Герасимов Сергей Владимирович. Разные рассказы

   Он налил ещё один стакан и выпил. В бутылке оставалось только на глоток. Успокоение не приходило. Он заметался по комнате. Душа грызла сама себя и уже отгрызала жизненно важные части, причем находила удовольствие в грызении. Нет, надо, надо успокоиться, думал он, так же нельзя. Но успокоения не было. Надо ображаться с собой осторожно. Но сейчас Физног был не в том настроении, чтобы что-нибудь делать осторожно. Он услышал звуки женского смеха и не выдержал. Он толкнул шкаф; шкаф пошатнулся и сверху упал кубок. Это был единственный (а потому горячо любимый) кубок Физнога, единственный выигранный за всю жизнь - выигранный в профсоюзных соревнованиях по вольной борьбе. Физног сразу же прыгнул, чтобы поймать кубок, но кубок все же ударился о пол и раскололся надвое. Ах ты............., - сказал Физног и, пытаясь подняться, задел могучим плечом стол. Стол перевернулося и упал кулечек с яйцами: два десятка яиц, купленных по приказанию жены. Бедные куры, они, наверное, старались нестись.
   Физног сгоряча ударил по столу кулаком и рванул его за ножку. Стол упал плашмя и расплющил остатки яиц. При этом был задет шкаф. Из шкафа выкатились мячи разных диаметров и стали весело прыгать, радуясь развлечению, попадая в питательную яичную лужу и оставляя яичные отпечатки здесь и там.
   Физног совершенно рассвирепел. Это была полоса невезения - вот что это было. Просто не поднимались руки. Он ясно чувствовал, что любое, даже самое правильное действие будет только ухудшать ситуацию. Полоса началась со счета 28-28, с того момента, как команда Физнога начала проигрывать.
   Он взял четыре детских реферата о пользе холодных обтираний и порвал навосемь.
   По полу рассыпались гвозди. Он взял один, потом бросил. Он не знал, что ему делать, поэтому стал бить в стену кулаком. Он бил в стену кулаком, зажмурив глаза и слегка оскалив зубы. Щетина стала расти ещё быстрее. Он хотел болью погасить ярость. После десятка ударов кожа на косточках стала кровоточить и он чуть успокоился.
   Кто-то вошел в зал и стал бросать мяч. Физног отпер дверь и выглянул:
   - А ну иди сюда!
   Мальчик подошел.
   - Иди сюда, бери тряпку и будешь убирать.
   Мальчик посмотрел на разгром.
   - Мне надо идти домой, - сказал он отговорку.
   - Вот тряпка, а вот ведро. А ну бегом!
   - Нет, я не буду, - начал мальчик другую отговорку, - у меня сегодня мама приезжает.
   - Я сказал убирать!
   - Сегодня праздник, работать нельзя, - сказал мальчик третью отговорку.
   Мальчик хотел убежать, но Физног схватил его за рубашку. Мальчик закрылся рукой и первый раз Физног ударил его легко.
   - Я все равно не буду! - кричал мальчик.
   Физног ударил его ещё один раз и почувствовал, что переборщил. Мальчик упал и начал кричать.
   - А ну выйдем, - сказал Физног.
   Он знал, что в этом месте его могут подслушать, зато в спортзале можно говорить свободно. Мальчик поддерживал одной рукой другую. Его правая рука заметно напухла. Перелом.
   - Так, - сказал Физног, - как ты сломал руку, обьясни мне?
   - Вы меня ударили.
   - Что? - щетина стала превращаться в бороду.
   - Тогда я не знаю, - сказал мальчик.
   - Зато я знаю. Ты зашел в зал без разрешения и начал бросать мяч. Потом ты начал водить мяч и споткнулся о... И споткнулся вон там, о ножку зеленой скамейки. Подойдем туда.
   Они подошли.
   - Вот об эту ножку ты споткнулся. Ты споткнулся, упал и поломал руку. А ну покажи, как ты это сделал!
   - Я не хочу, - сказал мальчик, - мне больно.
   - Показывай!
