Гэвриел Гай. Древо Жизни

   Дженнифер улыбнулась и внимательно на него посмотрела. Зеленые глаза ее стали серьезными.
   — А как ты потерял глаз?
   — Это случилось во время последней войны с Каталом, — просто ответил он. — Тридцать лет назад.
   — Так ты здесь с тех пор?
   — Гораздо дольше. Лорин вот уже сорок лет как стал магом.
   — Ну и что? — Она не видела связи.
   И Мэтт объяснил ей. Почему-то им вообще удивительно легко было общаться друг с другом в то утро, к тому же красота Дженнифер и раньше развязывала языки многим неразговорчивым мужчинам.
   Она завороженно слушала — как и Пол три ночи назад — рассказ о том, как Амаргин познал Небесную премудрость, какие прочные узы связывают навеки мага и его Источник и как действует этот самый совершенный союз во Вселенной.
   Когда Мэтт умолк, Дженнифер была так переполнена впечатлениями, что даже немного прошлась по залу, пытаясь успокоиться и хотя бы немного осмыслить только что узнанное. Этот немыслимый союз представлялся ей куда более прочным и всеобъемлющим, чем, скажем, брак, ибо касался самых основ человеческого бытия. Ведь маг, судя по тому, что только что рассказал ей Мэтт, без своего Источника был всего лишь вместилищем неких знаний, совершенно лишенным магических сил, могущества. А Источник…
   — Неужели ты добровольно отказался от собственной независимости? — вырвалось у Дженнифер, и она резко повернулась к гному. Этот вопрос прозвучал почти как вызов.
   — Не совсем так, — мягко возразил он. — Всегда ведь хотя бы частично отказываешься от собственной независимости, когда с кем-то делишь свою жизнь, верно? Но при этом связи между людьми становятся только глубже, и это отчасти компенсирует…
   — Но ведь ты был королем! И ты отрекся…
   — Это случилось значительно раньше, — прервал ее Мэтт. — Задолго до того, как я познакомился с Лорином. Я… предпочитаю не говорить на эту тему.
   Ей стало стыдно.
   — Прости, — прошептала она. — Я так на тебя насела!
   Лицо гнома исказилось, но теперь она уже знала, что это он так улыбается.
   — Ничего, — сказал он. — И вообще это уже неважно. Слишком старая рана.
   — Все это так странно, что у меня просто голова кругом! — воскликнула Дженнифер.
   — Я знаю. Даже здесь очень многие нас шестерых не понимают. Как не понимают и того закона, которому подчиняется Совет магов. Нас боятся, уважают, но любят крайне редко.
   — А что это за закон? — спросила девушка. Мэтт помолчал, потом предложил:
   — Давай-ка пройдемся, и я расскажу тебе одну историю, но предупреждаю: рассказчик из меня неважный. Наши певцы и сказители куда лучше владеют словесным ткачеством, так что…
   — Ничего, я все-таки попробую послушать именно тебя, — улыбнулась ему Дженнифер.
   И они снова двинулись по кругу мимо прекрасных витражей Делевана.
   — Четыре столетия назад, — начал Мэтт, — наш Верховный правитель сошел с ума. Звали его Вайлерт, и был он единственным сыном Лерната, последнего короля Бреннина, умершего на Древе Жизни.
   Вопросы так и роились у нее в голове, однако она сдержалась.
   — Вайлерт, — продолжал гном, — в детстве обладал блестящими способностями. Во всяком случае, так говорится в летописях. Но, похоже, что-то в нем надломилось после смерти отца и восшествия на трон. Какой-то темный цветок расцвел в его мозгу — так говорят гномы, когда случается нечто подобное.
   Первым магом при Вайлерте стал Нильсом, чьим Источником была женщина по имени Айдин. Она любила Нильсома всю жизнь — так утверждают летописи. — Мэтт умолк. Похоже, ему было жаль, что он начал этот рассказ. Но вскоре гном снова заговорил. — Нечасто Источником у мага становилась женщина — отчасти потому, что в Гуин Истрат жрицы Даны непременно прокляли бы любую, которая осмелилась так поступить. Так что это всегда было редкостью. А после Айдин и вовсе почти не встречалось.
