Герасимов Сергей Владимирович. Разные рассказы

   - Такого не бывает, - сказала она тогда...
   - Странно, - сказал Ульшин сам себе, - я почти не помню своих снов. Как же мне возвращаться?
   Оглянувшись, он увидел, что Волосатик с Прокрустом исчезли и что сам он снова сидит в своей камере.
   Он положил фонарик на тумбочку и подпер его тапочком - так, чтобы свет падал на лицо, - и приступил к работе. Оставалось ещё несколько часов и множество желаний, одно из которых сокровенное - вылепить свой портрет и оставить портрет жить после собственной смерти.
   Он быстро слепил болванку, очень похожую по форме на собственную голову и начал священнодействовать. Лицо в зеркале было некрасиво одновременно свое и чужое: свое, потому что зеркало не может врать, и чужое, не имеющее тех черт, которые без сомнения были самыми важными в Ульшине. Люди, которые не нравятся себе в зеркале - это люди со слишком большим самомнением, - подумал Ульшин и сразу стер эту мысль, не разглядев до её конца.
   Промучившись около часа, он положил зеркальцо глазами вниз. Работа пошла быстрее, покатилась как с горки. В шесть включились лампочки, загорелись в полнакала. Пластилиновое лицо уже успело набрать схожесть - не с физическим Ульшиным, а с настоящим - и продолжало набирать.
   За спиной возникли Волосатик с Прокрустом и стали неуважительно наблюдать, ожидая половины седьмого. Не дождавшись, Прокруст протянул руку и взял пластилиновую голову.
   - Смотри, - сказал он, обращаясь к Волосатику, - похоже на человека. В детском саду я такие же лепил.
   Он сжал толстые пальцы с выпирающими костяшками и черыми волосками на каждом суставчике. Мягкий пластилин протек сквозь пальцы, теряя совершенство формы и душу, которая уже готова была воплотиться, но не воплотилась.
   - Ты поплачь, - сказал он Ульшину, - а то потом времени не будет.
   Они взяли его под мышки и повели по коридору. В коридоре стояла Полина и вязала рукавичку.
   - Я решил умереть достойно! - крикнул ей Ульшин, - я не позволю им наслаждаться моими муками!
   Выкрикнув так, он заплакал.
   - Я с тобой не разговариваю, - ответила Полина, - ты меня обижаешь.
   У комнаты для дуэлей стояла жидкая очередь, покупавшая недорогие билеты. Два немых мальчика показывали друг другу неприличные жесты, переговариваясь. Полногубая старушка ласкала шею молодого возлюбленного. Лысый мужичок сидел верхом на чемодане. Билетное окошечко желтело ярким полукругом. У двери камеры номер 305 шел местный снег.
   Ульшин плюнул на пол. Физиономия выглянула в окошко, скрылась, появилась с неожиданной стороны, держа тряпку. Ульшина попросили вытереть за собой и он вытер.
   Коричневый Шакалин уже был на месте. Раздетый до пояса, он показывал себя первым лицам в смотровых окошках. К первым понемногу прибавлялись вторые, третьи и четвертые. Похоже, дуэль все-таки соберет зрителя. Шакалин примал масло из рук нарядного пажа, при этом напрягая мышцы, всякий раз по-разному, чтобы произвести эффект. Маслом он обильно натирался, чтобы стать скользким. На его ногах были облегающие кальсоны, за которые почти невозможно ухватиться. Он знал толк в дуэлях, успел победить уже в восьми. Сегодняшняя была просто очередной приятносттью в его жизни. Две ШКольницы приклеились плоскими носами к стеклам.
   По обычаю они пожали друг другу руки перед тем, как разойтись по углам. Ульшин тоже разделся до пояса и сейчас стеснялся своей наготы, нездорового тела тонкой кости, мешковатых нижних панталон. Публика загудела, выражая свои симпатии. Секунданты вышли и заперли за собою дверь. Шакалин не начинал, ожидая, пока Волосатик с Прокрустом займут места на галерее.