   Мальчик показал: споткнулся и аккуратно присел на пол. В его глазах были слезы, не успел вытереть.
   - Плохо, - сказал Физног, - ещё раз показывай.
   Мальчик встал и показал ещё раз. На этот раз Физног был удовлетворен.
   - Вот правильно. И запомни - у этой зеленой скамейки. И запомни: ты вошел в зал без спроса. И запомни: тебе ещё три года учиться здесь. Если ты что-то сделаешь не так...
   Физног глубоко вздохнул во сне и начал успокаиваться. Ему всегда хотелось иметь бороду, погуще и поокладистей, но наяву борода не росла, совсем не росла.
   Лаборантка Люся уснула, не выключив приемник. Всю ночь приемник передавал музыкальные звуки и сны лаборантки Люси были избыточно музыкальны. Уши лаборантки Люси шевелились во сне и высовывались из-под прически. В своих снах лаборантка Люся всегда занимала некоторое общественное положение - от учительницы химии до принцессы - была амбициозна. Еще лаборантка Люся любила мужчин, и без мужчин ни один из её снов не обходился. В сегодняшнем сне она была учительницей химии, новенькой, и Физног подвозил её на машине директора.
   За окном машины падали листья. Еще за окном играл духовой оркестр. Кое-где его играние было чуть слышно, кое-где было очень громким. Особенно толсто выделялся барабан: он был слышен не ушами, а неопределенным местом чуть пониже груди - каждый удар далекого барабана отдавался здесь будто биение второго сердца.
   Духовой оркестр играл все что попало, начиная от старины и заканчивая модерном. Сейчас он заиграл вальс. Вальс тяжко вздыхал от звукового ожирения, но крепился.
   - Что-то слишком много музыки, - заметила Люся.
   - Да, - сказал Физног, - такие уж мы веселые люди.
   Они ехали по дороге, ведущей к школе. Физног взял машину Юрича, для того, чтобы привезти новую учительницу химии. Старому учителю химии становилось хуже с каждым днем. Он заболевал странной болезнью, неудобной для работы. Болезнь эта проявлялась в болях в разных местах тела; болях острых, сильных и едва переносимых, а также в икотке. Приступы икоты были неудержимы и, как только начиналась икота, учитель вынужден был убегать из класса. Поэтому его следовало бы убрать, заменив более новым экземпляром.
   - У вас совсем нет нет учителя химии? - спросила Люся.
   - Есть, - ответил Физног. - Но что-то надо ещё одного. А такая хорошенькая как ты нам точно не помешает. Ты не икаешь, случайно?
   - У тебя платье красивое, - сказал Физног.
   - Да? Спасибо.
   - Мне нравятся платья с большим вырезом, - сказал Физног и заглянул в вырез. В вырезе кое-что было.
   - Мне больше нравятся низкие женщины, - сказал Физног, - такие, вроде тебя. Которые ниже, те тоже нравятся. Мы подружимся.
   Духовой оркестр все играл. Сейчас он играл какую-то длинную неразборчивую мелодию. Вдоль улицы мел ветер.
   - Какой сильный ветер, - сказала она.
   - Сильный, - ответил Физног, - просто чувствуешь, как сносит машину.
   Барабан ударил так сильно и так одухотворенно, как будто бы хотел выразить совершенно особый смысл одним ударом, но выразил только "БумЪ!". Музыка заиграла тише, испугавшись.
   - И как много деревьев, - продолжила Люся.
   - Да, наш город очень зеленый, наш город самый зеленый в стране, похвастался Физног. - Мне воообще нравится зеленый цвет. Приятно, что ты надела зеленое платье. Хотя без платья мне больше женщины нравятся.
   - Мне тоже нравится зеленый.
   - Где ты будешь жить? - спросил Физног.
   - Да мне тут выделили, - ответила Люся.
   - Я тебя провожу. Сегодня вечером, - сразу сказал Физног и отказаться было невозможно. - Я тебя обязательно провожу. У нас иногда опасно ходить без провожатых.
