Страница:
Мы еще раз здесь отметим, что в большинстве случаев речь идет, естественно, лишь о том, что можно назвать материализмом или «практическим» позитивизмом независимо от всякой философской теории, которая есть и всегда будет чем-то совершенно чуждым для большинства; но это даже еще хуже, не только потому, что такое состояние духа получает тем самым несравнимо более широкое распространение, но также и потому, что оно тем более неисцелимо, чем более оно не осмысленно и чем менее ясно оно осознается, так как это свидетельствует о том, что оно поистине пронизывает и как бы пропитывает всю природу индивида. То, что мы уже сказали о фактическом материализме и том способе, каким к нему приспосабливаются люди, считающие себя, тем не менее, «религиозными», достаточно ясно это показывает; и в то же время, из этого примера ясно, что философия в собственном смысле слова не имеет всего того значения, которое некоторые хотели бы ей приписать, или же что она имеет его, если рассматривать ее скорее как «представляющую» некоторое умонастроение, чем как действующую в действительности и направляющую его; наконец, может ли какая-нибудь философская концепция иметь хотя бы малейший успех, если она не отвечает какой-нибудь из господствующих тенденций эпохи, в которой она была сформулирована? Мы не хотим этим сказать, что философы наравне с другими людьми не играют своей роли в современном отклонении, это, конечно, было бы преувеличением, но только то, что эта роль гораздо более ограничена, чем это представляется с первого взгляда, и что она сильно отличается от того, чем кажется извне; впрочем, в самом общем смысле, то, что представляется самым явным, есть всегда, согласно тем самым законам, которые управляют проявлением, скорее следствие, чем причина, скорее завершение, чем отправная точка;
[46]во всяком случае, никогда здесь не следует искать того, что поистине эффективно действует в более глубоком порядке, идет ли речь о действии, осуществляемом в нормальном и законном направлении или же как раз в противоположном, как в случае, о котором мы сейчас говорили.
Механицизм и материализм сами смогли приобрести всеобщее влияние лишь перейдя из философской области в научную; то, что относится к последней или облекается — справедливо или нет — этим «научным» характером, действительно оказывает по различным причинам несомненно гораздо большее, чем философские теории, воздействие на общее состояние умов, в котором всегда более или менее явно присутствует вера в истину «науки», гипотетический характер которой неизбежно от него ускользает, в то время как все то, что считается «философией», оставляет его более или менее индифферентным; немаловажно при этом существование в одном случае практических и полезных приложений и их отсутствие в другом. Это еще раз приводит нас к идее "обычной жизни", к которой примешивается достаточно большая доза «прагматизма»; то, что мы сейчас говорим, совершенно, разумеется, не зависимо от того факта, что некоторые из наших современников пожелали воздвигнуть «прагматизм» в философскую систему, что оказалось возможным лишь потому, что утилитарный образ мысли вообще присущ современному и в целой профанному менталитету, а также потому, что в настоящем состоянии интеллектуального вырождения дошли до полной потери из поля внимания самого понятия истины, так что понятия полезности или удобства окончательно и целиком его заменили. Как бы то ни было, но с тех пор, как было общепризнанно, что «реальность» состоит исключительно в том, что подпадает под восприятие органами чувств, стало совершенно естественным полагать, что ценность, приписываемая какой-либо вещи, в некотором роде измеряется ее способностью воздействия на чувственный порядок; очевидно, что «наука», рассматриваемая по-современному как, по существу, действующая заодно с промышленностью, если не смешиваемая с нею более или менее полностью, должна в этом отношении занимать первое место и что тем самым она оказывается насколько возможно более тесно смешанной с той самой "обычной жизнью", одним из главных факторов которой она таким образом становится; косвенно, гипотезы, на которых она стремится основываться, сколь произвольными или ошибочными они бы ни были, сами способствуют этой привилегированной позиции в глазах толпы. Само собою разумеется, что на самом деле практические приложения никак не зависят от истины этих гипотез, и даже можно спросить, что стало бы с такой наукой, столь ничтожной, как только познание, если бы от нее отделить те приложения, которым она дает место; но в настоящем ее состоянии фактом является то, что эта наука «преуспевает», а для инстинктивно утилитарного духа современной публики «преуспеяние» или «успех» стал как бы одним из "критериев истины", если еще можно говорить здесь об истине в каком бы то ни было смысле.
