Страница:
провода.
Потом он спустился со скалы, сел в вертолет и помахал нам рукой.
Когда вертолет улетел, мы с Халидом повернулись - и вместо входа в
нашу пещеру...
- Взрыв? - быстро спросил Тарасюк.
Майя помотала головой.
- Даже звука обвала не слышали. Правда, вертолет трещал над самым
ухом... Халид ни за что не соглашался уйти без коня. Пришлось
отправить к вам одного Вороного...
Еще один камень, еще один - и наверху показался черный пролом.
Халид первым вскарабкался наверх, сунул голову в отверстие и,
ожесточенно орудуя локтями, протиснулся между потолком пещеры и
грудами каменных обломков.
Солнце уже село, когда конь был наконец освобожден из плена.
Фонарь, захваченный Фернаном, уже не горел - кончилась батарея. Ведра,
щетки, Майина сумка - все так и осталось в пещере.
Григорий долго не мог уснуть. Он лежал с закрытыми глазами и
мысленно перебирал в памяти события последних месяцев, стараясь
отыскать в них какие-нибудь факты, которые помогли бы ему понять то,
что случилось сегодня.
Несомненно, странный обвал был делом рук Смита. Значит, и его
внезапный отъезд - не случайность.
Но зачем? Зачем понадобилось ему устраивать этот обвал? И что за
странный взрыв - без грома, без разлетающихся осколков?
Тарасюк открыл глаза и сел.
Над сплошной чернотой ущелья сверкала золотой россыпью звезд
широкая дорога неба.
...Пирамида в Хирбете. Пещера в Джаббаре. Еще раньше - вопли
иностранной печати по поводу гипотезы Белова...
Через одну точку можно провести сколько угодно прямых в любом
направлении. Но то, что он, Тарасюк, не провел единственно возможной
прямой через две точки - шипение газет и кражу пирамиды, - было
дурацкой беспечностью. Счастье еще, что Майя с Халидом оказались во
время взрыва не в пещере!
Григорий забылся незадолго перед рассветом, когда на зеленоватом
востоке осталось только несколько самых крупных звезд. Последнее, что
он вспомнил, засыпая, были слова непонятной телеграммы: "Ваша пирамида
переехала..."
Едва занялась заря, Майя растолкала мушкетеров, взяла их под руки
и повела к расчищенному входу в пещеру.
- Сейчас вы увидите гостя из космоса, - предупредила она. - У
кого слабые нервы, пусть остается на свежем воздухе.
Фернан усмехнулся, достал сигарету, закурил и присел на камень.
Тогда Майя схватила Григория за рукав и потянула за собой.
С минуту они стояли зажмурившись, чтобы глаза поскорее привыкли к
пещерному полумраку.
- Раз! Два! Три! - скомандовала Майя.
Григорий открыл глаза.
Прямо напротив входного проема стоял по щиколотку ушедший в
камень гигант в скафандре. Глубокая свежая трещина пересекала круглый
шлем. Огромные беспалые руки были опущены вдоль мощного туловища.
Два круглых отверстия в шлеме не оставляли никаких сомнений в
том, кого хотел изобразить художник.
- С ума сойти! - воскликнул Тарасюк. - Фернан! Скорей сюда!
Он выскочил из пещеры, схватил аппарат со вспышкой, мигом
примчался обратно и снял шестьдесят четыре кадра - больше катушек с
пленкой у него не было.
Назавтра Григорий направил в Москву краткий отчет о Майиной
находке, фотографию Сошедшего с неба и просьбу о продлении
командировки на два месяца для изучения фресок Саммили.
А через два дня лагерь был перенесен в ущелье Джаббар.
Глава первая
ДУДНИКОВ В ПОЛНЫЙ РОСТ
До сих пор у нас не было случая показать в полный рост одного из
участников событий, о которых написана эта книжка. Правда, его имя
упоминалось, и даже неоднократно. Недобрым словом отзывался о нем
Григорий Тарасюк. Несколько двусмысленно - академик. Наконец однажды
этот самый участник событий проявил себя в действии: задал несколько
вопросов Майе Кремневой на заседании Сектора физических методов
исследования доисторических памятников и воздержался при голосовании о
поездке Майи в Саммили. И тем не менее, как сказано выше, показать его
в полный рост еще не было случая. И дело здесь вовсе не в авторской
прихоти.
Дело в том, что Дудников вообще нигде и никогда не бывал главным
действующим лицом. Несмотря на то что, будучи сокурсником Тарасюка по
университету, он уже успел стать доктором наук, тогда как Тарасюк
пребывал в кандидатах, Дудников ни разу в жизни не находился в
должности председателя, заведующего, начальника, управляющего и тому
подобное.
Почему-то всегда главным назначали кого-нибудь другого, а
Дудников становился заместителем. В университете он был заместителем
председателя студенческого научного общества. В институте -
заместителем ученого секретаря. В экспедициях, в которых он, к слову
сказать, бывал в отличие от Тарасюка не слишком часто, Дудников
никогда не бывал руководителем отряда или группы. Только заместителем!
Но, судя по всему, положение "зама" вполне устраивало Дудникова.
Во всяком случае, никто и никогда не наблюдал никаких притязаний с его
стороны на какую-нибудь "главную" должность.
И если сейчас Дудникову суждено выступить в роли главного
действующего лица, то лишь потому, что так неудачно сложились для него
обстоятельства...
В известном смысле Дудников был прямым Майиным антиподом. Если
Майя всегда точно знала, чего она хочет, то он всегда точно знал, чего
он не хочет. А все многообразие нежеланий Дудникова сводилось в
конечном счете к одному - к нежеланию каких бы то ни было изменений.
Из всего огромного числа состояний, в которых может находиться
физическое тело, Дудников одобрял только два: состояние покоя и
состояние прямолинейного и равномерного движения.
Любое действие, которое могло привести физическое тело, именуемое
доктором исторических наук Дудниковым В. С., в любое иное состояние,
кроме двух вышеупомянутых, он воспринимал как личное оскорбление.
Но, будучи умудрен немалым житейским опытом, он понимал, что
лучший метод обороны - это наступление. И потому охотно примыкал к
разного рода новым течениям, занимая в них крайние, арьергардные
позиции. А когда новаторы начинали упрекать своего коллегу в
консерватизме, он с самым серьезным видом повторял свою любимую
поговорку: "Консерватор нужен прогрессу, как тормоз автомобилю".
И эта тактика вполне оправдывала себя. "Возмутители спокойствия"
были, как правило, рады видеть в своих рядах человека с незапятнанной
какими бы то ни было рискованными идеями репутацией солидного ученого
мужа. А любителям состояния покоя внушало покой уже то, что один из
них считался своим в лагере "противника". Ну, а начальство?..