   Оркестр как будто сорвался с привязи. Начал играть что-то бравурное.
   Откуда здесь столько духовых оркестров? - подумала она.
   - Это один, его на машине везут, - ответил Физног. - Обслуживает весь город.
   На дорогу выскочило белое существо, величиной с кролика, и бросилось под колеса.
   - Что это было?
   - Не знаю, кролик, наверное.
   - Нет, это не кролик. Я видела кроликов.
   - Кролик, - сказал Физног, - кролик. Не переживай.
   - Зачем вы его переехали?
   - Пусть не бегает по дорогам.
   - И на кошку не похож, - сказала Люда, - я таких и не видела никогда. Что-то совсем несусветное. Таких зверей ведь не бывает, правда? Остановимся?
   Физног пожал плечами. Оркестр заиграл мелодию из недавно показанного фильма. Мелодия дергалась, хохотала, всхлипывала, но заканчивала каждую фразу обязательным исходным положением, по-военному.
   - А деревья какие большие здесь, - сказала Люда, чтобы поддержать разговор.
   - Деревья, они все время растут и растут, - скучно сказал Физног и скучно положил руку ей на колено.
   Люда вздрогнула от неожиданности и от огорчения, что такое событие происходит так скучно. Она попробовала убрать руку и нажала на нее. Но рука была очень сильной и жилистой, а прикосновение казалось приятным. Если не полезет дальше, то ладно, - подумала Люся.
   Рука подвинулась выше, приподняла край платья и остановилась на темных колготках.
   - Убери! - сказала Люся со всей возможной твердостью. Уже к букве "е" твердость начала таять, а к восклицательному знаку её и вовсе не осталось.
   Оркестр заиграл изуродованную мелодию из "Крестного отца".
   - Что убрать?
   - Руку.
   - Какую?
   - Эту!
   - Какую эту? - рука снова подвинулась выше и глубже.
   - Вот эту!
   - Ах эту! - Физног убрал левую руку с руля и машина покатилась сама собой. Дорога была почти пуста.
   Оркестр вдруг перестал играть, в надежде на настоящую трагедию. Барабан ещё шевелился.
   - Не, не надо, - вскрикнула Люся, - не эту, не эту руку!
   Физног положил левую руку на руль, а правую подвинул ещё выше.
   Оркестр заиграл еврейское "Семь-Сорок". Люся чувствовала, что с ней делают что-то грязное, но не слишком противилась, потому что хотела попробовать всего в жизни, и грязного тоже. Просто до сих пор случая не было.
   Семь Сорок плавно перешло в народную песню, кажется, украинскую.
   Люся проснулась и оскалила зубы от ужаса. Под одеялом шевелилось нечто. Она медленно опустила руку и пальцы наткнулись на мягкую шерсть. Это был всего лишь толстый столовский кот. Люся выключила радио, выбросила кота из постели и уснула без сновидений. Кот ушел в ночь.
   В три часа ночи директор Юрич вышел из палатки и обошел лагерь. Все было тихо, так тихо, что даже скучно на душе. Все спят. И это в последнюю-то ночь. В наше время дети были потверже. Последняя ночь никогда не проходила без фокусов. Человечество вырождается, раз рождает таких вялых детей, - так думал директор Юрич, прогоняя мыслями сон. Он постоял у каждой палатки, надеясь услышать нарушение. А сегодня полная луна, видно как днем. Такая ночь - и никого.
   Он был приятно удивлен, заметив, что жители наказанной палатки номер три, совершенно спящие и с закрытыми глазами, вынесли свои кровати и легли на них. Потом встали и внесли кровати обратно. И так три раза. Директор Юрич специально подошел и удостоверился, что все вносящие и выносящие крепко спят. Один из несущих кровать даже бормотал и вздрагивал во сне, а двое негромко храпели. Петюнин Федор во сне звал маму. Вот до чего сильна сила сильного воспитания, - подумал Юрич, - даже во сне человек выполняет приказанное.
