Монк почти бежал, обхватив одной рукой рулон ткани, а другой придерживая бутылку в кармане. Влетел во двор Икинеки. Пусто. Распахнута дверь. В доме тишина. Какие-то тени. Но почему тени? Чиварис, тетушка Марталеза, Бильбо... Почему они молчат?
- Что случилось? Где Икинека? - громко, запыхавшись от быстрой ходьбы, спросил Монк. - Я принес ей голубой шелк...
Марталеза зарыдала на кровати. Хриплые, клокочущие звуки, будто ее душил приступ и она звала на помощь. Монк испугался.
- Ты опоздал, Монк, - через силу улыбнулся Чиварис. - Нету ее больше. Нет Икинеки...
Марталеза бессильно хрипела на кровати, тискала руками подушку. Бильбо поднес ей успокоительных капель.
- Вот была на свете Икинека - и все, и нет ее...сухими глазами Чиварис смотрел на Монка, но не видел его. - Топала ножками, говорила первые слова... Помогала мне... страдала... Она любила тебя, Монк. Сильно любила... Вот и все, кончился мой день...
Чиварис закашлялся и отвернулся.
Монк куда-то сел и уткнулся лицом в холодный голубой шелк. Из бутылки в кармане на пол потекла тоненькая струйка. И был слышен сейчас только этот звук. В лужице вина на полу островками торчали сладости, предназначенные Икинеке. Монк беззвучно плакал, и перед его глазами было померкшее голубое небо.
- Идем, - тронул его Бильбо за плечо.
Монк поднялся на ватных ногах и пошел как во сне за стариком. И тут он догадался, куда .ведет его Бильбо. Ужас перекосил его лицо: Монк только сейчас осознал, какую тяжкую утрату уготовила ему жизнь. Вместе с Икинекой умерла его любовь, которую он, сам того не зная, носил все эти годы, стали ненужными все слова, какие он приготовился сказать Икинеке. "Вот теперь я пснастоящему одинок, - подумал Монк. - Теперь мы с ней две половинки, две части одного целого, разделенные границей смерти".
И Монк остро почувствовал, что вместе с Икинекой умер он сам. Так бывает, и это мучительно - жить среди живых людей, будучи мертвым...
В комнате Икинеки было сумрачно от черного крепа на зеркале и на лампе. Монк боялся подойти к гробу, где среди цветов и белых кружев спала вечным сном Икинека. Сейчас она была необыкновенно красивой.
Монк сделал неловкий шаг и припал к холодным губам Икинеки. Ему показалось, что он уловил слабое ее дыхание, что вот сейчас она улыбнется в своем таком белом платочке и скажет: "Монк... ты все-таки пришел..." Он долго смотрел на ее лицо, где застыла счастливая улыбка, будто там, в другом мире, где она сейчао пребывала, нашла она то, чего не было у нее на земле...
На следующий день Икинеку похоронили. Фалифан постарался, как мог. На могилу Икинеки он привез большой красно-фиолетовый камень, на котором было высечено имя Икинеки. У его подножия положили венок из живых цветов, а на шероховатой поверхности каменной глыбы навечно застыла маленькая позолоченная ящерица. Легкая, изящная, она жадно вслушивалась в мир. Монк не отрываясь смотрел на эту беззащитную ящерицу и думал о том, что это он погубил Икинеку. "Случай непонятный", - сказал доктор, устанавливая причину смерти." Уже ушли Марталеза, Чиварис, Побито, Бильбо, Грим Вестей. День кончался.
Фалифан тронул друга: - Пойдем, дождь собирается...
Он не дождался Монка и ушел по склону холма.
Ящерка на камне потускнела - это к земле спустились тучи. Зашумел ветер, и на могилу упала первая капля дождя.
XX
Динь-дон! Динь-дон! Пожарный грузовик катит по ночному Ройстону, щедро рассыпая звонкую тревогу по улицам. Но слишком позднее время, позывные беды отскакивают от спящих окон, темных дверей. Слишком крепкий сон в такое время, чтобы выскакивать из теплой постели, бежать к окну, смотреть, где что горит.
Динь-дон! Динь-дон! - гремит пожарный колокол на машине. Десяток заспанных пожарников трясется в кузове. На дне его подпрыгивают багры, лопаты и прочий огненный инвентарь. Двое бойцов придерживают механический насос. Динь-дон! Динь-дон!..
Ройстон - городок небольшой, и когда случается здесь какое-нибудь бедствие, в любом случае, сообравуясь с провинциальными законами, на церковной колокольне бьют в большой колокол. В эту ночь он молчит. Значит, беды нет.
Действительно, какая может быть беда, если загорелся всего-навсего павильон в городском саду. Ветхая фанерная будка с намалеванной гримасой у входа - комната смеха.
Весело, как ящик на костре, трещит крашеная фанера, жарко и светло кругом. Ночная мгла жадно впитывает в себя кровь пожара. Во чреве огня ломается и рушится зло. Уничтожено зеркало - орудие шарлатана. Не известно, где он сам, наверное, сгорел уже.
Теперь спокойно будет в Ройстоне. Спите спокойно, граждане, беды нет.
Грузовик наконец преодолел ночной тревожный путь. Из кузова лениво попрыгали молодцы в медных касках. За десять минут они растащили огонь на десятки слабых костров, залили, засыпали их и, попахивая копченым, уехали восвояси.
Динь-дон! Динь-дон! - дело сделано, Спит усталый и обессиленный за последние дни Монк. Спит и за стеною сна не слышит он ленивый пожарный колоколец. Но это еще не беда - полбеды.
Если б Монк вдруг проснулся, он бы увидел, что в доме напротив зажегся свет. Это несчастье пришло в дом Чивариса.
Пока Чиварис искал башмаки, дверь уже готовы были выломать. Наконец он нащупал в потемках запор на двери и открыл. Его осветили фонариком двое в одинаковых синих плащах.
- Тайная полиция. Ты Чиварис? Собирайся!
Через четверть часа он ехал на заднем сиденье лимузина, зажатый с боков синими плащами.
...Сладко спит Монк последнюю свою спокойную ночь. Завтра узнает он, что сгорела комната смеха и бесследно исчез Лобито. Что ночью арестовали Чивариса. Он без труда поймет связь между этими событиями: уничтожено зеркало, посажен за решетку человек, изготовивший его. А кто об этом знал? Он знал и еще... Аллис. И тогда страшная догадка осенит юношу: ведь он же предатель, шпик! Нет никакого Общества Совершенствования Человека. Тайный агент Аллис ловко дурачил его.
Страшный день впереди у Монка. Много несчастий произошло по его вине... А пока спит Монк, обняв руками подушку. Светлеет экран окна. Уже зарозовело небо. Неотвратимо надвигается новый день, непрерывно движется жизнь.
