Гэвриел Гай. Тигана

   Все знали, что она лучше всех видит в темноте, и поэтому Маттио поставил ее здесь, у двери, следить за дорогой в ожидании того, кто, как сказал Донар, возможно, придет.
 
   Сезон выдался сухим: крепостной ров, как он и ожидал, обмелел. Когда-то, давным-давно, лордам замка Борсо нравилось заселять свои рвы созданиями, которые могли убить человека. Но Баэрд ничего такого не ожидал встретить; те времена давно миновали.
   Он перешел ров вброд, погрузившись до бедер, под высокими звездами и при слабом свете Видомни. Было холодно, но его уже много лет не волновала погода. Как не беспокоило его и то, что он бродит в ночь Поста. За долгие годы это уже стало его собственным ритуалом: он знал, что по всей Ладони соблюдаются священные дни и люди ждут в тишине и темноте за стенами своих домов, и это давало ему то глубокое ощущение одиночества, в котором нуждалась его душа. Его неодолимо влекло к этому ощущению, когда он двигался по затаившему дыхание миру, который словно лежал, скорчившись, в первобытной тишине под звездами, и ни один огонек, созданный смертным, не бросал отблеск на небо. Горели лишь те огни, которые боги Триады сотворили сами с помощью небесной молнии.
   Если в ночи действительно бродили призраки и духи, ему хотелось их увидеть. Если мертвые из прошлого ходили по земле, ему хотелось попросить у них прощения.
   Его собственная боль была вызвана картинками прошлого, которые не отпускали его. Исчезнувшая безмятежность, светлый мрамор под лунным светом, таким, как этот; изящные портики, построенные с такой гармонией, что можно потратить целую жизнь на ее изучение и понимание; тихие разговоры, услышанные и почти что понятые засыпающим в соседней комнате ребенком; уверенный смех, затем свет утреннего солнца в знакомом дворике и твердая, сильная рука скульптора на его плече. Рука отца.
   Потом огонь, кровь и пепел на ветру, покрасневшее полуденное солнце. Дым и смерть, разбитый на осколки мрамор, голова бога, летящая по воздуху, потом падающая на опаленную землю, словно булыжник, потом безжалостно растертая в пыль, в тонкий песок. Как песок тех пляжей, по которым он позже в тот год бродил в темноте, бесконечных и бессмысленных, тянущихся вдоль холодного, равнодушного моря.
   Такими были мрачные видения, спутники его ночей, эти и другие, без конца, на протяжении почти девятнадцати лет. Он нес на себе, словно тащил телегу вместо лошади, словно круглый камень в сердце, образы своего народа, его разрушенного мира, его уничтоженного имени. Поистине уничтоженного: звук его уплывал с годами все дальше от мира людей, подобно отливной волне, убегающей прочь от берега в серые часы зимнего рассвета. Очень похоже на отлив, но все же не отлив, потому что отливы сменяются приливами.
   Он научился жить с этими картинками, ибо у него не было выбора, разве только сдаться. Умереть. Или уйти в безумие, как его мать. Он мерил себя своими горестями; знал их так же хорошо, как другие люди знают форму своих ладоней.
   Но одно воспоминание, которое могло заставить его бодрствовать, могло полностью изгнать из покоев сна и лишить отдыха, могло прогнать его из-под крыши, как тогда, в разрушенном городе, не имело отношения ко всему остальному. Это не было ни воспоминание о погибшем великолепии, ни картины смерти и потери, а воспоминание о любви среди того пепла и руин.
   При воспоминании о весне и лете вместе с Дианорой, с его сестрой, его крепостные стены рушились в темноте.
   И тогда Баэрд уходил в ночь, бродил по Ладони под двумя лунами, под одной луной, или под одними звездами. Среди поросших вереском холмов Феррата, или спелых виноградных лоз осеннего Астибара или Сенцио, вдоль укутанных снегом склонов Тригии, или здесь, в ночь Поста, в начале весны в горах.
   Он уходил и бродил в окутавшей его темноте, вдыхал запах земли, чувствовал почву под ногами, слушал голос зимнего ветра, ощущал вкус винограда или освещенной луной воды, лежал без движения в ветвях лесного дерева и наблюдал за охотой ночных хищников. И очень редко, если его подкарауливал разбойник или наемник, Баэрд убивал. Он становился еще одним воплощением ночного хищника, осторожного и быстро исчезающего. Еще одной разновидностью призрака, так как часть его умерла вместе с погибшими у реки Дейзы.
