Страница:
«Все, мне конец, – обречено думал Олег, из последних сил пытаясь выбраться на тропу. – Это же надо… так глупо. Неужто мне суждено бесследно сгинуть в этом болоте? Самое место для упокоения когда-то подававшего большие надежды художника, ничего не скажешь…»
Постепенно он влез в трясину по плечи и прекратил бесполезное сопротивление. «Надо позвать на помощь, – мелькнула мысль в затравленном сознании. – Но кто тут меня услышит?» И тем не менее, Олег закричал; вернее, захрипел:
– Помогите, тону-у! Помогите!… Эй!
Ответом ему было лишь короткое глухое эхо. Неожиданно навалилась страшная усталость, Олег оставил свои безуспешные попытки как-то изменить ситуацию и закрыл глаза. На какое-то время он просто отключился от действительности. Ему все стало безразлично, и только одна мысль не давала покоя: «Все-таки надо было отдать долги. Надо было…»
И вдруг он почувствовал, как его схватили за шиворот и с невероятной силой потащили вверх. Еще миг, и он очутился на твердом месте.
– Кто вы? – вместо благодарности, тупо спросил он, безуспешно пытаясь продрать глаза; грязь залепила ему все лицо.
Он не видел своего спасителя, но чувствовал его присутствие.
Ответом ему стали удаляющиеся шаги. Олег наконец протер глаза, сел, и увидел мужскую фигуру в рубахе до колен, подпоясанной веревкой.
Человек шел по болоту, слегка сутулясь, но легко и непринужденно, словно посуху, и не по тропе, а напрямик. В руках он держал клюку. Вскоре его поглотил густой туман, который вдруг начал наползать на болото.
И тут снова раздалось уже до боли знакомое: «Хо-о, хо-о, хо-о…»
Олег долго не мог подняться на ноги. Он сидел, заворожено глядя в ту сторону, где исчез его странный спаситель. Больше всего художника поразило то, что им оказался старик, и у него были длинные седые волосы…
Дальнейший путь к жилищу Ожеги прошел без приключений. Вскоре тропа поднялась повыше, появились сначала сухие островки, а затем и озерка.
В одном из них Олег искупался и постирал одежду, потому что вид у него был как у болотной нечисти. День выдался солнечным, дул ветерок, и когда он, наконец, увидел жилище Ожеги, его одежда уже была почти сухой.
Жилище ведуньи и впрямь напоминало избушку на курьих ножках. Изба стояла не четырех столбах, и чтобы в нее войти, нужно было подниматься по лесенке, которая, кстати, могла убираться.
«Предусмотрительно… – подумал уже совсем оклемавшийся Олег; происшествие на болоте казалось ему дурным сном, который приснился не ему, а кому-то другому. – Так просто в избу не заберешься. Наверное, Ожега стережется медведей. Поди, ягод тут много, а косолапый до них весьма охоч. Что касается аборигенов, то, думаю, их сюда и калачом не заманишь. А чужие дорогу не найдут…»
Он остановился возле лестницы и начал топтаться, не зная, как ему поступить – сразу подняться или позвать хозяйку. Его сомнения прервал немного глуховатый женский голос:
– Тебе чего надо, милай?
Олег вздрогнул, поднял голову и увидел, что дверь избушки отворилась, а на пороге стоит та старуха, с которой он повстречался возле озера. Он мысленно улыбнулся, подумал скептически «А то ты, бабуля, не знаешь…», и ответил:
– Я к вам от Беляя.
Рекомендация оказалась высшего сорта. Ожега даже изобразила что-то наподобие улыбки и сказала:
– Входи. Милости просим…
Стукнувшись лбом о притолоку – больно, блин!… – Олег переступил через высокий порог и оказался внутри жилища, интерьер которого был знаком ему до мелочей. В свое время он увлекался стариной и писал картины про древних славян. Чтобы не попасть впросак, художник перелопатил горы специальной литературы, в которой историки и археологи реконструировали быт предков россиян.
Горница Ожеги была хрестоматийным примером славянского жилища: домотканые полосатые коврики на полу, изголовье-сундучок на полатях, застеленных грубошерстным рядном, массивные лавки, стол, расписной сундук – настолько старый, что роспись только угадывалась, печь каминного типа с горшками и противнями, старинная масляная лампа на столе (такую и в музее не найдешь), и наконец в красном углу располагалась языческая божница – много керамических фигурок идолов. Перед ними было насыпано просо, и стоял подсвечник с вполне современными восковыми свечами.
Но были и отличия.
Во-первых, на всех стенах горницы висели пучки лекарственных трав (что, в общем, вписывалось в картину древнерусской старины).
Во-вторых, неподалеку от печи стоял казан на массивном литом треножнике, украшенном грифонами. Под ним находилась жаровня, почти доверху наполненная тлеющими угольями. В котле что-то тихо булькало.
Пар от варева и приятный на запах дым уходили в конусообразное отверстие над казаном, притом создавалось впечатление, что там стоит электрическая вытяжка, потому как воздух в комнате был прозрачен и чист.
А в-третьих, в углу слева от двери (Олег глазам своим не поверил) находился стол, на котором разместилась вполне современная химическая лаборатория с колбами, ретортами, стеклянными трубками, склянками с химикалиями и каганцом для подогрева жидкостей во время проведения опытов; не хватало лишь компьютера и муфельной печи.
– Присаживайся, – приветливо сказала бабка, указав на лавку возле стола.
– Спасибо, – робко поблагодарил Олег, и сел с таким видом, словно под лавкой находилась, по меньшей мере, противопехотная мина на боевом взводе.
Он чувствовал себя очень скованно. Несмотря на приветливый тон, от старухи исходила какая-то неведомая сила, и он пока не мог понять, добрая она или злая.
Ожега была очень старой. Ее лицо покрывали даже не морщины, а рытвины и глубокие колеи, проложенные беспощадным временем. Но большие круглые глаза бабки блестели молодо и временами так неестественно и страшно, что у Олега вообще душа ушла в пятки.
Может, она наркоманка? – подумал художник. Например, мухоморит. Заварит грибки и пьет отвар. А затем балдеет… вместе с Дедком.
Олег, как вполне современный человек, продукт бездуховного общества, просто не мог поверить, что его спаситель (а это точно был Дедко) какой-то фантом, оживший языческий идол. Художник уверил себя, что Дедко всего лишь отшельник, поселившийся в этих краях с давних пор.
