Страница:
— Хотите заплатить им?
— Ты думаешь, они ограничатся двадцатью золотыми?
— Нет. Как только мы уступим, они потребуют еще.
— Тогда я не желаю платить им.
— Вернитесь в свои носилки, — тихо сказал Кисуму. — Я расчищу дорогу.
— Я предлагаю вам посторониться, — сказал Мадзе Чау бородатому вожаку. — Это Кисуму, самый опасный чиадзийский раджни. Тебя сейчас отделяет от смерти всего несколько мгновений.
— Может, оно и так, косоглазый, — засмеялся вожак, — но по мне, он еще один желтобрюхий карлик, которому пора на тот свет.
— Боюсь, что ты заблуждаешься, — улыбнулся Мадзе Чау. — Впрочем, все наши поступки имеют последствия, и человек должен мужественно принимать их. — Он отвесил короткий поклон, который в Чиадзе сочли бы оскорблением, и медленно направился к носилкам. Оглянувшись, он увидел Кисуму перед вожаком, по бокам у которого стали двое разбойников. На миг Мадзе Чау усомнился в правильности такого решения. Кисуму казался таким крошечным и безобидным против звериной силы этих круглоглазых!
Вожак поднял меч. Клинок Кисуму сверкнул в воздухе.
Несколько мгновений спустя, когда четверо разбойников лежали мертвые, а остальные разбегались кто куда, Кисуму вытер свой меч и вернулся к носилкам. Он не запыхался и не раскраснелся, и вид у него, как всегда, был мирный и безмятежный. У Мадзе Чау сердце билось очень сильно, но он старался сохранять невозмутимость. В бою Кисуму двигался с почти нечеловеческой быстротой, рубя, кромсая и кружась, как танцор. Шестеро охранников в то же самое время атаковали вторую половину разбойников, и те тоже обратились в бегство. Столь удовлетворительный итог оправдал расходы на охрану.
— Как по-твоему, они еще вернутся? — спросил Мадзе Чау
— Все возможно, — пожал плечами Кисуму и умолк, ожидая приказаний.
Мадзе Чау позвал слугу и спросил, не хочет ли Кисуму вина с водой. Воин покачал головой. Сам купец намеревался выпить только глоток, однако осушил кубок наполовину.
— Ты молодец, раджни.
— Надо двигаться дальше, — заметил Кисуму.
— Да, ты прав.
Носилки показались Мадзе Чау самым уютным в мире местом. Он звякнул в колокольчик, дав сигнал носильщикам, и закрыл глаза. Чиадзиец чувствовал себя в полной безопасности, и ему представлялось, что он почти бессмертен. Открыв глаза, он посмотрел в окошко и увидел, как сияют горные вершины в лучах заходящего солнца.
Он задернул занавески, и хорошее настроение улетучилось.
Лагерь разбили час спустя. Мадзе Чау сидел в носилках, пока слуги выгружали из повозок походную мебель, собирали крытую золотым лаком кровать и застилали ее пуховыми перинами и атласными простынями. Затем они раскинули голубой с золотом шелковый шатер, покрыли пол черным холстом, а поверх разостлали любимый шелковый ковер Мадзе Чау. У входа поставили два позолоченных стула с сиденьями из мягкого бархата. Когда Мадзе Чау наконец вышел из носилок, приготовления к ночлегу почти завершились. Шестнадцать носильщиков расселись среди валунов у двух костров, двое охранников несли караул, повар готовил легкий ужин из риса с пряностями и сушеной рыбы
Мадзе Чау прошел к своему шатру и с облегчением опустился на стул. Он устал вести жизнь кочевника, зависящего от воли стихий, и не мог дождаться конца путешествия. Шесть недель этого сурового существования исчерпали его силы.
Кисуму сидел, поджав ноги, на земле рядом с ним и заостренным углем рисовал дерево на пергаменте, пришпиленном к пробковой доске. Каждый вечер маленький воин доставал из повозки свой кожаный саквояж, вынимал оттуда чистый кусок пергамента и около часа рисовал — как правило, деревья или травы.
У Мадзе Чау дома было много рисунков углем, выполненных зачастую величайшими чиадзийскими мастерами. Кисуму был талантлив, но ничем особенным не выделялся. Его композициям, по мнению Мадзе Чау, недоставало гармонии пустоты. В них присутствовало слишком много страсти. Искусство должно быть безмятежным, свободным от человеческих эмоций. Простое и строгое, оно должно побуждать к медитации. Однако Мадзе Чау решил, что в конце пути приобретет у Кисуму один из рисунков. Не сделать это было бы неучтиво.
Слуга подал ему чашу душистого цветочного чая и, поскольку становилось прохладно, накинул на тощие плечи Мадзе Чау меховой халат. Затем двое носильщиков с помощью деревянных вил поставили в шатер железную жаровню с горячими углями. Ее водрузили на оловянный поддон, чтобы угли не прожгли дорогой ковер.
Происшествие с разбойниками приободрило Мадзе Чау. Если горы говорили о кратковременности человеческой жизни, то неожиданная опасность напомнила старому купцу, как дорога ему эта жизнь. Он острее ощущал сладость воздуха, которым дышал, и прикосновение шелка к коже. Вкуснее чая, который он пил мелкими глотками, не было ничего.
Несмотря на дорожные неудобства, Мадзе Чау вынужден был признать, что уже много лет не чувствовал себя так хорошо. Завернувшись в теплый халат, он откинулся на спинку стула и стал думать о Нездешнем. С их последней встречи в Намибе прошло шесть лет.
Мадзе Чау тогда только что вернулся из Дреная, где, согласно указаниям Нездешнего, приобрел в Большой Библиотеке некий череп. Нездешний же продал свой дом и двинулся на северо-восток в поисках новой земли и новой жизни.
Неспокойная душа... Нездешний принадлежит к тем людям, которые никогда не достигают того, к чему стремятся, гонимые тоской и отчаянием. Поначалу Мадзе Чау думал, что Нездешний хочет искупить свои прошлые грехи, но это было верно лишь отчасти. Серый Человек искал невозможного.
Где-то близко ухнула сова, нарушив раздумья Мадзе Чау.
Кисуму закончил рисунок и спрятал его в кожаный саквояж. Мадзе Чау, жестом предложив ему второй стул, сказал:
— Мне думается, что, если бы оставшиеся разбойники не ударились в панику и не побежали, они могли бы тебя одолеть.
— Это так, — согласился Кисуму.
— И если бы охранники не напали на их резерв в тот же миг, те могли бы добежать до носилок и убить меня.
— Могли бы, — подтвердил воин.
— Но ты не считал это возможным?
— Я вообще об этом не думал.