Впрочем, не важно, о какой точке зрения идет речь, о философской, научной или просто «практической»: очевидно, что все это представляет собою только лишь различные аспекты одной и той же тенденции и что эта тенденция, как и все другие, конституирующие на том же основании современный дух, конечно, не могла развиться спонтанно; мы уже имели раньше случай объяснять это, но на этом никогда слишком долго не останавливались, и у нас еще будет возможность впоследствии вернуться к тому, чтобы уточнить, какое место занимает материализм посреди того «плана», согласно которому осуществляется отклонение современного мира. Разумеется, сами материалисты в большей степени, чем кто бы то ни было, совершенно не способны отдать себе отчет и даже осознать возможность этого, ослепленные своими предвзятыми идеями, которые закрывают им любой выход из этой узкой области, в которой они привыкли двигаться; и без сомнения, они были бы очень удивлены, если бы узнали, что существовали и даже еще существуют люди, для которых то, что они называют "обычной жизнью", есть нечто самое экстраординарное из всего, что только можно себе вообразить, потому что она ничему из того, что реально происходит в их существовании, не соответствует. Однако это так, и более того, эти люди должны считаться подлинно «нормальными», тогда как материалисты ее всем их хваленым "здравым смыслом" и «прогрессом», по отношению к которым они с гордостью рассматривают себя как наиболее законченные продукты и как наиболее «продвинутые» представители, на самом же деле являются лишь существами, в которых некоторые способности до такой степени атрофировались, что почти полностью исчезли. Ведь только при этом условии чувственный мир может казаться "замкнутой системой", внутри которой они чувствуют себя в совершенной безопасности; нам осталось посмотреть, каким образом эта иллюзия может, в определенном смысле и определенной мере, быть «реализована» фактически самим материализмом; но мы увидим далее также, что, несмотря на это, она представляет собою крайне нестабильное состояние и каким образом в точке сегодняшнего состояния эта безопасность "обычной жизни", на которой покоилась до сих пор вся внешняя организация современного мира, сильно рискует быть поколебленной неожиданными взаимодействиями.
Глава 16. ВЫРОЖДЕНИЕ ДЕНЕГ
Глава 17. ОТВЕРДЕНИЕ МИРА
Механицизм и материализм сами смогли приобрести всеобщее влияние лишь перейдя из философской области в научную; то, что относится к последней или облекается — справедливо или нет — этим «научным» характером, действительно оказывает по различным причинам несомненно гораздо большее, чем философские теории, воздействие на общее состояние умов, в котором всегда более или менее явно присутствует вера в истину «науки», гипотетический характер которой неизбежно от него ускользает, в то время как все то, что считается «философией», оставляет его более или менее индифферентным; немаловажно при этом существование в одном случае практических и полезных приложений и их отсутствие в другом. Это еще раз приводит нас к идее "обычной жизни", к которой примешивается достаточно большая доза «прагматизма»; то, что мы сейчас говорим, совершенно, разумеется, не зависимо от того факта, что некоторые из наших современников пожелали воздвигнуть «прагматизм» в философскую систему, что оказалось возможным лишь потому, что утилитарный образ мысли вообще присущ современному и в целой профанному менталитету, а также потому, что в настоящем состоянии интеллектуального вырождения дошли до полной потери из поля внимания самого понятия истины, так что понятия полезности или удобства окончательно и целиком его заменили. Как бы то ни было, но с тех пор, как было общепризнанно, что «реальность» состоит исключительно в том, что подпадает под восприятие органами чувств, стало совершенно естественным полагать, что ценность, приписываемая какой-либо вещи, в некотором роде измеряется ее способностью воздействия на чувственный порядок; очевидно, что «наука», рассматриваемая по-современному как, по существу, действующая заодно с промышленностью, если не смешиваемая с нею более или менее полностью, должна в этом отношении занимать первое место и что тем самым она оказывается насколько возможно более тесно смешанной с той самой "обычной жизнью", одним из главных факторов которой она таким образом становится; косвенно, гипотезы, на которых она стремится основываться, сколь произвольными или ошибочными они бы ни были, сами способствуют этой привилегированной позиции в глазах толпы. Само собою разумеется, что на самом деле практические приложения никак не зависят от истины этих гипотез, и даже можно спросить, что стало бы с такой наукой, столь ничтожной, как только познание, если бы от нее отделить те приложения, которым она дает место; но в настоящем ее состоянии фактом является то, что эта наука «преуспевает», а для инстинктивно утилитарного духа современной публики «преуспеяние» или «успех» стал как бы одним из "критериев истины", если еще можно говорить здесь об истине в каком бы то ни было смысле.
Впрочем, не важно, о какой точке зрения идет речь, о философской, научной или просто «практической»: очевидно, что все это представляет собою только лишь различные аспекты одной и той же тенденции и что эта тенденция, как и все другие, конституирующие на том же основании современный дух, конечно, не могла развиться спонтанно; мы уже имели раньше случай объяснять это, но на этом никогда слишком долго не останавливались, и у нас еще будет возможность впоследствии вернуться к тому, чтобы уточнить, какое место занимает материализм посреди того «плана», согласно которому осуществляется отклонение современного мира. Разумеется, сами материалисты в большей степени, чем кто бы то ни было, совершенно не способны отдать себе отчет и даже осознать возможность этого, ослепленные своими предвзятыми идеями, которые закрывают им любой выход из этой узкой области, в которой они привыкли двигаться; и без сомнения, они были бы очень удивлены, если бы узнали, что существовали и даже еще существуют люди, для которых то, что они называют "обычной жизнью", есть нечто самое экстраординарное из всего, что только можно себе вообразить, потому что она ничему из того, что реально происходит в их существовании, не соответствует. Однако это так, и более того, эти люди должны считаться подлинно «нормальными», тогда как материалисты ее всем их хваленым "здравым смыслом" и «прогрессом», по отношению к которым они с гордостью рассматривают себя как наиболее законченные продукты и как наиболее «продвинутые» представители, на самом же деле являются лишь существами, в которых некоторые способности до такой степени атрофировались, что почти полностью исчезли. Ведь только при этом условии чувственный мир может казаться "замкнутой системой", внутри которой они чувствуют себя в совершенной безопасности; нам осталось посмотреть, каким образом эта иллюзия может, в определенном смысле и определенной мере, быть «реализована» фактически самим материализмом; но мы увидим далее также, что, несмотря на это, она представляет собою крайне нестабильное состояние и каким образом в точке сегодняшнего состояния эта безопасность "обычной жизни", на которой покоилась до сих пор вся внешняя организация современного мира, сильно рискует быть поколебленной неожиданными взаимодействиями.
