Страница:
Отряды полковой роты автоматчиков жили в деревянных будках, прилепившихся возле скал. Часто во время метелей и буранов их засыпало снегом.
В центре отряда автоматчиков стоял “штабной” домик, в котором жили командир роты старший лейтенант Дуди я и командир взвода Девятьяров. Отсюда шли боевые задания, сюда заходили утомленные автоматчики с докладом о их выполнении. Особой популярностью и авторитетом пользовался командир роты автоматчиков Авдей Андреевич Дудин. Ему было тогда 24 года, но он имел уже опыт и прочные военные знания, мог свободно ориентироваться в любой обстановке. Это человек сибирской закалки (родом он из Новосибирской области), спокойный, уравновешенный, выносливый и смелый.
Ему верили бойцы и любили за простоту, скромность и храбрость. Сам с группой не раз ходил он на ответственные задания, и в бою вел себя бесстрашно.
Своеобразной ленинской комнатой был “комиссарский” домик замполита Гаевского.
Здесь проводились партийные и комсомольские собрания, Самые смелые и отважные бойцы, проявившие себя в боях, принимались в партию и комсомол.
Особенным праздником автоматчики считали те дни, когда у них находился Подснежник со своим неразлучным баяном. Командир полка Титов не забыл своего обещания и прислал Долголенко на десять дней к автоматчикам.
– Затяни, Коля, для начала нашу родную, автоматную,– сказал Гаевский.
И такая близкая всем песня, поддержанная молодыми голосами автоматчиков, росла и ширилась в землянке, гудела, как снежная лавина:
– А почему тебя все называют Подснежник?
Гаевский уже рассказывал бойцам об этой истории, но сейчас, когда тот, о ком шла речь, был здесь, он тоже попросил:
– Давай, Коля, расскажи. Это всем интересно... Долголенко не любил вспоминать, не хотел казаться мучеником стихии. Но просьбу замполита Гаевского и его ребят он уважил.
– Меня, бывшего курсанта третьего Орджоникидзевского военного пехотного училища, – начал рассказ Долголенко, —направили в 11-й горнострелковый отряд. Я обучился в этом отряде альпинистскому делу за два месяца. Получили мы в ноябре приказ двигаться к Наурскому перевалу, на смену третьему батальону 810-го полка.
Шли мы по трудной горной тропе. На третьи сутки пути нам дали возможность до утра отдохнуть. Легли мы спать на плащ-палатках, укрылись тоже плащ-палатками, а одеты были в шинели, шапки-ушанки. На ногах ботинки альпинистские с шипами.
И вот стали нас на рассвете будить командиры, а мы не можем сбросить с себя плащ-палатки, смотрим друг на друга и смеемся. Каждый из нас пухлый. Лицо надутое, как стеклянное, под глазами мешки водянистые. Никак не поймем, в чем дело? А командиры говорят, что это “горная болезнь”, что через 4—5 часов все пройдет: мы видим, что они и сами такие же.
Подул холодный ветер со снегом, ноги у нас мерзнут. Нам всем выдали валенки. Мы с радостью их надели на ноги и пошли дальше. Добрались до подножья Наура.
В отряде нашем вышло все продовольствие. Сначала получили мы по сухарику, а потом и того не стало. Люди истощали. Отряд терпел голод и холод. При передвижении солдат в боевое охранение и из боевого охранения некоторые наши бойцы попадали под снежные обвалы; просто соскользнет со скалы и только услышишь протяжное “а-а-а-а” и со страху глаза закроешь, помочь уже нечем, и не найдешь его в этих пропастях.
На шестой день, а он выдался солнечный, мы услышали гул самолета. Затем он дал круг над расположением отряда, снизился. Смотрим, открылась дверка, и полетели вниз мешки с сухарями и сахарным песком. Часть мешков упала в район расположения отряда, а часть пролетела дальше и упала метров на триста ниже.
Сахар и сухари разделены были всем поровну – на первый раз нам дали по два или по три сухаря и граммов по 70 или по 100 сахару; не могли отыскать двух мешков сухарей и мешок сахару, которые упали ниже.
Отправились мы как-то с поручением в штаб. Шла с нами группа раненых во главе с лейтенантом И. И. Горовым (Иван Иванович Горовой, проживающий ныне в г. Белая Церковь Киевской области, подтверждает эти факты). Дали нам па дорогу паек па двое суток, и мы рано утром отправились в трудный поход. К ночи, в общем, добрались на перевал Аданге. на котором находилась одна рота 810-го полка. Между прочим, на этом перевале немцев не было, а наша рота почему-то находилась.
Ночью пришел приказ роте спуститься к штабу 810-го полка. Мы обрадовались, что хоть не одним нам придется идти на спуск. Когда начался спуск, мы уже вышли из снежных тоннелей, и снегу на уклоне было меньше, по все же выше груди и даже на уровне с плечами было. В общем, шли по одному, приблизительно на 10—15 метров друг от друга. День был солнечный, и снег ослеплял до такой степени, что глаза резало, будто смотришь на электросварку. Впереди шла рота, а мы ждали, чтобы была дистанция побольше. Потом пошли и мы.
Спускаемся метров двести или триста, и вдруг слышу какой-то отдаленный шум, а затем протяжный крик:
– Обв-а-а-л!!!
И не успел я назад повернуть голову, как на меня налетела снежная буря и потащила вниз.
Ну точно как в сказке про Змея Горыныча... Помню, что летел я через валуны, бугры и деревья, переворачивался в разных положениях, кидало меня в разные стороны, как щепку, а затем мгновенно лавина остановилась и так заскрипела, как будто кто-то сдавил сверхмощным прессом.
Сколько я летел вниз – не помню. Но когда я остановился, пришла мысль попробовать подняться. Я почувствовал, что положение моего тела самое невероятное: ноги – на спине, руки – на отлете в разные стороны. Попробовал грудью подняться – не выходит. Хотел одну руку к себе поджать – не получается, другую – ни с места. Ноги тоже не могу выпрямить, как будто они залиты свинцом. Тогда я решил усиленно дышать ртом, чтобы снег возле лица оттаял. Напрасно. И последнее, что осталось – звать на помощь. Я начал издавать какие-то звуки, но они показались такими глухими, как будто я сижу в деревянной бочке, накрытой двумя или тремя теплыми одеялами. Я понял, что мой сигнал о помощи настолько слаб и беспомощен, что дальше меня самого он не идет.
Все это произошло в одну секунду. И я потерял сознание.
На этом бы бесславно окончилась моя жизнь в восемнадцать лет, если бы не пришли на помощь боевые товарищи.
