Страница:
Правильно рассуждать человек может только когда он вполне здоров, когда его душа не взволнована страхом, не измучена болезнью, не взбудоражена страстями. Суждения умирающего не должны иметь никакого значения; только мошенники могут ссылаться на его мнения. Истина же являет себя лишь здоровому духу в здоровом теле. Ни один человек, не одержимый безумием, не может отвечать за те мысли, которые придут ему в голову, когда тело его, его организм не в порядке; только бесчеловечные священники считают себя вправе воспользоваться слабостью и болезнью, чтобы еще больше взволновать человека, и только мошенники в состоянии затем аргументировать теми нездоровыми мыслями, которые им удается вырвать из уст больного или невменяемого. Мысли человека неизбежно меняются в зависимости от работы его организма; умирающий способен рассуждать только как человек, тело и ум которого находятся на грани уничтожения.
Поэтому, сударыня, не отчаивайтесь и не удивляйтесь, если вы порой чувствуете, что предрассудки снова начинают предъявлять права на ваш однажды уже закрепощенный ими разум; припишите эти колебания каким-либо неполадкам вашего тела, каким-нибудь нарушениям его работы, временно лишающим вас возможности здраво рассуждать. Подумайте, как мало на свете людей всегда уравновешенных и постоянных, которые всегда смотрят на вещи одними и теми же глазами. Так как наше тело подвержено непрерывным изменениям, совершенно неизбежно изменяется и наш способ мышления; наши мысли малодушны и низменны, когда мы устали, когда мы больны; и мы мыслим правильно, когда наше тело здорово, то есть когда все его органы точно выполняют свойственные им функции. Все сомнения, которые мы испытываем, чувствуя себя не в своей тарелке, мы должны снова пересматривать и проверять в здоровом и нормальном состоянии. Потому что правильно рассуждать мы можем только тогда, когда хорошо себя чувствуем.
Как бы там ни было, чтобы успокоить все еще волнующие вас иногда сомнения, подумайте немного, и вы тотчас же признаете, что ваш образ мыслей никогда не может иметь для вас никаких губительных последствий. Действительно, почему бог, которого мы предполагаем добрым, справедливым и разумным, стал бы гневаться на людей за их мысли, всегда непроизвольные и, конечно, безвредные для всемогущего? Разве человек может быть хоть на одно мгновение господином своих мыслей, которые поминутно возникают в нем благодаря воздействию на него предметов и явлений, никоим образом от него не зависящих? Сам святой Августин признал эту истину: "ни один человек, сказал он, не властен над тем, что возникает в его уме". Не должны ли мы заключить отсюда, что богу глубоко безразличны мысли, рождающиеся в уме его творений, которые, следовательно, и неспособны его оскорбить?
Если наши богословы претендуют на последовательность в своих принципах, они должны принять эту истину. Они должны бы согласиться, что правый бог не может быть оскорблен теми движениями материи, которые происходят в им же созданном мозгу человека. Они почувствовали бы, что этот бог, если он действительно мудр, не вправе сердиться на ложные мысли, которые могут возникнуть в уме его творений, им же наделенных весьма ограниченными возможностями познания; они увидели бы, что если бог действительно всемогущ, ни его славе, ни его могуществу нечего опасаться представлений и суждений слабых смертных и что все те идеи, которые они составляют себе о самом боге, никоим образом не могут умалить ни его величия, ни его власти. И, наконец, если бы эти богословы не вменяли себе в обязанность отречение от разума, не вынуждали бы себя к постоянному противоречию с собственной природой, они не могли бы не признать, что бог самый несправедливый, самый неразумный и самый жестокий тиран, наказывающий им же самим созданные существа за то, что они не умеют правильно рассуждать.
Не нужно много ума, чтобы понять, что богословы постарались сделать своего бога взбалмошным, безрассудным и жестоким властителем, требующим от своих тварей способностей, которыми они не могут обладать. Представления об этом неведомом существе богословы всегда заимствовали из наших понятий о могущественных людях, ревнивых к своей власти, требующих от подчиненных преклонения и преданности, наказывающих тех, кто своим поведением или речами не проявляет должного уважения к ним. Вы видите, сударыня, что бог был создан по образцу требовательного и подозрительного деспота, болезненно восприимчивого к мнениям о нем людей; бога всегда уподобляли властителю, который для упрочения своего господства жестоко карает тех, чьи представления о нем не льстят его тщеславию и не прославляют его могущества.
Совершенно очевидно, что на этих столь смехотворных и противоречивых представлениях, внушаемых нам богословами о божестве, и построена вся нелепейшая система христианской религии; христиане убеждают себя, что бог весьма чувствителен к тому, как о нем думают люди, что его могут глубоко оскорбить их мысли и что он может их безжалостно наказать за всякое ошибочное о нем мнение, за всякое рассуждение, бросающее тень на его славу. Не было ничего губительнее для человечества, чем эта печальная мания, опровергающая внушаемые нам представления о боге как о существе справедливом, благом, мудром, всемогущем,- о таком боге, чьей славы и безграничного могущества не могут преуменьшить его творения. Вследствие таких дерзких допущений люди всегда страшились каких-либо неподобающих понятий о своем тайном, невидимом повелителе, от которого они считали себя зависимыми; ум человеческий поставил себе мучительную задачу разгадать непостижимую природу божества, но, опасаясь божественной немилости, люди щедро наделили своего бога всевозможными человеческими свойствами, не замечая, что вместо прославления они на самом деле его порочили; что, присваивая божеству несовместимые качества, они попросту делали невозможным его существование. Так почти все религии, стремясь открыть людям бога и разъяснить его промысл, бесчестили его и делали еще менее познаваемым; таким образом, религии неизбежно приводили к разумному атеизму, на деле отрицающему и уничтожающему существо, с которым эти религии намеревались познакомить смертных.
