Обычно они подолгу беседовали здесь, в мастерской, и для Дюма и Люма это было еще одно замечательное зрелище. Правда, хохотать они не осмеливались, зато имели повод для безделья. А если учесть, что обитель протоиерея находилась поблизости от мастерской я ваходил он почти каждый день, то можно представить, как радовались ему близнецы.
В мастерскую Гарбус начал заходить не случайно.
Причиной тому были загадочные и таинственные обстоятельства, которые он и сам не мог объяснить. О них стоит рассказать.
Однажды, перечитывая Новый Завет, священник засиделся допоздна. Захлопнул, наконец, книгу и решил подышать вечерней прохладой. Вышел во двор, почесал бок, зевнул, и как раз в этот момент случилось нечто удивительное. То ли за день Гарбус набрался хорошенько смородиновой настойки или сказалось действие только что прочитанного Евангелия, но вдруг он отчетливо увидел, как на небосводе колыхнулась звезда. Она не падала, не мигала, а медленно проплыла над верхушками деревьев и остановилась в аккурат над крышей мастерской погребальных принадлежностей. Такая же блуждающая звезда указала волхвам место рождения Христа. Гарбус осенил себя крестным знамением и поспешил убраться от греха.
Едва дождавшись утра, протоиерей вошел в дом о четырьмя окошками и узнал, что как раз вчера там стал работать Фалифан. C тех пор Гарбус поставил себе цель - узнать, кто такой этот хромоножка. Изо дня в день являлся святой отец в мастерскую, занимал осторожными разговорами Фалифана, но кроме неглупого собеседника ничего необычного в нем не открыл.
Гарбус тщательно маскировал свою потаенную цель.
Вот и сейчас, усевшись рядом с Фалифаном, он хитро заглянул ему в глаза и пустил пробный шар.
- А скажи мне, дружок, что есть это такое? - весело спросил протоиерей, указывая на узорные жестянки, разбросанные по верстаку.
Фалифан решил подсмеяться над пьянчужкой и, напустив на себя серьезность, стал уважительно объяснять:
- То есть труд мой, святой отец, свободный для меня и радостный для других, веруюших и неверуюГцих, живых и усопших, потому как...
Гарбус скривился, икнул и замахал руками:
- Мелет, сам не ведая что. Не зря сказано: "Язык Неудержимое зло, и никто из людей укротить его не может..." Ну, ладно, - смилостивился Гарбус, - прощаю тебя по молодости, но впредь думай над словом своим.
Люм и Дюм подмигнули друг другу - начиналось.
- Так в чем же я не прав, батюшка? - лукаво улыбнулся Фалифан.
- Никогда и никому не говори, что труд твой бесКорыстен...
Это уже было интересно. Дозо, который собирался было украдкой пнуть близнецов-бездельников, напрягся в ожидании прелюбопытных уразумений. Фалифан стал скручивать в трубочку начатый листок и обратился к Гарбусу:
- Чтобы раз и навсегда покончить с вашим заблуждением, скажу на память из того же Священного Писания, если не совру...
- Стой! - оборвал протоиерей. - Повремени. Позволь я угадаю, что скажешь ты из завещания Господнего.
- Сомневаюсь, достопочтенный Гарбус. Предубеждение и заблуждение плохие советчики. Я живу в соответствии с заветом вашего Христа: "Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и там же воры подкапывают и крадут".
Дозо после этих слов сдавил обеими руками свою Лысину, чтобы впустить в голову смысл заковыристого разговора. Люм и Дюм заметили его растерянную физиономию и опять, напару, зашлись в беззвучном смехе. Протоиерей шлепнул о верстак тяжелой ладонью и погрозил дуракам пальцем. Сам же с удовольствием подумал о своем собеседнике, ибо тот, как по заказу, подводил беседу к нужному руслу. "Только не спешить", - остерегал себя Гарбус.
- Похвально, друже, похвально, что ты знаешь столь проникновенные слова. Кусок хлеба, но без масла, не вино, а вода. Так?
- В общем, да, - согласился Фалифан. - Накопительство мне чуждо, ибо заботиться о завтрашнем дне, значит, взваливать на плечи дополнительную ношу. Я хочу идти налегке. Мещанин же похож на верблюда с тремя горбами.
- Охотно соглашусь, - приветливо улыбнулся Гарбус, - но Значит ли, что мещанство, о котором ты заговорил, суть вещи, злато, чревоугодие? Всякий ли сытый - филистер, а каждый голодный - герой или мыслитель? - Священник засмеялся: - Ты, Фалифан, либо очень хитер, либо не знаешь, что есть суть мещанства. Я верю, что чрево твое не знает излишеств, и дух твой не спит обывательским сном. Но ежели желаешь совершенства своего, избавиться от пороков, кроме меня, друже, никто тебе не поможет. Тебе нужно понимание как помощь, и я дам тебе это. За время, что знаемся мы, я, кажется, сумел постичь твою душу.
Протоиерей замолчал и выжидательно посмотрел на Фалифана. Тот напряженно думал, ожидая новых слов.
- Что же ты не удивляешься, сын мой? Это же так знатно - понять человека! Твоя судьба, не скрою, давно привлекает меня, С тех пор как я тебя узнал. Будь иначе, я каждый день откупоривал бы на одну бутылку больше и не ходил бы сюда.
Люм и Дюм стосковались по веселому и просительно заржали. Гарбус в бешенстве принялся искать что потяжелее, чтобы швырнуть в глупцов. Ему помог Дозо. Визгливым криком он прогнал близнецов .....
- Вы мне льстите Гарбус, не пойму даже, чем заслужил... - без улыбки произнес Фалифан, и в глазах его сверкнул какой-то тревожный огонек.
- Не льщу, дорогой мой, а храню в душе свой интерес к тебе.
Дозо от удивления выпучил глаза и распустил губы. Уважать этого наглеца? За что? Бедный мастеровой проклинал свой слабый ум, который ничего сейчас не мог понять. Но не слушать такой завлекательный и откровенный разговор он не мог.
Гарбус уперся ладонями в колени и внимательно посмотрел на Фалифана.
- Сейчас я скажу главное. Подобно тому, как Мария родила от Святого Духа Господа нашего, а Иосиф нарек ему имя - Иисус, так и среда обыденная породила тебя, Фалифан. Не учения, не книги и умствования, а среда. Но если Господь Бог на свет появился, чтобы освободить людей свеих от грехов, ты, Фалифан, зачат грехом во чреве мирском. Не перебивай. Я не виню тебя, а, как уже говорил, почитаю за редкостность. Ибо первый ты такой, с кого новые люди пойдут...
В тот же миг в комнате раздался протяжный стон.
Это несчастный Дозо, в ужасе от услышанного, стал валиться на бок и грохнулся на пол вместе со стулом.
- Фу, дурак! Никак не поговорить. - Гарбус в отчаянии выругался и стал уходить. Возле двери его настиг Фалифан. Он был бледен и сильно сжал руку протоиерея.