Была, оказывается, подана тревога ракетами и автоматными очередями, и штаб полка выслал группу из спасательной службы. Они принялись за поиски погребенных под снегом.
Попеки были трудными. Ведь раскапывать сотни тысяч тонн снега, принесенного лавиной – это все равно что искать иголку в огромном стогу сена.
Оказалось, что обвал, который захватил меня, был в этом месте последним, поэтому все те, кто двигался сзади нас, остались живы. Они тоже включились в поиски. А искали единственным путем: с помощью длинной палки, которой прощупывали снег. Так и меня нашли. Палка наткнулась на руку. Затем проткнули этой же палкой снег рядом, а она беспрепятственно пошла глубже. Снова – в старое отверстие: что-то мягкое. Это была кисть руки.
Когда меня откопали, лежал я на спине, на автомате, исчез один рукав полушубка вместе с плащ-палаткой, которую, помню, я держал в руке. Валенки так были забиты спрессованным снегом, что невозможно было их снять, пришлось разрезать. Но все это проделали уже тогда, когда поднесли меня к подножью перевала, где был пункт спасательной службы. Когда я впервые открыл глаза, то не понял, что со мной произошло,– сознание полностью еще ко мне не вернулось. Мне дали выпить водки целый стакан. Вскоре я пришел в сознание и во всех деталях вспомнил, что случилось.
Из нашего отряда под обвал попало всего 18 человек, из них 6 откопали, а остальные погибли, в том числе и начальник артиллерии полка старший лейтенант Зиновьев Федор Кириллович. Меня отправили в санчасть 810-го полка с обморожением пальцев рук, ног и затылка.
И вот лежал я там весь в бинтах, скучал по товарищам из своего 11-го горнострелкового отряда. Однажды из землянки артснабжения я услышал звук баяна. Я попросил врача капитана Хучуа принести мне баян. Когда я заиграл, все были в восторге, кроме меня. Я убедился, что пальцы очень плохо меня слушались, и я боялся, что не смогу играть по-настоящему. Люди на перевале настолько стосковались, что баян в моих руках стал огромным событием. Весть об этом дошла до штаба полка. Меня вызвал командир полка майор Титов и замполит майор Кузнецов. Они прослушали мою игру, и тогда Титов сказал:
– С этого дня, дорогой наш Подснежник, ты будешь солдатом 810-го полка. Зачисляю тебя в комендантский взвод.
– Как только поправятся твои пальцы, сынок,– добавил Кузнецов,– баян будет твоим вторым оружием. Станешь поддерживать боевой дух солдат, а это очень важно здесь, в горах.
– А как же мне быть с моим отрядом? – забеспокоился я.
– Ничего, – засмеялся Титов, – мы пошлем им на тебя “похоронную”.
Позже я узнал, что между командиром 11-го горнострелкового отряда и Титовым были из-за меня какие-то споры, но Титов победил. Итак я, в общем, с его легкой руки стал иметь это прозвище “Подснежник”.
Морозы и метели на перевале усиливались. Постоянно шли бои местного значения. В декабре началось наступление наших войск на Грозненском направлении. Разведка доносила, что горнострелковые части врага, окопавшиеся на перевалах, подозрительно притихли.
Командующий 46-й армией приказал захватить на Марухском перевале контрольного пленного, чтобы выяснить замыслы врага. Штабом группы войск Марухского направления был тщательно разработан план захвата “языка”. Для этой цели создано пять групп по 25—35 человек: две левые разведгруппы из альпинистов, две правые и центральная разведгруппы – от 810-го полка. Основную роль должна играть центральная нападающая группа во главе с ПНШ-2 по разведке лейтенантом Глуховым. В эту группу входило 35 человек из добровольцев-разведчиков и автоматчиков. Левые и правые группы – сковывающие, им предстояло отвлечь внимание противника своими боевыми действиями. А в это время центральная группа под командованием лейтенанта Глухова с боем врывается в расположение противника, захватывает пленного и возвращается в полк.
К сожалению, эта исключительно ответственная операция была безуспешной. Боевые разведывательные группы возвратились без потерь и ни с чем. Центральная же разведывательная группа проникла в глубь обороны врага и попала в огневой мешок. Вражеское кольцо замкнулось. Разведчики сражались до последнего патрона. Двое суток слышалась стрельба, а затем затихла. Никто из 35 человек этой разведгруппы в полк не вернулся.
Несколько дней судьба этих людей не была известна. Но затем, как вспоминает начальник штаба полка майор Коваленко, кое-что начало проясняться. Возвратился один младший лейтенант (фамилия его неизвестна), находившийся в центральной группе. Он рассказал некоторые детали этой трагедии. По его словам, лейтенант Глухов вел себя особенно смело и решительно. В неравном бою он в упор убил немецкого капитана, но вскоре немцы смертельно ранили его самого. Ординарец перевязывал раны умирающему лейтенанту. В это время и схватили его егеря. Глухов уже был мертв.
Немцы не могли ему простить убийство капитана. И когда за перевалом его хоронили, то в отместку у мертвого лейтенанта Глухова и у живого ординарца палачи отрезали головы и положили их на могилу своего капитана.
Больше ничего тогда не было известно. Кое-что стало проясняться лишь двадцать лет спустя.
Вы, читатель, помните в первой книге разговор с разведчиком Подкопаевым, который был в этой центральной разведгруппе. Он говорит, что наши бойцы честно выполнили свой последний воинский долг.
Очень заинтересовал также рассказ альпиниста Павлотоса. Помните, он вместе со своими товарищами летом 1959 года нашел на перевале полуистлевшую патронную сумку, в которой хранилась предсмертная записка с несколькими подписями. Оказывается, эти солдаты были в центральной разведывательной группе, они погибли в неравном бою. Немцы надругались над их трупами: отрезали головы, надели их на шесты и выставили на снегу для устрашения. Уже сам этот факт говорит о том, что наши разведчики, как и лейтенант Глухов, дорого отдали свои жизни, бились с немцами так, что те даже мертвых не могли оставить в покое.
Более подробные данные нам удалось разыскать об одном из тех, кто упоминается в “записке”, – Вараздате Саркисяне.
Под запиской стояли фамилии: “Мосуладзе, Аргвадзе А., Чихинадзе С. Ч., Ревазашвили, Микадзе, Джанджгава, Закаришвили, Джалагания, Саркисян, Тусенян, Девадзе”.
“Кто они? Какова их судьба? Может быть, кто из них остался в живых – пусть откликнется и раскроет эту тайну”,– обращались мы к читателям.
