Страница:
Кэтрин Гэскин
Сара Дейн
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава ПЕРВАЯ
I
«Я воскресение и жизнь, возгласил Господь, верующий в меня и после смерти своей…»В толпе, заполнившей палубу «Джоржетты», почти никто не двигался. Все слушали слова погребальной службы; людей, казалось, заворожило бесстрастное спокойствие голоса капитана. Лишь наиболее любопытные проталкивались вперед, чтобы лучше рассмотреть сверток из парусины, зашитый суровыми нитками и слегка прикрытый британским флагом.
Дело происходило июньским днем 1792 года. «Джоржетта» — двухпалубное судно с шестьюдесятью четырьмя пушками на борту, принадлежавшее Ост-Индской компании, — десять дней назад покинуло Рио и направлялось в Кейптаун. После Кейптауна, согласно приказу, должно было повернуть на юг, в Антарктический океан, а затем, взяв восточнее, следовать курсом, которым до него шли лишь несколько кораблей. Пунктом назначения было поселение, основанное четыре года назад на берегу Порт-Джексона, в новой колонии Южного Уэльса. В то время оно почти не было известно под своим нынешним именем Сидней; а названием, которое гремело во всех судебных залах и тюрьмах Англии, было Ботани-Бей. Это поселение было страшным местом, предназначенным для размещения лиц, которых не могли вместить тюрьмы метрополии: оно являло собой тюрьму, бегство из которой было невозможно, а надежда хоть когда-нибудь вернуться в Англию — напрасной. «Джоржетта» предназначалась для перевозки узников, и мысль о Ботани-Бей сверлила мозг почти всех, кто молча слушал речь капитана.
«Человек, рожденный женщиной, недолго пребывает на земле…»
Эти люди, окружавшие прикрытую флагом парусину, представляли странное зрелище. По всему судну — на верхней палубе, на юте и на полуюте — были расставлены в четком порядке босоногие и грязные члены команды; лица их, как и полагалось, отражали торжественность момента, хотя этот парусиновый сверток совершенно ничего для них не значил. Один или два, ради торжественности момента, заплели свои жирные волосы в косички, что придало им гораздо более благообразный вид по сравнению с их товарищами. Все они были немыты, что мог уловить не только глаз, но и нос.
Четыре офицера, штурман, помощник и шестеро гардемаринов стояли в строгой шеренге позади капитана. Корабельный врач занял свое место в конце шеренги, всем своим видом давая понять, что не принадлежит к этой иерархии, ибо не является, подобно им, настоящим моряком. На каждом лице было то же застывшее выражение, которое отражалось на лицах команды: глаза устремлены на горизонт, который наклоняется в такт покачиванию судна; фигуры застыли по стойке «смирно». Слова погребальной службы долетали до их невнимательных ушей: они уже слышали все это много раз; только на гардемаринов, достаточно молодых и неопытных, эта церемония могла произвести сильное впечатление. Самый младший из них, паренек четырнадцати лет, впервые вышедший в море, время от времени бросал тревожные взгляды на парусину. На остальных лицах читалось терпение и примирение с монотонностью жизни, в которой есть борьба и смерть, к чему их приучило долгое медленное морское путешествие.
Позади офицеров и немного в стороне от них стояли мужчина, женщина и двое детей. Они стояли тесной кучкой, выглядели смущенно, как будто понимая, что их служанка, чье тело покоилось под флагом, не имеет никакого отношения к команде; она была простой женщиной и не запомнилась этим людям, которые, возможно, проходили мимо нее десятки раз на дню. Ветер трепал длинные яркие юбки женщины и ее юной дочери, играл кистями их шалей. Краски и игра этих мягких тканей придавали некоторую фривольность картине, сложенной из строгих прямых линий.
Ссыльные стояли сами по себе, в отдалении, четко отделенные от остальной толпы на палубе «Джоржетты» вооруженными стражниками. На борту «Джоржетты» было двести семь узников — пестрая мешанина из человеческого груза, помещенная внизу, в темноте между палубами, с безнадежностью ожидающая прибытия в Ботани-Бей. Они выглядели мрачно покорными, когда над их головами глухо звучали слова погребальной службы. Но головы продолжали вертеться, глаза блуждали по мачтам и такелажу над головами, тянулись к бескрайнему горизонту. Они постоянно моргали на ярком свете, морской и небесный просторы вызывали резь в глазах, которые видели в течение целых недель лишь темные от времени и сырости деревянные переборки. Ветер беспощадно трепал лохмотья, в которые они были одеты. Они представляли собой дикое зрелище, как мужчины, так и женщины: длинные волосы, спутанные и грязные, падали на нахмуренные лбы; их сощуренные глаза были исполнены ярости и лишены даже тени раскаяния. На их ногах вряд ли можно было найти хоть одну пару целых сапог или туфель, и в своих развевающихся на ветру лохмотьях они казались огородными чучелами. Они переминались с ноги на ногу, наслаждаясь возможностью размять затекшие члены и наполнить легкие свежим воздухом.
