Страница:
Второй раз повторять приглашение не пришлось. Коськины мигом разобрали стулья, и уже через минуту наворачивали так, что за ушами трещало.
Зосима, глядя на них, лишь посмеивался и курил мои «городские». Отменный охотник, он всегда был сыт, даже в самые голодные годы. Его кормили лес и озера, а также неутомимые ноги.
Баба Федора, как и следовало ожидать, насытилась первой. Признаюсь, этого момента я ждал с нетерпением.
В отличие от Зосимы, бабку не могли остановить никакие соображения – ни морального, ни иного, даже мистического плана, попахивающие чертовщиной, – если ей попадалась на зубок какая-нибудь сногсшибательная новость.
В этом случае она действовала как некоторые наши беспринципные журналюги – сначала «жаренная» новость, которая принесет им славу и бабки, а там хоть потоп. Но их долгие годы учили, как стать полной сволочью, а баба Федора дошла до такой жизни самостоятельно.
Доверить ей секрет, даже если он может стоить кому-нибудь жизни, это все равно, что выйти на городской рынок и объявить его во всеуслышание. Бабка Федора (да и дед Никифор тоже) была как дуршлаг – сколько в него нальешь, столько и выльется.
И тем не менее, при всем том, костерить стариков нехорошими словами я просто не имею права. Доброта и отзывчивость деда Никифора и бабки Федоры намного превосходят их главный недостаток – чрезмерную болтливость.
– У нас тут новые люди появились… – забросил я крючок с наживкой, когда бабка Федора вытерла губы концом косынки, которой она прикрывала жидкие седые волосы.
Зосима посмотрел на меня с осуждением, вынул из пачки еще одну сигарету, встал и вышел на улицу – якобы покурить на свежем воздухе. Но я-то знал, по какой причине ему приспичило оставить нашу интересную компанию.
Не буди лихо…
Но меня будто тащили на невидимом аркане все дальше и дальше от тропы благоразумия, чтобы оставить на юру в самый неподходящий момент. Так уж устроен человек. Он просто не может не искать приключений на свое заднее место. Это у него в крови.
Одни бегом несут свои кровные (нередко последние) в разные мошеннические финансовые структуры типа приснопамятной «пирамиды» МММ, другие играют в казино по-крупному (и естественно проигрывают все до копейки), третьи, не имея на это никаких способностей, открывают бизнес, заложив все свое имущество, четвертые едут за рубеж по поддельным визам, где их якобы ждет манна небесная и дармовые деньги на тарелочке с голубой каемкой…
В общем, полный бред. Патология. И самое главное – никто ничему не учится. Даже собственный опыт, чаще всего отрицательный, в таких делах не указка. Не говоря уже о статьях в газетах и телевизионных шоу с разоблачением разных проходимцев и мошенников.
Так и я, битый, перебитый, ученый, переученный поддался голосу придурка, который, когда нужно его присутствие, спит, и хрен его вытащишь наружу, а когда не нужно – вот он уже здесь, нарисовался в полной красе, выкидывает коленца.
Ну почему, почему я не последовал примеру Зосимы и не вышел вместе с ним покурить!?
Мы бы с ним неспешно поговорили о погоде, о видах на урожай грибов и ягод, о том, как много в этом году было или будет перелетной птицы, как обстоят дела с поголовьем сохатых и в каких местах у них теперь лежки, на что в данный момент хорошо клюет карась в озере и где нынче токуют глухари…
Нет, я не вышел вместе с Зосимой. Меня сожрал с потрохами бес нездорового любопытства.
– Появились, появились! – заспешила бабка Федора, словно боялась, что ее кто-нибудь остановит. – Знамо, так.
– М-м…Му-гу… – подтверждающее закивал головой и дед Никифор, который никак не мог прожевать беззубым ртом большой кусок глухаря.
– Ходют, ходют кругами, и все черные, мрачные… жуть! – между тем продолжала бабка Федора. – Молчаливые. А по вечерам костры жгут… и что они там делают, одному Богу известно…
При этих словах бабка Федора быстро перекрестила живот и пугливо оглянулась, словно у нее за плечами бесшумно появился один из «черных».
А ведь она была там, и именно вечером, догадался я; И конечно же, подсматривала. Возможно, вместе с дедом. (Чтобы Коськины пропустили такое зрелище – ни в жысть не поверю). И ей уже кое-что известно о черных «пионерах-ленинцах», любителях проводить собрания своей таинственной «дружины» возле костра.
И еще я понял, что черноризец поселился в избе Киндея не один, а с целым выводком подручных. Почему я сразу принял его за главного?
Посох. Все дело в нем. Простой послушник (если новые деревенские жильцы – это монашествующие какой-нибудь секты) не станет таскать с собой, притом на виду у всех, бриллианты немалой цены, вмонтированные в кусок дерева.
Посох – признак большой власти, жезл силы и влияния.
– А еще у нас из новых живет Кондратка. Такой себе тихий, безобидный… грит, ученый. Книжки пишет. Могеть, и так. Очки носит… Избу он не купил, а снял на лето. Ну, в этих… как их?… Никифор! Оторвись на минуту! Хватит жевать. Кондратка у кого квартирует? А, ну да, ну да, теперь вспомнила. У Фалалеевых. Зинка ихняя ужо лет двадцать как в город перебралась, а все никак избу не продаст. Как заколдованная стоит. Теперь хоть какая-то деньга ей идет. А то все там скоро завалится. Кондратка-то мужиком мастеровитым оказался, несмотря на то, что городской да еще и ученый: крышу подлатал, чтобы не текло, порог починил, печь не дымит… Тоже ходит туда-сюда, высматривает, а что тут у нас смотреть?
Что-то быстро бабка перевела разговор с людей в черном на какого-то безобидного Кондратку… С чего бы?
– Кто такие, эти черные? – задал я вопрос прямо, без обиняков. – Какая-то секта?
– Ну… не знаю, – ответила бабка уклончиво. – Познакомишься с Кондраткой, спроси у него. Он с ними общался. А мы люди темные, в чужие дела не лезем.
Ага, как бы не так! В чужие дела, видите ли, Коськины перестали лезть. Перековались. Уж не черноризец ли «пошептал» их, а может, и «причастил»? Мужик он, судя по всему, сурьезный. И совсем еще не старый, хотя прикидывается патриархом.
Что ему не больше пятидесяти, я понял по его легкой, размашистой походке. Мало того, он еще и хорошо тренирован. Его выдали руки, в которых черноризец – так сказать, старшой – держал посох.
Они были основательно «набиты», потому что мозоли на костяшках казались роговыми наростами.