А много ли надо местным старушкам, чтобы обожествить странного, почти призрачного типа, шатающегося по ночам под окнами деревенских изб и вышагивающего по болотной трясине аки посуху?
В этом не было ничего необычного – за многие годы Дедко изучил топи, как свои пять пальцев, и знал все скрытые от непосвященного глаза болотные тропки. А приношения, которые старушки оставляли идолу, он с благодарностью забирал.
Жить в полном единении с природой, это, конечно, круто, но и отшельнику иногда хочется съесть чего-нибудь сладенького, да и домашние лепешки неплохо разнообразят его скудный стол.
– С чем пожаловал, милай? – спросила Ожега, царапнув острым взглядом по бледному лицу художника.
– Вот… это вам, – сказал он, протягивая ведунье узелок с харчами, который дал ему Беляй.
Хорошо, что Олег, зная, куда идет, упаковал его в полиэтиленовый пакет. А еще повезло, что узел с дарами для Ожеги он обронил на тропе, не потащил за собой в трясину. Иначе сейчас мед ели бы водяные и лешие, запивая его молоком и заедая свежеиспеченным караваем.
– Благодарствуем, – ответила Ожега, и приняла узелок с таким видом, словно Олег преподнес ей, по меньшей мере, драгоценный сосуд.
Художник смущенно улыбнулся.
На некоторое время в избе воцарилась тишина. Только сверчок где-то в углу пробовал настроить свою скрипку, но ее звучание оставляло желать лучшего.
– Сегодня я не ждала тебя… – наконец молвила Ожега, глядя на Олега каким-то отсутствующим взглядом.
«Сегодня! – мысленно воскликнул художник. – Выходит, что я на поводке? Вот влип… Фантасмагория. Если посмотреть на ситуацию со стороны, то она просто абсурдная, дикая, и вообще находится за пределами здравого смысла. А может, плюнуть на все и откланяться? Пока не поздно. На кой ляд мне бредни этой столетней грымзы? Скажи мне кудесник, любимец богов… бред! Что я хочу узнать? Когда дуба врежу? Мне это не нужно и неинтересно. И никому не нужно. Когда придет хромая, тогда и придет. Все там будем…»
– Верно, Мары[19] бояться не надо, – вдруг сказала Ожега. – Она приносит человеку покой. Страшны нави[20]. А они уже вьются над тобою.
Олег невольно вздрогнул. «Она что, умеет читать мысли?!» – подумал он в сильном смятении. Олег был достаточно образован и начитан, чтобы разбираться в славянской мифологии.
«Причем тут нави? – продолжал он размышлять в лихорадочном темпе. – И почему это им вздумалось барражировать над моей бедной головушкой? Им что, делать больше нечего, как изгаляться над бедным художником? И вообще – какого хрена?!»
– И это все, что вы можете мне сказать? – спросил он резко, с вызовом. – Тогда я пойду обратно. Стоило ли огород городить ради того, чтобы в очередной раз услышать общеизвестные сентенции и поприсутствовать на сеансе угадывания мыслей? Этого добра и в городе хватает. Там столько болтунов-чревовещателей и шарлатанов-экстрасенсов развелось, что для них уже нужно создавать отдельный рекламный листок, так как в обычных информационных изданиях для их рекламы места не хватает. Рад был с вами познакомиться. Приходите в гости к Беляю, чайку попьем, погутарим… о том, о сем. Он будет рад. И я тоже.
– Как раз этот огород просто необходимо городить… Хельги, – спокойно ответила Ожега, будто и не заметив некоторой взвинченности в поведении художника.
Олег решил, что ослышался:
– Как… как вы сказали?!
– Я назвала твое настоящее имя.
– Настоящее…
Художник оцепенел. Этим именем его называл только один человек во всем мире – родной дед.
При крещении Олег был записан в святцах под двойным именем – как Олег и как Хельги. Но это он узнал, будучи уже взрослым; как и то, что имя Олег происходит от немецко-скандинавского имени Хельги.
Дед сделал запись тайно, не поставив в известность даже родителей внука. (То же самое он когда-то проделал и со своим сыном, отцом Олега; на самом деле отца звали не Илья, а Элиас). Сам Олег тоже понятия не имел, что он наречен еще и иностранным именем до тех пор, пока дед не стал обучать его мастерству художника.
Мальчик, которому, в общем-то, было все равно, как его называют, долго считал, что Хельги – это просто ласкательное прозвище и никакого отношения к их семье не имеет. Пока однажды ему не попалась на глаза старая фотография, на которой были изображены прапрадед и его жена.
О прапрадеде в семье мало что было известно. Его жизнь – это сплошная тайна. Все знали только то, что он долго был холостяком, много путешествовал по миру, и, несмотря на юные годы, успел повоевать в Америке, когда там шла гражданская война. (Правда, неизвестно, на чьей стороне – южан или северян).
Потом прапрадед поступил на службу к британскому монарху, участвовал в многочисленных сражениях, получил большой чин и кучу орденов, затем (неизвестно, почему) переметнулся к французам; там он убил на дуэли какую-то важную шишку (может даже генерала), и бежал в Россию, где и поселился, приняв российское подданство.
Наверное, он совершил этот поступок не от большой любви к новой родине, а чтобы спасти свою бесшабашную жизнь бретера и авантюриста от преследований то ли французского, то ли британского, то ли обоих правительств сразу.
Правда, перед этим прапрадед, которому к тому времени стукнуло уже немало лет, успел жениться на двадцатилетней девушке по имени Луиза. Она была дворянских кровей из добропорядочной семьи немецких бюргеров[21].
Семейная легенда гласит, что прапрадед окрутил будущую жену лихим гусарским наскоком – всего за один день влюбил в себя невинную прелестницу, попросил ее руки у родителей и обвенчался.
Свадьба, увы, не состоялась, потому что ему пришлось срочно уносить ноги от своих недоброжелателей. Жених и невеста едва не на ходу вскочили в дилижанс, где дружно сплели своим попутчикам какую-то душещипательную амурную историйку (похоже, чистая и непорочная Луиза оказалась под стать ветреному суженому), и те устроили им свадебный пир в каком-то безызвестном яме[22], где им прислуживал за столом станционный смотритель.
Приехав в Россию, прапрадед срочно поменял свою фамилию на фамилию жены и стал Радловым. Наверное, он чересчур много нагрешил, и таким образом решил спрятать концы в воду.