   Гном снова помолчал. Дженнифер внимательно на него посмотрела, но лицо его было совершенно бесстрастным.
   — Много темных дел натворил Вайлерт в своем безумии. Вскоре пошли даже разговоры о гражданской войне, поскольку его люди стали по ночам совершать налеты на дома мирных людей и забирать оттуда детей обоего пола. Детей они доставляли во дворец, а потом их больше никто и никогда не видел. И слухи о том, что король делал с этими детьми, были хуже некуда. Во всех этих гнусностях Нильсом был с королем заодно, а кое-кто утверждал даже, что король поступал так по его, Нильсома, наущению. В общем, Вайлерт и Нильсом вплетали в жизнь все больше и больше темных нитей, однако Нильсом — вместе с Айдин, разумеется, — обладал таким невероятным могуществом, что никто не осмеливался открыто бросить ему вызов. А я считаю, — и гном впервые повернулся к Дженнифер лицом, — что и он тоже был безумен, как Вайлерт, только безумие его было холодным, а потому куда более опасным. Впрочем, все это случилось давным-давно, да и летописи сохранились далеко не все: многие из ценнейших старинных книг были уничтожены во время войны, ибо война в конце концов все-таки разразилась. А все потому, что однажды Вайлерт и Нильсом дошли до того, что предложили срубить Древо Жизни, растущее в Священной роще.
   И тогда восстал весь Бреннин. Однако войска Вайлерта остались ему верны. Да и Нильсом, как я уже говорил, был невероятно силен, сильнее остальных пяти магов Бреннина, вместе взятых. К тому же перед самой войной в королевстве в живых остался лишь один маг из пяти, не считая самого Нильсома. Остальные четверо были найдены мертвыми. Мертвы были и их Источники.
   И началась гражданская война. В стороне остался только Гуин Истрат. А герцоги Родена и Сереша, хранители Северной и Южной твердынь, мирные землепашцы, горожане и моряки Тарлинделя — все пошли войной на Вайлерта и Нильсома.
   Но сил у них оказалось недостаточно. Могущество Нильсома, подкрепленное любовью Айдин, превосходило могущество любого мага со времен Амаргина, и он сеял смерть и разруху всюду, где люди осмелились восстать против него и короля, и поля Бреннина пропитались кровью, брат разил брата, а Вайлерт, довольный, смеялся в Парас-Дервале…
   И снова Мэтт умолк и некоторое время не мог вымолвить ни слова, но когда он заговорил, голос его звучал ровно:
   — Та битва состоялась на холмах, что высятся меж западной окраиной Парас-Дерваля и Священной рощей. Вайлерт, говорят, собирался с самой высокой башни смотреть, как Нильсом поведет его войска к окончательной победе, уверенный, что уж тогда никто, кроме мертвых, не помешает им уничтожить Древо Жизни.
   Но на заре к Нильсому пришла Айдин и сказала ему, своему любимому, что не желает более оставаться его Источником, ибо дело, которое он затеял, неправое. И, сказав так, она выхватила нож, перерезала себе вены и умерла от потери крови.
   — Ох нет… — прошептала Дженнифер. — О, Мэтт!
   Он, казалось, не слышал.
   — После этого почти нечего и рассказывать, — сказал он, по-прежнему странно ровным голосом. — Нильсом утратил свое могущество, армию Вайлерта обратили в бегство, и его воины, побросав свои мечи и копья, запросили пощады и перемирия. Нильсом же на перемирие не пошел и в итоге был убит тем самым, последним из оставшихся в живых, магом. Вайлерт бросился с башни и разбился насмерть. Айдин похоронили с большими почестями неподалеку от леса Морнира, а затем в этом зале был коронован герцог Лагос из Сереша.