Интересно, каким видом боевых единоборств занимается этот монашек? И почему он вообще занимается таким делом, совершенно несвойственным верующим нашей страны? Чай, не в Китае живем.
Хотя… В принципе, можно все объяснить.
Ну, например, его секта пока небольшая, а конкурентов на истину в последней инстанции много, поэтому иногда приходится отстаивать и защищать свои идеалы и убеждения не словом, как должно, а чем-то более веским и существенным.
Тем более, что сейчас разные религии и ответвления от религий создают все, кому не лень. В том числе и бывшие спецы определенного профиля, оставшиеся не у дел, а также бандиты и мошенники.
Неофитов для вербовки в ряды сектантов хватает: у нас что не Иван, то дурак, а если Машка, то… в общем понятно – блудная женщина; которая просто мечтает принять новую веру и раскаяться в грехах.
(Это такая поговорка; пусть простят меня многочисленные Иваны и Марьи; среди них много достойных, порядочных людей; однако же, в семье не без урода).
– А этих черных много? – Я не отставал.
Мне нужна была информация. Зачем? А фиг его знает.
– Не считала, – сухо ответила бабка Федора и быстро заткнула себе рот куском сыра, который я нарезал лишь для того, чтобы украсить стол.
– Ента, человек семь, – неожиданно подал голос дед Никифор.
Сытно рыгнув, он блаженно сощурился и посмотрел на меня с умильным слащавым выражением – как дальний родственник, получивший нежданный подарок большой ценности.
– Семь человек! – взвилась бабка Федора. – Ты их считал!?
– Нет. Ты считала.
– Я!? Это когда же такое было? – воинственно спросила бабка, уперев руки в бока.
– В аккурат, на Ивана Купала, – не сдавался дед. – Они тадысь по деревне ходили, продукты раздавали. Эта… благая помощь. По два кэгэ муки и сахар. А мужикам по бутылке водки дали. Правда, мужиков-то у нас раз, два – и обчелся…
Та-ак… Значит черноризец еще и меценатом выставляется, благотворительную помощь оказывает. Наверное, чтобы привязать языки аборигенов. Ишь как «деревенское информбюро» в лице бабки Федоры, которой не могло заткнуть рот даже всесильное МГБ-КГБ, поменяло программу.
Похоже, она сейчас начнет рассказывать про своих кур, да про невестку, которая мешает сыну проявлять сыновнюю заботу в полной мере, затем перемоет косточки соседям…
Мама моя родная! Тогда бабку Федору не переслушаешь.
Помощь… А я-то голову ломал, откуда столько разных этикеток явно импортного происхождения по деревне валяется. Думал, что дачников много понаехало. Оказывается вон оно что.
Но бабка, на удивление, отключила звук. Она лишь очень нехорошо смотрела на деда и продолжала жевать сыр с таким видом, словно перемалывала во рту мелкие косточки личного врага.
А дед Никифор тем временем продолжал:
– Они чтой-то копают. Этим… вахтовым методом. Кирки привезли, лопаты, ломы… Три человека приходят из лесу, три, значится, уходят. Раз в неделю. Сам видел. Смена у них… хе-хе… караула. А где копают, что ищут – непонятно. За ними сильно не побегаешь. Молодые, здоровые бугаи.
– Дурень старый… – буркнула бабка. – Болтает своим глупым языком почем зря.
Но дед будто и не слышал ее слов. Он хорошо выпил, вдохновился, и теперь его несло:
– И главное, что меня удивляет, протропили стежку на Пимкино болото. А там ой-ей. Сурьезные места. У нас корова тама утонула… когда это было?… точно, в году сорок девятом. А еще лесничий в Пимкином болоте сгинул. Пошел неизвестно зачем – и пропал. Неделю искали. Нашли тока картуз…
Пимкино болото! Это было, пожалуй, единственное место в этой глухомани, куда Зосима не водил меня на охоту. Мы с ним обрыскали почти всю округу, а вот западная часть лесных угодий, где и находилось это самое болото, оставалась для нас землей непознанной.
В свое время мне казалось, что Зосима просто боится туда идти, что было весьма необычно. Потом я узнал старую легенду, и понял, что в какой-то мере так оно и есть.
Когда-то, в очень давние времена, здесь жил какой-то князь. Какая нечистая сила принесла его в такую глушь, можно было только гадать.
Он построил себе замок над глубоким озером, окружил его рвом с водой, поставил на стены пушки (интересно, от кого ему тут было защищаться?) и привез с собой множество холопов, которые и поселились неподалеку от замка, выстроив и нашу деревеньку.
К замку через топи вела лишь одна дорога, да и та худая. Что совсем неудивительно – и в глубокую старину начальников-дураков и паршивых дорог у нас хватало. Это как наследственное родимое пятно, не отмоешь.
Как я понимаю, князю в такой глухомани было скучно. Нет, он не пил кровь своих подданных, как князь Дракула и не порол крепостных до смерти батогами, как помещица Салтычиха.
Князюшка был очень ученым человеком. И похоже, проводи в замке разные химические и еще какие-то опыты. А в ближайших его помощниках ходил некий Пимка, который грыз гранит науки где-то за границей – то ли в Сорбонне, то ли в Праге.
В общем, этот самый Пимка был шибко ученым человеком, но, ко всему прочему, еще и слыл большим ловеласом. Он повадился шастать в окрестные деревеньки, где без разбору портил девок и даже (экий негодяй!) ублажал мужних женщин, что совсем уж нарушало патриархальный уклад местной жизни.
Вот такой был кобель. Нахватался за границей всяких пакостей…
Мужики пытались Пимку ловить, чтобы намять бока. Но он настолько хорошо знал потайные тропки через болото, что даже самые лучшие деревенские следопыты становились в тупик. В общем, Пимка был сущим наказанием Господним. Для мужиков.
Что касается женской части населения окрестных деревень, то здесь все обстояло с точностью до наоборот. Судя по всему, Пимка для женщин был и Казановой, и графом Калиостро в одном лице.
И вот однажды случилась беда. Как-то ночью раздался страшный грохот, земля содрогнулась, и перепуганные крестьяне, выбежав в одном исподнем на улицу, увидели в той стороне леса, где находился замок, зарево.
Тогда не стоял вопрос – бежать или не бежать на подмогу господину. И не только господину – любому человеку, даже если ты относишься к нему, мягко говоря, не очень хорошо. Взаимовыручка и взаимопомощь в такой глухомани – дело само собой разумеющееся.
Народ, похватав средства пожаротушения (кадки, багры, топоры и прочее) рванул к замку. Но люди не пробежали и полпути, как вдруг начала резко прибывать вода и все оказались по колени в грязной жиже.