Глава 16. ВЫРОЖДЕНИЕ ДЕНЕГ
Дойдя до этой точки нашего исследования, нам следует немного отклониться, по крайней мере, по видимости, чтобы дать, очень суммарно, несколько указаний по вопросу, относящемуся, как кажется, к факту очень частного рода, но представляющему собою яркий пример результатов концепции "обычной жизни" и одновременно замечательную «иллюстрацию» способа, которым она связана с исключительно количественной точкой зрения и который этой стороной особенно тесно связан с нашим предметом. Вопрос, о котором идет речь, касается денег, и, конечно, если придерживаться просто «экономической» точки зрения, как ее понимают сегодня, то кажется, что они суть нечто такое, что полностью, насколько это возможно, принадлежит "царству количества"; именно эту роль они играют, по преимуществу, в современном обществе, о которой слишком хорошо знают и на которой, очевидно, излишне было бы останавливаться; но истина состоит в том, что сама «экономическая» точка зрения и исключительно количественная концепция денег, присущая ей, есть продукт вырождения, в общем, достаточно недавний, и что деньги в своем истоке обладали совершенно отличным характером и долго его сохраняли, и собственно качественной ценностью, как это ни показалось бы удивительным большинству наших современников.
Есть одно замечание, которое легко понять для тех, кто "имеет глаза, чтобы видеть": древние монеты были буквально все покрыты традиционными символами, выбиравшимися из тех, которые представляли особенно глубокий смысл; именно это можно отметить у кельтов, у которых символы, изображенные на монетах, могут быть объяснены лишь при соотнесении их с теоретическими познаниями, свойственными друидам, что впрочем, предполагает прямое воздействие последних на эту область; и разумеется, то, что верно в этом отношении для кельтов, также верно и для других народов древности, принимая во внимание, естественно, собственные качества их традиционной организации соответственно. Это в точности согласуется с отсутствием профанной точки зрения в строго традиционных цивилизациях: деньги, там, где они существовали, не могли быть профанной вещью, какой они стали позже; если бы они были таковыми, то как можно было бы объяснить вмешательство сюда духовного авторитета, который, очевидно, не должен относиться к «профанному», и как можно было бы понять, что различные традиции говорят о деньгах как о чем-то, что на самом деле нагружено неким "духовным влиянием", которое эффективно может осуществляться посредством символов, образующих нормальную их «опору»? Добавим, что до самого последнего времени еще можно было найти следы этого понятия в девизах, носящие религиозный характер, которые, конечно, уже больше не имели собственно символической ценности, но были по меньшей мере как бы напоминанием о традиционной идее, более или менее непонятной отныне; после того, как в некоторых странах они были отодвинуты на «край» монет, на их «ребро», эти девизы сами в конце концов полностью исчезли, и действительно, не было никакой причины им оставаться с того времени, как деньги перестали представлять собою что-либо иное, кроме знаков исключительно «материального» и количественного порядка.
Факт контроля со стороны духовной власти над деньгами, в какой бы форме он ни осуществлялся, не ограничивался исключительно только античностью, есть признаки, показывающие, что контроль существовал еще в конце Средних веков, то есть пока там была еще традиционная цивилизация. Иначе никак нельзя, действительно, объяснить того, что некоторые правители этой эпохи обвинялись в том, что они "подделывали монеты"; если их современники считали это преступлением, то отсюда следует заключить, что у них не было свободного права чеканить монеты и что, меняя их по своей собственной инициативе, они превышали права, признаваемые за светской властью. [47]В любом другом случае такое обвинение, очевидно, было бы лишено смысла; проба монеты тогда имела бы совершенно конвенциальное значение, и вообще, было бы не важно, если бы монету чеканили из любого металла или даже заменяли простой бумагой, как это делают по большей части в наши дни, так как это не мешало бы продолжать придавать ей точно то же самое «материальное» использование. Следовательно, должно было существовать нечто, относящееся к иному порядку, мы можем сказать, к высшему порядку, потому что только в этом случае это изменение могло приобрести характер столь исключительной тяжести, доходящей до того, что она могла пошатнуть стабильность самой королевской власти, потому что действуя таким образом, последняя узурпировала прерогативы духовной власти, которая, по определению, является единственным подлинным источником всякой законности; таким образом, эти факты, почти не понятные, по-видимому, профанным историкам, дают еще одно четкое указание на то, что вопрос о деньгах в Средние века, как и в античности, имел стороны, совершенно не учитываемые современными людьми.
