Страница:
Так же как и мать, они не могли устоять перед его очарованием. В нем была какая-то милая мягкость, которая в сочетании с юмором и каким-то высшим пониманием, завоевала всеобщую любовь. Его нежная кожа и красивые черты лица; его тонкие черные волосы и темные маленькие глаза, в которых читалась пока еще детская склонность к самоанализу, придавали ему обаяние.
Его звали Майклом. Во время одиноких месяцев своей беременности, когда она жила в огромном напряжении, потому что не только ждала ребенка, но и готовилась к новой карьере, она остановилась на этом имени, не зная сама почему. Это имя просто пришло ей на ум вместе с его странной поэтичностью и мужской глубиной: Майкл. У нее ни с кем и ни с чем не ассоциировало оно, но отчего-то она знала, что это имя чудесно подойдет ребенку. Она была уверена в этом так же, как и в том, что ее ребенок будет мальчиком.
– И что тебе сегодня будет сниться? – спросила она, продолжая держать его руку в своей.
На его лице появилось задумчивое выражение.
– Альфа-альфа, – ответил он.
Альфа-альфа был его вымышленным другом и вторым «я». Это был озорной бесенок, который нарушал все правила хорошего поведения и у которого всегда были неприятности, потому что он был продуктом детского эгоизма и шаловливости, которые Майкл, внешне спокойный и осторожный ребенок, прятал в себе. Когда Майкл изредка творил что-нибудь неположенное в доме, то вина взваливалась на Альфа-альфу, который никак иначе поступить и не мог.
– Когда тебе будет сниться Альфа-альфа, – сказала Лаура, – пожалуйста, передай ему, что мы простили его за то, что он разбил стакан на кухне. Мы не видели его уже целых два дня. Думаю, что он неловко себя чувствует из-за разбитого стакана, но, наверное, упрямство не позволяет ему признать это. Поэтому он прячется. Хорошо?
– Да, – его нежная манера говорить очаровала ее, как всегда. Он мало говорил. Обычно целые истории о том, что он чувствовал, рассказывали его глаза.
– Хорошо, – сказала она. – Я вижу восхитительную пару губ. Кто получит от них поцелуй на ночь?
С веселым видом он в недоумении поднял брови, чтобы подразнить ее.
– Что? – спросила она, делая свой взгляд серьезным. – Ты хочешь сказать, что мне придется отправляться спать без поцелуя? Но тогда я не смогу заснуть.
Его губы расплылись в улыбке.
Лаура наклонилась, чтобы поцеловать его. Когда она почувствовала его губы на своих, она закрыла глаза и, как это случалось каждую ночь, почувствовала что-то внутри, причинявшее странную боль. Было так приятно чувствовать его любовь и доверие. И было больно осознавать, что из-за скоротечности времени каждый раз она прижимала к себе только сегодняшнего, сиюминутного Майкла, каким он был только в этот вечер.
Завтра это будет уже другой маленький мальчик, на день старше и немного мужественнее. Завтра ее будет приветствовать уже более сообразительный и более независимый человек. Поэтому, хотя они и были вместе в этот вечер, она в то же время понемногу теряла его, и, отдавая ему свою любовь, она наделяла его силами, чтобы он вылетел из их гнезда в будущем.
Мысли об этом наполняли ее неизъяснимой болью, тоской и восхищением. И, обнимая его, она не могла не вздохнуть.
Она была вынуждена прятать свои чувства за внешним спокойствием, улыбаясь и теребя его волосы. И она покидала его, как будто этот нежный момент на закате дня будет длиться вечно, как будто эта жизнь, которую они проводили вместе, никогда не закончится.
– Я люблю тебя, – сказала Лаура. – А теперь пора спать. Приятных сновидений.
– Спокойной ночи, мамочка. Я люблю тебя, – он обнял ее, и его пальцы соскользнули по ее руке к ладони.
Она видела, как он наблюдал за ней, когда, выходя, она остановилась на секунду перед дверью и послала ему воздушный поцелуй. В дверях перед ее глазами мелькнула смутная тень от ночной лампы, дававшей проекцию на потолок.
Когда она вошла в гостиную, это слово эхом отдавалось у нее внутри. Она все еще видела перед собой его губы, произносящие это слово. Это было самое прекрасное слово в мире, и оно сладко звучало в ее охваченном смятением сердце, когда она вышла из комнаты, где засыпал мальчик.
Теперь каждую ночь она нехотя заставляла себя отвлечься от мыслей о своем ребенке, что было нелегко сделать из-за всепоглощающей любви к нему, и обратиться к своим профессиональным делам.
Вся гостиная была заполнена фотографиями, прикрепленными специальными приспособлениями на стенах. Некоторые снимки были экспериментальными. Лаура хотела пожить с ними несколько недель, чтобы понять, насколько важны они были для нее. Другие работы висели здесь уже долго и давно стали частью ее самой. Они были выставлены в Музее современного искусства. На многих из них был запечатлен Майкл.
Таким образом, Майкл тоже был частью выставки.
Лауре потребовалось три года и шесть месяцев, чтобы сделать все эти фотографии и собрать из них коллекцию, выбрав лучшие, после того как она покинула свою компанию «Лаура, Лимитед». Когда трудная программа, намеченная ею, была наполовину выполнена, она начала продавать свои фотографии почти во все крупнейшие иллюстрированные журналы. Ей даже удалось получить два международных приза за свои работы. Ее однокурсники узнавали ее и с почтением считали самым одаренным выпускником их школы.
Шумиха, начавшаяся вокруг ее работ, внимание, которое они привлекали к себе, – все это тревожило Лауру. Ведь ее фотографии всегда были для нее чем-то очень личным и даже запретным. Она никогда не ожидала, что кто-то еще может проявлять интерес к ее работам и даже одобрять их.
Она знала, что ее портреты значительны, ни на секунду не сомневалась в этом. Считая, что сама не представляет из себя ничего особенного, знала, что лица, которые она запечатлевает на фотографиях, могут рассказать много интересного, заключающего правду и многолетний опыт.
