Глас Б.. История розги. Том 2 и 3.

народ не злой; они просто - взрослые дети, быть может, несколько похотливые,
но чаще всего они не способны на дурное. К тому же они питают страх перед
правосудием. При виде денег негр отступил немного назад, но вдове удалось
дать ему понять, что ему просто следует раздеться совсем донага, лечь
животом на кушетку, позволить себя привязать за ноги и за руки и затем дать
себя высечь розгами, которые ему показала вдова.
Он тотчас же разделся, все время улыбаясь, и послушно исполнял все, что
приказывала вдова, пока она его привязывала к кушетке веревками.
По словам негра, барыня секла его вначале очень слабо, как бы лаская
розгами, и он продолжал смеяться.
Потом она начала сечь все сильнее и сильнее, так что он от боли стал
орать во всю силу и извиваться, как змея.
Не обращая внимания на его крики и стоны, Елена продолжала его пороть.
Но после одного особенно сильного удара между ляжками негр так сильно
рванулся, что веревки, которыми были привязаны его руки к кушетке,
разорвались, и он, как полоумный, вскочил с кушетки и развязал веревки,
которыми были привязаны ноги. Встав на ноги, он подошел к своей
истязательнице, обнаруживая во всем великолепии достоинство своего мужского
пола.
"Одно мгновение, - говорит вдова на суде, - я была ошеломлена; затем,
взбешенная его нахальством, я ударила розгами по "чудовищу"; тогда проклятый
негр вскочил на меня, схватил, положил меня животом на свои ляжки, разорвал
мне панталоны и стал меня хлестать во всю силу рукой по ягодицам, а затем,
придерживая меня, поднял с пола розги и стал ими пороть самым безжалостным
образом, несмотря на мои мольбы, угрозы, обещания денег... Вскоре я от боли
могла только стонать и готова была потерять сознание; тогда негр перестал
меня сечь, отнес на кровать, и я, к ужасу, увидала, что он хочет совершить
надо мною гнусность, но я была так слаба, что не могла сопротивляться и
помешать ему сделать гадость со мною..."
Совершив насилие с обычной для его расы грубостью, негр, пока его
жертва лежала в обморочном состоянии, оделся, выскочил на террасу, а оттуда,
через сад, на улицу и скрылся.
Елене пришлось прибегнуть к помощи врача для лечения последствий
истязания. Она подала жалобу на негра прокурору.
Суд приговорил негра к двум годам каторжных работ, приняв, конечно, во
внимание, что насилие было вызвано самой вдовой. Высший суд, куда перешло
дело по апелляции, уменьшил наказание до шестимесячного заключения в тюрьме.
После подобного приключения Елена продала имение и покинула навсегда
эту местность.
Один мой приятель, военный врач, рассказал мне следующий факт.
Несколько лет тому назад в одном доме терпимости была одна пансионерка,
которую он лечил до ее смерти. Она была из гувернанток. Очень часто теряла
места со скандалом из-за своей страсти наказывать детей телесно. В молодости
родители часто ее секли. Наконец она попала на содержание к богатому
немолодому вдовцу, который, несмотря на ее вид святоши, отгадал в ней сильно
похотливую особу.
Старый селадон стал требовать от нее разных штук. Она сперва ломалась
для виду, но потом согласилась высечь его розгами. В действительности это
было для нее таким же наслаждением, как и для вдовца.
Через два года вдовец умер, не обеспечив ее, и она, благодаря своднику,
чтобы спастись от нищеты, попала в пансион.
Она уже страдала чахоткой в самой первой стадии.
Это была высокая, стройная, как пальма, девушка двадцати шести лет.
Блондинка с большими темно-карими глазами, немного длинными ресницами, что
придавало ее физиономии выражение особенной доброты. Матовый цвет лица с
легким румянцем на щеках придавал ей особенную прелесть.
Ее манера держаться, ее разговоры отнюдь не напоминали обитательницу
публичного дома. Она не переваривала самой малейшей фамильярности. Но
наедине с клиентом она перерождалась; она умела так приручить его, что тот
вскоре позволял ей хлопать себя по ягодицам. Ударяла она с какой-то
особенной ловкостью, так что мужчины просили продолжать их шлепать. Правда,
это была не обыкновенная флагелляция.