С тем крестьяне и вернулись. Вода все прибывала и прибывала, и не было никакой возможности осилить этот странный потоп. А странный потому, что в то лето стояла великая сушь и болота изрядно подсохли, что плохо сказалось на урожае лесных ягод.
На утро вся местность вокруг деревеньки, которая стояла на небольшой возвышенности, была подтоплена. Народ был в трансе, чтобы не сказать больше. Многие уже начали считать, что наступил конец света, так как сверху неожиданно полетели крупные хлопья сажи.
И тут все увидели, как между деревьев появился человек. Он брел по пояс в воде, каким-то чудом угадывая исчезнувшие под водой тропинки. Когда он подошел ближе, крестьяне узнали в нем Пимку. Он был сильно обожжен и совершенно безумен.
Прошло несколько лет. Пимка остался в деревне на должности деревенского дурачка. Он ничего не соображал, ничего не помнил и не знал, лишь глупо смеялся да пас вместе с дедами коз.
Мужики его жалели, – у нас народ добрый, отходчивый, долго зла не помнит – а бабы втихомолку, иногда горестно, а иногда и мечтательно, вздыхали, вспоминая былое.
К замку отважились пойти лишь зимой, когда замерзли болота. На его месте увидели груду камней, а там, где еще совсем недавно плескалось озеро, белел под снегом глубокий котлован с небольшими холмиками.
Испуганный народ быстро повернул оглобли обратно, и с той поры к развалинам замка больше никто не ходил. Старая дорога по истечению времени заросла лесом и кустарниками, а болота, окружавшие замок, стали еще больше топкими и коварными.
С той поры западная сторона стала для крестьян табу. Правило, что туда нельзя ходить ни под каким видом, они вколачивали свои детям розгами сызмала.
Наверное, били крепко, от души, если Зосима это до сих пор помнит. Зосима мне и рассказал на одном из охотничьих привалов байку про князя-чернокнижника, как он выразился.
Болото назвали Пимкиным после смерти деревенского дурачка. Наверное, сию идейку подкинула общине одна из его бывших подружек. Чтобы, так сказать, увековечить память настоящего мужчины, пусть и тронутого впоследствии судьбой.
Как поведал Зосима, эту легенду передавали из уст в уста, причем начиная с раннего детского возраста. И заставляли малышей выучить ее практически наизусть. Главным выводом столь серьезного обучения был следующий постулат: хочешь быть живым, здоровым – никогда (никогда, никогда!) не ходи на Пимкино болото, к развалинам княжеского замка.
А эти… черные ходят. Им хорошо, они не местные, наверное, им можно. Но вот что они там делают, это вопрос. Неужели Киндей именно там нашел свое золото, и теперь черноризец со своей братвой решил подлататься на халяву?
Вполне возможно. Тогда этот факт многое объясняет. Сейчас немало объявилось охотников на дармовщину.
Одни игральные автоматы за ручку дергают, другие крышечки от пивных бутылок собирают, чтобы получить приз, третьи солдатские захоронения второй мировой вскрывают, а четвертые, – Иваны, не помнящие родства, – самые ушлые и наглые, курганы древние раскапывают, чтобы собственную историю заморскому дяде за копейки сбагрить.
Впрочем, если честно, я и сам не прочь поправить свое материальное положение какой-нибудь ценной находкой, каким-нибудь историческим артефактом. Но за бугор его точно не повез бы, а сдал государству.
Жадность и корыстолюбие ведь тоже должны иметь какие-то пределы…
Мысль о кладе вдруг так захватила меня, что я перестал вслушиваться в речь деда Никифора, который бубнил, как заведенный. А что если и впрямь?…
Стоп! Арсеньев, побойся Бога. Ты что, совсем идиот? Была бы охота рыть котлованы по лесу… или на развалинах замка без особой надежды на конечный успех.
Я и так поработал саперной лопаткой, будь здоров, пока меня, щенка, натаскивали на волкодава. С той поры к шанцевому инструменту я испытываю дикую неприязнь.
Возвратился Зосима. Он довольно бесцеремонно сказал, обращаясь к старикам Коськиным:
– Все, суседушки, пора и честь знать. Человек с дороги, желает отдохнуть. А вы тут свои трали-вали…
Надо отдать моим дорогим (хоть и не званым) гостям должное – они среагировали на слова Зосимы весьма оперативно. И уже через пять-семь минут, когда была выпита последняя чарка – «на посошок», дед Никифор и бабка Федора, поддерживая друг друга, отбыли восвояси на не очень твердых ногах. Сколько старикам нужно?
Зосима сел напротив меня и насупился как сыч.
– Ну, что, старый темнила, – сказал я, – накурился? Что ж ты все вокруг да около ходил, такие новости пытался утаить?
– Дык, это… – Зосима не нашел нужных слов и беспомощно развел руками.
– Ладно, не переживай. Мне уже все понятно и без твоих объяснений. Или почти понятно. Будем смотреть.
– Зачем тебе что-то там смотреть? – робко спросил Зосима. – Ты, это, отдыхай, загорай, набирайся сил. На охоту пойдем… хочешь, прямо завтра? Тебе ж мясца надо, чтобы свежее, с травками… пользительно. И воздухом подышать… А у меня есть на примете молодой лось. Хорош, стервец. Да больно бодлив и нахален. На место вожака метит. Но старшой все равно выгонит его со стада, а там, гляди, волки задерут. Один, он и есть один. Совсем еще глупый, хоть и сильный, не сумеет оборониться. И глухарей в этом году расплодилось… ого, сколько.
– Зубы мне не заговаривай, хорошо? Я ведь не мальчик. И прекрасно отдаю себе отчет в своих поступках. – Ах, как красиво я говорю! И главное, правильно; болтун хренов. – Мне не нравится эта черная сотня и ее предводитель. Я уже имел честь с ним повстречаться.
– Не может быть! – испуганно вскинулся Зосима.
– Еще как может. Следил за мной, хмырь ушастый. Шел про пятам, как привязанный, километра полтора. Нашел за кем наблюдать… И с какой стати?
– Вы хоть мирно разошлись-то?
– Ага. По мусалам елозить его я не стал. Но отбрил, как следует.
– Эх, не надо было тебе… – почти простонал Зосима.
– Да что с тобой, в конце концов!? – воскликнул я раздраженно. – Нам ли, когда мы вместе, бояться какого-то сектанта, пусть и с большой командой? Для нас это семечки. – Я сказал так, чтобы подбодрить совсем упавшего духом Зосиму. – Кроме того, у них своя свадьба, у нас своя. Ищут они клад – ну и пусть их. Нам-то что? Сколько тут перебывало разных гробокопателей после смерти Киндея – не счесть. Помнишь, ты рассказывал?
– Помню…
– Искали, копали, и хрен что нашли. Верно?