Начальство видело в Дудникове определенную гарантию против чрезмерных
"загибов" институтской молодежи - этакий гироскоп, гарантирующий
непременно необходимую в науке устойчивость. Отсутствие колебаний,
вибраций и других не всегда желательных физических явлений.
По всем этим причинам предложение директора института о
назначении Дудникова заместителем председателя Сектора физических
методов исследований доисторических памятников ни у кого не вызвало
возражений. А когда Тарасюк отбыл в Саммили, заместитель стал
председателем. Точнее, вр. и. о., то есть временно исполняющим
обязанности...
Однако эти четыре буквы не спасали положения. Против обыкновения,
Дудников вдруг оказался официальным главой весьма рискованного, с его
точки зрения, предприятия. И это Дудникова чрезвычайно угнетало. До
недавнего времени в ответ на вопрос о гипотезе Белова он мог смело
отвечать: "Я гипотезами не занимаюсь... Моя функция - историческая
интерпретация результатов исследований. Какими бы методами, с вашего
позволения, они ни велись..."
Теперь же он был в ответе за все. В том числе и за эту дурацкую
гипотезу.
С той самой минуты, как самолет с Тарасюком и Кремневой оторвался
от бетонной дорожки Шереметьевского аэропорта, Дудникова не покидало
какое-то крайне неприятное чувство кривизны. Как будто кто-то
постоянно тянул его в сторону с твердого и ясного пути и он, того и
гляди, должен был попасть в яму.
Особенно усилилось это ощущение после того, как склонный к
авантюрам Тарасюк прислал сообщение о так называемом портрете так
называемого космонавта...
И предчувствие не обмануло Дудникова.
Шестого июня, едва он вошел в институт, к нему подбежала
взволнованная старушка библиотекарь.
- Вольдемар Семенович! Вы велели докладывать об иностранных
откликах... Мне только что позвонили из центральной библиотеки. Просят
вас приехать туда...
- Зачем?.. Насколько мне помнится, все заказы я делаю через
вас...
- Не знаю, Вольдемар Семенович, право, не знаю, в чем дело! Мне
только сказали, что большая неприятность... И чтобы я сразу, как
только увижу вас...
- Пустяки! - небрежно произнес Дудников. - Наверное, опять
какой-нибудь пасквиль на Белова. А нам-то с вами что? Ведь он даже не
сотрудник нашего института!
- Нет, не на Белова, - тихо промолвила библиотекарша. - Я
спросила...
Дудников пожелтел, вся кровь схлынула с его румяных щек.
- Не на меня же? - пытаясь улыбнуться, выдавил он наконец.
- Не знаю, право же, не знаю, - повторила старушка.
Дудников машинально, неизвестно зачем, расстегнул портфель, потом
снова застегнул его и, не говоря больше ни слова, устремился к выходу.
Через полчаса молодой сотрудник иностранного отдела библиотеки,
сохраняя на своем лице бесстрастное выражение, протянул ему журнал в
лакированной обложке:
- С утренней почтой из Рима.
Дудников взял журнал, водрузил на аккуратные уши прозрачные
оглобли очков - и обмер.
Прямо на него с яркой обложки журнала глядели улыбающиеся
глаза... Кремневой!
Поперек плеча девушки красивым крупным шрифтом была набрана
какая-то надпись. А над ее золотистыми волосами виднелось уже знакомое
Дудникову чудище в скафандре.
- Переведите, пожалуйста, - попросил Дудников.
- Извольте!.. "Юная русская художница рисует портрет космического
пришельца на диких скалах Саммили. Читайте репортаж нашего
корреспондента на третьей странице".
А третья страница сообщала:
"В интервью, данном нашему нью-йоркскому корреспонденту молодым
ученым-археологом мистером Уильямом Смитом, исследователь, несколько
дней назад покинувший Аравию по семейным обстоятельствам, сообщил, что
вблизи оазиса Саммили экспедиция, с которой мистер Смит имел честь
сотрудничать, обнаружила весьма интересные наскальные изображения
людей и животных.
Эти изображения сделаны обитателями пустыни в древнейшие времена.
Мистер Смит сожалеет, что не может познакомить наших читателей с
этими находками без разрешения профессора Фернана Гизе, оставшегося
для завершения исследований в Саммили.
Чтобы окончательно не разочаровывать нас, мистер Смит любезно
согласился передать редакции фотографию "Гостя из космоса" - картины,
нарисованной на стене пещеры участницей экспедиции мисс Майей
Кремневой из Москвы".
Дудников внимательно выслушал перевод и, вопреки ожиданию
молодого сотрудника иностранного отдела, не упал в обморок. Напротив,
лицо его приняло спокойное, удовлетворенное выражение.
- Этого следовало ожидать, - важно проговорил он. - Наука не
терпит легкомыслия, потому что легкомыслие не удовлетворяется наукой.
Толстый палец Дудникова постучал по изображенному на обложке
журнала скафандру:
- Вот на что идут народные денежки. Да еще в иностранной валюте!
Между прочим, я был единственным человеком, который возражал против
поездки Кремневой в Саммили. Меня не послушали - и вот результат.
На-ли-цо!
- Что же теперь будет? - сокрушенно спросил молодой сотрудник.
- Теперь будет все, чему положено быть в подобных случаях, -
ответил Дудников.
Через неделю в Саммили ушла телеграмма на имя начальника
экспедиции Тарасюка:
ПРОДОЛЖЕНИЕ РАБОТ НЕЦЕЛЕСООБРАЗНО ТЧК НЕМЕДЛЕННО ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ
ТЧК ЗА ДИРЕКТОРА ДУДНИКОВ
Глава вторая
БЕЛОВ ВЫПИСЫВАЕТ МЕТРИКУ
- У меня нет никаких оснований не верить вам, дорогая Майя
Степановна. Институт восточных языков аттестовал вас самым
превосходным образом. И Григорий Петрович, - академик положил руку на
плечо зло уставившегося в пол Тарасюка, - и Матвей Михайлович... И
вообще я предпочитаю верить людям... Более того, прямо должен сказать,
что если бы я не находился в это время на конференции в Варшаве, я бы
воспротивился прекращению работы в Саммили. Но теперь дело сделано.
Интервью Смита бросило тень на вашу находку, Майя Степановна. Сразу
можно было дать опровержение, теперь - поздно. Отзыв экспедиции из
Саммили трудно не воспринять как подтверждение версии Смита.