«А посему мы предаем тело ее глубинам, где ему суждено превратиться в прах…»
Все шеи вытянулись с любопытством, когда парусиновый сверток был поднят и просунут в один из пушечных портов. Флаг оттянули назад, и тело со всплеском упало в море. Этот звук на миг отразился на нескольких лицах. Вдруг раздался странный приглушенный крик из толпы ссыльных, и девочка лет одиннадцати зарылась лицом в грязные ладони. Никто не обратил на нее внимания, кроме женщины, стоявшей за ней, которая почти ласково потрепала ее по плечу. Ребенок продолжал рыдать, но голос капитана легко заглушил эти жалкие всхлипывания. Как бы испугавшись производимого ею шума, девочка внезапно перестала плакать и подняла голову. Слезы оставили светлые полосы на ее грязном личике.
Наконец капитан поднял голову от книги, которую держал в руках, и произнес последние слова службы наизусть.
«Аминь». Экипаж хором повторил это слово. Они ждали приказа «вольно».
Напряжение возникло в рядах ссыльных, когда они строились, чтобы снова сойти вниз.
Эндрю Маклей, второй помощник «Джоржетты», наблюдал, как сходит вниз эта обтрепанная босоногая толпа. Она представляла собой жалкое зрелище, она даже не была живописной: просто собрание воров и негодяев, многим из которых лишь чудом удалось избежать виселицы. Они переговаривались между собой, столпившись у люка в ожидании своей очереди. Голос стражника резко потребовал молчания. Эндрю понаблюдал еще минуту, подумав, что наказания, уготованного им Новым Южным Уэльсом, будет недостаточно, чтобы перевоспитать большую часть этой жалкой публики. Он повернулся, чтобы пройти по трапу, ведущему в каюты. Его внезапно остановил женский голос, который прозвучал громко и негодующе из толпы узников.
— Эй, осторожнее! Ребенок свернет шею на этой лестнице, если будешь так толкаться!
— Ты сама поосторожнее со словами, ты!.. — в конце последовала целая цепочка ругательств.
Эндрю повернулся. Толпа у люка расступилась при его приближении в молчаливом ожидании. Стражник, по молчанию толпы почувствовав присутствие офицера, быстро обернулся. Он ткнул большим пальцем в сторону крикнувшей женщины.
— Буянит, сэр, — сказал он. — Всех задерживает.
Женщина держала руку на плече девочки, чьи рыдания прервали службу. Она выпрямилась, переводя взгляд со стражника на Эндрю, и на миг замызганные остатки ее платья, казалось, дрогнули от еле скрываемого гнева, распиравшего ее.
Она взорвалась:
— Вы же видели, что произошло! — эти слова были почти брошены в лицо Эндрю. — Он, — указала она на стражника, — почти спихнул ее вниз!
— Сэр!..
Стражник угрожающе замахнулся на женщину мушкетом. Круг узников сомкнулся, шеи изогнулись, языки в предвкушении стычки развязались. В угасших глазах Эндрю мгновенно заметил вспыхнувший интерес. Эта толпа жаждала развлечения, жадно ждала его распоряжения о наказании женщины. Его замутило от этого зрелища: от острых; настороженных лиц, без тени жалости к одному из собратьев, даже к ребенку.
— Хватит! Молчать! — Затем он обратился к женщине: — Спускайся — сейчас же!
Она на мгновение задержала на нем свой взгляд, потом заторопила девочку вниз. Стражник с облегчением снова начал подгонять узников. Шум голосов усилился.
— Держи их в порядке, слышишь? — резко скомандовал Эндрю и отвернулся.
— Есть, сэр!