- Я верю каждому вашему слову, но о чем вы хотели сказать?
Гарбус обернулся и строго посмотрел на юношу:
- О сытых трутнях. Это кризис духа людского - поменьше дать, побольше взять. Ты - новая отливка старого порока.
- Как это?
- Дa, да, ты не глуп, и знаешь, что настоящие ценности в жизни - это не жирный кусок на золотом блюдце. Книги, музыка, зрелища, общение с разумными, разговоры о бытии, о душе человека - вот твой мир. И ты все-таки потребитель! Копишь то, чему цены нет, что ее измеришь деньгами: разум и знания, добытые веками. Эта пища приятней зажаренной индейки или копченого окорока. Но что отдашь ты взамен братьям по крови? Эти погребальные венки, творить которые удел слабоумных? - кивнул протоиерей на подымающегося Дозо. - Или речи твои? Но ты не Господь, чтобы творить чудеса одним лишь словом. Подумай...
Гарбус исчез, прикрывшись таинственной дымкой слов.
VIII
Фалифан долго бродил по пустынному кладбищенскому парку, пробирался по рыхлому снегу мимо старых деревьев и могил, как по лабиринту, из которого нет выхода. Когда ноги перестали повиноваться ему, он нашел в укромной аллее скамейку. Здесь можно было собраться с мыслями и передохнуть.
Слова протоиерея не выходили из головы. Впервые Фалифану так открыто заявляли, что он бездельник, трутень и паразит. Ну, хорошо, был бы какой-то недоумок, чьи суждения можно пропустить мимо ушей или осмеять, но Гарбус... Священник слишком опытен и умен, чтобы бросаться нешутейными словами.
Неспроста так задел Фалифана разговор с протоиереем. Он и вправду иногда ощущал себя пустым, мертвым человеком, безвкусным и ненужным, как мякина подсолнуха. Чувствовал, но никогда в этом не признавался себе. Что может быть страшнее, чем осознание своей никчемности? "И все-таки этот Гарбус сумасброд, - думал Фалифан. - Обыкновенный сумасброд и пьяница. А пьянство - это тоже бессмысленное существование. Так что все его заявления о пустой, никчемной жизни - не более чем крик его собственной души. Вот так-то, Гарбус, надо закусывать!" Осудив священника, Фалифан почувствовал, как полегчало на душе, и тут увидел в конце аллеи знакомую фигуру Монка. Фалифан мало обрадовался приятелю. Сейчас так хотелось побыть одному. С плохо скрытой досадой Фалифан пожал протянутую руку.
- Под сенью дерев и печальных надгробий он мечтал... - рассмеялся Монк и присел рядом.
Фалифан с интересом разглядывал Монка. Он заметил, что тот хотя и весел, но чересчур суетлив. "Э-э, да ты чем-то озабочен", - лениво подумал Фалифан, но расспрашивать не стал. Ему сделалось скучно.
Монк еще немного покуражился над странным уединением друга, его мрачным видом, но, не получив ответа, умолк. Заготовленный запас веселья иссяк. Да, собственно, не веселиться пришел к другу Монк.
Фалифан теперь уже искоса поглядывал на товарища, украдкой зевал и думал о том, как относит их друг от друга течение времени. Учеба, которая связывала их прежде, прошла, откипели они в этом котле, и сейчас каждый из них купается в своем соусе.
- У тебя, что ли, неприятности? - спросил наконец Фалифан.
Монк засмеялся: - Неприятности... Целое горе, дружище. Если б не добрые люди, я бы еще вчера умер с голоду.
- Что так?
- Очень просто. Деньги кончились, ВД Бирже отказали. Хоть топись!
- Это скверно, - пожевал губами Фадифан. -Я ничем не могу тебе помочь, сам понимаешь, какие мои миллионы. А тебе сейчас нужно что-то конкретное, материальное.
- Ни в коей мере, - испугался Монк. - Какие деньги! Я ведь по старой дружбе, так... Поговорить, подумать вместе, может, что-нибудь придумаем. Как жить дальше, черт его знает...
Фалифан не удержался и расхохотался.
- Как жить, как жить, - повторял он, смеясь. - Да знаешь ли ты, сколько людей на свете ушло в могилу с этим вопросом? Ха-ха-ха! Но даже их ошибки не учат нас ничему, потому что разное время, разные люди, и каждому надо прожить только свою жизнь.
Монк поморщился от таких азбучных истин. Фалифан собрался было долго и много рассуждать на эту тему, но, заметив кислую физиономию приятеля, передумал.
- Впрочем, есть выход, - стал он поворачивать разговор к концу. - Очень простой. Надо хотя бы раз поднатужиться и постараться понять, чего же тебе все-таки надо. Если деньги - иди ворочай кряжи, копай руду. Карьеру? Стучись во все двери, авось где откроют...
Монк с насмешкой смотрел на Фалифана. Примерно то же самое слышал он на Бирже от Крокена.
- Все?
- Все.
- Маловато ты мне отпустил, - раздраженно заметил Монк, - карьеру да деньги. Ну а для себя что ты оставил?
- Что оставил, то оставил, - лениво отмахнулся Фалифан.
- Свободу?
- Да, свободу! Человек моих убеждений счастлив лишь тогда, когда может делать что хочет.
Такое заявление рассмешило Монка.
- Неужели, чтобы плести жестяные венки, нужна большая свобода?
- Нет, чтобы быть вольным, нужно делать эти жестяные венки.
Фалифан побледнел от негодования. Многое мог бы он объяснить этому кретину о свободе духа, независимости от чьей-либо воли, но промолчал и резко поднялся, не замечая боли в ноге.
- На что же ты тратишь свою вольную жизнь? - не отступал Монк.
Но Фалифан не слушал его. Он бежал по аллее, делая гигантские выпады здоровой ногой, словно пытался кого-то затоптать.
Монк не стал отчаиваться, что не удалось поговорить с Фалифаном по душам. Он привык к самым неожиданным выходкам товарища и великодушно прощал их, потому что искренне уважал и понимал Фалифана. "Ему и так несладко жить в своем гордом одиночестве, а тут еще я... - рассуждал Монк. - Да и что толку в пустых разговорах, все равно мне никто не поможет".
Он вышел на набережную. Глазам открылась бухта, и Монк по привычке посмотрел в сторону причала, где стоял "Глобус". Сегодня шхуна не казалась одинокой и заброшенной. Может, потому, что в небе было много свети и вода бухты сияла приветливой голубизной. А может, оттого, что над "Глобусом" уютно курился белесый, почти невесомый дымок. "Бильбо, наверное, затеял стряпню", - подумал Монк и улыбнулся. Он представил старика, невысокого и крепкого еще, с длинными мускулистыми руками, узловатыми пальцами и бесцветными от старости глазами под мохнатыми голубыми бровями.