Чтобы опровергнуть эту клевету и возвратить вам доброе имя,
теперь недостаточно нашего доверия к вам. Как это ни печально -
недостаточно. Теперь нужны доказательства!
Академик обвел взглядом собравшихся. Дудников отвел глаза и
недоумевающе пожал плечами. Тарасюк нахмурился еще больше. Белов,
закусив губу, продолжал набрасывать на листке бумаги какие-то формулы.
- Не понимаю, - тихо сказала Майя, - какие нужны еще
доказательства? Ведь я нашла его. Он - есть. Каждый может увидеть его
и убедиться. Он запечатлен на скале тем же суриком, что и быки
Саммили... А если кто-нибудь объявит, что меня не существует, я тоже
должна буду доказывать обратное?..
- Сочувствую вам, но вынужден повторить - нужны доказательства!
- Есть только один путь, - сказал Тарасюк.
- Я бы не отважился на такое категорическое утверждение, -
заметил академик. - Почему только один?
- Второго не вижу... Нужно найти новые изображения космонавтов!
Невозможно предположить, что изображение, найденное в ущелье Джаббар,
одиноко. Скорее всего, в других пещерах есть немало подобных
портретов. И прежде всего надо искать их в том же Джаббаре!
- Если так, то нужно только вооружиться некоторым терпением и
ждать известий от профессора Гизе, - заглядывая в глаза директору,
быстро сказал Дудников. - Да и лучше, если новые изображения будут
найдены исследователями, не принадлежащими к нашему сектору. Верно?
- Не совсем! - отрезал академик. - Ждать у моря погоды - не самый
правильный способ добывания истины.
- Но другого пути, по-видимому, нет, - произнес Дудников.
- А может быть, все-таки есть? - Академик испытующе посмотрел на
Белова.
Матвей понял этот взгляд.
- Я уже интересовался суриком. Тарасюк утверждает, что краска,
которой пользовались неизвестные художники (при этих словах Дудников
ухмыльнулся), эта краска никогда не подвергалась обжигу. Значит, мой
метод неприменим.
- И все-таки другой путь должен быть, - с уверенностью сказал
академик. - Вам, Матвей Михайлович, надо привлечь к этому делу других
физиков. А вам, Григорий, позаботиться о том, чтобы образцы краски
поскорее попали в Москву...
Кто-то заметил, что главным двигателем прогресса в технике всегда
была лень. Одному человеку было лень ходить пешком - и он изобрел
автомобиль. Другому было лень стирать белье в корыте - и он придумал
стиральную машину. И так далее.
Это, конечно, шутка. Истинным двигателем прогресса всегда была
невозможность решить новую задачу старыми средствами.
...Казалось бы, Матвей и раньше не терял времени даром. Его
анализы становились все точнее и точнее. Давно ли он не различал
разницы в миллион лет?
А последние модели прибора давали ошибку не более ста тысяч.
Не более, но, к сожалению, и не менее. Такая точность еще в
какой-то мере подходила при определении возраста саммилитов. Но сейчас
она никуда не годилась. Требовалось найти какой-то совершенно новый
принцип измерения: никакими постепенными усовершенствованиями,
никакими доделками старого метода обойтись было невозможно. Невозможно
уже по одному тому, что постепенно - значит долго.
Пока речь шла только о саммилитах, даже многие месяцы не казались
Матвею чрезмерно большим сроком. В конце концов, камень есть камень.
Лежал тысячи, если не миллионы, лет - полежит еще год.
Теперь речь шла о судьбе его друзей - о судьбе Майи, судьбе
Тарасюка. И о судьбе всего дела.
Тут уж не только год, не только месяц - каждая лишняя неделя,
каждый лишний день становились мучительно долгими.
Раньше Матвей чувствовал себя просто зачинщиком. Человеком,
который ввел мяч в игру. Самое большее - одним из команды. Теперь он
знал: все зависит от него. Гол в ворота противника может забить только
он.
Нет, решить задачу старым методом было невозможно! И эта
невозможность, как уже не раз случалось в науке, привела Матвея к
открытию. Собственно говоря, сам он вовсе не считал это открытием.
Напротив, когда ему пришла мысль воспользоваться наведенной радиацией,
он схватился обеими руками за голову и горестно простонал: "Дурень!"
Наведенная радиация и в самом деле не была новостью. С тех пор
как были обнаружены космические лучи, ученые знали, что они
бомбардируют все, что находится на поверхности Земли. Словно маленькие
снаряды, вонзаются космические частицы в людей, в деревья, в камни,
оставляя невидимые следы. Чем дольше лежит камень на поверхности, тем
больше на нем следов.
А если спрятать камень в пещеру? Что случится тогда? Только
маленькая часть космических снарядиков пробьется сквозь свод пещеры и
достигнет камня. Остальные застрянут в толще свода. Поэтому в
спрятанном в пещере камне гораздо меньше потревоженных атомов, чем в
его собратьях, оставшихся снаружи, без защиты. Тем меньше, чем дольше
он пролежал в укрытии.
Но разве все это относится только к камню? Конечно же, нет!
Вместо камня в пещеру можно поместить глиняный черепок или монету. Или
кусочек охры... Да, охры, черт побери!
Восемь дней, которые понадобились четырем граммам желтой краски,
соскобленной Фернаном с ноги Майиного космонавта, для того чтобы
добраться до Москвы, - все эти восемь дней Матвей почти не смыкал
глаз.
И все-таки он не успел бы закончить расчетов, если бы не
Григорий, который носился, как вихрь, по институтам, лабораториям,
конструкторским бюро, молниеносно выполняя все поручения Матвея:
уговаривал, доставал, увязывал, добивался, пробивал, уламывал...
И когда пробирка с желтым порошком на дне достигла лаборатории
Белова, ее уже ждал новый прибор. Правда, он не был так законченно
компактен и красив, как термоанализатор с его радужным столбиком.
Большой черный цилиндр, похожий на голландскую печь, не вмещал всей
аппаратуры, и провода тянулись от него вверх - к ячейкам транзисторов,
вниз - к трансформатору, вбок - к осциллографу.
Зато точность его была замечательной. Вчера на последнем
испытании тройное повторение опыта с единственным привезенным
Тарасюком саммилитом дало числа: 19 200, 19 800 и 21 000. То есть
двадцать тысяч лет плюс-минус тысяча. Сомнений быть не могло -
маленькая полупрозрачная груша появилась на Земле двадцать тысяч лет
назад. Всего двадцать тысяч лет назад!
...Приняв из рук Тарасюка драгоценный желтый порошок, Белов
вытолкал Григория за дверь, разделил содержимое пробирки на десять
равных частей и начал опыт.