И вот откликнулся Самвел Вартанович Вартанян, бывший боец, ныне ветврач совхоза “Балтрабочий” на Ставрополье.
– Это мои товарищи, выпускники Сухумского военного училища,– заявил он и показал пожелтевший от времени маленький блокнотик, где значились многие из указанных фамилий. Этими адресами обменивались курсанты в последние минуты расставания.
Самвел Вартанович связал нас со своими друзьями по училищу Григорием Калтахчяном и Левоном Крымляном. Один из них живет в Армении, а второй в Сухуми.
Они и рассказали нам об участии Сухумского военного училища в боях на Марухском перевале.
Разноязычная молодежь Кавказа училась искусству побеждать врага в Сухумском военном училище. Оно развернулось по штату военного времени, готовило и выпускало лейтенантов по сокращенной, шестимесячной программе, учебное время было уплотнено до предела: занятия проходили но 13—16 часов в день.
Вскоре курсанты были аттестованы лейтенантами. В ожидании приказа они отращивали волосы и предвкушали радость выпускного вечера, когда наденут парадную офицерскую форму с двумя кубиками на окаймленных золотом петлицах.
Но вечера такого не было. Не дождавшись приказа о присвоении офицерских званий, все училище получило боевой приказ выйти на Марухский перевал. Этого требовала военная обстановка. Вместо ожидаемых двух лейтенантских кубиков, курсанты получили удостоверения, в которых значилось:
“...Выдано... в том, что он является курсантом Сухумского пехотного училища. Действительно по 31 декабря 1942 г.”
Большинство шли на перевалы солдатами. Правда, старший сержант Вараздат Саркисян, который в училище был помкомвзвода, назначен командиром пулеметного взвода 810-го полка.
В его взвод, как в училище, так и здесь, на перевале, входил Самвел Вартанян, Григорий Калтахчян, С. Ч. Чихинадзе. Вот почему они помнят все детали о своем боевом друге и командире.
– У меня сохранились в памяти,—говорит Самвел Вартанян,– все эпизоды боев на Марухском перевале нашего пулеметного взвода под командованием Вараздата Саркисяна, Но особенно памятен последний для Вараздата бой... Это случилось в конце декабря. Старший сержант Саркисян стал отбирать в нашем взводе добровольцев для проведения разведки боем. Пожелали идти все, однако он взял Калтахчяна, Чихинадзе, Девадзе, меня и других. Поставил задачу на разведку боем. При этом сказал, что боевое задание особо ответственное, полученное из штаба полка. Готовились сутки. Группа наша проникла через “Волчьи ворота” в расположение противника, сняла вражеский караул, обойдя с севера Малый ледник, зацепилась за склоны высоты, господствующей над южным и северным ледниками. Противник нас обнаружил. Завязался бой. Бил по нас вражеский пулемет. Чихинадзе заглушил его гранатой. Вечерело. Решили посменно отдыхать в отвоеванной немецкой землянке. Пулемет оказался отечественным, с двумя лентами патронов. Нашлись кое-какие продукты. Ночью поднялась метель. Утром, откапывая из-под снега своих, двое солдат сорвались и с грохотом полетели в пропасть. У третьего – Калтахчяна – оказались сильно обморожены ноги. Командир взвода Саркисян приказал мне спустить Калтахчяна вниз, сдать в санчасть и доложить в полк, что первая часть боевого задания выполнена, что Малый ледник пройден, разведка продолжается к Большому леднику.
Я с огромным трудом тащил на себе больного друга и видел, как разведчики моего взвода штурмуют высоту, слышал взрывы гранат на вершине.
Уже не помню, как мы с Калтахчяном успели проскочить “Волчьи ворота”, но тут же убедились, что кольцо контратакующего врага замкнулось за нашими разведчиками.
Через несколько дней мы узнали о геройской гибели разведчиков и надругательстве фашистских палачей над их трупами.
Вот, видимо, в эту критическую минуту и родилась записка, которая увековечила намять Вараздата Саркисяна и его боевых друзей...
С особым чувством вспоминает Вараздата Григорий Калтахчян:
–Только случайно я не разделил печальную участь своего друга Вараздата. Когда я обморозил ноги, я не хотел уходить от друзей. Но Вараздат приказал спускаться вниз и поручил Самвелу Вартаняну сопровождать меня. Им обоим я и обязан своей жизнью.
Прошло 24 года, но я и сейчас вижу, как живого, Вараздата, коренастого, широкоплечего, волевого человека заботливого друга.
И я, и Самвел Вартанян, и Левом Крымлян, и Вараздат Саркисян были в одном взводе и дружили настоящей мужской фронтовой дружбой. Вараздат среди нас выделялся дисциплиной, общей подготовкой, твердостью характера, лучше нас владел русским языком. До войны некоторое время жил в Ростове, перед войной вернулся в родную Армению (село Азатек Азизбековского района). Был учителем русского языка, затем работником райвоенкомата. Оттуда и ушел добровольно в Сухумское училище.
Вараздат всем своим существом любил Родину. По каждому его шагу, мы, его близкие друзья, чувствовали, что он одолеет любые трудности, и на поле боя, не жалея себя, будет среди героев первым. За бескорыстие, боевое рвение, умелое руководство взводом в бою он неоднократно отмечался командованием. Воинская дисциплина для него была законом жизни. Малейшее нарушение он не прощал даже самым близким друзьям, строго взыскивал, особенно в боевой обстановке...
Левон Крымлян в декабре был в другом подразделении, но и до него дошла тогда весть о трагической гибели Вараздата и его взвода. То, что вспоминает Крымлян, не расходится с рассказом Вартаняна и Калтахчяна.
Левон вспоминает, что Вараздат часто рассказывал ему о родном брате Семене, который якобы тоже воевал на Кавказе в должности комиссара полка, он гордился братом и писал ему письма.
Хорошо было бы найти брата! И вскоре такая возможность представилась. Мы встретились в Пятигорске с полковником в отставке Семеном Мкртычевичем Саркисяном, который живет сейчас в Москве и приехал на курорт лечить своп старые раны.
У Крымляна отличная память! В те дни, когда Вараздат Саркисян сражался на перевалах, его старший брат Семен, начальник политотдела 808-й стрелковой дивизии, воевал в этих же горах Кавказа. И враг у них был один и тот же – 1-я горнострелковая дивизия “Эдельвейс”.
Оказывается, что полковник вот уже двадцать с лишним лет тщетно ищет следы воевавшего на Марухском перевале брата Вараздата и не может найти.