– Верно.
– Ну вот. Наше дело – сторона. Главное, чтобы нам не мешали. И не путались под ногами. А вообще-то, я вижу, ты многое не договариваешь. Может, все-таки, выложишь свои карты на стол?
– Дык, что говорить-то? – смущенно пролепетал Зосима, пряча от меня глаза. – О чем?
И тогда я спросил прямо:
– Чем вас всех так запугал этот черный ворон? Только давай правду! Потому что я все равно начну в этом деле разбираться. Мне не нравится, когда над добрыми слабыми людьми начинают изгаляться всякие твари, пользуясь своей дурной силой и полной безнаказанностью.
«К тому же, в моей вотчине…», – добавил я мысленно и не без фанаберии.
– Иво, он ведьмак, – шепотом, дрожащим голосом ответил Зосима. – С места мне не сойти!
– Это что-то новое… – Я откровенно рассмеялся. – Зосима, ты же сын природы, друг лесных духов. Уж кто-кто, а они не дадут тебя в обиду.
– Мое дерево стало усыхать, – грустно сказал Зосима.
– Да? Это серьезно…
Это и впрямь было серьезно. По натуре я умеренный атеист, но немного все-таки склонный верить в какие-то высшие силы, в основном связанные с православием.
Что касается языческих богов и древних обрядов, к которым начала приобщаться наша современная молодежь (как же, национальная идея…), то до встречи с Зосимой я лишь ржал над этим балаганом.
Пока не столкнулся с ним вплотную.
Мое отношение к диким силам природы и к тем, кто якобы ими управляет, изменилось под влиянием Зосимы до такой степени, что я даже начал оставлять своему домовому (!) молоко в тарелочке и кусочки хлеба. Бред, конечно… Это если рассудить здраво, цивилизованно.
Но когда сутками пропадаешь в лесу, когда каждый твой неосторожный шаг может обернуться большой бедой, а помощь ждать неоткуда – далеко, не докличешься, вот тогда и приходит на ум, что нельзя обижать невидимые природные силы (как уж они там называются, фиг его знает), что нужно жить с ними в мире и согласии; гляди, и помогут в тяжелый момент.
Шизофрения? Да. В чистом виде? Конечно. Ну и что? Дикий лес – это не проспект Коммунаров в каком-нибудь городишке с бутиками и толпой, в которой растворяются все твои первобытные страхи. Он совсем ДРУГОЙ.
Это другая планета со своими законами и правилами, своими кумирами и отверженными. Здесь действуют иные законы, которые трудно подметить городскому жителю, вырвавшемуся в лес на день-другой – поджарить барбекю или шашлык.
В лесу у Зосимы было много мелких алтарей (кусок скалы, старый пень или бездонный бочажок), где он совершал жертвоприношения – оставлял возле них сахар, соль, хлеб, кропил водкой…
Но главным его идолом было ДЕРЕВО – в три обхвата, с могучей кроной, настоящий лесной патриарх.
Возраст ДЕРЕВА я лично определить не мог. Не знал этого и Зосима. Он лишь сказал, что ДЕРЕВО это навещали еще его прадеды. Поэтому не исключено, что живому алтарю никак не меньше двух сотен лет.
Когда Зосима свершал свои таинства возле ДЕРЕВА, нам везло в охоте просто баснословно. В этом я убедился много раз. Так что разговор насчет лесных духов не всегда может быть совершенно беспредметным.
Но это духи. А тут – ведьмак. Это уже совсем из другой парафии. Тут ни за что ручаться нельзя. Сейчас столько написано умных статей на эту тему, что иногда просто жуть берет. А что если хотя бы половина сказанного там – правда?
Едва я это подумал, как раздался грохот неимоверной силы. Мы с Зосимой так и подскочили. А затем, не сговариваясь, выбежали на улицу.
Над Пимкиным болотом стояла черная дождевая туча. (Когда она успела там появиться!?) Из ее пузатого чрева вырывались толстые пучки молний и били точно в то место, где когда-то стоял княжеский замок.
По крайней мере, мне так показалось.
Глава 8
Зосима, глядя на них, лишь посмеивался и курил мои «городские». Отменный охотник, он всегда был сыт, даже в самые голодные годы. Его кормили лес и озера, а также неутомимые ноги.
Баба Федора, как и следовало ожидать, насытилась первой. Признаюсь, этого момента я ждал с нетерпением.
В отличие от Зосимы, бабку не могли остановить никакие соображения – ни морального, ни иного, даже мистического плана, попахивающие чертовщиной, – если ей попадалась на зубок какая-нибудь сногсшибательная новость.
В этом случае она действовала как некоторые наши беспринципные журналюги – сначала «жаренная» новость, которая принесет им славу и бабки, а там хоть потоп. Но их долгие годы учили, как стать полной сволочью, а баба Федора дошла до такой жизни самостоятельно.
Доверить ей секрет, даже если он может стоить кому-нибудь жизни, это все равно, что выйти на городской рынок и объявить его во всеуслышание. Бабка Федора (да и дед Никифор тоже) была как дуршлаг – сколько в него нальешь, столько и выльется.
И тем не менее, при всем том, костерить стариков нехорошими словами я просто не имею права. Доброта и отзывчивость деда Никифора и бабки Федоры намного превосходят их главный недостаток – чрезмерную болтливость.
– У нас тут новые люди появились… – забросил я крючок с наживкой, когда бабка Федора вытерла губы концом косынки, которой она прикрывала жидкие седые волосы.
Зосима посмотрел на меня с осуждением, вынул из пачки еще одну сигарету, встал и вышел на улицу – якобы покурить на свежем воздухе. Но я-то знал, по какой причине ему приспичило оставить нашу интересную компанию.
Не буди лихо…
Но меня будто тащили на невидимом аркане все дальше и дальше от тропы благоразумия, чтобы оставить на юру в самый неподходящий момент. Так уж устроен человек. Он просто не может не искать приключений на свое заднее место. Это у него в крови.
Одни бегом несут свои кровные (нередко последние) в разные мошеннические финансовые структуры типа приснопамятной «пирамиды» МММ, другие играют в казино по-крупному (и естественно проигрывают все до копейки), третьи, не имея на это никаких способностей, открывают бизнес, заложив все свое имущество, четвертые едут за рубеж по поддельным визам, где их якобы ждет манна небесная и дармовые деньги на тарелочке с голубой каемкой…
В общем, полный бред. Патология. И самое главное – никто ничему не учится. Даже собственный опыт, чаще всего отрицательный, в таких делах не указка. Не говоря уже о статьях в газетах и телевизионных шоу с разоблачением разных проходимцев и мошенников.
