Виталий ГЛАДКИЙ
ВЕДЬМАК

Глава 1

   Я знал, что когда-нибудь этот день наступит. Нельзя сказать, что я ждал его с душевным трепетом и мысленными стенаниями, но противный скользкий червячок все равно ковырялся где-то в душе, подлец эдакий.
   В субботу, когда я хлебал на кухне горячий супец (между прочим, самое лучшее средство для опохмелки) жена заявила в жесткой и непримиримой форме:
   – Все, дорогой, мое терпение закончилось. Собирай свои манатки и дуй на все четыре стороны. Наша так называемая семейная жизнь закончилась.
   Мы были одни. Домработницы у нас почему-то не уживались. Жена меняла их как перчатки, хотя и страдала, что ей иногда приходилось становиться к кухонной плите.
   – Каро, ты что, белены объелась с утра пораньше!? – спросил я с фальшивым негодованием.
   Каро, то есть, Каролина смотрела на меня как дедушка Ленин на буржуазию – непримиримо и с ненавистью. Раньше во время подобных семейных ссор она швырялась посудой, и я уже приготовился к отражению атаки, но, на мое удивление, сегодня Каролина была неестественно сдержана и холодна, как лед.
   Это меня удивило и обеспокоило. Мало того, я был обескуражен. Одно дело ожидание больших бед, а другое – встреча с ним. Как не готовишься к неприятным событиям, все равно они застают тебя врасплох.
   – Арсеньев, ты услышал, что я сказала?
   – Услышал, но не понял, – ответил я, заискивающе улыбаясь.
   Я надеялся на продолжение диалога, чтобы в процессе разговора уболтать свою ненаглядную, в очередной раз навешав ей лапши на уши. Но Каролина не повелась на мою маленькую хитрость.
   – На сборы даю тебе… – Она посмотрела на свои дорогущие часы. – Даю тебе ровно шестьдесят минут.
   – Теперь до меня дошло… – Я решительно отодвинул от себя пустую тарелку и встал. – Но часа маловато. Сначала я немного посплю, а потом, если уж ты так настаиваешь…
   Нужно сказать, что ночь я провел не дома, а в одной тесной (но мужской!) компании. Сначала мы смотрели европейский футбол – матч с участием «Милана», где играет наш общий любимец Андрюша Шевченко по прозвищу Шева, затем слегка перекусили и, естественно, не на сухую (пять бутылок водки словно корова языком слизала), а потом как-то так получилось, что сели играли в преферанс.
   Кто хоть что-то смыслит в этой игре, тот хорошо знает, настолько это увлекательное занятие. Время бежит совершенно незаметно. Я сообразил, что несколько задержался в гостях лишь тогда, когда партнеры всучили мне «паровоз» – пять взяток на мизере.
   «Пульку» я, конечно, дописал, но после этого облома мой взгляд начал часто и с нетерпением останавливаться то на «горке», которую заполнили нехорошие для меня цифры, то на циферблате больших напольных часов – мне казалось, что игра идет чересчур медленно, а время бежит слишком быстро.
   Уже тогда непонятная тревога начала терзать мое сердце, несмотря на то, что, сидя на прикупе, я заливал ее скверным на вкус греческим коньяком, который какой-то идиот-рационализатор догадался ароматизировать. Увы, водка в баре моего приятеля закончилась. Так же, как и пиво.
   В общем, домой я прирулил только к утру. Притом на такси мне пришлось занимать у партнеров – мои денежки приказали себя долго помнить. Так много я не проигрывал еще ни разу. Наверное, это был знак надвигающейся беды.
   – Час! – Неумолимо отрезала Каролина. – Спать нужно ночью, как все нормальные люди… и мужья. А ты где-то проболтался до самого утра, и явился насквозь проспиртованным и вонючий от сигаретного дыма, как старый козел.
   – Понимаешь, дорогая, так получилось, что… – начал я свою обычную в таких случаях волынку, но Каро резко пресекла мои попытки оправдаться.
   – Арсеньев! Я знаю, что ты тупой, но слух у тебя отменный. Это точно. Меня уже не интересует, как там в тебя получилось, и кто тебя держал на аркане всю ночь. Повторяю в последний раз – собирай свои шмотки. И чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше. Иначе…
   Она с многозначительным видом умолкла.
   – Что – иначе? – спросил я с вызовом.
   – Иначе позову свою охрану, и тебя вышвырнут отсюда в два счета в одних семейных трусах.
