Страница:
- Ладно, потом отвезу вас обратно, - сказала она тихо и пошла к машине. Недолго она колебалась. - Сядьте лучше сзади...
Я рухнул на сиденье. Автомат отключился. Я был измучен, руки у меня тряслись. Пришлось стиснуть зубы, чтобы они не стучали. Гледис осторожно развернула машину, включила ближний свет, и мы поехали сквозь мрачный лесной туннель, в город.
Где мы допустили ошибку, как случилось, что Гут - мертв, как это могло случиться? Как мне теперь быть, что одному, без него, делать? Огромные выкатившиеся глаза смотрели мне в лицо. Не было ли в крови удостоверение? Не запачканы ли у меня в крови руки? Надо было о чем-то говорить, завязывать разговор, изображать интерес... но я не был способен выдавить из себя ни слова.
Мне необходимо выиграть время, я должен выиграть время во что бы то ни стало, а потом позвонить в посольство.
Нет!
Только не допустить еще одну ошибку, прежде надо все обдумать! Сейчас я не способен рассуждать трезво. Если получится, останусь у нее до утра, потом увидим. Гут - мертв! Я не мог поверить, не мог с этим смириться. Я должен пробудиться от этого сна, это не может быть правдой. На глаза навернулись слезы. Я вонзил ногти в ладони и прикусил губу.
"Опомнись, ты, сумасшедший, опомнись! - шептал раздраженно Гут. - Дело идет о жизни. Все поставлено на карту!"
Я глубоко вздохнул. Бежать! Выскочить и бежать! Блеск глаз в зеркальце заднего обзора. Она наблюдала за мной. Я даже не заметил, когда мы выехали из леса. Кругом была абсолютная темнота, лишь вдалеке ореол сияния над городом.
- Вам нехорошо, господин? - спросила она вежливо. - Нужно ехать медленней?
Все осталось позади. Прекрасный сверкающий день, полный надежды и уверенности. Фрейлейн Виселер и стая слуг. Апартаменты, в каких я никогда не жил. Но с утра не знаешь, что ждет тебя вечером. Гут на мраморном полу с размозженной головой... Где мы сделали ошибку? Все же они шли наверняка...
- Все в порядке, - снова включился мой автомат. - Беспокоит барабанная перепонка, еще в самолете прихватило. Мы резко приземлялись.
- Я люблю поговорить с людьми из Европы, там другая жизнь. Что вы думаете об апартеиде, госпoдин? Вы слышали об этом что-нибудь?
Ради бога, только никаких дискуссий, никаких деклараций, я не способен сосредоточиться, говорить пустые слова.
Они шли наверняка, должны были идти наверняка. Но это означает... В голове образовалась путаница из все тех же безнадежных вопросов. Что будет дальше? Что через час, через два, что завтра утром?
Меня оглушил визг полицейской сирены. Навстречу пронеслись две полицейские автомашины с ослепительно сверкающими мигалками.
Так, значит, его уже нашли, уже обнаружили! Полиция всегда повинуется слепо, если она получит приказ утопить меня в канале - быть мне на дне канала!
Глаза в зеркальце заднего обзора испытующе рассматривали меня. Я скривил губы. Вряд ли это было похоже на улыбку. А вдруг она начнет меня бояться? Мы проезжали окраину города. Резкий свет фонарей проникал в автомашину. Кольцевая дорога.
- Уже недалеко, через минуту будем там, - сказала она все тем же вежливым, ничего не означающим тоном. - Еще примерно пятнадцать минут в сторону сталелитейного завода "ИСКОР". Знаете это предприятие?
- Нет, я здесь впервые.
Мы опять выехали с освещенных улиц и погрузились в темноту. Я понял, что мы едем вокруг города. Объезжаем его с севера на юг.
Получили информацию! Я снова почувствовал тошноту. Ради бога, скорей бы уж мы были на месте, или меня начнет тошнить. Я опустил стекло и пытался глубоко дышать. Ее глаза снова впились в мое лицо.
- Но вам на самом деле нехорошо, господин...
- Да, прихватило немного.
Мы въезжали в другой квартал.
- Наше поселение, поселение для метисов, господин, - шептала она с ненавистью, - в самом отдаленном конце города.
Мне было все равно, что мне до расовых проблем, пусть только скорее остановится, Обветшалые одноэтажные бараки. Потом оживленный торговый проспект с толпами людей.
- Еще минутку...
Она проехала перекресток, и мы остановились перед старым многоэтажным жилым домом. Она погасила свет и мгновение неподвижно сидела. Тихо и пусто. Только глаза чужих окон глядели в темноту.
- Пойдемте, пожалуйста, только быстро, нас никто не должен видеть.
Мы прошли коридором, поднялись на второй этаж. Торопливый поворот ключа. Двери захлопнулись. Спасение, бегство в иной мир, в чужую незнакомую жизнь. Сон и надежда. Когда было предопределено, что мы здесь встретимся? Уже в момент зачатия? Или еще раньше? При сотворении мира?
Она включила свет.
Современная, уютно обставленная квартира. Образцовая чистота. Она деловито открыла дверь в спальню и принужденно улыбнулась. Теперь я, наконец, ясно видел ее необыкновенное чужеземное лицо со светлой кожей цвета кофе с молоком.
- Я хочу немного привести себя в порядок...
- Извините, мисс, - сказал я подавленно. Мне было все равно, что она об этом подумает. - Мне нужно немного отдохнуть. Можно остаться у вас до утра?
Я вынул из заднего кармана пачку двухрандовых банкнот и отсчитал двадцать. Это была большая сумма, но достаточно ли большая, чтобы она согласилась? Она молча смотрела на меня.
- Я хотел бы на минуту прилечь, у меня был трудный день, не обращайте на меня внимания.
Она взяла деньги и неуверенно перекладывала их из одной руки в другую.
- Не слишком ли это много, господин?
Я махнул рукой.
- Можно вам приготовить ужин?
- Спасибо, может быть, позднее. Мне хотелось только одного: чтобы она вышла, чтобы мне не нужно было говорить, чтобы я мог лечь в постель и все обдумать. Опомниться, снова все взвесить. Не говоря ни слова, она повернулась. Я закрыл за ней стеклянные двери, сбросил одежду, упал на кровать и натянул на голову одеяло.
Стальной склеп!
Монотонный гул судовых машин.
Именно это мне было нужно: темнота, убежище и ощущение безопасности. Чтобы вернуться к самому себе. Теперь я мог сосредоточить свои мысли на этом одиноком, незаметном в огромном пространстве существе. На этом несчастном маленьком человечке. Никогда еще я не чувствовал такого абсолютного душевного опустошения. Даже когда расстреляли спасательные шлюпки и мы понеслись в темноту трюма. Мы не думали о том, что нас ждет, что там случилось, - нас гнал страх. Потом, когда бежали с судна, мы рассчитались с прошлым, примирились с тем, что произошло, и имели план на будущее. Но сегодня я видел смерть совсем близко, я заглянул ей в глаза. Она прошла мимо меня и забрала Гута. Я был на волосок от нее.