Так и я, битый, перебитый, ученый, переученный поддался голосу придурка, который, когда нужно его присутствие, спит, и хрен его вытащишь наружу, а когда не нужно – вот он уже здесь, нарисовался в полной красе, выкидывает коленца.
Ну почему, почему я не последовал примеру Зосимы и не вышел вместе с ним покурить!?
Мы бы с ним неспешно поговорили о погоде, о видах на урожай грибов и ягод, о том, как много в этом году было или будет перелетной птицы, как обстоят дела с поголовьем сохатых и в каких местах у них теперь лежки, на что в данный момент хорошо клюет карась в озере и где нынче токуют глухари…
Нет, я не вышел вместе с Зосимой. Меня сожрал с потрохами бес нездорового любопытства.
– Появились, появились! – заспешила бабка Федора, словно боялась, что ее кто-нибудь остановит. – Знамо, так.
– М-м…Му-гу… – подтверждающее закивал головой и дед Никифор, который никак не мог прожевать беззубым ртом большой кусок глухаря.
– Ходют, ходют кругами, и все черные, мрачные… жуть! – между тем продолжала бабка Федора. – Молчаливые. А по вечерам костры жгут… и что они там делают, одному Богу известно…
При этих словах бабка Федора быстро перекрестила живот и пугливо оглянулась, словно у нее за плечами бесшумно появился один из «черных».
А ведь она была там, и именно вечером, догадался я; И конечно же, подсматривала. Возможно, вместе с дедом. (Чтобы Коськины пропустили такое зрелище – ни в жысть не поверю). И ей уже кое-что известно о черных «пионерах-ленинцах», любителях проводить собрания своей таинственной «дружины» возле костра.
И еще я понял, что черноризец поселился в избе Киндея не один, а с целым выводком подручных. Почему я сразу принял его за главного?
Посох. Все дело в нем. Простой послушник (если новые деревенские жильцы – это монашествующие какой-нибудь секты) не станет таскать с собой, притом на виду у всех, бриллианты немалой цены, вмонтированные в кусок дерева.
Посох – признак большой власти, жезл силы и влияния.
– А еще у нас из новых живет Кондратка. Такой себе тихий, безобидный… грит, ученый. Книжки пишет. Могеть, и так. Очки носит… Избу он не купил, а снял на лето. Ну, в этих… как их?… Никифор! Оторвись на минуту! Хватит жевать. Кондратка у кого квартирует? А, ну да, ну да, теперь вспомнила. У Фалалеевых. Зинка ихняя ужо лет двадцать как в город перебралась, а все никак избу не продаст. Как заколдованная стоит. Теперь хоть какая-то деньга ей идет. А то все там скоро завалится. Кондратка-то мужиком мастеровитым оказался, несмотря на то, что городской да еще и ученый: крышу подлатал, чтобы не текло, порог починил, печь не дымит… Тоже ходит туда-сюда, высматривает, а что тут у нас смотреть?
Что-то быстро бабка перевела разговор с людей в черном на какого-то безобидного Кондратку… С чего бы?
– Кто такие, эти черные? – задал я вопрос прямо, без обиняков. – Какая-то секта?
– Ну… не знаю, – ответила бабка уклончиво. – Познакомишься с Кондраткой, спроси у него. Он с ними общался. А мы люди темные, в чужие дела не лезем.
Ага, как бы не так! В чужие дела, видите ли, Коськины перестали лезть. Перековались. Уж не черноризец ли «пошептал» их, а может, и «причастил»? Мужик он, судя по всему, сурьезный. И совсем еще не старый, хотя прикидывается патриархом.
Что ему не больше пятидесяти, я понял по его легкой, размашистой походке. Мало того, он еще и хорошо тренирован. Его выдали руки, в которых черноризец – так сказать, старшой – держал посох.
Они были основательно «набиты», потому что мозоли на костяшках казались роговыми наростами.
Интересно, каким видом боевых единоборств занимается этот монашек? И почему он вообще занимается таким делом, совершенно несвойственным верующим нашей страны? Чай, не в Китае живем.
Хотя… В принципе, можно все объяснить.
Ну, например, его секта пока небольшая, а конкурентов на истину в последней инстанции много, поэтому иногда приходится отстаивать и защищать свои идеалы и убеждения не словом, как должно, а чем-то более веским и существенным.
Тем более, что сейчас разные религии и ответвления от религий создают все, кому не лень. В том числе и бывшие спецы определенного профиля, оставшиеся не у дел, а также бандиты и мошенники.
Неофитов для вербовки в ряды сектантов хватает: у нас что не Иван, то дурак, а если Машка, то… в общем понятно – блудная женщина; которая просто мечтает принять новую веру и раскаяться в грехах.
(Это такая поговорка; пусть простят меня многочисленные Иваны и Марьи; среди них много достойных, порядочных людей; однако же, в семье не без урода).
– А этих черных много? – Я не отставал.
Мне нужна была информация. Зачем? А фиг его знает.
– Не считала, – сухо ответила бабка Федора и быстро заткнула себе рот куском сыра, который я нарезал лишь для того, чтобы украсить стол.
– Ента, человек семь, – неожиданно подал голос дед Никифор.
Сытно рыгнув, он блаженно сощурился и посмотрел на меня с умильным слащавым выражением – как дальний родственник, получивший нежданный подарок большой ценности.
– Семь человек! – взвилась бабка Федора. – Ты их считал!?
– Нет. Ты считала.
– Я!? Это когда же такое было? – воинственно спросила бабка, уперев руки в бока.
– В аккурат, на Ивана Купала, – не сдавался дед. – Они тадысь по деревне ходили, продукты раздавали. Эта… благая помощь. По два кэгэ муки и сахар. А мужикам по бутылке водки дали. Правда, мужиков-то у нас раз, два – и обчелся…
Та-ак… Значит черноризец еще и меценатом выставляется, благотворительную помощь оказывает. Наверное, чтобы привязать языки аборигенов. Ишь как «деревенское информбюро» в лице бабки Федоры, которой не могло заткнуть рот даже всесильное МГБ-КГБ, поменяло программу.
Похоже, она сейчас начнет рассказывать про своих кур, да про невестку, которая мешает сыну проявлять сыновнюю заботу в полной мере, затем перемоет косточки соседям…
Мама моя родная! Тогда бабку Федору не переслушаешь.
Помощь… А я-то голову ломал, откуда столько разных этикеток явно импортного происхождения по деревне валяется. Думал, что дачников много понаехало. Оказывается вон оно что.
Но бабка, на удивление, отключила звук. Она лишь очень нехорошо смотрела на деда и продолжала жевать сыр с таким видом, словно перемалывала во рту мелкие косточки личного врага.
