Страница:
Но разве можно что-то утаить от детского любопытства? Конечно же, Олег подобрал ключ – он был совсем уж примитивным – и однажды ревизовал заветный шкаф.
Портрет ему не понравился (а в живописи, несмотря на малые годы, он уже мог разбираться достаточно профессионально). Дед нарисовал себя в костюме средневекового шута, но его лицо получилось каким-то злым и недобрым. В особенности не понравились Олегу глаза.
Они доставали до самого дна его юной души, поэтому мальчик в каком-то непонятном испуге поторопился захлопнуть дверку шкафа и больше не делал попыток открыть его.
Но самое загадочное событие случилось после похорон деда. Когда закончились мрачные хлопоты, улеглись страсти, и в квартире началась уборка, оказалось, что автопортрет деда исчез. Он буквально испарился. Все были в недоумении – как такое могло случиться? Ведь квартира была заперта, когда деда провожали в последний путь.
Воры тоже не могли этого сделать, потому что после деда осталась целая галерея его работ, а также несколько полотен фламандских живописцев XVII-XVIII веков, имеющих большую ценность. Но все было на месте. Даже деньги, которые лежали в шкатулке на секретере.
И тем не менее, автопортрет деда так и не нашли…
Уже в детские годы Олег обнаружил большие художественные способности и марал бумагу с утра до вечера, иногда забывая даже про еду. Этим он почему-то вызывал недовольство деда, который считал, что мальчику вполне достаточно школьных уроков рисования.
Но никакие запреты не помогали, и тогда дед резко поменял свое отношение к таланту внука и начал учить его всему тому, что знал сам и что нужно знать настоящему художнику.
Для любого мальчика его лет нудные лекции деда-художника по перспективе, светотени и так далее были бы сущим наказанием, но Олег оказался слеплен из другого теста. Он впитывал знания, как губка.
Спустя три года после начала обучения Олег знал десятки видов грунта для холста, вплоть до составов, которые использовали художники эпохи Возрождения, прекрасно разбирался в красках, маслах и лаках для живописи, притом не в теории, а на практике, мог работать углем, пастелью, сангиной, пробовал свои силы в энкаустике и фреске.
Когда пришла пора поступать в Академию художеств, Олег уже имел достаточно фундаментальные теоретические знания по всем разделам программы, которую проходили на факультете живописи. Что касается практики, то его конкурсные работы были признаны лучшими.
– Хе-хе… Городские… – Беляй наблюдал за Олегом с ехидной усмешкой. – Ничего, день по нашим болотам промаешься, энта дурь сразу из головы выскочит.
– Почему дурь? Это гимнастика. Чтобы тело и душа были молоды… – ввернул художник слова бодрой песни, надеясь на память Беляя – как рассказывал дед, в свое время этот советский шлягер крутили по радио почти каждый день.
– Оно конечно… – Беляй неопределенно пошевелил пальцами. – Вам, молодым, видней. А как по мне, так лучше сегодня сходить на рыбалку. Думаю, что погода не подкачает… – Он с глубокомысленным видом уставился на небо. – Ушицу смашную[11] сварганим… Ты как на это смотришь?
– Положительно! – обрадовано воскликнул Олег.
Предложение Беляя и впрямь пришлось кстати. После ночных бдений, инспирированных загадочным видением, творческий порыв угас, и требовалось некоторое время, чтобы к художнику возвратилось вдохновение для написания этюдов.
– Вот и ладушки. Будем собираться…
В избе Олег отсчитал восемьдесят долларов (двадцать он оставил на обратную дорогу) и вручил их Беляю со словами:
– Вот… на продукты.
Рассмотрев, что дал ему постоялец, Беляй с отвращением бросил доллары на лавку.
– Прости, паря, но я не возьму. Оставь эти гумажки себе. А еще лучше, утопи их в болоте.
– Почему?!
– Это дьявольское искушение. К ним нельзя даже прикасаться. Не оскверняй себя.
– И все равно я ничего не понимаю…
– Мои объяснения покажутся тебе смешными и глупыми… – Олег впервые увидел Беляя таким серьезным и сосредоточенным. – Поэтому я лучше промолчу. Уж извини… Когда-нибудь сам поймешь.
С этими словами он решительно вышел в подклеть и стал там шебаршиться, разыскивая рыболовные снасти. Художник поднял доллары со скамьи, и некоторое время рассматривал их с тупым недоумением.
Деньги как деньги… Не лучше и не хуже других. Наверное, Беляй наслушался разных глупостей по поводу Америки, которую как только не клеймят ура-патриоты разных мастей и оттенков, решил Олег.
Что ж, придется съездить на станцию и там поменять баксы на рубли, подумал художник. На том и успокоился.
А спустя полчаса художник и Беляй уже подходили к небольшому озерку, обрамленному удивительно красивыми соснами. Они выстроились над зеркальной озерной гладью как часовые, и их четкие отражения в удивительно чистой, прозрачной и спокойной воде казались окном в другой, параллельный, мир.
– Тута мы и расположимси, – с удовлетворением сказал Беляй и начал распаковывать видавший виды рюкзак.
На удивление – ведь рыба лучше всего ловится на зорьке, а время близилось к обеду, – клев был просто отменным. Они едва успевали вытаскивать пойманную рыбу. Но промежуток фантастической удачливости закончился быстро – часа через два рыба клевать перестала.
К тому времени оба садка были почти полными, но Олег, охваченный неистовым азартом, готов был удить хоть до вечера. Еще бы – ему никогда не приходилось быть таким добычливым. Самой большой его рыболовной удачей были пять подлещиков. А тут рыбы… ого сколько!
– Живем, – с удовлетворением констатировал Беляй, разглядывая улов. – На неделю хватит. Ушицу сварим?
– Прямо здесь?
– Ну…
– Так ведь мы не взяли ни кастрюлю, ни котелок.
– Обижаешь… хе-хе… – Беляй полез в кусты и возвратился с чугунным котелком размером с добрый казан. – Во, в самый раз.
– Да уж… – с почтением сказал Олег, чувствуя, как от голода засосало под ложечкой.
Утром, по обоюдному согласию, они попили только чаю с медом – есть совсем не хотелось.
Дрова были собраны в один миг, – этим занимался Олег; Беляй чистил и потрошил рыбу – и вскоре в котелке забулькало. У Олега даже слюнки потекли от аппетитных запахов.
– Котелок ваш? – спросил он у блаженствующего Беляя, который лежал на травке, с какой-то детской, ясной улыбкой глядя в небо.