Мадзе Чау подавил улыбку, но не мог не испытать глубокого удовлетворения. Кисуму — просто чудо. Идеальный попутчик. Он не мелет языком и не задает бесконечных вопросов. Он — воплощенная гармония. Вскоре им подали еду, и они в молчании поужинали.
— Пойду спать, — встав, объявил Мадзе Чау.
Кисуму тоже встал, заткнул меч за пояс и пошел прочь из лагеря.
Капитан охраны, молодой Лю, осведомился с низким поклоном:
— Могу ли я узнать, господин, куда направился раджни?
— Полагаю, он хочет посмотреть, не следуют ли за нами разбойники.
— Не послать ли с ним нескольких человек, господин?
— Не думаю, чтобы он в них нуждался.
— Да, господин. — Лю еще раз поклонился и попятился прочь.
— Ты хорошо проявил себя сегодня, Лю. Я скажу об этом твоему отцу, когда мы вернемся.
— Благодарю вас, господин.
— Однако перед боем ты испугался, не так ли?
— Да, господин. Это было заметно?
— Боюсь, что да. Старайся лучше владеть своим лицом, если подобное опять повторится.
* * *
Дворец Серого Человека удивил и одновременно разочаровал Киву. Когда они подъехали к нему, уже стемнело. Дорога вывела их из густого леса на открытое место, а потом превратилась в широкую мощеную аллею, проложенную через аккуратно подстриженную лужайку. Фонтаны и статуи отсутствовали. Двое часовых с копьями расхаживали перед простым одноэтажным домом около двухсот футов длиной. Немногочисленные окна были темны. Свет шел только от четырех медных фонарей в белом мраморном портике. Мавзолей какой-то, подумала Кива.
Черные двери отворились, навстречу им вышли двое молодых слуг в серых ливреях. Усталая Кива спешилась. Слуги увели лошадей, и Серый Человек пригласил ее в дом. Там их ждал пожилой человек — высокий, сутулый, седовласый и длиннолицый. На нем был шерстяной кафтан до пят, тоже серый, с красиво вышитой на плече черным шелком эмблемой дерева.
— У вас усталый вид, господин, — сказал он, кланяясь Серому Человеку. — Я велю приготовить горячую ванну.
— Спасибо, Омри. Эта девушка будет работать у нас. Укажи ей комнату.
— Да, господин.
Не сказав больше ни слова, Серый Человек зашагал прочь по мощенному мрамором вестибюлю. Весь остаток пути от руин он почти не разговаривал, и Кива опасалась, что сказала или сделала что-то, вызвавшее его раздражение. Она растерянно оглядывалась, рассматривая бархатные портьеры, великолепные ковры и живописные полотна на стенах.
— Следуй за мной, девушка, — позвал Омри.
— У меня, между прочим, имя есть, — огрызнулась она. Омри медленно обернулся к ней. Она ожидала выговора, но он только улыбнулся.
— Прошу меня извинить. Охотно верю, что у тебя есть имя — поделись же им со мной.
— Меня зовут Кива.
— Хорошо, Кива. Теперь, когда мы это уладили, ты согласна пойти со мной?
—Да.
— Прекрасно.
Миновав вестибюль, они свернули направо, в коридор, который привел их к широкой лестнице, уходящей вниз, во мрак. Кива заколебалась. Ей совсем не хотелось ночевать в этом безобразном приземистом доме. А тут, оказывается, еще и под землю надо спускаться? Что это за человек, который тратит деньги, устраивая себе жилье в подземелье?
Омри ушел вперед, и Кива быстро последовала за ним по устланным ковром ступеням. Этот дом казался ей темным и неприглядным. Редкие фонари отбрасывали на стены зловещие тени. Через несколько минут Кива совсем утратила чувство направления в этом мрачном лабиринте.
— Как вы только тут живете? — спросила она, вызвав гулкое эхо в коридоре. — Жуткое место.
Омри искренне, добродушно рассмеялся, и Кива почувствовала симпатию к нему.
— К чему только не привыкаешь, — ответил он.
Пройдя еще немного, Омри снял со стены фонарь и остановился перед узкой дверью в ряду нескольких других. Подняв щеколду, он вошел, Кива за ним. Они оказались в небольшой комнате. Омри взял с овального столика свечу, зажег ее от фонарного фитиля и вставил в бронзовый подсвечник в виде раскрытого цветка. Кива огляделась. Простая сосновая кровать у стены, рядом шкафчик с еще одной свечой в бронзовом подсвечнике. Дальняя стена занавешена тяжелыми шторами.
— Отдыхай, — улыбнулся Омри. — Рано утром я пришлю сюда кого-нибудь, и тебе объяснят, что нужно делать.
— А вы сами чем занимаетесь? — торопливо спросила она, боясь остаться в одиночестве.
— Я Омри-управитель. Что с тобой? Мне сдается, ты дрожишь.
Кива, сделав над собой усилие, улыбнулась.
— Нет, я ничего.
Омри, помедлив, провел тонкой рукой по редеющим седым волосам.
— Я знаю, что он сразился с людьми, напавшими на твою деревню, и убил их. Знаю, что ты была у них в плену и с тобой дурно обращались. Но это хороший дом, Кива. Здесь тебе ничего не грозит.
— Откуда вы все это знаете?
— Среди наших гостей есть чиадзийская жрица, способная видеть на большом расстоянии.
— Она колдунья?
— Не знаю, колдовство ли это. Она не произносит заклинаний, а просто закрывает глаза — но это, должен сознаться, превышает мое понимание. А теперь отдохни.
Кива долго слушала, как удаляются, отзываясь эхом, его шаги. Безопасно тут или нет, она не собиралась задерживаться в этом ужасном месте надолго. Никогда прежде Кива не боялась темноты, но здесь, в этом подземном дворце, она не сводила глаз со свечки, благодарная до глубины души за ее мигающий огонек.
Устав после долгой езды, она перекинула плащ через спинку стула и сняла платье. Постель оказалась удобной — тюфяк плотный, простыни чистые, подушка мягкая и упругая. Кива легла, и ей приснился Серый Человек, выезжающий из леса навстречу наемникам, но теперь лицо у него было мертвенно-бледным. Он взял Киву за руку и повел к большой яме в земле. Она закричала и проснулась с колотящимся сердцем Свеча погасла, погрузив комнату в кромешный мрак. Кива скатилась с кровати и приоткрыла дверь. В коридоре eще горел один дальний фонарь. Схватив со шкафа вторую свечу, Кива добежала до него, зажгла фитилек, вернулась к себе и села, ругая себя за трусость.
«Есть два вида людей, — говорил ей дядя, — те, которые бегут от страха, и те, которые преодолевают его. Страх — все равно что трус. Если ты от него пятишься, он наглеет и вбивает тебя в землю. Если встречаешь его смело, он делается крохотным, как букашка».
Укрепившись духом, Кива задула свечу, легла и укрылась одеялом. «Не стану больше поддаваться ночным страхам, — сказала она себе. — Не стану паниковать, дядя».