Она не употребляла никаких инструментов наказания, но ее руки, тонкие и
длинные, ложились в самые приятные места... Она достигла в этом искусстве
высокой степени совершенства...
Первый же, кто попал к ней в руки, не преминул, конечно, рассказать
своим друзьям и приятелям. Вскоре ее начали атаковать старые и молодые. В
особенности старые. Даже если половое чувство давно умерло, ей удавалось
оживить его хоть на несколько мгновений.
Это была удивительная натура! Редко можно встретить нечто подобное:
публичная женщина с чрезвычайно повышенным сладострастным чувством, знающая
все мельчайшие тонкости разврата, способная выдумать в этой области новые
штучки - и в то же время само воплощенное целомудрие, в присутствии
посторонних держащая себя так, что ей могла позавидовать любая светская
дама.
В это время в городе славился своей развратной жизнью один молодой
человек из превосходной семьи. Рано оставшись сиротой, он имел опекуном
бывшего морского офицера, своего дядю, которому он причинил много
неприятностей. Не особенно довольный ворчанием и нотациями старого офицера,
Гектор П., так звали этого красавца, как только исполнилось ему
совершеннолетие, потребовал от своего опекуна отчет по опеке и потом
нисколько не стеснялся всюду звонить, что опекун дядя его обокрал.
Наконец Гектор задумал остепениться и решил жениться. Бросил посещение
всевозможных кабаков и стал появляться в светских гостиных. Тут он
познакомился с одной молодой девушкой, замечательной красавицей и из хорошей
семьи, сделал предложение, но дядя его дал о нем такие скверные сведения,
что ему отказали не только в руке девушки, но даже отец попросил не посещать
больше их дома.
Это окончательно переполнило чашу терпения Гектора, и он решил
отомстить дяде.
Через несколько дней он отправился в вышеупомянутый нами публичный дом
и сделал предложение бывшей гувернантке.
- Мой ангел, я пришел к тебе с новостью, которой ты и во сне не видала.
Хочешь иметь четыре тысячи фунтов стерлингов годового дохода (около 40 тысяч
рублей)?
Она недоверчиво улыбнулась.
- Я говорю совершенно серьезно, я пришел сюда вовсе не с тем, чтобы
насмехаться над тобой. Хочешь быть моей женой?
- Ты, вероятно, пьян, -отвечала девушка.
- Уверяю тебя, что я не пьян, с ума не сошел; спрашиваю тебя еще раз, -
хочешь быть моей женой, да или нет?
Девушка продолжала смотреть на него удивленными глазами.
- Тебя это удивляет, я это понимаю и объясню тебе, в чем тут дело. Я
решил страшно насолить моей семье, насолить так, чтобы они никогда этого, не
могли забыть, ни простить. Ничто не причинит им большей неприятности, чем
женитьба на пансионерке публичного дома, - вот почему я вспомнил о тебе.
Она, по-видимому, поняла, но на ее лице появилась грусть. Все-таки она
задала ему вопрос, чтобы вполне убедиться:
- Стало быть, это не из-за любви ко мне? - робко спросила она его.
Услыхав этот вопрос, Гектор залился смехом.
- Нет, моя цыпочка, ты до невозможности глупа! Я не стану тебя
дурачить, - никакой любви тут нет. Но какое тебе дело до этого? Ведь я
серьезно предлагаю тебе отправиться со мною к мэру, хочешь или нет?
- О! Никогда в жизни! - отвечала девушка самым решительным тоном.
- Как хочешь! - с досадой проговорил молодой человек, пораженный такой
глупостью и отчасти даже обиженный тем, что получил отказ от девушки,
которая за пять рублей шла спать каждую ночь с первым встречным.
Когда он в общем зало рассказал про ее отказ хозяйке и другим девушкам,
то у всех вырвался единодушный крик возмущения.
Девушка вышла проводить Гектора, когда тот уходил домой, и хозяйка, при
виде ее, закричала:
- Дура, почему ты не хочешь?
- Никогда в жизни! - опять повторила та.
Этот отказ, как всегда бывает у людей богатых, не привыкших встречать
отказы, вызвал у Гектора упорное желание добиться своего. Его приводило в
ярость упрямство девушки.
Он приходил к ней чуть не каждый день. Наслаждался тем, что девушка его
шлепала и позволяла шлепать ее.