   В любом уголке Ладони, кроме собственной провинции, которая исчезла, он поступал так год за годом, познавая значение ночи в этом лесу и на том поле, возле этой темной реки или на том горном хребте, все время стремясь найти освобождение в прошлом или внутри себя, в котором ему снова и снова отказывали.
   Он бывал здесь, в горах, много раз в такие же ночи Поста. Они с Алессаном давно уже были вместе, и многое связывало их с Альенор из замка Борсо, и была еще другая, более важная причина, почему они приезжали на юг, к горам, в начале каждого второго года. Он вспомнил о новостях с запада. Вспомнил выражение лица Алессана, читающего письмо Данолеона, и сердце его почуяло беду. Но это дело завтрашнего дня, и это бремя больше Алессана, чем его, как бы ему ни хотелось — а ему всегда этого хотелось — облегчить для него или разделить с ним этот груз.
   Эта ночь принадлежала ему, и она звала его. Один в темноте, но рука об руку с мечтой о Дианоре, он зашагал прочь от замка. Раньше он всегда ходил на запад от Борсо, а потом сворачивал на юг, по дуге поднимаясь в гору у перевала Брачио. Но в эту ночь, по неизвестной ему причине, ноги понесли его в другую сторону, на юго-восток. Они понесли его вдоль дороги к краю деревни, которая лежала под стенами замка, и там, когда он проходил мимо дома, дверь которого неожиданно оказалась открытой, Баэрд увидел светловолосую женщину, стоящую в лунном свете, словно она ждала его, и остановился.
 
   Маттио сидел у стола и сопротивлялся искушению еще раз пересчитать людей, пытался сделать вид, что все настолько нормально, насколько это возможно в ночь перед сражением. Он услышал, как Элена позвала его и Донара. Голос ее звучал мягко, как всегда, но он уже много лет обостренно чувствовал все оттенки ее настроения. Еще когда был жив бедный Верзар.
   Он взглянул через стол на Донара, но старик уже взял свои костыли и заковылял на одной ноге к двери. Маттио последовал за ним. Остальные смотрели на них с тревогой и страхом. Маттио заставил себя ободряюще улыбнуться. Каренна поймала его взгляд и заговорила успокаивающим голосом с несколькими наиболее встревоженными людьми.
   Маттио сам вовсе не был спокоен, когда вышел из дома вслед за Донаром и увидел, что пришел какой-то человек. Темноволосый, с аккуратной бородкой, среднего роста мужчина неподвижно стоял рядом с Эленой, переводил взгляд с нее на них двоих и молчал. У него за спиной, на тригийский манер, висел меч в ножнах.
   Маттио посмотрел на Донара, лицо которого оставалось бесстрастным. Несмотря на весь свой опыт сражений в ночь Поста и на дар Донара, он не смог побороть дрожь.
   — Кто-нибудь может прийти, — сказал вчера их одноногий вожак.
   И вот кто-то действительно стоит здесь, в лунном свете, за час до начала битвы. Маттио взглянул на Элену: она не сводила глаз с незнакомца. Элена стояла очень прямо, неподвижно, обхватив руками себя за локти, изо всех сил пытаясь скрыть свой страх и изумление. Но Маттио долгие годы наблюдал за ней и видел, что дышит она неглубоко и часто. Он любил ее за эту неподвижность и за желание скрыть страх.
   Он снова взглянул на Донара, потом шагнул вперед, протягивая незнакомцу открытые ладони обеих рук. И спокойно произнес:
   — Добро пожаловать, хотя в эту ночь нельзя выходить из дома.
   Человек кивнул. Он широко расставил ноги и крепко упирался ими в землю. Похоже, он умел пользоваться своим мечом.
   — Насколько я разбираюсь в обычаях гор, в эту ночь также нельзя держать открытыми двери и окна, — ответил он.
   — С чего это ты решил, что разбираешься в обычаях гор? — спросил Маттио. Слишком поспешно.
   Элена все смотрела на этого человека. На ее лице застыло странное выражение.
   Подойдя поближе к ней, Маттио понял, что уже видел раньше этого мужчину. Он был одним из тех, кто несколько раз приезжал в замок леди. Музыкант, насколько он помнил, или купец. Один из тех безземельных, которые без конца ездили по дорогам Ладони. Его радость, вспыхнувшая было при виде меча, несколько угасла.
   Незнакомец не ответил на резкое замечание. Казалось, насколько можно было судить при лунном свете, он обдумывает эти слова. Затем, к удивлению Маттио, сказал:
   — Прошу прощения. Если я нарушил по невежеству какой-то обычай, простите меня. У меня есть свои причины бродить сегодня. Сейчас я уйду и оставлю вас в покое.