Он хранил при себе солдатский треугольник со штампом полевой почты 4151 (это и есть 810-й полк), а в нем коротенькое письмо, датированное 14 декабря 1942 года. “Марперевал под замком. Ледники усеиваются костьми фашистов. Писать некогда. Воюем. Крепитесь, наступает перелом...”
На этом нить оборвалась...
Где Вараздат? Что с ним? Никаких известий не было ни Семену, ни домой, где жили в страшной тревоге отец Мкртыч Саркисович, мать Амаспиур Акоповна и сестренка Аракси.
Однажды пришло извещение от командования 810-го полка. Его получила Аракси. Сама оплакивала гибель брата, но родителям извещения не показала, боясь, что старики не выдержат такого горя. Скрыла это и от брата Семена.
И лишь после войны, когда встретилась с Семеном, призналась ему во всем, но показать извещение не смогла: запамятовала, куда его дела.
Семен заново начал розыски и в 1954 году получил из архива Министерства обороны письмо, в котором было сказано: “Старший сержант Саркисян Вараздат Мкртычевич значится в списке пропавших без вести”.
Убитые горем старики и верили этому сообщению и не верили.
– Вараздат погиб в бою,– соглашался отец.
– А где его могила? – всегда спрашивала мать. И снова перечитывали краткие письма, как будто там, между строк, можно узнать тайну его гибели.
Семен нашел письма брата, которые он писал своему другу, односельчанину Авану. Но и здесь нет разгадки, хотя ярко видно настроение и боевой дух Вараздата. Вот что он писал Авану с Марухского перевала 20 сентября 1942 года:
“Я утаиваю от родителей то, что смогу сказать тебе. На поле боя люди гибнут. Может, суждено и моей груди пронзиться вражеской пулей. В бою жизнь и смерть рядом шагают. Но не об этом я думаю. Ведь если я погибну за Родину, то моя смерть окупится обильно вражеской кровью. Десять и один. Десять смертей врага и одна моя – такова цена минуты моей кончины. Долой смерть, вперед за свободу и счастье любимой Отчизны”.
Как-то мать, диктуя дочери текст письма сыну, просила Вараздата взять отпуск и приехать на побывку домой. Сын в ответ матери отделался шуткой на это, а сестренке Аракси писал:
“Все матери хотят отпуска сыновьям. Война. Враг рвется на Кавказ. Воинам не до отпуска, не можем копать себе могилу. Лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Но вы не тужите. Успехи врага временные. Скоро взойдет солнце. Мы победим”.
Все эти письма подтверждали то мнение о Вараздате, которое высказали его боевые друзья, оставшиеся в живых.
Но тем не менее с помощью полковника Саркисяна попытались еще заглянуть в архивный фонд Сухумского военного училища. А там значится: “Саркисян Вараздат Мкртычевич – курсант 3-й пульроты пулеметного батальона. Старший сержант. Помощник командира 3-го взвода. 1922 года рождения. Комсомолец. Призван Азизбековским ОВК. Армения, село Азатек. Выбыл в 394 с. д., приказ 285” (Оп. 12811, д. 15, л. 89).
Значит, сейчас нет никакого сомнения, что Саркисян Вараздат погиб в последних числах декабря при выполнении боевой задачи в центральной разведывательной группе лейтенанта Глухова.
Декабрь был снежным. Продолжался снегопад. В горах он особенный. Что-то есть в этом чуде природы – и прекрасное, и трагическое. Ночь. В таинственной тишине замерли горы. Как будто замерла и война. Белой попоной покрыты вершины скал. Из ущелья просматривается лишь кусочек неба. И вот из этой кромешной черноты срываются огромные хлопья снега. Еще миг – и воздух превращается в сплошную белую массу. Кажется, что от этих гор до самого неба ничего больше нет на свете, кроме мертвецки бледной стены. За сутки снежный покров достигает более метра. И тогда горы, почувствовав на тебе огромную тяжесть, пытаются сбросить ее. Маленький комочек снега, случайно сорвавшийся с вершины, очень быстро увеличивается в своих размерах и со страшным гулом, как смерч, обрушивается вниз, сметая на своем пути все живое я мертвое. Лавина с корнями выворачивает вековые деревья, захватывает с собой многотонные валуны и летит в ущелье с дьявольской силой. Громовое эхо раскатывается вокруг, вызывая новые обвалы. Человеку, впервые попавшему в горы, трудно бывает определить: то ли это разбушевавшаяся стихия, то ли громовые раскаты самой мощной артиллерийской канонады.
Даже в такие дни батальоны всегда были начеку. Дозорные группы второго батальона прикрывали правый фланг обороны 810-го полка до горы Марух-Баши.
В центре находились дозорные группы первого батальона.
Третий батальон оборонял Наурский перевал и частично перевал Нарзан. Он был отдален от полка. Комбат старший лейтенант Свистильниченко и комиссар Расторгуев чувствовали на себе особую ответственность. Батальонам были приданы специальные горнострелковые альпинистские отряды, которые всегда бросались туда, где надо было “заклинить” брешь, прикрыть “белые пятна” в обороне.
810-й полк оборонял также перевалы Аданге и другие, что были “на отшибе”. Там находился сводный отряд во главе с заместителем командира полка по строевой части майором Кириленко. Уже как-то сложилась традиция в полку, что “майор Вперед” находился всегда там, где трудно и опасно, где был прорыв и нужна особая сила воли. Майор Смирнов, передавая полк Титову и прощаясь с ним, сказал:
– Берегите своего заместителя майора Кириленко. Он всегда вас выручит.
И Титов убедился, что это именно так. Смелый, горячий, он всегда был на передовой линии. Его больше знали солдаты, чем работники штаба полка.
Батальоны были доведены до штатной численности. Хорошо построена оборона. Впереди выдвинуты сторожевые заставы автоматчиков, ярусами расположены узлы сопротивления с ручными и станковыми пулеметами.
Майор Коваленко был доволен офицерами штаба. Особенно своим первым помощником старшим лейтенантом Ореховым. Его взяли в штаб полка со второго батальона. Поэтому он скучал по своему батальону.
Особое удовлетворение получал Орехов, когда выпадал случай посетить свой батальон.
– Все равно что побывал дома,– говорил он начальнику штаба.
Однажды Орехов доложил Титову, что в районе обороны второго батальона замечена активность противника.
– Как бы егеря не отрезали,– высказал опасение Орехов.
– Понимаю, тебе надо сходить “домой”, – сказал командир полка.