Фотография супружеской четы Радловых, которую нечаянно нашел Олег, была наклеена на плотный картон, а внизу находилась подпись золотым тиснением – в углу картонной рамки фирменный знак фотоателье и имя фотографа «Karl Bulla» (мелким шрифтом), а имена изображенных на снимке – «Helge und Luise Radloff» – более крупным шрифтом с лихими завитушками.
Так Олег и узнал, что получил свое второе имя в честь прапрадеда.
– Откуда вам известно это имя? – опомнившись, требовательно спросил Олег.
– А каким образом ты определяешь, где и сколько нужно положить той или иной краски на холст, чтобы написанное тобой полотно было не мазней, а картиной?
– Понятно, – буркнул Олег. – Кто на что учился…
– Верно. Именно так.
Несмотря на архаический вид и весьма преклонные годы, старуха говорила вполне грамотно, почти по-современному, в отличие от Беляя.
«Может, это какая-нибудь ученая дама, которая ушла в отшельничество? – подумал Олег. – А что, вполне возможно. Обнаружила у себя нестандартные экстрасенсорные способности и предпочла удалиться от мира в глухомань. Такие случаи бывали. Почему не в православный монастырь? А потому, что ее дар по церковным канонам попахивает серой. Он не от Бога, а от дьявола. Интересно, сейчас мои мысли она прочитала?».
Он украдкой посмотрел на Ожегу. Но, похоже, в данный момент ей было не до чтения мыслей.
Она усердно орудовала пестом, растирая в ступке какие-то снадобья в порошок. Работала Ожега сосредоточенно, хмуря густые, сросшиеся у переносицы брови, при этом что-то тихо и напевно бормоча себе под нос.
Ожега совершенно не обращала внимания на Олега. Но он был не в претензии. Каким-то образом художник сообразил, что она готовится к сеансу ясновидения. А иначе, зачем старый прохиндей Беляй так настаивал, чтобы Олег обязательно пообщался с ведуньей.
– И долго мне так сидеть? – наконец не выдержал Олег чересчур затянувшейся паузы.
Ответом ему было молчание. Старуха продолжала свои манипуляции, совершенно не обращая внимания на художника.
Ему очень хотелось как можно быстрее покинуть эту избушку на курьих ножках. Он вдруг увидел себя как бы со стороны, глазами другого человека.
«Что делает вполне современный горожанин, не сильно обремененный предрассудками, в жилище отшельницы, возможно, полусумасшедшей? – вопрошал незнакомец. – Он хочет узнать свою судьбу… Какая чушь! Это по определению невозможно. Наверное, этот глупый малый не знает, что судьба человека на коленях богов. Так говорили древние. Ее можно в любой момент стряхнуть с колен, как пыль, и тогда любые предсказания окажутся всего лишь набором пустых, ничего не значащих фраз, сотрясением воздуха в колбе…»
Олег попытался освободиться от наваждения, но не смог. Его второе «эго» – если это было оно – продолжало с циничным напором:
«Кому ты поверил, чудак? Старому пердуну, у которого с годами поехала крыша, и он впал в язычество. Еще бы не впасть. Тут в округе верст на двести нет ни одной церквушки. Вот бабки-дедки и создали свою мафию, сообразуясь с древними верованиями, в которых человек неразрывно связан с природой и ее тайными силами. Вполне естественный процесс. Посидишь в глухомани лет, эдак, пятьдесят, конфуцианцем станешь, даже не зная основ учения мудрого китайца Конфуция…»
– Теперь я знаю, что ты пришел ко мне с чистым сердцем и добрыми помыслами, – вдруг нарушила сильно затянувшуюся молчанку Ожега. – Твоя душа – как чистый бумажный лист. Но на нем вскоре могут появиться письмена, начертанные кровью. Берегись неведомого писца, он уже приготовил перо.
– И это… это все?!
«Господи, что за ахинею она несет?! – с отчаянием подумал Олег. – И вообще – почему я сюда пришел и зачем мне все это надо?!»
– Нет. Это не гадание, а всего лишь прелюдия, милай, – ответила Ожега и попыталась улыбнуться, но улыбка у нее вышла какая-то не натуральная, а вымученная. – Для того, чтобы ведать судьбу человека, требуется его согласие. А ты пока не готов к этому. Нет в тебе веры.
– Вы правы – я вам не верю, – угрюмо сказал художник. – Хотя вы уже и доказали, что в своем деле кое-что смыслите. Кстати, перед гаданием, насколько мне известно, нужно «позолотить ручку». К сожалению, денег у меня немного, да и те не наши, а зарубежные. Беляй, к примеру, отказался их брать.
– Значит, внутренне ты согласен на то, чтобы я обратилась к берегиням[23], – с удовлетворением констатировала Ожега. – Только они могут расплести узелки твоей судьбы, пользуясь подсказкой Гамаюна[24]. А что касается денег… – Она подошла к сундуку, открыла его, достала оттуда ларец – такой же древний, как и сам сундук – и поставила его на стол перед художником. – Смотри, – сказала Ожега, открывая крышку ларца.
Олег невольно охнул. Ларец почти доверху был заполнен золотыми монетами! Там были и царские червонцы, и чешские дукаты, и польские талеры, и даже монеты неведомых стран, скорее всего, арабских, если судить по надписям.
– Нужны ли мне твои деньги? – не без иронии задала риторический вопрос старуха и вернула ларец обратно в сундук.
«Откуда?…» – хотел было спросить Олег, но тут же прикусил язык. Понятно, откуда. Значит, Беляй не врал, сокровища и впрямь существуют. Если и не Бонапарта, то кого-то другого, может, клад богатого купчишки или хитника с большой дороги, в царские времена грабившего проезжих, а денежки прятавшего в самой глухомани.
И самому Олегу не блазнилось – под камнем и впрямь лежали золотые.
Похоже, Ожега нашла клад… Ларец даже на первый взгляд тянет не меньше, чем на миллион долларов. Это же надо – бабуля оказалась болотным «олигархом». Если потрусить все деревни области, то даже в этом случае вряд ли наберется столько денег, как у этой старой болотной совы.
Олег нервно хихикнул – это получилось неожиданно и глупо, помимо его воли, – и спросил, прищурив глаза:
– А вы не боитесь, что я могу оказаться очень нехорошим человеком? Денежки-то большие…
Ожега ответила ему снисходительным взглядом. И молвила:
– Я уже старая, мне давно пора на покой. Но ты не из тех, кто способен взять такой большой грех на душу. Да и деньги эти заговорены. От них будет тебе большая беда. Хочешь – верь, хочешь – нет.