Он вышел из лаборатории в полночь, на четвертые сутки, проделав
подряд десять скрупулезнейших исследований.
В зубах у него похрустывал задубевший бублик, руку оттягивал
тяжелый портфель. В портфеле лежала метрика Майиного космонавта.
Нет, Майя никогда не могла нарисовать картину, рядом с которой
сфотографировал ее этот прохвост, назвавшийся Смитом. Да что там Майя!
Ни одна из ее прабабушек не могла бы это сделать... по той простой
причине, что прибор засвидетельствовал: желтая охра из присланной
Фернаном Гизе пробирки попала на стенку пещеры за двадцать тысяч лет
до рождения Машиной прабабушки. В то же самое тысячелетие, когда
неподалеку от ущелья Джаббар, на плоской, как стол, равнине появились
саммилиты. В то же самое!
Есть у юристов такое понятие - алиби. Если нити преступления
ведут к человеку, который доказал, что в момент преступления он
находился в другом месте, то он доказал свою невиновность. Нити
обрываются, и надо искать другие.
Майин космонавт никогда не докажет своего алиби! В то время,
когда странные полупрозрачные капли появлялись в Саммили, он был там!
Проходя через вестибюль, Белов увидел свое отражение в зеркале и
ужаснулся. Щеки заросли рыжеватой щетиной. Бакенбарды делали его еще
более похожим на великого поэта.
Он отвернулся от зеркала и только тут заметил поднимающуюся с
вахтерского кресла долговязую фигуру.
Фигура потянулась и добродушно проговорила голосом Тарасюка:
- Ты памятник себе воздвиг нерукотворный?
Если бы Белов не провел три дня и четыре ночи запершись в
лаборатории, он, может быть, и удивился бы виду своего друга. Глаза у
Тарасюка покраснели, будто это не Матвей, а он просидел за приборами
трое суток кряду. Подбородок стал похож на черную щетку.
Но Матвей был слишком утомлен и слишком переполнен радостью от
удачно законченной работы, чтобы что-нибудь заметить. Откуда было
знать ему, что, покончив дела с аппаратами и материалами, нужными для
исследования краски, Григорий не только не пребывал в безделье, ожидая
результата, но, наоборот, был занят все последние дни (и даже частично
ночи) сверх всякой меры.
Матвей был бы немало удивлен, если бы узнал, что последние трое
суток Тарасюк спешно готовил новую экспедицию, вел нескончаемые беседы
по междугородному телефону о делах, имеющих непосредственное отношение
к его, Белова, гипотезе, с людьми, весьма далекими как от астрономии,
так и от археологии.
Удивление Матвея возросло бы еще больше, если бы он узнал, что
всю эту кутерьму вызвала врученная Тарасюку академиком старинная
рукописная книга о путешествии по Московии, содержащая описание
множества "див и чудес".
...Однако Белов ничего этого не знал и потому на возрос Тарасюка
о нерукотворном памятнике ответил без тени сомнения:
- Воздвиг! Они прилетели двадцать тысяч лет тому назад.
- Какая жалость! - воскликнул Григорий. - Мы с тобой опоздали
всего на двести веков! Когда ты сможешь доложить на секторе?
- Завтра, - решительно ответил Матвей.
- Завтра ты будешь спать! - так же решительно возразил Григорий
и, обняв Матвея за плечи, повел его к выходу. - Завтра ты будешь
спать, как сурок. Послезавтра - готовить доклад. А у меня есть срочное
дело. Придется улететь из Москвы...
Они вышли из института. Тарасюк усадил Белова в машину, уселся
сам и включил зажигание.
Глава третья
СЕРПГИН ДЕЙСТВУЕТ
Спрашивается, где справедливость?
Ведь все началось именно с Леонида Серегина, с того, что к нему
пришел Матвей Белов.
Если бы не журналист Серегин, еще неизвестно, как обернулось бы
дело у физика Белова, археолога Тарасюка, спелеолога Гизе, филолога
Кремневой, Халида и у многих других людей, так или иначе причастных ко
всей этой истории.
И тем не менее именно Серегин остался в стороне. Такова судьба
журналиста. Ты первым обо всем разузнаешь, ты добываешь самый лучший
материал, ты не спишь ночами, чтобы он получился поинтересней. А в
итоге? Только самые близкие друзья иногда заметят твою фамилию под
очерком или репортажем. А всех остальных ты совершенно не интересуешь.
Их интересует только то, о чем ты написал.
В случае с саммилитами у Серегина не было возможности заслужить
внимание даже близких друзей. Статья пошла за подписью автора
гипотезы, и никто в целом мире, кроме работников редакции, не знал,
сколько пришлось ему, Серегину, потрудиться над записями Белова,
заинтересовавшими этот самый мир...
Разумеется, Леонида предупредили о предстоящей поездке в пустыню.
И, разумеется, он сделал все, чтобы принять в ней участие. Но к
академику попасть ему не удалось. А какой-то профессор, на столе
которого уже лежали документы Тарасюка и Кремневой, согласился уделить
Леониду всего одну минуту, и то после того, как Серегин довел солидную
даму-секретаря до полного изнеможения.
Выслушав журналиста и небрежно пробежав такое длинное и
убедительное письмо за подписью главного редактора газеты, профессор
сказал, что корреспондентам делать в Саммили совершенно нечего. Вот
если экспедиция привезет оттуда что-либо интересное, то тогда товарищи
корреспонденты смогут ознакомиться со всеми материалами во всех
деталях и писать о них хоть во всех газетах...
Поезд шел с Дальнего Востока в Москву. Он был в пути пятые сутки,
и самые аккуратные пассажиры уже начинали понемногу укладывать кое-что
из вещей.
Леонид Серегин, возвращавшийся из очередной командировки, и его
попутчик, невысокий коренастый человек лет тридцати, к числу самых
аккуратных пассажиров, безусловно, не принадлежали. Отчасти по
возрасту, отчасти потому, что вещей у них почти не было.
Багаж корреспондентов, как известно, состоит в основном из
блокнотов, пленок и фотоаппарата. Попутчика же Серегина вполне
удовлетворяла обширная сумка, которую в случае необходимости можно
было закинуть за спину как рюкзак. Он был геологом и сообщил Леониду,
что за последний год перетаскал в руках и за плечами больше грузов,
чем везет их поезд. А сейчас он едет в отпуск, и, кроме бритвы
"Спутник", купальных трусов и кедровых орехов, ему ничего не
требуется.
Серегин и геолог с самого Владивостока сражались в шахматы.
Сейчас счет был 33:1 не в пользу журналиста.