Теперь ее сон был более мирным, а когда она проснулась, в комнате стало светлее. Сев, она увидела, что свет сочится в щель между занавесями на дальней стене. Она встала и отдернула шторы. Солнечные лучи хлынули внутрь, и перед Кивой открылся голубой, сверкающий Карлисский залив. Его усеивали крошечные рыбачьи лодочки с ослепительно белыми парусами, а над ними кружили чайки. Изумленная Кива открыла застекленную дверь и вышла на закругленный балкон. Повсюду вокруг, на разных уровнях, виднелись такие же балконы, одни побольше, другие поменьше, но все выходящие на прекрасный залив.
Кива находилась вовсе не под землей. Белый мраморный дворец Серого Человека был встроен в морской утес, и она вошла в него сверху, не видя его истинного великолепия.
Внизу террасами располагались сады, дорожки и ступени, сходящие к далекому берегу, где выдавался в море деревянный мол. Там стояли на причале около дюжины лодок со свернутыми парусами. Переведя взгляд на сам дворец, Кива увидела две высоченные башни, северную и южную, каждая со своей террасой.
В многочисленных цветниках трудились садовники — одни выпалывали сухие стебли, другие сметали с дорожек листья и складывали их в перекинутые через плечо мешки, третьи высаживали свежий бордюр и подстригали розовые кусты.
Кива, захваченная красотой этого вида, не услышала ни легкого стука в дверь, ни скрипа петель.
— Может, оденешься? — Кива круто обернулась и увидела молодую женщину с белокурой косой и стопкой аккуратно сложенной одежды в руках. Женщина улыбалась ей. — Смотри, увидят тебя монахи — что тогда станется с их обетами?
— Монахи? — Кива вошла в комнату и взяла одежду из рук женщины.
— Ага, из Чиадзе. Они изучают старинные книги, которые у Рыцаря хранятся в северной башне.
Кива взяла лежащую сверху белую полотняную сорочку, встряхнула ее и надела через голову. Ткань коснулась кожи мягко, как летний бриз. Поеживаясь от удовольствия, Кива надела длинную серую юбку с поясом посеребренной кожи и с блестящей серебряной пряжкой.
— Это все мне?
— Тебе-тебе.
— Чудесные вещи. — Кива погладила дерево, вышитое на правом плече. — Что оно означает?
— Это эмблема Рыцаря.
— Серого Человека?
— На людях мы называем его Рыцарем. Он хоть и не князь, но слишком могуществен, чтобы быть простым помещиком или купцом. Омри говорит, что вы ночью приехали. Ты с ним спала?
— Нет, — ответила пораженная Кива. — Как можно задавать такие грубые вопросы?
— Здесь у нас другая жизнь, Кива, — засмеялась белокурая. — Мы говорим и делаем что хотим, только не при гостях. Он необыкновенный человек. Слуг у нас не бьют, и он не относится к молодым женщинам как к своим личным рабыням.
— Тогда мне, пожалуй, тут понравится. Как тебя зовут?
— Норда, и мы с тобой будем работать вместе в северной башне. Есть хочешь?
— Да.
— Тогда пошли завтракать. Сегодня тебе многому придется научиться. Этот дворец — все равно что кроличий садок, и почти все новенькие в нем путаются.
Когда Кива в самом деле совсем запуталась, пройдя по бесконечным коридорам и нескольким лестницам, они вышли на широкую мощеную террасу, где на длинном столе стояли мясо, овощи, копченая рыба, сыры и фрукты. На одном конце лежали караваи свежего хлеба, на другом высились кувшины с водой и фруктовыми соками Кива, следуя примеру Норды, наполнила тарелку хлебом, маслом и копченой рыбой. Сев за другой стол у стены террасы, они принялись за еду.
— Почему ты спросила, спала ли я с Серым Человеком?
— С Рыцарем, — поправила Норда.
— Ну, с Рыцарем.
— У нас тут между служанками полная гармония. У Рыцаря фавориток нет, у Омри — тоже. Если бы Рыцарь переспал с тобой, это вызвало бы разлад. Многие наши девушки только и думают, как бы его очаровать.
— Он очень привлекательный мужчина, только старый уже.
— Возраст тут ни при чем, — опять засмеялась Норда. — Он хорош собой, полон сил, а главное — невероятно богат. Женщина, которая завоюет его сердце, ни в чем не будет нуждаться, проживи она хоть десять жизней.
— Слушая тебя, я удивляюсь, почему он так и не завел себе жену.
— Жен у него было хоть пруд пруди. — Норда наклонилась к Киве и понизила голос: — Платных.
— Неужели он платит женщинам за удовольствие? — поразилась Кива.
— Каждый раз. Странно, правда? Наши девушки были бы его, только пальцем помани, а он посылает экипажи за городскими шлюхами. Они, конечно, нарядно одеты и увешаны драгоценностями, но все равно остаются шлюхами. Последний год он живет с Лалитией, рыжей столичной потаскухой. — Норда раскраснелась, и ее светло-голубые глаза метали искры.
— Я вижу, ты ее не любишь, — заметила Кива.
— Ее никто не любит. Она разъезжает повсюду в золотой карете с ливрейными лакеями, которыми помыкает немилосердно. А дома у себя колотит горничных, когда на нее накатывает. Злая она.
— Что же он в ней такого нашел?
— Увидишь ее — сразу поймешь, — прыснула Норда. — Как она мне ни противна, должна признать, что она необычайно красива.
— Я думала, он лучше разбирается в людях.
— Плохо же ты знаешь мужчин, — улыбнулась Норда. — Когда Лалития проходит мимо, слышно, как стукаются о землю их челюсти. Силачи, умники, ученые мужи, даже духовные лица — все покорны чарам ее красоты. Они видят ее такой, какой хотят видеть, а мы, женщины, видим ее такой, как есть, шлюхой. И не так она молода, как уверяет. На мой взгляд, она ближе к сорока, чем к своим мнимым двадцати пяти.
К завтраку стали сходиться другие слуги. Молодой человек в серой кольчуге, подойдя к двум собеседницам, снял шлем и улыбнулся Норде.
— Доброе утро. Познакомишь меня с новенькой?
— Это Эмрин, Кива, сержант домашней стражи. Он считает себя красивее, чем есть на самом деле, и приложит все силы, чтобы затащить тебя в постель. Такова уж его натура — не суди его слишком строго.
Кива посмотрела на парня: круглолицый, недурный собой, голубоглазый, с тугими завитками коротких светлых волос. Эмрин протянул ей руку, и Кива пожала ее.
— Не всему, что говорит обо мне Норда, можно верить, — сказал он. — На самом деле я добрая, чувствительная душа, ищущая свою вторую половину.