XXI
Аллис закончил утренний туалет, сел в кресло и, как он любил, до завтрака закурил крепкую сигарету.
Легкий дурман наступал сразу же, после первой затяжки. Это было приятно.
В дверь комнаты постучали. Коридорный принес телеграмму. Аллис сначала получил все удовольствия oi утренней сигареты и только тогда взглянул на текст.
Шеф службы безопасности приказывал ему срочно заканчивать дела в Ройстоне и быть не позднее чем через два дня в столице. Аллис рассудил, что распоряжение пришло кстати - делать в Ройстоне ему было уже нечего. С рудокопами он лично занимался целый месяц.
Самым тщательным образом исследовал на руднике послужной список каждого рабочего, надеясь этим проверенным способом выявить неблагонадежных. Ему вскоре удалось выйти на Грима Вестена. Начальство рудника и мастера характеризовали его как выскочку, человека уверенного в своей правоте и потому смелого в решительного. Один мастер даже пожаловался Аллису, что Грим Вестей угрожал ему, когда он пытался проучить одного нерадивого рудокопа. Такой человек по всем статьям подходил на роль предводителя бунтовщиков, но, встретившись с ним, Аллис разочаровался.
Да, это был сильный духом и телом человек, никакой расчет и крамольные намерения не властвовали над ним. Единственное чувство, которому он повиновался беспрекословно и всегда, было чувство справедливости. Аллис ценил твердость характера в людях.
Он вообще предпочитал любого, даже врага, видеть равным противником смелым, сильным, убежденным, нежели трусливым и готовым на всякую подлость.
С теми, кто предавал своих товарищей, свои убеждения, Аллис общался с чувством омерзения и обходился круто, хотя нередко и приходилось обещать им покой и неприкосновенность.
Гриму Вестену не нужно было ничего обещать. Тем более глупо было угрожать ему. Аллис с одного взгляда увидел, что этого человека ничем не запугать и не сломить. Они говорили начистоту. Участвовал ли Грим Вестей в забастовке из-за гибели двух товарищей? Да, участвовал и впредь будет участвовать и других подбивать на бойкот, пока на руднике не наведут порядок.
После такого заявления Аллис и решил посоветовать магистру найти средства на улучшение положения рудокопов, чтобы в городе было спокойно. С Гримом Вестеном Аллис встречался часто, и эти допросы походили, скорее, на задушевные беседы, из которых Аллис почерпывал бесценную информацию о людях угнетенных.
Нет, не такие уж они были угнетенные в забитые. Заглядывая в честные глаза Вестена, он видел перед собой человека, уверенного в том, что он многое может.
"Люди привыкли опасаться друг друга, - говорил Грим Вестей. - Они думают, что ве способны ни на что большее. На самом деле им не хватает храбрости. И еще немного извилин в голове, чтобы понять такую простую истину: пожарный, который хочет воевать с пожарами, в конце концов оказывается вынужденным воевать с людьми".
Уже за такие вольные и опасные мысли Грим Весуев заслуживал изоляции от людей и сурового наказания, но Аллис понимал, что рудокоп имел только хорошие бойцовские качества для того, чтобы быть предводителем. Но что он мог? В нужный момент организовать доведенных до отчаяния рабочих на новый бойкот, на погром конторы рудника? Если и будут какието эксцессы, то полиция живо справится с возмутителями спокойствия и все кончится прозаически для таких, как Грим Вестей, - тюремной решеткой.
Из сочувствия, в одной из задушевных бесед, Аллис посоветовал Вестену организовать на руднике профсоюз - вполне законную организацию для защиты интересов рабочих. Рассказал даже, как работают профсоюзы на многих заводах и фабриках страны - тихо в мирно улаживают все спорные дела с администрацией. Нет, Грим Вестей был не тот человек, который мое по-настоящему интересовать капитана службы общественного спокойствия. Для Аллиса важно было выяснить, откуда в муниципалитет дошли требования о переустройстве экономики Ройстона, о ликвидации курортов, а значит, изгнании курортников из города. Во всяком случае не со стороны рудника, Аллис в этом был уверен. Он предполагал, что может быть такой человек или, скорее, организация, тщательно замаскированная, где действительно вынашиваются серьезные планы преобразований жизни в Ройстоне, но ни единого доказательства тому, хотя бы следа, не было ни в полиции, ни у него самого. "Ну, а если нет следов деятельности, значит, нет и самой деятельности. Есть лишь трусливая фантазия магистра, напуганного забастовкой на руднике", рассудил Аллис и успокоился.
Зато как удачно подвернулась эта история с зеркалом! В Центре, безусловно, оценят его инициативу. С зеркалом теперь покончено раз и навсегда. В этом деле, конечно, хорошо помог этот юный оболтус Монк.
Надо же, уверовал в свое высокое предназначение, идиот! Теперь Аллису оставалось выяснить, что же делать с арестованным оптиком. "Пожалуй, надо допросить его хорошенько, а там видно будет", - решил капитан службы безопасности.
После завтрака Аллис поехал в полицию. Там, в камере-одиночке для особо опасных преступников, находился Чиварис.
По требованию Аллиса ему предоставили отдельный кабинет и привели арестованного.
Аллис долго разглядывал стоящего перед ним худого человека, болезненного и слабого на вид. Чиварис был спокоен, смотрел прямо и честно, держался с достоинством, без признаков малейшего беспокойства.
"Будто у себя дома, а не в полиции", - с уважением отметил Аллис и разрешил арестованному сесть.
Тратить время на мелкие, прощупывающие вопросы Аллис не стал и спросил прямо: - Вы знаете, за что вас взяли под стражу?
- Нет, - с искренним недоумением отозвался Чиварис. Голос у него был негромкий, с хрипотцой. - Может, вы мне что-нибудь объясните?
- Я объясню, - благодушно согласился капитан. - Зеркало, которое было вывешено, в комнате смеха в городском саду, сделали вы.
- Да, я, - согласился оптик и надолго закашлялся. Аллис налил ему воды из графина.
- Вы знали, что это зеркало станет угрожать душевному покою людей? Комната смеха благодаря вам превратилась в сомнительное заведение, сеющее пессимизм, меланхолию и разочарование среди горожан... М-да... А это серьезное преступление!
- Я всего-навсего оптик, - пожал плечами Чиварис. - Мое ремесло помогает людям лучше видеть окружающие предметы. Зеркало, как я понимаю, заставляет человека вглядеться в самого себя. Любое зеркало...
- Нет, вы должны отвечать за плоды своего труда! - перебил Аллис. Кстати, вы сами верите в это зеркало? И что же, оно в самом деле показывает внутреннюю сущность человека? Да как вы смеете! Это бред! Вы сумасшедший, Чиварис!