В центре отряда автоматчиков стоял “штабной” домик, в котором жили командир роты старший лейтенант Дуди я и командир взвода Девятьяров. Отсюда шли боевые задания, сюда заходили утомленные автоматчики с докладом о их выполнении. Особой популярностью и авторитетом пользовался командир роты автоматчиков Авдей Андреевич Дудин. Ему было тогда 24 года, но он имел уже опыт и прочные военные знания, мог свободно ориентироваться в любой обстановке. Это человек сибирской закалки (родом он из Новосибирской области), спокойный, уравновешенный, выносливый и смелый.
Ему верили бойцы и любили за простоту, скромность и храбрость. Сам с группой не раз ходил он на ответственные задания, и в бою вел себя бесстрашно.
Своеобразной ленинской комнатой был “комиссарский” домик замполита Гаевского.
Здесь проводились партийные и комсомольские собрания, Самые смелые и отважные бойцы, проявившие себя в боях, принимались в партию и комсомол.
Особенным праздником автоматчики считали те дни, когда у них находился Подснежник со своим неразлучным баяном. Командир полка Титов не забыл своего обещания и прислал Долголенко на десять дней к автоматчикам.
– Затяни, Коля, для начала нашу родную, автоматную,– сказал Гаевский.
И такая близкая всем песня, поддержанная молодыми голосами автоматчиков, росла и ширилась в землянке, гудела, как снежная лавина:
Когда песня умолкла, какой-то боец из новеньких спросил Долголенко:
Меж кавказских хребтов,
За Марухой-горой,
В бой ходил на врагов
Наш боец молодой...
– А почему тебя все называют Подснежник?
Гаевский уже рассказывал бойцам об этой истории, но сейчас, когда тот, о ком шла речь, был здесь, он тоже попросил:
– Давай, Коля, расскажи. Это всем интересно... Долголенко не любил вспоминать, не хотел казаться мучеником стихии. Но просьбу замполита Гаевского и его ребят он уважил.
– Меня, бывшего курсанта третьего Орджоникидзевского военного пехотного училища, – начал рассказ Долголенко, —направили в 11-й горнострелковый отряд. Я обучился в этом отряде альпинистскому делу за два месяца. Получили мы в ноябре приказ двигаться к Наурскому перевалу, на смену третьему батальону 810-го полка.
Шли мы по трудной горной тропе. На третьи сутки пути нам дали возможность до утра отдохнуть. Легли мы спать на плащ-палатках, укрылись тоже плащ-палатками, а одеты были в шинели, шапки-ушанки. На ногах ботинки альпинистские с шипами.
И вот стали нас на рассвете будить командиры, а мы не можем сбросить с себя плащ-палатки, смотрим друг на друга и смеемся. Каждый из нас пухлый. Лицо надутое, как стеклянное, под глазами мешки водянистые. Никак не поймем, в чем дело? А командиры говорят, что это “горная болезнь”, что через 4—5 часов все пройдет: мы видим, что они и сами такие же.
Подул холодный ветер со снегом, ноги у нас мерзнут. Нам всем выдали валенки. Мы с радостью их надели на ноги и пошли дальше. Добрались до подножья Наура.
В отряде нашем вышло все продовольствие. Сначала получили мы по сухарику, а потом и того не стало. Люди истощали. Отряд терпел голод и холод. При передвижении солдат в боевое охранение и из боевого охранения некоторые наши бойцы попадали под снежные обвалы; просто соскользнет со скалы и только услышишь протяжное “а-а-а-а” и со страху глаза закроешь, помочь уже нечем, и не найдешь его в этих пропастях.
На шестой день, а он выдался солнечный, мы услышали гул самолета. Затем он дал круг над расположением отряда, снизился. Смотрим, открылась дверка, и полетели вниз мешки с сухарями и сахарным песком. Часть мешков упала в район расположения отряда, а часть пролетела дальше и упала метров на триста ниже.
Сахар и сухари разделены были всем поровну – на первый раз нам дали по два или по три сухаря и граммов по 70 или по 100 сахару; не могли отыскать двух мешков сухарей и мешок сахару, которые упали ниже.
Отправились мы как-то с поручением в штаб. Шла с нами группа раненых во главе с лейтенантом И. И. Горовым (Иван Иванович Горовой, проживающий ныне в г. Белая Церковь Киевской области, подтверждает эти факты). Дали нам па дорогу паек па двое суток, и мы рано утром отправились в трудный поход. К ночи, в общем, добрались на перевал Аданге. на котором находилась одна рота 810-го полка. Между прочим, на этом перевале немцев не было, а наша рота почему-то находилась.
Ночью пришел приказ роте спуститься к штабу 810-го полка. Мы обрадовались, что хоть не одним нам придется идти на спуск. Когда начался спуск, мы уже вышли из снежных тоннелей, и снегу на уклоне было меньше, по все же выше груди и даже на уровне с плечами было. В общем, шли по одному, приблизительно на 10—15 метров друг от друга. День был солнечный, и снег ослеплял до такой степени, что глаза резало, будто смотришь на электросварку. Впереди шла рота, а мы ждали, чтобы была дистанция побольше. Потом пошли и мы.
Спускаемся метров двести или триста, и вдруг слышу какой-то отдаленный шум, а затем протяжный крик:
– Обв-а-а-л!!!
И не успел я назад повернуть голову, как на меня налетела снежная буря и потащила вниз.
Ну точно как в сказке про Змея Горыныча... Помню, что летел я через валуны, бугры и деревья, переворачивался в разных положениях, кидало меня в разные стороны, как щепку, а затем мгновенно лавина остановилась и так заскрипела, как будто кто-то сдавил сверхмощным прессом.
Сколько я летел вниз – не помню. Но когда я остановился, пришла мысль попробовать подняться. Я почувствовал, что положение моего тела самое невероятное: ноги – на спине, руки – на отлете в разные стороны. Попробовал грудью подняться – не выходит. Хотел одну руку к себе поджать – не получается, другую – ни с места. Ноги тоже не могу выпрямить, как будто они залиты свинцом. Тогда я решил усиленно дышать ртом, чтобы снег возле лица оттаял. Напрасно. И последнее, что осталось – звать на помощь. Я начал издавать какие-то звуки, но они показались такими глухими, как будто я сижу в деревянной бочке, накрытой двумя или тремя теплыми одеялами. Я понял, что мой сигнал о помощи настолько слаб и беспомощен, что дальше меня самого он не идет.
Все это произошло в одну секунду. И я потерял сознание.