– Нет, общий. Все им пользуются.
– Я думал, это ваше заветное озеро…
– Хе-хе… Это ты, паря, в точку. Озеро действительно заветное. Его сам Дедко охраняет. Тока оно не может принадлежать одному человеку.
У Олега даже язык во рту винтом завился, так ему захотелось еще раз задать вопрос, кто такой Дедко, но он героически сдержал этот спонтанный порыв и сказал совсем другое:
– Похоже, вы ярый противник частной собственности.
– Угадал. Бог дал человеку землю и взрастил на ней плоды для всех поровну. Разве это правильно, когда один человек владеет целым островом, а у другого даже клочка земли нету? Так низзя. Собственными у человека должны быть тока его ум и совесть. Все.
– А как насчет портков?
– Ежели у кого их нету, то не грех и поделиться. Али я не прав?
– Как вам сказать…
– Скажи, что думаешь. Это будет уважительно.
– Ну, во-первых, вы идеалист. Вам понятен смысл этого слова?
– В школах мы тоже обучались, – довольно туманно ответил Беляй.
– Хорошо. А во-вторых, чтобы кратко и доходчиво, – кроме Бога, существует еще кто-то. Вот он и толкает человека на разные предосудительные поступки. Как этому противиться? Я, например, не знаю.
– Хитро ты закрутил… Сразу видно – образованный человек. Мы так не могем. Но скажу тебе одно – толкает того, кто не сопротивляется. Что касается Бога, то энто песня, которая поется многие века, но на разные мотивы. – Беляй загадочно ухмыльнулся. – Ему больше подходит имя Творец всего сущего. Эй-эй! – вдруг всполошился он. – Следи за ухой! Вона скоки пены. Сними…
Когда уха упарилась, как должно, Беляй, хитро ухмыляясь, достал фляжку и спросил:
– А как ты, паря, насчет ерофеича[12]? Или слабо?
– Наливайте, посмотрим, – вернул Олег улыбку своему собеседнику.
Уха была просто потрясающей. Наверное, потому, что Беляй, вместе с черным перцем и лавровым листом, положил в нее во время варки еще и какие-то корешки, а когда она сварилась, бросил в уху древесный уголек.
Когда с обедом было покончено, Олег пошел к озеру, чтобы умыться холодной водой – ерофеич и горячая уха вызвали обильное потоотделение. Нагнувшись, он зачерпнул воду ладонями, плеснул в лицо, затем хотел повторить это действо еще раз, но тут открыл глаза – и невольно вскрикнул.
На него, из темной озерной глубины, смотрело лицо давешнего седовласого старца! Олег отшатнулся назад, зацепился за корень и упал.
– Что стряслось? – встревожено спросил Беляй.
– Лицо… Там… – Мало что соображающий Олег ткнул указательным пальцем в сторону озера.
– Какое лицо?
– Мужик в годах. Седой, с длинными волосами. Глаза как фары… горят. Бр-р! Он и ночью мне привиделся…
Беляй мгновенно посерьезнел и подобрался.
– Ну-ка, ну-ка, расскажи все по порядку, – попросил он, помогая Олегу подняться, что было весьма кстати – ноги художника стали ватными.
Олег сначала закурил, а потом рассказал о своем ночном приключении. Беляй внимательно, не перебивая, слушал. По его виду можно было сделать вывод, что рассказ Олега он воспринимает не как байку человека, хватившего с вечера лишку, а на полном серьезе.
– Да-а… – Беляй задумчиво покрутил головой. – Неспроста все это, ох, неспроста…
– О чем вы?
– Ладно, коли так вышло, скажу. Это сам Дедко к тебе приходил. А он редко кому кажется. Странно…
– В конце концов, кто такой Дедко?!
– А ты ишшо не понял?
– Что я должен был понять?!
– Не кричи, иначе вилы испугаются. Они почти всегда его сопровождает.
Что такое вилы, Олег знал. Так древние славяне называли русалок. Но какое отношение мифические девы имеют к вполне реальному старцу, который ночью ходил под окнами избы Беляя?
– Дедко – это леший? – попытался догадаться Олег.
И едва не стукнул себя кулаком по лбу. Дурья башка! Что ты болтаешь?! Какие могут быть лешие в двадцать первом веке? Да и вообще их никогда не было и нет. Это всего лишь сказки, народные поверья.
«Наверное, у меня крыша начала ехать, – подумал растерянный Олег. – Или это винишко у Беляя такое… с придурью. Может, он для пущего эффекту какой-нибудь наркоты туда подсыпал… или подлил. Например, макового молочка. А что, вполне возможно…»
– Нет, не леший, – спокойно ответил Беляй. – Лешие на болотах. Ладно уж, расскажу тебе эту быличку[13]. Дедко – хозяин здешних мест. Он хранитель кладов.
– Гы-гы… – Смех у Олега вышел совсем дурацкий. – Ну да, клады тут у вас прямо под ногами валяются. Только нагнись и бери.
– Напрасно смеешьси, – строго сказал Беляй. – Тока в этом озере несметные сокровища утоплены.
– И кто же их утопил?
– Сказывают, что Наполен.
– Так ведь он не дошел до ваших мест!
– Ну, может, кто другой. Откуда я знаю. А что клады есть – это точно. Придем домой, я тебе кой-чего покажу. Для убеждения. Чтобы ты не подумал, будто я старый брехун…
Когда стали собираться в обратный путь, Беляй удивил Олега еще больше. Вместо того, чтобы вылить остатки ухи и помыть котелок, он оставил его на плоском камне возле костра. А рядом положил ложку, краюху хлеба и поставил рюмку, наполнив ее до краев ерофеичем.
– Пущай откушает, – ответил он на немой вопрос Олега. – Можа, смилостивится…
– Над кем?
– Над нами, грешными. – Тут Беляй остро взглянул на художника. – А в особенности, над тобой.
– Я что, меченый? Я никого не убил, ничего не украл, старался жить по совести…
– Кто знает, что у него в голове. Но зря людям Дедко не является. Да ты не хмурься! Дедко зла никому просто так не делает. Разве что тем, кто без его соизволения позарится на хранимые им сокровища. Но это совсем другое дело.
– Спасибо, утешили…
– Хе-хе…
Когда рюкзак был упакован, Беляй подошел к самой воде и оставил там на листке лопуха три кусочка сахара-рафинада.
– А это еще зачем? – спросил Олег.
– Всегда так делай, когда придешь к озеру, – назидательно ответил Беляй. – Это угощение для вил. Они сладкое любят.