   Больше директор Юрич не спал, занимаясь воспитательным трудом. Ему удалось выловить ещё двух бессонных малышей и заставить их выкопать пень голыми руками, а потом снова его вкопать. В пять утра он поднял воспитательный состав и обяснил составу все недостатки его (состава) работы. Обьявил о том, что сегодня собрание, и к десяти всем приказал быть на месте. Приказал посадить цветы на месте свернутого лагеря, чтобы порадовать колхозников в день отъезда. Лагерь свернулся. Палатки бросили в грузовик. Цветы выросли к сроку, и оказались розами, хотя сеяли тюльпаны.
   Автобус ушел, пыль осела. В лесу очнулись птицы. Площадка между деревьев, ещё недавно любимая, презираемая, уважаемая, интересная, жестокая, родная, новая, надоевшая, безразличная, запомнившаяся навек для двух сотен детских сердец стала просто пустым местом, засаженным кустистыми розами. Розы быстро вяли и оседали, как пивная пена в стакане; умирали, лишенные административного надзора.
   По брезенту пустой двухместной палатки поднималось чешуекрылое; поднималось и читало так и не стертые надписи.
   Я тебя люблю.
   И я тебя тоже.
   Я сегодня влюбилась, мамочки!
   Он самый лучший.
   Валя, скажи ему, что мне уже тринадцать, если он узнает, что только двенадцать, то не захочет со мной танцевать.
   А Машка со Степаном ходила всю ночь по лесу.
   Я часто летаю во сне, а ты? Напиши, как тебя зовут.
   Барамухина гуляет с местными, дура.
   Меня зовут Дима
   Саша
   Костя
   Миша
   Нет, это меня Миша.
   Славик
   Я тебя правда люблю, но кончается паста, нечем писа...
   А я из школы 43, хочу познакомиться с хорошей девочкой, которая знает алгебру.
   Люська влюбилась в Физнога.
   Полюбите меня пожалуйста, я хорошая и большая, седьмой класс.
   Я тут прочитала, ну, вы даете!
   Он все равно самый лучший.
   Если съешь бритву, я тебя поцелую.
   Хорошо, я поцелую, только не ешь бритву.
   МАШИНА СНОВ
   Сны, которые видел Ульшин, всегда были необыкновенны. Чаще всего его сны были цветными, с перехлестом красок, как будто впервые приобретаешь цветной телевизор и на радостях усиливаешь цвет до небывалой яркости. Иногда он видел черно-белые сны, но даже черно-белость была не серой, а вызывающей: вот посмотрите какая я красивая, даже в красках не нуждаюсь! Бывало так, что появлялся сон, раскрашенный одним или двумя цветами, например, коричневым и красным, это тоже было красиво, по-своему. Цвета были первой странностью его снов.
   Второй странностью было то, что сны слишком часто сбывались. Не каждый сон, а только сон на определенную тему: всегда сбывались сны об опоздании на работу ( он не просыпался от будильничьего звона), о встрече красивой девушки, которая сразу вешается на шею (этот сон всегда сбывался с точностью до наоборот: или девушка оказывалась безобразной, или, если красивая, давала от ворот поворот), о выиграше в лотерею. Последний сон всегда сбывался в точности, совпадало все, даже внешний вид билетика и его хрустящая рвучесть при вскрывании, и даже выигранная сумма. Ульшин всегда ждал, когда сон подскажет огромную, просто баснословную сумму, но сны никогда не показывали больше одного доллара в эквиваленте.
   Третья странность была самой загадочной: раз за разом Ульшин попадал в одни и те же сны. Засыпая, он оказывался в той местности, где он проснулся вчера или несколько месяцев назад, и сон продолжался с точки прерывания. Местность, которая снилась, была косвенно связана с местностью реальной, например, мог сниться собственный двор, но двор был не настоящим, а искаженным в кривом зеркале антилогики.