На этом бы бесславно окончилась моя жизнь в восемнадцать лет, если бы не пришли на помощь боевые товарищи.
Была, оказывается, подана тревога ракетами и автоматными очередями, и штаб полка выслал группу из спасательной службы. Они принялись за поиски погребенных под снегом.
Попеки были трудными. Ведь раскапывать сотни тысяч тонн снега, принесенного лавиной – это все равно что искать иголку в огромном стогу сена.
Оказалось, что обвал, который захватил меня, был в этом месте последним, поэтому все те, кто двигался сзади нас, остались живы. Они тоже включились в поиски. А искали единственным путем: с помощью длинной палки, которой прощупывали снег. Так и меня нашли. Палка наткнулась на руку. Затем проткнули этой же палкой снег рядом, а она беспрепятственно пошла глубже. Снова – в старое отверстие: что-то мягкое. Это была кисть руки.
Когда меня откопали, лежал я на спине, на автомате, исчез один рукав полушубка вместе с плащ-палаткой, которую, помню, я держал в руке. Валенки так были забиты спрессованным снегом, что невозможно было их снять, пришлось разрезать. Но все это проделали уже тогда, когда поднесли меня к подножью перевала, где был пункт спасательной службы. Когда я впервые открыл глаза, то не понял, что со мной произошло,– сознание полностью еще ко мне не вернулось. Мне дали выпить водки целый стакан. Вскоре я пришел в сознание и во всех деталях вспомнил, что случилось.
Из нашего отряда под обвал попало всего 18 человек, из них 6 откопали, а остальные погибли, в том числе и начальник артиллерии полка старший лейтенант Зиновьев Федор Кириллович. Меня отправили в санчасть 810-го полка с обморожением пальцев рук, ног и затылка.
И вот лежал я там весь в бинтах, скучал по товарищам из своего 11-го горнострелкового отряда. Однажды из землянки артснабжения я услышал звук баяна. Я попросил врача капитана Хучуа принести мне баян. Когда я заиграл, все были в восторге, кроме меня. Я убедился, что пальцы очень плохо меня слушались, и я боялся, что не смогу играть по-настоящему. Люди на перевале настолько стосковались, что баян в моих руках стал огромным событием. Весть об этом дошла до штаба полка. Меня вызвал командир полка майор Титов и замполит майор Кузнецов. Они прослушали мою игру, и тогда Титов сказал:
– С этого дня, дорогой наш Подснежник, ты будешь солдатом 810-го полка. Зачисляю тебя в комендантский взвод.
– Как только поправятся твои пальцы, сынок,– добавил Кузнецов,– баян будет твоим вторым оружием. Станешь поддерживать боевой дух солдат, а это очень важно здесь, в горах.
– А как же мне быть с моим отрядом? – забеспокоился я.
– Ничего, – засмеялся Титов, – мы пошлем им на тебя “похоронную”.
Позже я узнал, что между командиром 11-го горнострелкового отряда и Титовым были из-за меня какие-то споры, но Титов победил. Итак я, в общем, с его легкой руки стал иметь это прозвище “Подснежник”.
Морозы и метели на перевале усиливались. Постоянно шли бои местного значения. В декабре началось наступление наших войск на Грозненском направлении. Разведка доносила, что горнострелковые части врага, окопавшиеся на перевалах, подозрительно притихли.
Командующий 46-й армией приказал захватить на Марухском перевале контрольного пленного, чтобы выяснить замыслы врага. Штабом группы войск Марухского направления был тщательно разработан план захвата “языка”. Для этой цели создано пять групп по 25—35 человек: две левые разведгруппы из альпинистов, две правые и центральная разведгруппы – от 810-го полка. Основную роль должна играть центральная нападающая группа во главе с ПНШ-2 по разведке лейтенантом Глуховым. В эту группу входило 35 человек из добровольцев-разведчиков и автоматчиков. Левые и правые группы – сковывающие, им предстояло отвлечь внимание противника своими боевыми действиями. А в это время центральная группа под командованием лейтенанта Глухова с боем врывается в расположение противника, захватывает пленного и возвращается в полк.
К сожалению, эта исключительно ответственная операция была безуспешной. Боевые разведывательные группы возвратились без потерь и ни с чем. Центральная же разведывательная группа проникла в глубь обороны врага и попала в огневой мешок. Вражеское кольцо замкнулось. Разведчики сражались до последнего патрона. Двое суток слышалась стрельба, а затем затихла. Никто из 35 человек этой разведгруппы в полк не вернулся.
Несколько дней судьба этих людей не была известна. Но затем, как вспоминает начальник штаба полка майор Коваленко, кое-что начало проясняться. Возвратился один младший лейтенант (фамилия его неизвестна), находившийся в центральной группе. Он рассказал некоторые детали этой трагедии. По его словам, лейтенант Глухов вел себя особенно смело и решительно. В неравном бою он в упор убил немецкого капитана, но вскоре немцы смертельно ранили его самого. Ординарец перевязывал раны умирающему лейтенанту. В это время и схватили его егеря. Глухов уже был мертв.
Немцы не могли ему простить убийство капитана. И когда за перевалом его хоронили, то в отместку у мертвого лейтенанта Глухова и у живого ординарца палачи отрезали головы и положили их на могилу своего капитана.
Больше ничего тогда не было известно. Кое-что стало проясняться лишь двадцать лет спустя.
Вы, читатель, помните в первой книге разговор с разведчиком Подкопаевым, который был в этой центральной разведгруппе. Он говорит, что наши бойцы честно выполнили свой последний воинский долг.
Очень заинтересовал также рассказ альпиниста Павлотоса. Помните, он вместе со своими товарищами летом 1959 года нашел на перевале полуистлевшую патронную сумку, в которой хранилась предсмертная записка с несколькими подписями. Оказывается, эти солдаты были в центральной разведывательной группе, они погибли в неравном бою. Немцы надругались над их трупами: отрезали головы, надели их на шесты и выставили на снегу для устрашения. Уже сам этот факт говорит о том, что наши разведчики, как и лейтенант Глухов, дорого отдали свои жизни, бились с немцами так, что те даже мертвых не могли оставить в покое.
Более подробные данные нам удалось разыскать об одном из тех, кто упоминается в “записке”, – Вараздате Саркисяне.
Под запиской стояли фамилии: “Мосуладзе, Аргвадзе А., Чихинадзе С. Ч., Ревазашвили, Микадзе, Джанджгава, Закаришвили, Джалагания, Саркисян, Тусенян, Девадзе”.