Таким образом, здесь произошло то, что обычно происходит в том или ином виде со всеми вещами, играющими какую-нибудь роль в человеческом существовании: эти вещи мало-помалу лишаются своего «священного» или традиционного характера, и таким образом само это существование во всем ансамбле становится совершенно профанным и оказывается, в конце концов, сведенным к низменной посредственности "обычной жизни", какой она представляется сегодня. В то же время пример денег хорошо показывает, что эта «профанизация», если можно использовать подобный неологизм, принципиально совершается через сведение вещей к одному лишь их количественному аспекту; действительно, закончили тем, что больше не способны даже понять, что монета есть что-то другое, чем представление простого и чистого количества; но если этот случай особенно ясен, потому что он в некотором роде доведен до предела, то это, конечно, далеко не единственный случай, когда такая редукция вносит свой вклад в ограничение существования узким горизонтом профанной точки зрения. Все то, что мы говорили об исключительно количественном характере современной промышленности и того, что с ней соотносится, позволяет это достаточно хорошо понять: постоянно окружая человека продуктами этой промышленности и не позволяя ему видеть что-либо еще (за исключением, как например, в музеях, в виде простых "достопримечательностей", не имеющих никакого отношения к «реальным» обстоятельствам его жизни, ни, следовательно, никакого действительного влияния на нее), поистине принуждают его закрываться в узком круге "обычной жизни" без выхода, как в тюрьме. В традиционной цивилизации, напротив, каждый объект, одновременно с тем, что он был насколько возможно совершенным образом приспособлен к тому использованию, к которому он был непосредственно предназначен, создан таким образом, что каждое мгновение мог и фактически при его реальном использовании служил (вместо того, чтобы считаться как бы мертвой вещью, как это делают современные люди по отношению ко всему тому, что они рассматривают как "произведение искусства") «опорой» для медитации, связывающей индивида с чем-то другим, помимо простой телесной модальности, помогая, таким образом, каждому подняться к более высокому состоянию согласно мере его способностей; [48]какая бездна между этими двумя концепциями человеческого существования!
Это качественное вырождение всех вещей, кроме того, тесно связано с вырождением денег, что видно из того факта, что уже дошли до того, что вещь обычно «уважают» за ее цену, понимаемую только как «число», "сумма прописью" или нумерическое денежное количество; действительно, у большинства наших современников всякое суждение, выносимое относительно какой-либо вещи, основывается почти всегда на том, что она стоит. Мы выделили слово «уважать» на основании того, что в нем есть двойной смысл, качественный и количественный; сегодня первый потерян из вида или, что приводит к тому же самому, сводится ко второму, и таким образом не только вещь «уважают» за ее цену, но также и человека «уважают» за его цену. [49]То же самое, совершенно естественно, произошло и со словом «ценность», заметим по ходу дела, что на ней основывается любопытное заблуждение некоторых недавних философов, которые додумались даже до изобретения выражения "философия ценностей", чтобы охарактеризовать свои теории; в основании их мысли лежит идея, что все вещи, к какому бы порядку они ни относились, могут быть поняты количественно и выражены нумерически; «морализм», составляющий, с другой стороны, их доминирующее занятие, прямо оказывается связанным с количественной точкой зрения. [50]Эти примеры также показывают, что существует поистине вырождение языка, сопровождающее или неизбежно следующее за вырождением всех вещей; действительно, в мире, в котором стараются свести все к количеству, очевидно, надо пользоваться языком, который и сам вызывает идеи чисто количественные.
Возвращаясь более конкретно к вопросу денег, мы должны добавить, что здесь возникает явление, достойное внимания: с тех пор, как деньги потеряли всякую гарантию высшего порядка, сама их количественная ценность, или, что на жаргоне «экономистов» называется "покупательной способностью", без конца уменьшается настолько, что можно себе представить, что на пределе, к которому она все больше и больше приближается, они утратят всякое, даже просто «практическое» или «материальное», основание своего бытия и исчезнут, как и само человеческое существование. Следует признать здесь странный поворот хода вещей, который без труда становится понятным из того, что мы только что сказали: чистое количество, собственно, находясь под всяким существованием, может, когда редукцию доводят до предела, как в случае с деньгами (наиболее поразительный случай, потому что здесь уже почти дошли до предела), привести только к настоящему растворению. Это показывает, как мы уже говорили выше, что безопасность "обычной жизни" на самом деле есть нечто весьма непрочное, и далее мы увидим также, что она такова и во многих других отношениях; но вывод, который отсюда следует, будет, в конечном счете всегда тот же самый: реальным завершением тенденции, которая влечет людей и вещи к чистому количеству, может быть только окончательное растворение актуального мира.
Есть одно замечание, которое легко понять для тех, кто "имеет глаза, чтобы видеть": древние монеты были буквально все покрыты традиционными символами, выбиравшимися из тех, которые представляли особенно глубокий смысл; именно это можно отметить у кельтов, у которых символы, изображенные на монетах, могут быть объяснены лишь при соотнесении их с теоретическими познаниями, свойственными друидам, что впрочем, предполагает прямое воздействие последних на эту область; и разумеется, то, что верно в этом отношении для кельтов, также верно и для других народов древности, принимая во внимание, естественно, собственные качества их традиционной организации соответственно. Это в точности согласуется с отсутствием профанной точки зрения в строго традиционных цивилизациях: деньги, там, где они существовали, не могли быть профанной вещью, какой они стали позже; если бы они были таковыми, то как можно было бы объяснить вмешательство сюда духовного авторитета, который, очевидно, не должен относиться к «профанному», и как можно было бы понять, что различные традиции говорят о деньгах как о чем-то, что на самом деле нагружено неким "духовным влиянием", которое эффективно может осуществляться посредством символов, образующих нормальную их «опору»? Добавим, что до самого последнего времени еще можно было найти следы этого понятия в девизах, носящие религиозный характер, которые, конечно, уже больше не имели собственно символической ценности, но были по меньшей мере как бы напоминанием о традиционной идее, более или менее непонятной отныне; после того, как в некоторых странах они были отодвинуты на «край» монет, на их «ребро», эти девизы сами в конце концов полностью исчезли, и действительно, не было никакой причины им оставаться с того времени, как деньги перестали представлять собою что-либо иное, кроме знаков исключительно «материального» и количественного порядка.