   Они завершили круг и снова присели на скамью, стоявшую под самым западным, ближайшим к трону витражом. Светлые волосы Колана у них над головой отливали золотом в солнечных лучах, лившихся в окно.
   — Мне осталось только сказать, — теперь Мэтт Сорин смотрел ей прямо в глаза, — что когда маги и их Источники собираются среди зимы на Совет, то мы всегда с особым чувством проклинаем даже само имя Нильсома.
   — Еще бы! — воскликнула Дженнифер.
   — Как и имя Айдин, — прибавил гном тихо.
   — ЧТО?!
   Но Мэтт смотрел на нее по-прежнему спокойно; он и глазом не моргнул, твердо заявив:
   — Она предала своего мага! А по законам нашего ордена нет более страшного преступления. Нет и быть не может. И не имеет значения, что послужило причиной предательства. Каждый год Лорин и я проклинаем ее имя и делаем это совершенно искренне. И каждый год, — это он сказал совсем тихо, с нежностью, — как только весной начинают таять снега, мы кладем первые подснежники на ее могилу.
   Не выдержав его спокойного пристального взгляда, Дженнифер отвернулась. Она с трудом сдерживала слезы. Ах как далеко был сейчас ее родной дом! Как сложно и странно было все то, что ее окружало здесь!
   Ну почему, почему, за что они проклинают эту несчастную женщину?! Какая странная жестокость… Слишком тяжело было сейчас у нее на сердце, и Дженнифер поняла, что ей совершенно необходима какая-то физическая разрядка. Хорошо бы проплыть, например, метров пятьдесят — отлично прочищает мозги — или еще что-нибудь в этом роде. А еще лучше было бы…
   — Знаешь, Мэтт, — призналась она, — мне просто необходимо что-нибудь СДЕЛАТЬ! Хотя бы немного размяться, что ли. Может быть, здесь найдутся свободные лошади и мы с тобой немного прокатимся верхом?
   И — вот уж совершенно неожиданно! — суровости во взгляде Мэтта как не бывало. Мало того, к ее невероятному изумлению, он смутился и покраснел.
   — Конечно, лошади найдутся… — как-то неловко промямлил он, — да только, боюсь, я не смогу составить тебе компанию… Гномы никогда не ездят верхом ради удовольствия. Впрочем, почему бы тебе не поехать с Лаэшей и Дрансом?
   — О'кей, — согласилась было она, но тут же заколебалась: ей не хотелось с ним расставаться.
   — Ты прости: я тебя растревожил, — сказал Мэтт. — Эту историю действительно тяжело слушать.
   Дженнифер покачала головой:
   — А еще тяжелее рассказывать. Куда тяжелее! Спасибо, что поделился со мной. Я очень тебе за это благодарна. — Она быстро нагнулась, поцеловала его в щеку и бегом бросилась искать Лаэшу, оставив обычно довольно флегматичного гнома в состоянии полной растерянности.
   Вот так и случилось, что три часа спустя две женщины и один мужчина, ехавшие верхом, оказались на вершине одного из холмов к востоку от города и, не веря собственным глазам, остановили усталых лошадей, потому что навстречу им вышла группа совершенно неземных созданий, чья походка была так легка, что даже травы не пригибались к земле у них под ногами.
   — Добро пожаловать! — сказал тот, что шел впереди. Он остановился и низко поклонился им. На солнце его длинные светлые волосы отливали серебром. — Как славно выткался этот миг! — Его голос звучал, как музыка, легким эхом отдаваясь от окрестных холмов. Смотрел он при этом исключительно на Дженнифер. И она заметила, что у Дранса, стоявшего с нею рядом, у этого грубоватого и в высшей степени приземленного вояки, по исказившемуся лицу текут светлые слезы.