“Кто они? Какова их судьба? Может быть, кто из них остался в живых – пусть откликнется и раскроет эту тайну”,– обращались мы к читателям.
И вот откликнулся Самвел Вартанович Вартанян, бывший боец, ныне ветврач совхоза “Балтрабочий” на Ставрополье.
– Это мои товарищи, выпускники Сухумского военного училища,– заявил он и показал пожелтевший от времени маленький блокнотик, где значились многие из указанных фамилий. Этими адресами обменивались курсанты в последние минуты расставания.
Самвел Вартанович связал нас со своими друзьями по училищу Григорием Калтахчяном и Левоном Крымляном. Один из них живет в Армении, а второй в Сухуми.
Они и рассказали нам об участии Сухумского военного училища в боях на Марухском перевале.
Разноязычная молодежь Кавказа училась искусству побеждать врага в Сухумском военном училище. Оно развернулось по штату военного времени, готовило и выпускало лейтенантов по сокращенной, шестимесячной программе, учебное время было уплотнено до предела: занятия проходили но 13—16 часов в день.
Вскоре курсанты были аттестованы лейтенантами. В ожидании приказа они отращивали волосы и предвкушали радость выпускного вечера, когда наденут парадную офицерскую форму с двумя кубиками на окаймленных золотом петлицах.
Но вечера такого не было. Не дождавшись приказа о присвоении офицерских званий, все училище получило боевой приказ выйти на Марухский перевал. Этого требовала военная обстановка. Вместо ожидаемых двух лейтенантских кубиков, курсанты получили удостоверения, в которых значилось:
“...Выдано... в том, что он является курсантом Сухумского пехотного училища. Действительно по 31 декабря 1942 г.”
Большинство шли на перевалы солдатами. Правда, старший сержант Вараздат Саркисян, который в училище был помкомвзвода, назначен командиром пулеметного взвода 810-го полка.
В его взвод, как в училище, так и здесь, на перевале, входил Самвел Вартанян, Григорий Калтахчян, С. Ч. Чихинадзе. Вот почему они помнят все детали о своем боевом друге и командире.
– У меня сохранились в памяти,—говорит Самвел Вартанян,– все эпизоды боев на Марухском перевале нашего пулеметного взвода под командованием Вараздата Саркисяна, Но особенно памятен последний для Вараздата бой... Это случилось в конце декабря. Старший сержант Саркисян стал отбирать в нашем взводе добровольцев для проведения разведки боем. Пожелали идти все, однако он взял Калтахчяна, Чихинадзе, Девадзе, меня и других. Поставил задачу на разведку боем. При этом сказал, что боевое задание особо ответственное, полученное из штаба полка. Готовились сутки. Группа наша проникла через “Волчьи ворота” в расположение противника, сняла вражеский караул, обойдя с севера Малый ледник, зацепилась за склоны высоты, господствующей над южным и северным ледниками. Противник нас обнаружил. Завязался бой. Бил по нас вражеский пулемет. Чихинадзе заглушил его гранатой. Вечерело. Решили посменно отдыхать в отвоеванной немецкой землянке. Пулемет оказался отечественным, с двумя лентами патронов. Нашлись кое-какие продукты. Ночью поднялась метель. Утром, откапывая из-под снега своих, двое солдат сорвались и с грохотом полетели в пропасть. У третьего – Калтахчяна – оказались сильно обморожены ноги. Командир взвода Саркисян приказал мне спустить Калтахчяна вниз, сдать в санчасть и доложить в полк, что первая часть боевого задания выполнена, что Малый ледник пройден, разведка продолжается к Большому леднику.
Я с огромным трудом тащил на себе больного друга и видел, как разведчики моего взвода штурмуют высоту, слышал взрывы гранат на вершине.
Уже не помню, как мы с Калтахчяном успели проскочить “Волчьи ворота”, но тут же убедились, что кольцо контратакующего врага замкнулось за нашими разведчиками.
Через несколько дней мы узнали о геройской гибели разведчиков и надругательстве фашистских палачей над их трупами.
Вот, видимо, в эту критическую минуту и родилась записка, которая увековечила намять Вараздата Саркисяна и его боевых друзей...
С особым чувством вспоминает Вараздата Григорий Калтахчян:
–Только случайно я не разделил печальную участь своего друга Вараздата. Когда я обморозил ноги, я не хотел уходить от друзей. Но Вараздат приказал спускаться вниз и поручил Самвелу Вартаняну сопровождать меня. Им обоим я и обязан своей жизнью.
Прошло 24 года, но я и сейчас вижу, как живого, Вараздата, коренастого, широкоплечего, волевого человека заботливого друга.
И я, и Самвел Вартанян, и Левом Крымлян, и Вараздат Саркисян были в одном взводе и дружили настоящей мужской фронтовой дружбой. Вараздат среди нас выделялся дисциплиной, общей подготовкой, твердостью характера, лучше нас владел русским языком. До войны некоторое время жил в Ростове, перед войной вернулся в родную Армению (село Азатек Азизбековского района). Был учителем русского языка, затем работником райвоенкомата. Оттуда и ушел добровольно в Сухумское училище.
Вараздат всем своим существом любил Родину. По каждому его шагу, мы, его близкие друзья, чувствовали, что он одолеет любые трудности, и на поле боя, не жалея себя, будет среди героев первым. За бескорыстие, боевое рвение, умелое руководство взводом в бою он неоднократно отмечался командованием. Воинская дисциплина для него была законом жизни. Малейшее нарушение он не прощал даже самым близким друзьям, строго взыскивал, особенно в боевой обстановке...
Левон Крымлян в декабре был в другом подразделении, но и до него дошла тогда весть о трагической гибели Вараздата и его взвода. То, что вспоминает Крымлян, не расходится с рассказом Вартаняна и Калтахчяна.
Левон вспоминает, что Вараздат часто рассказывал ему о родном брате Семене, который якобы тоже воевал на Кавказе в должности комиссара полка, он гордился братом и писал ему письма.
Хорошо было бы найти брата! И вскоре такая возможность представилась. Мы встретились в Пятигорске с полковником в отставке Семеном Мкртычевичем Саркисяном, который живет сейчас в Москве и приехал на курорт лечить своп старые раны.
У Крымляна отличная память! В те дни, когда Вараздат Саркисян сражался на перевалах, его старший брат Семен, начальник политотдела 808-й стрелковой дивизии, воевал в этих же горах Кавказа. И враг у них был один и тот же – 1-я горнострелковая дивизия “Эдельвейс”.
Оказывается, что полковник вот уже двадцать с лишним лет тщетно ищет следы воевавшего на Марухском перевале брата Вараздата и не может найти.