- Я смею брать на себя такую ответственность, потому что единственный путь улучшить человеческое существо - вдолбить ему, что оно - далеко не совершенство... - Чиварис смотрел на агента с готовностью продолжать спор.
Аллис с интересом разглядывал тщедушного человечишку, которого одним несложным ударом можно заколотить в землю на веки веков. Такой откровенности И прямоты капитан не ожидал. Чиварис невольно напомнил ему Грима Вестена.
- Кстати, - оживился он, - почему вы ничего не говорите о Лобито? Ведь это он использует... использовал ваше изобретение!
- Вы сами сказали, что автор должен отвечать за дело рук своих, спокойно отвечал Чиварис.
- И как вы собираетесь ответить?
Чиварис прямо посмотрел в глаза сыщику.
- Считаю, что ничего вредного в этом зеркале нет. Люди добровольно идут на него смотреть.
- Ходили смотреть, - с усмешкой поправил Аллис. - Зеркала и комнаты смеха больше нет. Впрочем, и Лобито... Немой вопрос застыл в широко распахнутых глазах Чивариса, и Аллис ответил ему: - Он напился пьяный и сгорел в своем чулане.
Чиварис уяжело посмотрел на Аллиса и только покачал головой.
Капитан дал ему время прийти в себя и даже налил воды. А сам закурил сигару и посмотрел в окно.
Ему уже осточертел этот гнусный скучный город, грязный и сырой в глухую пору межсезонья. "Послезавтра я буду дома", - радостно подумал Аллис и живо представил, как в парадном белом мундире он поднимется в апартаменты шефа для доклада и, кто знает, не блеснет ли, впереди орден или продвижение по службе?
Неохотно вернулся Аллис из сладкого дурмана грез в чужой прокуренный кабинет. Он смотрел на Чивариса и не знал, что с ним делать.
- Как вы объясняете столь нездоровый интерес к вашему зеркалу? - лениво спросил он.
Вместо ответа Чиварис темным взглядом посмотрел на Аллиса и вновь надолго зашелся кашлем.
- Хорошо, вы старый и, кажется, больной человек, Исправлять вас поздно, хотя в голове вашей, несмотря на почтенный возраст, гуляет ветер. Мне не нужны ни вы, ни ваша свобода. Убирайтесь домой, - милостиво разрешил капитан. - Только оставьте у начальника полицейского участка расписку, что отныне и до скончания дней своих вы будете делать только очки. Шлифуйте свои линзы. Монотонный труд прекрасно прочищает мозги. Прощайте.
Чиварис вышел. И Аллис, решив его судьбу, почувствовал себя свободным от всех дел. Настроение у него было прекрасное. Капитан сыскной службы иногда позволял себе маленькие вольности по отношению к противнику. Небольшое, пусть даже сиюминутное великодушие неплохо поднимает тонус...
Монку пришлось долго ждать, пока, наконец, он не увидел знакомую машину Аллиеа, подъехавшую к отелю...
XXII
Почти целую неделю Фалифан отсутствовал на своей службе. Заказов не было, а от венков в жестяных цветов стало уже тесно в их мастерской. Оказавшись полностью предоставленным самому себе, Фалифан бережно распоряжался своей свободой. Поднимался в шесть утра и, после умывания ледяной водой окончательно освободившись от сна, садился за лист чистой бумаги и множил число исписанных страниц своего художественного труда.
Описывая нравы и жизнь в Ройстоне, он невольно населял свой роман людьми, которые окружали его и которых он хорошо знал. Но что самое примечательное, в большей части его сочинения присутствовал дьякон Филлинг в образе мыслей и в поступках которого нетрудно было узнать протоиерея Гарбуса.
Интерес Фалифана к этому человеку не остыл, а, наоборот, возбуждался тем более, чем больше общался он с Гарбусом. Под внешней грубостью и многословием священника Фалифан разглядел человека незаурядного, совершенно подходящего ему по духу и образу мыслей. Из всех людей, знакомых Фалифану, Tapбус был единственным человеком, который знал, что ему нужно делать, и, не жалея сил, он делал свое дело.
Это качество для Фалифана было решающим, потому что сам он всю жизнь только брал и ничего не давал никому взамен, и Гарбус был прав, называя его духовным мещанином. Вот потому так любовно выписывал Фалифаа в своем романе фигуру дьякона Филлинга, который, несмотря на мудрые и туманные словеса, был далек от благочиния и устава церкви.
Будучи судовым священником, Филлинг скитается но морям, выполняя нехитрые свои обязанности, начиная с освящения и кончая отпеванием. Но ему куда приятней было, отложив крест и кадило, весело бражничать с матросами. И вот здесь, в суровой моряцкой среде, дьячок вдруг увидел, что людям нужен не господь бог, не святые со своими бесчисленными заветами, а - Вера, Вера в высшую справедливость, в самого себя, в людей, которые живут рядом, вера во все лучшее. У всех мозги, конечно, устроены по-своему, каждый в меру собственного развития сотворил себе бога. Один поклоняется мешку, набитому деньгами, другой за своего бога принимает добро в справедливость, которые должны править миром, у третьего еще что-то... Но вера, свой "бог" есть у каждого. Филлинс" Гарбус вдруг с изумлением открыл для себя, что он, со своей "высокой колокольни", может дать людям именно ту веру, которая поможет им жить так, как подобает жить человеку - в согласии с совестью.
Запахнувшись от ветра в плащ, дьячок подолгу вышагивал по палубе и размышлял о своем предназначении. Он все больше сознавал, как тесно ему теперь о его широкими замыслами здесь, на корабле, затерянном в безбрежном море, вдали от людей. Он вернулся в Ройстон и навсегда остался на берегу.
Вот так развивалась в сочинении Фалифана судьба главного героя, и она полностью копировала судьбу протоиерея Гарбуса. Далее Фалифан описывал, как дьякон Филлинг нес свое пламенное слово людям, прововедовал веру в светлую жизнь, в справедливое начало... Но вскоре священник понял, что одним только словом мало что сделаешь. Как пробудить в человеке добро, если он нищий, обездоленный и злой? Или, наоборот, как внушить человеку любовь к ближнему, когда он на костях этих самых ближних строит свое благополучие? "Ну, сначала уравнять всех людей, дать им одинаковые возможности для жизни, - размышлял священник. - Только бы они не заснули мертвым сном в нищете духа или мнимом благополучии. Ведь любому человеку, обездоленному или преуспевающему, всегда чего-то не хватает. Люди хотят счастья и не знают, что это такое. А счастье - это когда всем кругом хорошо, и я должен способствовать тому". Неугомонный священник не стал ждать, когда его прихожане невесть откуда получат все, что подобает иметь человеку - равенство и свободу. Подоткнув полы рясы, Филлинг сам пошел через пустыри и хлябь к жилищам горожан...