Эндрю, спускаясь в каюту, поймал себя на мысли, что обдумывает происшедшее. Все закончилось в несколько секунд и не привлекло внимания других офицеров. Это был лишь вопрос дисциплины, нечто постоянно происходившее, когда узники оказывались на палубе. Его мысль, однако, задержалась на этой сцене. Жадные, беспощадные лица вызвали у нею отвращение: он видел их готовность наброситься на одного из себе подобных. А сама женщина — в ней был какой-то бунтарский дух, когда она вступилась за ребенка. Он попытался вспомнить ее внешность, но она так мало отличалась от остальных молодых узниц в их жалком тряпье. Он смог вспомнить только гнев, мелькнувший в ее необычных глазах, когда она в первый раз обернулась к нему.
Протянув руку к двери, ведущей в кают-компанию, он вдруг задержался, вспомнив, потрясенный, что произношение ее было произношением образованной женщины.
II
С той же готовностью, что и остальные члены компании, Эндрю принял приглашение капитана Маршалла отобедать с ним по окончании похоронной церемонии. Это внесло приятное разнообразие в их монотонный распорядок, и они были благодарны капитану: подобные совместные трапезы за капитанским столом, продолжительные и довольно шумные, были хорошей компенсацией за однообразие застолий в кают-компании. Он откинулся на стуле, слегка осоловевший, довольный, и наблюдал за сидевшим напротив человеком, пассажиром Джеймсом Райдером. Райдер был до этого преуспевающим фермером в Восточной Англии, а теперь по совершенно необъяснимой причине решил вдруг поселиться в Новом Южном Уэльсе и вести там фермерское хозяйство. Эндрю про себя подумал, что это характеризует его как человека невероятно эксцентричного, хотя внешне он выглядел вполне нормальным. Он был типичным представителем своего класса: носил прекрасно скроенную одежду и безупречное белье. Хорошенькую хрупкую жену Райдера также пытались уговорить присоединиться к трапезе, но испытание, которому она подверглась во время церемонии на палубе в то утро, слишком утомило ее, и она отправилась прямо в каюту. За столом также отсутствовали интендант Хьюлет и юный лейтенант Робертс, четвертый помощник.Была середина дня, и застолье еще продолжалось. Они сытно поели, мадера была хороша и недостатка в ней не было. Настроение у них было приподнятое, хотя разговор уже второй раз обратился к той сцене, которую они наблюдали в полдень.
Судовой врач Брукс обратился к Райдеру:
— Боюсь, сэр, что ваша супруга будет испытывать большое неудобство в связи с утратой прислуги. Крайне неудачно…
Райдер кивнул в знак согласия:
— Боюсь, что это так, мистер Брукс.
Эндрю переводил взгляд с одного участника застолья на другого, желая уловить перемены в выражении лиц, когда беседа вернулась к этой теме. Диапазон возраста был от двадцати четырех лет лейтенанта Уайлдера до пятидесяти с гаком капитана.
Всего их было шестеро: капитан, Хардинг и Уайлдер, его первый и третий помощники, Брукс, Джеймс Райдер и сам Маклей.
Райдер катал по тарелке хлебные крошки, затем вдруг посмотрел прямо на капитана. Он прокашлялся.
— Мою жену интересует, капитан Маршалл, — сказал он, — есть ли на корабле среди ссыльных женщина по имени Сара Дейн?
За этими словами последовала тишина. Капитан осторожно наклонил графин над своим стаканом. Вино было доставлено на борт Райдером в Тенерифе и было необычайно высокого качества. Он пригубил его и поднял глаза на пассажира.
— Какое имя вы назвали, мистер Райдер?
— Сара Дейн, сэр.
Капитан посмотрел на своего первого офицера.
— Мистер Хардинг, вы не можете вспомнить этого имени в списке?
Хардинг покачал головой.
— На борту шестьдесят семь ссыльных женского пола, сэр. В данный момент я не в состоянии вспомнить это имя. — Он повернулся к Райдеру. — У вас какой-то особый интерес к этой женщине, сэр?
Райдер помедлил с ответом. Он нахмурился. Его загорелое лицо было испещрено морщинами и казалось грубым на фоне белоснежного белья, окружавшего его шею.
— Моя жена, как вам известно, плохо переносит морское путешествие. Она так часто вынуждена оставаться в каюте, что я не знаю, что станется с детьми теперь, когда Марта Баррат умерла. Она превосходно с ними справлялась, как вам известно.
Хардинг кивнул, ожидая продолжения.
Но заговорил Брукс. Голос его был одновременно холоден и тороплив:
— И это заставляет вас искать эту женщину, сэр? Вы намерены сделать из нее няньку для Эллен и Чарльза?