Монк вспомнил, что давно не навещал Бильбо, и ему захотелось обрадовать старика. Он живо представил, как станет хлопотать и суетиться старый моторист, как будет размахивать руками, не находя слов от радости. И ему самому тоже захотелось посидеть и погреться возле убогого камелька Бильбо. "Старики, наверное, надежные друзья, - подумал Монк, - и способны многое прощать, лишь бы не сдаваться одиночеству в плен".
По старым доскам трапа Монк вошел на корабль, сбежал по крутой лесенке, будто провалился, во чрево шхуны и оказался в крохотной каюте моториста. Опасаясь выпрямляться в полный рост, юноша переступил порог и, к удивлению своему, увидел, что затворник Бильбо не один. За крохотным одноногим столом, намертво привинченным к полу, на откидной лежанке старика, заправленной бесцветным одеялом, сидел Грим Вестей, бывший штурман "Глобуса".
Сколько же не видел его Монк? Полгода? Год? Он нисколько не изменился. Загорелое, продубленное соленым ветром на веки веков лицо, светлые волосы редкими ручейками растекались по голове. Нижняя губа, как всегда, была слегка оттопырена, и казалось, что вот-вот с уст Грима слетит легкое, веселое словцо.
Этот человек с. широко раздавшимися плечами и открытым честным взглядом многие годы был надежной опорой капитана Дакета в его морских похождениях. Как никто другой, Грим Вестей в любую погоду мог определить точное местонахождение корабля, наилучшим образом проложить курс. Многие капитаны хотели бы иметь такого знающего и дельного морехода, но Грим, случайно попав на "Глобус", остался верен одному этому кораблю. Он полюбил капитана Дакета, неисправимого чудака и авантюриста, который с веселой усмешкой, будто иголку в стоге сена, искал неведомый никому Утросклон.
"Что может быть заманчивей для штурмана-бродяги, чем поиски волшебной страны, не отмеченной ни на иной карте", - говорил часто Грим и предлагал Дакету новые маршруты дальних странствий Так полно и счастливо неслась жизнь славного моряка Грима по волнам бескрайнего и мудрого моря, навстречу прекрасной мечте. Но боги где-то в своей вышине посовещались к решили, что слишком безбедно живет этот человек на земле.
Горе свалилось на Грима в один год, когда стала пухом земля для его стариков, когда любимая Клора то ли от отчаяния, то ли от усталости убежала догонять свое призрачное счастье с каким-то карабинером, оставив Гриму трех дочерей и запушенный дом. Так грубо и жестоко берег призвал к себе Грима. Это случалось незадолго до того, как. завалило вход в бухту.
Грим Вестей уходил с "Глобуса" тихо и виновато, будто пойманный вор, нет, наоборот, как человек, у которого украли спокойствие, уверенность в мечте.
И все же сильных людей не сломить никакими невзгодами. Грим это доказал. Чтобы заглушить боль сердца, он выбрал самое тяжелое ремесло в Ройстоне - пошел на рудник ломать камни под землей. Среди многих несчастных и обездоленных, которые, как кроты, копались во чреве земли, он не потерялся, не растворился во мраке, а, наоборот, принес людям веру в то, что они - люди и что жизнь - удивительная штука, нужно только правильно ею распорядиться. Вокруг него сплотились рудокопы, он стал мудрым вожаком человеческой стаи, которая до поры ушла под землю, чтобы в одно прекрасное время вынести на поверхность свет грядущей свободы своих собратьев.
- Монк, старина! Где ты пропал? - искренне обрадовался Грим, и от его лучистой улыбки на душе Монка стало тепло, как это всегда бывает при встрече со старым другом. Рудокоп тискал в объятиях парня, а Монк припал к груди этого сильного и надежного человека.
- Будешь с нами пить кофе, - угрюмо сказал Бильбо и достал для Монка глиняную кружку с отбитой ручкой. Старик сидел на высоком табурете, за его спиной, у открытого иллюминатора, пыхтела керосинка, и на сковороде скворчали, румянясь в сале, ломти хлеба.
- Ты прав, Грим, Монк действительно запропастился куда-то, - обиженно пожаловался старик. - А самое главное - он забыл дорогу на "Глобус".
- Бильбо справедливо сердится на меня, - признался юноша. - Я действительно потерялся. Иной раз окликнешь себя: Монк, где ты? А в ответ тишина.
Грим рассмеялся:
- Ты все такой же, Монк, любишь пофилософстврвать, закрутить посложней. Лучше скажи, на что ты живешь, как живешь. А то Бильбо напугал меня, говорит, затворился ты в своем доме, как гребешок в створках.
- Он выучился на свою голову и потерял вкус к жизни, - обиженно жаловался старик. - Это в его-то годы! Ему нужно заниматься мужским делом, а он... Ты бы взял его к себе на рудник, что ли...
Грим Вестей посмотрел на старика, на Монка и ушел с головой в облако трубочного дыма, чтобы собраться с мыслями. Когда сизая завеса развеялась, он, уже приняв решение, испытующе заглядывал юноше в глаза.
- Мне нечем крыть, - развел руками Монк. - Бильбо тысячу раз прав, но что с того... Я остыл вместе со всеми потрохами. Я обленился. Мне не только работать, думать даже лень. Да и не о чем. Эх, если бы "Глобус"... Отец был прав, когда перед смертью говорил, что я его буду...
Монк осекся, заметив косой взгляд старого моториста.
Грим невесело усмехнулся.
- На земле жить труднее, Молк, поверь. Я ее, что называется, изнутри знаю. Но не в море, не под землю надо уходить, а жить на земле, расчищать ее от зла и несправедливости. Смеешься... Ты еще молод, и потому тебе хочется, чтобы уже сегодня было хорошо. Но так не бывает. Ведь когда ты устраиваешь сад, деревья плодоносят не сразу, спустя несколько лет. Я думаю о детях, о нашем будущем. Эх, Монк, ты бы видел моих дочурок. Принцессы. Жаль, конечно, что никогда они не увидят Ройстона таким, какой он был. Но зато они увидят его еще лучшим, очень правильным городом.
- На что же вы надеетесь, Грим?
- Да уж во всяком случае не собираюсь сидеть сложа руки и цокать языком: аи, как нехорошо.
- Ага, значит, бороться? - пошел в атаку Монк. - Бороться, бороться... Только и слышишь. Всю жизнь люди за что-то борются. И борются, борются. И умирают с закатанными рукавами и сжатыми кулаками. И другие после них должны бороться, и так без конца...
- Можно и спокойно жить, - возразил Грим. - Как ты. Сиди себе и сиди в своей норе, дожидайся, пока засохнешь от тоски и голода.
-- Пусть так, зато буду свободным!
- Да никакая это не свобода. Свободен человек только тогда, когда все кругом свободны.
- Что же вы предлагаете, Грим? Реформы, революцию, бунт? Хотите, я сейчас принесу учебник мировой истории, и мы выберем что-нибудь подходящее? - Монк с вызовом взглянул на Грима, но тут же опустил голову, ибо понял, что зарвался.
