Гладкий Виталий Дмитриевич. Последний герой

   – Нас здесь оставят навсегда, – тихо сказала девушка. – Всех.
   – Не понял… Как это – всех?
   – Обещанные деньги и квартиры тем, кто выживет, – это сказки про белого бычка. Я не знаю, что задумал тот, кто приказал доставить нас на остров, но понятно, что только не благотворительный эксперимент.
   – Брось… – Гараня ухмыльнулся. – Что для богатея, который купил этот остров, какие-то жалкие гроши? Это для нас тысяча рублей как миллион.
   – Такие люди зря деньгами не сорят. Они за копейку, которая не может принести прибыль, удавятся. Уж я-то знаю.
   – Слушай, перестань! – рассердился Гараня. – Тут и так тошно, а ты со своими пророчествами суетишься. Желай они нам смерти, мы уже давно пошли бы акулам на корм. Кто мы для этого босса? Правильно – букашки. На кой ляд ему врать? Проще было оставить нас на острове без лишнего базара – и все дела. Живите как хотите. Выкарабкаетесь – может быть, отвезем вас домой; нет – царство вам небесное.
   – Ну, не знаю… – Девушка все еще сомневалась. – У меня предчувствие…
   – У всех предчувствие. Я и сам до дембеля, скорее всего, хрен дотяну. Это если как на духу. Без водки мне тут точно хана. Твою подругу вон как колотило, а когда у меня иссякнет бутылка, тогда и посмотришь, что будет со мной.
   – Она не моя подруга.
   – Это я к слову. Так что держись до последнего. Вдруг повезет именно тебе.
   – Как же… повезет… – Блондинка лихо, по-мальчишески, сплюнула. – Мое везение еще не родилось.
   – Еще раз плюнь, но теперь уже через плечо. Кто может знать свою судьбу? Верно – никто. Потому не сотрясай воздух глупыми словами. Это чтобы они не срикошетили и не вернулись к тебе обратно…
   Девушка умолкла, села на песок, нахмурила брови и о чем-то задумалась. Гараня, наблюдавший за блондинкой исподтишка, невольно удивился разительной перемене, которая произошла с ее свежим, юным лицом. Оно вдруг состарилось на добрый десяток лет.

Глава 7

   Фиалка выбрала себе вещь совершенно инстинктивно. Ей приглянулась небольшая пластмассовая коробочка с набором иголок и ниток.
   Наверное, на выбор повлияла ее бывшая профессия – еще в школе Фиалка получила корочки, где черным по белому было написано, что она – швея-мотористка третьего разряда.
   Фиалка даже успела поработать на швейной фабрике почти полгода, пока предприятие не обанкротилось. Оставшись без работы и практически без средств к существованию, она какое-то время перебивалась случайными заработками, пока на глаза ей не попалось объявление в газете о наборе девушек для работы за границей в качестве домработниц и нянь.
   Конкурс она прошла с первого захода, формальности были улажены на удивление быстро, и вскоре Фиалка очутилась в Турции. Там у нее забрали заграничный паспорт, долго куда-то везли и определили… в бордель. Оказалось, что турки (и не только) просто обожают блондинок…
   От природы Фиалка была девушкой живой и смекалистой. Она не стала, как некоторые ее подруги по несчастью, качать права или пытаться бежать. Это было опасно и бессмысленно – со строптивицами и беглянками расправлялись жестоко и беспощадно.
   Но Фиалка не собиралась мириться с той ситуацией, в которую попала. Она ждала своего часа ровно четыре месяца. И дождалась. Правда, для этого ей пришлось провести некоторую подготовку.
   Фиалка начала усиленно изучать турецкий язык: на это времени у нее хватало. Она никогда так не зубрила, даже в начальной школе, когда еще была пай-девочкой. Через два месяца она уже могла кое-как изъясняться по-турецки и даже читать через пень-колоду – правда, периодику.
   Ей повезло. Ей здорово повезло. Однажды в бордель заглянул немец-турист, который был охоч до славянок.
   Похоже, его дед, гитлеровский солдат или офицер, так и остался лежать где-нибудь под Смоленском в общей могиле. А потому его бритоголовый внук начал мстить… русским девкам.
   Мстил он за деда по-своему. Когда прыщавый ариец уснул, на Фиалке не было живого места. Он так ее измочалил, что девушка едва двигалась. Наверное, немец немало заплатил хозяину борделя, который очень не любил, когда клиенты портили живой товар.