— Посмотрись в зеркало — и ты ее найдешь, — с милой улыбкой ответила Кива.
— Как ни грустно, это правда, — с обезоруживающей искренностью признался Эмрин, целуя ей руку. — Не забудь рассказать своей новой подружке, какой я отменный любовник, — добавил он, поворачиваясь к Норде.
— Как же, как же. Это были незабываемые десять мгновений, — подтвердила Норда, и обе девушки засмеялись.
— Пойду-ка я лучше, — покачал головой Эмрин, — пока еще у меня осталась хоть толика достоинства.
— Поздно, — улыбнулась Кива. Парень ухмыльнулся и зашагал прочь.
— Молодец, девочка, — сказала Норда. — Теперь он будет увиваться за тобой еще усерднее.
— Я к этому не стремлюсь.
— Не спеши сбрасывать его со счетов. Он и правда очень неплох в постели. Не самый лучший из тех, что у меня были, но очень даже ничего.
Кива засмеялась, и Норда присоединилась к ней.
— А кто же был самый лучший?
Не успев задать этот вопрос, Кива поняла, что совершила ошибку. Норда помрачнела, и Кива поспешно проговорила:
— Извини.
— Ничего — Норда накрыла ее руку своей. — Давай-ка заканчивать завтрак — у нас много дел. Сегодня должны приехать еще несколько гостей, и один из них чиадзе. Можешь мне поверить: более привередливого народа на свете нет.
Глава 3
— Ты думаешь, они ограничатся двадцатью золотыми?
— Нет. Как только мы уступим, они потребуют еще.
— Тогда я не желаю платить им.
— Вернитесь в свои носилки, — тихо сказал Кисуму. — Я расчищу дорогу.
— Я предлагаю вам посторониться, — сказал Мадзе Чау бородатому вожаку. — Это Кисуму, самый опасный чиадзийский раджни. Тебя сейчас отделяет от смерти всего несколько мгновений.
— Может, оно и так, косоглазый, — засмеялся вожак, — но по мне, он еще один желтобрюхий карлик, которому пора на тот свет.
— Боюсь, что ты заблуждаешься, — улыбнулся Мадзе Чау. — Впрочем, все наши поступки имеют последствия, и человек должен мужественно принимать их. — Он отвесил короткий поклон, который в Чиадзе сочли бы оскорблением, и медленно направился к носилкам. Оглянувшись, он увидел Кисуму перед вожаком, по бокам у которого стали двое разбойников. На миг Мадзе Чау усомнился в правильности такого решения. Кисуму казался таким крошечным и безобидным против звериной силы этих круглоглазых!
Вожак поднял меч. Клинок Кисуму сверкнул в воздухе.
Несколько мгновений спустя, когда четверо разбойников лежали мертвые, а остальные разбегались кто куда, Кисуму вытер свой меч и вернулся к носилкам. Он не запыхался и не раскраснелся, и вид у него, как всегда, был мирный и безмятежный. У Мадзе Чау сердце билось очень сильно, но он старался сохранять невозмутимость. В бою Кисуму двигался с почти нечеловеческой быстротой, рубя, кромсая и кружась, как танцор. Шестеро охранников в то же самое время атаковали вторую половину разбойников, и те тоже обратились в бегство. Столь удовлетворительный итог оправдал расходы на охрану.
— Как по-твоему, они еще вернутся? — спросил Мадзе Чау
— Все возможно, — пожал плечами Кисуму и умолк, ожидая приказаний.
Мадзе Чау позвал слугу и спросил, не хочет ли Кисуму вина с водой. Воин покачал головой. Сам купец намеревался выпить только глоток, однако осушил кубок наполовину.
— Ты молодец, раджни.
— Надо двигаться дальше, — заметил Кисуму.
— Да, ты прав.
Носилки показались Мадзе Чау самым уютным в мире местом. Он звякнул в колокольчик, дав сигнал носильщикам, и закрыл глаза. Чиадзиец чувствовал себя в полной безопасности, и ему представлялось, что он почти бессмертен. Открыв глаза, он посмотрел в окошко и увидел, как сияют горные вершины в лучах заходящего солнца.
Он задернул занавески, и хорошее настроение улетучилось.
Лагерь разбили час спустя. Мадзе Чау сидел в носилках, пока слуги выгружали из повозок походную мебель, собирали крытую золотым лаком кровать и застилали ее пуховыми перинами и атласными простынями. Затем они раскинули голубой с золотом шелковый шатер, покрыли пол черным холстом, а поверх разостлали любимый шелковый ковер Мадзе Чау. У входа поставили два позолоченных стула с сиденьями из мягкого бархата. Когда Мадзе Чау наконец вышел из носилок, приготовления к ночлегу почти завершились. Шестнадцать носильщиков расселись среди валунов у двух костров, двое охранников несли караул, повар готовил легкий ужин из риса с пряностями и сушеной рыбы
Мадзе Чау прошел к своему шатру и с облегчением опустился на стул. Он устал вести жизнь кочевника, зависящего от воли стихий, и не мог дождаться конца путешествия. Шесть недель этого сурового существования исчерпали его силы.
Кисуму сидел, поджав ноги, на земле рядом с ним и заостренным углем рисовал дерево на пергаменте, пришпиленном к пробковой доске. Каждый вечер маленький воин доставал из повозки свой кожаный саквояж, вынимал оттуда чистый кусок пергамента и около часа рисовал — как правило, деревья или травы.
У Мадзе Чау дома было много рисунков углем, выполненных зачастую величайшими чиадзийскими мастерами. Кисуму был талантлив, но ничем особенным не выделялся. Его композициям, по мнению Мадзе Чау, недоставало гармонии пустоты. В них присутствовало слишком много страсти. Искусство должно быть безмятежным, свободным от человеческих эмоций. Простое и строгое, оно должно побуждать к медитации. Однако Мадзе Чау решил, что в конце пути приобретет у Кисуму один из рисунков. Не сделать это было бы неучтиво.
Слуга подал ему чашу душистого цветочного чая и, поскольку становилось прохладно, накинул на тощие плечи Мадзе Чау меховой халат. Затем двое носильщиков с помощью деревянных вил поставили в шатер железную жаровню с горячими углями. Ее водрузили на оловянный поддон, чтобы угли не прожгли дорогой ковер.
Происшествие с разбойниками приободрило Мадзе Чау. Если горы говорили о кратковременности человеческой жизни, то неожиданная опасность напомнила старому купцу, как дорога ему эта жизнь. Он острее ощущал сладость воздуха, которым дышал, и прикосновение шелка к коже. Вкуснее чая, который он пил мелкими глотками, не было ничего.
Несмотря на дорожные неудобства, Мадзе Чау вынужден был признать, что уже много лет не чувствовал себя так хорошо. Завернувшись в теплый халат, он откинулся на спинку стула и стал думать о Нездешнем. С их последней встречи в Намибе прошло шесть лет.
