Страница:
— Луи…
— Я слушаю тебя, — сказал он тихо.
Все еще не поднявшись с колен и прижимая к себе платье, она повернулась так, чтобы видеть его лицо.
— Луи… — она медленно повторила его имя, не решаясь произнести то, что за этим последует.
Потом она прямо взглянула на него.
— Ты хочешь взять меня в жены, Луи?
Он упал на колени возле нее, мягко отнял у нее платье и бросил его на стул. Он положил руки ей на плечи и заглянул в глаза.
— Ты понимаешь, что ты сказала, Сара? Ты знаешь, что ты сделала?
— Я полагаю…
— Здесь нечего полагать! — сказал он твердо. — Ты же сделала мне предложение.
Он обнял ее и прижал к себе. Когда он поцеловал ее, то в этом ощущался какой-то расчет, как будто он заранее знал, как это будет. И в то же время она почувствовала, что он не испытал большого удовлетворения. Его поцелуй не был ответом на ее вопрос — это могла быть очередная провокация. Она попыталась отстраниться от него.
Он, вопреки ожиданиям, не отпустил ее. Он более минуты испытующе смотрел ей в лицо. На лбу у него были небольшие морщинки, а в глазах — вопрос. Постепенно вопросительное выражение сменилось улыбкой: уголки губ дрогнули, но тут же замерли, как бы боясь, что она заметит это. Придерживая ее левой рукой, он протянул правую за ее спину и достал две подушки с кресла, стоявшего перед камином. Они мягко и глухо шлепнулись на пол. Он осторожно поднял ее на руки и опустил головой на подушки, как ребенка. Она попыталась приподняться, и ее губы встретились с его губами. На этот раз в его поцелуе было больше чувства и меньше рассудка, да она и не стала предаваться размышлениям: он дал ей изумительное ощущение тепла и жизни; и нарастающее чувство неудовлетворенности, которое так долго подавляло ее, рассеилось. В комнате стояла мертвая тишина, и звук их смешанного дыхания вызвал в ней острое ощущение удовольствия. Ее рука нежно и ласково касалась острых линий его лица, и Сара говорила себе, что той пустоты, которая окружала ее и давила на нее все эти последние месяцы, больше нет.
Наконец он отстранился от нее. Она повернула лицо на подушках так, чтобы видеть его. Он растянулся на ковре возле нее, опершись на локоть и положив подбородок на руку.
— Я думал, что потребуется много-много месяцев, прежде чем ты мне скажешь что-нибудь подобное. В Сиднее мне рассказали, как ты вела себя — заперлась в Гленбарре и выезжала только по делам. Я знал, что бесполезно предлагать тебе замужество, пока ты продолжаешь в том же духе. Я был исполнен решимости заставить тебя захотеть меня. Я хотел заставить тебя признаться, что тебе до смерти надоело жить одной, добиться, чтобы твоя собственная страсть заставила тебя обратиться ко мне с подобным предложением. Я поклялся, да, поклялся, что никогда не женюсь на женщине, которая будет демонстрировать нежелание, пусть даже из стремления соблюсти приличие. И я не собираюсь мириться с твоим притворством. Ты выйдешь за меня потому, что ты сама этого хочешь, и без всяких проволочек, которые предполагают ухаживания. Все должно свершиться быстро, чтобы не давать повода сплетникам говорить что-либо, кроме того, что мы хотим друг друга, а не исходим из взаимного удобства. Через месяц, возможно… да, я отошлю тебя из Банона завтра, а через месяц мы поженимся.
— Через месяц?
— Это не слишком скоро, Сара, мы ведь нужны друг другу.
Он склонился над ней, коснулся губами ее волос, рассыпанных по подушке.
— Ты так хороша в этом огненном освещении, — сказал он. — У тебя такая теплая кожа, сильные, властные руки, Сара, и все эти месяцы я представлял себе, как они касаются меня. Меня душит желание поцеловать твою шею, но я сдерживаюсь ради того, чтобы просто любоваться ею. О, моя красавица… — голос его перешел в едва слышный шепот.
Он опустил голову на подушку рядом с ней, и губы его почти касались ее щеки. Он замер всего на какое-то мгновение, потом придвинулся ближе и крепко заключил ее в объятия.
Глава ТРЕТЬЯ
Ее пораженный взгляд уловил беспорядок в его одежде и маячившую за ним в вестибюле Энни Стоукс, привычно заламывающую руки.
Джереми с шумом захлопнул дверь и шагнул к Саре, протягивая ей скомканный экземпляр газеты.
— Я получил это вчера, — сказал он. — Это правда?
Она холодно взглянула на него.
— Если ты имеешь в виду сообщение о моей свадьбе — да, это правда.
Во внезапном порыве ярости он смял газету.
— Боже праведный, Сара! Ты что, с ума сошла? Ты не можешь всерьез сделать этого!
— Я совершенно серьезна. А что в этом такого?
— Но ты не можешь выйти за него замуж! Не за де Бурже, во всяком случае!
— А какие у тебя на его счет возражения?
— Никаких, но только не в качестве твоего мужа. Никогда еще не было двоих людей, которые бы так мало подходили друг другу. Подумай об этом, Сара! Я умоляю тебя, обдумай все, пока еще не поздно.
Его тон смягчился, и она уже смотрела на него более доброжелательно. Его одежда и обувь были покрыты толстым слоем дорожной пыли, его черные волосы, свисавшие на лоб, были мокры от пота. Далеко же ему, подумала она в этот миг, до элегантности Луи, но тем не менее все это было таким знакомым и даже родным для нее. Она никогда не могла, глядя на Джереми, не вспомнить первые годы в Кинтайре — счастливейшие во всей ее жизни.
— Скажи мне, Джереми, — произнесла она мягко, — скажи, почему ты считаешь, что мне не следует выходить за Луи де Бурже?
После этих слов напряжение Джереми как-то спало; рука, в которой он держал скомканную газету, опустилась. Он на миг показался обескураженным. Он медленно приблизился к ее письменному столу, оперся на него и наклонился к Саре.