А дед Никифор тем временем продолжал:
– Они чтой-то копают. Этим… вахтовым методом. Кирки привезли, лопаты, ломы… Три человека приходят из лесу, три, значится, уходят. Раз в неделю. Сам видел. Смена у них… хе-хе… караула. А где копают, что ищут – непонятно. За ними сильно не побегаешь. Молодые, здоровые бугаи.
– Дурень старый… – буркнула бабка. – Болтает своим глупым языком почем зря.
Но дед будто и не слышал ее слов. Он хорошо выпил, вдохновился, и теперь его несло:
– И главное, что меня удивляет, протропили стежку на Пимкино болото. А там ой-ей. Сурьезные места. У нас корова тама утонула… когда это было?… точно, в году сорок девятом. А еще лесничий в Пимкином болоте сгинул. Пошел неизвестно зачем – и пропал. Неделю искали. Нашли тока картуз…
Пимкино болото! Это было, пожалуй, единственное место в этой глухомани, куда Зосима не водил меня на охоту. Мы с ним обрыскали почти всю округу, а вот западная часть лесных угодий, где и находилось это самое болото, оставалась для нас землей непознанной.
В свое время мне казалось, что Зосима просто боится туда идти, что было весьма необычно. Потом я узнал старую легенду, и понял, что в какой-то мере так оно и есть.
Когда-то, в очень давние времена, здесь жил какой-то князь. Какая нечистая сила принесла его в такую глушь, можно было только гадать.
Он построил себе замок над глубоким озером, окружил его рвом с водой, поставил на стены пушки (интересно, от кого ему тут было защищаться?) и привез с собой множество холопов, которые и поселились неподалеку от замка, выстроив и нашу деревеньку.
К замку через топи вела лишь одна дорога, да и та худая. Что совсем неудивительно – и в глубокую старину начальников-дураков и паршивых дорог у нас хватало. Это как наследственное родимое пятно, не отмоешь.
Как я понимаю, князю в такой глухомани было скучно. Нет, он не пил кровь своих подданных, как князь Дракула и не порол крепостных до смерти батогами, как помещица Салтычиха.
Князюшка был очень ученым человеком. И похоже, проводи в замке разные химические и еще какие-то опыты. А в ближайших его помощниках ходил некий Пимка, который грыз гранит науки где-то за границей – то ли в Сорбонне, то ли в Праге.
В общем, этот самый Пимка был шибко ученым человеком, но, ко всему прочему, еще и слыл большим ловеласом. Он повадился шастать в окрестные деревеньки, где без разбору портил девок и даже (экий негодяй!) ублажал мужних женщин, что совсем уж нарушало патриархальный уклад местной жизни.
Вот такой был кобель. Нахватался за границей всяких пакостей…
Мужики пытались Пимку ловить, чтобы намять бока. Но он настолько хорошо знал потайные тропки через болото, что даже самые лучшие деревенские следопыты становились в тупик. В общем, Пимка был сущим наказанием Господним. Для мужиков.
Что касается женской части населения окрестных деревень, то здесь все обстояло с точностью до наоборот. Судя по всему, Пимка для женщин был и Казановой, и графом Калиостро в одном лице.
И вот однажды случилась беда. Как-то ночью раздался страшный грохот, земля содрогнулась, и перепуганные крестьяне, выбежав в одном исподнем на улицу, увидели в той стороне леса, где находился замок, зарево.
Тогда не стоял вопрос – бежать или не бежать на подмогу господину. И не только господину – любому человеку, даже если ты относишься к нему, мягко говоря, не очень хорошо. Взаимовыручка и взаимопомощь в такой глухомани – дело само собой разумеющееся.
Народ, похватав средства пожаротушения (кадки, багры, топоры и прочее) рванул к замку. Но люди не пробежали и полпути, как вдруг начала резко прибывать вода и все оказались по колени в грязной жиже.
С тем крестьяне и вернулись. Вода все прибывала и прибывала, и не было никакой возможности осилить этот странный потоп. А странный потому, что в то лето стояла великая сушь и болота изрядно подсохли, что плохо сказалось на урожае лесных ягод.
На утро вся местность вокруг деревеньки, которая стояла на небольшой возвышенности, была подтоплена. Народ был в трансе, чтобы не сказать больше. Многие уже начали считать, что наступил конец света, так как сверху неожиданно полетели крупные хлопья сажи.
И тут все увидели, как между деревьев появился человек. Он брел по пояс в воде, каким-то чудом угадывая исчезнувшие под водой тропинки. Когда он подошел ближе, крестьяне узнали в нем Пимку. Он был сильно обожжен и совершенно безумен.
Прошло несколько лет. Пимка остался в деревне на должности деревенского дурачка. Он ничего не соображал, ничего не помнил и не знал, лишь глупо смеялся да пас вместе с дедами коз.
Мужики его жалели, – у нас народ добрый, отходчивый, долго зла не помнит – а бабы втихомолку, иногда горестно, а иногда и мечтательно, вздыхали, вспоминая былое.
К замку отважились пойти лишь зимой, когда замерзли болота. На его месте увидели груду камней, а там, где еще совсем недавно плескалось озеро, белел под снегом глубокий котлован с небольшими холмиками.
Испуганный народ быстро повернул оглобли обратно, и с той поры к развалинам замка больше никто не ходил. Старая дорога по истечению времени заросла лесом и кустарниками, а болота, окружавшие замок, стали еще больше топкими и коварными.
С той поры западная сторона стала для крестьян табу. Правило, что туда нельзя ходить ни под каким видом, они вколачивали свои детям розгами сызмала.
Наверное, били крепко, от души, если Зосима это до сих пор помнит. Зосима мне и рассказал на одном из охотничьих привалов байку про князя-чернокнижника, как он выразился.
Болото назвали Пимкиным после смерти деревенского дурачка. Наверное, сию идейку подкинула общине одна из его бывших подружек. Чтобы, так сказать, увековечить память настоящего мужчины, пусть и тронутого впоследствии судьбой.
Как поведал Зосима, эту легенду передавали из уст в уста, причем начиная с раннего детского возраста. И заставляли малышей выучить ее практически наизусть. Главным выводом столь серьезного обучения был следующий постулат: хочешь быть живым, здоровым – никогда (никогда, никогда!) не ходи на Пимкино болото, к развалинам княжеского замка.
А эти… черные ходят. Им хорошо, они не местные, наверное, им можно. Но вот что они там делают, это вопрос. Неужели Киндей именно там нашел свое золото, и теперь черноризец со своей братвой решил подлататься на халяву?
Вполне возможно. Тогда этот факт многое объясняет. Сейчас немало объявилось охотников на дармовщину.