Мадзе Чау тогда только что вернулся из Дреная, где, согласно указаниям Нездешнего, приобрел в Большой Библиотеке некий череп. Нездешний же продал свой дом и двинулся на северо-восток в поисках новой земли и новой жизни.
Неспокойная душа... Нездешний принадлежит к тем людям, которые никогда не достигают того, к чему стремятся, гонимые тоской и отчаянием. Поначалу Мадзе Чау думал, что Нездешний хочет искупить свои прошлые грехи, но это было верно лишь отчасти. Серый Человек искал невозможного.
Где-то близко ухнула сова, нарушив раздумья Мадзе Чау.
Кисуму закончил рисунок и спрятал его в кожаный саквояж. Мадзе Чау, жестом предложив ему второй стул, сказал:
— Мне думается, что, если бы оставшиеся разбойники не ударились в панику и не побежали, они могли бы тебя одолеть.
— Это так, — согласился Кисуму.
— И если бы охранники не напали на их резерв в тот же миг, те могли бы добежать до носилок и убить меня.
— Могли бы, — подтвердил воин.
— Но ты не считал это возможным?
— Я вообще об этом не думал.
Мадзе Чау подавил улыбку, но не мог не испытать глубокого удовлетворения. Кисуму — просто чудо. Идеальный попутчик. Он не мелет языком и не задает бесконечных вопросов. Он — воплощенная гармония. Вскоре им подали еду, и они в молчании поужинали.
— Пойду спать, — встав, объявил Мадзе Чау.
Кисуму тоже встал, заткнул меч за пояс и пошел прочь из лагеря.
Капитан охраны, молодой Лю, осведомился с низким поклоном:
— Могу ли я узнать, господин, куда направился раджни?
— Полагаю, он хочет посмотреть, не следуют ли за нами разбойники.
— Не послать ли с ним нескольких человек, господин?
— Не думаю, чтобы он в них нуждался.
— Да, господин. — Лю еще раз поклонился и попятился прочь.
— Ты хорошо проявил себя сегодня, Лю. Я скажу об этом твоему отцу, когда мы вернемся.
— Благодарю вас, господин.
— Однако перед боем ты испугался, не так ли?
— Да, господин. Это было заметно?
— Боюсь, что да. Старайся лучше владеть своим лицом, если подобное опять повторится.
* * *
Дворец Серого Человека удивил и одновременно разочаровал Киву. Когда они подъехали к нему, уже стемнело. Дорога вывела их из густого леса на открытое место, а потом превратилась в широкую мощеную аллею, проложенную через аккуратно подстриженную лужайку. Фонтаны и статуи отсутствовали. Двое часовых с копьями расхаживали перед простым одноэтажным домом около двухсот футов длиной. Немногочисленные окна были темны. Свет шел только от четырех медных фонарей в белом мраморном портике. Мавзолей какой-то, подумала Кива.
Черные двери отворились, навстречу им вышли двое молодых слуг в серых ливреях. Усталая Кива спешилась. Слуги увели лошадей, и Серый Человек пригласил ее в дом. Там их ждал пожилой человек — высокий, сутулый, седовласый и длиннолицый. На нем был шерстяной кафтан до пят, тоже серый, с красиво вышитой на плече черным шелком эмблемой дерева.
— У вас усталый вид, господин, — сказал он, кланяясь Серому Человеку. — Я велю приготовить горячую ванну.
— Спасибо, Омри. Эта девушка будет работать у нас. Укажи ей комнату.
— Да, господин.
Не сказав больше ни слова, Серый Человек зашагал прочь по мощенному мрамором вестибюлю. Весь остаток пути от руин он почти не разговаривал, и Кива опасалась, что сказала или сделала что-то, вызвавшее его раздражение. Она растерянно оглядывалась, рассматривая бархатные портьеры, великолепные ковры и живописные полотна на стенах.
— Следуй за мной, девушка, — позвал Омри.
— У меня, между прочим, имя есть, — огрызнулась она. Омри медленно обернулся к ней. Она ожидала выговора, но он только улыбнулся.
— Прошу меня извинить. Охотно верю, что у тебя есть имя — поделись же им со мной.
— Меня зовут Кива.
— Хорошо, Кива. Теперь, когда мы это уладили, ты согласна пойти со мной?
—Да.
— Прекрасно.
Миновав вестибюль, они свернули направо, в коридор, который привел их к широкой лестнице, уходящей вниз, во мрак. Кива заколебалась. Ей совсем не хотелось ночевать в этом безобразном приземистом доме. А тут, оказывается, еще и под землю надо спускаться? Что это за человек, который тратит деньги, устраивая себе жилье в подземелье?
Омри ушел вперед, и Кива быстро последовала за ним по устланным ковром ступеням. Этот дом казался ей темным и неприглядным. Редкие фонари отбрасывали на стены зловещие тени. Через несколько минут Кива совсем утратила чувство направления в этом мрачном лабиринте.
— Как вы только тут живете? — спросила она, вызвав гулкое эхо в коридоре. — Жуткое место.
Омри искренне, добродушно рассмеялся, и Кива почувствовала симпатию к нему.
— К чему только не привыкаешь, — ответил он.
Пройдя еще немного, Омри снял со стены фонарь и остановился перед узкой дверью в ряду нескольких других. Подняв щеколду, он вошел, Кива за ним. Они оказались в небольшой комнате. Омри взял с овального столика свечу, зажег ее от фонарного фитиля и вставил в бронзовый подсвечник в виде раскрытого цветка. Кива огляделась. Простая сосновая кровать у стены, рядом шкафчик с еще одной свечой в бронзовом подсвечнике. Дальняя стена занавешена тяжелыми шторами.
— Отдыхай, — улыбнулся Омри. — Рано утром я пришлю сюда кого-нибудь, и тебе объяснят, что нужно делать.
— А вы сами чем занимаетесь? — торопливо спросила она, боясь остаться в одиночестве.
— Я Омри-управитель. Что с тобой? Мне сдается, ты дрожишь.
Кива, сделав над собой усилие, улыбнулась.
— Нет, я ничего.
Омри, помедлив, провел тонкой рукой по редеющим седым волосам.
— Я знаю, что он сразился с людьми, напавшими на твою деревню, и убил их. Знаю, что ты была у них в плену и с тобой дурно обращались. Но это хороший дом, Кива. Здесь тебе ничего не грозит.
— Откуда вы все это знаете?
— Среди наших гостей есть чиадзийская жрица, способная видеть на большом расстоянии.
— Она колдунья?
— Не знаю, колдовство ли это. Она не произносит заклинаний, а просто закрывает глаза — но это, должен сознаться, превышает мое понимание. А теперь отдохни.