В первый же раз как он пришел к ней, она скрылась куда-то и затем
вернулась с длинными толстыми березовыми прутьями, которыми на этот раз
захотела заменить руки. Молча связала два пучка розог и каждым свистнула
несколько раз в воздухе, пока Гектор раздевался. Толщина розог, их свист и
особенно какой-то злой огонек в ее глазах напугали его, и он сказал, что
раздумал и не позволит сечь себя розгами, а только, как всегда, руками.
Девушка заявила, что если он сейчас же не ляжет на кровать, не позволит
себя привязывать веревками и высечь, как ей захочется, то она больше с ним
никогда не будет в близких отношениях, хотя бы ей пришлось бросить этот дом.
По тону, каким это было сказано, Гектор увидал, что она не шутит и сдержит
свое слово. Так как он к ней сильно привык, то решил исполнить ее каприз и
сказал, что она может делать с ним что ей угодно. Сказав это, он лег на
кровать и дал ей себя привязать.
Когда она подняла у него рубашку и собиралась начать сечь, то он
спросил, сколько же розог она ему даст. Она улыбнулась и отвечала:
- Не знаю, но во всяком случае не меньше пятисот...
И тотчас же начала сечь. Секла она его страшно долго и больно. Особенно
тяжело было то, что он не мог кричать из боязни насмешек со стороны других
девиц.
Когда она прекратила экзекуцию и отвязала его, то все тело его было в
крови, во многих местах были черные полосы. Она ему дала тысячу розог. Придя
в себя, он стал перед ней на колени и умолял ее, как это делал впоследствии
еще не раз, простить его и выйти за него замуж.
Но она постоянно качала отрицательно головой, не будучи в силах забыть
грубость его первого признания, хотя теперь Гектор не шутя был в нее
влюблен.
162
Быть может, в глубине своей души эта погибшая девушка, несчастная
жертва порока и нищеты, сама сознавала себя недостойной быть законной женой.
Больше она ни разу не секла его розгами, а только руками, хотя он
несколько раз просил высечь его розгами.
Для нее особенно было тяжело отказываться выйти замуж, потому что
здоровье ее, вследтвие тяжелых условий жизни, все ухудшалось и ухудшалось.
Она как-то раз вечером простудилась и стала харкать кровью. С этого
времени чахотка стала развиваться быстрыми шагами.
Агония ее была очень трогательная: она благодарила всех за уход за ней,
дала каждой девице что-нибудь на память из своих вещей... Просила Гектора
похоронить ее с тем кольцом на пальце, которое он хотел ей надеть, когда
предлагал жениться на ней.
Молодой безумец, которому не удалось жениться на ней, купил для нее на
кладбище участок земли, где ее и похоронил. Он провожал ее до могилы и
поставил мраморный памятник бедной флагеллянтше.
Мы уже знаем, что в средние века телесное наказание являлось одной из
главных основ воспитания мальчиков и девочек.
Ришелье сказал, что девочка или мальчик, которых в молодости беспощадно
пороли розгами, будут хорошо воспитанными, - это считалось в те времена
аксиомой.
Теория, согласно которой по приказу родителей или воспитателей
добровольно или силой приходилось показывать другим часть тела, которую
обыкновенно скрывали от глаз всех, возымела, в конце концов, благодетельное
действие на формирование характера будущих женщин. Аристократические ягодицы
подвергались порке, чтобы после основательного сечения в мозгу их прелестных
обладательниц запечатлелось убеждение в необходимости трудиться и слушаться,
которое мало-помалу превратилось бы в привычку.
В те сравнительно отдаленные времена существовали особые исправительные
дома, в которых режим был гораздо строже, чем в пансионах при монастырях. В
последних секли розгами, плетью или крапивой и т. п. только тогда, когда вы
провинились, и каждое телесное наказание назначалось за действительную вину.
В исправительных же домах первоначальный проступок, приведший виновную в
дом, превращал ее ягодицы как бы в ежедневный приемник телесного наказания,
которому она подвергалась, начиная с первого дня прибытия и кончая днем
выхода оттуда.
Всякая преступная девочка, переступившая порог такого дома, заранее
знала, что она будет немедленно растянута на скамейке и жестоко выпорота
розгами или плетью.
