Гейцман Павел. Смертоносный груз "Гильдеборг"

   Одиночество, в котором я очутился, как ни странно, было одиночеством не внутренним, а внешним. В округе не менее сотни километров, очевидно, не было ни одного человека. Однако внутри меня шумела целая толпа. Я слышал голоса капитана Фаррины, Гута и Гледис. Снова я перебирал в памяти мгновения в посольстве. Когда нас сфотографировали и для чего? Возможно, это обычная практика, и каждый посетитель должен оставить оттиск своего лица? Или им было с самого начала ясно, кто мы и что они с нами должны сделать?
   Но потом я подумал, что не должен считать вещи кажущиеся уже доказанными. Что, если мы были сфотографированы только потому, что посетили посольство и это привлекло внимание местного правительства? Во всем мире контрразведчики тщательно следят за посетителями посольств. После смерти Гута они начали обдумывать, куда я мог исчезнуть. Шли по прямой дороге, как и я, и она их привела к цели. Иначе и быть не могло. И теперь так же выйдут на меня - это логика робота, вычислительной машины. А у меня нет возможности действовать иначе, чем сейчас. Это обстоятельство вызывало тревогу, но и оно не слишком меня задевало. Солнце, безжалостно сжигающее лицо, было более реальным.
   Этап!
   Шоссе, прорезающее плоскогорье, образовывало границу. Я с изумлением уяснил себе это обстоятельство и остановился. Впервые я видел эту границу совершенно отчетливо. Вот оно, это мгновение, в которое что-то меняется. Новый рубеж в моей жизни. Я знаю, что было на этой стороне, но не имею даже и представления, что будет на другой. Что произойдет, когда я перейду границу, когда? пройду по этой дороге до конца? Пока я двигаюсь где-то посредине - между прошлым и будущим. И не принадлежу ни тому, ни другому.
   Однако сколько времени это может длиться? Эта мысль вернула меня к действительности: дело идет обо мне, о моей жизни, это не игра. Она стерла чувство непричастности. Вдали появилась красная туча. Облако пыли, взвихренное над дорогой. Кто-то приближался, подъезжала незнакомая машина или судьба! Я дождался. Если остановится, то сяду, ничего другого мне не остается. Я поднял руку и пошел ей навстречу по осевой линии.
   Седовласый банту, сидящий за рулем семитонного грузовика с прицепом, доверху нагруженного ящиками с пивом, ослепительно улыбнулся и певуче сказал:
   - Не хотите ли пить, господин?
   Я кивнул, и он подал мне консервную банку из ящика под сиденьем.
   - Можете подбросить меня до Умтали?
   Не знаю, кто из нас был больше удивлен, он или я. Он оскалил белоснежные зубы и, не говоря ни слова, открыл дверцу. Я упал на раскаленное сиденье и жадно лил в себя содержимое баварской пивной консервной банки. Наихудшее и наитеплейшее пиво, какое я когда-либо пил. Мгновенно у меня на лбу выступил пот, а рубашка приклеилась к спине.
   Грузовик тяжело вздохнул и тронулся. Я ехал навстречу неизвестному будущему. Шофер дружески взглянул на меня и начал петь. Он ни о чем не спрашивал, даже не пытался завязать разговор. Только теперь я понял, как я устал. Совсем нелегко идти пешком по африканскому шоссе.
   Машина громыхала на восьмидесятикилометровой скорости к югу, и местность начала меняться. Становилась не такой однообразной и более зеленой. Минутами я замечал вдалеке стада зверей, но глаза в этой жаре закрывались, голова падала на грудь. Где я буду через неделю, где буду через год? Может быть, в земле. Благодарю бога, что я не знаю своей судьбы. Пиво ударило в голову, и все стало безразлично. Собственно, смерти я не боюсь, каждый дойдет до конца пути. Лучше раньше, чем позже, - так чего бояться. Конечно, лучше бы не слишком рано, не сейчас.
   Когда я снова опомнился, жара в кабине была невыносимой. Не меньше пятидесяти градусов. Время приближалось к полудню.