— Разве можно содержать в одной клетке двух животных разного вида? Разве можно пытаться сделать счастливым брак людей, у которых совершенно разные характеры, цели и мысли? У Луи де Бурже и мышление, и взгляды европейца. Для тебя эта колония — родной дом, и эта жизнь, какой бы неустроенной и грубой она ни казалась, обещает тебе более светлые времена впереди. Для де Бурже колония — всего лишь убежище от того, что он не приемлет в старом мире. Может быть, он сам этого так не видит, но здешние ссыльные — это те же французские крестьяне. От земли можно добиться больших богатств ценой их труда. Это как новорожденная Франция — вот как он ее видит. Это страна, где превалирует закон привилегий и богатства, где вся власть принадлежит немногочисленной группке, и где существуют люди, на социальной лестнице находящиеся ниже даже французского крестьянина.
— Поостерегись, Джереми! — сказала она. — Не за подобные ли чувства ты получил бесплатный проезд в Ботани-Бей?
Он сердито отмахнулся от ее слов.
— Не будем говорить о моих политических симпатиях! Послушай меня, Сара! Как можешь ты выходить за де Бурже, которому неизвестна и тысячная доля того, что тебе пришлось здесь испытать? Как может он знать, какой ты когда-то была? Он не знаком с той девушкой, которую Эндрю привез в Кинтайр. И разве ты смеешь, ради его положения и его представлений о том, как должна себя вести его жена, бросить все, что вы создавали вместе с Эндрю? Ты готова продать лавку, фермы, корабли? Разве ты будешь счастлива, если просидишь целый день за вышиванием? Ибо, насколько я себе представляю Луи де Бурже, это именно то, чего он будет от тебя ожидать!
— Как же ты слеп! — ответила Сара сердито. — Ведь именно для того, чтобы сохранить лавку, фермы и все прочее, что у меня есть, я на это и иду! Ты об этом подумал, Джереми Хоган? Ты уже не помнишь, как тяжело женщине одной тащить все это? Каждый раз, когда я отдаю приказ или заключаю сделку, это вызывает неприятие, потому что за моей спиной нет авторитета моего мужа.
Она набрала в грудь побольше воздуха, потому что чувствовала, как краска бросилась ей в лицо. Ее гнев по силе уже не уступал его.
— Мои дети. Что с ними будет? Ты же знаешь проблемы помилованных не хуже меня. Со смертью Эндрю я превратилась в бывшую ссыльную. С моими сыновьями обращались соответственно. Что же, я должна поставить их перед лицом этих проблем, объявив им, что они не смеют общаться с теми людьми, с которыми им хочется?
— Твои сыновья — это и сыновья Эндрю, — сказал Джереми твердо. — Ни один из троих не будет слабаком, который не смог бы постоять за себя. Они добьются своего, и никакое препятствие их не остановит. Дай им самим найти свою дорогу, не навязывай им худшей ноши в лице отчима, который не вписывается в окружение, который будет насмехаться над торговлей и коммерцией, на которую Эндрю их приучил смотреть как на их собственный мир. Ты дашь им породистых лошадей и изнеженные ручки, ты позволишь им вырасти не способными отличить лопату от плуга?
— Моим сыновья нужен отец, — сказала она подавленно. — А мне… мне нужен муж.
У него на лбу выступил пот, руки, ухватившиеся за конторку, слегка дрожали.
— Если тебе нужен муж, Сара, выходи за меня! Уж я-то, конечно, больше подхожу для этой роли, чем де Бурже.
Она раскрыла рот от удивления, лицо ее снова быстро залилось краской, и щеки превратились в два красных пятна.
— Ты! — она поперхнулась.
Он несколько минут твердо смотрел на нее, глаза его сузились. На лбу выступили капли пота, он поднял руку и нетерпеливо смахнул их, не сводя с нее глаз. Потом внезапно нагнулся к ней, так что лицо его оказалось совсем рядом.
— Нет! Это ведь тебе не подойдет, Сара? Я ведь тоже из ссыльных. Выйдя за меня, ты потеряешь все свои шансы на признание в обществе и шансы своих детей тоже. Так ты лучше выйдешь замуж за этого француза, не считаясь с тем, любит он тебя или нет — или с тем, любишь ли его сама. Если ты обыщешь весь мир, вряд ли ты найдешь человека, менее похожего на Эндрю во всех смыслах, и тем не менее — именно с этим человеком ты готова провести всю остальную жизнь. Этим браком ты намерена купить себе доступ на все помпезные приемы в правительственной резиденции? Ты предпочитаешь, чтобы твои сыновья купались в улыбках губернатора тому, чтобы они стали людьми, похожими на Эндрю? — Он хлопнул ладонью по конторке. — Черт побери твою меркантильную душонку, Сара! Ты не заслуживаешь уважения!
Он отшатнулся с мрачным и грозным выражением на лице.
— Ну что ж, давай, выходи за своего француза, но учти, что управляющего ты потеряла! Будь я проклят, если стану надрывать кишки, чтобы у мадам де Бурже было в чем ходить на приемы в резиденцию! Дальше уже сама обрабатывай свою землю! Делай с ней что хочешь — мне теперь наплевать. В тот день, когда ты выйдешь за де Бурже, можешь мне уже не присылать распоряжений — их некому будет выполнять.
— Джереми! — сказала она обескураженно. — Ты ведь не уйдешь! Что же ты будешь делать?.. Куда ты подашься?..
— Я найду чем заняться, — сказал он резко. — Хватит тебе пользоваться моей жизнью — с этого времени она будет принадлежать мне самому.
Она вскочила. Бумаги на столе взметнулись.
— Подожди! — сказала она хрипло. — Подожди, Джереми! Ты не можешь меня так просто бросить!
Он отступил от конторки. Скомканная газета упала на пол.
— Пора бы уже осознать, что ты не можешь больше командовать мною и ждать повиновения. Ты, кажется, забыла, что я свободен. Я теперь делаю то, что я хочу. Между нами все кончено. Я подобью счета и перешлю их в Гленбарр. И нам больше не нужно будет встречаться.
Он повернулся и зашагал к двери, открыл ее и замешкался на пороге, отпустив ручку. Он повернулся к ней, шаря в кармане.
— Я забыл… Я по дороге заехал на ферму Райдеров. Миссис Райдер просила меня передать тебе записку.
Он пересек комнату и положил письмо на стол. Больше он не обращал внимания на Сару и даже не хлопнул дверью, уходя. Она услышала, как он попросил у Энни свою шляпу. Вслушиваясь, она уловила четкий цокот копыт на дорожке.