Хуже всего на меня подействовал этот страшный поворот. В мгновение, когда мы были убеждены, что выпутались, спасены, все рухнуло. Ни в чем нельзя быть уверенным! В мире нет ничего надежного - только смерть. Мгновение - и тот, кто сидел на троне, как раб стоит на коленях...
Сколько мне отпущено времени - прежде чем до меня доберутся, прежде чем меня остановит на улице первый же полицейский? Я должен собраться с силами, подготовиться, найти выход. Возможно, посольство заявило протест здешнему Министерству иностранных дел, и там мгновенно поняли, о чем идет речь. Возможно, нас предал кто-то из служащих посольства, или к нам прицепились агенты, которые следят за посетителями дипломатических представительств. Я сосредоточенно обдумывал разные варианты, отыскивал причины и следствия. Однако, возможно... У меня захватило дыхание, мне показалось, что в комнате неимоверно душно - как в трюме. Возможно, посольство так же заинтересовано в том, чтобы мы исчезли, как и похитители. Можно ли быть уверенным, что акция не была подготовлена при сотрудничестве разведывательных служб обоих государств? Не выгодно ли продать радиоактивный материал Южно-Африканской Республике, несмотря на сопротивление общественности и международные договоры, если все сделать тай- но? Мир никогда ничего не узнает. Мы сами положили голову на плаху и влезли в капкан. Я ни в коем случае не должен показываться в посольстве. Выдать нас могли только там. Если бы за нами следили от Порт-Элизабета, прикончили бы нас самое позднее в поезде - не ждали бы, когда мы установим связь с посольством. Дорога была достаточно долгой...
Сознание того, что допускаемая мною возможность вполне может быть правдой, ошеломило. Единственная надежда растаяла. Я уже никогда никому и ничему не поверю. А будет ли для меня "что-нибудь", "когда-нибудь" и "кто-нибудь"? За стеклянными дверьми бледно светился экран телевизора и слышались чужие голоса. Найти выход, должен же быть какой-то выход! Из всякого положения есть выход, только мы его не знаем, не видим, он скрыт во тьме.
Вероятно, мне нужно попросить Гледис, чтобы она разрешила мне остаться у нее на пару дней - до тех пор, пока спадет острота первой стадии розыска. Продлить мгновения безопасности и опомниться. Добиться ее доверия, дать ей деньги, все деньги, которые у меня есть. Она знает здешние условия и умеет в них разбираться, она могла бы найти путь, который я не вижу... Я проваливался в ничто и снова возвращался, словно качался на волнах в океане сна.
Будильник зазвенел у меня над ухом, кажется, в тот же миг, как я заснул. Я резко вскочил. На смену! Надо вставать!
Серый рассвет. Солнце медленно поднималось из-за горизонта.
- Извините, господин, я должна идти на работу. Разбудила я вас?
Гледис. Все вернулось.
Я притянул ее к себе. Мне стало вдруг ее ужасно жалко. В ней соединились два мира, и ни один ее не принимает. Всюду она изгнанница.
- Сейчас не надо, господин, пожалуйста, не надо. Я опоздаю на работу, сказала она просящим голосом. - Я работаю на сталелитейном заводе секретаршей.
Она проворно выскользнула у меня из рук и исчезла в ванной.
Когда она снова торопливо выбежала, на ней было полотняное светло-голубое платье, и она щеткой приводила в порядок волосы. Свежая и очаровательная - никакая она не профессиональная проститутка. Подрабатывает только с иностранцами, если это безопасно. Поэтому и спрашивала вчера, прилетел ли я из Европы. Чтобы держаться на уровне. Она ведь почти достигла жизненного уровня белых женщин.
Я поцеловал ее в щеку.
- Всего хорошего, Гледис, и скорее возвращайся.
- Конечно, милый господин, с радостью буду ждать нашей встречи.
У двери она на мгновение остановилась и, помедлив, обернулась:
- Если захотите пройтись, прошу вас, будьте осторожны. Лучше бы никто вас не увидел, когда будете выходить от меня, а на улице... Я думаю, что лучше бы вам остаться дома - вы не знаете, что такое негритянское поселение, у вас могут быть неприятности. У меня масса книжек, можете дочитать их.
И она исчезла. Я остался один. Вернулся в спальню, лег в постель и снова закрыл глаза.
Кинофильм начался.
Я влетел в гостиную. Гут лежал на мраморном полу с простреленной головой. Руки и ноги раскинуты, череп пробит огромной силой.
Нет!
Я открыл глаза. У меня не должно быть страха перед смертью. Это лишь достижение цели. Все мы к ней идем. Каждый устраивается в этом мире так, словно будет пребывать в нем вовеки, как будто ему действительно принадлежит все вокруг, а потом вдруг какой-то пустяк - и от тебя не остается ничего. Холодное мертвое тело.
Интересно, какой считает себя Гледис - черной или белой? Или есть еще оттенки, которых европеец не понимает? Скорее всего, она ощущает лишь ужас несправедливости и бесправия, вряд ли можно чувствовать, какого цвета у тебя кожа. Разве я осознаю, что я - белый?
Право существует для того, чтобы сильнейшая сторона извлекала из него пользу; если оно не приносит пользу, должно быть создано право иное. Объективно оно не существует. Оно не имеет формы, его невозможно взвесить или положить на стол. Если Гледис хочет добиться своего права, она должна взять его у белых, вырвать его у них. Недостаточно только спать с ними.
С ослепительной ясностью, перед которой я раньше предпочитал закрывать глаза, я осознал, что ошибался, что был не прав. Насколько серьезны доводы, из-за которых я с Августой ушел из дому? Какими они казались мне пустяковыми. Я сделал такую же глупость, как вчера в посольстве, я попался на удочку сразу же, с самого начала. А все остальное - это только результат моей слепоты!
Я поднялся и пошел посмотреть в соседнюю комнату. На стенах - резьба из черного эбенового дерева. Здесь не видно было стремления приспособиться к белым. Наверное, кружева и занавески в спальне были только производственным оборудованием. Туда она водила своих гостей, а здесь жила. Я с интересом рассматривал цветные циновки из жесткой травы и мебель необычной грубой формы. Влияние двух рас, выражение раздвоенности. Что я знал о Гледис? Что я знал о здешней жизни? Собственно - ничего. Я перелистал несколько книг, выставленных на самом видном месте в небольшом книжном шкафу. "History of an African" Оливии Шрайнер, описывающей жизнь и отношения между представителями разных этнических групп, "Kaffir Stories" писателя Скулли, полная конфликтов между представителями различных рас. И те книжки, что рассматривали современные вопросы, с экзотическими именами их авторов, которые меня заинтересовали: Вузамазулу, Мафлеле, Нгвала и другие. Было из чего выбрать, но о чтении я даже не думал. Я только пытался понять эту женщину, жизнь которой не знал и мог лишь пытаться угадать. В чем на нее можно положиться, чего я могу от нее ждать.