   - Вы отдохнули, господин? - спросил хрипловатым голосом банту. - Через часок будем в Умтали. Вы нездешний?
   Я кивнул.
   - Я сразу это понял, - сказал он со смехом. - От мистера Гофмана?
   Я с интересом посмотрел на него. Он быстро все схватывал. Я был тут достаточно долго, чтобы знать: белый не влезет в машину к черному, здесь так не делается.
   Банту снова мне улыбнулся, на мгновение снял руки с рулевого колеса и поднял их над головою, показывая, что сдается.
   - У мистера Гофмана служит весь мир.
   Человеку некуда бежать, негде спрятаться - все написано у него на лбу.
   - Вы знаете отель Гуцци в Умтали? - спросил я.
   Он с усердием кивнул.
   - Расположен сразу же на окраине города, мы поедем около него.
   - Там я выйду! - сказал я и всунул в карман рубашки пятидолларовую банкноту.
   - Как прикажете, господин. Довезу вас прямо до отеля. Это приличное предприятие, очень шикарное, вам понравится.
   Деньги открыли путь к сердцу. Он подал мне еще одну консервную банку с пивом, но я не стал ее открывать. От пива только понапрасну потеешь, чай лучше. Я уже научился его пить. Потерплю до Гуцци, а там напьюсь. Если это благополучно кончится, если нас не остановит военный патруль или полицейская машина. Лучше бы я шел пешком или подождал машину с белым шофером. Я все еще веду себя необдуманно. Этот добряк остановит машину перед самым бюро обслуживания мотеля, и мгновенно я привлеку к себе внимание.
   - Откуда едете? - спросил я.
   - Из Солсбери, господин. Два раза в неделю вожу пиво.
   - Партизан не боитесь?
   - Нет, господин, тут нет никаких партизан. Мистер Гофман не пустит их в страну, может быть, где-нибудь на границах...
   Он улыбнулся. Он мог охотно говорить о чем угодно: расхваливать правительство Смита, проклинать Патриотический фронт - все, что угодно. От него я ничего не добьюсь. У него хорошее место, и он достаточно умен, чтобы дорожить им. Я не обратил внимания на фирму, в которой он служит, но это неважно. У меня достаточно своих забот.
   - Умтали, господин, - сказал банту и кивнул на серое облако, висящее вдалеке над горизонтом.
   Я потянулся. Дым фабрик. Местность изменилась, мы проезжали через плантации и цитрусовые рощи. Город тонул в садах, но промышленность всюду оставляла нестираемые следы. Она уже овладела и Африкой.
   - Мотель расположен в двухстах метрах от главного шоссе, но я не смогу вас завезти прямо к нему: дорога узкая, трудно будет разворачиваться.
   - Неважно, я пройду этот участок пешком, - сказал я с облегчением. Никто не должен знать, как я приехал.
   Среди зарослей брахистеций и акаций я увидел белые сверкающие бунгало. Узкая асфальтированная дорожка вела меж кустов к главному шоссе. Тормоза застонали. Я выпрыгнул из машины и поднял руку в знак приветствия: "Всего хорошего, парень..." Потом я остался один. Жара, тишина и пустота. Только дым из фабричных труб закрывал ясный небосвод над этим очаровательным городом с виллами и садами. Мне пришло в голову, что мотель Гуцци чем-то похож на отель в Претории. Хотя он и не лежал у реки, но тоже состоял из самостоятельных бунгало, расположенных под деревьями вокруг одноэтажного здания ресторана. Впрочем, был здесь и бассейн с прозрачной зеленоватой водой.
   За стойкой бара с интересом рассматривала иллюстрированный журнал полуголая черная дама. Золотые цепи вокруг шеи и юбочка из цветной соломы. По-видимому, туристский аттракцион Гуцци. Когда я вошел, она закрыла журнал и удивленно посмотрела на меня. Потом с белозубой улыбкой пошла навстречу. Большие конусообразные груди покачивались на каждом шагу, а цепи тоненько звенели. Как будто она только что выбежала из саванны или джунглей.