Грим Вестей как-то вдруг потускнел и, махнув рукой, попросил у Бильбо еще кофе.
Старик налил до краев посудину Грима, а Монку не предложил. Так он выражал свою солидарность с Гримом. Но кофе рудокоп пить не стал. Дрожащими руками он опять стал набивать трубку.
- Ты, конечно, умный малый, - заговорил он отрывисто. - Подожди, не перебивай. Я в себя никак не приду. Ты был другим, Монк. Мне кажется, ты уж прости, - он дружески коснулся плеча, - от знаний человек становится умней, но, оказывается, не всегда это хорошо. Один вопрос к тебе. Если в Ройстоне в один прекрасный день начнется пальба между полицией и рудокопами, где ты будешь?
- Нигде, - не задумываясь Ответил Монк и храбро улыбнулся. - Надо менять не жизнь, а самого себя.
- Это что же, приспосабливаться к той жизни, какая есть?
- Нет, напротив, делать все, чтобы не подчиняться обстоятельствам, чтобы быть честным перед своей совестью. Так живет мой друг Фалифан, так буду жить я. Помните, отец еще говорил, чтобы попасть в Утросклон, нужно жить строго к себе, уважать себя...
- А ты сам веришь в Утробклон? - спросил напрямик Грим.
Монк не стал отвечать. Иногда ему верилось в чудесную страну всеобщего благополучия. Временами же он отчетливо сознавал, что Утросклон - не более чем красивая сказка для чудаков.
- Да, Утросклон... - задумчиво проговорил Трим, не ожидая ответа Монка. - Когда я ушел с моря, я вдруг понял странную штуку - можно искать Утросклон сто лет, выучить наизусть весь океан и так и не найти эту землю обетованную. Куда надежней самому сделать Утросклон там, где ты живешь. Чудесную страну, где вольно дышится всем, где всем правит Справедливость.
Грим Вестей поднял глаза на юношу и чуть улыбнулся.
- Я уже говорил, что не собираюсь сидеть сложа., руки. Но руки мои пока коротки, чтобы добраться до желаемого. Мне нужно удлинить их ровно на длину карабина. Собственно, за тем я и пришел...
- Вот как! - юноша округлил глаза.
- А чего ты испугался? - подал голос Бильбо.Сколько времени ржавеют у нас в сейфе без дела эти железки.
Монк вспомнил, что действительно на "Глобусе" было оружие - карабины, ружья, несколько револьверов, патроны... Когда шхуна стала навечно приписанной к берегу, отец поговаривал о том, чтобы сдать все это хлопотное хозяйство в полицию, да так и не собрался. И вот теперь Грим вспомнил про скромный арсенал "Глобуса". "Неужели дело зашло так далеко?" - подумал в смятении Монк.
- Ты не мальчик, Монк, и я тебе доверяю, - через силу улыбнулся Грим, и Монк почувствовал, что рудокоп волнуется.
Монк медлил с ответом. Его беспокоила тревога, что кто-нибудь узнает, что рабочие получили оружие с "Глобуса", и тогда начнутся серьезные неприятности с властями. В своем сегодняшнем положении Монк никак не хотел этого.
- Что ты думаешь? - рассмеялся Грим. - Все равно полиция рано или поздно вспомнит про оружейку на шхуне. Конфискуют эти хлопушки, и тогда, кто знает, может, пули твоего отца полетят в нас, рабочих.
- Не давите на педаль, Грим, - рассердился Монк. - Оставим отца в покое. Я мальчишка против вас, но позвольте усомниться в вашей затее. Рудокопы не пойдут никогда в горы с оружием в руках. В крайнем случае им подкинут деньжонок, позаботятся о безопасности работ, и на том все кончится.
Грим охотно кивал, он не хотел сейчас спорить, напрасно что-то доказывать, чтобы не сеять лишние сомнения у парня.
- Конечно, конечно, Монк. Все так, ты прав, я прошу дать мне оружие на всякий случай, вроде бы как на хранение. Только и всего. Единственное, чего я хочу, чтобы никто не знал, что хлопушки у меня. Да, я думаю, ты и сам заинтересован...
Монк сразу понял: Грим хитрит, не хочет говорить больше, чем следует. Это несколько задело Монка, но он искренне хотел ему помочь, хотя и не был его единомышленником. И еще подумал Монк, что если уж отдавать кому оружие, то рук надежнее, чем у Грима, не найти.
- Я согласен, - сказал Монк. - Берите, если это для пользы дела.
Грим крепко пожал парню руку, и больше об оружии не говорили.
IX
С "Глобуса" Монк уходил, когда на небе мигнула первая звезда. Очертания города в сумерках расплылись, и Монк шел навстречу Ройстону с пустыми карманами и пустой душой. "Еще один день прожит, и ничего не изменилось", невесело подумал Монк. Но неожиданное часто случается тогда, когда перестаешь верить в чудеса, когда вообще ничего уже не ждешь...
Дома он застал гостя. Монк растерялся, увидев в сумраке комнаты чужой силуэт. Человек затушил сигару, подошел к юноше и представился: - Аллис.
Познакомились. Монк включил элеетричество, Чтобы получше рассмотреть загадочного визитера. Лет тридцати, подтянутый, загорелый, с ухоженными волосами, недурно одетый, он вызывал доверие. Карие глаза его смотрели уверенно и чуть насмешливо.
- Очень рад, - приветливо сказал Монк и умолк, яе зная, что делать дальше.
Аллис заговорил, скрасив тем самым неловкую заминку.
- Я должен извиниться за вторжение, - улыбнулся ан. - Только я постучал, как подошла очень милая девушка и сказала, что вас нет...
- Это Икинека, - уточнил Монк.
- Возможно. Она предложила мне обождать, и я яе стал противиться. На улице холодно, а тут теплая аечь...
- У вас какое-то срочное дело ко мне?
- Я вообще человек дела, - пошутил гость. - И хотя потерял два часа, думаю, не напрасно.
- Отлично, не будем мешкать.
Аллис выразил полное удовольствие. Ему вполне яравилось такое начало, нравился Монк, который с первых же слов показал себя человеком энергичным, по-юношески непосредственным и откровенным. "Этот вилять не будет", подумал Аллис и опустил руку а карман пиджака.
- Вот моя карточка, чтобы с самого начала все было ясно...
Монк осторожно взял лощеный квадратик картона я прочел: "Аллис Клейс, ученый, действительный член Совета Общества Совершенствования Человека".
Юноша вопросительно посмотрел на гостя. Он впервые слышал про такое Общество, но спрашивать не спешил, дабы не выказывать свое невежество. Это чутко уловил Аллис и стал терпеливо и ненавязчиво, даже с некоторой долей изящества, объяснять суть дела. По его словам выходило, что он приехал в Ройстон из столицы организовывать здесь что-то вроде филиала своего Общества. Программа его обширна и разнообразна, но вся работа сводится к общению с людьми, изучению их взглядов, мнений, привычек.
Одним словом, сбор информации.