   Стены в комнате для дуэлей были гладкими изначально, а за годы отполировались бесчисленными спинами до темно-каменного блеска. Противники начали медленно передвигаться по периметру. Пол, горизонтальный у стен, уже через шаг набирал уклон и скользко проваливался к центру комнаты, плавно переходя в черную яму - трубу метра полтора в диаметре. Труба с легким наклоном уходила вниз, на бесконечную глубину,(глубину пробовали проверять веревкой с грузиком, но веревок всегда нехватало). Одно из тел, ещё живое, упадет туда через несколько минут, закричав напоследок. Рано или поздно оно разобьется о дно - все, что падает с большой высоты, разбивается - и костей на невидимом дне станет немножно больше. (Иногда в яму сбрасывали крупных черных собак с гладкой шерстью, каждую на маленьком черном парашуте похожем на зонтик - для гарантии, чтобы тела быстрее превращались в кости)
   Шакалин сделал быстрый выпад и публика зааплодировала.
   - Нет, ещё не сейчас, - сказал он.
   Ульшин отступил.
   - Смотри, не сорвись раньше времени, - продолжил Шакалин, - дай моим девочкам насмотреться.
   - Все равно мы сейчас во сне, - сказал Ульшин, - можешь убить меня, я не боюсь. Я все равно проснусь в своей постели.
   - Интересно, как ты туда попадешь, - сказал Шакалин, - где же твое приспособление, которое вставляется в ухо и включается кнопочкой?
   - Я забыл его там, - похолодел Ульшин.
   - То-то же!
   Спина обильно вспотела и прилипала к стене. В каменном мешке голоса звучали громко, смешиваясь с собственным эхом. Шакалин сделал ещё один выпад и шлепнул Ульшина по щеке:
   - Не дрожи так, моя цыпочка.
   - Прощай, - сказал Ульшин, сделал шаг к центру комнаты и поскользнулся.
   - Эй, постой!
   Шакалин схватил его за руку, удерживая, но Ульшин уже заскользил вниз. Он увидел черную бездну: там ничего, ничего, ничего. Почему же мы так боимся умереть, если там ничего? Если там только чернота?
   Он дернул руку и чужое тело с неожиданно громким визгом нырнуло мимо; он начал сьезжать, позорно напуганный. Завис, стуча зубами.Закрытые глаза видели кровавый туман, яркий и полупрозрачный. Ладони припали к гладкому камню. Снизу поднимался легкий сквозняк. Шакалинский визг становился тише и тише. Замер, оставшись только в памяти.
   Волосатик с Прокрустом вошли в комнату. Волосатик смеялся, но Прокруст был явно недоволен.
   - Дуэль ещё не закончена, - обьявил он, - пожалуйста, не расходитесь. Скорее всего будет ещё одна жертва.
   Ульшин переставлял ладони и передвигался вверх. Я не падаю, думал он, но почему я не падаю? Сердце билось о полированый камень. Ладони держали, хотя держались ни на чем.
   - Он ни на чем не держится, - сказал Прокруст и махнул в воздухе носком ноги, пытаясь столкнуть ползущего человека, - совершенно ни на чем, сейчас он соскользнет. Ну так же не бывает, падай ты в конце-то концов!
   Но Ульшин уже выбрался.
   Волосатик жал ему руку, задрав голову и открыв рот буквой "О". Он что-то говорил, но Ульшин не слышал.
   2.
   Весь этот день он никого не принимал, только вечером зашли две шакалинские старшеклассницы, попросили закурить и предложили свои услуги.
   - Ах, какой был мужчина! - сказала одна из них.
   (А ведь без нижнего белья, подумал Ульшин, есть своя прелесть в снах.)
   - Подлец он был и бил меня в школе два раза, - ответил Ульшин.
   - Ну и что? - сказала вторая. - Меня он больше бил. Но какой мужчина!
   - У меня проблема, - сказал Ульшин.
   - Жаль, придется искать кого-нибудь другого.
   - У меня другая проблема. Я не могу отсюда выбраться.