Фалифан тщательно описывал метания и поиски своего главного героя, но не знал еще, к чему придет Филлинг, чего он добьется. Роман его шагал в ногу с действительностью, и повествование никак не могло опередить хода событий, которые еще только разворачивались.
К полудню Фалифан полностью выложился. Голова уже была не способной рождать образы и метафоры, спина задеревенела от долгого сидения, и наш молодой литератор оделся, чтобы погулять по свежей погоде.
Тот апрельский день выдался в Ройстоне на редкость ветреным и злым. Сизые тучи неслись над городом встревоженным табуном, застилая дневной свет, приглушая краски. Тугие волны свежего ветра, смешанные с мелкими брызгами весеннего дождя, разгуливали по площади Дуновения. Сегодня она полностью оправдывала свое название. Фалифан любил такую погоду, потому что ненастье загоняло людей под крыши домов, и они воровато прятались в своих убежищах, словно крысы. Он же не торопясь, бесцельно шел по улице и от этой своей непохожести чувствовал себя особенно хорошо, примерно так же, как муравей, сбежавший из опостылевшего муравейника...
Фалифан остановился на краю пустынной площади и с радостью слушал гул ветра, который овладел городом, трепал флаг на здании муниципалитета, затуманил холодной влагой окна домов.
Вдруг его внимание привлекла какая-то одинокая фигура возле отеля "Аюн". Закутавшись в пальто, придерживая руками шляпу, чтобы не унесло, человек не торопился в тепло и уют. Нервно прохаживаясь взадвперед, он словно кого-то поджидал. Да это же МонкИ Фалифан заковылял через площадь к другу, но не успел он сделать и десятка шагов, как события стали развиваться следующим образом. К отелю подъехал синий лаковый автомобиль марки "Беланже", и из него вышел человек. Фалифан видел, как Монк подлетел к нему и, размахивая руками, принялся что-то требовать или объяснять. Потом он полез в карман в швырнул в лицо господину пачку банкнот. Ими сразу же распорядился ветер. И в ту же минуту Монк растянулся на земле. Его шляпа, будто испугавшись, укатилась прочь, а господин неторопливо снял перчатки и скрылся за дверной вертушкой отеля. Фалифан поспешил на помощь другу.
Удар был хороший. Пока Фалифан поднимал товарища с мостовой, тот даже не открыл глаз, лишь тихонько застонал. Фалифан усадил Монка на гранитный бордюр и отер платком кровь с его лица. Но из распухшего носа, не унимаясь, бежали алые горячие струйки, Фалифан беспомощно огляделся по сторонам. На площади по-прежнему властвовал один только ветер. Привести Монка в чувство оказалось бесполезным занятием. Тогда Фалифан неловко подхватил друга под мышки и поволок его к себе домой. Едва передвигая ногами, мыча что-то несвязное, Монк почти повис на Фалифане, и тому приходилось наклоняться вперед и с силой опираться на трость. Встречный ветер перебивал дыхание, швырял морось в лицо. У Монка с подбородка алым бисером капала кровь...
Уже в постели, с примочками на лице, он окончательно пришел в себя. Сообразив, где находится, Монк попытался подняться, но тупая боль в затылке властно пригнула его к подушке. Монк бессильно заплакал. Фалифан подал воды. Монк отмахнулся и, напрягшись, все-таки приподнялся в постели. Сбросив мокрое полотенце со лба, с перекошенным от злости ртом, он схватил со стола нож и шагнул к двери, чтобы найти обидчика и немедленно расквитаться с ним. Фалифан удержал друга. Вонзив со всей силой нож в дверной косяк, Монк бессильно опустился на лавку в несвязно стал рассказывать о том, что произошло.
- Я подкуплен... подкуплен до самых кишок... Продажная тварь... Собственноручно подписывал доносы... Сначала Бильбо, потом Лобито... Прикрывшись именем своего отца, вошел в доверие и выпытывал, выпытывал... Ах, если б я догадался раньше, кто такой Аллис... Лобито убили, из-за меня же пострадал Чиварис. Я сам, понимаешь, сам его продал!
Монк вспоминал все новые и новые подробности своих гнусных деяний и с ядовитой улыбкой выкладывал все Фалифану, чтобы самому было больнее. Мони терзал свою память и вспоминал то рвение и старание, с которыми выполнял он грязную работу доносчика, и ему сделалось невыносимо гадко. Если бы сейчас Фалифан хоть что-то сказал, Монку, может, стало бы чуть легче, но друг был нем, как стена, глаза его притухли, с ненавистью смотрел он на побитого и жалкого мальчишку.
- Я подлый, подлый человек, - твердил Монк. - Не жить мне с такими грехами... Как глупо все, как глупо! Я убью его... Общество Совершенствования Человека - сказка для таких дураков, как я. Аллис полицейская сволочь!
- Перестань скулить, - оборвал Фалифан.
Монк затих. Глаза его подернулись пленкой слез, и он вынес себе приговор: - Я был заражен микробом величия. Тщеславие погубило меня. Я должен умереть.
- Я, я, я... - передразнил Фалифан. - Ты и сейчас думаешь только о себе. Слишком легко хочешь отделаться - умереть, уехать... А кто будет искупать твою вину? Если обвели тебя вокруг пальца, предал близких людей верни их доверие к себе. Любой ценой!
- Теперь уже поздно! - воскликнул в отчаянии Монк. - Бильбо, Чиварис, Грим Вестей... Я не перенесу этот позор.
- Простить тебя трудно, - согласился Фалифан, - а понять - можно.
Монк посмотрел на друга и усмехнулся такой неловкой попытке утешения: Хватит.
Монк закрыл глаза и попросил попить. Фалифая принес кувшин с пивом. Монк жадно глотал хмельную влагу, насколько хватало духу. Пиво будто помогло ему. Он успокоился и, потирая затылок, посмотрел другу в глаза,
- Надо переродиться, выбросить всю дурь из головы и жить достойно и честно перед самим собой. Вот как ты... Нет, я не смогу так. Ты, Фалифан, ценишь свою душевную свободу, но ее все равно нет. Надо что-то делать, только не беречь, не жалеть себя. Ах, если б я сумел найти такое свое волшебное зеркало.
- Опять за свое, - поморщился Фалифан. - Не мели чепуху. Я сто раз говорил тебе, что нынешних людей никаким зеркалом не исправишь, будь оно трижды кривое или волшебное. Ты не сделаешь никогда сразу всех лучше, чем они есть. Люди, погрязшие во лжи и равнодушии, в корысти, лени и тупости, не всегда были такими. Они сломались, опустились когда-то, даже незаметно для себя. Надо думать о другом: как самому прожить честно и не испачкаться в грязи.