У африканских женщин ночь, проведенная совместно, не имеет особого значения. Жизнь здесь течет по естественному руслу, не ведая железобетонных плотин, шлюзов и навигаций. Однажды река разольется, в другой раз высохнет.
Но чем руководствуется Гледис, к какой группе внутренне себя причисляет - это было важно. Насколько я могу ей доверять? Я снова улегся на кровать и уставился в потолок. Вчерашний день в отеле был только видением смерти. Если я хочу, чтобы Гледис мне помогала, правду ей говорить нельзя. Конечно, деньги ей пришлись кстати, но какую цену имею для нее я? Скорее всего, никакой. Заключила договор и хочет от него получить пользу. Договор будет исполняться до тех пор, пока его буду исполнять я.
Я вынул из кармана деньги и пересчитал их. У меня оставалось сто семь рандов. Как долго я могу с ними продержаться? Потом я снова лежал и смотрел в потолок. Голова у меня была совсем пустая. Я ждал, сам не зная чего. Пытался представить себе действия полиции и посольства. Как бы повел себя секретарь посольства, если бы я позвонил ему по телефону? Что бы он мне сказал? Но я сразу же отбросил эти мысли. Надо бы достать газеты, не будет ли в них упоминания о событиях в отеле "Треккер". Официального сообщения, из которого можно было бы о чем-то судить.
Было почти десять. Я встал и оделся. Осмотрю это негритянское поселение, надо убедиться, так ли уж это страшно. Минуту я постоял у двери, прислушался к звукам в доме. Потом бесшумно выскользнул и сбежал вниз. Меня никто не видел.
Я вышел из дому в сияние жгучего дня и наугад направился по улице. Она не была засажена сине-фиолетовыми деревьями якаранда. Лишь ветхие строения казарменного типа. Все магазины были четко обозначены на африкаанс и английском:
- "NIE BLANKES - NON WHITES" ["Не для белых".]
По сточным желобам вдоль тротуара стекали помои, а кучки детей беззаботно в них плескались. Это была Претория иная, не та, которую я видел вчера из машины фрейлейн Виселер. Величественный, обворожительный город куда-то исчез.
Я заметил, что привлекаю внимание. Женщины, которых сейчас на улице было большинство, удивленно оборачивались. Взглядом я поискал по сторонам: не найду ли где-нибудь киоск с газетами. Потом увидел магазинчик с сигаретами и направился к нему. Вла- делец, сидящий на стуле перед дверьми, недружелюбно посмотрел на меня. Я отличался, я был другой. Одеждой и цветом кожи. Когда я хотел войти, он вытянул на дорогу передо мной ногу и подчеркнуто постучал по стеклу, где висела табличка:
"NIE BLANKIES - NON WHITES".
- Белым не продаем, господин, это запрещено, - сказал он насмешливо и повернулся ко мне спиной. Не говоря ни слова, я продолжал идти дальше. Вечером прогуливаться здесь было бы небезопасно. Чем дальше я удалялся от торгового центра поселения, тем беднее становились улицы. Многоэтажные дома исчезли, и вокруг были только обветшалые одноэтажные бараки. Кучи отбросов и грязи. Гледис принадлежала к состоятельному кругу, возможно, к состоятельнейшему, к метисской элите. Она считала себя белой, теперь мне это было ясно. Как, интересно, выглядят негритянские поселения, удаленные от городов?
Я повернулся и поплелся обратно. Мне показалось, что я уже зашел слишком далеко. Около уличных колонок стояли очереди женщин с ведрами. Здесь не знали ни водопровода, ни канализации. Я прибавил шагу и возвращался к благоустроенному центру. Лучше не буду лишний раз показываться.
В одной из соседних улиц я увидел что-то похожее на торговый дом. Может быть, там смогу купить сигареты. Но когда я вошел внутрь и с любопытством осмотрелся, кто-то положил мне руку на плечо.
- Что здесь делаете, господин, не знаете правил?
Я медленно повернулся, и по спине у меня, в спертой духоте магазина, пробежал мороз. За мной стоял цветной полицейский и указывал на большую надпись:
"ТОЛЬКО ДЛЯ ЦВЕТНЫХ!"
Я притворился непонимающим и ответил по-немецки.
- Документы, господин!
Обращение было ясным, прикидываться не имело смысла.
Зачем я сюда лез, было мне это нужно? Я подал ему удостоверение "Анти-Террористической Унии". Мгновение он изучал его, а потом указал на двери.
- Вернитесь в квартал для белых, здесь вам нечего делать!
Не возражая, я вышел. Рубашка на спине взмокла от пота. Лезу прямо в руки полиции. В цветном квартале для белых те же правила, что и для цветных - в квартале для белых. Нечему удивляться, это естественно. И незачем выходить на улицу, случайная проверка может быть опасной. Теперь я уже не плелся, а решительно шагал к главному перекрестку, образующему центр города.
Было предобеденное время, и улицы неожиданно переполнились машинами и людьми. Меня обступила пестрая смесь красок и лиц, запахов и звуков. Неприязненные взгляды. Временами меня кто-то больно толкал. Через всю эту суматоху пролетали переполненные автобусы. Я забрел слишком далеко, здесь не было даже и следов покорной вежливости цветных. Вежливость была обманом. Лицемерие - спасительный щит униженных.
Вдруг завыла сирена, толпа брызнула во все стороны, и на шоссе показалась полицейская машина. Я втиснулся в кучку людей в подъезде какого-то дома. Машина прижалась к противоположному тротуару и остановилась. Из машины выскочили трое полицейских и потащили какую-то женщину. Двое немилосердно колотили ее длинными дубинками, напоминающими ореховые трости. Она упала на землю, но ее тянули дальше по грязному тротуару к дому. Светло-голубое пятно на мостовой.
Сердце у меня остановилось. Это же... ведь это же...
Гледис!
Сирена умолкла. В диких зарослях за мной гнался хищник. Переполненный автобус закрыл на миг полицейскую машину. Я чувствовал на шее горячее дыхание хищника и слышал, как его лапы касаются земли. Нет, я ему не дамся! Я выскочил из подъезда и прыгнул на ступеньку автобуса.
Гледис, схватили Гледис! Как я мог думать, что они не доберутся до нее, что ее не арестуют?
Уис дал показания, он продержался достаточно долго, скорее всего, сдался, когда наступило утро, когда его порядочно исколотили, когда ему пригрозили бог знает чем. Затем он вспомнил о бедной Гледис, и они были у нее дома, а потом поехали за ней прямо на завод. Где ты была вчера, где тот, второй...
Я висел в воздухе, судорожно вцепившись в латунную ручку. Я не знал, куда еду, я только чувствовал дыхание хищника и удары его лап.