Олег смутился.
– Да ладно, это я так… сдуру.
– Вот и поговорили, – с удовлетворением констатировала Ожега; и тут же посуровела, впилась острым взглядом в лицо художника. – А теперь ответь мне – ты готов?
– Надо ли?
– Надо, милай, надо. Уж поверь мне. Ткань судьбы плетется причудливо, нити перепутаны, и нередко какой-то пустяк, какой-то малозаметный узелок, может оказаться весьма важной, возможно, опасной вехой на жизненном пути. Но хуже всего, если человек оказывается игрушкой богов. Тогда ему нужно просто смириться со своей участью и ждать, пока высшим силам не наскучит играть с нитями, на которых подвешена человеческая жизнь.
Ожега немного помедлила и добавила не без иронии:
– Что касается лично тебя, то неужели ты продолжаешь думать, что попал ко мне по воле слепого случая?
– Уже вижу, что случаем тут и не пахнет, – хмуро пробурчал Олег. – Меня привели к вам, что называется, за рога. Я ведь не совсем тупой, кое в чем разбираюсь… Кто это сделал, как это у него получилось и, главное, зачем – сие другой вопрос. Возможно, позже я найду на него ответ. Хотя… не знаю. Не уверен. Короче говоря, я в вашей власти. Отступать мне некуда и незачем. Чему быть, того не миновать. Внутренне я уже подготовился.
– Да… так оно и есть. Ты верно оценил ситуацию. И еще одно: не будь твоя судьба тесно переплетена с судьбами многих людей, ты сюда не ступил бы и ногой. Ты как раз и есть узелок, к которому привязаны нити других судеб. – Старуха высыпала из ступки на свою заскорузлую сухую ладонь бурый порошок и бросила его в котел. – Что ж, начнем…
Она принялась что-то бубнить, делая руками над котлом магические пассы.
Поначалу ничего не происходило. Олег немного скептически смотрел на старуху и мысленно представлял, что будет дальше: она набегается вокруг котла, устанет, сядет за стол и начнет ему баки забивать всякой мистической чепухой. Ему уже приходилось слышать от друзей, как работают городские гадалки и маги разных «мастей».
Конечно, для слабонервных и подверженных душевным заболеваниям обстановка в избушке была бы шоком. Для полноты картины не хватало лишь змеи, совы и ручной крысы. Но Олег почти не сомневался, что эти обязательные атрибуты ведуньи должны быть где-то поблизости.
От этой мысли он тревожно оглянулся и на всякий случай подобрал ноги; вдруг где-то неподалеку ползает гадюка. В болотах этих тварей хватает. Цапнет за лодыжку – и привет. Несчастный случай на пленэре…
И тут неожиданно начало темнеть. Уголья под котлом загорелись ярче, в воздухе зароились миниатюрные – размером с пылинку – светлячки, и резкий незнакомый запах, как у нашатыря, но покруче, шибанул в нос, мгновенно выдавив из глаз слезу.
Олегу показалось, что над избушкой, над самой ее крышей, летает огромная птица, словно примеряясь пойти на посадку. Он почувствовал, что тело начало неметь, как под наркозом, а язык стал непослушным и большим, словно бревно.
Художник попытался крикнуть, – от испуга – но из горла послышалось лишь сипение. А дальше Олег и вовсе перестал что-либо соображать, потому что над котлом вдруг зароились какие-то тени.
Вскоре они начали уплотняться, и в конечном итоге превратились в отвратительных призрачных чудовищ, затеявших драку из-за порошка, который ведунья методично, горстями, сыпала в котел. Они подхватывали крупинки на лету – точь-в-точь как морские чайки, когда кормишь их огрызками хлеба с палубы корабля.
Олег, чувствуя, что начинает терять сознание, ухватился руками за стол. Перед глазами все плыло, кружилось; ему показалось, что Ожега вдруг уменьшилась до размера Дюймовочки и отдалилась от него вместе со своей избой на огромной расстояние. А он сам очутился в космической пустоте.
Внеземное пространство было наполнено чьим-то грохочущим голосом, который что-то медленно и размеренно говорил; нет, не говорил – вещал, как священник из амвона. Но что именно, Олег понять не мог, хотя откуда-то знал: придет время, и он все вспомнит.
«Господи, это ты?!» – мысленно возопил потрясенный до глубины души художник. Ответом ему был удар грома, после которого Олег перестал адекватно реагировать на происходящее.
Птица над избой ведуньи по-прежнему взмахивала своими громадными крыльями, и буря, поднявшаяся над болотом, ломала тонкие деревца и выплескивала на сухой берег зловонную жижу…
Глава 8
Постепенно он влез в трясину по плечи и прекратил бесполезное сопротивление. «Надо позвать на помощь, – мелькнула мысль в затравленном сознании. – Но кто тут меня услышит?» И тем не менее, Олег закричал; вернее, захрипел:
– Помогите, тону-у! Помогите!… Эй!
Ответом ему было лишь короткое глухое эхо. Неожиданно навалилась страшная усталость, Олег оставил свои безуспешные попытки как-то изменить ситуацию и закрыл глаза. На какое-то время он просто отключился от действительности. Ему все стало безразлично, и только одна мысль не давала покоя: «Все-таки надо было отдать долги. Надо было…»
И вдруг он почувствовал, как его схватили за шиворот и с невероятной силой потащили вверх. Еще миг, и он очутился на твердом месте.
– Кто вы? – вместо благодарности, тупо спросил он, безуспешно пытаясь продрать глаза; грязь залепила ему все лицо.
Он не видел своего спасителя, но чувствовал его присутствие.
Ответом ему стали удаляющиеся шаги. Олег наконец протер глаза, сел, и увидел мужскую фигуру в рубахе до колен, подпоясанной веревкой.
Человек шел по болоту, слегка сутулясь, но легко и непринужденно, словно посуху, и не по тропе, а напрямик. В руках он держал клюку. Вскоре его поглотил густой туман, который вдруг начал наползать на болото.
И тут снова раздалось уже до боли знакомое: «Хо-о, хо-о, хо-о…»
Олег долго не мог подняться на ноги. Он сидел, заворожено глядя в ту сторону, где исчез его странный спаситель. Больше всего художника поразило то, что им оказался старик, и у него были длинные седые волосы…
Дальнейший путь к жилищу Ожеги прошел без приключений. Вскоре тропа поднялась повыше, появились сначала сухие островки, а затем и озерка.