Только тогда она потянулась за письмом Джулии. Она пыталась совладать со своим гневом, ломая сургучную печать.
Сара с вызовом сжала кулаки. Она и в мыслях не держала-и полагала, что Луи тоже, — чтобы продать лавку или фермы. Он знает, что они принадлежат не ей одной, но также ее сыновьям. Когда они обсуждали все с Луи, он предложил выписать из Англии опытного управляющего, который занялся бы лавкой и, может быть, две семьи фермеров, в помощь Джереми. Естественно, что после женитьбы Луи будет ожидать от нее больше внимания и времени, чем она может уделять ему, пока ее лондонские агенты подбирают нужных ей людей.
Внезапно, к ее страшному огорчению, по щекам побежали слезы. Она смахнула их тыльной стороной ладони, но не могла остановить их потока. Как они неправы, Джулия и Джереми, и все те, кто думает подобным образом. Она им покажет, на что они с Луи готовы друг для друга. Они же не дети, которые не знают жизни: они многое могут дать друг Другу, многое вложить в этот брак. Луи известно, что она хочет полностью сохранить собственность Эндрю, и он согласился на брак, имея это в виду.
Но слез все равно было не удержать. Ей приходится смотреть фактам в лицо и принимать уход Джереми как реальность. Он ушел к той свободе, которой не знал пятнадцать лет. Она предпочитала не вспоминать, что он хотел на ней жениться. Он наконец освободился от нее, он может делать абсолютно все, что хочет. Но будущее без Джереми казалось пустым и каким-то пугающим. Она стала медленно расправлять и разглаживать письмо Джулии. Очень трудно читать, когда слезы застилают глаза.
Они с Луи обвенчались апрельским утром в присутствии Райдеров, троих сыновей Сары и Элизабет де Бурже. Дэвид, Дункан и Себастьян вели себя очень тихо, но в целом, как показалось Саре, были довольны. Они помнили Луи и его постоянные визиты при жизни Эндрю, и для них он был другом, которого они любили и которому доверяли. Но в Элизабет были совершенно очевидны напряжение и неуверенность. Время от времени Джулия, которая намеренно встала рядом с маленькой дочерью Луи, успокаивающе гладила ее руку. Девочка была совершенно явственно озадачена всей этой ситуацией и рада вниманию Джулии.
В тот вечер Гленбарр сверкал огнями. Комнаты были исполнены красок и ароматов цветов; в столовой столы ломились от яств: французский повар Луи прибыл из Банона, чтобы приготовить ужин, и он был достоин того, чтобы его потом обсуждали неделями. Блестело начищенное серебро, на столах гостей ожидало вино. Слуги в белых перчатках, прибывшие из Банона, сновали по комнатам, зажигая последние свечи. Беннет в великолепной ливрее, фасон которой придумал сам, стоял в вестибюле, распоряжаясь своими помощниками. Впервые за долгий срок к дому прибывали многочисленные экипажи.
Сара стояла возле Луи, принимая гостей. На ней было то синее атласное платье, что он привез ей из Лондона, на голове — замысловатая прическа, загорелая кожа была слегка припудрена. Это платье можно было надеть на княжеский прием: оно было слишком великолепным для такого места, как Сидней, но ей доставляло удовольствие носить его и чувствовать на себе взгляд Луи. Он слегка постукивал носком ботинка, поджидая гостей: его галльское происхождение было еще более заметно среди множества английских лиц, благодаря парчовому камзолу и напудренному парику. Люди тянулись нескончаемым потоком. Взгляды были любопытны, глаза готовы замечать и критиковать. Пришли Эбботы, Макартуры, Пайперы… Улыбаясь, Сара милостиво здоровалась за руку с каждым из них. Паттерсоны, Джонстоны, Кэмпбеллы, Пальмеры — все были здесь. Многие из этих людей раньше часто бывали в Гленбарре, но со смерти Эндрю не появлялись здесь. Сара знала, что многие из них ничуть не больше одобряли ее сейчас, чем раньше, но в качестве жены Луи де Бурже они вынуждены были снова принять ее в свой круг. Посреди всего этого веселья она обратилась мыслью к скромной свадебной церемонии в доме Райдеров двенадцать лет назад, где единственным ярким пятном были не шелка и атласы женщин, как сегодня, а алые мундиры нескольких офицеров Корпуса, которых они с Эндрю были счастливы видеть среди гостей. Ей вспомнился весь труд и любовь, которые были вложены в постройку их дома на Хоксбери, который выглядел грубо сколоченным и незаконченным, но в котором она была так бесконечно счастлива. А потом она представила себе Банон, белоснежный, элегантный и прохладный… Она снова будет счастлива, она была в этом уверена. Все они заблуждаются, считая, что этот брак закончится катастрофой. Сара подумала о Джереми, который сегодня должен забрать свои последние пожитки из Кинтайра. Ее губы беззвучно произнесли его имя. Лица проплывали перед ее глазами размытыми пятнами: скучное доброе лицо Уильяма Купера, озабоченные потерянные глаза Джулии, молодое лицо смеющейся девушки, которую она не узнала. Сара отвернулась и, постаравшись избавиться от своих тревожных мыслей, присела в глубоком реверансе, приветствуя губернатора и миссис Кинг.
Наконец объявили капитана и миссис Барвелл. На Элисон было платье из парчи персикового цвета, но несмотря на всю свою красоту, она казалась хрупкой, как стеклянная статуэтка. Ричард, великолепный в своей парадной форме, был надутым и нелюбезным. Он склонился над рукой Сары, поцеловал ее, но, выпрямляясь, не взглянул ей в глаза.
Позже о Ричарде Барвелле говорили, что он опозорил себя и свою жену в тот вечер, заметно напившись.
Мадам Бальве уже здесь не было, и она не мешала наслаждаться прелестью Банона. Ее сменила тихая ирландка, которая почтительно выслушивала указания Сары. Мадам Бальве пребывала в Мельбурне в ожидании первой возможности вернуться в Англию. Истинное положение француженки в Баноне никогда не уточнялось и не обсуждалось: миссис Фаган утвердилась в роли домоправительницы так незаметно и прочно, как будто никакой смены не произошло.