   И действительно повернулся, явно намереваясь уйти.
   — Нет! — страстно воскликнула Элена.
   И в тот же момент впервые заговорил Донар.
   — Сегодня ночью покоя не будет, — произнес он низким голосом, которому они все так доверяли. — И ты ничего не нарушил. Я предвидел, что кто-нибудь придет сегодня по этой дороге. Элена тебя высматривала.
   Незнакомец снова обернулся. Его глаза раскрылись шире в темноте, и в них появилось новое, более холодное, более оценивающее выражение.
   — Придет для чего? — спросил он.
   Воцарилось молчание. Донар передвинул костыли и качнулся вперед. Элена отодвинулась в сторону, и он встал прямо напротив незнакомца. Маттио взглянул на нее; ее волосы падали на одно плечо, в лунном свете они напоминали белое золото. Она все не отводила глаз от темноволосого человека.
   А тот в упор смотрел на Донара.
   — Придет для чего? — повторил он довольно мягко.
   Донар все еще колебался, и в этот момент Маттио понял, испытав потрясение, что мельник, их старейшина, боится. Маттио затошнило от страха, потому что он понял, что сейчас сделает Донар.
   И Донар это сделал. Он выдал их человеку с севера.
   — Мы — Ночные Ходоки Чертандо, — произнес он недрогнувшим, низким голосом. — А сегодня — первая ночь весеннего Поста. Это наша ночь. Я должен спросить тебя: где бы ты ни был рожден, была ли какая-нибудь примета, не говорила ли повитуха, принимавшая роды, о некоем благословении? — И он медленно сунул руку за пазуху и вытащил кожаный мешочек, висящий там, где хранилась «сорочка», отметившая его при рождении.
   Краем глаза Маттио видел, как Элена прикусила губу. Он посмотрел на незнакомца, который пытался осознать сказанное Донаром, и начал прикидывать, есть ли у него шанс убить этого человека, если до этого дойдет.
   На этот раз молчание затянулось. Приглушенные звуки из домика за их спиной казались громкими. Теперь глаза темноволосого человека широко раскрылись, он высоко поднял голову. Маттио видел, что тот взвешивает смысл только что открывшейся ему тайны.
   Затем, по-прежнему молча, незнакомец поднес руку к горлу, достал из-под рубахи и показал всем троим при свете звезд и луны маленький кожаный мешочек, висящий у него на шее. Маттио услышал тихий звук, выдох, и с опозданием понял, что это его собственный выдох.
   — Хвала земле! — прошептала Элена, не в силах сдержаться. Она закрыла глаза.
   — Земле и всему, что произрастает из нее и возвращается в нее, — прибавил Донар. Как ни удивительно, но его голос дрожал.
   Они предоставили закончить Маттио.
   — Возвращается, чтобы снова произрастать, и круговороту этому нет конца, — произнес он, глядя на незнакомца, на его мешочек, почти такой же, как у самого Маттио, у Элены, у Донара, такой же, какой носили они все, все до единого.
   И только после этих слов заклинания, произнесенных поочередно тремя людьми, Баэрд наконец понял, с чем он столкнулся.
   Двести лет назад, во времена бесконечных эпидемий чумы, недородов, насилия и кровопролития, здесь, на юге, пустила корни ересь Карлози. Из горных районов она начала распространяться по всей Ладони, разрастаясь и завоевывая сторонников с пугающей быстротой. Против основного постулата Карлози, что боги Триады всего лишь младшее поколение богов, подчиняющееся более древним и темным силам и действующее от их имени, объединенным фронтом выступили все жрецы Ладони.
   Столкнувшись с редким и полным единством жречества, охваченные паникой после десяти лет чумы и голода, герцоги, Великие герцоги и даже принц Тиганы сочли, что у них нет выбора. Сторонников Карлози выслеживали, пытали и казнили на всем полуострове, всеми возможными способами, принятыми в провинциях в те времена.
   Времена насилия и крови. Двести лет тому назад.
   А теперь он стоит здесь и показывает кожаный мешочек с «сорочкой», в которой родился, и разговаривает с тремя людьми, которые только что объявили себя последователями Карлози.
   И более того. Ночные Ходоки, сказал одноногий. Передовой отряд, тайная армия секты. Их отбирали по какому-то никому не известному принципу. Но теперь он знал, они ему показали. Баэрду пришло в голову, что теперь он в опасности, если ему доверили такое знание, и действительно — крупный бородатый человек держался настороженно, словно готовился к схватке.