   – Да? – Я иронично ухмыльнулся. – Надеюсь, ты шутишь… насчет охраны.
   – Нет, не шучу. Ты меня знаешь.
   – Знаю, – согласился я. – Но ты, наверное, забыла, кто такой Иво Арсеньев. – Это я сказал не без бахвальства; увы, почти все мужики – позеры. – Твоих бобиков я порву как Тузик грелку. Ты не смотри, что я худой и кашляю.
   – Худой… Посмотри на себя в зеркало… героическая личность. Разожрался на дармовых харчах, как котяра.
   Насчет дармовых харчей крыть мне было нечем. Моя ненаглядная была шибко козырной бизнес-леди и косила бабки как один мой хороший приятель из прежней жизни, дед Зосима, траву очень острой косой-«голландкой», раритетом военной поры, которая не тупилась даже на крепком травяном сухостое.
   Но поскольку наших – то есть, Каролининых – финансов даже при самом плохом раскладе (это если ее фирма когда-нибудь пойдет ко дну) могло хватить до нового пришествия (с моими-то запросами…), я вел жизнь праздношатающегося сибарита.
   А что было делать? Несмотря на достаточно молодые годы, я уже военный пенсионер. Практически всю свою сознательную жизнь я только то и делал, что сражался на невидимых фронтах за родину и за давно похеренные социалистические идеалы, поэтому учиться бизнесу мне поздно, да и мозги мои работают не в том направлении.
   Вот ежели кого грохнуть, да так, чтобы комар носа не подточил и с полной гарантией летального исхода, на это я мастер. Кроме того, могу преподавать уроки выживания в любых климатических зонах и поясах. Но мои знания чересчур специфичны и на гражданке никому не нужны.
   Короче говоря, как по нынешним временам нарождающегося капитализма, я лишний человек. Обуза для общества и пенсионного фонда. Поэтому все попытки Каролины пристроить меня на какую-нибудь непыльную должность в фирме потерпели фиаско.
   Если честно, то я не очень и хотел просиживать штаны в кабинете. Это такая мука… В особенности когда мне нужно было изображать большого начальника. У которого главный босс – родная жена, владелец фирмы и номинально тех живых душ, что в ней числятся.
   Именно числятся, а не работают в поте лица. Как известно, настоящих работников, трудяг, на которых держится все производство, всегда можно пересчитать по пальцам. Все тебе льстят, перед тобой лебезят, беззастенчиво набиваются в друзья и втайне завидуют.
   Но еще страшнее тихое всеобщее презрение. Мужчина – альфонс. Что может быть противней? В особенности для меня.
   Я всегда считал и считаю, что главным в семье должен быть мужчина – и никаких гвоздей. Он добытчик, хозяин, царь и бог на своем доме; такова его роль в обществе издревле.
   Потому-то матриархат и почил столь быстро в бозе, так как мужчину нельзя загнать в стойло с ошейником на шее и доить его за то вымя, которого у него нет. Он обязательно восстанет против такого обращения с ним. Что, собственно говоря, и случилось в исторической перспективе.
   Даже самый забитый подкаблучник втайне мечтает когда-нибудь освободиться, уйти из-под опеки своей дражайшей половины. Никакие житейские блага, вплоть до молочных рек с кисельными берегами, не заставят настоящего мужика служить прикроватным ковриком.
   Но совсем уж нетерпимым было ограничение моей личной свободы. Я долго не женился и свершил сие «таинство» только по оказии. Ну ладно, чуть-чуть по любви.
   Однако любовь – это дело столь тонкое и неосязаемое, что в большинстве случаев куда-то исчезает, едва молодые проведут медовый месяц (а то и раньше). Умные (нет, скорее мудрые) ищут ее и находят, пусть и в несколько измененном виде (увы, таких индивидуумов гораздо меньше), а все остальные полжизни маются, пытаясь поймать Синюю Птицу не на цветочном лугу, а в грязном хлеву.
   Так вот, моя дорогая Каро держала меня на коротком поводке с таким рвением, что временами я просто с ума сходил. И, будучи в таком невменяемом состоянии, бросался во все тяжкие.
   Во-первых, я постоянно «терял» свой мобильный телефон. Или «нечаянно» ронял его в горячий суп, притом на глазах своей дражайшей половины. Поэтому она никак не могла дозвониться до меня, чтобы узнать, где черти носят ее супруга-забулдыгу.