Обитательницы этих домов даже дали шутливое название первому наказанию.
Они называли его "приветственный поцелуй". Этот поцелуи состоял всегда из
нескольких полных дюжин ударов розгами!
Обыкновенно наказывали в присутствии возможно большего числа
посторонних лиц; вновь прибывшая наказывалась розгами в первый раз в своем
карцере. Регламент требовал, чтобы вновь приведенная была не позже, как
через два часа, наказана розгами. Только доктор, который осматривает каждую
вновь прибывшую, мог потребовать, чтобы экзекуция была отложена или
назначенное число дюжин ударов розгами было уменьшено или дано с некоторым
промежутком.
Как мы уже сказали, наказание розгами происходило в карцере, где должна
была сидеть виновная. При наказании должны были находиться начальница дома и
надзирательница, затем две монахини, которые должны были держать растянутую
на скамейке преступницу за ноги и за руки, и, наконец, третья монахиня,
которая должна была сечь ее розгами. Начальница дома, по регламенту, могла
пригласить присутствовать при наказании доктора, но только в том случае,
если могла ожидать, что потребуется его помощь.
На другой день утром к наказанной являлась надзирательница и говорила
следующее, опять же в установленных регламентом выражениях: "Моя дорогая
сестра, сейчас вы будете подвергнуты еще более позорному наказанию, чем
вчера. Вместе с другими, как вы, бесстыдницами, вас накажут розгами, как
наказывают детей. Во время наказания в присутствии посторонних лиц, я
уверена, вы подумаете о проступке, который вас привел сюда, и постараетесь
исправиться".
Итак, в то блаженное время пороли розгами или плетью девочек, и, как мы
выше сказали, в розгах видели воспитательное средство не только для детей,
но даже для девочек-подростков.
В семьях высокопоставленных особ гувернеры, гувернантки, учителя или
учительницы не только обучали, но и пороли безжалостно, причем не обращалось
никакого внимания на пол виновных. Тринадцатилетнюю, а иногда и старше
девочку учитель сек розгами без всякого стеснения. Но нужно заметить, что
средневековые педагоги секли розгами собственноручно провинившихся учеников
или учениц, все равно как родители собственноручно пороли розгами своих
дочерей и сыновей. Позднее же стали поручать наказывать мужской или женской
прислуге. Таким образом, произошло разделение между воспитателем и
наказанием. Поэтому-то и произошло понижение в применении телесных
наказаний. Розги потеряли свою нравственную ценность.
Нужно перенестись мысленно в эту эпоху, чтобы понять, что учитель,
наказывая розгами обнаженную, часто почти взрослую, благородную барышню, не
посмел бы злоупотребить ею, как крепостной крестьянин не дерзнул бы убить
хозяйского барашка.
Если прислуга, наказывая барчат розгами, и была сдержана в выражении
половой страсти, возбужденной в таких случаях, то из этого вовсе еще не
следует, что у ней отсутствовало подобное возбуждение. Нет, подобные
бесстыдные спектакли вызывали в ней, бесспорно, более или менее сильное
половое чувство, но удовлетворялось оно не на наказываемых, а на других
доступных лицах.
В то же доброе старое время существовал обычай, что богатые и знатные
лица содержали в складчину приюты для бедных сирот обоего пола, где им
давали бесплатно образование.
Понятно, что при воспитании их розги играли главную роль.
Я пользуюсь уставом одного из таких в Глазго в 1455 г.
По уставу, попечительницами являлись жены и совершеннолетние дочери
лиц, на счет которых содержался приют.
За нарушение школьной дисциплины и особенную леность дети обоего пола
подлежали наказанию розгами. Но наказание розгами производилось не иначе как
одной из воспитательниц, собственноручно. В экстренных случаях, правда,
директор или директриса приюта могли собственноручно наказать провинившегося
ребенка, но курьезно, что это не избавляло его все-таки от наказания розгами
одной из попечительниц приюта за ту же самую вину.
Воскресенье было излюбленным днем, в который дамы-патронессы являлись в
свои приюты, производили разбор поведения покровительствуемых ими детей и
затем на особом общем заседании назначали каждому из провинившихся число
ударов розгами, которое мальчик или девочка должны были получить.