   Зато женщина, которая караулила у двери, плакала. Она была очень красива, не такой красотой, как у Альенор, каждое движение которой, каждое слово свидетельствовали о скрытой в ней натуре дикой кошки. А эта женщина была слишком юной, слишком застенчивой, он не мог заставить себя поверить, что в ней таится угроза. Ведь она плакала. И все трое произнесли слова благодарности, хвалы. Инстинкты Баэрда не предупреждали его о непосредственной опасности. Он медленно расслабил мышцы. И сказал:
   — Так что вы хотите мне сообщить?
   Элена вытерла слезы со щек. Она снова посмотрела на незнакомца, впитывая его аккуратную, спокойную силу, его реальность, сам невероятный факт его присутствия. С трудом глотнула, болезненно ощущая стремительное биение своего сердца, пытаясь уйти от того мгновения, когда этот человек возник из ночной темноты и остановился перед ней. А потом в течение долгих секунд они смотрели друг на друга при лунном свете, и она, повинуясь порыву, прикоснулась к его руке, чтобы удостовериться, что он настоящий. И лишь потом позвала Маттио и Донара. Казалось, с ней происходит что-то странное. Она заставила себя прислушаться к тому, что говорит Донар.
   — То, что я тебе сказал сейчас, дает тебе власть над жизнью и смертью многих людей, — тихо произнес тот. — Потому что жрецы все еще хотят уничтожить нас, а тиран Астибара в подобных делах заодно со жрецами. Думаю, тебе это известно.
   — Известно, — повторил темноволосый человек так же тихо. — Почему вы мне доверились?
   — Потому что сегодня — ночь битвы, — ответил Донар. — Сегодня я поведу Ночных Ходоков на войну, а вчера на закате я уснул, и мне приснилось, что к нам придет незнакомец. Я научился доверять своим снам, хотя не знаю заранее, когда они меня посетят.
   Элена увидела, как незнакомец кивнул, спокойно, невозмутимо, принимая сказанное так же легко, как принял ее присутствие на дороге. Она видела, как под его рубахой бугрятся твердые мускулы и что он держится как человек, которому знакомы сражения. Ей почудилась на его лице печаль, но было слишком темно, чтобы утверждать наверняка, и она упрекнула себя за то, что позволила разыграться воображению в такое время.
   С другой стороны, он бродил в одиночестве в ночь Поста. Люди, у которых нет собственного горя, никогда этого не делают, в этом Элена была уверена. Интересно, откуда он. Но она боялась спросить.
   — Значит, ты командир этого отряда? — спросил Баэрд у Донара.
   — Да, — резко вмешался Маттио. — И советую тебе не обращать внимания на его увечье.
   Судя по его вызывающему тону, он неверно понял вопрос. Элена знала, как он старается оберегать Донара; за это она уважала его больше всего. Но момент был слишком важным, слишком значительным, чтобы допустить неверное понимание. Она повернулась к нему и настойчиво покачала головой.
   — Маттио! — начала она, но Донар уже положил руку на рукав кузнеца, и в это мгновение незнакомец впервые улыбнулся.
   — Ты увидел обиду там, где она не подразумевалась, — сказал он. — Я знал других, так же искалеченных, и даже хуже, которые возглавляли армии и правили людьми. Я всего лишь хочу сориентироваться. Для меня здесь темнота гуще, чем для вас.
   Маттио открыл было рот, потом закрыл. Неловко пожал плечами и развел руками, словно извиняясь. Ответил Донар.
   — Я — старейшина Ходоков, — сказал он. — И поэтому мне предстоит командовать битвой, с помощью Маттио. Но ты должен знать, что сражение, которое предстоит нам сегодня ночью, не похоже ни на одну из известных тебе битв. Когда мы снова выйдем из этого дома, то небо над нами будет совершенно другим, не тем, которое сейчас. И под тем небом, в том колдовском мире призраков и теней, немногие из нас сохранят свою внешность.
   Темноволосый человек впервые беспокойно переступил с ноги на ногу. Он опустил взгляд почти неохотно и посмотрел на руки Донара.
   Донар улыбнулся и вытянул вперед левую руку с пятью широко расставленными пальцами.
   — Я не чародей, — мягко сказал он. — Здесь присутствует магия, да, только мы входим в нее, и мы отмечены для нее, но мы ее не создаем. Это не колдовство.