   А для столь козырной дамы, как моя Каро, которую ее шнурки-подлипалы могли почти мгновенно соединить едва не с Кремлем, облом по части телефонной связи был просто нетерпим. В таких случаях она рвала и метала, наводя на подчиненных страх и трепет.
   И понятное дело, в конторе всем было известно, по какой причине их босс столь часто пребывает в дурном настроении. Поэтому сотрудники фирмы меня еще и втихомолку ненавидели, вполне обоснованно полагая, что именно я являюсь главным возмутителем спокойствия в их безмятежной лазурной жизни. Между прочим, хорошо оплачиваемой жизни.
   Во-вторых, я просто был не в состоянии торчать дома, в четырех стенах, целый день, дожидаясь, пока моя ненаглядная не закончит все рабочие дела и не явит мне свой пресветлый лик.
   Я выходил на улицу и часами болтался по городу, тупо рассматривая прохожих и витрины многочисленных шопов, бутиков и магазинов, пока мои ноги сами не приносили меня в какую-нибудь компанию, с которой я коротал быстротекущее время.
   Быстротекущее среди добрых приятелей, за рюмкой горячительного напитка, так как в других обстоятельствах, особенно когда я пребывал в одиночестве, оно тянулось словно резина.
   И в-третьих, когда мое достаточно терпеливое отношение к перипетиям семейной жизни совершенно иссякло, я решил научиться играть на каком-нибудь музыкальном инструменте – где-то краем уха мне довелось слышать, что музыка облагораживает человека и снимает напряженность в личных отношениях.
   (К тому же, мне не грех было на всякий случай обзавестись хоть какой-нибудь гражданской специальностью).
   Сначала я хотел купить большой барабан и литавры. Мне всегда нравились барабанщики – те, что ходят с похоронной процессией. У них главная проблема – тяжесть барабана, который приходится тащить вслед за трубачами. Но для меня, здоровенного лося, это семечки.
   Другим же участникам духового оркестра приходится упираться по полной программе. Особенно туго им зимой, на морозе. Кто не верит, путь попробует в зимнее время немного подержать мундштук от геликона на улице, а затем нежно его поцеловать.
   Уверяю – эффект будет потрясающим…
   Немного поразмыслив, от первоначальной идеи я все же был вынужден отказаться. Мы жили не в личном доме, а в шикарной многокомнатной квартире (клянусь, я так и не сосчитал, сколько в ней комнат), занимающей весь третий этаж элитного дома в центре города.
   Нашими соседями снизу и сверху были такие же упакованные бизнесмены, как моя Каро. С одним отличием: если Каролине ее фирма досталась по наследству от папаши, и все грехи первоначального накопления капитала он унес с собой в могилу, то остальные жильцы элитного дома продолжали тащить этот груз на своих плечах.
   К этому грузу, естественно, прилагался и комплект бойцов-отморозков, так называемая «крыша». Что меня и смутило. Не думаю, что соседям сильно понравились бы мои музыкальные экзерсисы с барабаном и литаврами, особенно по вечерам.
   А так как люди они большей частью деликатные и самолично не станут выяснять со мной отношения (времена базарных разборок они уже проходили, и теперь стараются о них забыть), то вполне вероятно, что в один прекрасный день (вечер, ночь) некие «неустановленные» по милицейской терминологии лица отметелили бы меня по полной программе, не исключающей членовредительства.
   Ну, например, положили бы мои неуемные грабли под паровозик…
   Так что, по здравому размышлению, я не стал рисковать здоровьем и от идеи заделаться барабанщиком отказался. Но тяга к музыкальному образованию у меня все равно осталась. Эдакий неприятный зуд, как в заднем проходе, когда у человека появляются глисты.
   Короче говоря, не выдержав непосильной для моего морального состояния тяги к прекрасному, я купил себе кларнет. Этот музыкальный инструмент обладает негромким камерным звучанием и огромными возможностями. В чем я вскоре и убедился.
   Первоначально мне пришлось брать уроки у своего приятеля-музыканта. (Как-то так получилось, что по приезду в город я познакомился со многими работниками свободных творческих профессий, которые действовали на меня облагораживающе). Плата за урок была минимальной и не сильно била по моему личному бюджету – бутылка водки и закуска.
   Когда я достиг определенных вершин в игре на кларнете, – то есть, научился более-менее сносно выдувать звуки, соответствующие неким нотам, о которых имел весьма слабое представление, – то перенес выполнение домашних заданий в стены собственной квартиры. (Пардон – квартиры, принадлежащей моей супруге).