- Что случилось? Где Икинека? - громко, запыхавшись от быстрой ходьбы, спросил Монк. - Я принес ей голубой шелк...
Марталеза зарыдала на кровати. Хриплые, клокочущие звуки, будто ее душил приступ и она звала на помощь. Монк испугался.
- Ты опоздал, Монк, - через силу улыбнулся Чиварис. - Нету ее больше. Нет Икинеки...
Марталеза бессильно хрипела на кровати, тискала руками подушку. Бильбо поднес ей успокоительных капель.
- Вот была на свете Икинека - и все, и нет ее...сухими глазами Чиварис смотрел на Монка, но не видел его. - Топала ножками, говорила первые слова... Помогала мне... страдала... Она любила тебя, Монк. Сильно любила... Вот и все, кончился мой день...
Чиварис закашлялся и отвернулся.
Монк куда-то сел и уткнулся лицом в холодный голубой шелк. Из бутылки в кармане на пол потекла тоненькая струйка. И был слышен сейчас только этот звук. В лужице вина на полу островками торчали сладости, предназначенные Икинеке. Монк беззвучно плакал, и перед его глазами было померкшее голубое небо.
- Идем, - тронул его Бильбо за плечо.
Монк поднялся на ватных ногах и пошел как во сне за стариком. И тут он догадался, куда .ведет его Бильбо. Ужас перекосил его лицо: Монк только сейчас осознал, какую тяжкую утрату уготовила ему жизнь. Вместе с Икинекой умерла его любовь, которую он, сам того не зная, носил все эти годы, стали ненужными все слова, какие он приготовился сказать Икинеке. "Вот теперь я пснастоящему одинок, - подумал Монк. - Теперь мы с ней две половинки, две части одного целого, разделенные границей смерти".
И Монк остро почувствовал, что вместе с Икинекой умер он сам. Так бывает, и это мучительно - жить среди живых людей, будучи мертвым...
В комнате Икинеки было сумрачно от черного крепа на зеркале и на лампе. Монк боялся подойти к гробу, где среди цветов и белых кружев спала вечным сном Икинека. Сейчас она была необыкновенно красивой.
Монк сделал неловкий шаг и припал к холодным губам Икинеки. Ему показалось, что он уловил слабое ее дыхание, что вот сейчас она улыбнется в своем таком белом платочке и скажет: "Монк... ты все-таки пришел..." Он долго смотрел на ее лицо, где застыла счастливая улыбка, будто там, в другом мире, где она сейчао пребывала, нашла она то, чего не было у нее на земле...
На следующий день Икинеку похоронили. Фалифан постарался, как мог. На могилу Икинеки он привез большой красно-фиолетовый камень, на котором было высечено имя Икинеки. У его подножия положили венок из живых цветов, а на шероховатой поверхности каменной глыбы навечно застыла маленькая позолоченная ящерица. Легкая, изящная, она жадно вслушивалась в мир. Монк не отрываясь смотрел на эту беззащитную ящерицу и думал о том, что это он погубил Икинеку. "Случай непонятный", - сказал доктор, устанавливая причину смерти." Уже ушли Марталеза, Чиварис, Побито, Бильбо, Грим Вестей. День кончался.
Фалифан тронул друга: - Пойдем, дождь собирается...
Он не дождался Монка и ушел по склону холма.
Ящерка на камне потускнела - это к земле спустились тучи. Зашумел ветер, и на могилу упала первая капля дождя.
XX
Динь-дон! Динь-дон! Пожарный грузовик катит по ночному Ройстону, щедро рассыпая звонкую тревогу по улицам. Но слишком позднее время, позывные беды отскакивают от спящих окон, темных дверей. Слишком крепкий сон в такое время, чтобы выскакивать из теплой постели, бежать к окну, смотреть, где что горит.
Динь-дон! Динь-дон! - гремит пожарный колокол на машине. Десяток заспанных пожарников трясется в кузове. На дне его подпрыгивают багры, лопаты и прочий огненный инвентарь. Двое бойцов придерживают механический насос. Динь-дон! Динь-дон!..
Ройстон - городок небольшой, и когда случается здесь какое-нибудь бедствие, в любом случае, сообравуясь с провинциальными законами, на церковной колокольне бьют в большой колокол. В эту ночь он молчит. Значит, беды нет.
Действительно, какая может быть беда, если загорелся всего-навсего павильон в городском саду. Ветхая фанерная будка с намалеванной гримасой у входа - комната смеха.
Весело, как ящик на костре, трещит крашеная фанера, жарко и светло кругом. Ночная мгла жадно впитывает в себя кровь пожара. Во чреве огня ломается и рушится зло. Уничтожено зеркало - орудие шарлатана. Не известно, где он сам, наверное, сгорел уже.
Теперь спокойно будет в Ройстоне. Спите спокойно, граждане, беды нет.
Грузовик наконец преодолел ночной тревожный путь. Из кузова лениво попрыгали молодцы в медных касках. За десять минут они растащили огонь на десятки слабых костров, залили, засыпали их и, попахивая копченым, уехали восвояси.
Динь-дон! Динь-дон! - дело сделано, Спит усталый и обессиленный за последние дни Монк. Спит и за стеною сна не слышит он ленивый пожарный колоколец. Но это еще не беда - полбеды.
Если б Монк вдруг проснулся, он бы увидел, что в доме напротив зажегся свет. Это несчастье пришло в дом Чивариса.
Пока Чиварис искал башмаки, дверь уже готовы были выломать. Наконец он нащупал в потемках запор на двери и открыл. Его осветили фонариком двое в одинаковых синих плащах.
- Тайная полиция. Ты Чиварис? Собирайся!
Через четверть часа он ехал на заднем сиденье лимузина, зажатый с боков синими плащами.
...Сладко спит Монк последнюю свою спокойную ночь. Завтра узнает он, что сгорела комната смеха и бесследно исчез Лобито. Что ночью арестовали Чивариса. Он без труда поймет связь между этими событиями: уничтожено зеркало, посажен за решетку человек, изготовивший его. А кто об этом знал? Он знал и еще... Аллис. И тогда страшная догадка осенит юношу: ведь он же предатель, шпик! Нет никакого Общества Совершенствования Человека. Тайный агент Аллис ловко дурачил его.
Страшный день впереди у Монка. Много несчастий произошло по его вине... А пока спит Монк, обняв руками подушку. Светлеет экран окна. Уже зарозовело небо. Неотвратимо надвигается новый день, непрерывно движется жизнь.
XXI
Аллис закончил утренний туалет, сел в кресло и, как он любил, до завтрака закурил крепкую сигарету.