– С ума сойти… – пробурчал художник, и, подхватив свой улов, пошел вдоль берега, держа курс на деревеньку.
Ему вдруг показалось, что все это происходит не с ним; или он сейчас спит в своей городской квартире и видит сон. Правда, сон этот весьма приятен, хотя и несколько странен, если не сказать больше.
Олег даже хотел себя ущипнуть, чтобы рассеять все свои подозрения и предположения, но тут же оставил эту затею – щипай во сне, сколько хочешь, все равно толку никакого. А с другой стороны его очень заинтересовал и Беляй, человек явно не простой, и Дедко, который на поверку вполне может оказаться местным юродивым, а в особенности рассказ старика о сокровищах, якобы спрятанных в окрестных лесах и на дне озера.
Вдруг все эти бредни – чистая правда? Поди знай…
Глава 5
Глава 6
Портрет ему не понравился (а в живописи, несмотря на малые годы, он уже мог разбираться достаточно профессионально). Дед нарисовал себя в костюме средневекового шута, но его лицо получилось каким-то злым и недобрым. В особенности не понравились Олегу глаза.
Они доставали до самого дна его юной души, поэтому мальчик в каком-то непонятном испуге поторопился захлопнуть дверку шкафа и больше не делал попыток открыть его.
Но самое загадочное событие случилось после похорон деда. Когда закончились мрачные хлопоты, улеглись страсти, и в квартире началась уборка, оказалось, что автопортрет деда исчез. Он буквально испарился. Все были в недоумении – как такое могло случиться? Ведь квартира была заперта, когда деда провожали в последний путь.
Воры тоже не могли этого сделать, потому что после деда осталась целая галерея его работ, а также несколько полотен фламандских живописцев XVII-XVIII веков, имеющих большую ценность. Но все было на месте. Даже деньги, которые лежали в шкатулке на секретере.
И тем не менее, автопортрет деда так и не нашли…
Уже в детские годы Олег обнаружил большие художественные способности и марал бумагу с утра до вечера, иногда забывая даже про еду. Этим он почему-то вызывал недовольство деда, который считал, что мальчику вполне достаточно школьных уроков рисования.
Но никакие запреты не помогали, и тогда дед резко поменял свое отношение к таланту внука и начал учить его всему тому, что знал сам и что нужно знать настоящему художнику.
Для любого мальчика его лет нудные лекции деда-художника по перспективе, светотени и так далее были бы сущим наказанием, но Олег оказался слеплен из другого теста. Он впитывал знания, как губка.
Спустя три года после начала обучения Олег знал десятки видов грунта для холста, вплоть до составов, которые использовали художники эпохи Возрождения, прекрасно разбирался в красках, маслах и лаках для живописи, притом не в теории, а на практике, мог работать углем, пастелью, сангиной, пробовал свои силы в энкаустике и фреске.
Когда пришла пора поступать в Академию художеств, Олег уже имел достаточно фундаментальные теоретические знания по всем разделам программы, которую проходили на факультете живописи. Что касается практики, то его конкурсные работы были признаны лучшими.
– Хе-хе… Городские… – Беляй наблюдал за Олегом с ехидной усмешкой. – Ничего, день по нашим болотам промаешься, энта дурь сразу из головы выскочит.
– Почему дурь? Это гимнастика. Чтобы тело и душа были молоды… – ввернул художник слова бодрой песни, надеясь на память Беляя – как рассказывал дед, в свое время этот советский шлягер крутили по радио почти каждый день.
– Оно конечно… – Беляй неопределенно пошевелил пальцами. – Вам, молодым, видней. А как по мне, так лучше сегодня сходить на рыбалку. Думаю, что погода не подкачает… – Он с глубокомысленным видом уставился на небо. – Ушицу смашную[11] сварганим… Ты как на это смотришь?
– Положительно! – обрадовано воскликнул Олег.
Предложение Беляя и впрямь пришлось кстати. После ночных бдений, инспирированных загадочным видением, творческий порыв угас, и требовалось некоторое время, чтобы к художнику возвратилось вдохновение для написания этюдов.
– Вот и ладушки. Будем собираться…
В избе Олег отсчитал восемьдесят долларов (двадцать он оставил на обратную дорогу) и вручил их Беляю со словами:
– Вот… на продукты.
Рассмотрев, что дал ему постоялец, Беляй с отвращением бросил доллары на лавку.
– Прости, паря, но я не возьму. Оставь эти гумажки себе. А еще лучше, утопи их в болоте.
– Почему?!
– Это дьявольское искушение. К ним нельзя даже прикасаться. Не оскверняй себя.
– И все равно я ничего не понимаю…
– Мои объяснения покажутся тебе смешными и глупыми… – Олег впервые увидел Беляя таким серьезным и сосредоточенным. – Поэтому я лучше промолчу. Уж извини… Когда-нибудь сам поймешь.
С этими словами он решительно вышел в подклеть и стал там шебаршиться, разыскивая рыболовные снасти. Художник поднял доллары со скамьи, и некоторое время рассматривал их с тупым недоумением.
Деньги как деньги… Не лучше и не хуже других. Наверное, Беляй наслушался разных глупостей по поводу Америки, которую как только не клеймят ура-патриоты разных мастей и оттенков, решил Олег.
Что ж, придется съездить на станцию и там поменять баксы на рубли, подумал художник. На том и успокоился.
А спустя полчаса художник и Беляй уже подходили к небольшому озерку, обрамленному удивительно красивыми соснами. Они выстроились над зеркальной озерной гладью как часовые, и их четкие отражения в удивительно чистой, прозрачной и спокойной воде казались окном в другой, параллельный, мир.
– Тута мы и расположимси, – с удовлетворением сказал Беляй и начал распаковывать видавший виды рюкзак.
На удивление – ведь рыба лучше всего ловится на зорьке, а время близилось к обеду, – клев был просто отменным. Они едва успевали вытаскивать пойманную рыбу. Но промежуток фантастической удачливости закончился быстро – часа через два рыба клевать перестала.
К тому времени оба садка были почти полными, но Олег, охваченный неистовым азартом, готов был удить хоть до вечера. Еще бы – ему никогда не приходилось быть таким добычливым. Самой большой его рыболовной удачей были пять подлещиков. А тут рыбы… ого сколько!
– Живем, – с удовлетворением констатировал Беляй, разглядывая улов. – На неделю хватит. Ушицу сварим?
– Прямо здесь?
– Ну…
– Так ведь мы не взяли ни кастрюлю, ни котелок.