   Школьницы удивленно открыли ротики.
   - Здесь же тюрьма, отсюда нельзя выбраться, - сказали они хором. (дуэтом, но звучало как хор.)
   - Я вобще-то не здешний, - сказал Ульшин, - я пришел из того места, где ваши сны. И хочу вернуться обратно. Мне не нравятся ваши порядки. Сегодня меня чуть не убили. А что будет завтра? Но выбраться я не могу потому что машина снов осталась в том мире.
   - Не бойся, - сказали школьницы, - если у тебя другая проблема, то мы останемся с тобой.
   Ульшин не отказался, но попросил подождать несколько дней. Нужно было прйти в себя.
   На следующее утро сумел прорваться корреспондент "Тюремного листка".
   - Я вас не звал, - сказал Ульшин, - кто вы такой?
   - Корреспондент самой читаемой газеты современности. Пресса.
   - Что за газета?
   Корреспондент обьяснил:
   - Раньше в тюрьме было две газеты: в цехе резиновых рогаток выпускали "Резиновую правду", а в цехе мягких игрушек "Ватную правду". Потом газеты обьединились в "Тюремную правду". Заключенные жаловались, что мы пишем одну неправду, поэтому газету переименовали в "Тюремный листок". И вот я перед вами.
   Корреспондент включил диктофон и стал задавать вопросы. Оказывается, все население сектора только и говорило, что о необычной победной тактике Ульшина. Просто переворот в искусстве дуэлей - довольно однообразном искусстве.
   - Я знаю, что вы были друзьями с детства, - сказал корреспондент.
   - Нет, мы всего лишь учились в одной школе.
   - Что вы чувствуете, лишившись друга?
   - Удовлетворение.
   - "Светлую грусть", - продиктовал корреспондент диктофону и диктофон записал, удовлетворенно хмыкнув.
   - Когда вы собираетесь провести свою следующую дуэль?
   - Никогда больше.
   - А с кем, если не секрет?
   - С вами.
   Корреспондент обиделся и выключил диктофон. Дальнейшую беседу он записывал карандашом.
   Он сообщил, что Ульшин теперь считается девятикратным победителем, после победы над восьмикратным; что применение пластилина для придания рукам липкости признано законным и теперь будет применяться всеми дуэлянтами; что от Ульшина ждут новых победных дуэлей и даже побития рекорда великого Дюссо, который победил в двенадцати и случайно погиб в тринадцатой дуэли (пылинка попала в глаз).
   - С пластилином вы придумали гениально, - сказал корееспондент. Сколько нужно тереть ладони пластилином чтобы они начали прилипать к гладкому камню?
   - Тридцать лет, - сказал Ульшин. - Ровно тридцать лет.
   ...Однажды его взяли на экскурсию в один из дальних секторов тюрьмы. Там был музей искусств, шедевры древних и современных мастеров. Современные мастера лепили цифры, кубики, тяжеловатые ложки, слившиеся в поцелуе (самое современное направление) и было чувство что они не люди, а боги, на время принявшие облик людей, и всякий смертный, подражющий им, смешон или болен. Работы старых мастеров были спрятаны в хранилище или рассыпались от старости - кроме одной. В самой дальней галерее, куда мало кто заходил, стоял многорукий гигант из его снов: каждая рука разветвлялась на свои собственные руки, потом ещё и еще. Гигант врос щупальцами в щели между камнями и камни посторонились, раздвинулись, учтиво пропуская его.
   - Что это? - спросил маленький Ульшин.
   - Скульптура называется "Дерево", - ответил служитель, с трудом притянутый за руку. Автор - Шао Цы, умерший двести лет назад. Работал над шедевром всю жизнь. По преданию, скульптура продолжала увеличиваться в размерах и после смерти автора. Оставлена здесь, как не поддающаяся перемещению. Каким образом была вставлена между камнями - неизвестно.
   - Почему это не зеленое? - спросил Ульшин.
   Служитель посмотрел на мальчика внимательнее.
   - Как доказано современной наукой, дерево никогда не было зеленым.