   Едва услышав, как возле подъезда останавливается ее навороченный «мерс», я тут же принимался усердно выводить трели и рулады, тупо уставившись в нотную тетрадь. Когда она впервые застала меня за этим занятием, у нее просто не оказалось слов, чтобы выразить свое восхищение талантами мужа.
   Зато потом, в другие вечера, она отводила душу со всей искренностью чистой, незамутненной музыкальным образованием души.
   Ее голос и звуки кларнета сливались воедино, вызывая восхищение у бездомных кошек и собак, которые собирались под окнами нашей квартиры и с огромным вниманием слушали бесплатный концерт, иногда повторяя на свой лад особенно понравившиеся музыкально-вокальные фразы.
   Таким образом мне удалось добиться того, что Каролина высказала пожелание (в очень грубой форме, не скрою; но я не был на нее в обиде, так как понимал, что это издержки воспитания), чтобы я обучался игре на кларнете где-нибудь в другом месте.
   Это место она определила сама, но оно столь неприятно и отдаленно, что мне даже не хочется говорить о его географическом месторасположении. Тем более меня не воодушевило страстное желание Каро, чтобы я отправился туда немедленно, вечерней порой и со скоростью курьерского поезда.
   Как человек покладистый и приверженный семейным ценностям, спорить с женой я не стал. Немного пораскинув мозгами, я нашел аудиторию для совершенствования своего музыкального образования в более приятном месте, нежели то, куда послала меня Каро, и гораздо ближе к дому, в черте городе.
   Едва приближался вечер, я брал футляр с кларнетом и вострил лыжи, куда глаза глядят. А глядели они обычно в сторону многочисленных веселых компаний, где принимали меня со всей сердечностью и относились к моему хобби с пониманием.
   Каролина долго терпела мой образ жизни свободного художника. Но теперь, похоже, ее терпению пришел конец. Какое несчастье…
   – Это все мышцы, – ответил я нахально. – Каждый день качаюсь.
   В общем, Каролина была где-то права в этом вопросе. От валятельно-созерцательной жизни свободного художника (у меня теперь было полное право так называться) я и впрямь прибавил в весе.
   Но если учесть, что до женитьбы я был худой и жилистый, как Кащей в молодости, то каких-то пять-семь килограмм мне пошли только на пользу. Даже мое угловатое лицо приобрело приятный овал и – не скрою, все как на духу – на меня начали заглядываться девушки, гораздо моложе моей женушки, чего раньше не наблюдалось.
   – Ты не качаешься каждый день, а накачиваешься… водкой, пивом и еще какой-то дрянью под самую завязку, – отбрила меня Каро.
   – Так ведь на фирменные качественные напитки у меня денег не хватает. Ты не даешь. Уже больше месяца питаюсь святым духом и от щедрот моих друзей.
   – Пора научиться самому зарабатывать. Хотя бы на свое пойло. А что касается твоих так называемых друзей, то уж лучше бы ты якшался с бомжами.
   – Я учусь, – скромно потупив глаза, я кивком головы указал на футляр с кларнетом, который сиротливо лежал на крохотном диванчике в стиле «ампир»; кухня у нас была огромной, поэтому и своими размерами и обстановкой чем-то напоминала фешенебельный бар. – Еще немного и… Между прочим, студентам полагается стипендия.
   – Вместо стипендии, мой дорогой, получи выходное пособие… – Порозовевшая от праведного гнева Каролина достала из кошелька несколько зеленых бумажек с изображение американского президента и швырнула их едва не в лицо мне. – И чтобы я больше никогда тебя не видела. Никогда! Убирайся с моих глаз. Сгинь, провались в преисподнюю! Все официальные хлопоты на предмет развода я беру на себя, можешь не беспокоиться.
   Я не поленился, слез со стула, присел на корточки, подобрал купюры, вернулся на свое место и с нарочитой медлительностью сосчитал, слюнявя пальцы.
   – Маловато, – сказал я сокрушенно. – Неужели я был так плох? Даже мальчикам по вызову платят больше. Кстати, напомню, вдруг у тебя с памятью сейчас нелады, что ты моя жена – ладно, пока жена; мы ведь еще не развелись официально – и все вместе нажитое должны разделить пополам. Уточняю – это не мое личное мнение, так гласит закон.