Ощущение это отнюдь не приводило Лауру в восторг. Она даже не чувствовала себя более уверенно. Ее всегда мучило беспокойство, как будто каждый раз она теряла шанс запечатлеть понравившийся образ, и лишь успевала щелкнуть его кое-как, прежде чем он исчезал. Она никогда не чувствовала себя достойной той правды, которую передавали эти лица. Лаура чувствовала свою ответственность перед ними, потому что они доверяли все эти истории только ей, не открываясь другим фотографам. И в результате на ее фотографиях лежал какой-то особый отпечаток, и их всегда можно было узнать, где бы они ни выставлялись.
Волшебство камеры рождало в ней только застенчивость, и мысли о возрастающей известности не задерживались долго у нее в голове. Наоборот, она относилась к тому искусству, которое творила, как скромный мастеровой. Она закончила необходимые ей технические курсы в Парсонской студии и твердо решила заниматься фотографией. Деньги, оставшиеся от «Лаура, Лимитед», она положила на счет Майкла. Они жили скромно, на то, что она получала от продажи фотографий.
Она не пренебрегала никакими видами работ: от изготовления портретов до свадебных снимков, от индивидуальных фотографий до съемок показов новых моделей одежды. Последнее время ей часто приходилось иметь дело со старыми друзьями, которые до сих пор недоумевали, почему Лаура отказалась от блестящей карьеры модельера.
А в оставшееся время она делала тысячи снимков на любимую тему – люди, выброшенные на обочину жизни… Одинокие, страдающие и даже склонные к самообману, они были близки ее сердцу и даже как бы стали частью ее души. Крупные планы лиц, выражавших что-то сокровенное, зачастую боль, составляли основную часть ее работ, известность которых распространилась настолько широко, что Музей современного искусства оказал ей высокую честь, предложив провести персональную выставку этой весной.
Прошло уже около трех лет с тех пор, как пересеклись ее любовь к маленькому мальчику и преданность фотографии.
Конечно, она делала сотни снимков Майкла, но просто для того, чтобы запечатлеть его детство. Каким-то образом Майкл и глаз ее камеры продолжали оставаться на разных полюсах.
Когда она снимала его, то из художника превращалась в гордящуюся своим сыном мать.
Затем как-то раз она почувствовала, как странно дрогнули ее пальцы, когда она стала наводить на мальчика объектив. Камера как будто хотела сделать серьезную фотографию ребенка и в то же время предостерегала Лауру от этого. Лаура пыталась противостоять своим намерениям, но потом махнула рукой и поднесла камеру ближе к его маленькому лицу. Она заговорила с ним очень нежным голосом, чтобы он посмотрел в объектив камеры, и с почти незаметным трепетом сделала первый «настоящий» снимок Майкла.
А в каком возбуждении развивала она этот первый образ! Благодаря тому, что она подносила объектив очень близко к лицу, Майкл позволял камере заглядывать прямо в его юную душу. Лаура увидела на снимках то, чего никогда по-настоящему не видела, смотря на мальчика влюбленными материнскими глазами; она разглядела серьезность, меланхоличность и какую-то загадочную индивидуальность. Ничего этого раньше ее благоговение не позволяло ей заметить.
Несмотря на детскую невинность, мальчишество, в этих фотографиях угадывалось нечто более серьезное, чего нельзя было заметить в фотографиях взрослых. Лаура назвала бы это судьбою, если бы слово не пугало ее так, когда речь шла о Майкле.
В тот день, когда была сделана памятная фотография, Майклу исполнился год и шесть месяцев. За следующий год Лаура сделала еще тысячи фотографий мальчика. Она даже отвела специальное время для работы с ним. Теперь она называла свою камеру «Щелк», одушевляя ее в его глазах и пытаясь привить уважение к ней, как к своему естественному продолжению.
Когда в Музее современного искусства ей предложили провести выставку, у нее не было никаких сомнений в том, что фотографии Майкла будут играть ведущую роль в экспозиции.
После долгого раздумья Лаура поделила свои работы на три группы, по числу залов, отведенных под выставку. Первая включала самые важные фотографии, которые положили начало ее творчеству. В эту подборку входили фотографии Пенни Хэйворд и первое фотоэссе Лауры, сделанное во время беременности. Также в нее вошла теперь хорошо известная серия «Алекс», которая стала частью постоянной коллекции Дома Джордана Истмена в Рочестере и должна была на время экспозиции переселиться в Музей современного искусства.
В первом зале все было посвящено прошлому. Карьера Пенни как манекенщицы сейчас была лишь воспоминанием давно минувших дней, памятью, оставшейся от прошедшего. Теперь у нее двое детей, а сама она домохозяйка в Коннектикуте. А Алекс трагически, но отнюдь не непредсказуемо погиб, став жертвой войны в Южном Бронксе.
Вторая подборка отражала настоящее, включая в себя специально отобранные текущие работы Лауры. Здесь были представлены и анонимные портреты бедняков, и фотографии знаменитых общественных деятелей, которых Лаура снимала либо по их просьбе, либо по заданию журналов, на которые она работала. Эта коллекция демонстрировала игру теней и света, пространства и времени, масок и истинных лиц людей, схваченных так, чтобы показать разницу между тем, чем они хотели быть, и тем, что сделал с ними мир.
Третий зал целиком посвящался Майклу, только на портретах он назывался «мальчик». В этих фотографиях собственно отразилось будущее, каким видела его камера, внимательно вглядываясь в естественную красоту юности.
Лаура чувствовала, что эти работы являются самыми важными. Фотографии с Майклом были дороги для нее как для матери. С помощью своей камеры Лауре удавалось запечатлевать моменты вечности, она утверждала мимолетную реальность. Также ее любовь к Майклу подчеркивала тот факт, что он не остается таким же, каким представляется сейчас. Он уходил от нее с каждым поцелуем, которым она приближала его самостоятельное существование.
В этих фотографиях заключалась потеря и смерть, потому что фотографии людей остаются неизменными не только когда сами люди меняются с течением времени, но и даже когда они совсем исчезают из этого мира. Фотографические документы заключают в себе неизбежную потерю, потому что хотя люди и доверяют свои образы объективу, их самих смерть уносит туда, куда камера не может за ними последовать. Потому что глаз камеры не может вернуться в прошлое или заглянуть в будущее. Это лишь наблюдатель (и какой наблюдатель!) быстротечных моментов, мимолетности мгновений.
«Если бы образ на фотографиях не был ускользающим, – сказала как-то Лаура в интервью одному итальянскому фотожурналу, – они не содержали бы никакой правды. Я не могу объяснить почему, но точно знаю, что это именно так».
