Гэвриел Гай. Тигана

   Он не мог ясно разглядеть фигуру, но это не имело значения, никакого значения. Он знал, что происходит. Словно все горести, уроки и усилия его жизни, их жизни с Алессаном, привели его к этой реке, под этой зеленой луной, чтобы здесь нашелся человек, который будет точно знать, что за фигура стоит на черном холме и какова природа ее силы. Силы, которую Ночные Ходоки не могли преодолеть, потому что не могли понять.
   Он услышал за своей спиной всплеск и интуитивно понял, что это Маттио. Не оборачиваясь, он протянул ему свой странный меч. Иные — игратяне, вызванные его ненавистью, — снова скапливались на западном берегу.
   Он не обращал на них внимания. Они были всего лишь орудиями. В данный момент они не имели никакого значения. Им уже нанесло поражение мужество Донара и Ходоков; сейчас лишь туманная фигура на холме имела значение, и Баэрд знал, как с ней справиться. Для этого не понадобятся мечи, даже эти мечи из колосьев. Это уже в прошлом.
   Он сделал глубокий вдох, поднял руки и вытянул их в сторону туманной фигуры на холме, точно так же, как эта фигура протягивала руки к ним. И громко крикнул в этой странной ночи, с сердцем, до краев переполненным старым горем и уверенностью молодости, сознавая, что Алессан произнес бы эти слова лучше, но понимая, что теперь это его задача, раз он знает, что надо делать:
   — Сгинь! Мы тебя не боимся! Я знаю, кто ты и в чем заключается твоя сила! Сгинь, не то я назову твое имя и разрушу твою власть — ведь мы оба знаем, какой силой обладают имена этой ночью!
   Постепенно на другом берегу реки затихли хриплые вопли, как и шепот Ходоков. Стало очень тихо, смертельно тихо. Баэрд слышал трудное, болезненное дыхание Маттио прямо у себя за спиной. Но не оглянулся. Он ждал, стараясь проникнуть взглядом сквозь туман, который укутывал фигуру на холме. И ему показалось, и сердце забилось сильнее, что ее поднятые руки слегка опустились.
   Больше он не стал ждать.
   — Сгинь! — снова крикнул он еще громче, теперь в его голосе звенела уверенность. — Я сказал, что знаю тебя, и я говорю правду. Ты — дух этих захватчиков. Ты — присутствие на полуострове Играта и Барбадиора, обоих! Ты — тирания на землях, некогда бывших свободными. Ты — поругание и гибель этих полей. Ты использовал свои чары на западе для осквернения, для уничтожения имени. Твоя мощь — это сила тьмы и тени под этой луной, но я тебя знаю и могу назвать твое имя, и все твои тени исчезнут!
   Он произносил эти приходящие к нему слова и видел, что в них заключается правда! Это происходило. Он видел, как рвется и уплывает туман, словно подхваченный ветром. Но даже среди радости что-то его сдерживало: он понимал, что победа одержана только здесь, только в этом нереальном месте. Его сердце одновременно было переполненным и опустошенным. Баэрд вспомнил о своем отце, погибшем у Дейзы, о матери, о Дианоре, и его руки словно окаменели, а за спиной нарастал изумленный ропот надежды.
   Маттио что-то говорил сдавленным шепотом. Баэрд понял, что это молитва. Иные в беспорядке топтались на западном берегу реки. Баэрд стоял неподвижно, с вытянутыми вперед ладонями, с кипящим сердцем, и видел, как окутывающие их предводителя тени поднимались и вытягивались, как их сдувало за гребень холма. В какой-то момент Баэрду показалось, что он ясно видит эту фигуру. Ему показалось, что он видит бородатого стройного человека среднего роста, и он понял, который из тиранов перед ним. И при виде него в душе Баэрда что-то взлетело и выплеснулось на поверхность, подобно волне, омывшей его сердце.
   — Меч! — прохрипел он. — Быстро!