   Как поняла Фиалка, этот юный извращенец и садист хорошо говорил по-турецки, потому что в карманах его одежды она наконец обнаружила то, что давно искала, – карту Стамбула на турецком языке. Оказалось, ее привезли в древнюю столицу Османской империи – об этом ей никто не говорил.
   Впрочем, с русскими и украинскими проститутками турки обращались как с бессловесным быдлом. Практически никто из обслуживающего персонала не снисходил до бесед с ними.
   Фиалка думала недолго. Она связала две простыни и портьеры, соорудив импровизированный канат, и спустилась на мостовую – ее «келья» находилась на третьем этаже.
   Чтобы немец не проснулся и не поднял шум раньше времени – он заплатил за целую ночь, – Фиалка сначала с наслаждением шандарахнула его по башке пепельницей, а затем связала. Денег в кошельке немца оказалось немного, около тысячи евро. Фиалка прикарманила их без зазрения совести – рисковать так рисковать. Теперь назад ей пути уже не "было…
   Она быстро разобралась с помощью карты, где находится российское консульство. Фиалка шла к нему полночи, с трудом разбирая названия улиц на табличках, нередко проржавевших до основания.
   А утром, представившись туристкой, потерявшей документы, она наконец попала туда, куда нужно… После возвращения на родину Фиалка почти год мыкалась без работы и влезла в большие долги. В конце концов ей не осталось ничего другого, как заняться уже знакомым ремеслом – она снова пошла на панель. Фиалку умыкнули предельно просто: вечером к ней подъехало шикарное авто, о цене договорились быстро, и спустя час она очутилась за городом, в дачном поселке. Господин, который ее привез, куда-то исчез, оставив Фиалку наедине с двумя лбами, которые попользовались ею как хотели.
   Фиалка все выдержала безропотно. Что поделаешь – такая «профессия»… Потом ее, правда, хорошо накормили и даже угостили шампанским.
   Фиалка сразу почуяла, что ситуация пахнет скверно, и, мило улыбаясь своим «ухажерам», лихорадочно соображала, как ей дать деру. Черт с ним, с этим заработком…
   После ужина ее отвели в комнату на втором этаже дачи и заперли. Наученная горьким турецким опытом, Фиалка долго раздумывать не стала. Ближе к утру она потихоньку открыла окно, спрыгнула вниз (благо там был не камень, а мягкий газон) и рванула изо всех сил куда глаза глядят – лишь бы подальше от нехорошей дачи.
   Бежала она недолго: сзади раздался чей-то язвительный смех, затем в спину будто вогнали занозу и тут же послышался тихий хлопок. Сделав по инерции несколько шагов, Фиалка споткнулась и упала.
   Подняться она так и не смогла: в тело неожиданно вступила слабость, как после тяжелой болезни, закружилась голова и глаза начали закрываться сами собой.
   Последнее, что увидела Фиалка перед тем, как забыться в беспамятстве, была оскаленная пасть ротвейлера, с которой капала слюна, и его налитые злобой глаза. Еще дальше, над псом, высились два столба. Огромное тело увенчивала стриженая башка. Толстые губы щербатого рта были растянуты в злорадной улыбке до ушей.
   Очнулась она уже на катере. Едва открыв глаза, Фиалка поняла, что на этот раз она влипла по-крупному. Поняла – и в полной безнадеге заплакала.

Глава 8

   Тропическую сиесту нарушил вор. Он был голодный и злой.
   От него не укрылось, что бомж, прихватив свой рюкзак, исчез в зарослях. «Туда тебе, чмо чаморошное, и дорога, – подумал он с мстительной радостью. – Может, нам повезет, и тебя там крокодил схавает… или еще какая-нибудь зверюга. На хрен нам лишний рот, прицепленный к доходяге, которому придется помогать ногами шевелить?»
   Вор подобрал один из оставшихся кокосовых орехов, отрубил верхушку и выпил светлую сладкую жидкость, которая почему-то называлась молоком. «Компот… – еще больше наливаясь злостью, подумал вор. – На нем долго не протянешь. Мясца бы…»
   Он даже застонал от вожделения, представив на миг жаркое и картошку фри на большом керамическом блюде. А по краям чтобы зеленый горошек, листик петрушки и малосольный огурчик. А рядом с блюдом, на белоснежной скатерти, – запотевший графин с ледяной водкой.
   Видение стало настолько реальным, что вор даже почуял аромат горячего мяса. От этого его желудок, не привычный к долгому воздержанию от пищи, совсем взбунтовался. Пытаясь массажем живота унять желудочный спазм, вор рявкнул:
   – Подъем, братва неумытая! Будем ужин готовить.