ТОЛЬКО ДЛЯ ЦВЕТНЫХ!
Люди, висящие на подножке, поняли, что я не цветной, что не отношусь к ним. Медленно и упорно они начали меня выталкивать. Мы были уже далеко за перекрестком, и вокруг - только убогие низкие домики, хибарки из досок и жести. Меня не отважились сбросить или оторвать руку от ручки, однако давление их тел было направлено не внутрь, а наружу. У меня все улетучилось из головы. Я должен удержаться. Когда же будет остановка, когда уж, наконец, будет остановка...
В окне автобуса я заметил табличку: "ИСКОР". Автобус направлялся к сталелитейному заводу. Сколько еще это может продлиться? Свободной рукой я в отчаянии обхватил вокруг пояса мужчину, стоящего передо мной. Если я упаду, то и он упадет тоже! Скрытый поединок ненависти продолжался. Раньше существовал только белый расизм, но в наше время расизмом заражены и черные и цветные. Ненависть вызывает ответную ненависть.
Мы давно уже выехали из поселения. Лицо мне жгло ослепляющее солнце. Я почувствовал, что руку начинает сводить судорогой, что уже не удержусь. Может, решиться соскочить? Однако скорость была слишком велика, и инстинкт самосохранения был сильнее судороги. Я продолжал висеть дальше на переполненной подножке до тех пор, пока автобус не снизил скорость перед въездом на широкую асфальтированную автомагистраль, ведущую прямо к сталелитейным заводам. Тут я соскочил. Негры довольно захохотали. Автобус снова набрал скорость и исчез вдали.
Я растерянно шагал по краю шоссе, сам не зная куда. Схватили Гледис, ехали за мной. Я вытер разгоряченный лоб. Солнце било в висок. Я должен уйти как можно дальше отсюда, теперь меня, вероятно, ждут, перевернули всю квартиру вверх ногами. По законам полицейской логики, я должен вернуться. Вышел только на прогулку. Но на сколько хватит у них терпения, сколько пройдет времени, прежде чем они поймут, что я не вернусь?
Я шел вдоль бетонного забора, за которым тянулись корпуса сталелитейных заводов и батареи градирен. Потом вдалеке я заметил автовокзал с колоннами автобусов, ожидающих окончания смены.
ТОЛЬКО ДЛЯ ЕВРОПЕЙЦЕВ!
За перегородкой из алюминиевых прутьев стояли белые могучие машины с широкими окнами и удобными сиденьями. Никаких старых, давно отслуживших драндулетов. Один автобус только что тронулся с места. Я побежал и замахал рукой. Шофер заметил меня и остановился.
- В Преторию, господин? - спросил он с услужливой улыбкой.
- В Преторию, - и я подал ему двухрандовую банкноту.
Мне оставался только один путь, другого выхода не было. Я должен попасть на вокзал раньше, чем раскачается полицейский аппарат, прежде, чем начнут прочесывать город. Вернуться к Тони, обратно в Порт-Элизабет. Это последняя надежда.
ГЛАВА V
Кондиционеры работали безупречно. Вошел черный проводник в зеленом пиджачке, накрыл столик и поставил передо мной холодное пиво. Потом тихо закрыл двери. Монотонный стук колес. За окном африканская ночь. Чужая земля, о которой я ничего не знаю.
Гут сидел напротив меня и дремал. Его лицо в сумерках расплывалось. У него был продавлен череп и выпучены глаза. Так, значит, мы не убежали, ни от чего не убежали. Только без- рассудно метались по замкнутому кругу. Когда два куска урана соединятся и образуется критическая масса, то уже никто не убежит. Взрыв заразит местность на протяжении нескольких сот километров. Здесь все было заражено прежде, чем дело дошло до взрыва. Гут был одной из первых жертв. Я еще дышал, еще пил пиво. Отупевший и подавленный.
Детекторы Гейгера - Мюллера молчали. Экспресс уносил меня от смертельной волны. Светло-голубое пятно лежало на тротуаре, а те, вокруг, колотили дубинками. Это были не белые полицейские, а цветные, такие же, как и она.
Я оставил там Гледис. Еще никогда мне не было так стыдно. Теперь из-за меня ее осудят на каторжные работы. Она заслонила меня своим телом. А я бросил ее в такой момент, думал только о себе, плевал на нее!
"Ты всегда был идиотом! - сказал Гут недовольно из темноты. Как бы ты смог ей помочь? Будь доволен, что остался цел и невредим. Но только не будь самоуспокоенным. Она все им выложила, у них есть твое подробное описание".
С трудом я пришел в себя. Сиденье было пустым, Гут куда-то исчез. Вышел на полдороге. Я был в купе один. Только не спать, я должен выдержать, только не поддаться сновидениям. Меня начало охватывать чувство безвыходности положения. Гут, будучи моряком, объехал весь свет. Всюду он хоть немного ориентировался и во всем мог разобраться. Против него я был младенцем. Этот мир для меня был чужим, я не знал его законов и не мог с ними свыкнуться. Он обманул меня. Он не был таким, каким я его желал видеть, каким я его хотел ощущать. Все сильнее я осознавал, что не имею к нему никакого отношения. Ошибку я сделал не сегодня или вчера, это была уже простая сумма ошибок. Та, самая главная, ошибка произошла тогда, когда я сказал Августе - да. Когда-то, ужасно давно, может быть, целый век назад. Но только теперь я начинал действительно понимать и видеть взаимосвязи. Поздно! Выбросил я свою жизнь и тщетно хочу вернуть ее обратно. Я с досадой потянулся. Вечная карусель, не буду об этом думать! За окном была жаркая темная ночь. Что будет завтра? Я не мог представить. Человек - это соринка, пыль, не имеющая понятия, куда его в следующее мгновение занесет космический ветер, и не способная понять свою беспомощность, поверить в нее. Я тоже тороплюсь по намеченному пути, но не знаю, кто и почему его определил, и никогда это не узнаю. "Гильдеборг", купе, в котором я сижу, мертвый Гут и светло-голубое пятно на тротуаре - все это лишь вехи на пути, приметы нашего абсурдного мира, так же, как и я сам.
Что я могу сделать в этой ситуации? Вероятно, ничего, предоставить экспрессу южноафриканской железной дороги уносить меня дальше и на все наплевать. "Только для европейцев!" Счастье, что я не черный.
Сутки спустя, поздно вечером, я сел в такси с белым шофером. Но я знал, что он не белый, что это обман. Здесь нет белых шоферов такси. Я назвал адрес и приготовился к дальнейшим ударам судьбы. Как встретит Тони блудного сына? Меня обдало влажным дыханием океана, мы мчались вдоль побережья к пригороду. Никто нас не остановил, нигде не было полицейского патруля. Может быть, я вижу все в черном свете? Трусливый европеец! Заплатив, я прошел через железные ворота. Фред как раз поливал тщательно подстриженный газон. Он вытара- щил на меня глаза, а поток воды бил прямо в цветочную клумбу.