   И протянул руку назад. Маттио вложил меч в его руку. Стоящие перед ним Иные начали отступать, сначала медленно, потом быстрее и внезапно побежали. Но это даже не имело значения, никакого значения.
   Баэрд смотрел на фигуру на холме. Он увидел, как последние тени унеслись прочь, и снова возвысил голос, выплеснул в крике страсть своей души:
   — Останься! Если ты — игратянин, если ты действительно чародей из Играта, ты мне сейчас нужен! Останься, подожди меня, я иду! Во имя моего дома и моего отца — я иду к тебе! Я — Баэрд бар Саэвар!
   Продолжая выкрикивать слова вызова, он бросился в воду, как безумный, поднимая брызги, бегом преодолел реку и выбрался на противоположный берег. Сквозь подошвы мокрых сапог мертвая земля казалась ему льдом. Он понял, что ступил на почву, где нет места жизни, но сегодня ночью, сейчас, перед лицом стоящей на холме фигуры, это тоже не имело значения. И если он погибнет, это тоже не имеет значения.
   Армия Иных бежала, бросая на бегу оружие. Никто не мог его перехватить. Он снова посмотрел вверх. Луна садилась с неестественной быстротой. Казалось, сейчас она стоит, огромная и круглая, на самой вершине черного холма. Стоящая там фигура вырисовывалась силуэтом на фоне зеленой луны; тени исчезли, он видел ее почти ясно через разделяющие их мертвые поля.
   Тут Баэрд услышал насмешливый хохот, словно в ответ на названное им свое имя. Это был смех из его снов, смех солдат в год падения. Продолжая смеяться, ничуть не торопясь, фигура-тень повернулась и шагнула вниз с вершины холма на запад.
   Баэрд пустился бежать.
   — Баэрд, подожди! — услышал он сзади крик женщины, Каренны. — Ты не должен находиться на пустынных землях, когда садится луна! Вернись! Мы победили!
   Они победили. Но он не победил, что бы ни думали и ни говорили Ходоки горных районов. Его сражение, его и Алессана, так же далеко от завершения, как и до сегодняшней ночи. Что бы он ни сделал для Ночных Ходоков Чертандо, эта была не его победа и не могла ею быть. Сердцем он это понимал. И его враг, образ, созданный его ненавистью, тоже это понимал и смеялся над ним даже сейчас, после того, как исчез из виду за склоном невысокого холма.
   — Останься! — снова крикнул Баэрд, и его юный, растерянный голос разорвал тишину ночи.
   Он бежал, несся над мертвой землей, сердце его готово было разорваться от сознания, что он бежит слишком медленно. Он догнал отставших вражеских солдат и зарубил их на бегу, даже не замедляя шага. Это почти не имело значения, он сделал это ради Ходоков и битвы будущего года. Иные бросались от него врассыпную, освобождая путь к вершине холма. Баэрд добежал до склона и бросился наверх, выбирая, куда поставить ногу на холодной, голой земле. Потом, задыхаясь, сделал последний рывок.
   И встал на вершине, точно на том месте, где прежде стояла фигура из тумана, и посмотрел на запад, на все опустевшие долины и погибшие холмы внизу, и ничего не увидел. Там никого не было, совсем никого.
   Он быстро взглянул на север, потом на юг, грудь его вздымалась. Он увидел, что армия Иных тоже, казалось, полностью растаяла. Он резко обернулся на запад и тут понял.
   Зеленая луна закатилась.
   Он был один на этой пустоши, под ясным, высоким куполом сверкающих, чужих звезд, а час возвращения Тиганы не стал хоть на сколько-нибудь ближе. И его отец остался мертвым и никогда к нему не вернется, и его мать и сестра были мертвы или потерялись где-то в мире.
   Баэрд опустился на колени на мертвом холме. Земля была холодной, как зима. Даже холоднее. Меч выскользнул из его внезапно онемевших пальцев. Он посмотрел на свои руки при свете звезд, на тонкие руки мальчика, которым он когда-то был, а потом закрыл лицо этими руками во второй раз за эту ночь Поста и зарыдал так, словно его сердце разрывалось сейчас, словно оно не разорвалось тогда, много лет назад.