Эндрю почувствовал, как Райдер напрягся от подобного тона.
— У вас есть какие-нибудь возражения по этому поводу, мистер Брукс?
— Видите ли… — Врач заколебался. — Вы же се не знаете, не так ли?
— Лично — нет, — ответил Райдер. — Понаслышке.
К этому времени разговор заинтересовал всех. Эндрю заметил, что капитан подался вперед, поставив локти на стол и держа бокал обеими руками.
— Прежде чем мы сели на корабль в Плимуте, — сказал Райдер, — моя жена получила письмо от подруги, которая живет в Райе. Эта леди пишет о Саре Дейн, которая прислуживала в семье священника там и была приговорена к ссылке около года назад. Моя жена надеется, что эта молодая женщина может оказаться на борту. А если так, то у нее есть опыт работы по дому, что могло бы оказаться большой подмогой ей до окончания путешествия. Есть, конечно, сомнения, удалось ли ей пережить пребывание в тюрьме в Англии. — Он слегка приподнял плечи. — А возможно, она уже достигла Нового Южного Уэльса. Или, что тоже вероятно, она все еще ожидает отправки.
Брукс снова заговорил:
— Приговорена год назад, вы говорите? Тогда я бы не удивился, если бы она умерла. Тюрьмы в ужасающем состоянии, они кишат грызунами. Бродячие собаки не станут есть ту пищу, которой кормят заключенных. А когда разражается тюремная лихорадка, эти несчастные мрут как мухи.
Капитан Маршалл взглянул на своего гостя.
— Я побывал однажды в тюрьме, джентльмены, — конечно, не в силу необходимости. — Он подождал, когда смолкнет полагающийся в таких случаях смех. — Здание совершенно разваливалось, а смотрителю не давали денег на ремонт. Так что же, вы думаете, сделал этот тюремщик? Просто приковал узников к прочным стенам и дал остальным стенам вокруг них разваливаться.
Эндрю слушал с интересом. Он никогда не был на территории тюрьмы. Он знал, что смотрители там являются как бы владетельными князьями, а с узниками обращаются в соответствии с их материальными возможностями.
— То, что вы наблюдали, не представляется необычным, сэр, — вмешался Уайлдер. — Это случается часто. Что могут, в конце концов, поделать эти тюремщики? Им приходится жить за счет того, что им дают заключенные. Не могут же они содержать свои заведения, подобно постоялым дворам.
— Постоялые дворы! — рассмеялся Брукс. — На это рассчитывать уж точно не приходится! Поверьте мне, джентльмены, считайте, что вы ничего не видели, если не побывали в женской тюрьме. Иногда они втискивают в камеру, рассчитанную максимум на десятерых, по тридцать-сорок женщин. Я видел их там, почти голых, а те жалкие тряпки, что еще оставались на них, кишели вшами. У большинства из них не было денег, чтобы угостить тюремщика кружкой пива, поэтому их просто оставляли гнить, что с ними и происходило! — Он поспешно добавил: — Если мне когда-нибудь так не повезет, что я попаду в тюрьму, я надеюсь, это будет за достаточно большую сумму, которая позволит мне оплатить мое освобождение!
Некоторое время никто не нарушал молчания, казалось, все переваривали сказанное Бруксом. Беда была в том, подумал Эндрю, что все они, за исключением мистера Райде-ра, были в полусонном состоянии: жара, сытная долгая трапеза, обильное вино не способствовали серьезной беседе. Но Уайлдер заставил себя оживиться. Взглянув на него, Эндрю отметил про себя беспечно поднятую бровь, медленную нарочитую улыбку и подумал, не раздражает ли Райдера этот молодой человек.
— Ввиду того, что мы только что услышали, мистер Райдер, вы серьезно считаете хорошей идеей позволить одной из подобных женщин присматривать за вашей женой и детьми? — Уайлдер осмотрел компанию с легкой усмешкой. — Мы все знаем, что это за женщины. Ни для кого не секрет, что они расплачиваются с тюремщиками своим собственным телом.
Райдер моментально перешел в оборону.
— Я все же полагаю, что моя идея является здравой, мистер Уайлдер.
— Я бы этого не рекомендовал, сэр, поверьте, — пробормотал Уайлдер. — Все эти женщины — воровки.