Факт контроля со стороны духовной власти над деньгами, в какой бы форме он ни осуществлялся, не ограничивался исключительно только античностью, есть признаки, показывающие, что контроль существовал еще в конце Средних веков, то есть пока там была еще традиционная цивилизация. Иначе никак нельзя, действительно, объяснить того, что некоторые правители этой эпохи обвинялись в том, что они "подделывали монеты"; если их современники считали это преступлением, то отсюда следует заключить, что у них не было свободного права чеканить монеты и что, меняя их по своей собственной инициативе, они превышали права, признаваемые за светской властью. [47]В любом другом случае такое обвинение, очевидно, было бы лишено смысла; проба монеты тогда имела бы совершенно конвенциальное значение, и вообще, было бы не важно, если бы монету чеканили из любого металла или даже заменяли простой бумагой, как это делают по большей части в наши дни, так как это не мешало бы продолжать придавать ей точно то же самое «материальное» использование. Следовательно, должно было существовать нечто, относящееся к иному порядку, мы можем сказать, к высшему порядку, потому что только в этом случае это изменение могло приобрести характер столь исключительной тяжести, доходящей до того, что она могла пошатнуть стабильность самой королевской власти, потому что действуя таким образом, последняя узурпировала прерогативы духовной власти, которая, по определению, является единственным подлинным источником всякой законности; таким образом, эти факты, почти не понятные, по-видимому, профанным историкам, дают еще одно четкое указание на то, что вопрос о деньгах в Средние века, как и в античности, имел стороны, совершенно не учитываемые современными людьми.
Таким образом, здесь произошло то, что обычно происходит в том или ином виде со всеми вещами, играющими какую-нибудь роль в человеческом существовании: эти вещи мало-помалу лишаются своего «священного» или традиционного характера, и таким образом само это существование во всем ансамбле становится совершенно профанным и оказывается, в конце концов, сведенным к низменной посредственности "обычной жизни", какой она представляется сегодня. В то же время пример денег хорошо показывает, что эта «профанизация», если можно использовать подобный неологизм, принципиально совершается через сведение вещей к одному лишь их количественному аспекту; действительно, закончили тем, что больше не способны даже понять, что монета есть что-то другое, чем представление простого и чистого количества; но если этот случай особенно ясен, потому что он в некотором роде доведен до предела, то это, конечно, далеко не единственный случай, когда такая редукция вносит свой вклад в ограничение существования узким горизонтом профанной точки зрения. Все то, что мы говорили об исключительно количественном характере современной промышленности и того, что с ней соотносится, позволяет это достаточно хорошо понять: постоянно окружая человека продуктами этой промышленности и не позволяя ему видеть что-либо еще (за исключением, как например, в музеях, в виде простых "достопримечательностей", не имеющих никакого отношения к «реальным» обстоятельствам его жизни, ни, следовательно, никакого действительного влияния на нее), поистине принуждают его закрываться в узком круге "обычной жизни" без выхода, как в тюрьме. В традиционной цивилизации, напротив, каждый объект, одновременно с тем, что он был насколько возможно совершенным образом приспособлен к тому использованию, к которому он был непосредственно предназначен, создан таким образом, что каждое мгновение мог и фактически при его реальном использовании служил (вместо того, чтобы считаться как бы мертвой вещью, как это делают современные люди по отношению ко всему тому, что они рассматривают как "произведение искусства") «опорой» для медитации, связывающей индивида с чем-то другим, помимо простой телесной модальности, помогая, таким образом, каждому подняться к более высокому состоянию согласно мере его способностей; [48]какая бездна между этими двумя концепциями человеческого существования!
Это качественное вырождение всех вещей, кроме того, тесно связано с вырождением денег, что видно из того факта, что уже дошли до того, что вещь обычно «уважают» за ее цену, понимаемую только как «число», "сумма прописью" или нумерическое денежное количество; действительно, у большинства наших современников всякое суждение, выносимое относительно какой-либо вещи, основывается почти всегда на том, что она стоит. Мы выделили слово «уважать» на основании того, что в нем есть двойной смысл, качественный и количественный; сегодня первый потерян из вида или, что приводит к тому же самому, сводится ко второму, и таким образом не только вещь «уважают» за ее цену, но также и человека «уважают» за его цену. [49]То же самое, совершенно естественно, произошло и со словом «ценность», заметим по ходу дела, что на ней основывается любопытное заблуждение некоторых недавних философов, которые додумались даже до изобретения выражения "философия ценностей", чтобы охарактеризовать свои теории; в основании их мысли лежит идея, что все вещи, к какому бы порядку они ни относились, могут быть поняты количественно и выражены нумерически; «морализм», составляющий, с другой стороны, их доминирующее занятие, прямо оказывается связанным с количественной точкой зрения. [50]Эти примеры также показывают, что существует поистине вырождение языка, сопровождающее или неизбежно следующее за вырождением всех вещей; действительно, в мире, в котором стараются свести все к количеству, очевидно, надо пользоваться языком, который и сам вызывает идеи чисто количественные.