Леонид с равнодушным видом, хотя сердце его обливалось кровью,
Потом он спустился со скалы, сел в вертолет и помахал нам рукой.
Когда вертолет улетел, мы с Халидом повернулись - и вместо входа в
нашу пещеру...
- Взрыв? - быстро спросил Тарасюк.
Майя помотала головой.
- Даже звука обвала не слышали. Правда, вертолет трещал над самым
ухом... Халид ни за что не соглашался уйти без коня. Пришлось
отправить к вам одного Вороного...
Еще один камень, еще один - и наверху показался черный пролом.
Халид первым вскарабкался наверх, сунул голову в отверстие и,
ожесточенно орудуя локтями, протиснулся между потолком пещеры и
грудами каменных обломков.
Солнце уже село, когда конь был наконец освобожден из плена.
Фонарь, захваченный Фернаном, уже не горел - кончилась батарея. Ведра,
щетки, Майина сумка - все так и осталось в пещере.
Григорий долго не мог уснуть. Он лежал с закрытыми глазами и
мысленно перебирал в памяти события последних месяцев, стараясь
отыскать в них какие-нибудь факты, которые помогли бы ему понять то,
что случилось сегодня.
Несомненно, странный обвал был делом рук Смита. Значит, и его
внезапный отъезд - не случайность.
Но зачем? Зачем понадобилось ему устраивать этот обвал? И что за
странный взрыв - без грома, без разлетающихся осколков?
Тарасюк открыл глаза и сел.
Над сплошной чернотой ущелья сверкала золотой россыпью звезд
широкая дорога неба.
...Пирамида в Хирбете. Пещера в Джаббаре. Еще раньше - вопли
иностранной печати по поводу гипотезы Белова...
Через одну точку можно провести сколько угодно прямых в любом
направлении. Но то, что он, Тарасюк, не провел единственно возможной
прямой через две точки - шипение газет и кражу пирамиды, - было
дурацкой беспечностью. Счастье еще, что Майя с Халидом оказались во
время взрыва не в пещере!
Григорий забылся незадолго перед рассветом, когда на зеленоватом
востоке осталось только несколько самых крупных звезд. Последнее, что
он вспомнил, засыпая, были слова непонятной телеграммы: "Ваша пирамида
переехала..."
Едва занялась заря, Майя растолкала мушкетеров, взяла их под руки
и повела к расчищенному входу в пещеру.
- Сейчас вы увидите гостя из космоса, - предупредила она. - У
кого слабые нервы, пусть остается на свежем воздухе.
Фернан усмехнулся, достал сигарету, закурил и присел на камень.
Тогда Майя схватила Григория за рукав и потянула за собой.
С минуту они стояли зажмурившись, чтобы глаза поскорее привыкли к
пещерному полумраку.
- Раз! Два! Три! - скомандовала Майя.
Григорий открыл глаза.
Прямо напротив входного проема стоял по щиколотку ушедший в
камень гигант в скафандре. Глубокая свежая трещина пересекала круглый
шлем. Огромные беспалые руки были опущены вдоль мощного туловища.
Два круглых отверстия в шлеме не оставляли никаких сомнений в
том, кого хотел изобразить художник.
- С ума сойти! - воскликнул Тарасюк. - Фернан! Скорей сюда!
Он выскочил из пещеры, схватил аппарат со вспышкой, мигом
примчался обратно и снял шестьдесят четыре кадра - больше катушек с
пленкой у него не было.
Назавтра Григорий направил в Москву краткий отчет о Майиной
находке, фотографию Сошедшего с неба и просьбу о продлении
командировки на два месяца для изучения фресок Саммили.
А через два дня лагерь был перенесен в ущелье Джаббар.
Глава первая
ДУДНИКОВ В ПОЛНЫЙ РОСТ
До сих пор у нас не было случая показать в полный рост одного из
участников событий, о которых написана эта книжка. Правда, его имя
упоминалось, и даже неоднократно. Недобрым словом отзывался о нем
Григорий Тарасюк. Несколько двусмысленно - академик. Наконец однажды
этот самый участник событий проявил себя в действии: задал несколько
вопросов Майе Кремневой на заседании Сектора физических методов
исследования доисторических памятников и воздержался при голосовании о
поездке Майи в Саммили. И тем не менее, как сказано выше, показать его
в полный рост еще не было случая. И дело здесь вовсе не в авторской
прихоти.
Дело в том, что Дудников вообще нигде и никогда не бывал главным
действующим лицом. Несмотря на то что, будучи сокурсником Тарасюка по
университету, он уже успел стать доктором наук, тогда как Тарасюк
пребывал в кандидатах, Дудников ни разу в жизни не находился в
должности председателя, заведующего, начальника, управляющего и тому
подобное.
Почему-то всегда главным назначали кого-нибудь другого, а
Дудников становился заместителем. В университете он был заместителем
председателя студенческого научного общества. В институте -
заместителем ученого секретаря. В экспедициях, в которых он, к слову
сказать, бывал в отличие от Тарасюка не слишком часто, Дудников
никогда не бывал руководителем отряда или группы. Только заместителем!
Но, судя по всему, положение "зама" вполне устраивало Дудникова.
Во всяком случае, никто и никогда не наблюдал никаких притязаний с его
стороны на какую-нибудь "главную" должность.
И если сейчас Дудникову суждено выступить в роли главного
действующего лица, то лишь потому, что так неудачно сложились для него
обстоятельства...
В известном смысле Дудников был прямым Майиным антиподом. Если
Майя всегда точно знала, чего она хочет, то он всегда точно знал, чего
он не хочет. А все многообразие нежеланий Дудникова сводилось в
конечном счете к одному - к нежеланию каких бы то ни было изменений.
Из всего огромного числа состояний, в которых может находиться
физическое тело, Дудников одобрял только два: состояние покоя и
состояние прямолинейного и равномерного движения.
Любое действие, которое могло привести физическое тело, именуемое
доктором исторических наук Дудниковым В. С., в любое иное состояние,
кроме двух вышеупомянутых, он воспринимал как личное оскорбление.
Но, будучи умудрен немалым житейским опытом, он понимал, что
лучший метод обороны - это наступление. И потому охотно примыкал к
разного рода новым течениям, занимая в них крайние, арьергардные
позиции. А когда новаторы начинали упрекать своего коллегу в
консерватизме, он с самым серьезным видом повторял свою любимую
поговорку: "Консерватор нужен прогрессу, как тормоз автомобилю".
И эта тактика вполне оправдывала себя. "Возмутители спокойствия"
были, как правило, рады видеть в своих рядах человека с незапятнанной
какими бы то ни было рискованными идеями репутацией солидного ученого
мужа. А любителям состояния покоя внушало покой уже то, что один из
них считался своим в лагере "противника". Ну, а начальство?..