В одном из них Олег искупался и постирал одежду, потому что вид у него был как у болотной нечисти. День выдался солнечным, дул ветерок, и когда он, наконец, увидел жилище Ожеги, его одежда уже была почти сухой.
Жилище ведуньи и впрямь напоминало избушку на курьих ножках. Изба стояла не четырех столбах, и чтобы в нее войти, нужно было подниматься по лесенке, которая, кстати, могла убираться.
«Предусмотрительно… – подумал уже совсем оклемавшийся Олег; происшествие на болоте казалось ему дурным сном, который приснился не ему, а кому-то другому. – Так просто в избу не заберешься. Наверное, Ожега стережется медведей. Поди, ягод тут много, а косолапый до них весьма охоч. Что касается аборигенов, то, думаю, их сюда и калачом не заманишь. А чужие дорогу не найдут…»
Он остановился возле лестницы и начал топтаться, не зная, как ему поступить – сразу подняться или позвать хозяйку. Его сомнения прервал немного глуховатый женский голос:
– Тебе чего надо, милай?
Олег вздрогнул, поднял голову и увидел, что дверь избушки отворилась, а на пороге стоит та старуха, с которой он повстречался возле озера. Он мысленно улыбнулся, подумал скептически «А то ты, бабуля, не знаешь…», и ответил:
– Я к вам от Беляя.
Рекомендация оказалась высшего сорта. Ожега даже изобразила что-то наподобие улыбки и сказала:
– Входи. Милости просим…
Стукнувшись лбом о притолоку – больно, блин!… – Олег переступил через высокий порог и оказался внутри жилища, интерьер которого был знаком ему до мелочей. В свое время он увлекался стариной и писал картины про древних славян. Чтобы не попасть впросак, художник перелопатил горы специальной литературы, в которой историки и археологи реконструировали быт предков россиян.
Горница Ожеги была хрестоматийным примером славянского жилища: домотканые полосатые коврики на полу, изголовье-сундучок на полатях, застеленных грубошерстным рядном, массивные лавки, стол, расписной сундук – настолько старый, что роспись только угадывалась, печь каминного типа с горшками и противнями, старинная масляная лампа на столе (такую и в музее не найдешь), и наконец в красном углу располагалась языческая божница – много керамических фигурок идолов. Перед ними было насыпано просо, и стоял подсвечник с вполне современными восковыми свечами.
Но были и отличия.
Во-первых, на всех стенах горницы висели пучки лекарственных трав (что, в общем, вписывалось в картину древнерусской старины).
Во-вторых, неподалеку от печи стоял казан на массивном литом треножнике, украшенном грифонами. Под ним находилась жаровня, почти доверху наполненная тлеющими угольями. В котле что-то тихо булькало.
Пар от варева и приятный на запах дым уходили в конусообразное отверстие над казаном, притом создавалось впечатление, что там стоит электрическая вытяжка, потому как воздух в комнате был прозрачен и чист.
А в-третьих, в углу слева от двери (Олег глазам своим не поверил) находился стол, на котором разместилась вполне современная химическая лаборатория с колбами, ретортами, стеклянными трубками, склянками с химикалиями и каганцом для подогрева жидкостей во время проведения опытов; не хватало лишь компьютера и муфельной печи.
– Присаживайся, – приветливо сказала бабка, указав на лавку возле стола.
– Спасибо, – робко поблагодарил Олег, и сел с таким видом, словно под лавкой находилась, по меньшей мере, противопехотная мина на боевом взводе.
Он чувствовал себя очень скованно. Несмотря на приветливый тон, от старухи исходила какая-то неведомая сила, и он пока не мог понять, добрая она или злая.
Ожега была очень старой. Ее лицо покрывали даже не морщины, а рытвины и глубокие колеи, проложенные беспощадным временем. Но большие круглые глаза бабки блестели молодо и временами так неестественно и страшно, что у Олега вообще душа ушла в пятки.
Может, она наркоманка? – подумал художник. Например, мухоморит. Заварит грибки и пьет отвар. А затем балдеет… вместе с Дедком.
Олег, как вполне современный человек, продукт бездуховного общества, просто не мог поверить, что его спаситель (а это точно был Дедко) какой-то фантом, оживший языческий идол. Художник уверил себя, что Дедко всего лишь отшельник, поселившийся в этих краях с давних пор.
А много ли надо местным старушкам, чтобы обожествить странного, почти призрачного типа, шатающегося по ночам под окнами деревенских изб и вышагивающего по болотной трясине аки посуху?
В этом не было ничего необычного – за многие годы Дедко изучил топи, как свои пять пальцев, и знал все скрытые от непосвященного глаза болотные тропки. А приношения, которые старушки оставляли идолу, он с благодарностью забирал.
Жить в полном единении с природой, это, конечно, круто, но и отшельнику иногда хочется съесть чего-нибудь сладенького, да и домашние лепешки неплохо разнообразят его скудный стол.
– С чем пожаловал, милай? – спросила Ожега, царапнув острым взглядом по бледному лицу художника.
– Вот… это вам, – сказал он, протягивая ведунье узелок с харчами, который дал ему Беляй.
Хорошо, что Олег, зная, куда идет, упаковал его в полиэтиленовый пакет. А еще повезло, что узел с дарами для Ожеги он обронил на тропе, не потащил за собой в трясину. Иначе сейчас мед ели бы водяные и лешие, запивая его молоком и заедая свежеиспеченным караваем.
– Благодарствуем, – ответила Ожега, и приняла узелок с таким видом, словно Олег преподнес ей, по меньшей мере, драгоценный сосуд.
Художник смущенно улыбнулся.
На некоторое время в избе воцарилась тишина. Только сверчок где-то в углу пробовал настроить свою скрипку, но ее звучание оставляло желать лучшего.
– Сегодня я не ждала тебя… – наконец молвила Ожега, глядя на Олега каким-то отсутствующим взглядом.