   – Ужин под ногами валяется, – недовольно сказал Гараня, показывая на орехи.
   – Сам ешь эту зеленку, – отрезал вор. – А мы сварим кашу.
   – Было бы на чем… – буркнул Гараня. И сокрушенно покачал головой, глядя на испорченные спички, которые все-таки разложили для просушки на бревне; это сделал бомж.
   – Что бы вы без меня делали, – с торжеством сказал вор, доставая из кармана зажигалку. – Учитесь, серые, как надо жить.
   – Где взял? – радостно оживился Гараня.
   – Купил на здешнем толчке… – Вор ехидно ухмыльнулся. – Тебе какая разница? Поднимай народ и дуй за дровами. Только берите посуше. А я тут пока сооружу костерок…
   Кроша все еще лежала в беспамятстве – а может, спала, обессиленная ломкой, – поэтому ее тревожить не стали. За дровами пошли трое: Гараня, Фиалка и четвертый мужчина (ему было не больше тридцати лет), который отличался молчаливостью.
   За все время пребывания на острове он не сказал ни слова. Мало того, он вообще сторонился своих товарищей по несчастью. Казалось, что мужчина пребывает в абсолютном ступоре.
   Он был круглолиц, кудряв, хорошо упитан и очень симпатичен. Похоже, он не бедствовал, потому что его немного помятая одежда была отменного качества и стоила немалых денег. Вор это сразу же отметил – благодаря своей «профессии» он хорошо разбирался в вещах.
   Кроме того, на шее «барашка», как не без задней мысли прозвал мужчину про себя все тот же вор, висел на золотой цепочке крест из того же драгоценного металла. Это обстоятельство пришлось вору по душе. Деньги и квартира, обещанные боссом тому, кто выживет, – это, конечно, хорошо, но и золото будет не лишним.
   Вор прикинул, сколько можно выручить за цепочку и крест, даже если толкнуть рыжье барыге. Он прищурился от удовольствия, как кот на завалинке, – сумма получалась вполне приличная.
   А в том, что «барашек» не доживет до дембеля, вор не сомневался. В отличие от остальных, которые не были избалованы жизнью, этот пухленький смазливый херувимчик, похоже, еще не знал, почем фунт лиха…
   Гараня вступил в заросли с тревожным чувством. Он не знал местности, и ему казалось, что за каждым древесным стволом их поджидает неведомая опасность.
   – Вы далеко не расходитесь, – предупредил он свою команду. – И побольше шумите. Зверь не любит человека и боится. – Это утверждение ему самому показалось несколько спорным, но он должен был как-то подбодрить своих товарищей. – А еще возьмите длинные палки, – добавил он, – и бейте по кустам впереди себя. Вдруг там змея…
   Вырезав себе по дубинке, они продолжили путь. Сухостоя почему-то не наблюдалось, и Гараня уже начал отчаиваться, когда им, наконец, попалась поляна, которая была сплошь завалена упавшими деревьями.
   Похоже, здесь поработал ураган, подумал обрадованный Гараня. И давно, потому что ветки деревьев уже были сухими. Теперь дров им хватит до новых веников…
   Когда они вернулись, нагруженные связками хвороста, вор уже успел разжечь огонь. Он натаскал камней, соорудил примитивный очаг, а сверху водрузил котел, в котором грелись остатки пресной воды. Горючим материалом ему послужили мелкие стружки и щепки; вор настрогал их своим мачете с бревна.
   – Вас только за смертью посылать, – бурчал он, подкладывая дрова в огонь. – Скоро стемнеет, а мы еще не жрамши.
   – Ну ты и проглот, – неодобрительно сказал Гараня. – Рис нужно экономить. Мы должны как можно быстрее перейти на подножный корм. Иначе нам не выжить.
   – Ты, конечно, выживешь… жлобяра, – с завистью ответил вор. – Благо у тебя есть допинг. Захапал шкалик шнапсу – и радуешься.
   – Каждый из нас выбирал то, что хотел. Я эту бутылку у тебя не отнимал.
   – Еще чего… – Вор насупился. – Я не таким, как ты, фраерам, рога обламывал.
   – Не хвались, на рать идучи, – спокойно парировал Гараня выпад вора.
   – Что, шибко грамотный? – угрожающе прищурился вор.
   – Конечно. В школе учился. А ты небось в других местах азбуку изучал?
   Гараня себя не узнавал. Вор заводил его с полуоборота.