Кива долго слушала, как удаляются, отзываясь эхом, его шаги. Безопасно тут или нет, она не собиралась задерживаться в этом ужасном месте надолго. Никогда прежде Кива не боялась темноты, но здесь, в этом подземном дворце, она не сводила глаз со свечки, благодарная до глубины души за ее мигающий огонек.
Устав после долгой езды, она перекинула плащ через спинку стула и сняла платье. Постель оказалась удобной — тюфяк плотный, простыни чистые, подушка мягкая и упругая. Кива легла, и ей приснился Серый Человек, выезжающий из леса навстречу наемникам, но теперь лицо у него было мертвенно-бледным. Он взял Киву за руку и повел к большой яме в земле. Она закричала и проснулась с колотящимся сердцем Свеча погасла, погрузив комнату в кромешный мрак. Кива скатилась с кровати и приоткрыла дверь. В коридоре eще горел один дальний фонарь. Схватив со шкафа вторую свечу, Кива добежала до него, зажгла фитилек, вернулась к себе и села, ругая себя за трусость.
«Есть два вида людей, — говорил ей дядя, — те, которые бегут от страха, и те, которые преодолевают его. Страх — все равно что трус. Если ты от него пятишься, он наглеет и вбивает тебя в землю. Если встречаешь его смело, он делается крохотным, как букашка».
Укрепившись духом, Кива задула свечу, легла и укрылась одеялом. «Не стану больше поддаваться ночным страхам, — сказала она себе. — Не стану паниковать, дядя».
Теперь ее сон был более мирным, а когда она проснулась, в комнате стало светлее. Сев, она увидела, что свет сочится в щель между занавесями на дальней стене. Она встала и отдернула шторы. Солнечные лучи хлынули внутрь, и перед Кивой открылся голубой, сверкающий Карлисский залив. Его усеивали крошечные рыбачьи лодочки с ослепительно белыми парусами, а над ними кружили чайки. Изумленная Кива открыла застекленную дверь и вышла на закругленный балкон. Повсюду вокруг, на разных уровнях, виднелись такие же балконы, одни побольше, другие поменьше, но все выходящие на прекрасный залив.
Кива находилась вовсе не под землей. Белый мраморный дворец Серого Человека был встроен в морской утес, и она вошла в него сверху, не видя его истинного великолепия.
Внизу террасами располагались сады, дорожки и ступени, сходящие к далекому берегу, где выдавался в море деревянный мол. Там стояли на причале около дюжины лодок со свернутыми парусами. Переведя взгляд на сам дворец, Кива увидела две высоченные башни, северную и южную, каждая со своей террасой.
В многочисленных цветниках трудились садовники — одни выпалывали сухие стебли, другие сметали с дорожек листья и складывали их в перекинутые через плечо мешки, третьи высаживали свежий бордюр и подстригали розовые кусты.
Кива, захваченная красотой этого вида, не услышала ни легкого стука в дверь, ни скрипа петель.
— Может, оденешься? — Кива круто обернулась и увидела молодую женщину с белокурой косой и стопкой аккуратно сложенной одежды в руках. Женщина улыбалась ей. — Смотри, увидят тебя монахи — что тогда станется с их обетами?
— Монахи? — Кива вошла в комнату и взяла одежду из рук женщины.
— Ага, из Чиадзе. Они изучают старинные книги, которые у Рыцаря хранятся в северной башне.
Кива взяла лежащую сверху белую полотняную сорочку, встряхнула ее и надела через голову. Ткань коснулась кожи мягко, как летний бриз. Поеживаясь от удовольствия, Кива надела длинную серую юбку с поясом посеребренной кожи и с блестящей серебряной пряжкой.
— Это все мне?
— Тебе-тебе.
— Чудесные вещи. — Кива погладила дерево, вышитое на правом плече. — Что оно означает?
— Это эмблема Рыцаря.
— Серого Человека?
— На людях мы называем его Рыцарем. Он хоть и не князь, но слишком могуществен, чтобы быть простым помещиком или купцом. Омри говорит, что вы ночью приехали. Ты с ним спала?
— Нет, — ответила пораженная Кива. — Как можно задавать такие грубые вопросы?
— Здесь у нас другая жизнь, Кива, — засмеялась белокурая. — Мы говорим и делаем что хотим, только не при гостях. Он необыкновенный человек. Слуг у нас не бьют, и он не относится к молодым женщинам как к своим личным рабыням.
— Тогда мне, пожалуй, тут понравится. Как тебя зовут?
— Норда, и мы с тобой будем работать вместе в северной башне. Есть хочешь?
— Да.
— Тогда пошли завтракать. Сегодня тебе многому придется научиться. Этот дворец — все равно что кроличий садок, и почти все новенькие в нем путаются.
Когда Кива в самом деле совсем запуталась, пройдя по бесконечным коридорам и нескольким лестницам, они вышли на широкую мощеную террасу, где на длинном столе стояли мясо, овощи, копченая рыба, сыры и фрукты. На одном конце лежали караваи свежего хлеба, на другом высились кувшины с водой и фруктовыми соками Кива, следуя примеру Норды, наполнила тарелку хлебом, маслом и копченой рыбой. Сев за другой стол у стены террасы, они принялись за еду.
— Почему ты спросила, спала ли я с Серым Человеком?
— С Рыцарем, — поправила Норда.
— Ну, с Рыцарем.
— У нас тут между служанками полная гармония. У Рыцаря фавориток нет, у Омри — тоже. Если бы Рыцарь переспал с тобой, это вызвало бы разлад. Многие наши девушки только и думают, как бы его очаровать.
— Он очень привлекательный мужчина, только старый уже.
— Возраст тут ни при чем, — опять засмеялась Норда. — Он хорош собой, полон сил, а главное — невероятно богат. Женщина, которая завоюет его сердце, ни в чем не будет нуждаться, проживи она хоть десять жизней.
— Слушая тебя, я удивляюсь, почему он так и не завел себе жену.
— Жен у него было хоть пруд пруди. — Норда наклонилась к Киве и понизила голос: — Платных.
— Неужели он платит женщинам за удовольствие? — поразилась Кива.
— Каждый раз. Странно, правда? Наши девушки были бы его, только пальцем помани, а он посылает экипажи за городскими шлюхами. Они, конечно, нарядно одеты и увешаны драгоценностями, но все равно остаются шлюхами. Последний год он живет с Лалитией, рыжей столичной потаскухой. — Норда раскраснелась, и ее светло-голубые глаза метали искры.
— Я вижу, ты ее не любишь, — заметила Кива.
— Ее никто не любит. Она разъезжает повсюду в золотой карете с ливрейными лакеями, которыми помыкает немилосердно. А дома у себя колотит горничных, когда на нее накатывает. Злая она.
— Что же он в ней такого нашел?