Одни игральные автоматы за ручку дергают, другие крышечки от пивных бутылок собирают, чтобы получить приз, третьи солдатские захоронения второй мировой вскрывают, а четвертые, – Иваны, не помнящие родства, – самые ушлые и наглые, курганы древние раскапывают, чтобы собственную историю заморскому дяде за копейки сбагрить.
Впрочем, если честно, я и сам не прочь поправить свое материальное положение какой-нибудь ценной находкой, каким-нибудь историческим артефактом. Но за бугор его точно не повез бы, а сдал государству.
Жадность и корыстолюбие ведь тоже должны иметь какие-то пределы…
Мысль о кладе вдруг так захватила меня, что я перестал вслушиваться в речь деда Никифора, который бубнил, как заведенный. А что если и впрямь?…
Стоп! Арсеньев, побойся Бога. Ты что, совсем идиот? Была бы охота рыть котлованы по лесу… или на развалинах замка без особой надежды на конечный успех.
Я и так поработал саперной лопаткой, будь здоров, пока меня, щенка, натаскивали на волкодава. С той поры к шанцевому инструменту я испытываю дикую неприязнь.
Возвратился Зосима. Он довольно бесцеремонно сказал, обращаясь к старикам Коськиным:
– Все, суседушки, пора и честь знать. Человек с дороги, желает отдохнуть. А вы тут свои трали-вали…
Надо отдать моим дорогим (хоть и не званым) гостям должное – они среагировали на слова Зосимы весьма оперативно. И уже через пять-семь минут, когда была выпита последняя чарка – «на посошок», дед Никифор и бабка Федора, поддерживая друг друга, отбыли восвояси на не очень твердых ногах. Сколько старикам нужно?
Зосима сел напротив меня и насупился как сыч.
– Ну, что, старый темнила, – сказал я, – накурился? Что ж ты все вокруг да около ходил, такие новости пытался утаить?
– Дык, это… – Зосима не нашел нужных слов и беспомощно развел руками.
– Ладно, не переживай. Мне уже все понятно и без твоих объяснений. Или почти понятно. Будем смотреть.
– Зачем тебе что-то там смотреть? – робко спросил Зосима. – Ты, это, отдыхай, загорай, набирайся сил. На охоту пойдем… хочешь, прямо завтра? Тебе ж мясца надо, чтобы свежее, с травками… пользительно. И воздухом подышать… А у меня есть на примете молодой лось. Хорош, стервец. Да больно бодлив и нахален. На место вожака метит. Но старшой все равно выгонит его со стада, а там, гляди, волки задерут. Один, он и есть один. Совсем еще глупый, хоть и сильный, не сумеет оборониться. И глухарей в этом году расплодилось… ого, сколько.
– Зубы мне не заговаривай, хорошо? Я ведь не мальчик. И прекрасно отдаю себе отчет в своих поступках. – Ах, как красиво я говорю! И главное, правильно; болтун хренов. – Мне не нравится эта черная сотня и ее предводитель. Я уже имел честь с ним повстречаться.
– Не может быть! – испуганно вскинулся Зосима.
– Еще как может. Следил за мной, хмырь ушастый. Шел про пятам, как привязанный, километра полтора. Нашел за кем наблюдать… И с какой стати?
– Вы хоть мирно разошлись-то?
– Ага. По мусалам елозить его я не стал. Но отбрил, как следует.
– Эх, не надо было тебе… – почти простонал Зосима.
– Да что с тобой, в конце концов!? – воскликнул я раздраженно. – Нам ли, когда мы вместе, бояться какого-то сектанта, пусть и с большой командой? Для нас это семечки. – Я сказал так, чтобы подбодрить совсем упавшего духом Зосиму. – Кроме того, у них своя свадьба, у нас своя. Ищут они клад – ну и пусть их. Нам-то что? Сколько тут перебывало разных гробокопателей после смерти Киндея – не счесть. Помнишь, ты рассказывал?
– Помню…
– Искали, копали, и хрен что нашли. Верно?
– Верно.
– Ну вот. Наше дело – сторона. Главное, чтобы нам не мешали. И не путались под ногами. А вообще-то, я вижу, ты многое не договариваешь. Может, все-таки, выложишь свои карты на стол?
– Дык, что говорить-то? – смущенно пролепетал Зосима, пряча от меня глаза. – О чем?
И тогда я спросил прямо:
– Чем вас всех так запугал этот черный ворон? Только давай правду! Потому что я все равно начну в этом деле разбираться. Мне не нравится, когда над добрыми слабыми людьми начинают изгаляться всякие твари, пользуясь своей дурной силой и полной безнаказанностью.
«К тому же, в моей вотчине…», – добавил я мысленно и не без фанаберии.
– Иво, он ведьмак, – шепотом, дрожащим голосом ответил Зосима. – С места мне не сойти!
– Это что-то новое… – Я откровенно рассмеялся. – Зосима, ты же сын природы, друг лесных духов. Уж кто-кто, а они не дадут тебя в обиду.
– Мое дерево стало усыхать, – грустно сказал Зосима.
– Да? Это серьезно…
Это и впрямь было серьезно. По натуре я умеренный атеист, но немного все-таки склонный верить в какие-то высшие силы, в основном связанные с православием.
Что касается языческих богов и древних обрядов, к которым начала приобщаться наша современная молодежь (как же, национальная идея…), то до встречи с Зосимой я лишь ржал над этим балаганом.
Пока не столкнулся с ним вплотную.
Мое отношение к диким силам природы и к тем, кто якобы ими управляет, изменилось под влиянием Зосимы до такой степени, что я даже начал оставлять своему домовому (!) молоко в тарелочке и кусочки хлеба. Бред, конечно… Это если рассудить здраво, цивилизованно.
Но когда сутками пропадаешь в лесу, когда каждый твой неосторожный шаг может обернуться большой бедой, а помощь ждать неоткуда – далеко, не докличешься, вот тогда и приходит на ум, что нельзя обижать невидимые природные силы (как уж они там называются, фиг его знает), что нужно жить с ними в мире и согласии; гляди, и помогут в тяжелый момент.
Шизофрения? Да. В чистом виде? Конечно. Ну и что? Дикий лес – это не проспект Коммунаров в каком-нибудь городишке с бутиками и толпой, в которой растворяются все твои первобытные страхи. Он совсем ДРУГОЙ.
Это другая планета со своими законами и правилами, своими кумирами и отверженными. Здесь действуют иные законы, которые трудно подметить городскому жителю, вырвавшемуся в лес на день-другой – поджарить барбекю или шашлык.
В лесу у Зосимы было много мелких алтарей (кусок скалы, старый пень или бездонный бочажок), где он совершал жертвоприношения – оставлял возле них сахар, соль, хлеб, кропил водкой…
Но главным его идолом было ДЕРЕВО – в три обхвата, с могучей кроной, настоящий лесной патриарх.