   Он понимал, что в такой ситуации нужно упрятать свое «я» куда подальше, но ничего не мог с собой поделать. Похоже, ко всему прочему, начало действовать еще и похмелье.
   Гараня только огромным усилием воли преодолевал искушение приложиться к бутылке и сделать несколько глотков. Увы, виски постепенно убывало, и он с содроганием и непонятной злостью думал о той минуте, когда бутылка покажет дно.
   – На что намекаешь, доходяга?!
   Вор подступил вплотную к Гаране и угрожающе выпятил узкую грудь.
   – Я не намекаю, – спокойно ответил Гараня. – Я спрашиваю.
   – За такие вопросы… – начал вор и осекся.
   И он, и остальные отшельники явственно услышали, как кто-то – человек или крупный зверь – ломится к ним через заросли.
   Испугались все, что и неудивительно. Ведь мачете – чересчур слабое оружие. Особенно в руках тех, кто не имеет понятия, как с ним обращаться.
   А кудрявый «херувим» вообще оцепенел, превратившись в одушевленный столб. Его молчаливость объяснялась только одним – все это время он пребывал в состоянии вялотекущего ужаса, который напрочь замкнул голосовые связки и очистил голову до космической пустоты.
   Он принадлежал к тому типу людей, которые покорно сдаются на милость судьбы и умирают задолго до своей смерти, даже не помышляя о сопротивлении.

Глава 9

   Кому взбрело в голову – отцу или матери – назвать его Люцианом, он так и не узнал. Престарелые родители, рафинированные интеллигенты, померли раньше, чем он начал задаваться таким вопросом. С десяти лет его воспитывала одинокая тетка, младшая сестра матери, отличающаяся пуританскими взглядами на жизнь.
   Еще в школе имя приобрело множественность. Как только его не называли: Люцик, Лютик, Лука, Лукьян, Люк, Лучано, Люсьен…
   В общем, одноклассники изощрялись кто во что горазд. Тем более, что он, будучи от природы смирным, а затем и благовоспитанным мальчиком, никогда не снисходил до мальчишеских разборок с применением силы.
   В конце концов он просто возненавидел своих усопших родителей. Однажды в отчаянии он даже попытался изменить имя в официальном порядке. Но из этой затеи ничего не вышло. Нужны были деньги, а их-то как раз и не хватало.
   Первый раз Люциан, которого дома звали Лютиком, надел на себя женские одежды в шестом классе – когда властно зазвучал голос плоти. Натянув на себя теткины шмотки – лифчик, трусики и прозрачную комбинацию – и посмотревшись в зеркало, он вдруг почувствовал, что с ним творится нечто непонятное.
   Ему вдруг стало хорошо; так хорошо, как никогда не было прежде. Томление в груди постепенно опустилось в низ живота, и испуганный от незнакомых ощущений Люциан впервые изведал самопроизвольный оргазм.
   Испуг прошел быстро, а на смену ему явилось отвращение. Он с яростью сорвал с себя теткино белье и выбросил в мусоропровод. В этот момент Лютик стыдился себя и ненавидел лютой ненавистью…
   Прошли годы. Люциан закончил институт и стал искусствоведом. Начались новые времена – продолжение перестройки, именуемое демократией. Лютик приобрел вальяжность, красноречие и даже некоторую известность. Несколько раз его даже показывали по Центральному телевидению.
   Теперь он жил один. Тетка умерла, оставив ему в наследство неухоженную квартиру родителей, которая ремонтировалась в последний раз лет двадцать назад, и четырех кошек.
   От них он избавился на следующий день после похорон. Люциан ненавидел кошачью семейку. Ему казалось, что их квартира пропитана запахами кошачьего дерьма.
   Но с теткой он боялся конфликтовать, а потому долгие годы терпел ее чудачества, никогда не упуская момента в отсутствие своей родственницы пнуть ногой кого-нибудь из ее любимцев.
   Кошки отвечали Лютику взаимной неприязнью. Эти твари не только больно царапали исподтишка голые ноги, когда он завтракал или ужинал на кухне, но еще и демонстративно гадили в его кабинете, стараясь оставлять свои кучки не где-нибудь в углу, а прямо возле письменного стола.
   Люциан просто вышвырнул кошек вон. Они были породистые и стоили немалых денег. Но мстительный Лютик хотел, чтобы вместо дорогого «Вискаса» кошки жрали отбросы на помойках. Когда была жива тетка, они даже «докторской» колбасой брезговали.