Начальство видело в Дудникове определенную гарантию против чрезмерных
"загибов" институтской молодежи - этакий гироскоп, гарантирующий
непременно необходимую в науке устойчивость. Отсутствие колебаний,
вибраций и других не всегда желательных физических явлений.
По всем этим причинам предложение директора института о
назначении Дудникова заместителем председателя Сектора физических
методов исследований доисторических памятников ни у кого не вызвало
возражений. А когда Тарасюк отбыл в Саммили, заместитель стал
председателем. Точнее, вр. и. о., то есть временно исполняющим
обязанности...
Однако эти четыре буквы не спасали положения. Против обыкновения,
Дудников вдруг оказался официальным главой весьма рискованного, с его
точки зрения, предприятия. И это Дудникова чрезвычайно угнетало. До
недавнего времени в ответ на вопрос о гипотезе Белова он мог смело
отвечать: "Я гипотезами не занимаюсь... Моя функция - историческая
интерпретация результатов исследований. Какими бы методами, с вашего
позволения, они ни велись..."
Теперь же он был в ответе за все. В том числе и за эту дурацкую
гипотезу.
С той самой минуты, как самолет с Тарасюком и Кремневой оторвался
от бетонной дорожки Шереметьевского аэропорта, Дудникова не покидало
какое-то крайне неприятное чувство кривизны. Как будто кто-то
постоянно тянул его в сторону с твердого и ясного пути и он, того и
гляди, должен был попасть в яму.
Особенно усилилось это ощущение после того, как склонный к
авантюрам Тарасюк прислал сообщение о так называемом портрете так
называемого космонавта...
И предчувствие не обмануло Дудникова.
Шестого июня, едва он вошел в институт, к нему подбежала
взволнованная старушка библиотекарь.
- Вольдемар Семенович! Вы велели докладывать об иностранных
откликах... Мне только что позвонили из центральной библиотеки. Просят
вас приехать туда...
- Зачем?.. Насколько мне помнится, все заказы я делаю через
вас...
- Не знаю, Вольдемар Семенович, право, не знаю, в чем дело! Мне
только сказали, что большая неприятность... И чтобы я сразу, как
только увижу вас...
- Пустяки! - небрежно произнес Дудников. - Наверное, опять
какой-нибудь пасквиль на Белова. А нам-то с вами что? Ведь он даже не
сотрудник нашего института!
- Нет, не на Белова, - тихо промолвила библиотекарша. - Я
спросила...
Дудников пожелтел, вся кровь схлынула с его румяных щек.
- Не на меня же? - пытаясь улыбнуться, выдавил он наконец.
- Не знаю, право же, не знаю, - повторила старушка.
Дудников машинально, неизвестно зачем, расстегнул портфель, потом
снова застегнул его и, не говоря больше ни слова, устремился к выходу.
Через полчаса молодой сотрудник иностранного отдела библиотеки,
сохраняя на своем лице бесстрастное выражение, протянул ему журнал в
лакированной обложке:
- С утренней почтой из Рима.
Дудников взял журнал, водрузил на аккуратные уши прозрачные
оглобли очков - и обмер.
Прямо на него с яркой обложки журнала глядели улыбающиеся
глаза... Кремневой!
Поперек плеча девушки красивым крупным шрифтом была набрана
какая-то надпись. А над ее золотистыми волосами виднелось уже знакомое
Дудникову чудище в скафандре.
- Переведите, пожалуйста, - попросил Дудников.
- Извольте!.. "Юная русская художница рисует портрет космического
пришельца на диких скалах Саммили. Читайте репортаж нашего
корреспондента на третьей странице".
А третья страница сообщала:
"В интервью, данном нашему нью-йоркскому корреспонденту молодым
ученым-археологом мистером Уильямом Смитом, исследователь, несколько
дней назад покинувший Аравию по семейным обстоятельствам, сообщил, что
вблизи оазиса Саммили экспедиция, с которой мистер Смит имел честь
сотрудничать, обнаружила весьма интересные наскальные изображения
людей и животных.
Эти изображения сделаны обитателями пустыни в древнейшие времена.
Мистер Смит сожалеет, что не может познакомить наших читателей с
этими находками без разрешения профессора Фернана Гизе, оставшегося
для завершения исследований в Саммили.
Чтобы окончательно не разочаровывать нас, мистер Смит любезно
согласился передать редакции фотографию "Гостя из космоса" - картины,
нарисованной на стене пещеры участницей экспедиции мисс Майей
Кремневой из Москвы".
Дудников внимательно выслушал перевод и, вопреки ожиданию
молодого сотрудника иностранного отдела, не упал в обморок. Напротив,
лицо его приняло спокойное, удовлетворенное выражение.
- Этого следовало ожидать, - важно проговорил он. - Наука не
терпит легкомыслия, потому что легкомыслие не удовлетворяется наукой.
Толстый палец Дудникова постучал по изображенному на обложке
журнала скафандру:
- Вот на что идут народные денежки. Да еще в иностранной валюте!
Между прочим, я был единственным человеком, который возражал против
поездки Кремневой в Саммили. Меня не послушали - и вот результат.
На-ли-цо!
- Что же теперь будет? - сокрушенно спросил молодой сотрудник.
- Теперь будет все, чему положено быть в подобных случаях, -
ответил Дудников.
Через неделю в Саммили ушла телеграмма на имя начальника
экспедиции Тарасюка:
ПРОДОЛЖЕНИЕ РАБОТ НЕЦЕЛЕСООБРАЗНО ТЧК НЕМЕДЛЕННО ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ
ТЧК ЗА ДИРЕКТОРА ДУДНИКОВ
Глава вторая
БЕЛОВ ВЫПИСЫВАЕТ МЕТРИКУ
- У меня нет никаких оснований не верить вам, дорогая Майя
Степановна. Институт восточных языков аттестовал вас самым
превосходным образом. И Григорий Петрович, - академик положил руку на
плечо зло уставившегося в пол Тарасюка, - и Матвей Михайлович... И
вообще я предпочитаю верить людям... Более того, прямо должен сказать,
что если бы я не находился в это время на конференции в Варшаве, я бы
воспротивился прекращению работы в Саммили. Но теперь дело сделано.
Интервью Смита бросило тень на вашу находку, Майя Степановна. Сразу
можно было дать опровержение, теперь - поздно. Отзыв экспедиции из
Саммили трудно не воспринять как подтверждение версии Смита.