   Я начал смеяться громко и неудержимо. Видимо, я сошел с ума. Хозяйка сеньора Гуцци! Она смеялась вместе со мною, а потом на правильном английском сказала:
   - Будете обедать, господин?
   Я присел к ближайшему столу. Два часа пополудни, а ресторан совершенно пуст. Дама направилась к пестрой коралловой портьере.
   - Минуточку! Прежде всего позовите мне шефа... мисс!
   - Как вам будет угодно, господин. - И она исчезла.
   Из-за коралловой портьеры вышел вразвалку лысый толстяк в белых полотняных шортах и в клетчатой рубашке, с огромной сигарой, зажатой между пальцев.
   - Привет от поручика Беневенто, - заорал я сердечно и протянул ему руку. Комедия, африканский спектакль - надо производить естественное впечатление. Лицо у Гуцци просияло, он раскрыл объятия, мы стучали ладонями друг друга по спине.
   - Так ты уже свободен? У тебя уже кончился срок договора? Это было прекраснейшее время моей жизни, друзья... Оливия, Оливия... - Звон цепей и покачивание вулканических гор. - Пиво, принеси нам пиво и виски! Ты хочешь здесь поселиться? - обратился он ко мне. - Мой отель к твоим услугам! рассыпался он в любезностях и комплиментах. - Надолго хочешь здесь остаться? Может, побудешь, пока не подыщешь что-нибудь для себя? В Умтали с тебя сдерут шкуру, время сейчас злое, чем дальше, тем хуже. А я сделаю тебе солидную скидку.
   Мы опрокинули по стаканчику виски, а потом отхлебнули пива. Оливия, черная красавица, накрывала на стол. Бунгало, вероятно, были такими же пустыми, как и ресторан. Но для афри- канского мотеля это еще ни о чем не говорит. Гости съезжаются только под вечер. Пусть только раз в неделю или в месяц, но уж обдерут их до нитки. Гуцци обещал меня от этого избавить, но я ему не очень-то верил.
   Да, Гуцци - счастливый человек. У него есть все, что он может себе пожелать, и за пару лет он загребет приличные денежки. Он, вероятно, заметил в моем взгляде вспышку зависти. Отодвинул кружку пива и сказал:
   - Так что, приятель, чем хочешь заняться, какие у тебя планы?
   Я пожал плечами. Мы подошли к цели разговора быстрее, чем я предполагал.
   - Никаких, - сказал я удрученно. - Собственно, ищу работу, но у меня нет документов, - добавил я тихо. - Поэтому Беневенто и послал меня к тебе.
   Он засопел и снова выпил.
   - Так-так, неприятное дело... - Темные глаза следили за мной поверх кружки. - Почему ты не остался у шефа, почему не продлил контракт? Деньги у тебя есть?
   - Немного.
   Оливия поставила передо мной блюдо экзотически украшенного салата, а на тарелке кусок полусырого мяса. Но о еде я даже и не помышлял. Моя судьба находилась сейчас в руках этого толстяка.
   - Что же ты делал, что у тебя нет денег?
   Я снова молча пожал плечами.
   - Ездил с Маретти в транспортере, пока он не погиб, а потом с поручиком. Я просто боюсь, понимаешь это?
   - Маретти?..
   - Примерно два месяца тому назад.
   И я, между едой, начал рассказывать историю фермы Хармеров. Салат был такой же острый, как и цветистый, его было невозможно есть. Оливия убралась за стойку бара к своим журна- лам, Гуцци сидел напротив меня, потел и с помутневшими глазами понимающе кивал.
   - Так Маретти погиб, бедняга Маретти... Я всегда говорил ему: хватит, у тебя достаточно денег, брось это, наплюй на все. Он служил у Гофмана десять лет, а это уж что-то значит.
   - У меня истек срок договора, и я больше ничего не жду, - сказал я твердо. - Когда здесь их дело лопнет, бог знает куда они подадутся.
   Гуцци кивал головой в знак согласия. Его лицо вдруг стало серьезным, почти осунувшимся.