Я рухнул на сиденье. Автомат отключился. Я был измучен, руки у меня тряслись. Пришлось стиснуть зубы, чтобы они не стучали. Гледис осторожно развернула машину, включила ближний свет, и мы поехали сквозь мрачный лесной туннель, в город.
Где мы допустили ошибку, как случилось, что Гут - мертв, как это могло случиться? Как мне теперь быть, что одному, без него, делать? Огромные выкатившиеся глаза смотрели мне в лицо. Не было ли в крови удостоверение? Не запачканы ли у меня в крови руки? Надо было о чем-то говорить, завязывать разговор, изображать интерес... но я не был способен выдавить из себя ни слова.
Мне необходимо выиграть время, я должен выиграть время во что бы то ни стало, а потом позвонить в посольство.
Нет!
Только не допустить еще одну ошибку, прежде надо все обдумать! Сейчас я не способен рассуждать трезво. Если получится, останусь у нее до утра, потом увидим. Гут - мертв! Я не мог поверить, не мог с этим смириться. Я должен пробудиться от этого сна, это не может быть правдой. На глаза навернулись слезы. Я вонзил ногти в ладони и прикусил губу.
"Опомнись, ты, сумасшедший, опомнись! - шептал раздраженно Гут. - Дело идет о жизни. Все поставлено на карту!"
Я глубоко вздохнул. Бежать! Выскочить и бежать! Блеск глаз в зеркальце заднего обзора. Она наблюдала за мной. Я даже не заметил, когда мы выехали из леса. Кругом была абсолютная темнота, лишь вдалеке ореол сияния над городом.
- Вам нехорошо, господин? - спросила она вежливо. - Нужно ехать медленней?
Все осталось позади. Прекрасный сверкающий день, полный надежды и уверенности. Фрейлейн Виселер и стая слуг. Апартаменты, в каких я никогда не жил. Но с утра не знаешь, что ждет тебя вечером. Гут на мраморном полу с размозженной головой... Где мы сделали ошибку? Все же они шли наверняка...
- Все в порядке, - снова включился мой автомат. - Беспокоит барабанная перепонка, еще в самолете прихватило. Мы резко приземлялись.
- Я люблю поговорить с людьми из Европы, там другая жизнь. Что вы думаете об апартеиде, госпoдин? Вы слышали об этом что-нибудь?
Ради бога, только никаких дискуссий, никаких деклараций, я не способен сосредоточиться, говорить пустые слова.
Они шли наверняка, должны были идти наверняка. Но это означает... В голове образовалась путаница из все тех же безнадежных вопросов. Что будет дальше? Что через час, через два, что завтра утром?
Меня оглушил визг полицейской сирены. Навстречу пронеслись две полицейские автомашины с ослепительно сверкающими мигалками.
Так, значит, его уже нашли, уже обнаружили! Полиция всегда повинуется слепо, если она получит приказ утопить меня в канале - быть мне на дне канала!
Глаза в зеркальце заднего обзора испытующе рассматривали меня. Я скривил губы. Вряд ли это было похоже на улыбку. А вдруг она начнет меня бояться? Мы проезжали окраину города. Резкий свет фонарей проникал в автомашину. Кольцевая дорога.
- Уже недалеко, через минуту будем там, - сказала она все тем же вежливым, ничего не означающим тоном. - Еще примерно пятнадцать минут в сторону сталелитейного завода "ИСКОР". Знаете это предприятие?
- Нет, я здесь впервые.
Мы опять выехали с освещенных улиц и погрузились в темноту. Я понял, что мы едем вокруг города. Объезжаем его с севера на юг.
Получили информацию! Я снова почувствовал тошноту. Ради бога, скорей бы уж мы были на месте, или меня начнет тошнить. Я опустил стекло и пытался глубоко дышать. Ее глаза снова впились в мое лицо.
- Но вам на самом деле нехорошо, господин...
- Да, прихватило немного.
Мы въезжали в другой квартал.
- Наше поселение, поселение для метисов, господин, - шептала она с ненавистью, - в самом отдаленном конце города.
Мне было все равно, что мне до расовых проблем, пусть только скорее остановится, Обветшалые одноэтажные бараки. Потом оживленный торговый проспект с толпами людей.
- Еще минутку...
Она проехала перекресток, и мы остановились перед старым многоэтажным жилым домом. Она погасила свет и мгновение неподвижно сидела. Тихо и пусто. Только глаза чужих окон глядели в темноту.
- Пойдемте, пожалуйста, только быстро, нас никто не должен видеть.
Мы прошли коридором, поднялись на второй этаж. Торопливый поворот ключа. Двери захлопнулись. Спасение, бегство в иной мир, в чужую незнакомую жизнь. Сон и надежда. Когда было предопределено, что мы здесь встретимся? Уже в момент зачатия? Или еще раньше? При сотворении мира?
Она включила свет.
Современная, уютно обставленная квартира. Образцовая чистота. Она деловито открыла дверь в спальню и принужденно улыбнулась. Теперь я, наконец, ясно видел ее необыкновенное чужеземное лицо со светлой кожей цвета кофе с молоком.
- Я хочу немного привести себя в порядок...
- Извините, мисс, - сказал я подавленно. Мне было все равно, что она об этом подумает. - Мне нужно немного отдохнуть. Можно остаться у вас до утра?
Я вынул из заднего кармана пачку двухрандовых банкнот и отсчитал двадцать. Это была большая сумма, но достаточно ли большая, чтобы она согласилась? Она молча смотрела на меня.
- Я хотел бы на минуту прилечь, у меня был трудный день, не обращайте на меня внимания.
Она взяла деньги и неуверенно перекладывала их из одной руки в другую.
- Не слишком ли это много, господин?
Я махнул рукой.
- Можно вам приготовить ужин?
- Спасибо, может быть, позднее. Мне хотелось только одного: чтобы она вышла, чтобы мне не нужно было говорить, чтобы я мог лечь в постель и все обдумать. Опомниться, снова все взвесить. Не говоря ни слова, она повернулась. Я закрыл за ней стеклянные двери, сбросил одежду, упал на кровать и натянул на голову одеяло.
Стальной склеп!
Монотонный гул судовых машин.
Именно это мне было нужно: темнота, убежище и ощущение безопасности. Чтобы вернуться к самому себе. Теперь я мог сосредоточить свои мысли на этом одиноком, незаметном в огромном пространстве существе. На этом несчастном маленьком человечке. Никогда еще я не чувствовал такого абсолютного душевного опустошения. Даже когда расстреляли спасательные шлюпки и мы понеслись в темноту трюма. Мы не думали о том, что нас ждет, что там случилось, - нас гнал страх. Потом, когда бежали с судна, мы рассчитались с прошлым, примирились с тем, что произошло, и имели план на будущее. Но сегодня я видел смерть совсем близко, я заглянул ей в глаза. Она прошла мимо меня и забрала Гута. Я был на волосок от нее.