   Так он остался без родни и без домохозяйки, которая обстирывала его и готовила еду. Сие обстоятельство совсем выбило Лютика из колеи. Единственное, что он умел делать по хозяйству, так это жарить яичницу, и то она у него почти всегда подгорала.
   Люциан был видным парнем, а потому многие девушки хотели бы с ним встречаться. И даже с продолжением, вплоть до брачных уз. Но с некоторых пор он вообще стал равнодушным к женскому полу.
   Когда тетка отправилась на погост, Лютик снова начал примерять на себя ее одежду. Теперь стесняться было некого, и он часами бродил по квартире в женском платье, чувствуя какую-то приподнятость и легкость во всем теле.
   Увы, той приятности, что с ним случилась в первый раз, Люциан при помощи воображения и зеркала добиться больше не мог. Это его здорово угнетало, ведь в принципе он был вполне здоровым молодым человеком, правда, с некоторыми отклонениями. Всего лишь.
   Ночами, а в особенности утром Лютик не находил себе места на своей холостяцкой постели от желания, переполнявшего его чресла. Иногда он просто с ума сходил от разных эротических видений. Это было настолько невыносимо, что он бился в истерике и плакал навзрыд.
   Все случилось просто и легко. Он даже сам не ожидал, что так будет.
   Однажды его пригласили на какой-то междусобойчик артисты балета. Он иногда писал о них статьи в газеты. После сабантуя его зазвал домой один знакомый, который тоже был холостяком.
   Они здорово набрались, поэтому Люциан сначала не сообразил, к чему клонит его приятель. Ну а потом уже было поздно что-либо предпринимать…
   С артистом Лютик встречался больше года, пока тот к нему не охладел. Это стало большим ударом для Люциана. И не найди он спустя две недели после разрыва отношений с ветреным балеруном другого, более достойного партнера, все могло бы закончиться весьма печально. Люциан даже намеревался вскрыть вены…
   Время шло, и Люциан нес больше и больше залезал в долги. Раньше к его зарплате была хорошая добавка в виде теткиной персональной пенсии, а теперь тех мизерных грошей, что он получал, едва хватало на еду. Даже за квартиру заплатить было нечем; не на что было купить и билет на какое-нибудь престижное представление, не говоря уже про обновление гардероба.
   Совсем отчаявшийся Лютик как-то попросил совета у своего шефа, что ему делать дальше. (Он уже знал, что его шеф, мягко говоря, страдает целой обоймой сексуальных отклонений, в том числе и педофилией.)
   Тот долго смотрел на него оценивающим взглядом, задумчиво потирая холеной узкой рукой слегка припудренные щеки, а потом сказал: «Я познакомлю тебя с одним человеком. Только смотри не подведи меня…»
   Человек, которому шеф рекомендовал Лютика, был и впрямь золотым дном. Он платил за интимные услуги не скупясь, и вскоре Люциан зажил на широкую ногу. Он даже подумывал, а не купить ли ему подержанный импортный автомобиль подороже (у него был «фольксваген») – финансы позволяли.
   Но вскоре пришла беда: его любовника, важную шишку в каком-то госучреждении, расстрелял в подъезде собственного дома наемный убийца. Хорошо, что Люциан в тот день немного приболел и не пошел к нему на свидание. Иначе он как раз угодил бы под раздачу свинцового гороха.
   Накопления исчезали со скоростью тающего апрельского снега. И снова Лютик очутился на мели. Теперь на шефа надежд не было, так как тот угодил в сумасшедший дом – похоже, расплата за нетрадиционные сексуальные наклонности настигла его раньше, чем он думал.
   Помыкавшись без денег и без работы (когда не стало шефа, отдел Люциана упразднили), он наконец решился и дал объявление в газету. И пошел Луциа по рукам. Правда, теперь его в определенных кругах кликали Люсиком…
   Люсика взяли прямо из-под крутого клиента, которому без лишних слов прострелили голову из бесшумного пистолета. Обезумев от страха, он ждал, что и ему уготована такая же участь.
   Но его заставили одеться и куда-то повезли в закрытом фургоне. Ехали недолго. Когда прибыли на место, Люсик уже вообще ничего не соображал. Он превратился в безвольное и бессловесное существо, лишь внешне похожее на человека.
   Когда его вытаскивали из фургона, он лишь тупо мычал и пускал слюни. Похоже, его состояние беспокоило похитителей, потому что они, не стесняясь присутствия подопытного кролика в лице Люсика, вели разговоры о замене «объекта».