- Это большая работа, на которую уйдет немало лет, - предупредил ученый. - Затем в Центре специальные службы будут тщательно и кропотливо обрабатывать полученный материал...
В мастерскую Гарбус начал заходить не случайно.
Причиной тому были загадочные и таинственные обстоятельства, которые он и сам не мог объяснить. О них стоит рассказать.
Однажды, перечитывая Новый Завет, священник засиделся допоздна. Захлопнул, наконец, книгу и решил подышать вечерней прохладой. Вышел во двор, почесал бок, зевнул, и как раз в этот момент случилось нечто удивительное. То ли за день Гарбус набрался хорошенько смородиновой настойки или сказалось действие только что прочитанного Евангелия, но вдруг он отчетливо увидел, как на небосводе колыхнулась звезда. Она не падала, не мигала, а медленно проплыла над верхушками деревьев и остановилась в аккурат над крышей мастерской погребальных принадлежностей. Такая же блуждающая звезда указала волхвам место рождения Христа. Гарбус осенил себя крестным знамением и поспешил убраться от греха.
Едва дождавшись утра, протоиерей вошел в дом о четырьмя окошками и узнал, что как раз вчера там стал работать Фалифан. C тех пор Гарбус поставил себе цель - узнать, кто такой этот хромоножка. Изо дня в день являлся святой отец в мастерскую, занимал осторожными разговорами Фалифана, но кроме неглупого собеседника ничего необычного в нем не открыл.
Гарбус тщательно маскировал свою потаенную цель.
Вот и сейчас, усевшись рядом с Фалифаном, он хитро заглянул ему в глаза и пустил пробный шар.
- А скажи мне, дружок, что есть это такое? - весело спросил протоиерей, указывая на узорные жестянки, разбросанные по верстаку.
Фалифан решил подсмеяться над пьянчужкой и, напустив на себя серьезность, стал уважительно объяснять:
- То есть труд мой, святой отец, свободный для меня и радостный для других, веруюших и неверуюГцих, живых и усопших, потому как...
Гарбус скривился, икнул и замахал руками:
- Мелет, сам не ведая что. Не зря сказано: "Язык Неудержимое зло, и никто из людей укротить его не может..." Ну, ладно, - смилостивился Гарбус, - прощаю тебя по молодости, но впредь думай над словом своим.
Люм и Дюм подмигнули друг другу - начиналось.
- Так в чем же я не прав, батюшка? - лукаво улыбнулся Фалифан.
- Никогда и никому не говори, что труд твой бесКорыстен...
Это уже было интересно. Дозо, который собирался было украдкой пнуть близнецов-бездельников, напрягся в ожидании прелюбопытных уразумений. Фалифан стал скручивать в трубочку начатый листок и обратился к Гарбусу:
- Чтобы раз и навсегда покончить с вашим заблуждением, скажу на память из того же Священного Писания, если не совру...
- Стой! - оборвал протоиерей. - Повремени. Позволь я угадаю, что скажешь ты из завещания Господнего.
- Сомневаюсь, достопочтенный Гарбус. Предубеждение и заблуждение плохие советчики. Я живу в соответствии с заветом вашего Христа: "Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и там же воры подкапывают и крадут".
Дозо после этих слов сдавил обеими руками свою Лысину, чтобы впустить в голову смысл заковыристого разговора. Люм и Дюм заметили его растерянную физиономию и опять, напару, зашлись в беззвучном смехе. Протоиерей шлепнул о верстак тяжелой ладонью и погрозил дуракам пальцем. Сам же с удовольствием подумал о своем собеседнике, ибо тот, как по заказу, подводил беседу к нужному руслу. "Только не спешить", - остерегал себя Гарбус.
- Похвально, друже, похвально, что ты знаешь столь проникновенные слова. Кусок хлеба, но без масла, не вино, а вода. Так?
- В общем, да, - согласился Фалифан. - Накопительство мне чуждо, ибо заботиться о завтрашнем дне, значит, взваливать на плечи дополнительную ношу. Я хочу идти налегке. Мещанин же похож на верблюда с тремя горбами.
- Охотно соглашусь, - приветливо улыбнулся Гарбус, - но Значит ли, что мещанство, о котором ты заговорил, суть вещи, злато, чревоугодие? Всякий ли сытый - филистер, а каждый голодный - герой или мыслитель? - Священник засмеялся: - Ты, Фалифан, либо очень хитер, либо не знаешь, что есть суть мещанства. Я верю, что чрево твое не знает излишеств, и дух твой не спит обывательским сном. Но ежели желаешь совершенства своего, избавиться от пороков, кроме меня, друже, никто тебе не поможет. Тебе нужно понимание как помощь, и я дам тебе это. За время, что знаемся мы, я, кажется, сумел постичь твою душу.
Протоиерей замолчал и выжидательно посмотрел на Фалифана. Тот напряженно думал, ожидая новых слов.
- Что же ты не удивляешься, сын мой? Это же так знатно - понять человека! Твоя судьба, не скрою, давно привлекает меня, С тех пор как я тебя узнал. Будь иначе, я каждый день откупоривал бы на одну бутылку больше и не ходил бы сюда.
Люм и Дюм стосковались по веселому и просительно заржали. Гарбус в бешенстве принялся искать что потяжелее, чтобы швырнуть в глупцов. Ему помог Дозо. Визгливым криком он прогнал близнецов .....
- Вы мне льстите Гарбус, не пойму даже, чем заслужил... - без улыбки произнес Фалифан, и в глазах его сверкнул какой-то тревожный огонек.
- Не льщу, дорогой мой, а храню в душе свой интерес к тебе.
Дозо от удивления выпучил глаза и распустил губы. Уважать этого наглеца? За что? Бедный мастеровой проклинал свой слабый ум, который ничего сейчас не мог понять. Но не слушать такой завлекательный и откровенный разговор он не мог.
Гарбус уперся ладонями в колени и внимательно посмотрел на Фалифана.
- Сейчас я скажу главное. Подобно тому, как Мария родила от Святого Духа Господа нашего, а Иосиф нарек ему имя - Иисус, так и среда обыденная породила тебя, Фалифан. Не учения, не книги и умствования, а среда. Но если Господь Бог на свет появился, чтобы освободить людей свеих от грехов, ты, Фалифан, зачат грехом во чреве мирском. Не перебивай. Я не виню тебя, а, как уже говорил, почитаю за редкостность. Ибо первый ты такой, с кого новые люди пойдут...
В тот же миг в комнате раздался протяжный стон.
Это несчастный Дозо, в ужасе от услышанного, стал валиться на бок и грохнулся на пол вместе со стулом.
- Фу, дурак! Никак не поговорить. - Гарбус в отчаянии выругался и стал уходить. Возле двери его настиг Фалифан. Он был бледен и сильно сжал руку протоиерея.
- Я верю каждому вашему слову, но о чем вы хотели сказать?