Хуже всего на меня подействовал этот страшный поворот. В мгновение, когда мы были убеждены, что выпутались, спасены, все рухнуло. Ни в чем нельзя быть уверенным! В мире нет ничего надежного - только смерть. Мгновение - и тот, кто сидел на троне, как раб стоит на коленях...
Сколько мне отпущено времени - прежде чем до меня доберутся, прежде чем меня остановит на улице первый же полицейский? Я должен собраться с силами, подготовиться, найти выход. Возможно, посольство заявило протест здешнему Министерству иностранных дел, и там мгновенно поняли, о чем идет речь. Возможно, нас предал кто-то из служащих посольства, или к нам прицепились агенты, которые следят за посетителями дипломатических представительств. Я сосредоточенно обдумывал разные варианты, отыскивал причины и следствия. Однако, возможно... У меня захватило дыхание, мне показалось, что в комнате неимоверно душно - как в трюме. Возможно, посольство так же заинтересовано в том, чтобы мы исчезли, как и похитители. Можно ли быть уверенным, что акция не была подготовлена при сотрудничестве разведывательных служб обоих государств? Не выгодно ли продать радиоактивный материал Южно-Африканской Республике, несмотря на сопротивление общественности и международные договоры, если все сделать тай- но? Мир никогда ничего не узнает. Мы сами положили голову на плаху и влезли в капкан. Я ни в коем случае не должен показываться в посольстве. Выдать нас могли только там. Если бы за нами следили от Порт-Элизабета, прикончили бы нас самое позднее в поезде - не ждали бы, когда мы установим связь с посольством. Дорога была достаточно долгой...
Сознание того, что допускаемая мною возможность вполне может быть правдой, ошеломило. Единственная надежда растаяла. Я уже никогда никому и ничему не поверю. А будет ли для меня "что-нибудь", "когда-нибудь" и "кто-нибудь"? За стеклянными дверьми бледно светился экран телевизора и слышались чужие голоса. Найти выход, должен же быть какой-то выход! Из всякого положения есть выход, только мы его не знаем, не видим, он скрыт во тьме.
Вероятно, мне нужно попросить Гледис, чтобы она разрешила мне остаться у нее на пару дней - до тех пор, пока спадет острота первой стадии розыска. Продлить мгновения безопасности и опомниться. Добиться ее доверия, дать ей деньги, все деньги, которые у меня есть. Она знает здешние условия и умеет в них разбираться, она могла бы найти путь, который я не вижу... Я проваливался в ничто и снова возвращался, словно качался на волнах в океане сна.
Будильник зазвенел у меня над ухом, кажется, в тот же миг, как я заснул. Я резко вскочил. На смену! Надо вставать!
Серый рассвет. Солнце медленно поднималось из-за горизонта.
- Извините, господин, я должна идти на работу. Разбудила я вас?
Гледис. Все вернулось.
Я притянул ее к себе. Мне стало вдруг ее ужасно жалко. В ней соединились два мира, и ни один ее не принимает. Всюду она изгнанница.
- Сейчас не надо, господин, пожалуйста, не надо. Я опоздаю на работу, сказала она просящим голосом. - Я работаю на сталелитейном заводе секретаршей.
Она проворно выскользнула у меня из рук и исчезла в ванной.
Когда она снова торопливо выбежала, на ней было полотняное светло-голубое платье, и она щеткой приводила в порядок волосы. Свежая и очаровательная - никакая она не профессиональная проститутка. Подрабатывает только с иностранцами, если это безопасно. Поэтому и спрашивала вчера, прилетел ли я из Европы. Чтобы держаться на уровне. Она ведь почти достигла жизненного уровня белых женщин.
Я поцеловал ее в щеку.
- Всего хорошего, Гледис, и скорее возвращайся.
- Конечно, милый господин, с радостью буду ждать нашей встречи.
У двери она на мгновение остановилась и, помедлив, обернулась:
- Если захотите пройтись, прошу вас, будьте осторожны. Лучше бы никто вас не увидел, когда будете выходить от меня, а на улице... Я думаю, что лучше бы вам остаться дома - вы не знаете, что такое негритянское поселение, у вас могут быть неприятности. У меня масса книжек, можете дочитать их.
И она исчезла. Я остался один. Вернулся в спальню, лег в постель и снова закрыл глаза.
Кинофильм начался.
Я влетел в гостиную. Гут лежал на мраморном полу с простреленной головой. Руки и ноги раскинуты, череп пробит огромной силой.
Нет!
Я открыл глаза. У меня не должно быть страха перед смертью. Это лишь достижение цели. Все мы к ней идем. Каждый устраивается в этом мире так, словно будет пребывать в нем вовеки, как будто ему действительно принадлежит все вокруг, а потом вдруг какой-то пустяк - и от тебя не остается ничего. Холодное мертвое тело.
Интересно, какой считает себя Гледис - черной или белой? Или есть еще оттенки, которых европеец не понимает? Скорее всего, она ощущает лишь ужас несправедливости и бесправия, вряд ли можно чувствовать, какого цвета у тебя кожа. Разве я осознаю, что я - белый?
Право существует для того, чтобы сильнейшая сторона извлекала из него пользу; если оно не приносит пользу, должно быть создано право иное. Объективно оно не существует. Оно не имеет формы, его невозможно взвесить или положить на стол. Если Гледис хочет добиться своего права, она должна взять его у белых, вырвать его у них. Недостаточно только спать с ними.
С ослепительной ясностью, перед которой я раньше предпочитал закрывать глаза, я осознал, что ошибался, что был не прав. Насколько серьезны доводы, из-за которых я с Августой ушел из дому? Какими они казались мне пустяковыми. Я сделал такую же глупость, как вчера в посольстве, я попался на удочку сразу же, с самого начала. А все остальное - это только результат моей слепоты!
Я поднялся и пошел посмотреть в соседнюю комнату. На стенах - резьба из черного эбенового дерева. Здесь не видно было стремления приспособиться к белым. Наверное, кружева и занавески в спальне были только производственным оборудованием. Туда она водила своих гостей, а здесь жила. Я с интересом рассматривал цветные циновки из жесткой травы и мебель необычной грубой формы. Влияние двух рас, выражение раздвоенности. Что я знал о Гледис? Что я знал о здешней жизни? Собственно - ничего. Я перелистал несколько книг, выставленных на самом видном месте в небольшом книжном шкафу. "History of an African" Оливии Шрайнер, описывающей жизнь и отношения между представителями разных этнических групп, "Kaffir Stories" писателя Скулли, полная конфликтов между представителями различных рас. И те книжки, что рассматривали современные вопросы, с экзотическими именами их авторов, которые меня заинтересовали: Вузамазулу, Мафлеле, Нгвала и другие. Было из чего выбрать, но о чтении я даже не думал. Я только пытался понять эту женщину, жизнь которой не знал и мог лишь пытаться угадать. В чем на нее можно положиться, чего я могу от нее ждать.