   — Не угодно ли вам спуститься к нам в рощу и попировать вместе с нами нынче вечером? — спросил незнакомец с серебряными волосами. — Мы были бы очень рады. Меня зовут Брендель с Кестрельской марки. Мы — светлые альвы из Данилота.
 
   Обратный путь в Бреннин оказался на удивление легким; словно неведомая сила перенесла их через реку и подняла на отвесный утес северного берега Саэрен. Гибкий, подвижный Эррон снова переправлялся первым, и это он вбил железные колышки в скалу, чтобы легче было взбираться остальным.
   Они вскочили на коней и понеслись — теперь уже на север — по пыльным дорогам великого королевства. Все были возбуждены и говорили невпопад. Потом Колл затянул песню, и, присоединившись к нестройному хору своих товарищей, Кевин пытался и не мог припомнить, когда еще в жизни чувствовал себя таким же счастливым. После того случая на реке их с Полом, похоже, в отряде стали окончательно считать своими, что для него было очень важно, ибо он уважал этих людей. С Эрроном они сдружились вообще очень быстро, как, впрочем, и с Карде, который, распевая во все горло, скакал сейчас по левую руку от Кевина. Пол, ехавший справа от него, правда, не пел, но и несчастным не выглядел, к тому же ни голоса, ни слуха у него все равно отродясь не было.
   Чуть за полдень они подъехали к той самой таверне, где останавливались в первый раз. Дьярмуд объявил привал и велел всем «быстренько перекусить и выпить по кружке пива», однако «кружка пива» тут же, разумеется, превратилась, исходя из общего настроения, в целую череду кружек, которые были выпиты далеко не так уж и «быстренько». Но Кевин успел заметить, что Колл сразу уже куда-то исчез.
   Затянувшийся привал грозил тем, что они наверняка опоздают на пир, который должен был состояться в Большом зале сегодня вечером. Но Дьярмуду, похоже, было на это наплевать.
   — Сегодня вечером соберемся лучше в «Черном кабане», друзья мои, — весело заявил он, сидя во главе стола. — У меня нет ни малейшего желания играть роль наследника престола. Сегодня я хочу отпраздновать свою победу вместе с вами, а придворный этикет пусть соблюдают другие. Повеселимся же в свое удовольствие! Готовы ли вы выпить со мною за Черную Розу Катала?
   И Кевин веселился от души и пил вместе со всеми.
 
   Кимберли опять приснился тот же сон: те же камни, то же кольцо, тот же ветер… и та же щемящая тоска в сердце. И снова она проснулась, стоило словам заклятия слететь с ее губ.
   Вскоре она, правда, опять уснула, и оказалось, что ее уже поджидает другой сон, точно прятавшийся где-то на дне неведомого пруда.
   Теперь она попала в покои короля Айлиля и увидела, что он беспокойно мечется во сне на своей постели, а юный паж, прикорнувший в уголке, спит крепко и спокойно. Потом Айлиль вдруг проснулся и долгое время лежал неподвижно в темноте, дыша неровно, с трудом. Через некоторое время он, как бы нехотя, поднялся с постели, зажег свечу и пошел с ней в глубь спальни, где Ким увидела небольшую дверцу. Айлиль отворил ее, и за ней оказался коридор, по которому она, невидимая и бесплотная, последовала за королем. В коридоре было совершенно темно, его освещало лишь колеблющееся пламя свечи, которую король держал в руке. Затем он — и она вместе с ним — остановился у другой двери, в которой был сделан глазок, прикрытый шторкой.
   Айлиль заглянул в глазок, и она тоже каким-то образом заглянула туда с ним вместе и увидела то, что видел и он: белый священный огонь нааль и над ним, на невысокой подставке, — сияние темно-синего Сторожевого Камня, созданного Гинсератом.
   Ким снилось, что Айлиль долго не мог оторвать глаз от синего Камня, а потом и она сама снова подошла к двери и снова, приподнявшись на цыпочки, заглянула в глазок.