   – Вместе нажитое!? – Мне показалось, что Каролину сейчас хватит удар; но она собралась с силами и продолжила: – Ладно, поделим, если ты так желаешь. Где у нас ножовка? Впрочем, о чем я спрашиваю… На моей памяти ты ничего тяжелее стакана с водкой в руках не держал. Думаю, что ты понятия не имеешь, как она выглядит, и уж тем более не знаешь, где лежит. Хозяин… – Это слово Каролина выговорила так, словно выплюнула надоевшую жевательную резинку.
   – Зачем тебе пила? – спросил я с подозрением.
   – Что значит, зачем? Как ты сам предложил, будем делить совместно нажитые материальные ценности.
   – Это как? Что-то я не врубаюсь…
   – Куда тебе с твоей похмельной башкой… Очень просто. Мы перепилим пополам твой саквояж и этот гнусный кларнет – где он? а, уже вижу – за который ты при покупке отвалил денежек как за рояль. Между прочим, моих денежек. Это все, что мы с тобой вместе нажили. Пардон, ошибаюсь. Я забыла про твои новые шмотки, но трусы и рубашки делить пополам не будем. Я щедрая, забирай все целиком.
   Каролина решительно шагнула к дивану – явно с намерением совершить надругательство над моим сокровищем. Я схватил футляр с кларнетом и прижал его к груди как беспомощного младенца, готовый защищать свое достояние до последнего.
   Насчет денег, которые я заплатил за кларнет, она была права. Тут уж ничего не попишешь. Уж больно хорош был инструмент, старинный. Он мне понравился с первого взгляда.
   Как мне сказали, кларнет принадлежал одному талантливому музыканту-еврею, который просто забыл его, уезжая на историческую родину, в Израиль. Старческий склероз.
   А когда вспомнил, – уже будучи в Хайфе – у дальних родственников музыканта, оставшихся на первой, не главной родине, где он имел несчастье родиться, вдруг тоже что-то случилось с памятью. Они так и не вспомнили, брал он с собой кларнет или нет.
   В общем, я купил потерянную вещь, овеществленный фантом. Как уже говорилось ранее, за большие деньги – ушлые родичи рассеянного эмигранта умели торговаться, в отличие от меня. Но все равно на приобретение кларнета я потратил сумму вдвое меньшую той, которую выцыганил у Каролины.
   А обмыть покупку? Как же без этого? Инструмент сломается. Или сопрут. Народные приметы надо уважать. Что я и делал… почти неделю. Но про то Каро, конечно же, не знала, так как была в отъезде по делам фирмы.
   – Спасибо тебе, дорогая. За все спасибо. – Меня неожиданно обуяла гордыня. – Ты права, нам нужно расстаться. Я не могу жить с женщиной, у которой вместо сердца калькулятор.
   – Это у меня калькулятор!? Да как у тебя язык поворачивается говорить такое!? – вспыхнула Каролина; и тут же сразу остыла. – Господи, что я несу? Бред какой-то. Опять он развел свою обычную демагогию, чтобы все спустить на тормозах. Нет, на этот раз у тебя не выгорит. Такие номера со мной уже не катят.
   – С каких это пор? – поинтересовался я не без ехидства.
   – С тех самых, – туманно ответила Каролина. – Проваливай! Я сказала час на сборы, – она снова посмотрела на свой золотой швейцарский хронометр, украшенный бриллиантами, – значит, час. И ни минутой больше. Все, разговор закончен.
   – Печально… – Я изобразил уныние, смешанное с отчаянием. – А я так тебя любил…
   – Вот именно – любил, – фыркнула Каролина. – Мне твоя любовь уже вот где сидит. – Она почему-то показала не на сердце (где еще может обретаться такое светлое чувство?), а на свое горло, чуть ниже кадыка, словно я был безразмерным пельменем, застрявшим в пищеводе.
   – Как ты не права… – продолжал я свою партию несчастного, убитого горем человека.
   – Ну, знаешь!… – У Каро не хватило слов из нормативной лексики, и она выдала несколько крепких словечек; правда, сквозь зубы, так, что я не расслышал, но смысл сказанного понял. – Не притворяйся сиротой казанской. Ты волк в овечьей шкуре. Хитрый, кровожадный и беспринципный.
   – Намекаешь на то, что я в свое время несколько раз спасал тебя от верной гибели?[1] Да, мне пришлось успокоить кое-кого навсегда. Так уж сложились обстоятельства. Но теперь я понимаю, что свалял тогда дурака. Надо было отойти в сторону и предоставить тебе возможность самостоятельно выпутываться из аховых ситуаций.