И если фотографии свидетельствовали о потере, то они же говорили и о любви, во всяком случае для Лауры это было так. Она открывала сердце своим работам и отдавала им часть себя так же, как отдавала все свое сердце Майклу, зная, что он тем не менее не останется с ней навечно и будет жить своей жизнью.
И даже если это было святотатством и грехом – фиксировать интимность их дружбы с помощью камеры, снимать преходящую красоту ее мальчика, она все равно должна была делать это. Потому что использование камеры было для нее частью проявления ее любви. Это было ее искусством и в то же время ее жизнью.
Таким образом, несмотря на стремление сохранить Майкла только для себя, она решила показать его фотографии посторонним.
Ее выставка будет называться «Ящик Пандоры». Эти слова пришли ей однажды в голову как заглавие для лучших фотографий Майкла. А потом они так прочно засели в сознании, что она в конце концов решила оставить их как название всей выставки и, может быть, даже объединить им все свои фотографии.
Она никак не могла заглушить беспокойство из-за того, что публике, пришедшей в Музей современного искусства, открывалась возможность проникнуть в «святая святых», познать сокровенные взгляды Лауры. Не показывает ли она слишком много? С одной стороны, она боялась, что над ее работами посмеются. А с другой, ей казалось, что у нее, может быть, вообще нет права показывать то интимное, составляющее ее сущность, что сквозило в этих снимках.
Тем не менее выставка должна была состояться, и до ее открытия оставались считанные дни. Лаура с интересом ждала того момента, когда музей распахнет свои огромные двери, и любопытные посетители начнут блуждать по комнатам, где висят произведения, являющиеся частью ее души, увеличенные до неимоверных размеров, глядящие на зрителей сверху во всей своей открытости.
Ей хотелось бы застать тот момент, когда посетители войдут в третий зал, в драгоценное святилище, где висят фотографии Майкла.
III
Его звали Майклом. Во время одиноких месяцев своей беременности, когда она жила в огромном напряжении, потому что не только ждала ребенка, но и готовилась к новой карьере, она остановилась на этом имени, не зная сама почему. Это имя просто пришло ей на ум вместе с его странной поэтичностью и мужской глубиной: Майкл. У нее ни с кем и ни с чем не ассоциировало оно, но отчего-то она знала, что это имя чудесно подойдет ребенку. Она была уверена в этом так же, как и в том, что ее ребенок будет мальчиком.
– И что тебе сегодня будет сниться? – спросила она, продолжая держать его руку в своей.
На его лице появилось задумчивое выражение.
– Альфа-альфа, – ответил он.
Альфа-альфа был его вымышленным другом и вторым «я». Это был озорной бесенок, который нарушал все правила хорошего поведения и у которого всегда были неприятности, потому что он был продуктом детского эгоизма и шаловливости, которые Майкл, внешне спокойный и осторожный ребенок, прятал в себе. Когда Майкл изредка творил что-нибудь неположенное в доме, то вина взваливалась на Альфа-альфу, который никак иначе поступить и не мог.
– Когда тебе будет сниться Альфа-альфа, – сказала Лаура, – пожалуйста, передай ему, что мы простили его за то, что он разбил стакан на кухне. Мы не видели его уже целых два дня. Думаю, что он неловко себя чувствует из-за разбитого стакана, но, наверное, упрямство не позволяет ему признать это. Поэтому он прячется. Хорошо?
– Да, – его нежная манера говорить очаровала ее, как всегда. Он мало говорил. Обычно целые истории о том, что он чувствовал, рассказывали его глаза.
– Хорошо, – сказала она. – Я вижу восхитительную пару губ. Кто получит от них поцелуй на ночь?
С веселым видом он в недоумении поднял брови, чтобы подразнить ее.
– Что? – спросила она, делая свой взгляд серьезным. – Ты хочешь сказать, что мне придется отправляться спать без поцелуя? Но тогда я не смогу заснуть.
Его губы расплылись в улыбке.
Лаура наклонилась, чтобы поцеловать его. Когда она почувствовала его губы на своих, она закрыла глаза и, как это случалось каждую ночь, почувствовала что-то внутри, причинявшее странную боль. Было так приятно чувствовать его любовь и доверие. И было больно осознавать, что из-за скоротечности времени каждый раз она прижимала к себе только сегодняшнего, сиюминутного Майкла, каким он был только в этот вечер.
Завтра это будет уже другой маленький мальчик, на день старше и немного мужественнее. Завтра ее будет приветствовать уже более сообразительный и более независимый человек. Поэтому, хотя они и были вместе в этот вечер, она в то же время понемногу теряла его, и, отдавая ему свою любовь, она наделяла его силами, чтобы он вылетел из их гнезда в будущем.
Мысли об этом наполняли ее неизъяснимой болью, тоской и восхищением. И, обнимая его, она не могла не вздохнуть.
Она была вынуждена прятать свои чувства за внешним спокойствием, улыбаясь и теребя его волосы. И она покидала его, как будто этот нежный момент на закате дня будет длиться вечно, как будто эта жизнь, которую они проводили вместе, никогда не закончится.
– Я люблю тебя, – сказала Лаура. – А теперь пора спать. Приятных сновидений.
– Спокойной ночи, мамочка. Я люблю тебя, – он обнял ее, и его пальцы соскользнули по ее руке к ладони.
Она видела, как он наблюдал за ней, когда, выходя, она остановилась на секунду перед дверью и послала ему воздушный поцелуй. В дверях перед ее глазами мелькнула смутная тень от ночной лампы, дававшей проекцию на потолок.
* * *
Мамочка.Когда она вошла в гостиную, это слово эхом отдавалось у нее внутри. Она все еще видела перед собой его губы, произносящие это слово. Это было самое прекрасное слово в мире, и оно сладко звучало в ее охваченном смятением сердце, когда она вышла из комнаты, где засыпал мальчик.
Теперь каждую ночь она нехотя заставляла себя отвлечься от мыслей о своем ребенке, что было нелегко сделать из-за всепоглощающей любви к нему, и обратиться к своим профессиональным делам.
Вся гостиная была заполнена фотографиями, прикрепленными специальными приспособлениями на стенах. Некоторые снимки были экспериментальными. Лаура хотела пожить с ними несколько недель, чтобы понять, насколько важны они были для нее. Другие работы висели здесь уже долго и давно стали частью ее самой. Они были выставлены в Музее современного искусства. На многих из них был запечатлен Майкл.