Так как среди виноватых и подлежащих наказанию розгами были мальчики и
девочки в возрасте от десяти до тринадцати лет, то, по уставу, мальчиков
могли наказывать только замужние дамы-патронессы или вдовы. Девицы же
патронессы могли наказывать розгами только провинившихся девочек.
Миссис Бредон, подавшая петицию в парламент о запрещении телесных
наказаний в приютах, в одном из которых она сама получила воспитание, а
впоследствии вышла замуж за очень богатого и знатного человека, подробно
описывает церемониал подобных экзекуций так: "Дамы и девицы-патронессы
-приезжали обыкновенно около трех часов дня. Директор или директриса приюта
встречали их, окруженные воспитателями и воспитательницами. Мы, воспитанницы
и воспитанники, дрожим от страха, так как от нас ничего не скрывают; мы все
видели, как в обе классные комнаты, одну, назначенную для наказания
мальчиков, а другую - для наказания девочек, пронесли скамейки и целый ворох
розог, уже связанных в пучки из длинных, толстых, распаренных в воде
березовых прутьев, накануне срезанных с деревьев... Если бы члены
парламента, пишет Бредон, - видели эти розги, то, конечно, не подумали бы,
что они назначены для наказания за невинные проступки мальчиков и девочек не
старше тринадцати лет. Такими розгами впору сечь солдат, а не детей!
Прошли при нас также четыре няньки и четыре сторожа, которые будут
держать наказываемого или наказываемую.
Все провинившиеся за последнюю неделю стоят с грустными лицами, если не
ревут, так как по опыту или по слухам знают, что их ожидает очень строгое
наказание.
Патронессы немедленно по приезде собираются на заседание. На нем сперва
директор, а потом директриса докладывают о проступках, и совет решает,
какому наказанию подвергнуть виновного или виновную. Если назначено
наказание розгами, то против фамилии проставляется число розог, которое
совет нашел нужным дать. Так как у каждого воспитанника или воспитанницы
есть штрафная книжка, в которую записывается вина и наложенное наказание, то
совет, назначая число ударов, рассматривает еще и книжку. Бели проступок
повторится, то назначается большое число ударов, и виновного или виновную
отдают для наказания даме или девице из патронесс, которые известны как
наказывающие особенно сильно.
В приюте, где была Бредон, обычно давали девочкам не менее двадцати
розог и не более двухсот; причем, если девочке следовало дать больше ста
розог, то после ста ударов ей давали отдохнуть минут десять и затем
добавляли остальное число ударов.
В каждую комнату ставили две скамейки, так что одновременно можно было
наказывать двух человек.
Мальчикам число ударов розгами назначалось не менее тридцати и не свыше
четырехсот. Причем сразу им не давалось более двухсот, а делался антракт в
десять минут, после которого всыпалась остальная порция.
Насколько были жестоки наказания, видно из того, что редкий раз
обходилось без того, чтобы одного или двух из наказанных не снесли на
простыне прямо из экзекуционной комнаты в приютский лазарет, хотя наказание
производилось аристократическими женскими ручками.
Нередко за строптивость во время наказания розгами или какую-нибудь
дерзость, сказанную от боли, патронесса давала максимум ударов уже без
всякого совета или усиливала жестокость наказания, приказывая виновного или
виновную держать во время сечения на весу или наказывая розгами, вымоченными
в соли.
Я подвергалась очень часто наказаниям. Почему-то меня постоянно секла
одна уже немолодая леди Салюсбери. Раз, возмущенная тем, что меня за
грубость с нянькой решено было наказать восьмьюдесятью розгами, я ни за что
не хотела просить прощение у присутствовавшей при моем наказании няньки и
поцеловать у нее руку, как требовала наказывавшая меня розгами барышня. Мое
упорство привело ее в бешенство, и она прибавила мне пятьдесят розог. Но
когда я и после этого все-таки не хотела исполнить приказания леди, та
назначила мне еще пятьдесят розог, причем велела державшим нянькам повернуть
животом вверх и стала сечь меня розгами в таком положении. Тут я света не
взвидела и с первых же ударов закричала, что согласна все исполнить. Но леди
все-таки дала мне двадцать розог в таком положении, а остальные тридцать -
приказав повернуть меня опять животом вниз.