   Как должна была осуществиться эта «замена», Люсик понял даже в состоянии почти полной невменяемости. И сумел взять себя в руки. Он очень хотел жить…
   Его поистине титанические усилия не пропали даром. Это Люсик понял только тогда, когда очнулся на катере в компании таких же неудачников, как и он сам.
   Но ужас, поселившийся внутри после убийства его партнера по нетрадиционным любовным утехам, не оставил Люсика даже тогда, когда катер с боссом исчез за горизонтом.
   Люсик поступил во время выбора вещей точно так же, как и Кроша, – он взял первое, что попалось под руку. И только спустя какое-то время с удивлением обнаружил, что в качестве «приза» ему достался моток тонкой, но очень прочной бечевки, сплетенной из синтетических волокон.
   Зачем он ее взял?! Разве что для того, чтобы повеситься…
   Немного поломав голову над этим феноменом рассеянности и непрактичности, Люсик бросил бечевку на песок поближе к зарослям и сразу же вычистил из головы даже намек па воспоминание о своей непрактичности.
   Он снова погрузился в мрачную пучину страхам безысходности.

Глава 10

   Шум, производимый неизвестным существом, приближался. «Новые робинзоны» невольно сбились в кучу, с отчаянностью обреченных держа мачете наготове.
   Фиалка пыталась унять дрожь, но это ей плохо удавалось; Гараня для храбрости глотнул виски и, набычившись, крепко стиснул зубы; а вор лихорадочно соображал, что ему делать – держаться вместе со всеми или бежать к воде, чтобы отплыть подальше от берега.
   Он был уверен, что к ним подбирается хищник, – ведь босс говорил, что остров необитаем.
   Наконец совсем неподалеку от них зашевелились кусты, раздался треск сломанной ветки, потом послышалось хриплое дыхание, и на пляж из-за зеленого лиственного занавеса вывалился… Самусь!
   Он тащил за плечами туго набитый рюкзак и своей согбенной позой напоминал рабочего муравья, который несет добычу в муравейник. Самусь подошел к товарищам по несчастью, потерявшим дар речи, и с возгласом «хух!» бросил рюкзак на песок.
   – Вот… принес… – сказал он, радостно улыбаясь щербатым ртом. И, открыв верхний клапан рюкзака, принялся распускать завязки. – Проживем, братцы, – бубнил он с блаженной миной на лице. – Тут есть все – как в раю…
   Первым прорвало вора. На смену страху пришла злость, и он заорал:
   – Ты где бродишь, черт бы тебя побрал?!
   – Дак это, на разведку ходил… – смешался Самусь, сгибая плечи, но тут же снова возбужденно и радостно заговорил: – Здесь и куры есть… сам видел. Много. Большие такие…
   – Вот чудо в перьях, – сказал, успокаиваясь, вор. – Ладно, открывай свой сидор. Что там у тебя?
   Самусь, запустив руки внутрь рюкзака, достал две большие связки бананов.
   – Всего-то… – разочарованно протянул вор. – У меня эта зеленка уже поперек горла стоит.
   – А вы посмотрите, – блаженно ухмыляясь, ответил Самусь, жестом приглашая вора лично ознакомиться с содержимым рюкзака.
   Вор нагнулся и, нимало не колеблясь, сунул руку в рюкзак. И тут же с диким воплем выдернул ее обратно и начал отплясывать какой-то варварский танец, пытаясь избавиться от здоровенного краба, который вцепился в палец.
   – Помогите! – орал ничего не соображающий вор. – Ай! Ой!
   Наконец краб, разжав клешни, шлепнулся на песок, и вор, баюкая руку, принялся материть все подряд: и Самуся, и остров, и своих товарищей по несчастью, и бедного краба, который был виноват только в том, что действовал, повинуясь инстинкту.
   Гараня, глядя на прыжки и ужимки вора, неожиданно расхохотался. Он просто не мог сдержать смех, который буквально взрывал его изнутри. Все его страдания и тревоги неожиданно прорвались наружу в таком необычном для серьезной ситуации виде.
   Вскоре к хохочущему Гаране присоединилась Фиалка, а затем и Люсик; он хихикал в кулак, не открывая рта. Только Самусь, которого тоже распирал смех, старался быть серьезным и глядел на вора с наигранным состраданием и страхом – Самусь боялся, что вор изберет его козлом отпущения и надает по шее.
   – С-суки… – с ненавистью прошипел вор, засовывая в рот оцарапанный до крови палец. – Вы у меня посмеетесь. Погодите.