Таким образом, Майкл тоже был частью выставки.
Лауре потребовалось три года и шесть месяцев, чтобы сделать все эти фотографии и собрать из них коллекцию, выбрав лучшие, после того как она покинула свою компанию «Лаура, Лимитед». Когда трудная программа, намеченная ею, была наполовину выполнена, она начала продавать свои фотографии почти во все крупнейшие иллюстрированные журналы. Ей даже удалось получить два международных приза за свои работы. Ее однокурсники узнавали ее и с почтением считали самым одаренным выпускником их школы.
Шумиха, начавшаяся вокруг ее работ, внимание, которое они привлекали к себе, – все это тревожило Лауру. Ведь ее фотографии всегда были для нее чем-то очень личным и даже запретным. Она никогда не ожидала, что кто-то еще может проявлять интерес к ее работам и даже одобрять их.
Она знала, что ее портреты значительны, ни на секунду не сомневалась в этом. Считая, что сама не представляет из себя ничего особенного, знала, что лица, которые она запечатлевает на фотографиях, могут рассказать много интересного, заключающего правду и многолетний опыт.
Ощущение это отнюдь не приводило Лауру в восторг. Она даже не чувствовала себя более уверенно. Ее всегда мучило беспокойство, как будто каждый раз она теряла шанс запечатлеть понравившийся образ, и лишь успевала щелкнуть его кое-как, прежде чем он исчезал. Она никогда не чувствовала себя достойной той правды, которую передавали эти лица. Лаура чувствовала свою ответственность перед ними, потому что они доверяли все эти истории только ей, не открываясь другим фотографам. И в результате на ее фотографиях лежал какой-то особый отпечаток, и их всегда можно было узнать, где бы они ни выставлялись.
Волшебство камеры рождало в ней только застенчивость, и мысли о возрастающей известности не задерживались долго у нее в голове. Наоборот, она относилась к тому искусству, которое творила, как скромный мастеровой. Она закончила необходимые ей технические курсы в Парсонской студии и твердо решила заниматься фотографией. Деньги, оставшиеся от «Лаура, Лимитед», она положила на счет Майкла. Они жили скромно, на то, что она получала от продажи фотографий.
Она не пренебрегала никакими видами работ: от изготовления портретов до свадебных снимков, от индивидуальных фотографий до съемок показов новых моделей одежды. Последнее время ей часто приходилось иметь дело со старыми друзьями, которые до сих пор недоумевали, почему Лаура отказалась от блестящей карьеры модельера.
А в оставшееся время она делала тысячи снимков на любимую тему – люди, выброшенные на обочину жизни… Одинокие, страдающие и даже склонные к самообману, они были близки ее сердцу и даже как бы стали частью ее души. Крупные планы лиц, выражавших что-то сокровенное, зачастую боль, составляли основную часть ее работ, известность которых распространилась настолько широко, что Музей современного искусства оказал ей высокую честь, предложив провести персональную выставку этой весной.
Прошло уже около трех лет с тех пор, как пересеклись ее любовь к маленькому мальчику и преданность фотографии.
Конечно, она делала сотни снимков Майкла, но просто для того, чтобы запечатлеть его детство. Каким-то образом Майкл и глаз ее камеры продолжали оставаться на разных полюсах.
Когда она снимала его, то из художника превращалась в гордящуюся своим сыном мать.
Затем как-то раз она почувствовала, как странно дрогнули ее пальцы, когда она стала наводить на мальчика объектив. Камера как будто хотела сделать серьезную фотографию ребенка и в то же время предостерегала Лауру от этого. Лаура пыталась противостоять своим намерениям, но потом махнула рукой и поднесла камеру ближе к его маленькому лицу. Она заговорила с ним очень нежным голосом, чтобы он посмотрел в объектив камеры, и с почти незаметным трепетом сделала первый «настоящий» снимок Майкла.
А в каком возбуждении развивала она этот первый образ! Благодаря тому, что она подносила объектив очень близко к лицу, Майкл позволял камере заглядывать прямо в его юную душу. Лаура увидела на снимках то, чего никогда по-настоящему не видела, смотря на мальчика влюбленными материнскими глазами; она разглядела серьезность, меланхоличность и какую-то загадочную индивидуальность. Ничего этого раньше ее благоговение не позволяло ей заметить.
Несмотря на детскую невинность, мальчишество, в этих фотографиях угадывалось нечто более серьезное, чего нельзя было заметить в фотографиях взрослых. Лаура назвала бы это судьбою, если бы слово не пугало ее так, когда речь шла о Майкле.
В тот день, когда была сделана памятная фотография, Майклу исполнился год и шесть месяцев. За следующий год Лаура сделала еще тысячи фотографий мальчика. Она даже отвела специальное время для работы с ним. Теперь она называла свою камеру «Щелк», одушевляя ее в его глазах и пытаясь привить уважение к ней, как к своему естественному продолжению.
Когда в Музее современного искусства ей предложили провести выставку, у нее не было никаких сомнений в том, что фотографии Майкла будут играть ведущую роль в экспозиции.
После долгого раздумья Лаура поделила свои работы на три группы, по числу залов, отведенных под выставку. Первая включала самые важные фотографии, которые положили начало ее творчеству. В эту подборку входили фотографии Пенни Хэйворд и первое фотоэссе Лауры, сделанное во время беременности. Также в нее вошла теперь хорошо известная серия «Алекс», которая стала частью постоянной коллекции Дома Джордана Истмена в Рочестере и должна была на время экспозиции переселиться в Музей современного искусства.
В первом зале все было посвящено прошлому. Карьера Пенни как манекенщицы сейчас была лишь воспоминанием давно минувших дней, памятью, оставшейся от прошедшего. Теперь у нее двое детей, а сама она домохозяйка в Коннектикуте. А Алекс трагически, но отнюдь не непредсказуемо погиб, став жертвой войны в Южном Бронксе.
Вторая подборка отражала настоящее, включая в себя специально отобранные текущие работы Лауры. Здесь были представлены и анонимные портреты бедняков, и фотографии знаменитых общественных деятелей, которых Лаура снимала либо по их просьбе, либо по заданию журналов, на которые она работала. Эта коллекция демонстрировала игру теней и света, пространства и времени, масок и истинных лиц людей, схваченных так, чтобы показать разницу между тем, чем они хотели быть, и тем, что сделал с ними мир.