   – Ой, не надо! Не дави мне на психику. Что было, то прошло. Тоже мне… рыцарь. Постыдился бы напоминать об этом. Между прочим, за это я тысячу раз тебя отблагодарила.
   – По-моему, ты несколько преувеличила… – Я поднял глаза к потолку и с глубокомысленным видом начал считать: – Если выбросить то время, что ты моталась по командировкам, затем твои критические дни… Нет, на тысячу не набирается.
   – Ты что там считаешь? – зловещим голосом спросила Каролина.
   – А ты не поняла?
   – Нет!
   – Сколько раз мы с тобой предавались любовным утехам за два года нашей семейной жизни. Я так понимаю, именно эти моменты ты посчитала проявлением благодарности за оказанные мною услуги. Должен тебе сказать, что я так не думаю. Мне всегда хотелось получить деньгами… но я как-то стеснялся сказать тебе об этом. Увы, в отличие от тебя, я человек непрактичный.
   Если бы Каро могла поджигать предметы взглядом, от меня осталась бы лишь кучка пепла. Я думал, что сейчас начнется буря, торнадо, но, к своему удивлению, ошибся. Судорожно вздохнув, Каролина все-таки сумела совладать с обуявшим ее бешенством.
   Снова превратившись в айсберг, она в очередной раз посмотрела на часы и надменно процедила сквозь зубы:
   – У тебя уже не час на сборы, а пятьдесят пять минут. Поторопись.
   С этими словами она вышла из кухни, с такой силой хлопнув дверью, что витражное стекло, которое она заказывала какому-то очень дорогому и модному мазиле для оживления кухонного интерьера, пошло трещинами.
   Мне не оставалось ничего другого, как собрать свои шмотки и уйти в люди, чтобы превратиться в бомжа. Куда именно направить свои стопы, я пока не имел ни малейшего представления.

Глава 2

   Мне собраться, что бедному крестьянину подпоясаться. Спустя полчаса я уже выходил на улицу, держа в одной руке большую спортивную сумку со своим немудреным скарбом, а в другой – футляр с кларнетом. Это было все, что я сумел нажить, будучи мужем Каролины.
   Якобы нечаянно оглянувшись, я заметил в одном из окон нашей квартиры бледное лицо Каро. Она даже не соизволила попрощаться со мной.
   Я изобразил широкую улыбку, показав все свои белые и крепкие зубы, до сих пор не знавшие дантистов-инквизиторов, и поклонился, сделав реверанс. Каролина отпрянула от окна с такой потрясающей скоростью, словно ее кто-то укусил за заднее место. (Очень даже аппетитное заднее место, смею доложить).
   Удовлетворенный этой маленькой прощальной местью, я посмотрел на небо – погода обещала не подпортить мой исход в неизвестность, что не могло меня не радовать – и бодро зашагал по направлению к стоянке такси.
   Я ехал к художнику Венедикту Крисюку, пардон, Бьену Кирису – это он придумал себе такой забойный псевдоним.
   В городе Беня-Веня был выдающейся личностью. Он действительно имел незаурядный талант и огромную пробивную силу, чем отличался от многих других художников, своих коллег, которые дальше уличного вернисажа (сиречь, обычной барахолки) свои произведения продвинуть не могли.
   Совсем недавно Венедикт возвратился из Америки, где успешно выставлялся и с не меньшим успехом толкнул почти все свои произведения за очень даже хорошие деньги. Теперь этот богатенький Буратино день и ночь гужевал с многочисленными приятелями и прихлебателями (благо было за что), при этом каким-то чудом умудряясь заниматься творческим процессом.
   Ехал я к Венедикту не без задней мысли устроиться к нему постояльцем хотя бы на некоторое время – пока не обзаведусь каким-то образом собственным углом.
   Конечно, это была бредовая идея. Увы, мои финансы давно пели романсы – пенсия у меня не ахти какая, собственные сбережения в российских рубликах я прокутил, проиграл, а втихомолку пополнять личную копилку от щедрот своей супруги считал зазорным.
   Правда, кое-какие деньжата у меня были, но в заграничных банках. Однако туда еще нужно добраться, а мне ох как не хочется высовывать свой нос за рубеж, чтобы его, случаем, там не прищемили мои бывшие противники. А это очень злопамятные господа.
   К тому же я твердо решил потратить валюту лишь тогда, когда буду совсем старым и всеми брошенным. А такой момент может наступить в жизни любого человека, независимо от того, кем он был.