Возвращаясь более конкретно к вопросу денег, мы должны добавить, что здесь возникает явление, достойное внимания: с тех пор, как деньги потеряли всякую гарантию высшего порядка, сама их количественная ценность, или, что на жаргоне «экономистов» называется "покупательной способностью", без конца уменьшается настолько, что можно себе представить, что на пределе, к которому она все больше и больше приближается, они утратят всякое, даже просто «практическое» или «материальное», основание своего бытия и исчезнут, как и само человеческое существование. Следует признать здесь странный поворот хода вещей, который без труда становится понятным из того, что мы только что сказали: чистое количество, собственно, находясь под всяким существованием, может, когда редукцию доводят до предела, как в случае с деньгами (наиболее поразительный случай, потому что здесь уже почти дошли до предела), привести только к настоящему растворению. Это показывает, как мы уже говорили выше, что безопасность "обычной жизни" на самом деле есть нечто весьма непрочное, и далее мы увидим также, что она такова и во многих других отношениях; но вывод, который отсюда следует, будет, в конечном счете всегда тот же самый: реальным завершением тенденции, которая влечет людей и вещи к чистому количеству, может быть только окончательное растворение актуального мира.
Глава 17. ОТВЕРДЕНИЕ МИРА
Теперь вернемся к объяснению того способа, которым действительно реализуется в современную эпоху мир, соответствующий, насколько это возможно, материалистической концепции; чтобы понять это, надо вспомнить, как мы уже много раз говорили, что человеческий и космический порядки в реальности вовсе не отделены, как это слишком легко представляют в наши дни, но что они, напротив, тесно связаны таким образом, что каждый из них постоянно реагирует на другой и что всегда есть соответствие между их взаимными состояниями. Это положение, по существу, заключается во всех учениях о циклах, и без него традиционные данные, относящиеся к нему, почти полностью оказываются непостижимыми; связь, которая существует между некоторыми критическими фазами человеческой истории и некоторыми катаклизмами, происходящими согласно определенным астрономическим периодам, является, может быть, самым поразительным тому примером, но само собою разумеется, что это только лишь предельный случай соответствий, которые существуют постоянно в реальности, хотя они, несомненно, и менее явны, поскольку вещи меняются постепенно и почти незаметно.
Поскольку это так, что совершенно естественно, то в ходе циклического развития космическое проявление в целом и человеческая ментальность, которая, впрочем, включена необходимым образом в него, следуют одновременно одному и тому же нисходящему движению, в направлении, которое мы уже назвали и которое является постепенным удалением от принципа, следовательно, от изначальной духовности, которая присуща сущностному полюсу проявления. Следовательно, это движение может быть описано, применяя здесь понятия обыденного языка, которые четко выделяют соответствие, рассматриваемое нами как нечто вроде прогрессирующей «материализации» самой космической среды, и только когда эта «материализация» достигла определенной степени, уже очень сильно выявленной, может, соответственно, у человека появится материалистическая концепция, так же, как и общая установка, практически ей соответствующая и согласующаяся, как мы сказали, с идеей того, что называют "обычной жизнью"; однако, без этой действительной «материализации» все это не имело бы даже малейшего оправдания, так как окружающая реальность каждое мгновение приносила бы слишком явные опровержения. Сама идея материи, как понимают ее современные люди, на самом деле могла родиться только при этих условиях; то, что она более или менее смутно выражает, есть во всяком случае только лишь предел, который по ходу нисхождения, о котором идет речь, никогда не может быть достигнут фактически, прежде всего потому, что она рассматривается как нечто само по себе чисто количественное, и затем потому, что она предполагается «инертной», а мир, в котором есть что-либо поистине «инертное», тем самым тотчас же перестает существовать; следовательно, эта идея есть самое иллюзорное из всего, что только может быть, потому что она не отвечает абсолютно никакой реальности, сколь низко не помещалась бы она в иерархии проявленного существования. Другими словами, можно сказать, что «материализация» существует как тенденция, но «материализация», которая была бы полным завершением этой тенденции, есть состояние нереализуемое; отсюда следует, среди других последствий, что теоретически сформулированные современной наукой механические законы никогда не подлежат точному и строгому применению в условиях опыта, где всегда существуют элементы, которые с необходимостью от них ускользают, даже в той фазе, где роль этих элементов оказывается, в некотором роде, сведенной до минимума. Следовательно, здесь речь всегда идет только о приближении, которое в этой фазе с оговоркой, что случай исключительный, может быть достаточным для непосредственных практических нужд, но что, тем не менее, предполагает очень грубое упрощение, что лишает его не только всякой предполагаемой «точности», но и всякой «научной» ценности в подлинном смысле этого слова; и так же обстоит дело с тем самым приближением, по которому чувственный мир может принять вид "замкнутой системы", как в глазах физиков, так и в потоке событий, составляющих "обычную жизнь".