Третий зал целиком посвящался Майклу, только на портретах он назывался «мальчик». В этих фотографиях собственно отразилось будущее, каким видела его камера, внимательно вглядываясь в естественную красоту юности.
Лаура чувствовала, что эти работы являются самыми важными. Фотографии с Майклом были дороги для нее как для матери. С помощью своей камеры Лауре удавалось запечатлевать моменты вечности, она утверждала мимолетную реальность. Также ее любовь к Майклу подчеркивала тот факт, что он не остается таким же, каким представляется сейчас. Он уходил от нее с каждым поцелуем, которым она приближала его самостоятельное существование.
В этих фотографиях заключалась потеря и смерть, потому что фотографии людей остаются неизменными не только когда сами люди меняются с течением времени, но и даже когда они совсем исчезают из этого мира. Фотографические документы заключают в себе неизбежную потерю, потому что хотя люди и доверяют свои образы объективу, их самих смерть уносит туда, куда камера не может за ними последовать. Потому что глаз камеры не может вернуться в прошлое или заглянуть в будущее. Это лишь наблюдатель (и какой наблюдатель!) быстротечных моментов, мимолетности мгновений.
«Если бы образ на фотографиях не был ускользающим, – сказала как-то Лаура в интервью одному итальянскому фотожурналу, – они не содержали бы никакой правды. Я не могу объяснить почему, но точно знаю, что это именно так».
И если фотографии свидетельствовали о потере, то они же говорили и о любви, во всяком случае для Лауры это было так. Она открывала сердце своим работам и отдавала им часть себя так же, как отдавала все свое сердце Майклу, зная, что он тем не менее не останется с ней навечно и будет жить своей жизнью.
И даже если это было святотатством и грехом – фиксировать интимность их дружбы с помощью камеры, снимать преходящую красоту ее мальчика, она все равно должна была делать это. Потому что использование камеры было для нее частью проявления ее любви. Это было ее искусством и в то же время ее жизнью.
Таким образом, несмотря на стремление сохранить Майкла только для себя, она решила показать его фотографии посторонним.
Ее выставка будет называться «Ящик Пандоры». Эти слова пришли ей однажды в голову как заглавие для лучших фотографий Майкла. А потом они так прочно засели в сознании, что она в конце концов решила оставить их как название всей выставки и, может быть, даже объединить им все свои фотографии.
Она никак не могла заглушить беспокойство из-за того, что публике, пришедшей в Музей современного искусства, открывалась возможность проникнуть в «святая святых», познать сокровенные взгляды Лауры. Не показывает ли она слишком много? С одной стороны, она боялась, что над ее работами посмеются. А с другой, ей казалось, что у нее, может быть, вообще нет права показывать то интимное, составляющее ее сущность, что сквозило в этих снимках.
Тем не менее выставка должна была состояться, и до ее открытия оставались считанные дни. Лаура с интересом ждала того момента, когда музей распахнет свои огромные двери, и любопытные посетители начнут блуждать по комнатам, где висят произведения, являющиеся частью ее души, увеличенные до неимоверных размеров, глядящие на зрителей сверху во всей своей открытости.
Ей хотелось бы застать тот момент, когда посетители войдут в третий зал, в драгоценное святилище, где висят фотографии Майкла.
III
15 апреля 1964 года
В комнате отеля пролегли тени.
Светился лишь голубой экран телевизора. В кадре был улыбающийся Хэл, который махал рукой радостной толпе. Слышался голос комментатора, рассказывающего о предвыборной компании.
«Хэйдон Ланкастер сегодня продолжил свою одиссею по Среднему Западу, – говорил комментатор, – выступая со своими речами об интернационализме и мире, основанном на стабильной экономике и военной силе. Его выступления были с восторгом восприняты публикой. Человек, которого близкие друзья и родственники привыкли называть «принц Хэл», на тропе предвыборной борьбы действительно выглядел принцем. Его привлекательность и юмор в сочетании с красноречием, присущим его выступлениям, кажется, создают именно ту комбинацию, которую оппонентам из демократического лагеря не под силу будет одолеть. Он уже выигрывал на выборах пять раз, и сокрушительная сила Ланкастера, как мы видим, не дает оснований полагать, что в ближайшее время она ослабеет».
Тесс лежала обнаженная, прикрытая лишь шелком своей ночной рубашки. Она кивала головой, тем временем как комментатор заканчивал репортаж, – он хорошо делал свое дело.
Искусные уловки Тесс, к которым она прибегала, чтобы поддержать Хэла, дали результаты. Старания, с которыми она хитро обрабатывала репортеров, были оправданы. Теперь она была уверена, что агентством новостей Хэл будет воспринят очень сердечно. Пока что ее стратегия работала. Негативные моменты биографии Хэла, такие, как его развод и новая женитьба, а также его противоположное многим мнение о внешней политике, были убраны на задний план. Те видеокадры, которые прошли в вечерний выпуск новостей, демонстрировали лишь красивое лицо, его очарование, теплое общение Хэла с огромными толпами и его потрясающий успех.
Люди, делавшие эти репортажи, были большими должниками Тесс. Она использовала их участие в предвыборной кампании в своих интересах и могла рассчитывать на хорошие репортажи о Хэле на всех трех предвыборных этапах и, тьфу, тьфу, тьфу, на генеральных выборах.
Хэл, конечно же, никогда не узнает о том, как много сделала она для него, какую провела работу «за кадром». Да ему и незачем было все это знать. Задача Хэла заключалась в том, чтобы быть самым лучшим кандидатом, а в будущем – лучшим лидером американцев. А работа Тесс состояла в том, чтобы ввести его в Белый дом.
Время для этого было выбрано самое подходящее. Линдон Джонсон, занимавший Овальный кабинет, был как раз готов передать бразды правления кому-нибудь другому. Ни Роберт Кеннеди, ни Хуберт Хамфри не были ровней Хэлу, и выборы уже успели доказать это. В то же время Рокфеллер и Голдуотер слишком были заняты борьбой друг с другом в республиканском крыле. Победитель должен выявиться на съезде в Сан-Франциско и встать во главе раздираемой на части партии.