   Еще много раз после этого маленький Ульшин приходил в дальнюю галерею с коробкой пластилина и старался повторить дерево, но пластилин был мягок и не выдерживал нужной тонкости. Ветви были слишком жирными и мягкими, провисали от собственного веса, пластилиновое дерево не могло быть настоящим. Настоящее дерево было прочным, почти как камень, и с трудом верилось, что оно создано из того же податливого материала, который неяркими волнистыми полоскми лежал в его коробке...
   - Тридцать лет, - сказал Ульшин, - ровно тридцать лет.
   Но за тридцать лет он не сумел создать ничего равного великому дереву Шао Цы.
   - Тридцать лет - это очень много, это целая жизнь, - сказал корреспондент "Листка".
   - Я никак не могу поверить, - сказал Ульшин, - что я прожил здесь всю жизнь.
   - Проживете ещё тридцать лет и поверите.
   3.
   В этот же день он снова посетил музей. Сейчас музей выглядел намного современнее: древние мастера исчезли совсем, целующихся ложек стало больше, а некоторые ложки извращались даже с вилками и ножами. Стало многолюднее в залах - любители искусства прохаживались медленными, тихими шагами и переговаривались восхищенно на вечные темы. И снова казалось, что здесь творили боги, только внешне похожие на людей. Скромно прошлась процессия из одинаковых мальчиков и девочек - плановая экскурсия детского сада. Потом им предложат слепить то, что они запомнили, ради смеха.
   Ульшин подошел к служителю:
   - Вы не подскажете, где я могу увидеть "дерево" Шао Цы?
   - У нас есть только "пень" этого автора.
   Ульшин прошел в дальнюю галерею (которую он тотчас же вспомнил) и увидел невысокий пень, на котором сидели два глухонемых мальчика и показывали друг другу неприличные знаки.
   - Из чего это сделано? - спросил Ульшин.
   - Из пластилина, как и все скульптуры.
   - Куда делось все остальное?
   - Всего остального не было.
   Служитель засуетился и пропал.
   Ульшин несколько раз обошел вокруг пня (глухонемые прекратили ссориться и стали показывать те же знаки ему) и решил пойти дальше. Галерея сворачивала и виднелось несколько ступенек. Он услышал свисток и обернулся.
   Свистел толстый усатый человек, глупо раздувая щеки.
   Он был одет в форму пожарника.
   - Вы мне? - спросил Ульшин и толстый человек вынул свисток изо рта. Оказывается можно было говорить при помощи обычных слов.
   - Тебе, тебе, туда вход воспрещен.
   - Тогда почему нет таблички?
   - Сейчас будет.
   Два стражника с плоскими лицами вышли из-за его спины с хорошо отрепетированной одновременностью и направились в сторону Ульшина. Подойдя, они надели на него наручники. Наручники применялись довольно редко - все равно каждый жил в тюрьме.
   - Можете не называть своего имени, - сказал Волосатик, - оно нам хорошо известно.
   - Конечно, потому что мы видимся каждый день.
   В этот момент Волосатик перевоплотился в старого друга, вынужденного исполнить тяжкий долг. Ульшин прослезился.
   Волосатик не обратил внимания ни на слова, ни на слезы.
   - Вас зовут Ульшин и вы обвиняетесь в попытке свержения существующего строя. Только учитывая ваши большие заслуги и огромную популярность в народе, вы приговариваетесь не с смертной казни, а к битью палками. Битье состоится завтра, в четыре в центральной пыточной, прошу быть точным и не опаздывать.
   - Что я сделал?
   - Вы интересовались преступной скульптурой Шао Цы, корни которой расшатали часть фундамента. Это государственное преступление. Вход в музей вам отныне запрещен.
   Он зашел к Полине. Полина грела чай и улыбалась своим тайным мыслям, как заговорщица.
   - Ты знаешь? - спросил он.
   - Знаю. Все знают. Мне дали билет бесплатно, как твоей знакомой.
   - Тогда чему ты улыбаешься?