«Сегодня! – мысленно воскликнул художник. – Выходит, что я на поводке? Вот влип… Фантасмагория. Если посмотреть на ситуацию со стороны, то она просто абсурдная, дикая, и вообще находится за пределами здравого смысла. А может, плюнуть на все и откланяться? Пока не поздно. На кой ляд мне бредни этой столетней грымзы? Скажи мне кудесник, любимец богов… бред! Что я хочу узнать? Когда дуба врежу? Мне это не нужно и неинтересно. И никому не нужно. Когда придет хромая, тогда и придет. Все там будем…»
– Верно, Мары[19] бояться не надо, – вдруг сказала Ожега. – Она приносит человеку покой. Страшны нави[20]. А они уже вьются над тобою.
Олег невольно вздрогнул. «Она что, умеет читать мысли?!» – подумал он в сильном смятении. Олег был достаточно образован и начитан, чтобы разбираться в славянской мифологии.
«Причем тут нави? – продолжал он размышлять в лихорадочном темпе. – И почему это им вздумалось барражировать над моей бедной головушкой? Им что, делать больше нечего, как изгаляться над бедным художником? И вообще – какого хрена?!»
– И это все, что вы можете мне сказать? – спросил он резко, с вызовом. – Тогда я пойду обратно. Стоило ли огород городить ради того, чтобы в очередной раз услышать общеизвестные сентенции и поприсутствовать на сеансе угадывания мыслей? Этого добра и в городе хватает. Там столько болтунов-чревовещателей и шарлатанов-экстрасенсов развелось, что для них уже нужно создавать отдельный рекламный листок, так как в обычных информационных изданиях для их рекламы места не хватает. Рад был с вами познакомиться. Приходите в гости к Беляю, чайку попьем, погутарим… о том, о сем. Он будет рад. И я тоже.
– Как раз этот огород просто необходимо городить… Хельги, – спокойно ответила Ожега, будто и не заметив некоторой взвинченности в поведении художника.
Олег решил, что ослышался:
– Как… как вы сказали?!
– Я назвала твое настоящее имя.
– Настоящее…
Художник оцепенел. Этим именем его называл только один человек во всем мире – родной дед.
При крещении Олег был записан в святцах под двойным именем – как Олег и как Хельги. Но это он узнал, будучи уже взрослым; как и то, что имя Олег происходит от немецко-скандинавского имени Хельги.
Дед сделал запись тайно, не поставив в известность даже родителей внука. (То же самое он когда-то проделал и со своим сыном, отцом Олега; на самом деле отца звали не Илья, а Элиас). Сам Олег тоже понятия не имел, что он наречен еще и иностранным именем до тех пор, пока дед не стал обучать его мастерству художника.
Мальчик, которому, в общем-то, было все равно, как его называют, долго считал, что Хельги – это просто ласкательное прозвище и никакого отношения к их семье не имеет. Пока однажды ему не попалась на глаза старая фотография, на которой были изображены прапрадед и его жена.
О прапрадеде в семье мало что было известно. Его жизнь – это сплошная тайна. Все знали только то, что он долго был холостяком, много путешествовал по миру, и, несмотря на юные годы, успел повоевать в Америке, когда там шла гражданская война. (Правда, неизвестно, на чьей стороне – южан или северян).
Потом прапрадед поступил на службу к британскому монарху, участвовал в многочисленных сражениях, получил большой чин и кучу орденов, затем (неизвестно, почему) переметнулся к французам; там он убил на дуэли какую-то важную шишку (может даже генерала), и бежал в Россию, где и поселился, приняв российское подданство.
Наверное, он совершил этот поступок не от большой любви к новой родине, а чтобы спасти свою бесшабашную жизнь бретера и авантюриста от преследований то ли французского, то ли британского, то ли обоих правительств сразу.
Правда, перед этим прапрадед, которому к тому времени стукнуло уже немало лет, успел жениться на двадцатилетней девушке по имени Луиза. Она была дворянских кровей из добропорядочной семьи немецких бюргеров[21].
Семейная легенда гласит, что прапрадед окрутил будущую жену лихим гусарским наскоком – всего за один день влюбил в себя невинную прелестницу, попросил ее руки у родителей и обвенчался.
Свадьба, увы, не состоялась, потому что ему пришлось срочно уносить ноги от своих недоброжелателей. Жених и невеста едва не на ходу вскочили в дилижанс, где дружно сплели своим попутчикам какую-то душещипательную амурную историйку (похоже, чистая и непорочная Луиза оказалась под стать ветреному суженому), и те устроили им свадебный пир в каком-то безызвестном яме[22], где им прислуживал за столом станционный смотритель.
Приехав в Россию, прапрадед срочно поменял свою фамилию на фамилию жены и стал Радловым. Наверное, он чересчур много нагрешил, и таким образом решил спрятать концы в воду.
Фотография супружеской четы Радловых, которую нечаянно нашел Олег, была наклеена на плотный картон, а внизу находилась подпись золотым тиснением – в углу картонной рамки фирменный знак фотоателье и имя фотографа «Karl Bulla» (мелким шрифтом), а имена изображенных на снимке – «Helge und Luise Radloff» – более крупным шрифтом с лихими завитушками.
Так Олег и узнал, что получил свое второе имя в честь прапрадеда.
– Откуда вам известно это имя? – опомнившись, требовательно спросил Олег.
– А каким образом ты определяешь, где и сколько нужно положить той или иной краски на холст, чтобы написанное тобой полотно было не мазней, а картиной?
– Понятно, – буркнул Олег. – Кто на что учился…
– Верно. Именно так.
Несмотря на архаический вид и весьма преклонные годы, старуха говорила вполне грамотно, почти по-современному, в отличие от Беляя.
«Может, это какая-нибудь ученая дама, которая ушла в отшельничество? – подумал Олег. – А что, вполне возможно. Обнаружила у себя нестандартные экстрасенсорные способности и предпочла удалиться от мира в глухомань. Такие случаи бывали. Почему не в православный монастырь? А потому, что ее дар по церковным канонам попахивает серой. Он не от Бога, а от дьявола. Интересно, сейчас мои мысли она прочитала?».
Он украдкой посмотрел на Ожегу. Но, похоже, в данный момент ей было не до чтения мыслей.
Она усердно орудовала пестом, растирая в ступке какие-то снадобья в порошок. Работала Ожега сосредоточенно, хмуря густые, сросшиеся у переносицы брови, при этом что-то тихо и напевно бормоча себе под нос.
Ожега совершенно не обращала внимания на Олега. Но он был не в претензии. Каким-то образом художник сообразил, что она готовится к сеансу ясновидения. А иначе, зачем старый прохиндей Беляй так настаивал, чтобы Олег обязательно пообщался с ведуньей.