Под конец месячной идиллии Сары в Баноне стали прибывать первые тревожные новости. Клепмор заболел, а новый управляющий, нанятый на ферму Тунгабби, был убит упавшим деревом, когда его рабочие расширяли землю под дополнительные пастбища. Луи тщетно пытался унять ее тревогу и наконец довольно неохотно согласился сопровождать ее в Сидней. Она заметила, что в пути он был непривычно молчалив.
Сара поняла, что этот месяц, проведенный в обществе Луи, следует рассматривать как образец их семейной жизни. Он совершенно ясно дал ей понять, что она нужна ему в Баноне. Она старалась приезжать в Банон из Сиднея, как только могла это устроить, учитывая режим детей и необходимость для слуг сопровождать их. Но она всегда уезжала из Сиднея с оглядкой на массу недоделанных дел как в лавке, так и на фермах. Клепмор поправился, удалось найти нового управляющего для Тунгабби, но даже эти двое совместными усилиями не в состоянии были снять с Сары груз забот. Клепмор, при всей своей добросовестности, не имел того авторитета, который был необходим для решения вопросов, требующих ее участия; управляющий, помилованный ссыльный, слишком много пил и слишком вольничал с рабочими. Очень ощущалось отсутствие Джереми Хогана.
Но Сара пыталась скрыть свое упадническое настроение и по мере возможности посещала Банон, и тогда к Луи возвращалось его хорошее расположение духа. Они проводили там неделю-другую, причем Луи забавлялся фермерством и снисходительно улыбался, наблюдая, как Сара тут же берет под свой контроль управляющих и рабочих. Он с интересом относился к детям, и ему, казалось, доставляло удовольствие замещать на уроках Майкла Сэлливана. Сара часто останавливалась у дверей огромной светлой комнаты в конце портика, чтобы послушать, как голос Луи повторяет латинские глаголы: вскоре она заметила, что ее сыновья перестали говорить по-французски с ирландским акцентом. До нее постоянно доносился их смех, к которому присоединялся Луи.
Она обнаружила, что требуется немало времени и терпения, чтобы приспособиться к супружеской жизни с Луи. Им не так легко было командовать, как Эндрю, и ему не так легко было угодить. Он ожидал от женщины очень многого: когда-то он вдохнул жаркий воздух изысканных парижских салонов, и взгляд, который он с тех пор обращал на женщину, навсегда был окрашен тонами тех лет. Сара старалась угодить Луи на тысячу ладов: ее одежда должна быть безупречна и соответствовать случаю с раннего утра до того момента, как они отправятся спать. Она заказывала самые дорогие платья, которых было слишком много и которые были слишком роскошны для колониального общества. Но Луи всегда обедал, даже в отсутствие компании, с полным соблюдением элегантного обеденного ритуала, и ее туалет должен был соответствовать обстановке. У нее вошло в привычку говорить с ним по-французски, и она усвоила, что ее беседа никогда не должна касаться, разве только вскользь, торговли или урожая. Эти темы не казались ему ни увлекательными, ни интересными и уж конечно не могли служить предметом разговора за обеденным столом или в гостиной. Луи вел беседу так, как когда-то ее отец Себастьян, — внося в неизбежную монотонность всех собраний, которые они посещали, элемент обширных познаний и культуры. Ей приходилось туго в попытках не отстать от него.
Он бросал ей вызов, и это возбуждало ее. Физически и интеллектуально он опустошал и одновременно стимулировал ее, причем порой накал был невыносимо высок: он мог вызвать в ней прилив страсти, просто изменив выражение лица или интонации голоса. Она была так поглощена им, он так зачаровывал ее, что она начала опасаться, что может проиграть в борьбе за сохранение собственной личности. Он был способен на большую страсть и большую нежность; она иногда с тревогой думала, что ее увлечение им сможет заставить ее забыть о будущем своих сыновей. Меж ними шла борьба умов и воли: они играли в нее, как было свойственно Луи, умно и тонко, но в то же время все это было чрезвычайно серьезно.
Их пребывание в Баноне всегда было кратким. Саре постоянно приходили известия о каких-нибудь трудностях на ферме или в лавке, и в этих случаях она сгорала от нетерпения отправиться в путь и заняться решением возникших вопросов. Один за другим в Сидней вернулись «Дрозд», «Чертополох» и «Ястреб», и невозможно было разобраться с их грузами из Банона, который был так далеко от порта. И опять в Гленбарр направилась процессия из экипажа и багажа, и опять выражение лица Луи стало мрачным.
Как обычно, капитан Торн явился к ней в дом.
— Поздравляю вас со вступлением в брак, мэм, — пробормотал он, склоняясь над ее рукой. — Без сомнения, брак идет женщине на пользу, но если вы собираетесь успешно управлять вашими судами, мне сдается, вам бы лучше связать свою судьбу с конторкой. Мне помнится, месье де Бурже был партнером вашего покойного мужа в свое время. Он, конечно, и вам пособит?
— Я слушаю тебя, — сказал он тихо.
Все еще не поднявшись с колен и прижимая к себе платье, она повернулась так, чтобы видеть его лицо.
— Луи… — она медленно повторила его имя, не решаясь произнести то, что за этим последует.
Потом она прямо взглянула на него.
— Ты хочешь взять меня в жены, Луи?
Он упал на колени возле нее, мягко отнял у нее платье и бросил его на стул. Он положил руки ей на плечи и заглянул в глаза.
— Ты понимаешь, что ты сказала, Сара? Ты знаешь, что ты сделала?
— Я полагаю…
— Здесь нечего полагать! — сказал он твердо. — Ты же сделала мне предложение.
Он обнял ее и прижал к себе. Когда он поцеловал ее, то в этом ощущался какой-то расчет, как будто он заранее знал, как это будет. И в то же время она почувствовала, что он не испытал большого удовлетворения. Его поцелуй не был ответом на ее вопрос — это могла быть очередная провокация. Она попыталась отстраниться от него.