   - Ничего не будет. Мы с тобой убежим.
   - Куда?
   - Говорят, есть много камер, где никто не живет. Я буду носить тебе еду.
   Битье палками в восьми случаях из десяти заканчивалось смертью и тело выбрасывали в черную трубу. Тот, кто оставался жив, становился инвалидом со сломанными коленями, руками, и обязательным повреждением позвоночника.
   - Ты этого хочешь? - спросила Полина.
   - Нет. - Он вспомнил дальнюю галерею. - Я знаю, куда я хочу идти. Но больше всего я хочу сбежать отсюда.
   - И не думай, - ответила Полина. - Думаешь, мне в этом сне нравится? Будешь лежать на диванчике, а меня оставишь здесь? Будешь смотреть на банку с пивом? Да я тебе глаза выцарапаю.
   Последние слова она произнесла нечетко, потому что втягивала чай с ложечки.
   4.
   У входа в музей стоял наблюдатель. Полина подошла и заговорила с ним. Наблюдатель оказался отзывчивым и пустил в ход руки. Как быстро, подумал Ульшин, а ведь Полина совсем не хороша.
   Он сдвинул набок берет и прошел мимо наблюдателя. Был вечер и в музее никого не оставалось, кроме двух глухонемых. Их Ульшин не боялся, потому что они не смогут рассказать.
   - А вот и сможем! - сказали они и высунули языки.
   Ульшин не обратил внимания. Глухонемые плескались водой из фонтанчика. В кармане Ульшина было несколько плиток пластилина, завернутых в фольгу. Служители уже сменились, не оставалось никого из утренних, помнивших Ульшина.
   Пройдя в галерею с пнем, он подождал Полину. Еще раз убедился в том, что пень сделан не из пластилина - у него была структура, которой мягкий материал лишен.
   - Договорилась встретиться завтра на твоей экзекуции, - сказала Полина, - даже подарила ему билет. Хороший парень, любит свою работу.
   - Тогда не нужно было идти со мной, - сказал Ульшин грубо.
   Полина обиделась и показала несколько жестов глухонемых.
   Они поднялись по ступенькам и свернули за угол. Здесь галерея становилась шире и выше. Здесь и там из пола торчали ровно срезанные пни. Среди них не было одинаковых. Ульшин узнал коридор, регулярно снившийся ему раньше.
   - Что это такое? - спросила Полина о пнях.
   - Остатки великого искусства. Меня приговорили за то, что я интересовался ими.
   - К счастью, - сказала Полина, - меня они не интересуют. Такая гадость!
   - Они расшатывают камни, - сказал Ульшин.
   - Это опасно.
   - Но мы ведь живем в тюрьме, подумай об этом.
   - Все живут в тюрьме, только тебе чего-то не хватает. А вдруг камни выпадут?
   - Я думаю, - сказал Ульшин, что древние мастера к этому и стремились. Что-то должно быть за камнями. Что-то очень цветное. То, что я видел в снах.
   Они шли по большим неровным камням и камни шевелились под ногами.
   - Я боюсь, - сказала Полина, - у меня все шатается под ногами. Я дальше не пойду.
   Она села на пол.
   - Тогда дальше я пойду сам.
   - Ты изверг, - сказала Полина, вставая.
   Галерея была очень длинной, казалось, ей не будет конца. Пни встречались все гуще, на некоторых были странные ответвления, неаккуратно срезанные или сломанные. Ульшин отломил тонкую полоску и рассматривал её в тусклом свете. Полина молчала, ожидая. В тишине они услышали человеческий голос. Голос напевал.
   Здесь галерея разделялась на три рукава, обозначенных на стене рукописными стрелками. Одна из стрелок была намалевана жирнее. Они заглянули в этот коридор.
   Воздух был свежее, чуть-чуть тянул сквозняк и нес смесь запахов: винные пары, горелая резина, запах пластилина - чуть потише, запах косметики - совсем тихо, шепотом; освещенное сзади и сбоку возвышалось настоящее дерево, такое же как у Шао Цы и в то же время немного другое (Ульшин вспомнил, что не было двух одинаковых пеньков). Рядом с деревом поднималась его маленькая и простенькая копия из пластилина. Возле дерева стоял мужчина спиной к ним.