Эндрю бросил быстрый взгляд на Райдера. Вот перед ним человек вполне зажиточный, фермер с приличным состоянием и образованием, а офицеры на «Джоржетте» все судачили меж собой на досуге, что может привлекать его в той пока только становящейся на ноги колонии, куда они направлялись, что заставляет его тащить жену и детей в это бесконечное путешествие, чтобы поселить их в конце концов среди дикарей и ссыльных в исправительной колонии.
— Именно таких воров и воровок назначит мне в услужение губернатор, когда мы достигнем Нового Южного Уэльса, — ответил Райдер, холодно взглянув на Уайлдера. — Я готов рискнуть, выбрав женщину на этом корабле. Моя жена должна иметь рядом кого-то, кто позаботится о детях. — Он обратился к капитану. — Капитан Маршалл, я смею рассчитывать на ваше разрешение выяснить, не находится ли на борту эта женщина?
— О, конечно, мистер Райдер! Конечно! — ответил капитан, почти не отрывая рта от бокала. Его макушка, с лысиной, окруженной седеющим пушком, была такой же розот вой и сияющей, как и щеки.
«Старый дурень», — подумал Эндрю. Капитан Маршалл был изрядно пьян, и его совершенно не интересовали возможные проблемы Райдера. Но чтобы отплатить за щедрость своего пассажира, так как мадера была поистине превосходна, он готов был оказать любую услугу. А неприятная обязанность выудить эту женщину из вонючей дыры между палубами выпадет одному из его бездарных офицеров. Эндрю показалось наиболее вероятным, что выбор падет на Брукса: именно в обязанности судового врача входил ежедневный обход помещений для узников. И вдруг до Эндрю дошло, что он сам может оказаться этим офицером. Боже избави! Он отчаянно надеялся, что блуждающий взгляд капитана остановится на Бруксе.
Но капитан снова наклонился в сторону Райдера:
— Да, мой дорогой сэр, я с вами вполне согласен. Если вам суждено иметь нянькой одну из этих женщин, лучше взять ее на службу сейчас — таким образом вы сможете извлечь из нее пользу как раз тогда, когда больше всего в ней нуждаетесь.
Эндрю добродушно заметил:
— Это может оказаться не таким плохим предложением, мистер Райдер. Не все они закоренелые преступники. Так, в трюме есть браконьеры и проповедники, несогласные с главенствующей церковью. Вряд ли их можно назвать преступниками.
— Как же их тогда называть? — спросил Уайлдер.
— Ну… — начал Эндрю. — Я бы не стал называть преступником человека только потому, что он проповедует иную веру, или потому, что он украл курицу, другую.
— Необдуманные слова, мистер Маклей! — сказал Хардинг с улыбкой. — Лишний проповедник там, лишний сям — это не страшно. Но подумайте о сотнях проповедников и о тысячах браконьеров и воров, крадущих домашнюю птицу, — это совсем иное дело… Да если подобных людей оставить безнаказанными, они скоро посчитают себя не хуже своих господ. Из-за таких вот настроений и случилась революция во Франции. Насколько я понимаю, это все началось оттого, что король, проявив слабость, собрал там их всех вместе и дал им понять, что они смогут участвовать в управлении. И они, разумеется, при первой же возможности захватили власть, теперь королевская семья заключена в Тюильри, а судя по темпераменту этих французиков, все может кончиться для них гильотиной. — Он помолчал, а затем твердо заключил: — И с чего все это началось? Наверняка с освобождения от наказания какого-нибудь там браконьера и с того, что разрешили каким-то типам бродить по стране и сеять смуту.
Райдер кивнул в знак согласия.
— Я считаю, что правосудие должно вершиться. Порой закон бывает действительно суров к беднякам. Но бунт зреет в массах, и их следует учить, что они не смеют нарушать закон и при этом рассчитывать на безнаказанность. Эти агитаторы опасны. Только дай им шанс — и они свергнут короля вместе с правительством. Возьмите, например, этого негодяя Тома Пейна… Его «Права человека» — этот документ настолько пропитан изменой, что автор заслуживает повешения.
Брукс, рискнув услышать обвинение в якобинских настроениях, заметил:
— Все, чего добивался Том Пейн, — это представительное правительство и пенсии по старости.
— Том Пейн хотел добиться упразднения монархии и Палаты лордов, — сказал Хардинг. — Он хотел, чтобы бедняки получали образование, не соответствующее их положению, и он был бы рад, если бы нами стала управлять банда батраков, как сейчас в Париже.