– Обижаешь… хе-хе… – Беляй полез в кусты и возвратился с чугунным котелком размером с добрый казан. – Во, в самый раз.
– Да уж… – с почтением сказал Олег, чувствуя, как от голода засосало под ложечкой.
Утром, по обоюдному согласию, они попили только чаю с медом – есть совсем не хотелось.
Дрова были собраны в один миг, – этим занимался Олег; Беляй чистил и потрошил рыбу – и вскоре в котелке забулькало. У Олега даже слюнки потекли от аппетитных запахов.
– Котелок ваш? – спросил он у блаженствующего Беляя, который лежал на травке, с какой-то детской, ясной улыбкой глядя в небо.
– Нет, общий. Все им пользуются.
– Я думал, это ваше заветное озеро…
– Хе-хе… Это ты, паря, в точку. Озеро действительно заветное. Его сам Дедко охраняет. Тока оно не может принадлежать одному человеку.
У Олега даже язык во рту винтом завился, так ему захотелось еще раз задать вопрос, кто такой Дедко, но он героически сдержал этот спонтанный порыв и сказал совсем другое:
– Похоже, вы ярый противник частной собственности.
– Угадал. Бог дал человеку землю и взрастил на ней плоды для всех поровну. Разве это правильно, когда один человек владеет целым островом, а у другого даже клочка земли нету? Так низзя. Собственными у человека должны быть тока его ум и совесть. Все.
– А как насчет портков?
– Ежели у кого их нету, то не грех и поделиться. Али я не прав?
– Как вам сказать…
– Скажи, что думаешь. Это будет уважительно.
– Ну, во-первых, вы идеалист. Вам понятен смысл этого слова?
– В школах мы тоже обучались, – довольно туманно ответил Беляй.
– Хорошо. А во-вторых, чтобы кратко и доходчиво, – кроме Бога, существует еще кто-то. Вот он и толкает человека на разные предосудительные поступки. Как этому противиться? Я, например, не знаю.
– Хитро ты закрутил… Сразу видно – образованный человек. Мы так не могем. Но скажу тебе одно – толкает того, кто не сопротивляется. Что касается Бога, то энто песня, которая поется многие века, но на разные мотивы. – Беляй загадочно ухмыльнулся. – Ему больше подходит имя Творец всего сущего. Эй-эй! – вдруг всполошился он. – Следи за ухой! Вона скоки пены. Сними…
Когда уха упарилась, как должно, Беляй, хитро ухмыляясь, достал фляжку и спросил:
– А как ты, паря, насчет ерофеича[12]? Или слабо?
– Наливайте, посмотрим, – вернул Олег улыбку своему собеседнику.
Уха была просто потрясающей. Наверное, потому, что Беляй, вместе с черным перцем и лавровым листом, положил в нее во время варки еще и какие-то корешки, а когда она сварилась, бросил в уху древесный уголек.
Когда с обедом было покончено, Олег пошел к озеру, чтобы умыться холодной водой – ерофеич и горячая уха вызвали обильное потоотделение. Нагнувшись, он зачерпнул воду ладонями, плеснул в лицо, затем хотел повторить это действо еще раз, но тут открыл глаза – и невольно вскрикнул.
На него, из темной озерной глубины, смотрело лицо давешнего седовласого старца! Олег отшатнулся назад, зацепился за корень и упал.
– Что стряслось? – встревожено спросил Беляй.
– Лицо… Там… – Мало что соображающий Олег ткнул указательным пальцем в сторону озера.
– Какое лицо?
– Мужик в годах. Седой, с длинными волосами. Глаза как фары… горят. Бр-р! Он и ночью мне привиделся…
Беляй мгновенно посерьезнел и подобрался.
– Ну-ка, ну-ка, расскажи все по порядку, – попросил он, помогая Олегу подняться, что было весьма кстати – ноги художника стали ватными.
Олег сначала закурил, а потом рассказал о своем ночном приключении. Беляй внимательно, не перебивая, слушал. По его виду можно было сделать вывод, что рассказ Олега он воспринимает не как байку человека, хватившего с вечера лишку, а на полном серьезе.
– Да-а… – Беляй задумчиво покрутил головой. – Неспроста все это, ох, неспроста…
– О чем вы?
– Ладно, коли так вышло, скажу. Это сам Дедко к тебе приходил. А он редко кому кажется. Странно…
– В конце концов, кто такой Дедко?!
– А ты ишшо не понял?
– Что я должен был понять?!
– Не кричи, иначе вилы испугаются. Они почти всегда его сопровождает.
Что такое вилы, Олег знал. Так древние славяне называли русалок. Но какое отношение мифические девы имеют к вполне реальному старцу, который ночью ходил под окнами избы Беляя?
– Дедко – это леший? – попытался догадаться Олег.
И едва не стукнул себя кулаком по лбу. Дурья башка! Что ты болтаешь?! Какие могут быть лешие в двадцать первом веке? Да и вообще их никогда не было и нет. Это всего лишь сказки, народные поверья.
«Наверное, у меня крыша начала ехать, – подумал растерянный Олег. – Или это винишко у Беляя такое… с придурью. Может, он для пущего эффекту какой-нибудь наркоты туда подсыпал… или подлил. Например, макового молочка. А что, вполне возможно…»
– Нет, не леший, – спокойно ответил Беляй. – Лешие на болотах. Ладно уж, расскажу тебе эту быличку[13]. Дедко – хозяин здешних мест. Он хранитель кладов.
– Гы-гы… – Смех у Олега вышел совсем дурацкий. – Ну да, клады тут у вас прямо под ногами валяются. Только нагнись и бери.
– Напрасно смеешьси, – строго сказал Беляй. – Тока в этом озере несметные сокровища утоплены.
– И кто же их утопил?
– Сказывают, что Наполен.
– Так ведь он не дошел до ваших мест!
– Ну, может, кто другой. Откуда я знаю. А что клады есть – это точно. Придем домой, я тебе кой-чего покажу. Для убеждения. Чтобы ты не подумал, будто я старый брехун…
Когда стали собираться в обратный путь, Беляй удивил Олега еще больше. Вместо того, чтобы вылить остатки ухи и помыть котелок, он оставил его на плоском камне возле костра. А рядом положил ложку, краюху хлеба и поставил рюмку, наполнив ее до краев ерофеичем.
– Пущай откушает, – ответил он на немой вопрос Олега. – Можа, смилостивится…
– Над кем?
– Над нами, грешными. – Тут Беляй остро взглянул на художника. – А в особенности, над тобой.