   Незнакомец кивнул. Затем сказал с осторожной учтивостью:
   — Я вижу. Не понимаю, но могу лишь предположить, что ты рассказываешь мне все это с какой-то целью. Не скажешь ли, с какой именно?
   И тут Донар наконец сказал:
   — Потому что мы хотели бы попросить тебя помочь в сегодняшней битве.
   В наступившем молчании заговорил Маттио, и Элена поняла, что ему пришлось проглотить собственную гордость, чтобы произнести:
   — Мы в ней нуждаемся. Очень нуждаемся.
   — С кем у вас бой? — спросил незнакомец.
   — Мы называем их Иные, — ответила сама Элена, так как и Донар, и Маттио молчали. — Год за годом они приходят к нам. Поколение за поколением.
   — Они приходят, чтобы вытаптывать поля и губить ростки, а с ними и весь урожай, — сказал Донар. — Двести лет Ночные Ходоки Чертандо сражаются с ними в эту ночь Поста, и все это время нам удавалось их сдерживать. Они наступают на нас с запада.
   — Вот уже двадцать лет, однако, — прибавил Маттио, — нам приходится все труднее. А в последние три года мы терпели жестокие поражения. Многие из нас погибли. И засухи в Чертандо стали более суровыми; ты знаешь об этом и об эпидемиях чумы. Они…
   Но незнакомец внезапно вскинул руку, резким, неожиданным жестом.
   — Почти двадцать лет? И с запада? — резко спросил он. Сделал шаг вперед и повернулся к Донару. — Почти двадцать лет тому назад пришли тираны. А Брандин Игратский высадился на западе.
   Донар в упор смотрел на него, опираясь на костыли.
   — Это правда, — сказал он, — и это приходило в голову некоторым из нас, но я не считаю, что это имеет какое-то значение. Наши сражения в эту ночь каждый год выходят далеко за рамки повседневных забот, и не важно, кто правит Ладонью при жизни данного поколения, и как именно правит, и откуда они пришли.
   — Но все же… — начал незнакомец.
   — Но все же, — кивнул Донар, — за этим скрывается тайна, разгадать которую не в моей власти. Если ты различаешь здесь систему, которой я не вижу, кто я такой, чтобы подвергать ее сомнению или отрицать такую возможность? — Он поднял руку и прикоснулся к мешочку на шее. — Ты носишь метку, как и все мы, и я видел во сне, что ты пришел к нам. Кроме этого, у нас нет никаких прав на твою помощь, совсем никаких, и должен тебе сказать, что на полях нас ждет смерть, когда придут Иные. Но могу также сказать тебе, что наши сражения важны не только для этих полей, не только для Чертандо и даже, как мне кажется, не только для полуострова Ладони. Ты пойдешь сражаться вместе с нами сегодня?
   Незнакомец долго молчал. Он отвернулся и снова посмотрел вверх, на тонкий серп луны и звезды, но у Элены возникло ощущение, что на самом деле он смотрит внутрь себя, а не на огни вверху.
   — Прошу тебя, — услышала она свой голос. — Пожалуйста, пойдем с нами. Он не подал виду, что слышал ее. Когда он снова повернулся к ним, то опять посмотрел на Донара.
   — Я мало в этом разбираюсь. У меня впереди собственные сражения, и есть люди, которым я поклялся в верности, но я не чувствую в вас зла, и, по правде говоря, мне бы хотелось самому взглянуть на этих Иных. Если тебе приснился мой приход сюда, пусть твой сон руководит моими поступками.
   А потом, сквозь слезы, навернувшиеся на глаза, Элена увидела, что он повернулся к ней.
   — Я пойду с вами, — ровным голосом сказал он без улыбки, и глаза его оставались мрачными. — Я буду сражаться с вами сегодня ночью. Меня зовут Баэрд.
   Значит, он все же ее услышал.
   Элена стояла, вытянувшись в струнку, стараясь справиться со слезами. В ней бушевали чувства, ужасный хаос чувств, и среди этого хаоса Элене показалось, что она слышит звук, словно в ее душе звенит одна нота. Маттио что-то сказал, но она не расслышала. Она смотрела на этого незнакомца и понимала, встретившись с ним взглядом, что она оказалась права, что инстинкты ее не обманули. В нем была такая глубокая печаль, что она не могла укрыться от глаз ни одного мужчины, ни одной женщины, у которых есть глаза, даже ночью и в тени.