   Элена добралась до холма и начала подниматься на него. Она задыхалась от бега, но склон оказался не крутым. Маттио схватил ее за руку, когда она входила в реку. Он предостерег, что пребывание на мертвой земле после захода луны может привести к гибели, но Донар сказал, что теперь можно не бояться. Донар не мог сдержать улыбки с того момента, как Баэрд заставил уйти туманную фигуру с холма. На его лице застыло выражение изумленного ликования.
   Большинство Ходоков вернулись, раненые и измученные, опьяненные триумфом, на то поле, где срывали свои колосья-мечи. С него они перенесутся домой перед восходом солнца. Так происходило всегда.
   Тщательно избегая взгляда Маттио, Элена вброд перешла реку и двинулась вслед за Баэрдом. Она слышала за спиной начинающееся пение. Она знала, что происходит в укромных ложбинках, под покровом темноты на том поле, после победы в ночь Поста. От одной этой мысли сердце Элены забилось быстрее. Она догадывалась, что могло выражать лицо Маттио, пока она удалялась от него, переправляясь через реку. В душе Элена попросила у него прощения, но походка ее оставалась твердой, а затем, пройдя половину пути к холму, она пустилась бежать, внезапно испугавшись за человека, которого искала, и за себя, одинокую в этой огромной, темной пустоте.
   Баэрд сидел на вершине холма, где ранее стояла туманная фигура на фоне заходящей луны, перед тем как исчезнуть. Он поднял голову, услышав ее шаги, и странное, испуганное выражение промелькнуло на его лице в освещенной звездами темноте.
   Элена остановилась в нерешительности.
   — Это всего лишь я, — сказала она, пытаясь отдышаться.
   Он мгновение помолчал.
   — Прости меня, — сказал Баэрд. — Я никого не ждал. На мгновение ты показалась мне очень похожей на нечто такое, что я однажды видел, когда был еще мальчиком. Нечто, что изменило мою жизнь.
   Элена не знала, что на это ответить. Прежде она думала только о том, чтобы добраться сюда. Теперь, когда она его нашла, то внезапно снова потеряла уверенность в себе. Она села на мертвую землю лицом к нему. Он смотрел на нее, но ничего больше не говорил.
   Она глубоко вздохнула и храбро произнесла:
   — Ты должен был кого-то ждать. Ты должен был знать, что я приду. — Она с трудом глотнула воздух, сердце ее сильно билось.
   Долгое мгновение Баэрд сидел неподвижно, немного наклонив голову к плечу, словно прислушивался к эху ее слов. Затем улыбнулся. Улыбка осветила его юное, слишком худое лицо и пустые глаза раненого человека.
   — Спасибо, — ответил он. — Спасибо тебе за это, Элена. — Он впервые назвал ее по имени.
   Издалека, с пшеничного поля, доносилось пение. Над головой звезды горели невозможно ярко на черном небосводе.
   Элена почувствовала, как загорелись ее щеки. Она опустила глаза, уходя от его прямого взгляда. Смущенно сказала:
   — В конце концов, здесь, на мертвых землях, опасно, а тебе это не известно. Ведь ты не был здесь раньше. То есть с нами. Ты даже не знаешь, как попасть назад, домой.
   — Я догадываюсь как, — серьезно ответил он. — Полагаю, у нас есть время до восхода солнца. И в любом случае, эти земли уже не мертвые. Мы их отвоевали сегодня ночью. Элена, посмотри на землю, по которой ты шла.
   Она обернулась, посмотрела назад, и у нее перехватило дыхание от изумления и восторга: там, где она шла к этому холму, цвели белые цветы на только что бесплодной земле. На глаза ее навернулись слезы и полились по щекам, отчего все расплылось. Но она уже видела достаточно, она поняла. Это было ответом земли на то, что они совершили сегодня ночью. Эти хрупкие белые цветы, расцветающие под звездами, были самым прекрасным, что она видела в своей жизни.