– И долго мне так сидеть? – наконец не выдержал Олег чересчур затянувшейся паузы.
Ответом ему было молчание. Старуха продолжала свои манипуляции, совершенно не обращая внимания на художника.
Ему очень хотелось как можно быстрее покинуть эту избушку на курьих ножках. Он вдруг увидел себя как бы со стороны, глазами другого человека.
«Что делает вполне современный горожанин, не сильно обремененный предрассудками, в жилище отшельницы, возможно, полусумасшедшей? – вопрошал незнакомец. – Он хочет узнать свою судьбу… Какая чушь! Это по определению невозможно. Наверное, этот глупый малый не знает, что судьба человека на коленях богов. Так говорили древние. Ее можно в любой момент стряхнуть с колен, как пыль, и тогда любые предсказания окажутся всего лишь набором пустых, ничего не значащих фраз, сотрясением воздуха в колбе…»
Олег попытался освободиться от наваждения, но не смог. Его второе «эго» – если это было оно – продолжало с циничным напором:
«Кому ты поверил, чудак? Старому пердуну, у которого с годами поехала крыша, и он впал в язычество. Еще бы не впасть. Тут в округе верст на двести нет ни одной церквушки. Вот бабки-дедки и создали свою мафию, сообразуясь с древними верованиями, в которых человек неразрывно связан с природой и ее тайными силами. Вполне естественный процесс. Посидишь в глухомани лет, эдак, пятьдесят, конфуцианцем станешь, даже не зная основ учения мудрого китайца Конфуция…»
– Теперь я знаю, что ты пришел ко мне с чистым сердцем и добрыми помыслами, – вдруг нарушила сильно затянувшуюся молчанку Ожега. – Твоя душа – как чистый бумажный лист. Но на нем вскоре могут появиться письмена, начертанные кровью. Берегись неведомого писца, он уже приготовил перо.
– И это… это все?!
«Господи, что за ахинею она несет?! – с отчаянием подумал Олег. – И вообще – почему я сюда пришел и зачем мне все это надо?!»
– Нет. Это не гадание, а всего лишь прелюдия, милай, – ответила Ожега и попыталась улыбнуться, но улыбка у нее вышла какая-то не натуральная, а вымученная. – Для того, чтобы ведать судьбу человека, требуется его согласие. А ты пока не готов к этому. Нет в тебе веры.
– Вы правы – я вам не верю, – угрюмо сказал художник. – Хотя вы уже и доказали, что в своем деле кое-что смыслите. Кстати, перед гаданием, насколько мне известно, нужно «позолотить ручку». К сожалению, денег у меня немного, да и те не наши, а зарубежные. Беляй, к примеру, отказался их брать.
– Значит, внутренне ты согласен на то, чтобы я обратилась к берегиням[23], – с удовлетворением констатировала Ожега. – Только они могут расплести узелки твоей судьбы, пользуясь подсказкой Гамаюна[24]. А что касается денег… – Она подошла к сундуку, открыла его, достала оттуда ларец – такой же древний, как и сам сундук – и поставила его на стол перед художником. – Смотри, – сказала Ожега, открывая крышку ларца.
Олег невольно охнул. Ларец почти доверху был заполнен золотыми монетами! Там были и царские червонцы, и чешские дукаты, и польские талеры, и даже монеты неведомых стран, скорее всего, арабских, если судить по надписям.
– Нужны ли мне твои деньги? – не без иронии задала риторический вопрос старуха и вернула ларец обратно в сундук.
«Откуда?…» – хотел было спросить Олег, но тут же прикусил язык. Понятно, откуда. Значит, Беляй не врал, сокровища и впрямь существуют. Если и не Бонапарта, то кого-то другого, может, клад богатого купчишки или хитника с большой дороги, в царские времена грабившего проезжих, а денежки прятавшего в самой глухомани.
И самому Олегу не блазнилось – под камнем и впрямь лежали золотые.
Похоже, Ожега нашла клад… Ларец даже на первый взгляд тянет не меньше, чем на миллион долларов. Это же надо – бабуля оказалась болотным «олигархом». Если потрусить все деревни области, то даже в этом случае вряд ли наберется столько денег, как у этой старой болотной совы.
Олег нервно хихикнул – это получилось неожиданно и глупо, помимо его воли, – и спросил, прищурив глаза:
– А вы не боитесь, что я могу оказаться очень нехорошим человеком? Денежки-то большие…
Ожега ответила ему снисходительным взглядом. И молвила:
– Я уже старая, мне давно пора на покой. Но ты не из тех, кто способен взять такой большой грех на душу. Да и деньги эти заговорены. От них будет тебе большая беда. Хочешь – верь, хочешь – нет.
Олег смутился.
– Да ладно, это я так… сдуру.
– Вот и поговорили, – с удовлетворением констатировала Ожега; и тут же посуровела, впилась острым взглядом в лицо художника. – А теперь ответь мне – ты готов?
– Надо ли?
– Надо, милай, надо. Уж поверь мне. Ткань судьбы плетется причудливо, нити перепутаны, и нередко какой-то пустяк, какой-то малозаметный узелок, может оказаться весьма важной, возможно, опасной вехой на жизненном пути. Но хуже всего, если человек оказывается игрушкой богов. Тогда ему нужно просто смириться со своей участью и ждать, пока высшим силам не наскучит играть с нитями, на которых подвешена человеческая жизнь.
Ожега немного помедлила и добавила не без иронии:
– Что касается лично тебя, то неужели ты продолжаешь думать, что попал ко мне по воле слепого случая?
– Уже вижу, что случаем тут и не пахнет, – хмуро пробурчал Олег. – Меня привели к вам, что называется, за рога. Я ведь не совсем тупой, кое в чем разбираюсь… Кто это сделал, как это у него получилось и, главное, зачем – сие другой вопрос. Возможно, позже я найду на него ответ. Хотя… не знаю. Не уверен. Короче говоря, я в вашей власти. Отступать мне некуда и незачем. Чему быть, того не миновать. Внутренне я уже подготовился.
– Да… так оно и есть. Ты верно оценил ситуацию. И еще одно: не будь твоя судьба тесно переплетена с судьбами многих людей, ты сюда не ступил бы и ногой. Ты как раз и есть узелок, к которому привязаны нити других судеб. – Старуха высыпала из ступки на свою заскорузлую сухую ладонь бурый порошок и бросила его в котел. – Что ж, начнем…
Она принялась что-то бубнить, делая руками над котлом магические пассы.