Чтобы опровергнуть эту клевету и возвратить вам доброе имя,
теперь недостаточно нашего доверия к вам. Как это ни печально -
недостаточно. Теперь нужны доказательства!
Академик обвел взглядом собравшихся. Дудников отвел глаза и
недоумевающе пожал плечами. Тарасюк нахмурился еще больше. Белов,
закусив губу, продолжал набрасывать на листке бумаги какие-то формулы.
- Не понимаю, - тихо сказала Майя, - какие нужны еще
доказательства? Ведь я нашла его. Он - есть. Каждый может увидеть его
и убедиться. Он запечатлен на скале тем же суриком, что и быки
Саммили... А если кто-нибудь объявит, что меня не существует, я тоже
должна буду доказывать обратное?..
- Сочувствую вам, но вынужден повторить - нужны доказательства!
- Есть только один путь, - сказал Тарасюк.
- Я бы не отважился на такое категорическое утверждение, -
заметил академик. - Почему только один?
- Второго не вижу... Нужно найти новые изображения космонавтов!
Невозможно предположить, что изображение, найденное в ущелье Джаббар,
одиноко. Скорее всего, в других пещерах есть немало подобных
портретов. И прежде всего надо искать их в том же Джаббаре!
- Если так, то нужно только вооружиться некоторым терпением и
ждать известий от профессора Гизе, - заглядывая в глаза директору,
быстро сказал Дудников. - Да и лучше, если новые изображения будут
найдены исследователями, не принадлежащими к нашему сектору. Верно?
- Не совсем! - отрезал академик. - Ждать у моря погоды - не самый
правильный способ добывания истины.
- Но другого пути, по-видимому, нет, - произнес Дудников.
- А может быть, все-таки есть? - Академик испытующе посмотрел на
Белова.
Матвей понял этот взгляд.
- Я уже интересовался суриком. Тарасюк утверждает, что краска,
которой пользовались неизвестные художники (при этих словах Дудников
ухмыльнулся), эта краска никогда не подвергалась обжигу. Значит, мой
метод неприменим.
- И все-таки другой путь должен быть, - с уверенностью сказал
академик. - Вам, Матвей Михайлович, надо привлечь к этому делу других
физиков. А вам, Григорий, позаботиться о том, чтобы образцы краски
поскорее попали в Москву...
Кто-то заметил, что главным двигателем прогресса в технике всегда
была лень. Одному человеку было лень ходить пешком - и он изобрел
автомобиль. Другому было лень стирать белье в корыте - и он придумал
стиральную машину. И так далее.
Это, конечно, шутка. Истинным двигателем прогресса всегда была
невозможность решить новую задачу старыми средствами.
...Казалось бы, Матвей и раньше не терял времени даром. Его
анализы становились все точнее и точнее. Давно ли он не различал
разницы в миллион лет?
А последние модели прибора давали ошибку не более ста тысяч.
Не более, но, к сожалению, и не менее. Такая точность еще в
какой-то мере подходила при определении возраста саммилитов. Но сейчас
она никуда не годилась. Требовалось найти какой-то совершенно новый
принцип измерения: никакими постепенными усовершенствованиями,
никакими доделками старого метода обойтись было невозможно. Невозможно
уже по одному тому, что постепенно - значит долго.
Пока речь шла только о саммилитах, даже многие месяцы не казались
Матвею чрезмерно большим сроком. В конце концов, камень есть камень.
Лежал тысячи, если не миллионы, лет - полежит еще год.
Теперь речь шла о судьбе его друзей - о судьбе Майи, судьбе
Тарасюка. И о судьбе всего дела.
Тут уж не только год, не только месяц - каждая лишняя неделя,
каждый лишний день становились мучительно долгими.
Раньше Матвей чувствовал себя просто зачинщиком. Человеком,
который ввел мяч в игру. Самое большее - одним из команды. Теперь он
знал: все зависит от него. Гол в ворота противника может забить только
он.
Нет, решить задачу старым методом было невозможно! И эта
невозможность, как уже не раз случалось в науке, привела Матвея к
открытию. Собственно говоря, сам он вовсе не считал это открытием.
Напротив, когда ему пришла мысль воспользоваться наведенной радиацией,
он схватился обеими руками за голову и горестно простонал: "Дурень!"
Наведенная радиация и в самом деле не была новостью. С тех пор
как были обнаружены космические лучи, ученые знали, что они
бомбардируют все, что находится на поверхности Земли. Словно маленькие
снаряды, вонзаются космические частицы в людей, в деревья, в камни,
оставляя невидимые следы. Чем дольше лежит камень на поверхности, тем
больше на нем следов.
А если спрятать камень в пещеру? Что случится тогда? Только
маленькая часть космических снарядиков пробьется сквозь свод пещеры и
достигнет камня. Остальные застрянут в толще свода. Поэтому в
спрятанном в пещере камне гораздо меньше потревоженных атомов, чем в
его собратьях, оставшихся снаружи, без защиты. Тем меньше, чем дольше
он пролежал в укрытии.
Но разве все это относится только к камню? Конечно же, нет!
Вместо камня в пещеру можно поместить глиняный черепок или монету. Или
кусочек охры... Да, охры, черт побери!
Восемь дней, которые понадобились четырем граммам желтой краски,
соскобленной Фернаном с ноги Майиного космонавта, для того чтобы
добраться до Москвы, - все эти восемь дней Матвей почти не смыкал
глаз.
И все-таки он не успел бы закончить расчетов, если бы не
Григорий, который носился, как вихрь, по институтам, лабораториям,
конструкторским бюро, молниеносно выполняя все поручения Матвея:
уговаривал, доставал, увязывал, добивался, пробивал, уламывал...
И когда пробирка с желтым порошком на дне достигла лаборатории
Белова, ее уже ждал новый прибор. Правда, он не был так законченно
компактен и красив, как термоанализатор с его радужным столбиком.
Большой черный цилиндр, похожий на голландскую печь, не вмещал всей
аппаратуры, и провода тянулись от него вверх - к ячейкам транзисторов,
вниз - к трансформатору, вбок - к осциллографу.
Зато точность его была замечательной. Вчера на последнем
испытании тройное повторение опыта с единственным привезенным
Тарасюком саммилитом дало числа: 19 200, 19 800 и 21 000. То есть
двадцать тысяч лет плюс-минус тысяча. Сомнений быть не могло -
маленькая полупрозрачная груша появилась на Земле двадцать тысяч лет
назад. Всего двадцать тысяч лет назад!
...Приняв из рук Тарасюка драгоценный желтый порошок, Белов
вытолкал Григория за дверь, разделил содержимое пробирки на десять
равных частей и начал опыт.