Гарбус обернулся и строго посмотрел на юношу:
- О сытых трутнях. Это кризис духа людского - поменьше дать, побольше взять. Ты - новая отливка старого порока.
- Как это?
- Дa, да, ты не глуп, и знаешь, что настоящие ценности в жизни - это не жирный кусок на золотом блюдце. Книги, музыка, зрелища, общение с разумными, разговоры о бытии, о душе человека - вот твой мир. И ты все-таки потребитель! Копишь то, чему цены нет, что ее измеришь деньгами: разум и знания, добытые веками. Эта пища приятней зажаренной индейки или копченого окорока. Но что отдашь ты взамен братьям по крови? Эти погребальные венки, творить которые удел слабоумных? - кивнул протоиерей на подымающегося Дозо. - Или речи твои? Но ты не Господь, чтобы творить чудеса одним лишь словом. Подумай...
Гарбус исчез, прикрывшись таинственной дымкой слов.
VIII
Фалифан долго бродил по пустынному кладбищенскому парку, пробирался по рыхлому снегу мимо старых деревьев и могил, как по лабиринту, из которого нет выхода. Когда ноги перестали повиноваться ему, он нашел в укромной аллее скамейку. Здесь можно было собраться с мыслями и передохнуть.
Слова протоиерея не выходили из головы. Впервые Фалифану так открыто заявляли, что он бездельник, трутень и паразит. Ну, хорошо, был бы какой-то недоумок, чьи суждения можно пропустить мимо ушей или осмеять, но Гарбус... Священник слишком опытен и умен, чтобы бросаться нешутейными словами.
Неспроста так задел Фалифана разговор с протоиереем. Он и вправду иногда ощущал себя пустым, мертвым человеком, безвкусным и ненужным, как мякина подсолнуха. Чувствовал, но никогда в этом не признавался себе. Что может быть страшнее, чем осознание своей никчемности? "И все-таки этот Гарбус сумасброд, - думал Фалифан. - Обыкновенный сумасброд и пьяница. А пьянство - это тоже бессмысленное существование. Так что все его заявления о пустой, никчемной жизни - не более чем крик его собственной души. Вот так-то, Гарбус, надо закусывать!" Осудив священника, Фалифан почувствовал, как полегчало на душе, и тут увидел в конце аллеи знакомую фигуру Монка. Фалифан мало обрадовался приятелю. Сейчас так хотелось побыть одному. С плохо скрытой досадой Фалифан пожал протянутую руку.
- Под сенью дерев и печальных надгробий он мечтал... - рассмеялся Монк и присел рядом.
Фалифан с интересом разглядывал Монка. Он заметил, что тот хотя и весел, но чересчур суетлив. "Э-э, да ты чем-то озабочен", - лениво подумал Фалифан, но расспрашивать не стал. Ему сделалось скучно.
Монк еще немного покуражился над странным уединением друга, его мрачным видом, но, не получив ответа, умолк. Заготовленный запас веселья иссяк. Да, собственно, не веселиться пришел к другу Монк.
Фалифан теперь уже искоса поглядывал на товарища, украдкой зевал и думал о том, как относит их друг от друга течение времени. Учеба, которая связывала их прежде, прошла, откипели они в этом котле, и сейчас каждый из них купается в своем соусе.
- У тебя, что ли, неприятности? - спросил наконец Фалифан.
Монк засмеялся: - Неприятности... Целое горе, дружище. Если б не добрые люди, я бы еще вчера умер с голоду.
- Что так?
- Очень просто. Деньги кончились, ВД Бирже отказали. Хоть топись!
- Это скверно, - пожевал губами Фадифан. -Я ничем не могу тебе помочь, сам понимаешь, какие мои миллионы. А тебе сейчас нужно что-то конкретное, материальное.
- Ни в коей мере, - испугался Монк. - Какие деньги! Я ведь по старой дружбе, так... Поговорить, подумать вместе, может, что-нибудь придумаем. Как жить дальше, черт его знает...
Фалифан не удержался и расхохотался.
- Как жить, как жить, - повторял он, смеясь. - Да знаешь ли ты, сколько людей на свете ушло в могилу с этим вопросом? Ха-ха-ха! Но даже их ошибки не учат нас ничему, потому что разное время, разные люди, и каждому надо прожить только свою жизнь.
Монк поморщился от таких азбучных истин. Фалифан собрался было долго и много рассуждать на эту тему, но, заметив кислую физиономию приятеля, передумал.
- Впрочем, есть выход, - стал он поворачивать разговор к концу. - Очень простой. Надо хотя бы раз поднатужиться и постараться понять, чего же тебе все-таки надо. Если деньги - иди ворочай кряжи, копай руду. Карьеру? Стучись во все двери, авось где откроют...
Монк с насмешкой смотрел на Фалифана. Примерно то же самое слышал он на Бирже от Крокена.
- Все?
- Все.
- Маловато ты мне отпустил, - раздраженно заметил Монк, - карьеру да деньги. Ну а для себя что ты оставил?
- Что оставил, то оставил, - лениво отмахнулся Фалифан.
- Свободу?
- Да, свободу! Человек моих убеждений счастлив лишь тогда, когда может делать что хочет.
Такое заявление рассмешило Монка.
- Неужели, чтобы плести жестяные венки, нужна большая свобода?
- Нет, чтобы быть вольным, нужно делать эти жестяные венки.
Фалифан побледнел от негодования. Многое мог бы он объяснить этому кретину о свободе духа, независимости от чьей-либо воли, но промолчал и резко поднялся, не замечая боли в ноге.
- На что же ты тратишь свою вольную жизнь? - не отступал Монк.
Но Фалифан не слушал его. Он бежал по аллее, делая гигантские выпады здоровой ногой, словно пытался кого-то затоптать.
Монк не стал отчаиваться, что не удалось поговорить с Фалифаном по душам. Он привык к самым неожиданным выходкам товарища и великодушно прощал их, потому что искренне уважал и понимал Фалифана. "Ему и так несладко жить в своем гордом одиночестве, а тут еще я... - рассуждал Монк. - Да и что толку в пустых разговорах, все равно мне никто не поможет".
Он вышел на набережную. Глазам открылась бухта, и Монк по привычке посмотрел в сторону причала, где стоял "Глобус". Сегодня шхуна не казалась одинокой и заброшенной. Может, потому, что в небе было много свети и вода бухты сияла приветливой голубизной. А может, оттого, что над "Глобусом" уютно курился белесый, почти невесомый дымок. "Бильбо, наверное, затеял стряпню", - подумал Монк и улыбнулся. Он представил старика, невысокого и крепкого еще, с длинными мускулистыми руками, узловатыми пальцами и бесцветными от старости глазами под мохнатыми голубыми бровями.
Монк вспомнил, что давно не навещал Бильбо, и ему захотелось обрадовать старика. Он живо представил, как станет хлопотать и суетиться старый моторист, как будет размахивать руками, не находя слов от радости. И ему самому тоже захотелось посидеть и погреться возле убогого камелька Бильбо. "Старики, наверное, надежные друзья, - подумал Монк, - и способны многое прощать, лишь бы не сдаваться одиночеству в плен".