   В детстве Ульшин рассказывал интереснейшие из своих снов друзьям или выигрывал на спор эквивалент одного доллара, за что друзья его уважали, мрачно завидовали и раза два били (оба раза бил друг детства Шакалин, всегда в коричневом костюмчике, неотразимый донжуан и подлиза), рассказывал родителям; родители слушали, слушали и однажды повели его к врачу. Врач ничего не нашел, но Ульшин больше ничего и никогда родителям не рассказывал. Он закончил школу с медалью, проскочил институт, влез в аспирантуру и почти без труда защитился. В тридцать два года он устроился на работу в лабораторию слухового протезирования, в отдел перспективных исследований.
   Перспективные исследования - это как раз то, что привлекало Ульшина больше всего. Он мог неделями возиться над воплощением малюсенькой идейки, поначалу мертвой. К концу недель малюсенькая идейка оживала и начинала шевелить ещё более малюсеньким хвостиком. Понятно, что никакой пользы от идейки не было. Как только идейка оживала, она становилась неинтересной и Ульшин снова зыбывал о ней. Но однажды ему приснилась грандиозная идея.
   Он проснулся с бьющимся сердцем. В большом окне три снежно-белых небоскреба плыли на волнах зелени и на фоне неподвижных облаков. Комар выжидательно ходил кругами над головой, выбирая между сытостью и жизнью. В углу скреблась несчастная мышь, забравшаяся на пятый этаж и убедившаяся, что у Ульшина есть нечего - с тоски грызла плинтус.
   - Эврика! - сказал Ульшин и выскочил из кровати голым. Повторить Архимеда он не мог, потому что лифт не работал, а у подьезда водились бродячие собаки, которые кусали, на всякий случай, все неожиданное. Такие трудности любого Архимеда остановят. Пожалуй, в голом виде можно было бы зайти к Полине. Полина жила одна в однокомнатной, соседка по коридорчику, будет рада. Впрочем, Полина толста и некрасива, а идея требует духовного полета.
   Идея виделась Ульшину ясно, во всех технически правильных подробностях, её оставалось только воплотить. Суть идеи была в том, чтобы попасть в собственный сон. Сон и реальность - две стороны одной монеты, если монету повернуть, то сон станет явью, а явь сном. Необходимая техника имелась в лабораториии. Идея тянула на докторскую, а возможно и на государственную премию. Попасть можно было в любой, заранее выбранный сон, если этот сон повторяется. Повторяющихся снов Ульшин имел три. Первым был сон о собственном дворе и он был неинтересен: во дворе постоянно лил дождь, взрывались подземные трубы и размывали почву, здесь и там начинались оползни, в домах оказывались огромные многоэтажные подвалы, полузалитые водой, люди проваливались в земле-водное месиво и молили о спасении, сам Ульшин спасался чудом. И так каждый раз. Этот сон был страшен и опасен.
   Вторым был сон о юго-западной окраине города. На самом деле в этой географической точке ничего не было, пока, но намечалось большое строительство. Во снах Ульшина туда была проложена трамвайная линия и протянута ветка метро, были построены огромные универмаги, спортивные комплексы (два) и разбиты прекрасные сады. Ульшин приходил или приезжал в те места с Полиной и Полина сразу же тащила его в магазин. Всю ночь, до самого конца сновидения, Полина ходила по тряпочным отделам и покупала, покупала, покупала. Ульшин платил деньги и страдал. Мужчина в магазине чувствует себя как речной рак на берегу: первые десять минут комфортно, потом начинает медленно умирать. Этот сон тоже не годился.
   Третий сон был интересен своей загадочностью. Ульшин попадал в довольно темное здание многоугольной формы и начинал бродить по коридорам. Коридоры были в несколько ярусов и неудобны для ходьбы: во многих коридорах росли пни, прямо из каменного пола. Пол был сложен из больших каменных блоков темно-серого цвета. Коридоры поворачивали, иногда за углами слышались голоса, иногда кто-то стучал в стены, но всегда убегал. Кроме коридоров, были комнаты, а в комнатах черные ямы бесконечной глубины. Некоторые ямы были огорожены бортиками, чтобы неосторожные люди не сваливались туда. В этом сне была тайна, пока ещё не разгаданная. Особенно непонятны были пни. Ульшин решил выбрать дом с коридорами.