   И НЕ УВИДЕЛА НИКАКОГО КАМНЯ, И ЗА ДВЕРЬЮ ЦАРИЛ МРАК!
   Охваченная ужасом, она смотрела вслед королю, бредущему назад в спальню, и вдруг увидела в дверях знакомую темную фигуру. Это был Пол, явно поджидавший Айлиля.
   С застывшим, точно высеченным из камня лицом, он протянул руку, и Ким увидела у него на ладони шахматную фигуру — белого короля, который был сломан. И вдруг отовсюду полилась музыка, которую Ким никак не могла вспомнить, хотя знала, что непременно должна это сделать. Айлиль что-то сказал, но она не расслышала его слов, потому что их заглушала музыка, а потом заговорил Пол, и ей очень, очень нужно было услышать, что именно он говорит, но музыка… Король что-то отвечал Полу, подняв свечу высоко над головой, но она по-прежнему не могла, не могла, не могла…
   А потом вдруг все взорвалось и исчезло — и раздался вой собаки, такой громкий, что, казалось, заполнил всю Вселенную.
   И Ким проснулась навстречу утру, солнечному свету и запаху готовящейся на очаге еды.
   — С добрым утром, — сказала ей Исанна. — Иди скорей, поешь, пока Малка твой завтрак не стащила. А потом я кое-что тебе покажу.
 
   Колл на своем чалом жеребце присоединился к ним, когда они уже ехали по дороге на север. Пол Шафер, придержав коня, поехал с ним рядом.
   — Проявляешь бдительность? — спросил он. Глаза Колла над сломанным носом смотрели настороженно.
   — Не то чтобы… Но он велел кое-что сделать.
   — Что, например?
   — Тот человек, конечно, должен был умереть, но его жене и детям можно было немного помочь.
   — Значит, ты им заплатил за его смерть? Так вот почему мы столько времени проторчали в этой таверне! Он просто дал тебе время, а вовсе не потому, что вдруг захотел выпить пива, так?
   Колл кивнул.
   — Хотя ему, конечно, часто хочется и просто выпить, — сухо заметил он. — Но Дьярмуд крайне редко что-либо делает без определенной на то причины. Ты мне лучше вот что скажи, — продолжал он, ибо Шафер не проронил более ни слова, — ты что, считаешь, он неправильно поступил?
   Пол с невозмутимым видом продолжал молчать.
   — А ведь Горлас непременно повесил бы его! — с упреком сказал Колл. — Мало того, на куски бы велел разорвать. А семью этого несчастного земли бы лишили. Зато теперь его старший сын будет служить у нас, в Южной твердыне, и станет отличным воином! Неужели ты и впрямь так уж осуждаешь Дьярмуда?
   — Нет, — задумчиво ответил Пол. — Не осуждаю. Я просто подумал, что в такое голодное страшное время этот крестьянин, возможно, нарочно совершил подобное «предательство», ибо оно казалось ему наилучшим способом как-то обеспечить семью… А у тебя есть семья, Колл?
   На все это верный помощник Дьярмуда, у которого семьи, разумеется, не было, ответа так и не нашел, хотя ему очень нравился этот странный человек, гость их страны, и он все старался понять и полюбить его. И они продолжали молча ехать на север под жарким полуденным солнцем, глядя, как по обе стороны дороги исходят знойным маревом поля, а дальние холмы расплываются в туманной дымке, точно мираж или надежда на дождь.
 
   Дверца потайного люка под столом была совершенно незаметна, пока Исанна, опустившись на колени и приложив к полу ладонь, не произнесла слова магического заклинания. За дверцей открылась лестница ступенек в десять, ведущая вниз. Стены подземелья, сложенные из необработанных каменных глыб, были влажны. Из стен торчали металлические рожки для факелов, но ни одного факела видно не было, а откуда-то снизу исходило бледное сияние. Все больше удивляясь, Ким спустилась туда вслед за Исанной и кошкой Малкой.