   Баэрд тихо сказал:
   — Это ты сделала, Элена. Твое присутствие здесь. Ты должна научить этому Донара, Каренну и всех остальных. Когда вы сражаетесь в ночь Поста, дело не только в том, чтобы удержать линию обороны. Вы должны преследовать Иных и оттеснить их, Элена. Можно вернуть земли, потерянные в боях много лет назад.
   Она радостно кивала. Слышала в его словах эхо чего-то знакомого и давно забытого. И высказала вслух свои воспоминания:
   — Земля никогда не умирает совсем. Она может вернуться. Иначе в чем смысл смены времен года и лет? — Элена вытерла слезы и посмотрела на него.
   Выражение лица Баэрда в темноте было слишком печальным для такого момента. Она хотела бы найти способ развеять эту печаль, и не только на эту ночь. Он сказал:
   — Наверное, это правда, в основном. Или правда для всего самого значительного. Менее значительное может умереть. Люди, мечты, дом.
   Элена порывисто потянулась к нему и взяла его за руку. Рука была тонкой и красивой и лежала в ее ладонях спокойно, но неподвижно. Вдалеке, к востоку от реки, Ночные Ходоки пели песни, чтобы приветствовать и отпраздновать наступление весны, чтобы призвать благословение этого времени года на летний урожай. Элена всем сердцем желала стать мудрой и найти ответ на то, что так глубоко скрыто в душе этого человека и так его ранит.
   — Если мы умираем, это часть круга, — сказала она. — Мы вернемся в другом облике.
   Но это была мысль Донара, его манера выражаться, а не ее.
   Баэрд молчал. Она смотрела на него, но не находила в себе слов, которые бы не прозвучали фальшиво или не принадлежали кому-то другому. Поэтому, думая, что это как-то поможет ему заговорить, она спросила:
   — Ты сказал, что знаешь эту туманную фигуру. Откуда, Баэрд? Ты мне можешь сказать? — Ей доставляло странное, почти запретное удовольствие произносить его имя.
   Тогда он улыбнулся ей доброй улыбкой.
   — Донар сам обо всем догадался, и Маттио, и вы все. Вы терпели поражения двадцать лет, как мне сказали. Донар говорил, что я слишком прочно привязан к преходящим сражениям дня, помнишь?
   Элена кивнула.
   — Он не во всем ошибался, — продолжал Баэрд. — Я видел здесь солдат Играта, и, конечно, в действительности это были не они. Как бы страстно я этого ни желал. Но я тоже не во всем ошибался. — Впервые его рука сжала в ответ ее руку. — Элена, зло питает само себя. А зло дня, пусть оно и преходяще, должно прибавлять силы тому, с чем вы сталкиваетесь здесь в ночь Поста. Иначе не может быть, Элена. Все связано между собой. Мы не можем позволить себе преследовать лишь собственные цели. Этому меня научил самый близкий друг. Тираны на нашем полуострове породили несправедливость, которая выходит за рамки вопроса о том, кто правит в данном году. И это зло выплеснулось на поле боя, где вы сражаетесь с Тьмой во имя Света.
   — Тьма питает Тьму, — сказала она. Элена не знала, что заставило ее так сказать.
   — Вот именно, — подтвердил Баэрд. — Именно так. Теперь я понимаю смысл ваших сражений здесь и насколько они отличаются от моих собственных сражений в дневном мире. Но это не означает, что между ними нет связи. В этом ошибка Донара. Правда все время стояла перед ним, только он не мог ее увидеть.
   — А имя? — спросила Элена. — Какое отношение имеет к этому имя?
   — Имя имеет к этому прямое отношение, — тихо ответил Баэрд. Он отнял у нее свою руку и провел ладонью по глазам. — Имена значат здесь, в этом магическом месте, даже больше, чем дома, где живем и умираем мы, смертные.