Когда совет назначал всем провинившимся за неделю наказания, то их
распределяли для экзекуции между патронессами.
Затем патронессы устанавливали между собой очередь, так как за раз
можно было наказывать не более двух мальчиков и двух девочек.
После этого всех подлежащих наказанию розгами собирали вместе -
мальчиков и девочек; тем и другим сторожа и няньки связывали руки веревкой.
Потом по два мальчика и по две девочки уводили для порки. По приводе в
комнату для наказания, их раздевали и прежде, чем положить на скамейку,
связывали веревкой ноги. Потом клали на скамейку, держа за ноги и под мышки,
пока патронесса давала назначенное число ударов розгами. Так как
одновременно пороли двух, то в комнате был страшный вой и крики, соединенные
с разными мольбами и клятвами. За свое пятилетнее пребывание в приюте не
помню, чтобы кого-нибудь высекли не до крови.
После наказания обыкновенно весь наказанный был вымазан в крови, и если
не попадал в лазарет, то иногда несколько часов не мог ни стоять, ни сидеть.
Я помню, что я не раз после наказания часа два могла только лежать на
животе, в таком же положении приходилось спать иногда дня два-три.
Если бы можно было показать девочку, вернувшуюся после строгого
наказания, то у самого закаменелого человека сердце дрогнуло бы.
Шестнадцати лет я поступила в приют, где сама воспитывалась, на
должность помощницы надзирательницы; в этом звании я пробыла более года и
затем заняла место надзирательницы, на должности которой пробыла около трех
лет, когда познакомилась с мистером Бредон и вышла за него замуж.
В женском отделении приюта было не менее восьмидесяти девочек, но
иногда число их доходило до ста. Девочки распределялись для обучения на два
класса - младший, в котором были девочки от десяти до одиннадцати и самое
большее до двенадцати лет, и старший - в котором находились девочки в
возрасте от двенадцати до тринадцати лет и, как исключение,
четырнадцатилетние. Моложе десяти лет и старше четырнадцати в приют не
принимали.
Столько же мальчиков и в таком же возрасте было и в мужском отделении
нашего приюта, который считался самым богатым в городе. Действительно,
патронессы средств не жалели.
Одевали, кормили и обучали детей превосходно. Может быть, из-за своей
страсти к телесным наказаниям патронессы не жалели кошельков.
Помещение приюта также было роскошное. Если бы не жестокие телесные
наказания, то лучшего нельзя было бы пожелать и для детей состоятельных
родителей.
В приют принимались только сироты или брошенные дети обоего пола, но
лишь вполне здоровые. Им давали очень хорошее первоначальное образование и
обучали разным ремеслам, а девочек - рукоделью, домоводству и кулинарному
искусству.
Цель этой петиции - обратить внимание членов парламента на жестокость
телесного наказания и необходимость если не отмены его, то ограничения права
патронесс наказывать детей столь жестоко. По-моему, следовало бы уменьшить
число ударов розгами до пятидесяти для девочек и ста для мальчиков.
Теперешний максимум - двести розог для девочек и четыреста для мальчиков -
слишком велик.
Ради справедливости я должна сказать, что максимальное число розог, как
девочкам, так и мальчикам, давалось в крайне редких случаях, за какой-нибудь
выдающийся по своей порочности поступок. Обыкновенно же самое строгое
наказание для девочек заключалось в ста ударах розгами и для мальчиков
двести розог, изредка давали девочкам полтораста розог и мальчикам триста.
Но зато первая порция назначалась слишком часто.
Наибольшим числом розог наказывали в среднем не больше двух-трех
девочек в год и пяти-шести мальчиков.
Надо было видеть девочку, получившую двести розог, или мальчика,
которому дали четыреста розог, чтобы убедиться в жестокости подобного
наказания.
Если их не относили в лазарет, то у них, когда они вставали или вернее,
когда их снимали со скамейки и ставили на ноги, был ужасный вид.
Было видно, что ребенок едва стоит на ногах, но сесть, от боли, тоже не
может.
В обязанности помощницы надзирательницы входило наблюдение за качеством
и количеством розог, которыми заведовал особый сторож. Розги покупались
экономом. Сторож, под наблюдением помощницы, вязал пучки для наказания
мальчиков и девочек. Прутья для мальчиков брались толще, чем для наказания