Он, вопреки ожиданиям, не отпустил ее. Он более минуты испытующе смотрел ей в лицо. На лбу у него были небольшие морщинки, а в глазах — вопрос. Постепенно вопросительное выражение сменилось улыбкой: уголки губ дрогнули, но тут же замерли, как бы боясь, что она заметит это. Придерживая ее левой рукой, он протянул правую за ее спину и достал две подушки с кресла, стоявшего перед камином. Они мягко и глухо шлепнулись на пол. Он осторожно поднял ее на руки и опустил головой на подушки, как ребенка. Она попыталась приподняться, и ее губы встретились с его губами. На этот раз в его поцелуе было больше чувства и меньше рассудка, да она и не стала предаваться размышлениям: он дал ей изумительное ощущение тепла и жизни; и нарастающее чувство неудовлетворенности, которое так долго подавляло ее, рассеилось. В комнате стояла мертвая тишина, и звук их смешанного дыхания вызвал в ней острое ощущение удовольствия. Ее рука нежно и ласково касалась острых линий его лица, и Сара говорила себе, что той пустоты, которая окружала ее и давила на нее все эти последние месяцы, больше нет.
Наконец он отстранился от нее. Она повернула лицо на подушках так, чтобы видеть его. Он растянулся на ковре возле нее, опершись на локоть и положив подбородок на руку.
— Я думал, что потребуется много-много месяцев, прежде чем ты мне скажешь что-нибудь подобное. В Сиднее мне рассказали, как ты вела себя — заперлась в Гленбарре и выезжала только по делам. Я знал, что бесполезно предлагать тебе замужество, пока ты продолжаешь в том же духе. Я был исполнен решимости заставить тебя захотеть меня. Я хотел заставить тебя признаться, что тебе до смерти надоело жить одной, добиться, чтобы твоя собственная страсть заставила тебя обратиться ко мне с подобным предложением. Я поклялся, да, поклялся, что никогда не женюсь на женщине, которая будет демонстрировать нежелание, пусть даже из стремления соблюсти приличие. И я не собираюсь мириться с твоим притворством. Ты выйдешь за меня потому, что ты сама этого хочешь, и без всяких проволочек, которые предполагают ухаживания. Все должно свершиться быстро, чтобы не давать повода сплетникам говорить что-либо, кроме того, что мы хотим друг друга, а не исходим из взаимного удобства. Через месяц, возможно… да, я отошлю тебя из Банона завтра, а через месяц мы поженимся.
— Через месяц?
— Это не слишком скоро, Сара, мы ведь нужны друг другу.
Он склонился над ней, коснулся губами ее волос, рассыпанных по подушке.
— Ты так хороша в этом огненном освещении, — сказал он. — У тебя такая теплая кожа, сильные, властные руки, Сара, и все эти месяцы я представлял себе, как они касаются меня. Меня душит желание поцеловать твою шею, но я сдерживаюсь ради того, чтобы просто любоваться ею. О, моя красавица… — голос его перешел в едва слышный шепот.
Он опустил голову на подушку рядом с ней, и губы его почти касались ее щеки. Он замер всего на какое-то мгновение, потом придвинулся ближе и крепко заключил ее в объятия.
Глава ТРЕТЬЯ
I
Через пять дней после того, как сообщение о предстоящем бракосочетании Сары и Луи де Бурже появилось в «Сиднейской газете», Джереми появился в Гленбарре. Он вошел без доклада в кабинет, где она работала, и заполнил собой весь дверной проем, стоя безмолвно, пока она не обернулась, чтобы узнать, кто вошел.Ее пораженный взгляд уловил беспорядок в его одежде и маячившую за ним в вестибюле Энни Стоукс, привычно заламывающую руки.
Джереми с шумом захлопнул дверь и шагнул к Саре, протягивая ей скомканный экземпляр газеты.
— Я получил это вчера, — сказал он. — Это правда?
Она холодно взглянула на него.
— Если ты имеешь в виду сообщение о моей свадьбе — да, это правда.
Во внезапном порыве ярости он смял газету.
— Боже праведный, Сара! Ты что, с ума сошла? Ты не можешь всерьез сделать этого!
— Я совершенно серьезна. А что в этом такого?
— Но ты не можешь выйти за него замуж! Не за де Бурже, во всяком случае!
— А какие у тебя на его счет возражения?
— Никаких, но только не в качестве твоего мужа. Никогда еще не было двоих людей, которые бы так мало подходили друг другу. Подумай об этом, Сара! Я умоляю тебя, обдумай все, пока еще не поздно.
Его тон смягчился, и она уже смотрела на него более доброжелательно. Его одежда и обувь были покрыты толстым слоем дорожной пыли, его черные волосы, свисавшие на лоб, были мокры от пота. Далеко же ему, подумала она в этот миг, до элегантности Луи, но тем не менее все это было таким знакомым и даже родным для нее. Она никогда не могла, глядя на Джереми, не вспомнить первые годы в Кинтайре — счастливейшие во всей ее жизни.
— Скажи мне, Джереми, — произнесла она мягко, — скажи, почему ты считаешь, что мне не следует выходить за Луи де Бурже?
После этих слов напряжение Джереми как-то спало; рука, в которой он держал скомканную газету, опустилась. Он на миг показался обескураженным. Он медленно приблизился к ее письменному столу, оперся на него и наклонился к Саре.
— Разве можно содержать в одной клетке двух животных разного вида? Разве можно пытаться сделать счастливым брак людей, у которых совершенно разные характеры, цели и мысли? У Луи де Бурже и мышление, и взгляды европейца. Для тебя эта колония — родной дом, и эта жизнь, какой бы неустроенной и грубой она ни казалась, обещает тебе более светлые времена впереди. Для де Бурже колония — всего лишь убежище от того, что он не приемлет в старом мире. Может быть, он сам этого так не видит, но здешние ссыльные — это те же французские крестьяне. От земли можно добиться больших богатств ценой их труда. Это как новорожденная Франция — вот как он ее видит. Это страна, где превалирует закон привилегий и богатства, где вся власть принадлежит немногочисленной группке, и где существуют люди, на социальной лестнице находящиеся ниже даже французского крестьянина.
— Поостерегись, Джереми! — сказала она. — Не за подобные ли чувства ты получил бесплатный проезд в Ботани-Бей?
Он сердито отмахнулся от ее слов.
— Не будем говорить о моих политических симпатиях! Послушай меня, Сара! Как можешь ты выходить за де Бурже, которому неизвестна и тысячная доля того, что тебе пришлось здесь испытать? Как может он знать, какой ты когда-то была? Он не знаком с той девушкой, которую Эндрю привез в Кинтайр. И разве ты смеешь, ради его положения и его представлений о том, как должна себя вести его жена, бросить все, что вы создавали вместе с Эндрю? Ты готова продать лавку, фермы, корабли? Разве ты будешь счастлива, если просидишь целый день за вышиванием? Ибо, насколько я себе представляю Луи де Бурже, это именно то, чего он будет от тебя ожидать!
