеском. Старик со вздохом задернул занавески снова. При этом взгляд его темных миндалевидных глаз упал на тонкую руку, испещренную коричневыми старческими пятнами.
   Купец достал из резного ларчика баночку со сладко пахнущей мазью, тщательно втер ее в кожу рук, а после откинулся на подушки и закрыл глаза.
   Мадзе Чау не питал к горам ненависти. Ненавидеть означало уступить страсти, а страсть, по мнению Мадзе Чау, служила признаком непросвещенного разума. Просто он не любил того, что символизировали горы — философы назвали бы это «зеркалом смертности». Горы вечны и неизменны — когда человек смотрит на них, эфемерность его натуры и слабость плоти становятся особенно явными. Да, плоть поистине слаба. Грядущее семидесятилетие вызывало у Мадзе Чау смесь беспокойства и дурных предчувствий.
   Он отодвинул стенную панель, открыв прямоугольное зеркало. Редеющие волосы, туго стянутые назад и заплетенные на затылке, были черны, как в молодости, только седина у корней напоминала, что скоро нужно будет опять прибегнуть к краске. Морщины на тонком лице почти отсутствовали, но кожа на шее обвисла, и даже высокий ворот алого с золотом халата не мог больше этого скрыть.
   Носилки качнулись вправо — это один из восьми носильщиков, устав от шестичасового перехода, споткнулся о камень. Мадзе Чау позвонил в золотой колокольчик, привешенный у окна. Носилки остановились и плавно опустились на землю.
   Его раджни, Кисуму, открыл дверцу и протянул хозяину руку. Мадзе Чау оперся на нее и вышел, скользнув по камню шелковым подолом желтой, покрытой вышивкой верхней одежды. Позади шестеро его охранников молча сидели в седлах. Сменные носильщики вылезали из головной повозки — всего телег было три. Сменившаяся восьмерка в красных с черным узором ливреях устало плелась им навстречу, чтобы занять место в повозке.
   Еще один ливрейный слуга подбежал к Мадзе Чау и с поклоном подал ему серебряный кубок разбавленного вина. Купец отпил глоток и спросил Кисуму:
   — Долго ли еще?
   — Капитан Лю говорит, что мы разобьем лагерь у подножия гор. Разведчик нашел подходящее место. До него час пути.
   Мадзе Чау выпил еще немного, вернул кубок, почти полный, слуге и снова забрался в носилки.
   — Садись со мной, Кисуму, — велел он.
   Маленький воин кивнул, вынул меч в ножнах из-за кушака своего длинного серого кафтана и уселся напротив купца. Носильщики взялись за обитые тканью шесты и подняли их на высоту пояса. Старший шепотом отдал команду, носильщики вскинули шесты на плечи. Мадзе Чау удовлетворенно вздохнул. Он хорошо вышколил обе смены, обращая внимание на каждую мелочь. Путешествие в носилках обычно напоминает плавание в маленькой лодке по бурному морю. Экипаж бросает из стороны в сторону, и через несколько минут люди деликатного сложения начинают испытывать дурноту. У Мадзе Чау дело обстоит по-другому. Обе группы подобраны по росту и в Намибе обучались ежедневно по нескольку часов. Их хорошо кормят, им хорошо платят, это здоровые молодые парни, возмещающие силой недостаток воображения.
   Мадзе Чау, откинувшись на подушки, перевел взгляд на стройного черноволосого молодого человека, сидевшего напротив. Кисуму молчал, держа на коленях кривой трехфутовый меч, глядя угольно-черными раскосыми глазами прямо на Мадзе Чау. Кисуму говорил редко, и от него всегда веяло спокойствием — Мадзе Чау это начинало нравиться. В юном воине никогда не чувствовалось ни малейшего напряжения.
   — Как это случилось, что ты не нажил себе богатства? — спросил Мадзе Чау.
   — Я попрошу вас дать определение богатства. — Длинное лицо Кисуму, как всегда, хранило бесстрастное выражение.
   — Возможность покупать то, что хочешь и когда хочешь.
   — В таком случае я богат. Все, что мне нужно, — это немного воды и пищи ежедневно. За это я могу заплатить.
   — Поставим вопрос по-другому, — улыбнулся Мадзе Чау. — Почему твое прославленное мастерство не принесло тебе сундуков золота?
   — Золото меня не интересует.
   Это Мадзе Чау уже знал. Это объясняло, почему из всех раджни в чиадзийских землях Кисуму ценился наиболее высоко. Все знали: этого воина купить нельзя и потому он никогда не предаст человека, который его нанял. И это поражало, ибо чиадзийские богатеи всегда дорого платили за преданность, а такие, как Кисуму, телохранители не задумываясь меняли хозяина, получив более выгодное предложение. Интрига и предательство цвели пышным цветом во всех кругах чиадзийского общества. И в этом-то продажном свете, как ни любопытно, Кисуму почитали за его честность. Никто не смеялся над ним у него за спиной и не корил его за «глупость». «Странный мы народ», — подумал Мадзе Чау
   Кисуму закрыл глаза, его дыхание сделалось глубоким. Мадзе Чау пристально наблюдал за ним. Не более пяти с половиной футов ростом, слегка сутулый, этот человек походил скорее на ученого или священника. Длинное лицо и опущенные углы губ придавали ему меланхолический вид. Лицо самое обычное — не красивое и не безобразное. Единственная отличительная черта — маленькое красное родимое пятно над левой бровью.
   Кисуму открыл глаза и зевнул.
   — Ты уже бывал когда-нибудь в Кайдоре? — спросил купец.
   — Нет.
   — Здесь живут дикари, язык их труден и для слуха, и для разума. Гортанное, грубое наречие. Никакой музыки. Ты говоришь на иноземных языках?
   — Да, на нескольких.
   — Здешние жители — выходцы из двух империй, Дреная и Ангостина. Оба языка имеют одну и ту же основу. — Мадзе Чау начал излагать историю этого края, но тут носилки внезапно остановились. Кисуму отодвинул дверцу и легко спрыгнул на землю. Мадзе Чау позвонил в колокольчик, и паланкин опустился на камни — не слишком плавно, к его раздражению. Он вылез, чтобы отругать носильщиков, и увидел вооруженных людей, преградивших путь. Одиннадцать человек с мечами и дубинками, а у двоих к тому же длинные луки.
   Мадзе Чау оглянулся на своих охранников. Вид у них был беспокойный, и это усилило его раздражение. Они обязаны сражаться — им заплатили за это.
   Подобрав полы желтого кафтана, Мадзе Чау двинулся навстречу незнакомцам.
   — Добрый вам день. Зачем вы остановили мои носилки?
   Вперед вышел высокий, широкоплечий бородач с длинным мечом в руке и двумя кривыми ножами за широким поясом.
   — На этой дороге полагается платить пошлину за проезд, косоглазый.
   — И какова же плата?
   — Для такого богатого чужеземца, как ты, — двадцать золотых.
   При этих словах из-за скал и валунов справа и слева вышли еще с дюжину человек.
   — Мне эта плата представляется чрезмерной. — Мадзе Чау повернулся к Кисуму и спросил по-чиадзийски: — Как по-твоему? Это грабители, и их больше, чем нас.