— Только взгляните на влияние, которое проповеди Пейна и французская революция оказали на Ирландию! — сказал Райдер. — Вульф Тоун — сумасшедший головорез! А ирландцы еще далеко не покончили со своим восстанием, поверьте мне!
Эндрю сказал, размышляя вслух:
— Вряд ли будет справедливо винить французскую революцию в агитации в Ирландии. По-моему, ирландцам просто не нравится, что их страной правят английские солдаты. А что касается самой Англии, мистер Райдер, не кажется ли вам, что Огораживание, которое согнало крестьян с их земель и загнало их на фабрики, является истинной причиной недовольства? Многие из тех, кто до этого был счастлив и доволен, не может сейчас даже заработать на жизнь. Вот почему они воруют и браконьерствуют.
При этих словах капитан поднялся из-за стола.
— Да, они воруют и браконьерствуют, за что совершенно правомерно ссылаются в Ботани-Бей. Только дай им почувствовать хоть раз, что они могут делать это безнаказанно, и настанет конец порядку и порядочности.
— Вы, несомненно, правы, сэр, — сказал Эндрю. — Я не говорил, что их не следует наказывать. Но я не вижу порядка в том законе, который осуждает убийцу к повешению или пожизненной ссылке в Ботани-Бей и назначает то же самое наказание за нелегальный отлов одного-двух зайцев. В этом нет здравого смысла.
Хардинг хихикнул.
— Вы рассуждаете, как член парламента от вигов, Маклей! Вы, небось, станете говорить о реформе законодательства, если вас послать в Вестминстер?
Все засмеялись. Эндрю ответил вполне дружелюбно:
— Я становлюсь сторонником реформ только за бутылкой вина. Боюсь, что в другое время судьба ближнего меня совсем не беспокоит.
— Очевидно, — протянул Уайлдер, — не стоит ожидать серьезных политических взглядов или реформ от шотландского фермера, заделавшегося моряком.
Эндрю, совершенно этим не обескураженный, обернулся к нему.
— Возможно, шотландские фермеры и мало понимают в политике, по крайней мере по вестминстерским стандартам, но от этого мои слова насчет того, что не каждый из наших узников — преступник и не каждая женщина — шлюха, не становятся неверными. Мне кажется, миссис Райдер готова попробовать взять в услужение одну из женщин, и, вполне вероятно, она найдет себе подходящую.
Капитан Маршалл посчитал, что они уделили достаточно времени неприятному разговору, и поднялся из-за стола. Остальные последовали его примеру.
— Превосходное вино, мистер Райдер, — пробормотал он, поклонившись.
Райдер также отвесил поклон.
Капитан оглядел собравшихся офицеров. По лицу его блуждала улыбка. Он слегка наклонился вперед, опираясь о стол кончиками пальцев.
— Ну, мистер Маклей, вы, кажется, выступаете защитником узников. В таком случае, я полагаю, вы окажетесь наилучшей кандидатурой для того, чтобы выяснить насчет этой женщины, Сары Дейн.
Эндрю напрягся, кровь бросилась ему в лицо.
— Есть, капитан!
— А если ее на борту нет, — продолжал капитан, — я уверен, мы можем доверить выбор женщины вам. Не правда ли, джентльмены?
Эндрю заметил скрытые усмешки и услышал хор согласия.
— Есть! — сказал он.
Капитан снова поклонился Райдеру:
— Прошу передать мой привет вашей жене, сэр. Я уверен, что мистер Маклей сделает все возможное, чтобы оказать ей услугу. — Он отодвинул стул и отступил от стола. — Благодарю вас, джентльмены.
Прошел чае, прежде чем Эндрю отправил одного из гардемаринов за списком ссыльных женщин на борту судна. Он сидел в кают-компании, стол перед ним был завален картами и бумагами. У него была масса дел, но приказ капитана нельзя было откладывать, как бы он ни проклинал судьбу за то, что она избрала его для выполнения этой миссии. Черт побери старика Маршалла!
Дверь открылась, и он поднял голову. Вошел самый младший из гардемаринов с книгой в кожаном переплете под мышкой.
Эндрю протянул за ней руку.
— Хорошо, Уильямсон, благодарю.
— Есть, сэр!
Юноша вышел.
Двое других присутствовавших в кают-компании, Брукс и Уайлдер, подошли к столу.
Эндрю отодвинул карты и бумаги и с неохотой открыл книгу.
— Проклинаю тот миг, когда старику пришла мысль выбрать именно меня.