— Как же ты слеп! — ответила Сара сердито. — Ведь именно для того, чтобы сохранить лавку, фермы и все прочее, что у меня есть, я на это и иду! Ты об этом подумал, Джереми Хоган? Ты уже не помнишь, как тяжело женщине одной тащить все это? Каждый раз, когда я отдаю приказ или заключаю сделку, это вызывает неприятие, потому что за моей спиной нет авторитета моего мужа.
Она набрала в грудь побольше воздуха, потому что чувствовала, как краска бросилась ей в лицо. Ее гнев по силе уже не уступал его.
— Мои дети. Что с ними будет? Ты же знаешь проблемы помилованных не хуже меня. Со смертью Эндрю я превратилась в бывшую ссыльную. С моими сыновьями обращались соответственно. Что же, я должна поставить их перед лицом этих проблем, объявив им, что они не смеют общаться с теми людьми, с которыми им хочется?
— Твои сыновья — это и сыновья Эндрю, — сказал Джереми твердо. — Ни один из троих не будет слабаком, который не смог бы постоять за себя. Они добьются своего, и никакое препятствие их не остановит. Дай им самим найти свою дорогу, не навязывай им худшей ноши в лице отчима, который не вписывается в окружение, который будет насмехаться над торговлей и коммерцией, на которую Эндрю их приучил смотреть как на их собственный мир. Ты дашь им породистых лошадей и изнеженные ручки, ты позволишь им вырасти не способными отличить лопату от плуга?
— Моим сыновья нужен отец, — сказала она подавленно. — А мне… мне нужен муж.
У него на лбу выступил пот, руки, ухватившиеся за конторку, слегка дрожали.
— Если тебе нужен муж, Сара, выходи за меня! Уж я-то, конечно, больше подхожу для этой роли, чем де Бурже.
Она раскрыла рот от удивления, лицо ее снова быстро залилось краской, и щеки превратились в два красных пятна.
— Ты! — она поперхнулась.
Он несколько минут твердо смотрел на нее, глаза его сузились. На лбу выступили капли пота, он поднял руку и нетерпеливо смахнул их, не сводя с нее глаз. Потом внезапно нагнулся к ней, так что лицо его оказалось совсем рядом.
— Нет! Это ведь тебе не подойдет, Сара? Я ведь тоже из ссыльных. Выйдя за меня, ты потеряешь все свои шансы на признание в обществе и шансы своих детей тоже. Так ты лучше выйдешь замуж за этого француза, не считаясь с тем, любит он тебя или нет — или с тем, любишь ли его сама. Если ты обыщешь весь мир, вряд ли ты найдешь человека, менее похожего на Эндрю во всех смыслах, и тем не менее — именно с этим человеком ты готова провести всю остальную жизнь. Этим браком ты намерена купить себе доступ на все помпезные приемы в правительственной резиденции? Ты предпочитаешь, чтобы твои сыновья купались в улыбках губернатора тому, чтобы они стали людьми, похожими на Эндрю? — Он хлопнул ладонью по конторке. — Черт побери твою меркантильную душонку, Сара! Ты не заслуживаешь уважения!
Он отшатнулся с мрачным и грозным выражением на лице.
— Ну что ж, давай, выходи за своего француза, но учти, что управляющего ты потеряла! Будь я проклят, если стану надрывать кишки, чтобы у мадам де Бурже было в чем ходить на приемы в резиденцию! Дальше уже сама обрабатывай свою землю! Делай с ней что хочешь — мне теперь наплевать. В тот день, когда ты выйдешь за де Бурже, можешь мне уже не присылать распоряжений — их некому будет выполнять.
— Джереми! — сказала она обескураженно. — Ты ведь не уйдешь! Что же ты будешь делать?.. Куда ты подашься?..
— Я найду чем заняться, — сказал он резко. — Хватит тебе пользоваться моей жизнью — с этого времени она будет принадлежать мне самому.
Она вскочила. Бумаги на столе взметнулись.
— Подожди! — сказала она хрипло. — Подожди, Джереми! Ты не можешь меня так просто бросить!
Он отступил от конторки. Скомканная газета упала на пол.
— Пора бы уже осознать, что ты не можешь больше командовать мною и ждать повиновения. Ты, кажется, забыла, что я свободен. Я теперь делаю то, что я хочу. Между нами все кончено. Я подобью счета и перешлю их в Гленбарр. И нам больше не нужно будет встречаться.
Он повернулся и зашагал к двери, открыл ее и замешкался на пороге, отпустив ручку. Он повернулся к ней, шаря в кармане.
— Я забыл… Я по дороге заехал на ферму Райдеров. Миссис Райдер просила меня передать тебе записку.
Он пересек комнату и положил письмо на стол. Больше он не обращал внимания на Сару и даже не хлопнул дверью, уходя. Она услышала, как он попросил у Энни свою шляпу. Вслушиваясь, она уловила четкий цокот копыт на дорожке.
Только тогда она потянулась за письмом Джулии. Она пыталась совладать со своим гневом, ломая сургучную печать.
Моя дорогая Сара, Я полагаю, что со временем ты сможешь простить мне, что я сейчас пишу. Поверь, я пишу это лишь в надежде, что ты сможешь остановиться и снова все обдумать, прежде чем решиться на брак с Луи де Бурже.Еле сдерживая гнев, Сара дочитала до конца. Все письмо состояло из повторения сказанного Джереми, но в более мягкой форме. Дойдя до подписи Джулии, она смяла письмо в тугой бумажный шар и уронила на стол. Ну их всех к черту! — подумала она. Им всем кажется, что они знают, что для нее лучше — они бы хотели, чтобы она продолжала жить так же, как жила этот последний год, и что она покорно будет делать что ей говорят. Они усиленно пытаются увидеть в натуре Луи то, что будет резко противоречить ее характеру: разницу в жизненных целях, которая не позволит им мирно сосуществовать.