   Помещение внизу оказалось совсем небольшим. Это было даже не подземелье, а нечто вроде погреба, в котором была устроена маленькая комнатка. Здесь, как полагается, имелись кровать, стол и стул, а на каменном полу лежал тканый ковер. На столе были разбросаны какие-то старинные пергаменты и книги, судя по виду, очень ветхие. А у самой дальней стены комнатки стоял шкаф со стеклянными дверцами, и внутри его что-то светилось, точно пойманная звезда.
   Голос старой ясновидящей звучал как-то особенно торжественно, когда она наконец заговорила:
   — Каждый раз, когда я вижу это… — И она почти перешла на шепот. — Это Венец Лизен! — Она подошла к шкафу. — Его сделали для нее светлые альвы в те времена, когда Пендаранский лес не успел еще стать тем местом, которого все страшатся. И она надела этот Венец, когда был построен Анор, и стояла в нем на той башне над морем, и от нее исходило такое сияние, точно во лбу у нее горела звезда, и благодаря этому сиянию Амаргин легко мог найти путь домой, возвращаясь из Кадер Седат…
   — Но он так и не вернулся. — Ким прошептала эти слова, и все же собственный голос показался ей недопустимо громким. — Эйлатин показал мне, как это было. Я видела, как умерла Лизен. — Венец перед ней был из чистейшего золота, но исходивший от него свет казался почти белым, светлее лунного луча.
   — Она умерла, и Пендаран так этого и не простил, — сказала Исанна. — Ее смерть — одна из величайших печалей, какие когда-либо знал мир. Столь многое переменилось в нем с тех пор… даже этот свет. Когда-то он был ярче и имел цвет надежды — так говорили те, кто видел его, когда Венец только еще был сделан. А потом Лизен умерла, и лес переменился, и весь мир тоже переменился, и теперь свет Венца скорее напоминает печальный отсвет невосполнимой утраты… И все же для меня это самая прекрасная вещь на свете. Это сам Свет, противостоящий Тьме.
   И Ким спросила у седовласой провидицы:
   — А почему он здесь? Почему спрятан под землей?
   — Его принес мне Радерт за год до своей смерти. Когда он отправился на поиски Венца, я об этом не знала… Ведь Венец исчез, когда Лизен бросилась в море. Исчез на долгие годы, и Радерт никогда не говорил, что собирается отыскать его и привезти назад. Это путешествие отняло у него много сил, состарило его. Что-то во время него случилось такое, о чем он так и не смог мне рассказать. Только попросил меня сохранить Венец, спрятав его здесь, и вместе с ним — еще два предмета, обладающие большой магической силой. И он велел мне хранить их до тех пор, пока я не увижу в вещем сне, кому их следует передать. «Той, что будет носить Венец после Лизен, — сказал мне Радерт, — придется преодолеть самый темный из всех путей, что выпадают на долю детей Земли и звезд». И ничего к этим словам не прибавил. Так что Венец ждет здесь — ждет вещего сна.
   Кимберли вздрогнула. Неведомое чувство охватило ее; будто вся кровь ее пела, свидетельствуя о том, что слова покойного мага были истинным пророчеством. И она уже чувствовала, что на нее наваливается некое тяжкое новое бремя… «Пожалуй, это уж чересчур», — решила она и, с трудом оторвав взгляд от Венца, спросила:
   — А каковы были два других волшебных предмета?
   — Во-первых, конечно, бальрат. Тот камень, что в кольце у тебя на руке.
   Ким поднесла руку к глазам. Пока они говорили, камень войны стал светиться ярче. Красное сияние, исходившее от него, как бы пульсировало.
   — Наверное, с ним Венец говорит, — пояснила Исанна. — Он всегда начинает здесь так ярко светиться. Я и держала их рядом друг с другом, пока не увидела во сне тебя с этим кольцом на пальце. С тех пор я знала, что грядет час камня войны, и боялась его пробуждающегося могущества, которое могло вызвать на свет такие силы, которые мне не сдержать. Вот почему я призвала Эйлатина и, связав его заклятием, приказала ему охранять этот камень. Я приказала ему это именем красного огня, что горит в чашечке цветка баннион…
   — Когда это было?