Вместо того, чтобы говорить о «проявлении», как мы это только что делали, можно было бы в том же, по существу, смысле и, может быть, даже более точным и «реальным» образом говорить об «отвердении»; твердые тела, действительно, по своей плотности и непроницаемости суть то, что более чем что-нибудь другое дает иллюзию «материальности». В то же время, если мы вспомним манеру, с которой Бергсон, как мы выше отмечали, говорил о «твердом» как в некотором роде конституирующем собственную область разума, из чего становится очевидным, что сознательно или нет (несомненно, не слишком сознательно, не только потому что он обобщает, не внося никакого ограничения, но он даже верит, что может говорить об этом как об «интеллекте», как он всегда и делает в этих случаях, тогда как то, что он говорит, можно реально отнести только к разуму), он преимущественно соотносится с тем, что видит вокруг себя, то есть имеет место «научное» употребление, которое сделали в настоящее время из этого разума. Добавим, что это действительное «отвердение» как раз и есть истинная причина, по которой современная наука «преуспевает», но, конечно, не в своих теориях, которые не становятся из-за этого менее ошибочными и которые к тому же ежеминутно меняются, но в своих практических приложениях; в другие эпохи, в которые это «отвердение» не было еще достаточно выражено, не только человек не мог мечтать о промышленности, как ее сегодня понимают, но и сама эта промышленность еще была совершенно невозможна, так же, как и вся "обычная жизнь", в которой она занимает столь важное место. По ходу дела отметим, что этого достаточно, чтобы покончить со всеми мечтаниями так называемых «ясновидящих», которые, воображая прошлое по модели настоящего, приписывают некоторым «доисторическим» и давно прошедшим цивилизациям что-либо очень сходное с современной «машинностью»; это одна из форм заблуждения, которую на популярном языке можно назвать "история повторяется" и которая предполагает полное незнание того, что мы назвали качественным определением времени.
Чтобы дойти до того, что мы описали, надо, чтобы человек вследствие самой этой «материализации» или «отвердения», которое совершенно естественно в нем так же осуществляется, как и во всей остальной сфере космического проявления, часть которого он составляет и которое именно и изменяет его «психофизиологическую» конституцию, утратил опыт употребления способностей, которые позволяли бы ему нормальным образом превосходить границы чувственного мира, так как, даже если он весьма реально и окружен непроницаемыми ограждениями, то можно было бы сказать, что он таким не был в предшествующих состояниях; не в меньшей степени также верно, что в нем никогда не было никакого абсолютного разделения между различными порядками существования; такое разделение имело бы следствием отсечение от самой реальности той области, которая бы в ней заключалась, так что существование этой области, то есть, в данном случае, чувственного мира, немедленно бы испарилось. Впрочем, было бы законно спросить, как столь полная, столь всеобщая атрофия определенных способностей действительно могла произойти; для этого нужно было, чтобы человек сначала пришел к тому, чтобы все свое внимание направлять исключительно на вещи чувственного мира, и с этого должна была необходимо начаться работа по отклонению, которую можно было бы назвать «изготовлением» современного мира и которая, разумеется, может быть удачной только на этой фазе цикла, «дьявольским» образом используя условия, предоставляемые самой средой. Мы не будем больше останавливаться сейчас на этом. Как бы то ни было, не следует слишком обольщаться торжественной глупостью некоторых заявлений, дорогих для научных «популяризаторов» (мы должны были бы сказать, скорее, "саентистов"), которые с удовольствием утверждают по любому поводу, что современная наука отодвигает без конца границы познанного мира, что, на самом деле, в точности противоположно истине: никогда эти границы не были столь узкими, каковыми они являются в концепциях, предлагаемых этой профанной мнимой наукой, и никогда ни мир, ни человек не оказывались столь уменьшенными до такой степени, что стали сведенными к простым телесным единствам, гипотетически лишенным малейшей возможности связи с любым другим порядком реальности!