Моя дорогая, может ли в этом быть действительно истинное счастье для тебя или для него? Готова ли ты пожертвовать всем, что вы с Эндрю создали с самого начала основания колонии, чтобы уединиться в Баноне ? Или Луи де Бурже готов отказаться от Банона, чтобы угодить тебе? Я искренне надеюсь, что ты не собираешься добиваться компромисса между этими двумя образами жизни — ибо результат мне представляется как хаос и несчастье…
Сара с вызовом сжала кулаки. Она и в мыслях не держала-и полагала, что Луи тоже, — чтобы продать лавку или фермы. Он знает, что они принадлежат не ей одной, но также ее сыновьям. Когда они обсуждали все с Луи, он предложил выписать из Англии опытного управляющего, который занялся бы лавкой и, может быть, две семьи фермеров, в помощь Джереми. Естественно, что после женитьбы Луи будет ожидать от нее больше внимания и времени, чем она может уделять ему, пока ее лондонские агенты подбирают нужных ей людей.
Внезапно, к ее страшному огорчению, по щекам побежали слезы. Она смахнула их тыльной стороной ладони, но не могла остановить их потока. Как они неправы, Джулия и Джереми, и все те, кто думает подобным образом. Она им покажет, на что они с Луи готовы друг для друга. Они же не дети, которые не знают жизни: они многое могут дать друг Другу, многое вложить в этот брак. Луи известно, что она хочет полностью сохранить собственность Эндрю, и он согласился на брак, имея это в виду.
Но слез все равно было не удержать. Ей приходится смотреть фактам в лицо и принимать уход Джереми как реальность. Он ушел к той свободе, которой не знал пятнадцать лет. Она предпочитала не вспоминать, что он хотел на ней жениться. Он наконец освободился от нее, он может делать абсолютно все, что хочет. Но будущее без Джереми казалось пустым и каким-то пугающим. Она стала медленно расправлять и разглаживать письмо Джулии. Очень трудно читать, когда слезы застилают глаза.
II
До самого дня свадьбы, чуть больше месяца спустя после приезда Луи, Сара ожидала какого-нибудь послания или визита от Ричарда, но не было ни того, ни другого. Сначала она ждала с нетерпением, а потом смирилась с фактом, что он тоже ждет катастрофы от ее брака или слишком мучается ревностью, чтобы признать правоту предпринимаемого ею шага. Обдумав положение дел, она смогла отмести все эти мысли одним пожатием плеч, решив, что иного от Ричарда нельзя и ожидать.Они с Луи обвенчались апрельским утром в присутствии Райдеров, троих сыновей Сары и Элизабет де Бурже. Дэвид, Дункан и Себастьян вели себя очень тихо, но в целом, как показалось Саре, были довольны. Они помнили Луи и его постоянные визиты при жизни Эндрю, и для них он был другом, которого они любили и которому доверяли. Но в Элизабет были совершенно очевидны напряжение и неуверенность. Время от времени Джулия, которая намеренно встала рядом с маленькой дочерью Луи, успокаивающе гладила ее руку. Девочка была совершенно явственно озадачена всей этой ситуацией и рада вниманию Джулии.
В тот вечер Гленбарр сверкал огнями. Комнаты были исполнены красок и ароматов цветов; в столовой столы ломились от яств: французский повар Луи прибыл из Банона, чтобы приготовить ужин, и он был достоин того, чтобы его потом обсуждали неделями. Блестело начищенное серебро, на столах гостей ожидало вино. Слуги в белых перчатках, прибывшие из Банона, сновали по комнатам, зажигая последние свечи. Беннет в великолепной ливрее, фасон которой придумал сам, стоял в вестибюле, распоряжаясь своими помощниками. Впервые за долгий срок к дому прибывали многочисленные экипажи.
Сара стояла возле Луи, принимая гостей. На ней было то синее атласное платье, что он привез ей из Лондона, на голове — замысловатая прическа, загорелая кожа была слегка припудрена. Это платье можно было надеть на княжеский прием: оно было слишком великолепным для такого места, как Сидней, но ей доставляло удовольствие носить его и чувствовать на себе взгляд Луи. Он слегка постукивал носком ботинка, поджидая гостей: его галльское происхождение было еще более заметно среди множества английских лиц, благодаря парчовому камзолу и напудренному парику. Люди тянулись нескончаемым потоком. Взгляды были любопытны, глаза готовы замечать и критиковать. Пришли Эбботы, Макартуры, Пайперы… Улыбаясь, Сара милостиво здоровалась за руку с каждым из них. Паттерсоны, Джонстоны, Кэмпбеллы, Пальмеры — все были здесь. Многие из этих людей раньше часто бывали в Гленбарре, но со смерти Эндрю не появлялись здесь. Сара знала, что многие из них ничуть не больше одобряли ее сейчас, чем раньше, но в качестве жены Луи де Бурже они вынуждены были снова принять ее в свой круг. Посреди всего этого веселья она обратилась мыслью к скромной свадебной церемонии в доме Райдеров двенадцать лет назад, где единственным ярким пятном были не шелка и атласы женщин, как сегодня, а алые мундиры нескольких офицеров Корпуса, которых они с Эндрю были счастливы видеть среди гостей. Ей вспомнился весь труд и любовь, которые были вложены в постройку их дома на Хоксбери, который выглядел грубо сколоченным и незаконченным, но в котором она была так бесконечно счастлива. А потом она представила себе Банон, белоснежный, элегантный и прохладный… Она снова будет счастлива, она была в этом уверена. Все они заблуждаются, считая, что этот брак закончится катастрофой. Сара подумала о Джереми, который сегодня должен забрать свои последние пожитки из Кинтайра. Ее губы беззвучно произнесли его имя. Лица проплывали перед ее глазами размытыми пятнами: скучное доброе лицо Уильяма Купера, озабоченные потерянные глаза Джулии, молодое лицо смеющейся девушки, которую она не узнала. Сара отвернулась и, постаравшись избавиться от своих тревожных мыслей, присела в глубоком реверансе, приветствуя губернатора и миссис Кинг.
Наконец объявили капитана и миссис Барвелл. На Элисон было платье из парчи персикового цвета, но несмотря на всю свою красоту, она казалась хрупкой, как стеклянная статуэтка. Ричард, великолепный в своей парадной форме, был надутым и нелюбезным. Он склонился над рукой Сары, поцеловал ее, но, выпрямляясь, не взглянул ей в глаза.