Хэл был тем самым человеком, на которого пал выбор судьбы. Все, что ему следовало делать, это избегать грубых ошибок в предвыборной кампании, которые могли принести ему большой вред, и Белый дом будет его.
Выпуск новостей закончился. Тесс выключила телевизор и откинулась назад, очутившись в темноте. За последние дни ее сильно вымотала предвыборная кампания. Каждый день ей приходилось выступать с речами, иногда она по два или три раза появлялась на общественных собраниях, и к этому надо еще прибавить дюжины интервью, которые она давала газетным журналистам в аэропортах, в самолетах и в телевизионной студии. Фактически за всю эту неделю она ни разу как следует не спала. Если бы не волнения, которые она испытывала из-за выборов, она с удовольствием погрузилась бы в крепкий здоровый сон.
Часы, стоявшие у кровати, показывали десять часов двенадцать минут. Теперь уже оставалось совсем немного времени до того, как…
Зазвонил телефон. Тесс нетерпеливо схватила трубку.
– Алло?
– Это я. Где ты? – зазвучал в трубке низкий и нежный мужской голос.
– Я в 622-м, – сказала она, бросив взгляд на ключи, лежавшие на столике.
За этим последовала пауза. На другом конце провода молчали. Она думала о том, расслышал ли он нетерпение в ее голосе.
– Увидимся. Я буду через минуту.
Она поднялась, подошла к двери и открыла замок. Затем сняла с себя ночную рубашку и легла обратно в постель. Ее тело напряглось в ожидании.
Секунды показались часами. Услышав звуки шагов в коридоре, она приподнялась, но, убедившись, что они удаляются и постепенно замирают, тяжело вздохнула.
Скорее.
Она вся дрожала. Она не могла этого больше переносить.
Наконец снова послышались шаги. Они приближались к двери. Затем замолкли, и на секунду воцарилась тишина. Потом она услышала еле слышный звук, просто слабое постукивание кончиками пальцев.
Она ничего не сказала. Дверь медленно открылась ровно на столько, чтобы его высокая фигура проникла внутрь.
Через руку, в которой он держал свой дипломат, было перекинуто пальто.
Ни один из них не произнес ни слова. Комната снова погрузилась в темноту, как только закрылась дверь. Она легла на спину и уставилась в потолок. На губах у нее блуждала улыбка. Она чувствовала, как он направился к изголовью кровати.
Он стоял там, невидимый, склонившись над ней. Затем он снял свой пиджак и торопливо бросил его на стул. Она увидела белые очертания его рубашки, как бледное привидение, на которое падали тени.
У нее перехватило дыхание, когда она услышала шелест сбрасываемой им одежды. От волнения внутри нее все натянулось. Не только ее сексуальный голод требовал удовлетворения, но и вся она была порабощена им в этот момент.
Наконец он разделся, и она увидела его обнаженное тело. Он сделал шаг вперед, дотронулся до краешка кровати и лег на нее.
Она чувствовала, как его язык проскользнул в ее рот и в то же время теплая рука начала мять ее грудь. Сладострастные поцелуи постепенно становились все более и более глубокими, по мере того, как его пальцы сбежали по животу вниз и остановились между ног. Он ласкал ее влажные изгибы, наслаждаясь ощущением ее наготы. Затем нежным движением руки развел в стороны ее ноги. Он слышал, как она вздрогнула, когда он дотронулся до ее середины.
Она прижала его к себе. Он знал, что она не вынесет долгих ожиданий: она была такой страстной, что первое время предпочитала делать все это одним махом. Он встал над ней на колени. Его руки гладили ее щеки, плечи, грудь с какой-то странной знакомой нежностью, когда он медленно приближался к ней, пока его член не коснулся ее тела.
Полдюйма, дюйм, ее стоны просили его поторопиться, ввести глубже. Он всегда был нежен и осторожен, сдерживая себя, в этом заключался секрет его сексуальности. Еще одно деликатное прикосновение, и длинный мужской член плавно проскользнул внутрь нее до самого основания.
– Ах, – закричала она, бессильная маленькая женщина, беззащитная перед его властью. Ее тело охватила сумасшедшая дрожь, когда она почувствовала его в себе, и он ощутил быстрые сокращения горячих женских мускулов, ее первый оргазм. Она стонала, давая ему понять, что хочет большего.
Теперь ее ноги обхватили его за талию. Они притягивали его все ближе и ближе, в то время как ее рука ласкала его половые органы. Его член не двигался, но он оставался внутри нее таким же горящим, ожидая ее знака, чтобы начать свои медленные движения.
– О, мой малыш, – застонала она, – о, мне так не хватало тебя.
Она почувствовала на щеке его поцелуй. Их тела были так плотно сжаты объятиями друг друга, что она почти теряла сознание от такого абсолютного слияния.
– Дорогой, – захныкала она, – пожалуйста, еще.
Он начал двигаться внутри нее. Он то вводил член, то вынимал его. Его движения были ритмичными и постоянными. Но каким-то образом теперь они становились еще более чувствительными, более сладострастными с каждым толчком. Она вся трепетала, двигаясь, умоляя его и еле-еле шепча что-то. Ее пальцы ласкали все его тело, ее губы касались его щек, глаз… Испытывая оргазм за оргазмом, она вся сотрясалась, как сотрясаются самые высокие здания при землетрясении.
Скоро и он был уже не в состоянии сдерживаться. Его собственное желание заставляло его приближаться к наивысшей точке. Он слышал ее негромкие вскрикивания, беспомощные, панические и восхитительные. Финал головокружительно приближался, горячий пенис медленно работал внутри нее, она отдавала ему молочную жидкость, очарованная и ошеломленная, покоренная им и в то же время получавшая дикое удовольствие, раскрепощаясь в том экстазе, в который он вовлекал ее.
И, наконец, этот момент настал. Внутри нее вылился белый горячий ручей, как фонтан молодости, заполнив собой ее сокровенную пустоту. Отдавая всю себя, она издала последний стон.
Когда все было кончено, она лежала обнаженная, теперь уже действительно не сознававшая ничего, все еще прижимаясь к нему, целуя его губы, в то время как ее бедра ласкали строгие формы его тела.
И теперь, только теперь, когда все было позади, и ее страстная нужда в нем была удовлетворена, она произнесла его имя.