— Увидишь ее — сразу поймешь, — прыснула Норда. — Как она мне ни противна, должна признать, что она необычайно красива.
— Я думала, он лучше разбирается в людях.
— Плохо же ты знаешь мужчин, — улыбнулась Норда. — Когда Лалития проходит мимо, слышно, как стукаются о землю их челюсти. Силачи, умники, ученые мужи, даже духовные лица — все покорны чарам ее красоты. Они видят ее такой, какой хотят видеть, а мы, женщины, видим ее такой, как есть, шлюхой. И не так она молода, как уверяет. На мой взгляд, она ближе к сорока, чем к своим мнимым двадцати пяти.
К завтраку стали сходиться другие слуги. Молодой человек в серой кольчуге, подойдя к двум собеседницам, снял шлем и улыбнулся Норде.
— Доброе утро. Познакомишь меня с новенькой?
— Это Эмрин, Кива, сержант домашней стражи. Он считает себя красивее, чем есть на самом деле, и приложит все силы, чтобы затащить тебя в постель. Такова уж его натура — не суди его слишком строго.
Кива посмотрела на парня: круглолицый, недурный собой, голубоглазый, с тугими завитками коротких светлых волос. Эмрин протянул ей руку, и Кива пожала ее.
— Не всему, что говорит обо мне Норда, можно верить, — сказал он. — На самом деле я добрая, чувствительная душа, ищущая свою вторую половину.
— Посмотрись в зеркало — и ты ее найдешь, — с милой улыбкой ответила Кива.
— Как ни грустно, это правда, — с обезоруживающей искренностью признался Эмрин, целуя ей руку. — Не забудь рассказать своей новой подружке, какой я отменный любовник, — добавил он, поворачиваясь к Норде.
— Как же, как же. Это были незабываемые десять мгновений, — подтвердила Норда, и обе девушки засмеялись.
— Пойду-ка я лучше, — покачал головой Эмрин, — пока еще у меня осталась хоть толика достоинства.
— Поздно, — улыбнулась Кива. Парень ухмыльнулся и зашагал прочь.
— Молодец, девочка, — сказала Норда. — Теперь он будет увиваться за тобой еще усерднее.
— Я к этому не стремлюсь.
— Не спеши сбрасывать его со счетов. Он и правда очень неплох в постели. Не самый лучший из тех, что у меня были, но очень даже ничего.
Кива засмеялась, и Норда присоединилась к ней.
— А кто же был самый лучший?
Не успев задать этот вопрос, Кива поняла, что совершила ошибку. Норда помрачнела, и Кива поспешно проговорила:
— Извини.
— Ничего — Норда накрыла ее руку своей. — Давай-ка заканчивать завтрак — у нас много дел. Сегодня должны приехать еще несколько гостей, и один из них чиадзе. Можешь мне поверить: более привередливого народа на свете нет.
Глава 3
Нездешний плавал в холодной воде, делая медленные, ленивые гребки. Чувствуя тепло солнца на спине, он нырнул. Стайки серебристых рыбок шарахнулись в стороны. Им овладела внезапная радость. Здесь, под водой, он испытывал покой, почти довольство. Он позволил своему телу всплыть обратно к солнцу, дохнул воздухом, мотнул головой, отбросив волосы с глаз, и побрел к берегу, оглядывая залив.
В гавани напротив дюжина кораблей разгружала товары, еще двадцать ожидали своей очереди на рейде. Двадцать восемь из них имели на себе флаг с изображением дерева — его флаг.
Нездешнему казалось невероятным, что человек вроде него, не слишком хорошо разбирающийся в тонкостях торгового дела, может так до смешного разбогатеть. Сколько бы он ни тратил и ни раздавал просто так, к нему всегда стекается еще больше золота. Мадзе Чау и другие купцы хорошо распорядились его деньгами, но и собственные его начинания оказались не менее удачными. Чепуха все это, думал он, неспешно бредя по воде. Он потерял счет своим кораблям — их, кажется, больше трехсот. Кроме того, есть рудники — изумрудные, алмазные, рубиновые, золотые и серебряные, — разбросанные от окраин Вентрии до восточных вагрийских гор.
Повернувшись в другую сторону, он посмотрел на свой белый дворец. Он начал его строить шесть лет назад после праздной беседы с молодым архитектором, который с жаром повествовал о своей мечте создать нечто чудесное. «Зачем мы всегда выбираем для постройки ровное место? — вопрошал он. — Какое в этом чудо? Глядя на действительно великолепное здание, человек должен ахать от изумления».
После трех лет строительства Белый Дворец в самом деле стал чудом, но молодой архитектор не дожил до окончания своего труда. Он принадлежал к Дому Килрайт, и однажды ночью его зарезал наемный убийца по заказу соперничающего Дома. Для кайдорских дворян это обычное явление.
Нездешний вышел на белый песок. Его управитель Омри, сидевший под масличным деревом, поспешил к нему с длинным полотняным полотенцем.
— Хорошо поплавали, мой господин? — спросил он, накинув полотенце хозяину на плечи.
— Я освежился — и готов заняться делами текущего дня.
— Госпожа просит, чтобы вы встретились с ней, когда у вас будет время.
— Тебя что-то беспокоит, Омри? — спросил Нездешний.
— Известно ли вам, что она обладает мистическим даром?
— Нет, но меня это не удивляет. Такой талант есть у многих духовных лиц.
— Мне от этого как-то не по себе, — признался Омри. — Я чувствую, что она читает мои мысли.
— Неужели твои мысли так ужасны?
— Всякое бывает, — невозмутимо ответил Омри, — но не в этом дело. Это мои мысли.
— Истинно так. Кто еще хочет меня видеть?
— Князь Арик сообщает, что посетит вас по пути в Зимний Дворец.
— Это значит, что ему нужны деньги.
— Боюсь, что так, господин.
Вытершись, Нездешний вошел в тень оливы, где надел на себя одежду — шелковую рубашку и мягкие кожаные штаны. Натягивая сапоги, он взглянул на залив еще раз.
— Госпожа не сказала, зачем она желает видеть меня?
— Нет, господин. Однако она рассказала мне, как вы сражались с наемниками.
Нездешний уловил в голосе старика упрек.
— День слишком хорош, чтобы выслушивать нотации, Омри.
— Вы подвергаете себя большому риску, господин, притом без всякой нужды. У нас на службе тридцать стражников и дюжина крепких лесников. В погоню за наемниками следовало послать их.
— Совершенно верно — но я был ближе.
— И вам было скучно. Вы всегда едете куда-нибудь в глушь, когда скучаете. Я пришел к выводу, что богатство не приносит вам радости — и мне это, честно говоря, трудно понять.
— Скука — ужасная вещь. С годами я понял, что она всегда сопутствует богатству. Когда ты богат, тебе не к чему стремиться. Ты можешь исполнить любое свое желание.