Легкий дурман наступал сразу же, после первой затяжки. Это было приятно.
В дверь комнаты постучали. Коридорный принес телеграмму. Аллис сначала получил все удовольствия oi утренней сигареты и только тогда взглянул на текст.
Шеф службы безопасности приказывал ему срочно заканчивать дела в Ройстоне и быть не позднее чем через два дня в столице. Аллис рассудил, что распоряжение пришло кстати - делать в Ройстоне ему было уже нечего. С рудокопами он лично занимался целый месяц.
Самым тщательным образом исследовал на руднике послужной список каждого рабочего, надеясь этим проверенным способом выявить неблагонадежных. Ему вскоре удалось выйти на Грима Вестена. Начальство рудника и мастера характеризовали его как выскочку, человека уверенного в своей правоте и потому смелого в решительного. Один мастер даже пожаловался Аллису, что Грим Вестей угрожал ему, когда он пытался проучить одного нерадивого рудокопа. Такой человек по всем статьям подходил на роль предводителя бунтовщиков, но, встретившись с ним, Аллис разочаровался.
Да, это был сильный духом и телом человек, никакой расчет и крамольные намерения не властвовали над ним. Единственное чувство, которому он повиновался беспрекословно и всегда, было чувство справедливости. Аллис ценил твердость характера в людях.
Он вообще предпочитал любого, даже врага, видеть равным противником смелым, сильным, убежденным, нежели трусливым и готовым на всякую подлость.
С теми, кто предавал своих товарищей, свои убеждения, Аллис общался с чувством омерзения и обходился круто, хотя нередко и приходилось обещать им покой и неприкосновенность.
Гриму Вестену не нужно было ничего обещать. Тем более глупо было угрожать ему. Аллис с одного взгляда увидел, что этого человека ничем не запугать и не сломить. Они говорили начистоту. Участвовал ли Грим Вестей в забастовке из-за гибели двух товарищей? Да, участвовал и впредь будет участвовать и других подбивать на бойкот, пока на руднике не наведут порядок.
После такого заявления Аллис и решил посоветовать магистру найти средства на улучшение положения рудокопов, чтобы в городе было спокойно. С Гримом Вестеном Аллис встречался часто, и эти допросы походили, скорее, на задушевные беседы, из которых Аллис почерпывал бесценную информацию о людях угнетенных.
Нет, не такие уж они были угнетенные в забитые. Заглядывая в честные глаза Вестена, он видел перед собой человека, уверенного в том, что он многое может.
"Люди привыкли опасаться друг друга, - говорил Грим Вестей. - Они думают, что ве способны ни на что большее. На самом деле им не хватает храбрости. И еще немного извилин в голове, чтобы понять такую простую истину: пожарный, который хочет воевать с пожарами, в конце концов оказывается вынужденным воевать с людьми".
Уже за такие вольные и опасные мысли Грим Весуев заслуживал изоляции от людей и сурового наказания, но Аллис понимал, что рудокоп имел только хорошие бойцовские качества для того, чтобы быть предводителем. Но что он мог? В нужный момент организовать доведенных до отчаяния рабочих на новый бойкот, на погром конторы рудника? Если и будут какието эксцессы, то полиция живо справится с возмутителями спокойствия и все кончится прозаически для таких, как Грим Вестей, - тюремной решеткой.
Из сочувствия, в одной из задушевных бесед, Аллис посоветовал Вестену организовать на руднике профсоюз - вполне законную организацию для защиты интересов рабочих. Рассказал даже, как работают профсоюзы на многих заводах и фабриках страны - тихо в мирно улаживают все спорные дела с администрацией. Нет, Грим Вестей был не тот человек, который мое по-настоящему интересовать капитана службы общественного спокойствия. Для Аллиса важно было выяснить, откуда в муниципалитет дошли требования о переустройстве экономики Ройстона, о ликвидации курортов, а значит, изгнании курортников из города. Во всяком случае не со стороны рудника, Аллис в этом был уверен. Он предполагал, что может быть такой человек или, скорее, организация, тщательно замаскированная, где действительно вынашиваются серьезные планы преобразований жизни в Ройстоне, но ни единого доказательства тому, хотя бы следа, не было ни в полиции, ни у него самого. "Ну, а если нет следов деятельности, значит, нет и самой деятельности. Есть лишь трусливая фантазия магистра, напуганного забастовкой на руднике", рассудил Аллис и успокоился.
Зато как удачно подвернулась эта история с зеркалом! В Центре, безусловно, оценят его инициативу. С зеркалом теперь покончено раз и навсегда. В этом деле, конечно, хорошо помог этот юный оболтус Монк.
Надо же, уверовал в свое высокое предназначение, идиот! Теперь Аллису оставалось выяснить, что же делать с арестованным оптиком. "Пожалуй, надо допросить его хорошенько, а там видно будет", - решил капитан службы безопасности.
После завтрака Аллис поехал в полицию. Там, в камере-одиночке для особо опасных преступников, находился Чиварис.
По требованию Аллиса ему предоставили отдельный кабинет и привели арестованного.
Аллис долго разглядывал стоящего перед ним худого человека, болезненного и слабого на вид. Чиварис был спокоен, смотрел прямо и честно, держался с достоинством, без признаков малейшего беспокойства.
"Будто у себя дома, а не в полиции", - с уважением отметил Аллис и разрешил арестованному сесть.
Тратить время на мелкие, прощупывающие вопросы Аллис не стал и спросил прямо: - Вы знаете, за что вас взяли под стражу?
- Нет, - с искренним недоумением отозвался Чиварис. Голос у него был негромкий, с хрипотцой. - Может, вы мне что-нибудь объясните?
- Я объясню, - благодушно согласился капитан. - Зеркало, которое было вывешено, в комнате смеха в городском саду, сделали вы.
- Да, я, - согласился оптик и надолго закашлялся. Аллис налил ему воды из графина.
- Вы знали, что это зеркало станет угрожать душевному покою людей? Комната смеха благодаря вам превратилась в сомнительное заведение, сеющее пессимизм, меланхолию и разочарование среди горожан... М-да... А это серьезное преступление!
- Я всего-навсего оптик, - пожал плечами Чиварис. - Мое ремесло помогает людям лучше видеть окружающие предметы. Зеркало, как я понимаю, заставляет человека вглядеться в самого себя. Любое зеркало...
- Нет, вы должны отвечать за плоды своего труда! - перебил Аллис. Кстати, вы сами верите в это зеркало? И что же, оно в самом деле показывает внутреннюю сущность человека? Да как вы смеете! Это бред! Вы сумасшедший, Чиварис!