   Он заколебался, потом помолчал, и это молчание было еще более глубоким на фоне пения вдали. Потом прошептал:
   — Ты слышала, как я назвал себя?
   — Слышала, — подтвердила Элена. — Ты назвал себя Баэрд ди Тигана бар Саэвар.
   И тогда, очень медленным, очень осторожным движением, Баэрд потянулся к ней и завладел ее рукой. Он поднес ее ладонь к губам, словно она была леди из горного замка, а не просто овдовевшая дочь колесного мастера из деревни у Борсо.
   — Спасибо, — странным голосом произнес он. — Большое спасибо. Я думал, что сегодня ночью все может быть по-другому. Здесь.
   Тыльную сторону ее ладони покалывало в том месте, где к ней прикоснулись его губы, а сердце вдруг забилось быстро и неровно. Стараясь сохранить самообладание, Элена спросила:
   — Я не понимаю. Что я сделала?
   Его печаль не исчезла, но теперь она, казалось, смягчилась и не так явственно проступала на лице. Он довольно спокойно ответил:
   — Тигана — это имя той земли, которую у нас отняли. Ее потеря — часть того зла, которое приводило туманную фигуру на этот холм и на все другие поля сражений в течение уже двадцати лет. Элена, ты этого не поймешь до конца, не сможешь, но поверь мне, что ты не смогла бы услышать название этой земли в своей деревне, при свете дня, под двумя лунами. Даже если бы я произнес его так же близко от тебя, как сейчас, или прокричал его громче, чем там, в волнах реки.
   И теперь она наконец поняла. Не ту сложную историю, которую он пытался поведать ей, а то, что было для нее важнее: источник его горя, этого выражения его темных глаз.
   — И Тигана — это твой дом, — сказала она. Это был не вопрос. Она знала. Баэрд кивнул. Очень спокойно. Он все еще держит ее за руку, осознала Элена.
   — Тигана — это мой дом, — повторил он. — Теперь люди называют ее Нижний Корте.
   Элена долгое мгновение молчала, усиленно размышляя. Потом сказала:
   — Ты должен поговорить с Донаром. Прежде, чем утро вернет нас назад. Возможно, он что-нибудь знает о подобных вещах или может как-то помочь. А он захочет помочь.
   Что-то промелькнуло на его лице.
   — Я так и сделаю, — ответил он. — Поговорю с ним прежде, чем уйду. После этого они оба замолчали. «Прежде, чем уйду». Элена, как могла, гнала от себя эти слова. Она почувствовала, что у нее пересохло во рту, а сердце продолжало сильно биться, почти как во время битвы. Баэрд не двигался. Он выглядел таким юным. Пятнадцать лет, сказал он. Она отвела взгляд, снова охваченная неуверенностью, и увидела, что теперь вокруг них весь холм покрыт ковром белых цветов.
   — Смотри! — воскликнула она с благоговением и радостью.
   Баэрд огляделся и улыбнулся, от всего сердца.
   — Это ты принесла их с собой, — сказал он.
   Под ними, восточнее, на пшеничном поле за рекой, еще пели несколько голосов. Элена знала, что это означает. Сегодня первая ночь весеннего Поста. Начало года, начало цикла посева и сбора урожая. И сегодня ночью они выиграли битву. Она знала, что происходит между мужчинами и женщинами на том поле. Над головой звезды, казалось, спустились ниже, стали почти такими же близкими, как цветы вокруг.
   Элена глубоко вздохнула и снова собрала свое мужество.
   — Сегодняшней ночью все по-другому, не только это. Здесь.
   — Я знаю, — тихо ответил Баэрд.
   А потом он наконец-то поднялся и встал перед ней на колени среди всех этих юных белых цветов. Он отпустил ее руку, зато взял ее лицо в свои ладони, так осторожно, словно опасался, что она может сломаться или что его прикосновения могут причинить ей боль. Сквозь нарастающий стук сердца Элена услышала, как он прошептал ее имя, только один раз, словно это была молитва, и она еще успела ответить ему тем же: назвала его полное имя, как подарок, а потом его рот накрыл ее губы.