У африканских женщин ночь, проведенная совместно, не имеет особого значения. Жизнь здесь течет по естественному руслу, не ведая железобетонных плотин, шлюзов и навигаций. Однажды река разольется, в другой раз высохнет.
Но чем руководствуется Гледис, к какой группе внутренне себя причисляет - это было важно. Насколько я могу ей доверять? Я снова улегся на кровать и уставился в потолок. Вчерашний день в отеле был только видением смерти. Если я хочу, чтобы Гледис мне помогала, правду ей говорить нельзя. Конечно, деньги ей пришлись кстати, но какую цену имею для нее я? Скорее всего, никакой. Заключила договор и хочет от него получить пользу. Договор будет исполняться до тех пор, пока его буду исполнять я.
Я вынул из кармана деньги и пересчитал их. У меня оставалось сто семь рандов. Как долго я могу с ними продержаться? Потом я снова лежал и смотрел в потолок. Голова у меня была совсем пустая. Я ждал, сам не зная чего. Пытался представить себе действия полиции и посольства. Как бы повел себя секретарь посольства, если бы я позвонил ему по телефону? Что бы он мне сказал? Но я сразу же отбросил эти мысли. Надо бы достать газеты, не будет ли в них упоминания о событиях в отеле "Треккер". Официального сообщения, из которого можно было бы о чем-то судить.
Было почти десять. Я встал и оделся. Осмотрю это негритянское поселение, надо убедиться, так ли уж это страшно. Минуту я постоял у двери, прислушался к звукам в доме. Потом бесшумно выскользнул и сбежал вниз. Меня никто не видел.
Я вышел из дому в сияние жгучего дня и наугад направился по улице. Она не была засажена сине-фиолетовыми деревьями якаранда. Лишь ветхие строения казарменного типа. Все магазины были четко обозначены на африкаанс и английском:
- "NIE BLANKES - NON WHITES" ["Не для белых".]
По сточным желобам вдоль тротуара стекали помои, а кучки детей беззаботно в них плескались. Это была Претория иная, не та, которую я видел вчера из машины фрейлейн Виселер. Величественный, обворожительный город куда-то исчез.
Я заметил, что привлекаю внимание. Женщины, которых сейчас на улице было большинство, удивленно оборачивались. Взглядом я поискал по сторонам: не найду ли где-нибудь киоск с газетами. Потом увидел магазинчик с сигаретами и направился к нему. Вла- делец, сидящий на стуле перед дверьми, недружелюбно посмотрел на меня. Я отличался, я был другой. Одеждой и цветом кожи. Когда я хотел войти, он вытянул на дорогу передо мной ногу и подчеркнуто постучал по стеклу, где висела табличка:
"NIE BLANKIES - NON WHITES".
- Белым не продаем, господин, это запрещено, - сказал он насмешливо и повернулся ко мне спиной. Не говоря ни слова, я продолжал идти дальше. Вечером прогуливаться здесь было бы небезопасно. Чем дальше я удалялся от торгового центра поселения, тем беднее становились улицы. Многоэтажные дома исчезли, и вокруг были только обветшалые одноэтажные бараки. Кучи отбросов и грязи. Гледис принадлежала к состоятельному кругу, возможно, к состоятельнейшему, к метисской элите. Она считала себя белой, теперь мне это было ясно. Как, интересно, выглядят негритянские поселения, удаленные от городов?
Я повернулся и поплелся обратно. Мне показалось, что я уже зашел слишком далеко. Около уличных колонок стояли очереди женщин с ведрами. Здесь не знали ни водопровода, ни канализации. Я прибавил шагу и возвращался к благоустроенному центру. Лучше не буду лишний раз показываться.
В одной из соседних улиц я увидел что-то похожее на торговый дом. Может быть, там смогу купить сигареты. Но когда я вошел внутрь и с любопытством осмотрелся, кто-то положил мне руку на плечо.
- Что здесь делаете, господин, не знаете правил?
Я медленно повернулся, и по спине у меня, в спертой духоте магазина, пробежал мороз. За мной стоял цветной полицейский и указывал на большую надпись:
"ТОЛЬКО ДЛЯ ЦВЕТНЫХ!"
Я притворился непонимающим и ответил по-немецки.
- Документы, господин!
Обращение было ясным, прикидываться не имело смысла.
Зачем я сюда лез, было мне это нужно? Я подал ему удостоверение "Анти-Террористической Унии". Мгновение он изучал его, а потом указал на двери.
- Вернитесь в квартал для белых, здесь вам нечего делать!
Не возражая, я вышел. Рубашка на спине взмокла от пота. Лезу прямо в руки полиции. В цветном квартале для белых те же правила, что и для цветных - в квартале для белых. Нечему удивляться, это естественно. И незачем выходить на улицу, случайная проверка может быть опасной. Теперь я уже не плелся, а решительно шагал к главному перекрестку, образующему центр города.
Было предобеденное время, и улицы неожиданно переполнились машинами и людьми. Меня обступила пестрая смесь красок и лиц, запахов и звуков. Неприязненные взгляды. Временами меня кто-то больно толкал. Через всю эту суматоху пролетали переполненные автобусы. Я забрел слишком далеко, здесь не было даже и следов покорной вежливости цветных. Вежливость была обманом. Лицемерие - спасительный щит униженных.
Вдруг завыла сирена, толпа брызнула во все стороны, и на шоссе показалась полицейская машина. Я втиснулся в кучку людей в подъезде какого-то дома. Машина прижалась к противоположному тротуару и остановилась. Из машины выскочили трое полицейских и потащили какую-то женщину. Двое немилосердно колотили ее длинными дубинками, напоминающими ореховые трости. Она упала на землю, но ее тянули дальше по грязному тротуару к дому. Светло-голубое пятно на мостовой.
Сердце у меня остановилось. Это же... ведь это же...
Гледис!
Сирена умолкла. В диких зарослях за мной гнался хищник. Переполненный автобус закрыл на миг полицейскую машину. Я чувствовал на шее горячее дыхание хищника и слышал, как его лапы касаются земли. Нет, я ему не дамся! Я выскочил из подъезда и прыгнул на ступеньку автобуса.
Гледис, схватили Гледис! Как я мог думать, что они не доберутся до нее, что ее не арестуют?
Уис дал показания, он продержался достаточно долго, скорее всего, сдался, когда наступило утро, когда его порядочно исколотили, когда ему пригрозили бог знает чем. Затем он вспомнил о бедной Гледис, и они были у нее дома, а потом поехали за ней прямо на завод. Где ты была вчера, где тот, второй...
Я висел в воздухе, судорожно вцепившись в латунную ручку. Я не знал, куда еду, я только чувствовал дыхание хищника и удары его лап.
ТОЛЬКО ДЛЯ ЦВЕТНЫХ!