По старым доскам трапа Монк вошел на корабль, сбежал по крутой лесенке, будто провалился, во чрево шхуны и оказался в крохотной каюте моториста. Опасаясь выпрямляться в полный рост, юноша переступил порог и, к удивлению своему, увидел, что затворник Бильбо не один. За крохотным одноногим столом, намертво привинченным к полу, на откидной лежанке старика, заправленной бесцветным одеялом, сидел Грим Вестей, бывший штурман "Глобуса".
Сколько же не видел его Монк? Полгода? Год? Он нисколько не изменился. Загорелое, продубленное соленым ветром на веки веков лицо, светлые волосы редкими ручейками растекались по голове. Нижняя губа, как всегда, была слегка оттопырена, и казалось, что вот-вот с уст Грима слетит легкое, веселое словцо.
Этот человек с. широко раздавшимися плечами и открытым честным взглядом многие годы был надежной опорой капитана Дакета в его морских похождениях. Как никто другой, Грим Вестей в любую погоду мог определить точное местонахождение корабля, наилучшим образом проложить курс. Многие капитаны хотели бы иметь такого знающего и дельного морехода, но Грим, случайно попав на "Глобус", остался верен одному этому кораблю. Он полюбил капитана Дакета, неисправимого чудака и авантюриста, который с веселой усмешкой, будто иголку в стоге сена, искал неведомый никому Утросклон.
"Что может быть заманчивей для штурмана-бродяги, чем поиски волшебной страны, не отмеченной ни на иной карте", - говорил часто Грим и предлагал Дакету новые маршруты дальних странствий Так полно и счастливо неслась жизнь славного моряка Грима по волнам бескрайнего и мудрого моря, навстречу прекрасной мечте. Но боги где-то в своей вышине посовещались к решили, что слишком безбедно живет этот человек на земле.
Горе свалилось на Грима в один год, когда стала пухом земля для его стариков, когда любимая Клора то ли от отчаяния, то ли от усталости убежала догонять свое призрачное счастье с каким-то карабинером, оставив Гриму трех дочерей и запушенный дом. Так грубо и жестоко берег призвал к себе Грима. Это случалось незадолго до того, как. завалило вход в бухту.
Грим Вестей уходил с "Глобуса" тихо и виновато, будто пойманный вор, нет, наоборот, как человек, у которого украли спокойствие, уверенность в мечте.
И все же сильных людей не сломить никакими невзгодами. Грим это доказал. Чтобы заглушить боль сердца, он выбрал самое тяжелое ремесло в Ройстоне - пошел на рудник ломать камни под землей. Среди многих несчастных и обездоленных, которые, как кроты, копались во чреве земли, он не потерялся, не растворился во мраке, а, наоборот, принес людям веру в то, что они - люди и что жизнь - удивительная штука, нужно только правильно ею распорядиться. Вокруг него сплотились рудокопы, он стал мудрым вожаком человеческой стаи, которая до поры ушла под землю, чтобы в одно прекрасное время вынести на поверхность свет грядущей свободы своих собратьев.
- Монк, старина! Где ты пропал? - искренне обрадовался Грим, и от его лучистой улыбки на душе Монка стало тепло, как это всегда бывает при встрече со старым другом. Рудокоп тискал в объятиях парня, а Монк припал к груди этого сильного и надежного человека.
- Будешь с нами пить кофе, - угрюмо сказал Бильбо и достал для Монка глиняную кружку с отбитой ручкой. Старик сидел на высоком табурете, за его спиной, у открытого иллюминатора, пыхтела керосинка, и на сковороде скворчали, румянясь в сале, ломти хлеба.
- Ты прав, Грим, Монк действительно запропастился куда-то, - обиженно пожаловался старик. - А самое главное - он забыл дорогу на "Глобус".
- Бильбо справедливо сердится на меня, - признался юноша. - Я действительно потерялся. Иной раз окликнешь себя: Монк, где ты? А в ответ тишина.
Грим рассмеялся:
- Ты все такой же, Монк, любишь пофилософстврвать, закрутить посложней. Лучше скажи, на что ты живешь, как живешь. А то Бильбо напугал меня, говорит, затворился ты в своем доме, как гребешок в створках.
- Он выучился на свою голову и потерял вкус к жизни, - обиженно жаловался старик. - Это в его-то годы! Ему нужно заниматься мужским делом, а он... Ты бы взял его к себе на рудник, что ли...
Грим Вестей посмотрел на старика, на Монка и ушел с головой в облако трубочного дыма, чтобы собраться с мыслями. Когда сизая завеса развеялась, он, уже приняв решение, испытующе заглядывал юноше в глаза.
- Мне нечем крыть, - развел руками Монк. - Бильбо тысячу раз прав, но что с того... Я остыл вместе со всеми потрохами. Я обленился. Мне не только работать, думать даже лень. Да и не о чем. Эх, если бы "Глобус"... Отец был прав, когда перед смертью говорил, что я его буду...
Монк осекся, заметив косой взгляд старого моториста.
Грим невесело усмехнулся.
- На земле жить труднее, Молк, поверь. Я ее, что называется, изнутри знаю. Но не в море, не под землю надо уходить, а жить на земле, расчищать ее от зла и несправедливости. Смеешься... Ты еще молод, и потому тебе хочется, чтобы уже сегодня было хорошо. Но так не бывает. Ведь когда ты устраиваешь сад, деревья плодоносят не сразу, спустя несколько лет. Я думаю о детях, о нашем будущем. Эх, Монк, ты бы видел моих дочурок. Принцессы. Жаль, конечно, что никогда они не увидят Ройстона таким, какой он был. Но зато они увидят его еще лучшим, очень правильным городом.
- На что же вы надеетесь, Грим?
- Да уж во всяком случае не собираюсь сидеть сложа руки и цокать языком: аи, как нехорошо.
- Ага, значит, бороться? - пошел в атаку Монк. - Бороться, бороться... Только и слышишь. Всю жизнь люди за что-то борются. И борются, борются. И умирают с закатанными рукавами и сжатыми кулаками. И другие после них должны бороться, и так без конца...
- Можно и спокойно жить, - возразил Грим. - Как ты. Сиди себе и сиди в своей норе, дожидайся, пока засохнешь от тоски и голода.
-- Пусть так, зато буду свободным!
- Да никакая это не свобода. Свободен человек только тогда, когда все кругом свободны.
- Что же вы предлагаете, Грим? Реформы, революцию, бунт? Хотите, я сейчас принесу учебник мировой истории, и мы выберем что-нибудь подходящее? - Монк с вызовом взглянул на Грима, но тут же опустил голову, ибо понял, что зарвался.
Грим Вестей как-то вдруг потускнел и, махнув рукой, попросил у Бильбо еще кофе.