– Хэл, – ее голос шел откуда-то из глубины. – Я так люблю тебя.
Вместо ответа он нежно обнял ее, начал качать. Он снова и снова покрывал ее поцелуями. Казалось, все его усилия были направлены на то, чтобы ей было удобно и приятно.
Но ей было нужно нечто большее.
– Скажи это, – она улыбнулась, глядя ему в лицо. Ее руки трогали его губы.
Последовала пауза.
– Я тоже люблю тебя, Тесс, – сказал он.
– Ах… – по ее телу пробежала незаметная дрожь. Звучание этих драгоценных слов было последней каплей для ее женской удовлетворенности.
Тесс лежала в объятиях своего мужа, глядя на него глазами, полными благодарности и блаженства.
Они почти не встречались в эти дни. Из-за приближавшихся выборов у них все меньше и меньше времени оставалось для свиданий. Они даже летали разными самолетами. Если было время, они иногда обедали вместе. Разговоры, которые они вели, обычно были посвящены предвыборной кампании. Их беседы были полны сдержанного оптимизма. Вместе они также составляли планы на следующую неделю. Они добродушно шутили о сплетнях, которые ходили в Вашингтоне, только чтобы хоть на время избавиться от одержимости, владевшей обоими перед выборами, и, конечно, они занимались любовью.
На первый взгляд, все в их жизни, казалось, было просто замечательно. Все шло гладко у крупного политика и его жены, которую он любил и от которой зависел. Когда Тесс и Хэл были далеко друг от друга, они созванивались по крайней мере один раз в день. Подъемы и падения в предвыборной кампании сближали их. Когда им удавалось выкроить свободную минутку, то их сдерживаемая тяга друг к другу и плюс любовь делали их страстными любовниками.
В комнате отеля пролегли тени.
Светился лишь голубой экран телевизора. В кадре был улыбающийся Хэл, который махал рукой радостной толпе. Слышался голос комментатора, рассказывающего о предвыборной компании.
«Хэйдон Ланкастер сегодня продолжил свою одиссею по Среднему Западу, – говорил комментатор, – выступая со своими речами об интернационализме и мире, основанном на стабильной экономике и военной силе. Его выступления были с восторгом восприняты публикой. Человек, которого близкие друзья и родственники привыкли называть «принц Хэл», на тропе предвыборной борьбы действительно выглядел принцем. Его привлекательность и юмор в сочетании с красноречием, присущим его выступлениям, кажется, создают именно ту комбинацию, которую оппонентам из демократического лагеря не под силу будет одолеть. Он уже выигрывал на выборах пять раз, и сокрушительная сила Ланкастера, как мы видим, не дает оснований полагать, что в ближайшее время она ослабеет».
Тесс лежала обнаженная, прикрытая лишь шелком своей ночной рубашки. Она кивала головой, тем временем как комментатор заканчивал репортаж, – он хорошо делал свое дело.
Искусные уловки Тесс, к которым она прибегала, чтобы поддержать Хэла, дали результаты. Старания, с которыми она хитро обрабатывала репортеров, были оправданы. Теперь она была уверена, что агентством новостей Хэл будет воспринят очень сердечно. Пока что ее стратегия работала. Негативные моменты биографии Хэла, такие, как его развод и новая женитьба, а также его противоположное многим мнение о внешней политике, были убраны на задний план. Те видеокадры, которые прошли в вечерний выпуск новостей, демонстрировали лишь красивое лицо, его очарование, теплое общение Хэла с огромными толпами и его потрясающий успех.
Люди, делавшие эти репортажи, были большими должниками Тесс. Она использовала их участие в предвыборной кампании в своих интересах и могла рассчитывать на хорошие репортажи о Хэле на всех трех предвыборных этапах и, тьфу, тьфу, тьфу, на генеральных выборах.
Хэл, конечно же, никогда не узнает о том, как много сделала она для него, какую провела работу «за кадром». Да ему и незачем было все это знать. Задача Хэла заключалась в том, чтобы быть самым лучшим кандидатом, а в будущем – лучшим лидером американцев. А работа Тесс состояла в том, чтобы ввести его в Белый дом.
Время для этого было выбрано самое подходящее. Линдон Джонсон, занимавший Овальный кабинет, был как раз готов передать бразды правления кому-нибудь другому. Ни Роберт Кеннеди, ни Хуберт Хамфри не были ровней Хэлу, и выборы уже успели доказать это. В то же время Рокфеллер и Голдуотер слишком были заняты борьбой друг с другом в республиканском крыле. Победитель должен выявиться на съезде в Сан-Франциско и встать во главе раздираемой на части партии.
Хэл был тем самым человеком, на которого пал выбор судьбы. Все, что ему следовало делать, это избегать грубых ошибок в предвыборной кампании, которые могли принести ему большой вред, и Белый дом будет его.
Выпуск новостей закончился. Тесс выключила телевизор и откинулась назад, очутившись в темноте. За последние дни ее сильно вымотала предвыборная кампания. Каждый день ей приходилось выступать с речами, иногда она по два или три раза появлялась на общественных собраниях, и к этому надо еще прибавить дюжины интервью, которые она давала газетным журналистам в аэропортах, в самолетах и в телевизионной студии. Фактически за всю эту неделю она ни разу как следует не спала. Если бы не волнения, которые она испытывала из-за выборов, она с удовольствием погрузилась бы в крепкий здоровый сон.
Часы, стоявшие у кровати, показывали десять часов двенадцать минут. Теперь уже оставалось совсем немного времени до того, как…
Зазвонил телефон. Тесс нетерпеливо схватила трубку.
– Алло?
– Это я. Где ты? – зазвучал в трубке низкий и нежный мужской голос.
– Я в 622-м, – сказала она, бросив взгляд на ключи, лежавшие на столике.
За этим последовала пауза. На другом конце провода молчали. Она думала о том, расслышал ли он нетерпение в ее голосе.
– Увидимся. Я буду через минуту.
Она поднялась, подошла к двери и открыла замок. Затем сняла с себя ночную рубашку и легла обратно в постель. Ее тело напряглось в ожидании.
Секунды показались часами. Услышав звуки шагов в коридоре, она приподнялась, но, убедившись, что они удаляются и постепенно замирают, тяжело вздохнула.
Скорее.
Она вся дрожала. Она не могла этого больше переносить.