   Воплощение идеи заняло двенадцать дней. Вечером двенадцатого дня Ульшин удобно устроился на диване, накрылся легкой простыней и решил не выключать свет, на всякий случай. Приспособление было вставлено в ухо и включалось нажатием кнопки. Машина снов. Машина снов - это может быть поинтереснее, чем машина времени. Еще минута - и сон станет реальностью. Что будет там? Что бы ни случилось, все закончится хорошо. Ульшин помнил много своих снов, и ни в одном из них он сам не погибал и даже не получал серьезных увечий. А несерьезные сразу же излечивались, на то это и сон.
   Перед экспериментом Ульшин прочел "Легенды и мифы Древней Греции в популярном изложении для детей". Особенно внимательно он читал то, что касалось подвигов Геракла и нкоторых других настоящих мужчин. Дело в том, что сам Ульшин был далеко не Гераклом и настоящим мужчиной его назвать можно было только в темноте. Поэтому перевоплотиться в Геракла было бы неплохо, для разнообразия. Так решил Ульшин.
   На столе лежал комок пластилина, жирно-блестящий, с прилипшими кусками спичек и мухами. На обоях был прикноплен неудавшийся рисунок кисти Ульшина, рисунок изображал динозавра. (Ульшин любил рисовать, но рисовал на два с минусом - неразделенная любовь к искусству) Динозавр имел утолщение на хвосте величиной с его собственную голову, поэтому казался двухголовым, редкая уродина. Рядом с динозавром - фотография Полины. Что особенно замечательно - динозавр и Полина неуловимо похожи, будто списаны с одного оригинала.
   Все, пора спать. Ульшин в последний раз посмотрел на банку пива (на подоконнике, хочется выпить, но завтра), на динозавра с Полиной, на комок пластилина и закрыл глаза. Нажал нащупанную под одеялом кнопку. Все закружлось, поплыло, логика и закономерность вывернулись наизнанку, но все равно остались логикой и закономерностью. И Ульшин попал в нужный сон.
   1.
   Дуэль была назначена на завтра. Соперником Ульшина будет Шакалин, всегда желто-коричневый из-за любви к форменным костюмам и из-за сочной коричневости этого "Ш-К" в фамилии. Сейчас, в свой наверняка последний вечер, Ульшин вспоминал Шакалина правильно-перевирающим внутренним зрением, и видел его только в одном цвете, в коричневом. Шакалин имел плоское, чуть геометрическое лицо (не дотягивающее до квадратности), узкие глаза с желтыми веками, ШироКую, ШоКоладнцю улыбку, жил с двумя тугими, налитыми плотью ШКольницами,(сразу с двумя, почему он, а не я, какой неправильный сон!) и хорошо помнился Ульшину по ШКоле - каждое воспоминание как пощечина.
   Надо же было так вляпаться с первого же сна.
   Лампы дважды мигнули - это означало двадцать три часа. Через час выключат свет. Осталось восемь часов. Дуэль назначена на семь. - На семь назначена дуэль - эль-эль - и нет никаких шансов, - пропела кукушка в часах.
   Ульшин взглянул на кукушку и она смущенно спряталась в часы; часы исчезли.
   Ульшин подвинул тумбочку, так чтобы она оказалась сзади и справа от лампы, расстелил клеенку, поставил зеркальце и приготовил пластилин. Пластилин был мягким из-за жары и блестящим в тех местах, где он отклеился от клеенки, жирным на ощупь. К нему прилипли обломки спичек, камешки, несколько мертвых мух.
   Скрипнув дверью, молча вошла Полина и молча села на нары.
   Только что там стоял диван.
   - Куда делся мой диван? - спросил Ульшин.
   - Ты же в тюрьме, а в тюрьме нары положены, - логично обьяснила Полина.
   - Ага, - сразу согласился Ульшин. Против логики не возразишь.
   Полина - рыжая, полная как и её имя, в веснушках по всему телу, даже на спине. Умеет сочувствовать, не понимая. Лучше чем никто.
   - Ульшин, - позвала Полина.