Он хранил при себе солдатский треугольник со штампом полевой почты 4151 (это и есть 810-й полк), а в нем коротенькое письмо, датированное 14 декабря 1942 года. “Марперевал под замком. Ледники усеиваются костьми фашистов. Писать некогда. Воюем. Крепитесь, наступает перелом...”
На этом нить оборвалась...
Где Вараздат? Что с ним? Никаких известий не было ни Семену, ни домой, где жили в страшной тревоге отец Мкртыч Саркисович, мать Амаспиур Акоповна и сестренка Аракси.
Однажды пришло извещение от командования 810-го полка. Его получила Аракси. Сама оплакивала гибель брата, но родителям извещения не показала, боясь, что старики не выдержат такого горя. Скрыла это и от брата Семена.
И лишь после войны, когда встретилась с Семеном, призналась ему во всем, но показать извещение не смогла: запамятовала, куда его дела.
Семен заново начал розыски и в 1954 году получил из архива Министерства обороны письмо, в котором было сказано: “Старший сержант Саркисян Вараздат Мкртычевич значится в списке пропавших без вести”.
Убитые горем старики и верили этому сообщению и не верили.
– Вараздат погиб в бою,– соглашался отец.
– А где его могила? – всегда спрашивала мать. И снова перечитывали краткие письма, как будто там, между строк, можно узнать тайну его гибели.
Семен нашел письма брата, которые он писал своему другу, односельчанину Авану. Но и здесь нет разгадки, хотя ярко видно настроение и боевой дух Вараздата. Вот что он писал Авану с Марухского перевала 20 сентября 1942 года:
“Я утаиваю от родителей то, что смогу сказать тебе. На поле боя люди гибнут. Может, суждено и моей груди пронзиться вражеской пулей. В бою жизнь и смерть рядом шагают. Но не об этом я думаю. Ведь если я погибну за Родину, то моя смерть окупится обильно вражеской кровью. Десять и один. Десять смертей врага и одна моя – такова цена минуты моей кончины. Долой смерть, вперед за свободу и счастье любимой Отчизны”.
Как-то мать, диктуя дочери текст письма сыну, просила Вараздата взять отпуск и приехать на побывку домой. Сын в ответ матери отделался шуткой на это, а сестренке Аракси писал:
“Все матери хотят отпуска сыновьям. Война. Враг рвется на Кавказ. Воинам не до отпуска, не можем копать себе могилу. Лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Но вы не тужите. Успехи врага временные. Скоро взойдет солнце. Мы победим”.
Все эти письма подтверждали то мнение о Вараздате, которое высказали его боевые друзья, оставшиеся в живых.
Но тем не менее с помощью полковника Саркисяна попытались еще заглянуть в архивный фонд Сухумского военного училища. А там значится: “Саркисян Вараздат Мкртычевич – курсант 3-й пульроты пулеметного батальона. Старший сержант. Помощник командира 3-го взвода. 1922 года рождения. Комсомолец. Призван Азизбековским ОВК. Армения, село Азатек. Выбыл в 394 с. д., приказ 285” (Оп. 12811, д. 15, л. 89).
Значит, сейчас нет никакого сомнения, что Саркисян Вараздат погиб в последних числах декабря при выполнении боевой задачи в центральной разведывательной группе лейтенанта Глухова.
Декабрь был снежным. Продолжался снегопад. В горах он особенный. Что-то есть в этом чуде природы – и прекрасное, и трагическое. Ночь. В таинственной тишине замерли горы. Как будто замерла и война. Белой попоной покрыты вершины скал. Из ущелья просматривается лишь кусочек неба. И вот из этой кромешной черноты срываются огромные хлопья снега. Еще миг – и воздух превращается в сплошную белую массу. Кажется, что от этих гор до самого неба ничего больше нет на свете, кроме мертвецки бледной стены. За сутки снежный покров достигает более метра. И тогда горы, почувствовав на тебе огромную тяжесть, пытаются сбросить ее. Маленький комочек снега, случайно сорвавшийся с вершины, очень быстро увеличивается в своих размерах и со страшным гулом, как смерч, обрушивается вниз, сметая на своем пути все живое я мертвое. Лавина с корнями выворачивает вековые деревья, захватывает с собой многотонные валуны и летит в ущелье с дьявольской силой. Громовое эхо раскатывается вокруг, вызывая новые обвалы. Человеку, впервые попавшему в горы, трудно бывает определить: то ли это разбушевавшаяся стихия, то ли громовые раскаты самой мощной артиллерийской канонады.
Даже в такие дни батальоны всегда были начеку. Дозорные группы второго батальона прикрывали правый фланг обороны 810-го полка до горы Марух-Баши.
В центре находились дозорные группы первого батальона.
Третий батальон оборонял Наурский перевал и частично перевал Нарзан. Он был отдален от полка. Комбат старший лейтенант Свистильниченко и комиссар Расторгуев чувствовали на себе особую ответственность. Батальонам были приданы специальные горнострелковые альпинистские отряды, которые всегда бросались туда, где надо было “заклинить” брешь, прикрыть “белые пятна” в обороне.
810-й полк оборонял также перевалы Аданге и другие, что были “на отшибе”. Там находился сводный отряд во главе с заместителем командира полка по строевой части майором Кириленко. Уже как-то сложилась традиция в полку, что “майор Вперед” находился всегда там, где трудно и опасно, где был прорыв и нужна особая сила воли. Майор Смирнов, передавая полк Титову и прощаясь с ним, сказал:
– Берегите своего заместителя майора Кириленко. Он всегда вас выручит.
И Титов убедился, что это именно так. Смелый, горячий, он всегда был на передовой линии. Его больше знали солдаты, чем работники штаба полка.
Батальоны были доведены до штатной численности. Хорошо построена оборона. Впереди выдвинуты сторожевые заставы автоматчиков, ярусами расположены узлы сопротивления с ручными и станковыми пулеметами.
Майор Коваленко был доволен офицерами штаба. Особенно своим первым помощником старшим лейтенантом Ореховым. Его взяли в штаб полка со второго батальона. Поэтому он скучал по своему батальону.
Особое удовлетворение получал Орехов, когда выпадал случай посетить свой батальон.
– Все равно что побывал дома,– говорил он начальнику штаба.
Однажды Орехов доложил Титову, что в районе обороны второго батальона замечена активность противника.
– Как бы егеря не отрезали,– высказал опасение Орехов.
– Понимаю, тебе надо сходить “домой”, – сказал командир полка.