Наконец снова послышались шаги. Они приближались к двери. Затем замолкли, и на секунду воцарилась тишина. Потом она услышала еле слышный звук, просто слабое постукивание кончиками пальцев.
Она ничего не сказала. Дверь медленно открылась ровно на столько, чтобы его высокая фигура проникла внутрь.
Через руку, в которой он держал свой дипломат, было перекинуто пальто.
Ни один из них не произнес ни слова. Комната снова погрузилась в темноту, как только закрылась дверь. Она легла на спину и уставилась в потолок. На губах у нее блуждала улыбка. Она чувствовала, как он направился к изголовью кровати.
Он стоял там, невидимый, склонившись над ней. Затем он снял свой пиджак и торопливо бросил его на стул. Она увидела белые очертания его рубашки, как бледное привидение, на которое падали тени.
У нее перехватило дыхание, когда она услышала шелест сбрасываемой им одежды. От волнения внутри нее все натянулось. Не только ее сексуальный голод требовал удовлетворения, но и вся она была порабощена им в этот момент.
Наконец он разделся, и она увидела его обнаженное тело. Он сделал шаг вперед, дотронулся до краешка кровати и лег на нее.
Она чувствовала, как его язык проскользнул в ее рот и в то же время теплая рука начала мять ее грудь. Сладострастные поцелуи постепенно становились все более и более глубокими, по мере того, как его пальцы сбежали по животу вниз и остановились между ног. Он ласкал ее влажные изгибы, наслаждаясь ощущением ее наготы. Затем нежным движением руки развел в стороны ее ноги. Он слышал, как она вздрогнула, когда он дотронулся до ее середины.
Она прижала его к себе. Он знал, что она не вынесет долгих ожиданий: она была такой страстной, что первое время предпочитала делать все это одним махом. Он встал над ней на колени. Его руки гладили ее щеки, плечи, грудь с какой-то странной знакомой нежностью, когда он медленно приближался к ней, пока его член не коснулся ее тела.
Полдюйма, дюйм, ее стоны просили его поторопиться, ввести глубже. Он всегда был нежен и осторожен, сдерживая себя, в этом заключался секрет его сексуальности. Еще одно деликатное прикосновение, и длинный мужской член плавно проскользнул внутрь нее до самого основания.
– Ах, – закричала она, бессильная маленькая женщина, беззащитная перед его властью. Ее тело охватила сумасшедшая дрожь, когда она почувствовала его в себе, и он ощутил быстрые сокращения горячих женских мускулов, ее первый оргазм. Она стонала, давая ему понять, что хочет большего.
Теперь ее ноги обхватили его за талию. Они притягивали его все ближе и ближе, в то время как ее рука ласкала его половые органы. Его член не двигался, но он оставался внутри нее таким же горящим, ожидая ее знака, чтобы начать свои медленные движения.
– О, мой малыш, – застонала она, – о, мне так не хватало тебя.
Она почувствовала на щеке его поцелуй. Их тела были так плотно сжаты объятиями друг друга, что она почти теряла сознание от такого абсолютного слияния.
– Дорогой, – захныкала она, – пожалуйста, еще.
Он начал двигаться внутри нее. Он то вводил член, то вынимал его. Его движения были ритмичными и постоянными. Но каким-то образом теперь они становились еще более чувствительными, более сладострастными с каждым толчком. Она вся трепетала, двигаясь, умоляя его и еле-еле шепча что-то. Ее пальцы ласкали все его тело, ее губы касались его щек, глаз… Испытывая оргазм за оргазмом, она вся сотрясалась, как сотрясаются самые высокие здания при землетрясении.
Скоро и он был уже не в состоянии сдерживаться. Его собственное желание заставляло его приближаться к наивысшей точке. Он слышал ее негромкие вскрикивания, беспомощные, панические и восхитительные. Финал головокружительно приближался, горячий пенис медленно работал внутри нее, она отдавала ему молочную жидкость, очарованная и ошеломленная, покоренная им и в то же время получавшая дикое удовольствие, раскрепощаясь в том экстазе, в который он вовлекал ее.
И, наконец, этот момент настал. Внутри нее вылился белый горячий ручей, как фонтан молодости, заполнив собой ее сокровенную пустоту. Отдавая всю себя, она издала последний стон.
Когда все было кончено, она лежала обнаженная, теперь уже действительно не сознававшая ничего, все еще прижимаясь к нему, целуя его губы, в то время как ее бедра ласкали строгие формы его тела.
И теперь, только теперь, когда все было позади, и ее страстная нужда в нем была удовлетворена, она произнесла его имя.
– Хэл, – ее голос шел откуда-то из глубины. – Я так люблю тебя.
Вместо ответа он нежно обнял ее, начал качать. Он снова и снова покрывал ее поцелуями. Казалось, все его усилия были направлены на то, чтобы ей было удобно и приятно.
Но ей было нужно нечто большее.
– Скажи это, – она улыбнулась, глядя ему в лицо. Ее руки трогали его губы.
Последовала пауза.
– Я тоже люблю тебя, Тесс, – сказал он.
– Ах… – по ее телу пробежала незаметная дрожь. Звучание этих драгоценных слов было последней каплей для ее женской удовлетворенности.
Тесс лежала в объятиях своего мужа, глядя на него глазами, полными благодарности и блаженства.
* * *
Если бы все было так просто.Они почти не встречались в эти дни. Из-за приближавшихся выборов у них все меньше и меньше времени оставалось для свиданий. Они даже летали разными самолетами. Если было время, они иногда обедали вместе. Разговоры, которые они вели, обычно были посвящены предвыборной кампании. Их беседы были полны сдержанного оптимизма. Вместе они также составляли планы на следующую неделю. Они добродушно шутили о сплетнях, которые ходили в Вашингтоне, только чтобы хоть на время избавиться от одержимости, владевшей обоими перед выборами, и, конечно, они занимались любовью.
На первый взгляд, все в их жизни, казалось, было просто замечательно. Все шло гладко у крупного политика и его жены, которую он любил и от которой зависел. Когда Тесс и Хэл были далеко друг от друга, они созванивались по крайней мере один раз в день. Подъемы и падения в предвыборной кампании сближали их. Когда им удавалось выкроить свободную минутку, то их сдерживаемая тяга друг к другу и плюс любовь делали их страстными любовниками.