— Как видно, не любое, господин, — иначе вы бы не скучали так.
— Это верно, — засмеялся Нездешний. — Ну, довольно копаться у меня в душе, приятель. Что у нас еще нового?
— Двое вассалов Дома Килрайт убиты в городе два дня назад — как говорят, наемником Дома Бакард. Город неспокоен. Купец Ванис просит продлить ему долг. Он говорит, что потерял два корабля во время бури и не может уплатить в срок. — Омри достал из кармана кусок пергамента и расправил его. — Кроме того, лекарь Мендир Син спрашивает, нельзя ли нанять трех подлекарей с жалованьем по шесть серебряных монет в месяц ему в помощь. В больнице нет ни одной свободной койки, и Мендир Син работает по пятнадцать часов в день. — Омри свернул пергамент и спрятал его обратно. — Еще... госпожа Лалития приглашает вас на свой день рождения через три дня.
Нездешний, сидя в тени, смотрел, как рыбаки забрасывают сети.
— Пусть Ванис платит, — сказал он. — Мы уже трижды в этом году продлевали ему срок. Долги не помешали ему купить трех скаковых жеребцов и расширить свое восточное поместье. Дотацию Мендир Сину надо увеличить — почему он не обратился за помощью раньше? Сообщи госпоже Лалитии, что я буду рад прийти на ее торжество. Купи бриллиантовую подвеску у Каликара, и пусть ее доставят к ней в день рождения.
— Да, господин. Могу я сделать два замечания? Во-первых, у Ваниса много друзей в Доме Килрайт. Требование выплатить долг разорит его и будет расценено как оскорбление знатного дома.
В гавани напротив дюжина кораблей разгружала товары, еще двадцать ожидали своей очереди на рейде. Двадцать восемь из них имели на себе флаг с изображением дерева — его флаг.
Нездешнему казалось невероятным, что человек вроде него, не слишком хорошо разбирающийся в тонкостях торгового дела, может так до смешного разбогатеть. Сколько бы он ни тратил и ни раздавал просто так, к нему всегда стекается еще больше золота. Мадзе Чау и другие купцы хорошо распорядились его деньгами, но и собственные его начинания оказались не менее удачными. Чепуха все это, думал он, неспешно бредя по воде. Он потерял счет своим кораблям — их, кажется, больше трехсот. Кроме того, есть рудники — изумрудные, алмазные, рубиновые, золотые и серебряные, — разбросанные от окраин Вентрии до восточных вагрийских гор.
Повернувшись в другую сторону, он посмотрел на свой белый дворец. Он начал его строить шесть лет назад после праздной беседы с молодым архитектором, который с жаром повествовал о своей мечте создать нечто чудесное. «Зачем мы всегда выбираем для постройки ровное место? — вопрошал он. — Какое в этом чудо? Глядя на действительно великолепное здание, человек должен ахать от изумления».
После трех лет строительства Белый Дворец в самом деле стал чудом, но молодой архитектор не дожил до окончания своего труда. Он принадлежал к Дому Килрайт, и однажды ночью его зарезал наемный убийца по заказу соперничающего Дома. Для кайдорских дворян это обычное явление.
Нездешний вышел на белый песок. Его управитель Омри, сидевший под масличным деревом, поспешил к нему с длинным полотняным полотенцем.
— Хорошо поплавали, мой господин? — спросил он, накинув полотенце хозяину на плечи.
— Я освежился — и готов заняться делами текущего дня.
— Госпожа просит, чтобы вы встретились с ней, когда у вас будет время.
— Тебя что-то беспокоит, Омри? — спросил Нездешний.
— Известно ли вам, что она обладает мистическим даром?
— Нет, но меня это не удивляет. Такой талант есть у многих духовных лиц.
— Мне от этого как-то не по себе, — признался Омри. — Я чувствую, что она читает мои мысли.
— Неужели твои мысли так ужасны?
— Всякое бывает, — невозмутимо ответил Омри, — но не в этом дело. Это мои мысли.
— Истинно так. Кто еще хочет меня видеть?
— Князь Арик сообщает, что посетит вас по пути в Зимний Дворец.
— Это значит, что ему нужны деньги.
— Боюсь, что так, господин.
Вытершись, Нездешний вошел в тень оливы, где надел на себя одежду — шелковую рубашку и мягкие кожаные штаны. Натягивая сапоги, он взглянул на залив еще раз.
— Госпожа не сказала, зачем она желает видеть меня?
— Нет, господин. Однако она рассказала мне, как вы сражались с наемниками.
Нездешний уловил в голосе старика упрек.
— День слишком хорош, чтобы выслушивать нотации, Омри.
— Вы подвергаете себя большому риску, господин, притом без всякой нужды. У нас на службе тридцать стражников и дюжина крепких лесников. В погоню за наемниками следовало послать их.
— Совершенно верно — но я был ближе.
— И вам было скучно. Вы всегда едете куда-нибудь в глушь, когда скучаете. Я пришел к выводу, что богатство не приносит вам радости — и мне это, честно говоря, трудно понять.
— Скука — ужасная вещь. С годами я понял, что она всегда сопутствует богатству. Когда ты богат, тебе не к чему стремиться. Ты можешь исполнить любое свое желание.
— Как видно, не любое, господин, — иначе вы бы не скучали так.
— Это верно, — засмеялся Нездешний. — Ну, довольно копаться у меня в душе, приятель. Что у нас еще нового?
— Двое вассалов Дома Килрайт убиты в городе два дня назад — как говорят, наемником Дома Бакард. Город неспокоен. Купец Ванис просит продлить ему долг. Он говорит, что потерял два корабля во время бури и не может уплатить в срок. — Омри достал из кармана кусок пергамента и расправил его. — Кроме того, лекарь Мендир Син спрашивает, нельзя ли нанять трех подлекарей с жалованьем по шесть серебряных монет в месяц ему в помощь. В больнице нет ни одной свободной койки, и Мендир Син работает по пятнадцать часов в день. — Омри свернул пергамент и спрятал его обратно. — Еще... госпожа Лалития приглашает вас на свой день рождения через три дня.
Нездешний, сидя в тени, смотрел, как рыбаки забрасывают сети.
— Пусть Ванис платит, — сказал он. — Мы уже трижды в этом году продлевали ему срок. Долги не помешали ему купить трех скаковых жеребцов и расширить свое восточное поместье. Дотацию Мендир Сину надо увеличить — почему он не обратился за помощью раньше? Сообщи госпоже Лалитии, что я буду рад прийти на ее торжество. Купи бриллиантовую подвеску у Каликара, и пусть ее доставят к ней в день рождения.
— Да, господин. Могу я сделать два замечания? Во-первых, у Ваниса много друзей в Доме Килрайт. Требование выплатить долг разорит его и будет расценено как оскорбление знатного дома.