Люди, висящие на подножке, поняли, что я не цветной, что не отношусь к ним. Медленно и упорно они начали меня выталкивать. Мы были уже далеко за перекрестком, и вокруг - только убогие низкие домики, хибарки из досок и жести. Меня не отважились сбросить или оторвать руку от ручки, однако давление их тел было направлено не внутрь, а наружу. У меня все улетучилось из головы. Я должен удержаться. Когда же будет остановка, когда уж, наконец, будет остановка...
В окне автобуса я заметил табличку: "ИСКОР". Автобус направлялся к сталелитейному заводу. Сколько еще это может продлиться? Свободной рукой я в отчаянии обхватил вокруг пояса мужчину, стоящего передо мной. Если я упаду, то и он упадет тоже! Скрытый поединок ненависти продолжался. Раньше существовал только белый расизм, но в наше время расизмом заражены и черные и цветные. Ненависть вызывает ответную ненависть.
Мы давно уже выехали из поселения. Лицо мне жгло ослепляющее солнце. Я почувствовал, что руку начинает сводить судорогой, что уже не удержусь. Может, решиться соскочить? Однако скорость была слишком велика, и инстинкт самосохранения был сильнее судороги. Я продолжал висеть дальше на переполненной подножке до тех пор, пока автобус не снизил скорость перед въездом на широкую асфальтированную автомагистраль, ведущую прямо к сталелитейным заводам. Тут я соскочил. Негры довольно захохотали. Автобус снова набрал скорость и исчез вдали.
Я растерянно шагал по краю шоссе, сам не зная куда. Схватили Гледис, ехали за мной. Я вытер разгоряченный лоб. Солнце било в висок. Я должен уйти как можно дальше отсюда, теперь меня, вероятно, ждут, перевернули всю квартиру вверх ногами. По законам полицейской логики, я должен вернуться. Вышел только на прогулку. Но на сколько хватит у них терпения, сколько пройдет времени, прежде чем они поймут, что я не вернусь?
Я шел вдоль бетонного забора, за которым тянулись корпуса сталелитейных заводов и батареи градирен. Потом вдалеке я заметил автовокзал с колоннами автобусов, ожидающих окончания смены.
ТОЛЬКО ДЛЯ ЕВРОПЕЙЦЕВ!
За перегородкой из алюминиевых прутьев стояли белые могучие машины с широкими окнами и удобными сиденьями. Никаких старых, давно отслуживших драндулетов. Один автобус только что тронулся с места. Я побежал и замахал рукой. Шофер заметил меня и остановился.
- В Преторию, господин? - спросил он с услужливой улыбкой.
- В Преторию, - и я подал ему двухрандовую банкноту.
Мне оставался только один путь, другого выхода не было. Я должен попасть на вокзал раньше, чем раскачается полицейский аппарат, прежде, чем начнут прочесывать город. Вернуться к Тони, обратно в Порт-Элизабет. Это последняя надежда.
ГЛАВА V
Кондиционеры работали безупречно. Вошел черный проводник в зеленом пиджачке, накрыл столик и поставил передо мной холодное пиво. Потом тихо закрыл двери. Монотонный стук колес. За окном африканская ночь. Чужая земля, о которой я ничего не знаю.
Гут сидел напротив меня и дремал. Его лицо в сумерках расплывалось. У него был продавлен череп и выпучены глаза. Так, значит, мы не убежали, ни от чего не убежали. Только без- рассудно метались по замкнутому кругу. Когда два куска урана соединятся и образуется критическая масса, то уже никто не убежит. Взрыв заразит местность на протяжении нескольких сот километров. Здесь все было заражено прежде, чем дело дошло до взрыва. Гут был одной из первых жертв. Я еще дышал, еще пил пиво. Отупевший и подавленный.
Детекторы Гейгера - Мюллера молчали. Экспресс уносил меня от смертельной волны. Светло-голубое пятно лежало на тротуаре, а те, вокруг, колотили дубинками. Это были не белые полицейские, а цветные, такие же, как и она.
Я оставил там Гледис. Еще никогда мне не было так стыдно. Теперь из-за меня ее осудят на каторжные работы. Она заслонила меня своим телом. А я бросил ее в такой момент, думал только о себе, плевал на нее!
"Ты всегда был идиотом! - сказал Гут недовольно из темноты. Как бы ты смог ей помочь? Будь доволен, что остался цел и невредим. Но только не будь самоуспокоенным. Она все им выложила, у них есть твое подробное описание".
С трудом я пришел в себя. Сиденье было пустым, Гут куда-то исчез. Вышел на полдороге. Я был в купе один. Только не спать, я должен выдержать, только не поддаться сновидениям. Меня начало охватывать чувство безвыходности положения. Гут, будучи моряком, объехал весь свет. Всюду он хоть немного ориентировался и во всем мог разобраться. Против него я был младенцем. Этот мир для меня был чужим, я не знал его законов и не мог с ними свыкнуться. Он обманул меня. Он не был таким, каким я его желал видеть, каким я его хотел ощущать. Все сильнее я осознавал, что не имею к нему никакого отношения. Ошибку я сделал не сегодня или вчера, это была уже простая сумма ошибок. Та, самая главная, ошибка произошла тогда, когда я сказал Августе - да. Когда-то, ужасно давно, может быть, целый век назад. Но только теперь я начинал действительно понимать и видеть взаимосвязи. Поздно! Выбросил я свою жизнь и тщетно хочу вернуть ее обратно. Я с досадой потянулся. Вечная карусель, не буду об этом думать! За окном была жаркая темная ночь. Что будет завтра? Я не мог представить. Человек - это соринка, пыль, не имеющая понятия, куда его в следующее мгновение занесет космический ветер, и не способная понять свою беспомощность, поверить в нее. Я тоже тороплюсь по намеченному пути, но не знаю, кто и почему его определил, и никогда это не узнаю. "Гильдеборг", купе, в котором я сижу, мертвый Гут и светло-голубое пятно на тротуаре - все это лишь вехи на пути, приметы нашего абсурдного мира, так же, как и я сам.
Что я могу сделать в этой ситуации? Вероятно, ничего, предоставить экспрессу южноафриканской железной дороги уносить меня дальше и на все наплевать. "Только для европейцев!" Счастье, что я не черный.
Сутки спустя, поздно вечером, я сел в такси с белым шофером. Но я знал, что он не белый, что это обман. Здесь нет белых шоферов такси. Я назвал адрес и приготовился к дальнейшим ударам судьбы. Как встретит Тони блудного сына? Меня обдало влажным дыханием океана, мы мчались вдоль побережья к пригороду. Никто нас не остановил, нигде не было полицейского патруля. Может быть, я вижу все в черном свете? Трусливый европеец! Заплатив, я прошел через железные ворота. Фред как раз поливал тщательно подстриженный газон. Он вытара- щил на меня глаза, а поток воды бил прямо в цветочную клумбу.