   - Что?
   - Пошли погуляем.
   - Скоро выключат свет.
   - Мы будем гулять в темноте. Это же твоя последняя ночь. В семь часов тебя убьют. Погуляем-а?
   Ты хуже чем никто. И никогда не умела сочувствовать. И веснушек на спине у тебя нет, и я всегда собирался тебя обмануть, только не с кем было - мстительно подумал Ульшин, - сейчас я все это скажу тебе вслух.
   - Прости, родная, не могу, - просто сказал он.
   Полина помолчала ещё немного и вышла. В дверях она обернулась и блеснула слезой - нет, показалось.
   В два часа пришли секунданты. Секундантами в этот раз были Волосатик и Прокруст. Волосатик имел челку до переносицы, поэтому все время задирал голову, пытаясь что-нибудь увидеть. Они освещали путь фонариком и пылили,шаркая ногами. Когда Волосатик задирал голову, его рот открывался буквой "О". Прокруст был свеженький, только что вышедший из популярных мифов Древней Греции.
   - А где же пни? - сказал Ульшин. - я помню, что в коридорах росли пни!
   Волосатик засмеялся и ничего не сказал.
   Секунданты привели его в комнату для дуэлей. Комната была оборудована смотровыми окошками в два яруса под потолком, полным отсутствием мебели или выступающих предметов (что совершенно необходимо для успешной дуэли) и, разумеется, ямой, в которую упадет тело. Ульшин знал, что за смотровыми окошками расположены удобные платформы с поручнями, которые обычно вмещают, смотря по интересности дуэли, от двадцати до пятидесяти человек. Завтрашняя дуэль соберет совсем немногих, потому что не обещает борьбы, а закончится быстро и вполне предсказуемо.
   - Эль-эль, и нет никаких шансов, - пропела вредная кукушка и быстро спряталась, ещё до того, как Ульшин успел поднять глаза.
   - Твое последнее желание? - спросил Прокруст, - если хочешь, могу бесплатно отрезать ноги.
   "Обыграть тебя в карты" - почти сказал Ульшин. Он знал, что Прокруст, проиграв в карты, бледнел и свирипел, начинал говорить хрипом и бульканьем, как будто в его горле закипала кровь. Ульшин хотел бы взглянуть на это ещё раз. Не стоит отказывать душе в последней радости.
   - Дайте мне фонарь на остаток ночи, - ответил Ульшин.
   Волосатик засмеялся, задирая голову.
   - Слушай меня, Ульшин, - сказал Прокруст с тяжелой, но ленивой злобой, - бросай ты это, не смеши народ хотя бы сегодня. Отдохни, пригласи Полину, напейся или давай в карты сыграем. Но брось пластилин, я тебе говорю, брось.
   - Не брошу, - сказал Ульшин, глядя в пол, - я попросил фонарик.
   ...Тридцать лет назад, ровно тридцать лет назад, мать впервые привела его в тюремный садик для малолетних. Тридцать лет назад Ульшин был противным истеричным трехлеткой, он отбирал чужие игрушки, ломал их, не любил есть из ложки и отказывался говорить...
   - Разве я прожил здесь всю жизнь? - спросил Ульшин.
   - Всю, кроме последних семи часов, - серьезно подтвердил Прокруст, семь часов ещё осталось. ...В садике детям давали пластилин, чтобы они играли и не мешали взрослым. Была и воспитательница, белая женщина как облако, она обьясняла, что из пластилина можно слепить все что видишь. Ульшин видел многое, но ярче всего - цветные сны. В снах ему являлись странные существа: некоторые со многими ногами и головой, непохожей на человеческую; некоторые, умеющие летать; некоторые плавать; некоторые были расцвечены всеми возможными красками и множеством невозможных. Были и великаны со многими руками, они качались и не могли ходить, вросшие в землю. Маленький Ульшин пробовал слепить все это, но не мог. Однажды, когда он был уже старше, ему удалось скромно повторить яркое пушистое, быстрое существо из сна - он показал подобие воспитательнице.