   Она отвела взгляд, потом на мгновение крепко зажмурилась, пытаясь оставить себе хотя бы частицу своего сердца, прежде чем все оно целиком погрузится в магию и чудеса этой ночи. «Ох, Верзар, — подумала она. — Ох, мой мертвый возлюбленный».
   Элена снова открыла глаза и осторожно вдохнула.
   — Меня зовут Элена, — сказала она. — Входи и познакомься с остальными.
   — Да, — ворчливым тоном поддержал Маттио, — пойдем с нами, Баэрд. Добро пожаловать в мой дом.
   На этот раз она услышала в его голосе обиду, хотя он пытался ее скрыть. Она внутренне вздрогнула, он ей нравился, нравились его сила и его щедрость, и ей очень не хотелось причинить ему боль. Но порывы ее души едва ли удалось бы погасить даже при свете дня.
   Кроме того, у нее уже возникли серьезные сомнения, когда они вчетвером повернулись ко входу, принесет ли ей радость то, что с ней только что произошло. Принесет ли ей радость этот незнакомец, который пришел к ней из темноты в ответ на сон Донара или вызванный этим сном.
   Баэрд посмотрел на чашку, которую женщина по имени Каренна только что дала ему в руки. Чаша была сделана из некрашеной глины, шершавая на ощупь, треснувшая с одного края. Он перевел взгляд с Каренны на Донара, старого калеку — старейшину, как они его называли, — потом на бородатого мужчину, потом на вторую девушку, Элену. Когда она на него смотрела, ее лицо странно светилось, даже в полумраке этого дома, и он отвернулся: это было нечто — может быть, единственное, — с чем он не мог справиться. Ни сейчас, а возможно, и никогда в жизни. Он окинул взглядом собравшихся. Их было семнадцать. Девять мужчин, восемь женщин, все держали в руках чашки и ждали его. На месте встречи будут ждать другие, сказал Маттио. Сколько еще, они не знали.
   Баэрд знал, что поступает безрассудно. Его увлекли за собой власть ночи Поста, сбывшийся сон Донара и то, что его ждали. И, если быть честным перед самим собой, выражение глаз Элены, когда он подошел к ней. Это было искушением судьбы, он редко так поступал.
   Но сейчас он поступал именно так или собирался поступить. Он подумал об Алессане: сколько раз он упрекал его или подшучивал над принцем, его братом по духу, за то, что тот позволял любви к музыке увлечь его на опасную тропу. Что сказал бы Алессан теперь или острая на язык Катриана? Или Дэвин? Нет, Дэвин ничего бы не сказал: он бы наблюдал, внимательно и сосредоточенно, и сделал бы собственные выводы в свое время. А Сандре обозвал бы его дураком.
   Возможно, так и есть. Но что-то глубоко в его душе отозвалось на произнесенные Донаром слова. Он носил свою «сорочку» в кожаном мешочке всю жизнь — мелкое, тривиальное суеверие. Оберег, не дающий утонуть, так ему сказали, когда он еще был ребенком. Но здесь это значило нечто большее, и чашка, которую он держал в руках, означала признание им этого факта.
   «Почти двадцать лет», — сказал Маттио.
   «Иные с запада», — сказал Донар.
   Это может почти ничего не значить, или значить очень много, или вообще ничего, или все.
   Он взглянул на женщину, Элену, и выпил содержимое чашки до дна.
   Напиток оказался горьким, убийственно горьким. На какое-то мгновение его охватила паника, иррациональный страх, он подумал, что погиб, его отравили, он стал кровавым жертвоприношением в каком-то неведомом весеннем обряде последователей Карлози.
   Потом увидел гримасу отвращения на лице Каренны, когда та выпила свою чашку, и как Маттио передернулся от мерзкого вкуса, и паника прошла.
   Длинный стол убрали — сняли крышку с козел. В комнате расставили лежанки, чтобы они могли лечь. Элена подошла к нему и жестом показала на одну из них. Было бы невежливо отказаться. Он прошел с ней к одной из стен и лег туда, куда она ему указала. Она молча села на стоящую рядом лежанку.
   Баэрд подумал о сестре, перед его взором возникла ясная картинка, как они с Дианорой идут, взявшись за руки, по темной и тихой дороге, только они вдвоем в целом мире.
   Мельник Донар сел на лежанку по другую сторону от Баэрда. Он прислонил костыли к стене и лег на матрас.
   — Оставь свой меч здесь, — сказал он. Баэрд поднял брови. Донар загадочно улыбнулся невеселой улыбкой. — Там, куда мы отправимся, он бесполезен. Мы найдем оружие в полях.