Он вышел из лаборатории в полночь, на четвертые сутки, проделав
подряд десять скрупулезнейших исследований.
В зубах у него похрустывал задубевший бублик, руку оттягивал
тяжелый портфель. В портфеле лежала метрика Майиного космонавта.
Нет, Майя никогда не могла нарисовать картину, рядом с которой
сфотографировал ее этот прохвост, назвавшийся Смитом. Да что там Майя!
Ни одна из ее прабабушек не могла бы это сделать... по той простой
причине, что прибор засвидетельствовал: желтая охра из присланной
Фернаном Гизе пробирки попала на стенку пещеры за двадцать тысяч лет
до рождения Машиной прабабушки. В то же самое тысячелетие, когда
неподалеку от ущелья Джаббар, на плоской, как стол, равнине появились
саммилиты. В то же самое!
Есть у юристов такое понятие - алиби. Если нити преступления
ведут к человеку, который доказал, что в момент преступления он
находился в другом месте, то он доказал свою невиновность. Нити
обрываются, и надо искать другие.
Майин космонавт никогда не докажет своего алиби! В то время,
когда странные полупрозрачные капли появлялись в Саммили, он был там!
Проходя через вестибюль, Белов увидел свое отражение в зеркале и
ужаснулся. Щеки заросли рыжеватой щетиной. Бакенбарды делали его еще
более похожим на великого поэта.
Он отвернулся от зеркала и только тут заметил поднимающуюся с
вахтерского кресла долговязую фигуру.
Фигура потянулась и добродушно проговорила голосом Тарасюка:
- Ты памятник себе воздвиг нерукотворный?
Если бы Белов не провел три дня и четыре ночи запершись в
лаборатории, он, может быть, и удивился бы виду своего друга. Глаза у
Тарасюка покраснели, будто это не Матвей, а он просидел за приборами
трое суток кряду. Подбородок стал похож на черную щетку.
Но Матвей был слишком утомлен и слишком переполнен радостью от
удачно законченной работы, чтобы что-нибудь заметить. Откуда было
знать ему, что, покончив дела с аппаратами и материалами, нужными для
исследования краски, Григорий не только не пребывал в безделье, ожидая
результата, но, наоборот, был занят все последние дни (и даже частично
ночи) сверх всякой меры.
Матвей был бы немало удивлен, если бы узнал, что последние трое
суток Тарасюк спешно готовил новую экспедицию, вел нескончаемые беседы
по междугородному телефону о делах, имеющих непосредственное отношение
к его, Белова, гипотезе, с людьми, весьма далекими как от астрономии,
так и от археологии.
Удивление Матвея возросло бы еще больше, если бы он узнал, что
всю эту кутерьму вызвала врученная Тарасюку академиком старинная
рукописная книга о путешествии по Московии, содержащая описание
множества "див и чудес".
...Однако Белов ничего этого не знал и потому на возрос Тарасюка
о нерукотворном памятнике ответил без тени сомнения:
- Воздвиг! Они прилетели двадцать тысяч лет тому назад.
- Какая жалость! - воскликнул Григорий. - Мы с тобой опоздали
всего на двести веков! Когда ты сможешь доложить на секторе?
- Завтра, - решительно ответил Матвей.
- Завтра ты будешь спать! - так же решительно возразил Григорий
и, обняв Матвея за плечи, повел его к выходу. - Завтра ты будешь
спать, как сурок. Послезавтра - готовить доклад. А у меня есть срочное
дело. Придется улететь из Москвы...
Они вышли из института. Тарасюк усадил Белова в машину, уселся
сам и включил зажигание.
Глава третья
СЕРПГИН ДЕЙСТВУЕТ
Спрашивается, где справедливость?
Ведь все началось именно с Леонида Серегина, с того, что к нему
пришел Матвей Белов.
Если бы не журналист Серегин, еще неизвестно, как обернулось бы
дело у физика Белова, археолога Тарасюка, спелеолога Гизе, филолога
Кремневой, Халида и у многих других людей, так или иначе причастных ко
всей этой истории.
И тем не менее именно Серегин остался в стороне. Такова судьба
журналиста. Ты первым обо всем разузнаешь, ты добываешь самый лучший
материал, ты не спишь ночами, чтобы он получился поинтересней. А в
итоге? Только самые близкие друзья иногда заметят твою фамилию под
очерком или репортажем. А всех остальных ты совершенно не интересуешь.
Их интересует только то, о чем ты написал.
В случае с саммилитами у Серегина не было возможности заслужить
внимание даже близких друзей. Статья пошла за подписью автора
гипотезы, и никто в целом мире, кроме работников редакции, не знал,
сколько пришлось ему, Серегину, потрудиться над записями Белова,
заинтересовавшими этот самый мир...
Разумеется, Леонида предупредили о предстоящей поездке в пустыню.
И, разумеется, он сделал все, чтобы принять в ней участие. Но к
академику попасть ему не удалось. А какой-то профессор, на столе
которого уже лежали документы Тарасюка и Кремневой, согласился уделить
Леониду всего одну минуту, и то после того, как Серегин довел солидную
даму-секретаря до полного изнеможения.
Выслушав журналиста и небрежно пробежав такое длинное и
убедительное письмо за подписью главного редактора газеты, профессор
сказал, что корреспондентам делать в Саммили совершенно нечего. Вот
если экспедиция привезет оттуда что-либо интересное, то тогда товарищи
корреспонденты смогут ознакомиться со всеми материалами во всех
деталях и писать о них хоть во всех газетах...
Поезд шел с Дальнего Востока в Москву. Он был в пути пятые сутки,
и самые аккуратные пассажиры уже начинали понемногу укладывать кое-что
из вещей.
Леонид Серегин, возвращавшийся из очередной командировки, и его
попутчик, невысокий коренастый человек лет тридцати, к числу самых
аккуратных пассажиров, безусловно, не принадлежали. Отчасти по
возрасту, отчасти потому, что вещей у них почти не было.
Багаж корреспондентов, как известно, состоит в основном из
блокнотов, пленок и фотоаппарата. Попутчика же Серегина вполне
удовлетворяла обширная сумка, которую в случае необходимости можно
было закинуть за спину как рюкзак. Он был геологом и сообщил Леониду,
что за последний год перетаскал в руках и за плечами больше грузов,
чем везет их поезд. А сейчас он едет в отпуск, и, кроме бритвы
"Спутник", купальных трусов и кедровых орехов, ему ничего не
требуется.
Серегин и геолог с самого Владивостока сражались в шахматы.
Сейчас счет был 33:1 не в пользу журналиста.
Леонид с равнодушным видом, хотя сердце его обливалось кровью,