   Мужчина обернулся и Полина вскрикнула, вцепившись в руку: во рту незнакомца были два больших клыка.
   Рудой обернулся и оскалил зубы: из-за поворота вышли двое. Мужчина был худ и небрит, в сером берете и обыкновенном халате заключенных; на ногах пластиковые туфли с резиновой подошвой. Женщина в вязаном платье до пят; с большой грудью; вся в веснушках. Испугана. Первые люди за два года.
   - Подойдите ближе. Еще ближе, - сказал Рудой.
   Он расставил руки будто бы для обьятий.
   Он был маленького роста и очень худ - отчасти из-за того что мало ел, отчасти из-за того, что много пил. Из-за первого и второго он давно уже не был человеком - а лишь оболочкой человека, как надувной шарик, из которого вышел весь воздух. Если бы можно было расправить его морщины, Рудой оказался бы вдвое больше по обьему и втрое по весу. У него выпали зубы, все, кроме двух больших клыков. Клыки оставались белыми как в детстве. Рудой часто задумывался о причине этого и смотрелся в зеркальце с мутными серебрянными волдырями - и находил, что очень похож на вампира.
   Двое приблизились. Испуганная женщина держалась сзади, касаясь локтя мужчины и находя в этом успокоение.
   - Меня зовут Ульшин, - сказал мужчина.
   Рудой оскалил зубы и зарычал.
   - Девятикратный победитель дуэлей, - продолжил Ульшин.
   Рудой опустил верхнюю губу.
   - Приятно познакомиться, - сказал он. - А я здесь, видите, живу. У вас нет с собой пластилина? Мой весь кончился.
   Ульшин протянул коробочку.
   - Необычный цвет, - сказал Рудой, разглядывая. - Хотите быть непохожим на других?
   - Я добавлял в пластилин чернила, чтобы создать цвет, похожий на цвет кожи.
   - Я обычно добавляю кровь, - сказал Рудой, - иначе шедевры не сохраняются. Нужна хотя бы капля человеческой крови чтобы пластилин стал прочен. Хотите посмотреть?
   Он показал рукой на пластилиновое дерево, больное ожирением ветвей. Все ветви были опущены.
   - Вам нравится?
   Ульшин промолчал.
   - Очень нравится, - сказала женщина из-за спины. - А то, большое, тоже вы сделали?
   - Нет, - ответил Рудой, - это Шао Цы. Но ведь мое лучше. Вначале я подражал этому китайцу, но потом нашел свой путь. Я искал его тридцать лет.
   - Я тоже, - сказал Ульшин, - но я пока не нашел.
   - Тебя я отпущу, - сказал Рудой, - ты разнесешь весть обо мне по всему миру. А женщину оставлю себе, мне нужна кровь для моих шедевров. Твоя женщина очень полнокровна. Как тебя зовут, женщина?
   Полина попробовала убежать, но Ульшин схватил её за кисть.
   - Мы пойдем, - сказал он, - до свиданья.
   Рудой подошел, подпрыгнул и клацнул в воздухе пустым ртом. Потом впился в вязаный рукав Полины. Полина дернула рукой и Рудой упал как связка сухих костей. Он был очень слаб от недоеданий.
   Он лежал, а мужчина и женщина удалялись. Уходила последняя надежда создать последний шедевр. На этот счет Рудой себя не обманывал. Жизнь уходила, жизни оставалось совсем мало. Юношей он отдалился от людей, вначале просиживая дни в музее, а ночи у его дверей; он оставил женщину, которую наверное любил (теперь не вспомнить), оставил больную мать, друзей и быструю карьеру впереди. Изучив основы, он начал творить. Никто не верил ему. "Упорство и талант победят все", - говорил он себе тогда, но нашел лишь нескольких не очень способных почитателей. Тогда, уйдя в дальние галереи, он стал копировать ажурного, избыточно изящного, великого Шао Цы. Иногда он терял сознание от голода, иногда замерзал, не имея одежды, шесть раз ему приходилось убивать человека, однажды он понял, что сходит с ума, но вот наконец нашел свой путь и вершинный Шао Цы остался внизу - но подходит смерть, а люди уходят. И уже негде взять каплю крови, чтобы сделать шедевр бессмертным. Он встал на колени и вынул из ящика нож.