– Я что, меченый? Я никого не убил, ничего не украл, старался жить по совести…
– Кто знает, что у него в голове. Но зря людям Дедко не является. Да ты не хмурься! Дедко зла никому просто так не делает. Разве что тем, кто без его соизволения позарится на хранимые им сокровища. Но это совсем другое дело.
– Спасибо, утешили…
– Хе-хе…
Когда рюкзак был упакован, Беляй подошел к самой воде и оставил там на листке лопуха три кусочка сахара-рафинада.
– А это еще зачем? – спросил Олег.
– Всегда так делай, когда придешь к озеру, – назидательно ответил Беляй. – Это угощение для вил. Они сладкое любят.
– С ума сойти… – пробурчал художник, и, подхватив свой улов, пошел вдоль берега, держа курс на деревеньку.
Ему вдруг показалось, что все это происходит не с ним; или он сейчас спит в своей городской квартире и видит сон. Правда, сон этот весьма приятен, хотя и несколько странен, если не сказать больше.
Олег даже хотел себя ущипнуть, чтобы рассеять все свои подозрения и предположения, но тут же оставил эту затею – щипай во сне, сколько хочешь, все равно толку никакого. А с другой стороны его очень заинтересовал и Беляй, человек явно не простой, и Дедко, который на поверку вполне может оказаться местным юродивым, а в особенности рассказ старика о сокровищах, якобы спрятанных в окрестных лесах и на дне озера.
Вдруг все эти бредни – чистая правда? Поди знай…
Глава 5
Остаток дня Олег провел в трудах: наколол дров, несмотря на сопротивление Беляя («Вона сколько их, до зимы хватит…» – бубнил тот), наносил для хозяйственных нужд воды в бочку – колодец был на всю деревеньку один; художник насчитал триста двадцать шагов от него до избы – и отремонтировал крыльцо, заменив подгнившие перильца и одну ступеньку.
– А ты, я вижу, мастеровитый, – с удовлетворением сказал Беляй. – Будто и не городской.
– Это все воспоминания о студенческих годах, – весело ответил Олег. – Летом ездил на заработки. Бетон укладывал, дома строил… С деньгами было туговато.
– Да, в городе без денег не проживешь, – с глубокомысленным видом ответил Беляй. – Не то, что в деревне.
– Неужто крестьяне святым духом питаются?
– Зря шутишь… После войны никто больше червонца в руках не держал, а как-то выжили. В магазине только керосин, соль и спички покупали.
– Натуральное хозяйство… Ваша правда, в деревне деньги не так важны, как в городе. Но все же, все же… Раньше было так, теперь по-иному. Другие времена наступили. Без денег – никуда.
– Плохие времена.
– Почему?
– Народ измельчал.
– Я бы не сказал. Скорее, наоборот. Люди вверх тянутся.
– Не о росте молвлю. Люди душевно измельчали. Вон, сказывали на станции, что молодежь от армии бегает. Это как понимать? Родину в беде бросают, защищать ее не желают. Грабят, убивают… Да, и раньше мазурики водились, но их мало было. А нонче ежели много у народа украл, значит, большим человеком становишься, почет тебе и уважение, в депутаты выбирают, в министры… Разве это по правде?
– М-да… Вы правы. Что-то и впрямь неладно в датском королевстве…
– Я о России говорю.
– Это я к слову. Как по мне, так везде наступает общий раздрай. Что у нас, что в Европе, что в Америке. Человечество начало копать себе яму в ускоренном темпе.
– Насчет ямы нам неизвестно, – снова подал себя во множественном числе Беляй, – а вот воздух точно стал другим.
– Кто бы спорил… Заводы дымят, автомашин стало как саранчи, ракеты озоновый слой буравят…
– Ты опять меня не понял. И раньше печные трубы дымили, сажа летала. Но тогда воздух был пользительным, целебным, он лечил. А таперича стал каким-то чужим – густым и вязким. Полной грудью его не вдохнешь. Даже в наших краях.
– Не замечал, – честно признался Олег.
– Молод ишшо, – снисходительно улыбнулся Беляй.
Олег все порывался напомнить ему про обещание показать «кой-чего» – скорее всего, какую-то ценную вещицу, но что-то его сдерживало. А сам Беляй не торопился удовлетворить любопытство художника, словно дразнил Олега.
Рассказ о кладах, которые охраняет мифический Дедко, разбередили воображение впечатлительного художника, и он загорелся идеей найти хоть что-нибудь. Если, конечно, Беляй не привирает.
Дело оставалось за малым – увидеть собственными глазами подтверждение россказней Беляя…
После ужина Беляй вышел во двор, а когда вернулся, в руках у него был берестяной туесок с крышкой. Обычно с подобными коробами деревенские бабы ходят собирать лесные ягоды. Но у Беляя туесок служил шкатулкой.
Открыв с таинственным видом крышку туеска, Беляй достал из него какую-то вещицу и положил на стол перед Олегом.
– Мотри… – сказал он почему-то шепотом.
Олег едва не чертыхнулся – тоже мне сокровище! Перед ним лежала медная лабораторная ступка; в таких дореволюционные химики толкли различные минералы для своих исследований и опытов.
Ради приличия повертев ступку в руках (тяжелая!), Олег вернул ее Беляю со словами:
– Да… очень ценная вещь.
Скепсис Олега не прошел мимо ушей Беляя.
– Гляди зорчей, – сказал он настойчиво. – Вон, тама…
Олег присмотрелся. И увидел у основания ступки клеймо: три короны, виньетка и год – 1705.
– Старинная, – резюмировал он свои наблюдения. – Но к сокровищам эта ступка не имеет никакого отношения. Обычная медяшка. Ее можно разве что в антикварный магазин снести. Ей там самое место. Есть любители, которые собирают подобные вещицы. Но много за нее все равно не дадут.
– Экий ты… – Беляй сокрушенно махнул рукой.
«Наверное, хотел назвать меня болваном», – мысленно рассмеялся Олег. Похоже, старику медная ступка казалась чем-то вроде волшебной лампы Аладдина.
Беляй сердито схватил ступку со стола и вернул ее обратно в туесок. Когда его темная, будто обожженная на костре, рука вынырнула из глубины туеска, в ней что-то блеснуло.
– А что теперь скажешь? – Беляй победоносно улыбался щербатым ртом.
Монета, которую он передал Олегу, была золотым червонцем Петра I выпуска 1706 года. Она великолепно сохранилась – словно совсем недавно вышла из-под чекана. Видимо, червонец припрятали в виде клада сразу после того, как золотой кругляшек покинул монетный двор.