Возраст ДЕРЕВА я лично определить не мог. Не знал этого и Зосима. Он лишь сказал, что ДЕРЕВО это навещали еще его прадеды. Поэтому не исключено, что живому алтарю никак не меньше двух сотен лет.
Когда Зосима свершал свои таинства возле ДЕРЕВА, нам везло в охоте просто баснословно. В этом я убедился много раз. Так что разговор насчет лесных духов не всегда может быть совершенно беспредметным.
Но это духи. А тут – ведьмак. Это уже совсем из другой парафии. Тут ни за что ручаться нельзя. Сейчас столько написано умных статей на эту тему, что иногда просто жуть берет. А что если хотя бы половина сказанного там – правда?
Едва я это подумал, как раздался грохот неимоверной силы. Мы с Зосимой так и подскочили. А затем, не сговариваясь, выбежали на улицу.
Над Пимкиным болотом стояла черная дождевая туча. (Когда она успела там появиться!?) Из ее пузатого чрева вырывались толстые пучки молний и били точно в то место, где когда-то стоял княжеский замок.
По крайней мере, мне так показалось.
Глава 8
Как хорошо балдеть в постели, когда ты свободен, словно ветер!
Никто не начнет тебя пинать и орать над ухом, что на кухне уже стынет завтрак, а рабочий день почему-то начинается не в десять, а в восемь часов утра; никому нет дела до того, что твоя одежда разбросана по всей комнате, а домашние тапочки почему-то вообще лежат на диване, на самом видном месте; и самое главное – везде царит просто удивительный покой, которому даже муха на оконном стекле не помеха.
«А вставать все-таки надо, уже рассвело…» – подумал я лениво, посмотрел на стол, полный объедков и огрызков, и поморщился.
За разговорами о том, о сем мы с Зосимой досиделись до темноты, потом пережидали дождь, успешно коротая время с помощью привезенной мною из города водки, а когда наконец у нас в головах зазвучал сигнал отбоя, то у меня хватило сил лишь дотащиться до постели и рухнуть на нее снопом.
По-моему, я даже дверь не закрыл на ключ. Впрочем, столь вызывающее раздолбайство вошло у меня в привычку. Кто будет лазить – и зачем – по домам среди ночи (да и днем тоже) в нашей глухомани?
Местные аборигены вообще понятия не имели, что такое хотя бы обычный амбарный замок, навешенный на дверь избы.
Чаще всего вместо замка они использовали прислоненный к двери ореховый прутик, который служил предупреждением, что хозяева отсутствуют. А у некоторых был внутренний деревянный засов с зубчиками, который открывался железным шкворнем со свободно болтающимся язычком.
Всунешь шкворень в дырочку, нащупаешь язычком засов-рейку, и поворачивай. Всего-то делов. Отмычку для такого, с позволения сказать, «замка» может смастырить даже младенец, орудуя одним перочинным ножом.
Только я, приехав сюда на поселение, завел моду все запирать на ключ. Причем замки достал по оказии очень даже мудреные, со всякими наворотами. Не наши замки. Капиталистические. Такими сложными запирающими устройствами сытые буржуи насобачились отгораживаться от вечно недовольного пролетариата.
Но на то были свои причины. Главным моим достоянием была даже не изба-бунгало, обставленная по первому классу, а капитальный сводчатый погреб с тайной кельей внутри, в самом его конце. Тайник я оборудовал вторым, запасным, выходом и всем, что необходимо для жизни подпольщика.
Поднявшись, я быстро убрал со стола, попил чаю – ничто другое, посущественней, не лезло в горло – и первым делом решил проверить, как там у меня обстоят дела в погребе.
В первом отделении моих подземных владений, как и ожидалось, царило запустение – несколько деревянных ящиков, две рассохшиеся бочки (прежние хозяева когда-то солили в них огурцы и капусту), гнет – два гранитных булыжника, и стеллаж с пустыми банками и бутылками.
Никто не начнет тебя пинать и орать над ухом, что на кухне уже стынет завтрак, а рабочий день почему-то начинается не в десять, а в восемь часов утра; никому нет дела до того, что твоя одежда разбросана по всей комнате, а домашние тапочки почему-то вообще лежат на диване, на самом видном месте; и самое главное – везде царит просто удивительный покой, которому даже муха на оконном стекле не помеха.
«А вставать все-таки надо, уже рассвело…» – подумал я лениво, посмотрел на стол, полный объедков и огрызков, и поморщился.
За разговорами о том, о сем мы с Зосимой досиделись до темноты, потом пережидали дождь, успешно коротая время с помощью привезенной мною из города водки, а когда наконец у нас в головах зазвучал сигнал отбоя, то у меня хватило сил лишь дотащиться до постели и рухнуть на нее снопом.
По-моему, я даже дверь не закрыл на ключ. Впрочем, столь вызывающее раздолбайство вошло у меня в привычку. Кто будет лазить – и зачем – по домам среди ночи (да и днем тоже) в нашей глухомани?
Местные аборигены вообще понятия не имели, что такое хотя бы обычный амбарный замок, навешенный на дверь избы.
Чаще всего вместо замка они использовали прислоненный к двери ореховый прутик, который служил предупреждением, что хозяева отсутствуют. А у некоторых был внутренний деревянный засов с зубчиками, который открывался железным шкворнем со свободно болтающимся язычком.
Всунешь шкворень в дырочку, нащупаешь язычком засов-рейку, и поворачивай. Всего-то делов. Отмычку для такого, с позволения сказать, «замка» может смастырить даже младенец, орудуя одним перочинным ножом.
Только я, приехав сюда на поселение, завел моду все запирать на ключ. Причем замки достал по оказии очень даже мудреные, со всякими наворотами. Не наши замки. Капиталистические. Такими сложными запирающими устройствами сытые буржуи насобачились отгораживаться от вечно недовольного пролетариата.
Но на то были свои причины. Главным моим достоянием была даже не изба-бунгало, обставленная по первому классу, а капитальный сводчатый погреб с тайной кельей внутри, в самом его конце. Тайник я оборудовал вторым, запасным, выходом и всем, что необходимо для жизни подпольщика.
Поднявшись, я быстро убрал со стола, попил чаю – ничто другое, посущественней, не лезло в горло – и первым делом решил проверить, как там у меня обстоят дела в погребе.
В первом отделении моих подземных владений, как и ожидалось, царило запустение – несколько деревянных ящиков, две рассохшиеся бочки (прежние хозяева когда-то солили в них огурцы и капусту), гнет – два гранитных булыжника, и стеллаж с пустыми банками и бутылками.