   - Это разумно, я понимаю тебя: рисковать сегодня не имеет смысла. Все равно в конце концов все поднимут руки и выдадут нас неграм. Если бы у тебя были деньги, я тебе продал бы весь этот гешефт, - он кивнул на бар, - вместе с ней. Хочу, наконец, вернуться домой. Пять лет я служил, и все пять лет здесь. Человек должен уметь сказать себе: достаточно! Да, для меня достаточно, и я хочу домой.
   - Но у меня нет денег.
   - Но у тебя нет денег. - Он глубоко вздохнул. - А что бы ты хотел делать?
   - Что угодно, лишь бы не слишком на глазах.
   - Гм...
   Белым носовым платком он вытирал лоб. Пиво начало проступать всеми порами.
   - Возможно, я о чем-то знаю... - он выжидательно посмотрел мне в глаза. - Возможно...- и его лицо начала растягивать широкая улыбка. Потом он громко расхохотался. - Л.С. Два символа света!
   В недоумении я отодвинул прибор.
   - "Любовь и Счет", балда! Это как раз то, чего тебе не хватает.
   И он снова прыснул со смеху так, что его объемистый живот трясся и подскакивал.
   - Если это выйдет, получу две сотни, согласен?
   Я кивнул.
   - Так слушай! Уже вторую неделю здесь живет какая-то вдова, фермерша, сумасбродная женщина, которая ищет белого шофера. Ей нужно куда-то ехать... - он широко развел руки, - не знаю, видимо, очень далеко, а негра не хочет, боится. Каждый день ездит в Умтали и ищет, как будто может найти здесь белого шофера. Любой наплюет на такой бизнес. Но она наверняка имеет счет, и ты можешь заиметь его, а может, и любовь тоже - это уж зависит от тебя, это уж твое дело. Она настоящая африкаанер: прежде всего требует, чтобы перед ней гнули спину и работали в поте лица. И по асфальтированным дорогам она, вероятно, ехать не хочет.
   Я поспешно обдумывал.
   - Работать шофером у белой фермерши? А почему нет? А сколько...
   - Не знаю, этим не интересовался, я тебе только рекомендую. Она вернется вечером, я пошлю ее к тебе. Ты должен поломаться, заставить поуговаривать себя...
   Мне было ясно: надо продать себя как можно дороже. Гуцци потянулся и зевнул.
   - Ну хорошо, теперь тебе Оливия покажет бунгало, а я пойду прилягу. Здесь человек должен беречь, свои силы, вечером еще поговорим. И не забудь, получу две сотни! Оливия, посели господина!
   Я вышел следом за юбочкой из травы. Длинные худые ноги, стройные прямые бедра. Бегун на беговой дорожке, Бедняга Гуцци, он никогда ее не догонит, она как антилопа - замучает любого бегуна. Я плелся за ней в полуденной жаре. Кругом - клумбы с увядшими цветами. Кто их здесь поливает? Это была не сухая жара выжженной саванны, а влажная духота, сохраняемая тропической зеленью. Пиво и виски бродили у меня в крови. Здесь человек не должен выпивать после обеда, после обеда только чай, остальное - вечером.
   Оливия открыла двери в прохладное воздушное бунгало. Коридор, спальня, ванная - я в уме начал подсчитывать, сколько запросит за это Гуцци. Оливия вошла в ванную и повернула краник душа.
   - Течет, господин.
   Текла настоящая, живая вода. Брызгала ей на голые плечи и скользила по грудям. Я протянул к ней руки. Она со смехом выскользнула.
   - Извините, господин, шеф этого не любит, он избил бы меня за это.
   Закрыла краны и длинными ногами протопала по каменному полу к дверям. Мокрые следы испарялись на глазах.