Старик налил до краев посудину Грима, а Монку не предложил. Так он выражал свою солидарность с Гримом. Но кофе рудокоп пить не стал. Дрожащими руками он опять стал набивать трубку.
- Ты, конечно, умный малый, - заговорил он отрывисто. - Подожди, не перебивай. Я в себя никак не приду. Ты был другим, Монк. Мне кажется, ты уж прости, - он дружески коснулся плеча, - от знаний человек становится умней, но, оказывается, не всегда это хорошо. Один вопрос к тебе. Если в Ройстоне в один прекрасный день начнется пальба между полицией и рудокопами, где ты будешь?
- Нигде, - не задумываясь Ответил Монк и храбро улыбнулся. - Надо менять не жизнь, а самого себя.
- Это что же, приспосабливаться к той жизни, какая есть?
- Нет, напротив, делать все, чтобы не подчиняться обстоятельствам, чтобы быть честным перед своей совестью. Так живет мой друг Фалифан, так буду жить я. Помните, отец еще говорил, чтобы попасть в Утросклон, нужно жить строго к себе, уважать себя...
- А ты сам веришь в Утробклон? - спросил напрямик Грим.
Монк не стал отвечать. Иногда ему верилось в чудесную страну всеобщего благополучия. Временами же он отчетливо сознавал, что Утросклон - не более чем красивая сказка для чудаков.
- Да, Утросклон... - задумчиво проговорил Трим, не ожидая ответа Монка. - Когда я ушел с моря, я вдруг понял странную штуку - можно искать Утросклон сто лет, выучить наизусть весь океан и так и не найти эту землю обетованную. Куда надежней самому сделать Утросклон там, где ты живешь. Чудесную страну, где вольно дышится всем, где всем правит Справедливость.
Грим Вестей поднял глаза на юношу и чуть улыбнулся.
- Я уже говорил, что не собираюсь сидеть сложа., руки. Но руки мои пока коротки, чтобы добраться до желаемого. Мне нужно удлинить их ровно на длину карабина. Собственно, за тем я и пришел...
- Вот как! - юноша округлил глаза.
- А чего ты испугался? - подал голос Бильбо.Сколько времени ржавеют у нас в сейфе без дела эти железки.
Монк вспомнил, что действительно на "Глобусе" было оружие - карабины, ружья, несколько револьверов, патроны... Когда шхуна стала навечно приписанной к берегу, отец поговаривал о том, чтобы сдать все это хлопотное хозяйство в полицию, да так и не собрался. И вот теперь Грим вспомнил про скромный арсенал "Глобуса". "Неужели дело зашло так далеко?" - подумал в смятении Монк.
- Ты не мальчик, Монк, и я тебе доверяю, - через силу улыбнулся Грим, и Монк почувствовал, что рудокоп волнуется.
Монк медлил с ответом. Его беспокоила тревога, что кто-нибудь узнает, что рабочие получили оружие с "Глобуса", и тогда начнутся серьезные неприятности с властями. В своем сегодняшнем положении Монк никак не хотел этого.
- Что ты думаешь? - рассмеялся Грим. - Все равно полиция рано или поздно вспомнит про оружейку на шхуне. Конфискуют эти хлопушки, и тогда, кто знает, может, пули твоего отца полетят в нас, рабочих.
- Не давите на педаль, Грим, - рассердился Монк. - Оставим отца в покое. Я мальчишка против вас, но позвольте усомниться в вашей затее. Рудокопы не пойдут никогда в горы с оружием в руках. В крайнем случае им подкинут деньжонок, позаботятся о безопасности работ, и на том все кончится.
Грим охотно кивал, он не хотел сейчас спорить, напрасно что-то доказывать, чтобы не сеять лишние сомнения у парня.
- Конечно, конечно, Монк. Все так, ты прав, я прошу дать мне оружие на всякий случай, вроде бы как на хранение. Только и всего. Единственное, чего я хочу, чтобы никто не знал, что хлопушки у меня. Да, я думаю, ты и сам заинтересован...
Монк сразу понял: Грим хитрит, не хочет говорить больше, чем следует. Это несколько задело Монка, но он искренне хотел ему помочь, хотя и не был его единомышленником. И еще подумал Монк, что если уж отдавать кому оружие, то рук надежнее, чем у Грима, не найти.
- Я согласен, - сказал Монк. - Берите, если это для пользы дела.
Грим крепко пожал парню руку, и больше об оружии не говорили.
IX
С "Глобуса" Монк уходил, когда на небе мигнула первая звезда. Очертания города в сумерках расплылись, и Монк шел навстречу Ройстону с пустыми карманами и пустой душой. "Еще один день прожит, и ничего не изменилось", невесело подумал Монк. Но неожиданное часто случается тогда, когда перестаешь верить в чудеса, когда вообще ничего уже не ждешь...
Дома он застал гостя. Монк растерялся, увидев в сумраке комнаты чужой силуэт. Человек затушил сигару, подошел к юноше и представился: - Аллис.
Познакомились. Монк включил элеетричество, Чтобы получше рассмотреть загадочного визитера. Лет тридцати, подтянутый, загорелый, с ухоженными волосами, недурно одетый, он вызывал доверие. Карие глаза его смотрели уверенно и чуть насмешливо.
- Очень рад, - приветливо сказал Монк и умолк, яе зная, что делать дальше.
Аллис заговорил, скрасив тем самым неловкую заминку.
- Я должен извиниться за вторжение, - улыбнулся ан. - Только я постучал, как подошла очень милая девушка и сказала, что вас нет...
- Это Икинека, - уточнил Монк.
- Возможно. Она предложила мне обождать, и я яе стал противиться. На улице холодно, а тут теплая аечь...
- У вас какое-то срочное дело ко мне?
- Я вообще человек дела, - пошутил гость. - И хотя потерял два часа, думаю, не напрасно.
- Отлично, не будем мешкать.
Аллис выразил полное удовольствие. Ему вполне яравилось такое начало, нравился Монк, который с первых же слов показал себя человеком энергичным, по-юношески непосредственным и откровенным. "Этот вилять не будет", подумал Аллис и опустил руку а карман пиджака.
- Вот моя карточка, чтобы с самого начала все было ясно...
Монк осторожно взял лощеный квадратик картона я прочел: "Аллис Клейс, ученый, действительный член Совета Общества Совершенствования Человека".
Юноша вопросительно посмотрел на гостя. Он впервые слышал про такое Общество, но спрашивать не спешил, дабы не выказывать свое невежество. Это чутко уловил Аллис и стал терпеливо и ненавязчиво, даже с некоторой долей изящества, объяснять суть дела. По его словам выходило, что он приехал в Ройстон из столицы организовывать здесь что-то вроде филиала своего Общества. Программа его обширна и разнообразна, но вся работа сводится к общению с людьми, изучению их взглядов, мнений, привычек.
Одним словом, сбор информации.
- Это большая работа, на которую уйдет немало лет, - предупредил ученый. - Затем в Центре специальные службы будут тщательно и кропотливо обрабатывать полученный материал...