Поначалу ничего не происходило. Олег немного скептически смотрел на старуху и мысленно представлял, что будет дальше: она набегается вокруг котла, устанет, сядет за стол и начнет ему баки забивать всякой мистической чепухой. Ему уже приходилось слышать от друзей, как работают городские гадалки и маги разных «мастей».
Конечно, для слабонервных и подверженных душевным заболеваниям обстановка в избушке была бы шоком. Для полноты картины не хватало лишь змеи, совы и ручной крысы. Но Олег почти не сомневался, что эти обязательные атрибуты ведуньи должны быть где-то поблизости.
От этой мысли он тревожно оглянулся и на всякий случай подобрал ноги; вдруг где-то неподалеку ползает гадюка. В болотах этих тварей хватает. Цапнет за лодыжку – и привет. Несчастный случай на пленэре…
И тут неожиданно начало темнеть. Уголья под котлом загорелись ярче, в воздухе зароились миниатюрные – размером с пылинку – светлячки, и резкий незнакомый запах, как у нашатыря, но покруче, шибанул в нос, мгновенно выдавив из глаз слезу.
Олегу показалось, что над избушкой, над самой ее крышей, летает огромная птица, словно примеряясь пойти на посадку. Он почувствовал, что тело начало неметь, как под наркозом, а язык стал непослушным и большим, словно бревно.
Художник попытался крикнуть, – от испуга – но из горла послышалось лишь сипение. А дальше Олег и вовсе перестал что-либо соображать, потому что над котлом вдруг зароились какие-то тени.
Вскоре они начали уплотняться, и в конечном итоге превратились в отвратительных призрачных чудовищ, затеявших драку из-за порошка, который ведунья методично, горстями, сыпала в котел. Они подхватывали крупинки на лету – точь-в-точь как морские чайки, когда кормишь их огрызками хлеба с палубы корабля.
Олег, чувствуя, что начинает терять сознание, ухватился руками за стол. Перед глазами все плыло, кружилось; ему показалось, что Ожега вдруг уменьшилась до размера Дюймовочки и отдалилась от него вместе со своей избой на огромной расстояние. А он сам очутился в космической пустоте.
Внеземное пространство было наполнено чьим-то грохочущим голосом, который что-то медленно и размеренно говорил; нет, не говорил – вещал, как священник из амвона. Но что именно, Олег понять не мог, хотя откуда-то знал: придет время, и он все вспомнит.
«Господи, это ты?!» – мысленно возопил потрясенный до глубины души художник. Ответом ему был удар грома, после которого Олег перестал адекватно реагировать на происходящее.
Птица над избой ведуньи по-прежнему взмахивала своими громадными крыльями, и буря, поднявшаяся над болотом, ломала тонкие деревца и выплескивала на сухой берег зловонную жижу…
Глава 8
– Ну, силен ты поспать, паря! – сказал Беляй, ставя на стол кувшин с молоком. – Вона скоки на часах. Ужо обед, а мы ишшо и не завтракали. Вставай, лежебока. Поди, проголодалси?
Настенные часы у Беляя явно были дореволюционными: с гирями, кукушкой, которая давно умолкла и лишь уныло выглядывала через приоткрытое окошко и ржавым циферблатом, на котором цифры только угадывались. К гирям был подвешен дополнительный груз в виде маленького утюжка (который нагревался, если поставить его на плиту) эпохи военного коммунизма, и сломанного амбарного замка.
Это чтобы механизм ходиков, изношенный донельзя, все же продолжал выполнять свою функцию, пусть и со скрипом.
Время на часах, как приметил Олег, Беляй выставлял по солнцу – на глазок. Впрочем, оно ему и не нужно было. Час сюда, час туда – какая разница?
В этой выморочной деревеньке время застыло, остановилось, и лишь тиканье маятника часов подсказывало, что в окружающем мире все-таки происходят какие-то изменения.
Олег посмотрел на часы, мысленно расчертив циферблат на секторы, и определил, что время и впрямь близится к обеду; малая стрелка ходиков неприкаянно маялась где-то в районе цифры «11», а большая уже почти догнала свою товарку.
– Да… кгм!… не без этого, – ответил Олег и встал на ровные ноги.
Тут его немного повело, и он сумел сохранить равновесие, лишь опершись о стену. Беляй бросил на него заинтересованный взгляд, но промолчал.
Олег вышел во двор и умылся из дюралевого умывальника. При этом он невесело ухмыльнулся: хорошо, что в деревне нет добытчиков цветных металлов, всегда страдающих похмельным синдромом. Иначе этот умывальник уже давно был бы сдан в приемный пункт металлолома.
Кроме молока, Беляй поставил плошку с медом и положил еще горячий свежеиспеченный каравай.
Настенные часы у Беляя явно были дореволюционными: с гирями, кукушкой, которая давно умолкла и лишь уныло выглядывала через приоткрытое окошко и ржавым циферблатом, на котором цифры только угадывались. К гирям был подвешен дополнительный груз в виде маленького утюжка (который нагревался, если поставить его на плиту) эпохи военного коммунизма, и сломанного амбарного замка.
Это чтобы механизм ходиков, изношенный донельзя, все же продолжал выполнять свою функцию, пусть и со скрипом.
Время на часах, как приметил Олег, Беляй выставлял по солнцу – на глазок. Впрочем, оно ему и не нужно было. Час сюда, час туда – какая разница?
В этой выморочной деревеньке время застыло, остановилось, и лишь тиканье маятника часов подсказывало, что в окружающем мире все-таки происходят какие-то изменения.
Олег посмотрел на часы, мысленно расчертив циферблат на секторы, и определил, что время и впрямь близится к обеду; малая стрелка ходиков неприкаянно маялась где-то в районе цифры «11», а большая уже почти догнала свою товарку.
– Да… кгм!… не без этого, – ответил Олег и встал на ровные ноги.
Тут его немного повело, и он сумел сохранить равновесие, лишь опершись о стену. Беляй бросил на него заинтересованный взгляд, но промолчал.
Олег вышел во двор и умылся из дюралевого умывальника. При этом он невесело ухмыльнулся: хорошо, что в деревне нет добытчиков цветных металлов, всегда страдающих похмельным синдромом. Иначе этот умывальник уже давно был бы сдан в приемный пункт металлолома.
Кроме молока, Беляй поставил плошку с медом и положил еще горячий свежеиспеченный каравай.