   - Ужин подается к восьми, - сказала она выжидательно, держась за ручку двери. Видимо, хотела услышать, какое вознаграждение она получила бы за удары Гуцци. Но меня одолела усталость двух последних дней, я потерял желание обманывать нового приятеля. Времени достаточно, времени хватит на все. Я хотел упасть на кровать и спать, удалиться в сны, в пустоту, дать сознанию отдохнуть. Я даже не заметил, когда она ушла. Я сбросил одежду и встал под душ. Мне было хорошо и без черной красотки. Потом я мокрым упал на постель и закрыл глаза. Мгновение затухания, исчезновения. Мир, по которому я бегу, стал невероятно далеким, во мне - глубокий тайник, стальной омут, захлопну затвор и погружусь.
   Когда я проснулся, солнце уже село. Через минуту наступит ночь. Голова у меня была чистая и светлая. Что-то меня разбудило. Я лежал неподвижно, напрягая сознание. Решительный стук послышался снова. Это был звук, что меня разбудил. Я натянул на себя простыню.
   - Войдите!
   Из бесцветного сумрака вышла стройная белая женщина. Клумбы цветов за ее спиной побледнели. Она была в спортивной юбке из парашютного шелка и в черной блузке. Вдова! Вероятно, тридцати пяти лет, сумасшедшая фермерша Гуцци. Африкаанер! Я не мог поверить своим глазам: передо мною стояла Корнелия Шиппер!
   У нее было невыразительное усталое лицо с синими кругами под глазами. Ее удивление было, видимо, еще больше, чем мое. Она закрыла двери и стояла неподвижно.
   - Что вы здесь делаете? - спросила она, наконец, знакомым, немного грубым голосом.
   - Сплю, а теперь пойду оденусь, если позволите. Будьте любезны, отвернитесь.
   Но она не отвернулась и насмешливо смотрела, как я топаю, завернутый в простыню, в ванную, насмешливо и с удовольствием, как тогда на нее смотрел я. Тогда...
   - У меня истек срок договора, - сказал я для ясности, когда снова смог появиться перед ней. - Я боялся, что вас похитили, все считают, что это так...
   - Это хорошо, - улыбнулась она тихо. - Вы ведь так себе это и представляли?
   - Нет, я не так представлял. Из-за этого была карательная экспедиция. Мы сожгли две мозамбикские деревни, а того парня на ферме повесили. Кто это был? Вы знали его?
   - Это мой раб, но я отпустила его - что бы я с ним делала в Голландии? Он не хотел оставить ферму, ему некуда было идти.
   - Раб?
   - Да, я получила его от отца, когда еще была маленькой.
   - А это можно?
   - Вас это удивляет? В любом аэропорту вы можете встретить людей, путешествующих с негритянскими детьми. Чаще всего их вывозят в арабские страны. Это не так страшно, как вы себе представляете. Правительства терпят или просто молчат. Здесь помогают их родителям, а у нового владельца о ребенке хорошо заботятся: ведь он имеет свою цену. Родители не видят в продаже детей ничего страшного, они довольны тем, что им удалось обеспечить его будущее. И здесь проблемы с ростом населения. - Она снова снисходительно улыбнулась. - Вы настоящий европеец, об Африке имеете искаженное представление.
   Я молчал. Это была правда: с воинской базы ничего не увидишь.
   - А ваш муж? - спросил я.
   Между бровей у нее возникла вертикальная морщинка.
   - Умер, - ответила она подавленно. - Если бы мы остались, он мог бы еще прожить пару месяцев, лет - бог его знает...
   Отсутствующим взглядом она смотрела через окно на улицу. Ночь приближалась.
   Я зажег свет.
   - Это расстроило все мои планы, - добавила она вдруг беспомощно. Детей я заранее отправила в Европу, у меня здесь дела. Для этого мне нужен шофер-спутник, - сказала она. - Мистер Гуцци упомянул... Предлагаю вам пятьдесят долларов в день. Я везу семейные реликвии одному родственнику. Собственно, это старая рухлядь: кое-что из мебели, картины - все, что переходило от поколения к поколению. Это наши вещи, они имеют прошлое и душу, это не просто наследство. Там, - она неопределенно кивнула головой в темноту, - для них уже нет места, а оставить их тому, - она не сказала "негру", - новому, я все же не могла. Родители перевернулись бы в гробах. Поездка может длиться неделю или две, в зависимости от того, какие будут дороги. Согласны?