Поскольку это так, что совершенно естественно, то в ходе циклического развития космическое проявление в целом и человеческая ментальность, которая, впрочем, включена необходимым образом в него, следуют одновременно одному и тому же нисходящему движению, в направлении, которое мы уже назвали и которое является постепенным удалением от принципа, следовательно, от изначальной духовности, которая присуща сущностному полюсу проявления. Следовательно, это движение может быть описано, применяя здесь понятия обыденного языка, которые четко выделяют соответствие, рассматриваемое нами как нечто вроде прогрессирующей «материализации» самой космической среды, и только когда эта «материализация» достигла определенной степени, уже очень сильно выявленной, может, соответственно, у человека появится материалистическая концепция, так же, как и общая установка, практически ей соответствующая и согласующаяся, как мы сказали, с идеей того, что называют "обычной жизнью"; однако, без этой действительной «материализации» все это не имело бы даже малейшего оправдания, так как окружающая реальность каждое мгновение приносила бы слишком явные опровержения. Сама идея материи, как понимают ее современные люди, на самом деле могла родиться только при этих условиях; то, что она более или менее смутно выражает, есть во всяком случае только лишь предел, который по ходу нисхождения, о котором идет речь, никогда не может быть достигнут фактически, прежде всего потому, что она рассматривается как нечто само по себе чисто количественное, и затем потому, что она предполагается «инертной», а мир, в котором есть что-либо поистине «инертное», тем самым тотчас же перестает существовать; следовательно, эта идея есть самое иллюзорное из всего, что только может быть, потому что она не отвечает абсолютно никакой реальности, сколь низко не помещалась бы она в иерархии проявленного существования. Другими словами, можно сказать, что «материализация» существует как тенденция, но «материализация», которая была бы полным завершением этой тенденции, есть состояние нереализуемое; отсюда следует, среди других последствий, что теоретически сформулированные современной наукой механические законы никогда не подлежат точному и строгому применению в условиях опыта, где всегда существуют элементы, которые с необходимостью от них ускользают, даже в той фазе, где роль этих элементов оказывается, в некотором роде, сведенной до минимума. Следовательно, здесь речь всегда идет только о приближении, которое в этой фазе с оговоркой, что случай исключительный, может быть достаточным для непосредственных практических нужд, но что, тем не менее, предполагает очень грубое упрощение, что лишает его не только всякой предполагаемой «точности», но и всякой «научной» ценности в подлинном смысле этого слова; и так же обстоит дело с тем самым приближением, по которому чувственный мир может принять вид "замкнутой системы", как в глазах физиков, так и в потоке событий, составляющих "обычную жизнь".
Вместо того, чтобы говорить о «проявлении», как мы это только что делали, можно было бы в том же, по существу, смысле и, может быть, даже более точным и «реальным» образом говорить об «отвердении»; твердые тела, действительно, по своей плотности и непроницаемости суть то, что более чем что-нибудь другое дает иллюзию «материальности». В то же время, если мы вспомним манеру, с которой Бергсон, как мы выше отмечали, говорил о «твердом» как в некотором роде конституирующем собственную область разума, из чего становится очевидным, что сознательно или нет (несомненно, не слишком сознательно, не только потому что он обобщает, не внося никакого ограничения, но он даже верит, что может говорить об этом как об «интеллекте», как он всегда и делает в этих случаях, тогда как то, что он говорит, можно реально отнести только к разуму), он преимущественно соотносится с тем, что видит вокруг себя, то есть имеет место «научное» употребление, которое сделали в настоящее время из этого разума. Добавим, что это действительное «отвердение» как раз и есть истинная причина, по которой современная наука «преуспевает», но, конечно, не в своих теориях, которые не становятся из-за этого менее ошибочными и которые к тому же ежеминутно меняются, но в своих практических приложениях; в другие эпохи, в которые это «отвердение» не было еще достаточно выражено, не только человек не мог мечтать о промышленности, как ее сегодня понимают, но и сама эта промышленность еще была совершенно невозможна, так же, как и вся "обычная жизнь", в которой она занимает столь важное место. По ходу дела отметим, что этого достаточно, чтобы покончить со всеми мечтаниями так называемых «ясновидящих», которые, воображая прошлое по модели настоящего, приписывают некоторым «доисторическим» и давно прошедшим цивилизациям что-либо очень сходное с современной «машинностью»; это одна из форм заблуждения, которую на популярном языке можно назвать "история повторяется" и которая предполагает полное незнание того, что мы назвали качественным определением времени.
Чтобы дойти до того, что мы описали, надо, чтобы человек вследствие самой этой «материализации» или «отвердения», которое совершенно естественно в нем так же осуществляется, как и во всей остальной сфере космического проявления, часть которого он составляет и которое именно и изменяет его «психофизиологическую» конституцию, утратил опыт употребления способностей, которые позволяли бы ему нормальным образом превосходить границы чувственного мира, так как, даже если он весьма реально и окружен непроницаемыми ограждениями, то можно было бы сказать, что он таким не был в предшествующих состояниях; не в меньшей степени также верно, что в нем никогда не было никакого абсолютного разделения между различными порядками существования; такое разделение имело бы следствием отсечение от самой реальности той области, которая бы в ней заключалась, так что существование этой области, то есть, в данном случае, чувственного мира, немедленно бы испарилось. Впрочем, было бы законно спросить, как столь полная, столь всеобщая атрофия определенных способностей действительно могла произойти; для этого нужно было, чтобы человек сначала пришел к тому, чтобы все свое внимание направлять исключительно на вещи чувственного мира, и с этого должна была необходимо начаться работа по отклонению, которую можно было бы назвать «изготовлением» современного мира и которая, разумеется, может быть удачной только на этой фазе цикла, «дьявольским» образом используя условия, предоставляемые самой средой. Мы не будем больше останавливаться сейчас на этом. Как бы то ни было, не следует слишком обольщаться торжественной глупостью некоторых заявлений, дорогих для научных «популяризаторов» (мы должны были бы сказать, скорее, "саентистов"), которые с удовольствием утверждают по любому поводу, что современная наука отодвигает без конца границы познанного мира, что, на самом деле, в точности противоположно истине: никогда эти границы не были столь узкими, каковыми они являются в концепциях, предлагаемых этой профанной мнимой наукой, и никогда ни мир, ни человек не оказывались столь уменьшенными до такой степени, что стали сведенными к простым телесным единствам, гипотетически лишенным малейшей возможности связи с любым другим порядком реальности!