   — Да уж лет двадцать пять прошло, а может, и больше.
   — Но… ведь я тогда еще даже не родилась!
   — Я знаю, детка. Сперва мне привиделись твои родители — в самый первый день их знакомства. А потом уж я увидела и тебя — с бальратом на пальце. Наш дар ясновидения в том и заключается, что мы спокойно перешагиваем порой через узелки и извивы нитей Времени, раскрывая спрятанные и затерянные среди них тайны. Это нелегкий дар, тяжкое могущество. Впрочем, ты и сама уже знаешь, что порой управлять им совершенно невозможно.
   Ким обеими руками откинула с лица густые каштановые волосы. Ее лоб пересекли сразу несколько морщин — свидетельства напряжения и тревоги; в ясных серых глазах появилось загнанное выражение.
   — Это я действительно уже знаю, — проговорила она задумчиво. — Хотя все время пытаюсь как-то с этим справиться. Но вот чего я совсем не могу… Я никак не пойму, зачем ты показала мне Венец Лизен.
   — Неправда, — возразила Исанна. — Если не станешь ДУМАТЬ, то непременно это поймешь. Я показываю тебе Венец для того, что, возможно, именно тебе выпадет доля увидеть во сне, кому теперь предстоит носить его.
   Некоторое время обе молчали, потом Ким сказала:
   — Но мой дом не здесь, Исанна!
   — Между нашими мирами существует мост. Дитя мое, я ведь рассказываю тебе то, что ты и без меня уже знаешь.
   — В том-то и дело! Я начинаю понимать, кто я для вас такая! Я ведь видела то, что выткал для меня Эйлатин. Но я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не из вашего мира — ни по крови, ни по корням! Я даже почти не знаю, где они, его корни; во всяком случае, не знаю этого так, как это знаешь ты, и как, должно быть, знали все прочие ясновидящие Бреннина. Как же я должна… как я могу ХОТЯ БЫ осмелиться и назвать вслух того, кому предстоит носить Венец Лизен? Я же здесь чужая, Исанна!
   Она тяжело дышала. Старая женщина долго смотрела на нее, потом улыбнулась.
   — Это только пока. Ты ведь только что пришла к нам. И ты права насчет своего несовершенства, но будь покойна. Это всего лишь вопрос времени. — Ее голос и взгляд излучали нежность, когда она произнесла свою вторую ложь — и нежностью скрыла ее, точно щитом.
   — Вопрос времени?! — вскричала Кимберли. — Неужели ты не понимаешь? Я здесь ВСЕГО на две недели! Как только найдется Дейв, мы отправимся домой.
   — Возможно. И все равно мост между нашими мирами существует, и я действительно видела во сне, что кольцо с бальратом было у тебя на руке. И я всем своим сердцем — сердцем старой женщины, а вовсе не зрением ясновидящей! — чувствую, что и в твоем мире может возникнуть потребность в провидице, прежде чем Гобелен Грядущего будет до конца выткан великим Ткачом.
   Кимберли открыла было рот, но так ничего и не сказала. Потому что это действительно было ЧЕРЕСЧУР: слишком много всего, слишком быстро и слишком тяжело…
   — Извини, — только и смогла она вымолвить и стремглав бросилась по лесенке наверх, за дверь, прочь от этого дома — туда, где солнечный свет, и голубое небо, и деревья, и дорожка, по которой можно сбежать на берег озера к самой воде. И остаться в одиночестве — какое счастье, что никто не пошел за ней следом, — и немного постоять, бросая в воду камешки и твердо зная, что это именно камешки, просто камешки, и никакой зеленый дух с мокрыми длинными волосами не вынырнет в ответ на эти всплески из озера, чтобы снова переменить ее жизнь!