– Здорово! – Олег тер монету между пальцами, словно не веря в ее реальность. – Это раритет. Радуйтесь, вы богатый человек. За нее могут дать столько тугриков, что вам хватит еще на одну жизнь.
– А пошто мне вторая жизнь? Мне и одной вполне достаточно.
– Это… из озера?
– Хе-хе… Любопытный ты, паря. Поди, хошь немного поправить свои денежные дела?
– Я любопытный, а вы догадливый. Действительно, богатством я не страдаю. И если мне упадет в руки что-то наподобие этого червонца, то отказываться не стану.
– В этом-то и вся беда… – Беляй поскучнел, нахмурился. – Эх, люди-человеки… Все вам мало. Вот мне бы твой талант… я бы жил и радовался каждому дню. Быть отмеченным особым знаком свыше – это ли не клад? Смекай.
– Да уж… смекаю… – У Олега тоже испортилось настроение. – Вашими бы устами да мед пить. Жизнь гораздо сложнее неких моральных установок. Может, все ее искушения и происходят от нечистого, но больно уж они сладостны. Как устоять?
– Ежели внутри нет стержня – не устоишь. И то верно – праведником могеть быть не всякой. А касаемо богатства, так ить человек сам по себе великая ценность.
– Наверное. Спорить не буду. – Олег остро посмотрел на Беляя, немного поколебался, но все-таки высказал мысль, которая мучила его весь вечер: – Что-то я вас не пойму. С какой это стати вы так раскрываетесь перед незнакомым человеком? Рассказываете о кладах, показываете очень ценную монету… Вы не боитесь, что я могу вас ограбить?
– Хе-хе… Паря, я так долго живу, и так много видел в своей жизни, что мне ужо ничего ить не страшно. Но ты прав, тут я допустил промашку… – Беляй, хитро улыбаясь, взял монету и пошел к выходу. – Пойдем, касатик…
Недоумевающий Олег потопал вслед за ним. Так гуськом они и подошли к деревенскому колодцу. Солнце уже спряталось за горизонт, но вечерние сумерки были ясны и прозрачны.
– Слушай, – сказал Беляй, поднял руку с червонцем над срубом… и разжал ладонь!
– Что вы делаете?! – вскричал Олег.
– Говорю тебе – слушай. И помолчи.
Насчет молчания Беляй мог бы художника и не предупреждать. Олега на какое-то время переклинило. Он лишь зевал широко открытым ртом, пораженный до глубины души поступком «лешего». Бросить воистину бесценную золотую монету в колодец!
Звук падения монеты почему-то запаздывал. Наконец внизу тихо булькнуло. Олег с недоумением посмотрел на Беляя. Старик был очень серьезен.
– Энто чтобы не смушшать тебя, – предельно просто объяснил он свой поступок. – Человек ты порядочный, сразу видно, но блазнить неокрепшую душу – грех.
– Ваша монета – вам и решать, как с ней поступить, – сделав над собой усилие, ответил Олег. – Но почему она так долго падала? Колодец вроде не очень глубокий.
– А, заметил… Молодца. Сие есть великая тайна. Никто не ведает.
– Неужто не пытались разгадать? – машинально спросил Олег, который в этот момент думал: «Верить – не верить… Бред какой-то…»
– Почему не пытались? Пытались, а как же. Были такие смельчаки. Тока опосля первой же попытки слазать в колодец некоторые ума лишились, а особо удачливые – поседели. Так-то.
– Разве они ничего не рассказывали?
– Хе-хе… Эх, паря. Говорю же тебе – больными становились. Что могеть сказать слабый на голову?
– А другие – те, что стали всего лишь седыми?
– Они все позабыли. Чудеса…
– Но ведь колодец нужно время от времени чистить. Не так ли?
– Так.
– И что?
– Ничего. Энтот колодец чистить не нужно. Он бездонный. Как-то пытались измерить его глубину, веревки не хватило. На том и успокоились.
– И все же, кто-то ведь его копал.
– А как же, копали. Хе-хе…
– Кто и когда?
– Ну, насчет когда – никто не помнит. А вот кто… – Беляй нагнулся к Олегу и прошептал: – Бают, что сам Дедко…
– Бросьте! – рассердился Олег. – У вас, как только что, так сразу Дедко. Хорошая отговорка, на все случаи жизни. Все, пора на боковую. Я устал слушать ваши сказки.
Он круто развернулся и пошел к избе.
– Экий ты сердитый, паря, – раздалось позади.
И тут Олегу послышался чей-то смех. Казалось, что смеется какой-то великан: «Хо-о, хо-о, хо-о…»; обычно такие звуки издают в старых кузницах ручные меха, которыми раздувают горн. Смех раздавался как бы со всех сторон – будто были включены невидимые звуковые колонки очень мощной стереосистемы.
Олег резко тормознул и посмотрел на Беляя. Старик ответил ему удивленным взглядом.
– Вы слышали? – спросил Олег.
– Что я должен был слышать?
– Смех.
– Я не смеялся. Тебе почудилось.
– Нет, правда, – настаивал художник. – Я ведь не глухой. И не о вас речь. Смех был богатырским, на всю округу. Как можно было его не слышать?
Беляй многозначительно ухмыльнулся и ответил:
– Ну, не знаю, что тебе сказать… Ваще-то догадка лежит близко, но в Дедко ты не веришь, а другого объяснения у меня нетути.
Олег впился взглядом в безмятежную физиономию старика. И ему неожиданно показалось, что за внешней простотой и добротой посконной деревенщины скрывается другой человек – моложе, умнее и жестче.
Возможно, в этом наваждении сыграло роль освещение – глубокие сумерки сгладили морщины на лице Беляя и заставили молодо засветиться белки глаз, на которых днем были видны многочисленные прожилки кровеносных сосудов.
– Не верю! – отрезал Олег и начал подниматься на крыльцо.
После ночных бдений и всех дневных перипетий сон буквально валил его с ног. Едва добравшись до топчана, Олег рухнул на медвежью шкуру и уснул словно убитый.
Ему было совершенно безразлично, существуют в природе Дедко и его сокровища или нет. Он настолько умаялся, что в эту ночь даже сны обошли стороной его тяжелую голову.
– А ты, я вижу, мастеровитый, – с удовлетворением сказал Беляй. – Будто и не городской.
– Это все воспоминания о студенческих годах, – весело ответил Олег. – Летом ездил на заработки. Бетон укладывал, дома строил… С деньгами было туговато.