   - Пахнет духами, - сказала Полина.
   Ульшин осмотрелся и увидел предмет из своих снов; тонкий стебелек с двумя большими зелеными пластинками и одной поменьше, сверху стебелька голубая, небывало прекрасная чаша. Чаша пахнет духами, особенными, никогда не знал, что такие бывают. Стебелек опущен в обыкновенную воду, в пластилиновую вазу.
   - Что это? - спросил он.
   - Это цветок! - сказал Рудой. - я его сделал из пластилина. Отдай мне женщину, мне нужна кровь.
   - Ты сумасшедший, - сказал Ульшин, - цветок не из пластилина.
   Он подошел и отобрал нож. Рудой встал на ноги, чуть пошатываясь. Полина закричала так, как будто её уже резали, а не только собирались.
   - Я даю тебе кровь, - сказал Ульшин, - за цветок можно отдать все.
   Полина перестала кричать и стояла с большими глазами: плавающие темные кружки были окружены белками со всех сторон. Она побледнела и веснушки казались яркими и ржавыми. Ульшин уколол себя в руку и подождал пока выступит капля. Подошел к пластилиновому дереву и капнул на него кровью:
   - Теперь твой шедевр будет жить.
   - Зачем ты это сделал? Он ведь сумасшедший, - мгновенно прийдя в себя, сказала Полина.(Ржавые веснушки с шорохом осыпались на пол.)
   - Он только чуть-чуть больше сумасшедший чем я, - ответил Ульшин.
   К концу для, когда лампочки уже начинали меркнуть, они вошли в большую пустую камеру и решили провести в ней ночь. Камера была особенной, в ней двигался воздух, хотя не было слышно гула вентиляторов; в ней пахло тем, чего ты никогда не видел, но к чему смутно тянулся всегда - бесконечностью, которой нельзя представить, не увидев. Ульшин видел, что Полина испугана.
   - Кажется, здесь неплохо, - сказал он, - но у меня такое чувство, что я забыл свой настоящий мир. Я едва вспомнил цветок. Полина, я боюсь.
   - А мне кажется, что мы не одни.
   - Эти звуки?
   - Да, эти звуки.
   Камера была полна звуков, негромких, но отчетливых. И ни один звук нельзя было втиснуть в известные слова. Ульшин прошел вдоль стен и ничего необычного не увидел, разве что груду камней - остаток древней переборки, когда-то делившей камеру непополам - для начальства и для черни.
   - Будем спать.
   Они легли рядом, подальше от входа и от каменной груды (если была опасность, она исходила из этих мест) и Полина уснула на его руке. Ровно в полночь лампочки выключились и камера стала ещё более необычной. В ней хотелось дышать, воздух был вкусным. Он лежал и смотрел в потолок - самое удобное место для глаз, потолок никогда не меняется и поэтому не мешает размышлять. Но потолок сошел с ума: в нем появился квадратик иного, живого, цвета черноты. В квадратике горела яркая зеленая точка о восьми лучах. Ульшин прищуривал глаза и лучи удлинялись. Таких маленьких и ярких лампочек не бывает. Он поднес к глазу незажженную спичку, чтобы определить размер лампочки, но спичка неожиданно стала прозрачной и зеленный огонек, мигая, просвечивал сквозь спичку. Ульшин подумал, что спит. Было так приятно видеть небывалые сны, что он заснул по-настоящему. Ему приснился осиротелый диванчик, пластилин, банка пива, Полина с динозавром на стене. Проснувшись, он забыл свои сны.