- Я смею брать на себя такую ответственность, потому что единственный путь улучшить человеческое существо - вдолбить ему, что оно - далеко не совершенство... - Чиварис смотрел на агента с готовностью продолжать спор.
Аллис с интересом разглядывал тщедушного человечишку, которого одним несложным ударом можно заколотить в землю на веки веков. Такой откровенности И прямоты капитан не ожидал. Чиварис невольно напомнил ему Грима Вестена.
- Кстати, - оживился он, - почему вы ничего не говорите о Лобито? Ведь это он использует... использовал ваше изобретение!
- Вы сами сказали, что автор должен отвечать за дело рук своих, спокойно отвечал Чиварис.
- И как вы собираетесь ответить?
Чиварис прямо посмотрел в глаза сыщику.
- Считаю, что ничего вредного в этом зеркале нет. Люди добровольно идут на него смотреть.
- Ходили смотреть, - с усмешкой поправил Аллис. - Зеркала и комнаты смеха больше нет. Впрочем, и Лобито... Немой вопрос застыл в широко распахнутых глазах Чивариса, и Аллис ответил ему: - Он напился пьяный и сгорел в своем чулане.
Чиварис уяжело посмотрел на Аллиса и только покачал головой.
Капитан дал ему время прийти в себя и даже налил воды. А сам закурил сигару и посмотрел в окно.
Ему уже осточертел этот гнусный скучный город, грязный и сырой в глухую пору межсезонья. "Послезавтра я буду дома", - радостно подумал Аллис и живо представил, как в парадном белом мундире он поднимется в апартаменты шефа для доклада и, кто знает, не блеснет ли, впереди орден или продвижение по службе?
Неохотно вернулся Аллис из сладкого дурмана грез в чужой прокуренный кабинет. Он смотрел на Чивариса и не знал, что с ним делать.
- Как вы объясняете столь нездоровый интерес к вашему зеркалу? - лениво спросил он.
Вместо ответа Чиварис темным взглядом посмотрел на Аллиса и вновь надолго зашелся кашлем.
- Хорошо, вы старый и, кажется, больной человек, Исправлять вас поздно, хотя в голове вашей, несмотря на почтенный возраст, гуляет ветер. Мне не нужны ни вы, ни ваша свобода. Убирайтесь домой, - милостиво разрешил капитан. - Только оставьте у начальника полицейского участка расписку, что отныне и до скончания дней своих вы будете делать только очки. Шлифуйте свои линзы. Монотонный труд прекрасно прочищает мозги. Прощайте.
Чиварис вышел. И Аллис, решив его судьбу, почувствовал себя свободным от всех дел. Настроение у него было прекрасное. Капитан сыскной службы иногда позволял себе маленькие вольности по отношению к противнику. Небольшое, пусть даже сиюминутное великодушие неплохо поднимает тонус...
Монку пришлось долго ждать, пока, наконец, он не увидел знакомую машину Аллиеа, подъехавшую к отелю...
XXII
Почти целую неделю Фалифан отсутствовал на своей службе. Заказов не было, а от венков в жестяных цветов стало уже тесно в их мастерской. Оказавшись полностью предоставленным самому себе, Фалифан бережно распоряжался своей свободой. Поднимался в шесть утра и, после умывания ледяной водой окончательно освободившись от сна, садился за лист чистой бумаги и множил число исписанных страниц своего художественного труда.
Описывая нравы и жизнь в Ройстоне, он невольно населял свой роман людьми, которые окружали его и которых он хорошо знал. Но что самое примечательное, в большей части его сочинения присутствовал дьякон Филлинг в образе мыслей и в поступках которого нетрудно было узнать протоиерея Гарбуса.
Интерес Фалифана к этому человеку не остыл, а, наоборот, возбуждался тем более, чем больше общался он с Гарбусом. Под внешней грубостью и многословием священника Фалифан разглядел человека незаурядного, совершенно подходящего ему по духу и образу мыслей. Из всех людей, знакомых Фалифану, Tapбус был единственным человеком, который знал, что ему нужно делать, и, не жалея сил, он делал свое дело.
Это качество для Фалифана было решающим, потому что сам он всю жизнь только брал и ничего не давал никому взамен, и Гарбус был прав, называя его духовным мещанином. Вот потому так любовно выписывал Фалифаа в своем романе фигуру дьякона Филлинга, который, несмотря на мудрые и туманные словеса, был далек от благочиния и устава церкви.
Будучи судовым священником, Филлинг скитается но морям, выполняя нехитрые свои обязанности, начиная с освящения и кончая отпеванием. Но ему куда приятней было, отложив крест и кадило, весело бражничать с матросами. И вот здесь, в суровой моряцкой среде, дьячок вдруг увидел, что людям нужен не господь бог, не святые со своими бесчисленными заветами, а - Вера, Вера в высшую справедливость, в самого себя, в людей, которые живут рядом, вера во все лучшее. У всех мозги, конечно, устроены по-своему, каждый в меру собственного развития сотворил себе бога. Один поклоняется мешку, набитому деньгами, другой за своего бога принимает добро в справедливость, которые должны править миром, у третьего еще что-то... Но вера, свой "бог" есть у каждого. Филлинс" Гарбус вдруг с изумлением открыл для себя, что он, со своей "высокой колокольни", может дать людям именно ту веру, которая поможет им жить так, как подобает жить человеку - в согласии с совестью.
Запахнувшись от ветра в плащ, дьячок подолгу вышагивал по палубе и размышлял о своем предназначении. Он все больше сознавал, как тесно ему теперь о его широкими замыслами здесь, на корабле, затерянном в безбрежном море, вдали от людей. Он вернулся в Ройстон и навсегда остался на берегу.
Вот так развивалась в сочинении Фалифана судьба главного героя, и она полностью копировала судьбу протоиерея Гарбуса. Далее Фалифан описывал, как дьякон Филлинг нес свое пламенное слово людям, прововедовал веру в светлую жизнь, в справедливое начало... Но вскоре священник понял, что одним только словом мало что сделаешь. Как пробудить в человеке добро, если он нищий, обездоленный и злой? Или, наоборот, как внушить человеку любовь к ближнему, когда он на костях этих самых ближних строит свое благополучие? "Ну, сначала уравнять всех людей, дать им одинаковые возможности для жизни, - размышлял священник. - Только бы они не заснули мертвым сном в нищете духа или мнимом благополучии. Ведь любому человеку, обездоленному или преуспевающему, всегда чего-то не хватает. Люди хотят счастья и не знают, что это такое. А счастье - это когда всем кругом хорошо, и я должен способствовать тому". Неугомонный священник не стал ждать, когда его прихожане невесть откуда получат все, что подобает иметь человеку - равенство и свободу. Подоткнув полы рясы, Филлинг сам пошел через пустыри и хлябь к жилищам горожан...