– Да, в городе без денег не проживешь, – с глубокомысленным видом ответил Беляй. – Не то, что в деревне.
– Неужто крестьяне святым духом питаются?
– Зря шутишь… После войны никто больше червонца в руках не держал, а как-то выжили. В магазине только керосин, соль и спички покупали.
– Натуральное хозяйство… Ваша правда, в деревне деньги не так важны, как в городе. Но все же, все же… Раньше было так, теперь по-иному. Другие времена наступили. Без денег – никуда.
– Плохие времена.
– Почему?
– Народ измельчал.
– Я бы не сказал. Скорее, наоборот. Люди вверх тянутся.
– Не о росте молвлю. Люди душевно измельчали. Вон, сказывали на станции, что молодежь от армии бегает. Это как понимать? Родину в беде бросают, защищать ее не желают. Грабят, убивают… Да, и раньше мазурики водились, но их мало было. А нонче ежели много у народа украл, значит, большим человеком становишься, почет тебе и уважение, в депутаты выбирают, в министры… Разве это по правде?
– М-да… Вы правы. Что-то и впрямь неладно в датском королевстве…
– Я о России говорю.
– Это я к слову. Как по мне, так везде наступает общий раздрай. Что у нас, что в Европе, что в Америке. Человечество начало копать себе яму в ускоренном темпе.
– Насчет ямы нам неизвестно, – снова подал себя во множественном числе Беляй, – а вот воздух точно стал другим.
– Кто бы спорил… Заводы дымят, автомашин стало как саранчи, ракеты озоновый слой буравят…
– Ты опять меня не понял. И раньше печные трубы дымили, сажа летала. Но тогда воздух был пользительным, целебным, он лечил. А таперича стал каким-то чужим – густым и вязким. Полной грудью его не вдохнешь. Даже в наших краях.
– Не замечал, – честно признался Олег.
– Молод ишшо, – снисходительно улыбнулся Беляй.
Олег все порывался напомнить ему про обещание показать «кой-чего» – скорее всего, какую-то ценную вещицу, но что-то его сдерживало. А сам Беляй не торопился удовлетворить любопытство художника, словно дразнил Олега.
Рассказ о кладах, которые охраняет мифический Дедко, разбередили воображение впечатлительного художника, и он загорелся идеей найти хоть что-нибудь. Если, конечно, Беляй не привирает.
Дело оставалось за малым – увидеть собственными глазами подтверждение россказней Беляя…
После ужина Беляй вышел во двор, а когда вернулся, в руках у него был берестяной туесок с крышкой. Обычно с подобными коробами деревенские бабы ходят собирать лесные ягоды. Но у Беляя туесок служил шкатулкой.
Открыв с таинственным видом крышку туеска, Беляй достал из него какую-то вещицу и положил на стол перед Олегом.
– Мотри… – сказал он почему-то шепотом.
Олег едва не чертыхнулся – тоже мне сокровище! Перед ним лежала медная лабораторная ступка; в таких дореволюционные химики толкли различные минералы для своих исследований и опытов.
Ради приличия повертев ступку в руках (тяжелая!), Олег вернул ее Беляю со словами:
– Да… очень ценная вещь.
Скепсис Олега не прошел мимо ушей Беляя.
– Гляди зорчей, – сказал он настойчиво. – Вон, тама…
Олег присмотрелся. И увидел у основания ступки клеймо: три короны, виньетка и год – 1705.
– Старинная, – резюмировал он свои наблюдения. – Но к сокровищам эта ступка не имеет никакого отношения. Обычная медяшка. Ее можно разве что в антикварный магазин снести. Ей там самое место. Есть любители, которые собирают подобные вещицы. Но много за нее все равно не дадут.
– Экий ты… – Беляй сокрушенно махнул рукой.
«Наверное, хотел назвать меня болваном», – мысленно рассмеялся Олег. Похоже, старику медная ступка казалась чем-то вроде волшебной лампы Аладдина.
Беляй сердито схватил ступку со стола и вернул ее обратно в туесок. Когда его темная, будто обожженная на костре, рука вынырнула из глубины туеска, в ней что-то блеснуло.
– А что теперь скажешь? – Беляй победоносно улыбался щербатым ртом.
Монета, которую он передал Олегу, была золотым червонцем Петра I выпуска 1706 года. Она великолепно сохранилась – словно совсем недавно вышла из-под чекана. Видимо, червонец припрятали в виде клада сразу после того, как золотой кругляшек покинул монетный двор.
– Здорово! – Олег тер монету между пальцами, словно не веря в ее реальность. – Это раритет. Радуйтесь, вы богатый человек. За нее могут дать столько тугриков, что вам хватит еще на одну жизнь.
– А пошто мне вторая жизнь? Мне и одной вполне достаточно.
– Это… из озера?
– Хе-хе… Любопытный ты, паря. Поди, хошь немного поправить свои денежные дела?
– Я любопытный, а вы догадливый. Действительно, богатством я не страдаю. И если мне упадет в руки что-то наподобие этого червонца, то отказываться не стану.
– В этом-то и вся беда… – Беляй поскучнел, нахмурился. – Эх, люди-человеки… Все вам мало. Вот мне бы твой талант… я бы жил и радовался каждому дню. Быть отмеченным особым знаком свыше – это ли не клад? Смекай.
– Да уж… смекаю… – У Олега тоже испортилось настроение. – Вашими бы устами да мед пить. Жизнь гораздо сложнее неких моральных установок. Может, все ее искушения и происходят от нечистого, но больно уж они сладостны. Как устоять?
– Ежели внутри нет стержня – не устоишь. И то верно – праведником могеть быть не всякой. А касаемо богатства, так ить человек сам по себе великая ценность.
– Наверное. Спорить не буду. – Олег остро посмотрел на Беляя, немного поколебался, но все-таки высказал мысль, которая мучила его весь вечер: – Что-то я вас не пойму. С какой это стати вы так раскрываетесь перед незнакомым человеком? Рассказываете о кладах, показываете очень ценную монету… Вы не боитесь, что я могу вас ограбить?
– Хе-хе… Паря, я так долго живу, и так много видел в своей жизни, что мне ужо ничего ить не страшно. Но ты прав, тут я допустил промашку… – Беляй, хитро улыбаясь, взял монету и пошел к выходу. – Пойдем, касатик…
Недоумевающий Олег потопал вслед за ним. Так гуськом они и подошли к деревенскому колодцу. Солнце уже спряталось за горизонт, но вечерние сумерки были ясны и прозрачны.