Позже о Ричарде Барвелле говорили, что он опозорил себя и свою жену в тот вечер, заметно напившись.
III
Сара и Луи отправились в Банон сразу после свадьбы. Природа казалась притихшей в своем пожухшем коричневатом убранстве. Дом над речной долиной выглядел так, как будто он здесь стоял всегда. Он уже не казался неуместным белым пятном на фоне окружающей зелени, а как-то укрылся в ней, уютно прижавшись к горе. Осень была золотой, дни — солнечными; по вечерам они допоздна жгли костры, и Сара заставляла Луи рассказывать ей о времени, проведенном в Англии. Европа была далекой, как сон. Рассказы о лондонских балах и игре в фараон, которая продолжалась ночи напролет, могли бы увлечь ее воображение, но ее собственные дела целиком поглощали ее. Почти четыре недели она жила, испытывая лишь праздное удовольствие.Мадам Бальве уже здесь не было, и она не мешала наслаждаться прелестью Банона. Ее сменила тихая ирландка, которая почтительно выслушивала указания Сары. Мадам Бальве пребывала в Мельбурне в ожидании первой возможности вернуться в Англию. Истинное положение француженки в Баноне никогда не уточнялось и не обсуждалось: миссис Фаган утвердилась в роли домоправительницы так незаметно и прочно, как будто никакой смены не произошло.
Под конец месячной идиллии Сары в Баноне стали прибывать первые тревожные новости. Клепмор заболел, а новый управляющий, нанятый на ферму Тунгабби, был убит упавшим деревом, когда его рабочие расширяли землю под дополнительные пастбища. Луи тщетно пытался унять ее тревогу и наконец довольно неохотно согласился сопровождать ее в Сидней. Она заметила, что в пути он был непривычно молчалив.
Сара поняла, что этот месяц, проведенный в обществе Луи, следует рассматривать как образец их семейной жизни. Он совершенно ясно дал ей понять, что она нужна ему в Баноне. Она старалась приезжать в Банон из Сиднея, как только могла это устроить, учитывая режим детей и необходимость для слуг сопровождать их. Но она всегда уезжала из Сиднея с оглядкой на массу недоделанных дел как в лавке, так и на фермах. Клепмор поправился, удалось найти нового управляющего для Тунгабби, но даже эти двое совместными усилиями не в состоянии были снять с Сары груз забот. Клепмор, при всей своей добросовестности, не имел того авторитета, который был необходим для решения вопросов, требующих ее участия; управляющий, помилованный ссыльный, слишком много пил и слишком вольничал с рабочими. Очень ощущалось отсутствие Джереми Хогана.
Но Сара пыталась скрыть свое упадническое настроение и по мере возможности посещала Банон, и тогда к Луи возвращалось его хорошее расположение духа. Они проводили там неделю-другую, причем Луи забавлялся фермерством и снисходительно улыбался, наблюдая, как Сара тут же берет под свой контроль управляющих и рабочих. Он с интересом относился к детям, и ему, казалось, доставляло удовольствие замещать на уроках Майкла Сэлливана. Сара часто останавливалась у дверей огромной светлой комнаты в конце портика, чтобы послушать, как голос Луи повторяет латинские глаголы: вскоре она заметила, что ее сыновья перестали говорить по-французски с ирландским акцентом. До нее постоянно доносился их смех, к которому присоединялся Луи.
Она обнаружила, что требуется немало времени и терпения, чтобы приспособиться к супружеской жизни с Луи. Им не так легко было командовать, как Эндрю, и ему не так легко было угодить. Он ожидал от женщины очень многого: когда-то он вдохнул жаркий воздух изысканных парижских салонов, и взгляд, который он с тех пор обращал на женщину, навсегда был окрашен тонами тех лет. Сара старалась угодить Луи на тысячу ладов: ее одежда должна быть безупречна и соответствовать случаю с раннего утра до того момента, как они отправятся спать. Она заказывала самые дорогие платья, которых было слишком много и которые были слишком роскошны для колониального общества. Но Луи всегда обедал, даже в отсутствие компании, с полным соблюдением элегантного обеденного ритуала, и ее туалет должен был соответствовать обстановке. У нее вошло в привычку говорить с ним по-французски, и она усвоила, что ее беседа никогда не должна касаться, разве только вскользь, торговли или урожая. Эти темы не казались ему ни увлекательными, ни интересными и уж конечно не могли служить предметом разговора за обеденным столом или в гостиной. Луи вел беседу так, как когда-то ее отец Себастьян, — внося в неизбежную монотонность всех собраний, которые они посещали, элемент обширных познаний и культуры. Ей приходилось туго в попытках не отстать от него.
Он бросал ей вызов, и это возбуждало ее. Физически и интеллектуально он опустошал и одновременно стимулировал ее, причем порой накал был невыносимо высок: он мог вызвать в ней прилив страсти, просто изменив выражение лица или интонации голоса. Она была так поглощена им, он так зачаровывал ее, что она начала опасаться, что может проиграть в борьбе за сохранение собственной личности. Он был способен на большую страсть и большую нежность; она иногда с тревогой думала, что ее увлечение им сможет заставить ее забыть о будущем своих сыновей. Меж ними шла борьба умов и воли: они играли в нее, как было свойственно Луи, умно и тонко, но в то же время все это было чрезвычайно серьезно.
Их пребывание в Баноне всегда было кратким. Саре постоянно приходили известия о каких-нибудь трудностях на ферме или в лавке, и в этих случаях она сгорала от нетерпения отправиться в путь и заняться решением возникших вопросов. Один за другим в Сидней вернулись «Дрозд», «Чертополох» и «Ястреб», и невозможно было разобраться с их грузами из Банона, который был так далеко от порта. И опять в Гленбарр направилась процессия из экипажа и багажа, и опять выражение лица Луи стало мрачным.
Как обычно, капитан Торн явился к ней в дом.
— Поздравляю вас со вступлением в брак, мэм, — пробормотал он, склоняясь над ее рукой. — Без сомнения, брак идет женщине на пользу, но если вы собираетесь успешно управлять вашими судами, мне сдается, вам бы лучше связать свою судьбу с конторкой. Мне помнится, месье де Бурже был партнером вашего покойного мужа в свое время. Он, конечно, и вам пособит?