   После этого Элена уже не могла говорить, так как на нее нахлынуло жгучее желание и унесло ее прочь, как щепку, как кусочек коры, подхваченный громадной набежавшей волной. Но Баэрд был с ней. Они были вместе, здесь, на холме, обнаженные, среди только что распустившихся белых цветов.
   И когда Элена потянула его на себя и в себя, охваченная острой печалью и щемящей нежностью, она на мгновение подняла глаза и взглянула поверх его плеча на кружащиеся, сияющие звезды ночи Поста. И ее пронзила чудесная и радостная мысль: каждый звездный алмаз имеет свое имя.
   Потом ритм движений Баэрда изменился, и вместе с ним в ней проснулась страсть, и все мысли разбежались от нее, как пыль, несущаяся среди этих звезд. Элена повернула голову, ее губы искали и нашли его рот. Она обняла плечи Баэрда и прижала его к себе. И высокая волна унесла их в начало весны.

12

   Дэвин проснулся за час до рассвета от холода и оттого, что все тело у него затекло. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, где он находится. В комнате было еще темно. Он помассировал шею и прислушался к тихому дыханию Катрианы, доносящемуся из-под одеял. Его лицо на мгновение затуманилось.
   Странно, размышлял он, ворочая головой из стороны в сторону, пытаясь избавиться от боли, почему после нескольких часов сна в мягком кресле чувствуешь себя еще больше разбитым и онемевшим, чем после целой ночи под открытым небом на холодной земле.
   Тем не менее он ощущал себя на удивление выспавшимся, учитывая то, как он провел эту ночь и что спал не более трех часов. Он подумал, не вернуться ли в собственную кровать, но понял, что не сможет уснуть. И решил спуститься на кухню посмотреть, не удастся ли уговорить слуг сварить ему горячего кава.
   Он вышел из комнаты, стараясь бесшумно закрыть за собой дверь. И настолько сосредоточился на этой задаче, что невольно подпрыгнул, когда увидел Алессана, стоящего в коридоре у дверей своей комнаты и наблюдающего за ним.
   Принц подошел к нему, высоко подняв брови.
   Дэвин решительно покачал головой.
   — Мы просто разговаривали. Я спал в кресле. Теперь у меня всю шею свело.
   — Конечно, — пробормотал Алессан.
   — Нет, правда, — настаивал Дэвин.
   — Конечно, — повторил Алессан. И улыбнулся. — Я тебе верю. Если бы ты попробовал пойти дальше, я бы услышал вопли — твои, и, вероятнее всего, ты бы сильно пострадал.
   — Очень может быть, — согласился Дэвин. Они пошли прочь от двери Катрианы.
   — А как тебе Альенор?
   Дэвин почувствовал, что краснеет.
   — Откуда… — начал он, потом вспомнил, в каком состоянии его одежда. Алессан насмешливо разглядывал его.
   — Интересно, — ответил он.
   Алессан снова улыбнулся.
   — Пошли со мной вниз и помоги решить одну проблему. Мне все равно надо выпить кружку кава на дорогу.
   — Я как раз шел на кухню. Дай мне только две минуты, чтобы переодеться.
   — Неплохая мысль, — пробормотал Алессан, глядя на его разорванную рубаху. — Встретимся внизу.
   Дэвин нырнул в свою комнату и быстро переоделся. На всякий случай натянул присланную ему Алаис куртку. Воспоминание об Алаис, о ее оберегаемом, спокойном неведении, перенесло его — по контрасту — назад, к тому, что произошло этой ночью. Он на секунду остановился как вкопанный посреди комнаты и попытался правильно оценить то, что он сделал и что сделали с ним.