– Слушай, – сказал Беляй, поднял руку с червонцем над срубом… и разжал ладонь!
– Что вы делаете?! – вскричал Олег.
– Говорю тебе – слушай. И помолчи.
Насчет молчания Беляй мог бы художника и не предупреждать. Олега на какое-то время переклинило. Он лишь зевал широко открытым ртом, пораженный до глубины души поступком «лешего». Бросить воистину бесценную золотую монету в колодец!
Звук падения монеты почему-то запаздывал. Наконец внизу тихо булькнуло. Олег с недоумением посмотрел на Беляя. Старик был очень серьезен.
– Энто чтобы не смушшать тебя, – предельно просто объяснил он свой поступок. – Человек ты порядочный, сразу видно, но блазнить неокрепшую душу – грех.
– Ваша монета – вам и решать, как с ней поступить, – сделав над собой усилие, ответил Олег. – Но почему она так долго падала? Колодец вроде не очень глубокий.
– А, заметил… Молодца. Сие есть великая тайна. Никто не ведает.
– Неужто не пытались разгадать? – машинально спросил Олег, который в этот момент думал: «Верить – не верить… Бред какой-то…»
– Почему не пытались? Пытались, а как же. Были такие смельчаки. Тока опосля первой же попытки слазать в колодец некоторые ума лишились, а особо удачливые – поседели. Так-то.
– Разве они ничего не рассказывали?
– Хе-хе… Эх, паря. Говорю же тебе – больными становились. Что могеть сказать слабый на голову?
– А другие – те, что стали всего лишь седыми?
– Они все позабыли. Чудеса…
– Но ведь колодец нужно время от времени чистить. Не так ли?
– Так.
– И что?
– Ничего. Энтот колодец чистить не нужно. Он бездонный. Как-то пытались измерить его глубину, веревки не хватило. На том и успокоились.
– И все же, кто-то ведь его копал.
– А как же, копали. Хе-хе…
– Кто и когда?
– Ну, насчет когда – никто не помнит. А вот кто… – Беляй нагнулся к Олегу и прошептал: – Бают, что сам Дедко…
– Бросьте! – рассердился Олег. – У вас, как только что, так сразу Дедко. Хорошая отговорка, на все случаи жизни. Все, пора на боковую. Я устал слушать ваши сказки.
Он круто развернулся и пошел к избе.
– Экий ты сердитый, паря, – раздалось позади.
И тут Олегу послышался чей-то смех. Казалось, что смеется какой-то великан: «Хо-о, хо-о, хо-о…»; обычно такие звуки издают в старых кузницах ручные меха, которыми раздувают горн. Смех раздавался как бы со всех сторон – будто были включены невидимые звуковые колонки очень мощной стереосистемы.
Олег резко тормознул и посмотрел на Беляя. Старик ответил ему удивленным взглядом.
– Вы слышали? – спросил Олег.
– Что я должен был слышать?
– Смех.
– Я не смеялся. Тебе почудилось.
– Нет, правда, – настаивал художник. – Я ведь не глухой. И не о вас речь. Смех был богатырским, на всю округу. Как можно было его не слышать?
Беляй многозначительно ухмыльнулся и ответил:
– Ну, не знаю, что тебе сказать… Ваще-то догадка лежит близко, но в Дедко ты не веришь, а другого объяснения у меня нетути.
Олег впился взглядом в безмятежную физиономию старика. И ему неожиданно показалось, что за внешней простотой и добротой посконной деревенщины скрывается другой человек – моложе, умнее и жестче.
Возможно, в этом наваждении сыграло роль освещение – глубокие сумерки сгладили морщины на лице Беляя и заставили молодо засветиться белки глаз, на которых днем были видны многочисленные прожилки кровеносных сосудов.
– Не верю! – отрезал Олег и начал подниматься на крыльцо.
После ночных бдений и всех дневных перипетий сон буквально валил его с ног. Едва добравшись до топчана, Олег рухнул на медвежью шкуру и уснул словно убитый.
Ему было совершенно безразлично, существуют в природе Дедко и его сокровища или нет. Он настолько умаялся, что в эту ночь даже сны обошли стороной его тяжелую голову.
Глава 6
Олег постарался проснуться пораньше – чтобы не встретиться с Беляем. Он все еще злился на старика, так как считал, что тот его обманывал. К надувательству можно причислить и трюк с монетой (похоже, старый прохиндей бросил в колодец камешек – это элементарный детский фокус), и когда раздались странные звуки, похожие на смех, а Беляй с невинным видом снова начал кивать на Дедку.
Именно похожие, в этом Олег уже не сомневался. Он вспомнил, как однажды в Карелии уже слышал нечто подобное, когда ездил туда на этюды – еще во время учебы в художественном институте. Местные жители объяснили этот феномен «дыханием» болота. Это когда из его глубин неожиданно поднимаются наверх большие пузыри болотного газа.
Прихватив с собой краюху хлеба, луковицу и несколько жареных рыбешек, Олег перекинул через плечо этюдник, достал из своей объемистой сумки раскладной стул, и потихоньку, чтобы не разбудить Беляя (старик, как и в первую ночь, спал крепким сном младенца, и, на удивление, даже не храпел), вышел во двор.
Утренняя заря занимал полнеба. Олег шел, любовался феерической красотой небесной сферы и по профессиональной привычке прикидывал, какие бы краски он употребил, чтобы написать картину рассвета: там немножко краплака, там пару мазков вермильона, а чуть ниже красный, оранжевый и желтый кадмии…
Именно похожие, в этом Олег уже не сомневался. Он вспомнил, как однажды в Карелии уже слышал нечто подобное, когда ездил туда на этюды – еще во время учебы в художественном институте. Местные жители объяснили этот феномен «дыханием» болота. Это когда из его глубин неожиданно поднимаются наверх большие пузыри болотного газа.
Прихватив с собой краюху хлеба, луковицу и несколько жареных рыбешек, Олег перекинул через плечо этюдник, достал из своей объемистой сумки раскладной стул, и потихоньку, чтобы не разбудить Беляя (старик, как и в первую ночь, спал крепким сном младенца, и, на удивление, даже не храпел), вышел во двор.
Утренняя заря занимал полнеба. Олег шел, любовался феерической красотой небесной сферы и по профессиональной привычке прикидывал, какие бы краски он употребил, чтобы написать картину рассвета: там немножко краплака, там пару мазков вермильона, а чуть ниже красный, оранжевый и желтый кадмии…