   - Согласен, - сказал я серьезно. Я согласился бы на все. Мне нужно было исчезнуть в глубине страны, в пустыне, замести за собой следы. Ничего другого не оставалось.
   - Хорошо, завтра на рассвете отправимся. Ваш счет будет оплачен!
   - Спасибо.
   Она покачала головой и вышла. Усталая, подавленная. Ни малейшего притворства. Жестокая реальность - жизнь. Человек берет ее только в долг, потом приходится возвращать. Я осознавал это все яснее. За эту пару месяцев я изрядно постарел.
   Корнелия Шиппер... Я даже не спросил, куда поедем, но так ли уж это важно? Снова припомнился тот день, когда я гнал в джипе Беневенто на ферму, чтобы предупредить ее об опасности. Что-то с того времени изменилось - мы уже не были равны. Я стал ее служащим.
   ГЛАВА VIII
   Я сидел за рулем автофургона-вездехода и громко пел: "Дорога белая передо мною..."
   Госпожа, с автоматом в руках, удобно устроившись на сиденье, с восхищением смотрела на меня. Я, видимо, сошел с ума, определенно сошел с ума. Боже мой, когда я пел последний раз? Вероятно, когда-то в детстве. С тех пор мне это никогда не приходило в голову. У меня не было ни времени, ни желания. Только теперь.
   И мне это казалось невероятным. Над необозримой саванной всходило солнце. Утро было свежее, чистое и полное красок. Красная земля с зелеными пятнами кустарников, темные скопления деревьев, лазурный, пока еще не окрасившийся солнцем небосклон и белая пыльная полоса дороги, теряющаяся местами в высокой траве.
   Это была совсем другая дорога, чем та, по которой я шагал, когда меня подобрал тот старый пивзаводский конь. Собственно, это и не было дорогой, вероятно, здесь лишь время от времени проезжала служебная машина, по крайней мере, я на это надеялся. Мы покинули безопасность цивилизации и отправились через всю страну; на Энкелдоорн, Кве-Кве, а потом будет видно. Я ни о чем не спрашивал, ни о чем не хотел знать. Образцовый служитель! Колея, обозначающая дорогу, время от времени исчезала среди неровностей почвы или на каменистом плоскогорье, чтобы снова появиться сотней метров дальше в высокой траве. Но направление определяла не дорога, а компас.
   Временами я проезжал по нетронутой саванне, так как не отваживался пересекать русла рек, размытые в период дождей, и снова находил полосу этой удивительной дороги. Мотор размеренно шумел, и рессоры работали надежно. Хорошие рессоры здесь для машины самое большое достоинство. Поломку мотора можно устранить, но если лопнет рессора, машину придется бросить или уничтожить.
   Через открытые окна в кабину проникал особенный, ни с чем не сравнимый аромат. Все опасения и заботы остались на той великолепной асфальтированной магистрали, ведущей в Умтали, вот почему я начал вдруг напевать по-чешски песенку, которую я услышал когда-то давно, дома.
   Время от времени я посматривал на важную леди с автоматом. Здесь белый может владеть каким угодно оружием, а в это тревожное время без автомата ни один белый не отошел бы и на пару шагов от своей фермы. А я пел, я горланил так, что уши закладывало. В Африке я не слышал, чтобы белый пел что-нибудь, кроме пьяных куплетов в лагерной столовой. Она, вероятно, тоже не слышала. Ее сонные после раннего пробуждения глаза улыбались мне сквозь прикрытые веки.
   Было лишь пять часов утра, а мы уже более двух часов находились в пути. - Усталость и подавленное выражение исчезли с лица Корнелии, а неприступность растаяла. Прекрасное утро сняло и с нее тяжесть трагедии последних дней. Мне казалось, что рядом со мной едет спокойная, уравновешенная женщина, что нет у нас никакого прошлого, одно лишь будущее, что лежит впереди.
   - Вы странный человек, сержант, - сказала она, когда я закончил "представление". - Как вас можно называть?