   «Интересно» — так он только что это назвал. Слова. Попытка передать что-либо словами иногда выглядит таким бесполезным занятием. Остатки той грусти, которую он чувствовал, покидая Альенор, снова нахлынули на него, вместе с печалью Катрианы. Он чувствовал себя так, словно его окатило морской волной где-то на сером пляже в предрассветный час.
   — Кав, — вслух произнес Дэвин. — Или я никогда не избавлюсь от этого настроения.
   По пути вниз он с опозданием понял, что имел в виду Алессан, сказав «на дорогу». Его встреча, где бы она ни была назначена, состоится сегодня, и к этой встрече они стремились полгода.
   А после нее он поедет на запад. В Тигану. Где умирает его мать в Святилище Эанны.
   Дэвин окончательно проснулся, его мозг переключился с ночных раздумий на насущные волнения дня. Он пошел на свет, струящийся из громадной кухни замка Борсо, и остановился под аркой входа, глядя внутрь помещения.
   Алессан сидел у ревущего в очаге огня и осторожно прихлебывал дымящийся кав из гигантской кружки. Рядом с ним сидел Эрлейн ди Сенцио, тоже с кружкой кава. В своей молчаливой серьезности они показались ему частью фриза, картиной, сложной эмблемой всех предрассветных часов для тех, кто долго путешествует по дорогам. Дэвин знал, что они оба часто бодрствовали в такое время, сидели вот так у кухонного очага замка, среди слуг, в последний, темный час перед рассветом, постепенно просыпаясь и согреваясь, готовясь снова пуститься в путь и встретить на дороге то, что готовит им еще не наступивший день.
   Дэвину показалось, что Алессан и Эрлейн, сидящие вот так, связаны между собой каким-то образом, выходящим за рамки того неприятного события, которое произошло в сумерках у реки в Феррате. Эта связь не имела отношения к принцу и чародею, она складывалась из их общих действий. Из воспоминаний, которые были у них общими, если только эти двое могли иметь что-то общее после того, что между ними произошло.
   Каждый из них путешествовал много лет. Они должны были пережить много одинаковых эпизодов, которые могли вызвать у них одинаковое настроение и эмоции, слышать одинаковые звуки и чувствовать одинаковые запахи. Таких, как эта сцена: темнота за окном, начало серого рассвета и пробуждение замка с восходом солнца; холод в коридорах и завывание ветра за стенами, заглушаемого потрескиванием и гудением пламени в кухонном очаге; ободряющий парок и запах, поднимающийся от кружек, зажатых в ладонях; уходящий сон и дремота; сознание, медленно настраивающееся на предстоящий день, скрытый в утреннем тумане. Глядя на их неподвижные фигуры среди кухонной суеты, Дэвин снова почувствовал печаль. Казалось, она была неизбежным следствием этой долгой и странной ночи в горах.
   Печаль и явственное сожаление. Дэвин понял, что хотел бы тоже разделить с ними их воспоминания, хотел бы стать частью этого независимого, совершенного братства людей, которым так хорошо знакомы подобные сцены. Он был еще настолько молод, чтобы наслаждаться ее романтикой, но уже настолько повзрослел — особенно после этой зимы и его работы у Менико, — чтобы догадаться о цене, заплаченной за такие воспоминания и за независимость, одиночество и уверенность двоих мужчин, сидящих перед ним.
   Он вошел в кухню. Хорошенькая служанка заметила его и застенчиво улыбнулась. Не говоря ни слова, она принесла ему кружку обжигающе горячего кава. Алессан взглянул на него, подцепил длинной ногой третий стул и пододвинул его к очагу рядом. Дэвин подошел и с благодарностью сел в тепле. Его все еще беспокоила судорога в шее.
   — Мне даже не пришлось пустить в ход свое обаяние, — весело сообщил Алессан. — Эрлейн уже оказался здесь и только начал свежезаваренный кувшин кава. На кухне всю ночь дежурили, чтобы поддерживать огонь в очаге. В день Поста нельзя зажигать новый огонь.