Фалифан тщательно описывал метания и поиски своего главного героя, но не знал еще, к чему придет Филлинг, чего он добьется. Роман его шагал в ногу с действительностью, и повествование никак не могло опередить хода событий, которые еще только разворачивались.
К полудню Фалифан полностью выложился. Голова уже была не способной рождать образы и метафоры, спина задеревенела от долгого сидения, и наш молодой литератор оделся, чтобы погулять по свежей погоде.
Тот апрельский день выдался в Ройстоне на редкость ветреным и злым. Сизые тучи неслись над городом встревоженным табуном, застилая дневной свет, приглушая краски. Тугие волны свежего ветра, смешанные с мелкими брызгами весеннего дождя, разгуливали по площади Дуновения. Сегодня она полностью оправдывала свое название. Фалифан любил такую погоду, потому что ненастье загоняло людей под крыши домов, и они воровато прятались в своих убежищах, словно крысы. Он же не торопясь, бесцельно шел по улице и от этой своей непохожести чувствовал себя особенно хорошо, примерно так же, как муравей, сбежавший из опостылевшего муравейника...
Фалифан остановился на краю пустынной площади и с радостью слушал гул ветра, который овладел городом, трепал флаг на здании муниципалитета, затуманил холодной влагой окна домов.
Вдруг его внимание привлекла какая-то одинокая фигура возле отеля "Аюн". Закутавшись в пальто, придерживая руками шляпу, чтобы не унесло, человек не торопился в тепло и уют. Нервно прохаживаясь взадвперед, он словно кого-то поджидал. Да это же МонкИ Фалифан заковылял через площадь к другу, но не успел он сделать и десятка шагов, как события стали развиваться следующим образом. К отелю подъехал синий лаковый автомобиль марки "Беланже", и из него вышел человек. Фалифан видел, как Монк подлетел к нему и, размахивая руками, принялся что-то требовать или объяснять. Потом он полез в карман в швырнул в лицо господину пачку банкнот. Ими сразу же распорядился ветер. И в ту же минуту Монк растянулся на земле. Его шляпа, будто испугавшись, укатилась прочь, а господин неторопливо снял перчатки и скрылся за дверной вертушкой отеля. Фалифан поспешил на помощь другу.
Удар был хороший. Пока Фалифан поднимал товарища с мостовой, тот даже не открыл глаз, лишь тихонько застонал. Фалифан усадил Монка на гранитный бордюр и отер платком кровь с его лица. Но из распухшего носа, не унимаясь, бежали алые горячие струйки, Фалифан беспомощно огляделся по сторонам. На площади по-прежнему властвовал один только ветер. Привести Монка в чувство оказалось бесполезным занятием. Тогда Фалифан неловко подхватил друга под мышки и поволок его к себе домой. Едва передвигая ногами, мыча что-то несвязное, Монк почти повис на Фалифане, и тому приходилось наклоняться вперед и с силой опираться на трость. Встречный ветер перебивал дыхание, швырял морось в лицо. У Монка с подбородка алым бисером капала кровь...
Уже в постели, с примочками на лице, он окончательно пришел в себя. Сообразив, где находится, Монк попытался подняться, но тупая боль в затылке властно пригнула его к подушке. Монк бессильно заплакал. Фалифан подал воды. Монк отмахнулся и, напрягшись, все-таки приподнялся в постели. Сбросив мокрое полотенце со лба, с перекошенным от злости ртом, он схватил со стола нож и шагнул к двери, чтобы найти обидчика и немедленно расквитаться с ним. Фалифан удержал друга. Вонзив со всей силой нож в дверной косяк, Монк бессильно опустился на лавку в несвязно стал рассказывать о том, что произошло.
- Я подкуплен... подкуплен до самых кишок... Продажная тварь... Собственноручно подписывал доносы... Сначала Бильбо, потом Лобито... Прикрывшись именем своего отца, вошел в доверие и выпытывал, выпытывал... Ах, если б я догадался раньше, кто такой Аллис... Лобито убили, из-за меня же пострадал Чиварис. Я сам, понимаешь, сам его продал!
Монк вспоминал все новые и новые подробности своих гнусных деяний и с ядовитой улыбкой выкладывал все Фалифану, чтобы самому было больнее. Мони терзал свою память и вспоминал то рвение и старание, с которыми выполнял он грязную работу доносчика, и ему сделалось невыносимо гадко. Если бы сейчас Фалифан хоть что-то сказал, Монку, может, стало бы чуть легче, но друг был нем, как стена, глаза его притухли, с ненавистью смотрел он на побитого и жалкого мальчишку.
- Я подлый, подлый человек, - твердил Монк. - Не жить мне с такими грехами... Как глупо все, как глупо! Я убью его... Общество Совершенствования Человека - сказка для таких дураков, как я. Аллис полицейская сволочь!
- Перестань скулить, - оборвал Фалифан.
Монк затих. Глаза его подернулись пленкой слез, и он вынес себе приговор: - Я был заражен микробом величия. Тщеславие погубило меня. Я должен умереть.
- Я, я, я... - передразнил Фалифан. - Ты и сейчас думаешь только о себе. Слишком легко хочешь отделаться - умереть, уехать... А кто будет искупать твою вину? Если обвели тебя вокруг пальца, предал близких людей верни их доверие к себе. Любой ценой!
- Теперь уже поздно! - воскликнул в отчаянии Монк. - Бильбо, Чиварис, Грим Вестей... Я не перенесу этот позор.
- Простить тебя трудно, - согласился Фалифан, - а понять - можно.
Монк посмотрел на друга и усмехнулся такой неловкой попытке утешения: Хватит.
Монк закрыл глаза и попросил попить. Фалифая принес кувшин с пивом. Монк жадно глотал хмельную влагу, насколько хватало духу. Пиво будто помогло ему. Он успокоился и, потирая затылок, посмотрел другу в глаза,
- Надо переродиться, выбросить всю дурь из головы и жить достойно и честно перед самим собой. Вот как ты... Нет, я не смогу так. Ты, Фалифан, ценишь свою душевную свободу, но ее все равно нет. Надо что-то делать, только не беречь, не жалеть себя. Ах, если б я сумел найти такое свое волшебное зеркало.
- Опять за свое, - поморщился Фалифан. - Не мели чепуху. Я сто раз говорил тебе, что нынешних людей никаким зеркалом не исправишь, будь оно трижды кривое или волшебное. Ты не сделаешь никогда сразу всех лучше, чем они есть. Люди, погрязшие во лжи и равнодушии, в корысти, лени и тупости, не всегда были такими. Они сломались, опустились когда-то, даже незаметно для себя. Надо думать о другом: как самому прожить честно и не испачкаться в грязи.