   - Краус, Ян Краус, или Ганс, - церемонно поклонился я за рулем, взял ее руку и поцеловал. - Ваш шофер, спутник и что хотите.
   У меня было превосходное настроение и желание шутить без конца. А почему нет? Почему, собственно говоря, нет? Только потому, что я стал ее служащим? Я свободный человек, сегодня я уже знаю, что это в действительности означает. Возможно, именно сейчас я вступил на дорогу, ведущую домой. Ничто не сможет меня остановить, ничто меня не заставит отказаться от этого. Это моя единственная цель, я вернусь. Это решение зрело во мне уже давно, но только теперь я впервые осознал, что это не только желание, напрасное стремление и сон.
   У Корнелии были тонкие холодные пальцы с бледно-розовыми ногтями. Минуту я легонько подержал их в своей руке, а потом медленно она отняла руку. В зеркальце заднего обзора я видел остающиеся за нами облака пыли, висевшие как бесконечный хвост. Он не мог рассеяться. До Энкелдоорна было сто пятьдесят километров, а до Кве-Кве еще столько же. Но километры ни о чем не говорили. При таком состоянии дороги, как эта, было маловероятным, чтобы все расстояние мы проехали до вечера. Мы тащились шагом, дорога вынуждала нас к постоянным объездам. Хорошо, если доедем до Энкелдоорна.
   - Я все еще не могу себе представить, - сказала она медленно и опять положила руки на приклад оружия, - что должна уйти отсюда, что никогда уже не вернусь. Ведь это невозможно, я тут родилась, это родина моих родителей и детей. Не могу этому поверить. Когда вы уходили из Европы, вы чувствовали что-либо подобное?
   Я поймал ее взгляд, спокойный, почти равнодушный. Тихая глубина, а на дне - отчаяние. Я кивнул. Это была неправда: поднимаясь на палубу "Гильдеборг", я ничего не чувствовал. Я не имел никакого понятия, что меня ждет. Но когда я уходил из дома в Германию - каких-то два километра, - тогда я чувствовал то же самое. Я тоже знал, что никогда уже не вернусь, и не мог себе этого представить.
   - До тех пор, пока человек живет, ни в чем нельзя быть уверенным, сказал я тихо. - Разве что в смерти, а все остальное неопределенно, изменчиво. Возможно, вы когда-нибудь вернетесь, если будете желать этого по-настоящему.
   Я снова украдкой посмотрел ей в лицо, только на долю секунды. Машина прыгала на тридцатикилометровой скорости по этой страшной дороге. Нет, это не было лицо Августы, оно ничем его не напоминало. Как я тогда хотел жить с Августой, она означала исполнение всех моих снов. Куда исчезло это желание? Когда потеряло свою цену?
   Корнелия отвела глаза: "Не входить!" Она безучастно наблюдала за дорогой. Тут и там стада зебр спокойно паслись по ее обочинам. Легкий северный ветер прочесывал длинные стебли трав. Дома такой ветер приносит мороз, но здесь это была лишь свежая прохлада. А раскаленная плита небосвода уже обдавала жаром. Жара в машине становилась невыносимой, каждое движение утомляло. Мне казалось, что хозяйка дремлет, забившись в угол. Я незаметно повернул зеркальце, чтобы она была на глазах. Не по душе мне молчаливый спутник с автоматом в руках.
   Она не спала. Через прикрытые веки сосредоточенно наблюдала за мной. О чем она, интересно, думает, о чем размышляет? Боится меня, пришло мне в голову. Боится. Что еще может чувствовать женщина наедине с незнакомым мужчиной среди необо- зримой пустыни. Я ведь наемник. Оружие у нее в руках не против случайных грабителей, не против зверей, это оружие - против меня.
   Я с любопытством посмотрел на нее в зеркальце так, как будто видел впервые. Какие дела она едет устраивать, ради чего готова подвергнуться такой опасности? Ради старой рухляди, громыхающей сзади в кузове? Сентиментальная жалость, не хочет, чтобы семейные реликвии попали в руки к какому-то банту? Едва ли. Ведь она продала ему ферму вместе с урожаем.