Размышляя и фантазируя о боге, люди все больше и больше погружались во мрак неведения и неизбежно утрачивали всякий здравый смысл; они не могли правильно судить об этом предмете, потому что имели о нем лишь смутные и ложные представления; они никогда не могли придти к единомыслию, потому что всегда основывались на нелепых установках и принципах; каждого человека в глубине души раздирали сомнения, так как он прекрасно сознавал, что суждения его неосновательны; поэтому люди всегда страшились и трепетали, воображая, что могут жестоко поплатиться за каждую свою ошибку; они постоянно спорили друг с другом, потому что невозможно придти к соглашению о вещах совершенно неизвестных и по-разному понимаемых и толкуемых. И, наконец, люди только и делали, что жестоко мучили друг друга из-за тех или иных равно безрассудных убеждений, потому что придавали величайшее значение этим убеждениям и потому что тщеславие не позволяло ни одному из них уступить или согласиться с фантазиями другого.
Вот почему божество стало для людей источником бед, раздоров и расколов; вот почему самое имя бога стало внушать людям ужас; вот почему религия оказалась зачинщицей и виновницей стольких войн и превратилась в самое настоящее яблоко раздора для беспокойных смертных, ожесточенно споривших о вещах, о которых не имели истинного представления. Хотя люди и вменили себе в обязанность постоянно думать и рассуждать о боге, они никогда не умели заниматься этим должным образом, потому что они могут составить себе правильное представление только о том, что воспринимают их органы чувств. Будучи не в состоянии самостоятельно постигнуть божество, люди обратились к помощи ловких мошенников, уверявших их в своей близости к богу и выдававших себя за посредников между ним и людьми, обладающих особыми познаниями, в которых, якобы отказано остальным смертным. Эти пройдохи проповедовали народам не что иное, как собственные фантазии, сведенные в те или иные системы; они, разумеется, не давали никаких сколько-нибудь отчетливых представлений о том невидимом существе, с которым будто бы стремились познакомить людей; они наделяли бога свойствами, наиболее соответствующими их собственным выгодам; они сделали из бога монарха, милостивого к тем, кто подчиняется их воле, и жестокого ко всем отказывающимся слепо им повиноваться.
Вы видите, сударыня, что возвещенного религией невероятного бога создали сами люди, для того же, чтобы эта выдумка была воспринята как священное откровение; те же люди приписали этому богу способность глубоко оскорбляться всяким мнением, не совпадающим с их собственным. В книге Моисея бог сам себя называет просто сущим; но затем этот вдохновленный свыше пророк, повествуя о боге, изображает его тираном, искушающим человека, карающим за грехопадение, уничтожающим весь человеческий род только за то, что один человек поддался греху; одним словом, нам рисуют бога, который ведет себя как самовластный деспот, не признающий никаких законов справедливости, разума и добра.
Получили ли мы более разумные и ясные представления о божестве от преемников Моисея? Дал ли нам сам божий сын возможность познать своего отца? И, наконец, удалось ли церкви, постоянно просвещаемой святым духом, рассеять наши сомнения и колебания? Увы! Несмотря на эту сверхъестественную помощь, мы все же ничего не знаем о скрытом двигателе природы; внушаемые нам представления о боге, все россказни наших непогрешимых богословов могут только сбить нас с толку и помутить наш разум. Их бог - это чистый дух, то есть существо, не имеющее ничего общего с материей и, однако, породившее ее. Они делают из бога некий двигатель вселенной, тем не менее, не признавая его душой вселенной. Они делают из него бесконечное существо, которое заполняет пространство своей безмерностью, не смущаясь тем, что материальная вселенная занимает то же пространство. Они делают из бога всемогущее существо, предначертания которого, однако, постоянно терпят крах ввиду того, что он не в состоянии поддерживать излюбленный им миропорядок и вместе с тем не желает стеснять свободы человека; бог вынужден допустить грех, который ему не угоден и который он мог бы предотвратить. Богословы делают из бога бесконечно доброго отца, который, однако, оказывается безмерно мстительным; они изображают его бесконечно справедливым монархом, который, тем не менее, не отличает виновного от правого и доходите своей несправедливости и жестокости до того, что собственного сына предает смерти ради искупления грехов человечества, продолжающего, несмотря на это, по-прежнему грешить. Богословы характеризуют бога как существо мудрое и всезнающее и, однако, заставляют его действовать безрассудно и нелепо. Они делают из него существо разумное, которое, тем не менее, раздражается из-за невольных и неизбежных мыслей человека; которое осуждает людей на вечные муки за недоверие к смехотворным басням, несовместимым с понятиями о божестве, или за сомнение в том, что в боге могут сочетаться самые противоречивые и непримиримые качества.
Не удивительно поэтому, что многие люди, возмущенные всеми этими противоречивыми и отталкивающими представлениями, поддались сомнениям и впали в неверие; они не могут допустить существования подобного божества и просто отрицают его. Действительно, невозможно принять христианского бога, в котором бесконечные совершенства соединяются с вопиющими пороками; в котором, если трезво вдуматься, мы находим лишь плод беспорядочной фантазии мечтателей, доведенных до отчаяния невежеством, или мошенников, пожелавших поработить себе человека и постаравшихся для этого повергнуть в смятение его душу и разум и запугать его страшными призраками. Таковы, по-видимому, были побуждения людей, возымевших дерзость дать народам познание божества, никогда им самим не доступное; эти люди всегда изображали бога недоступным тираном, показывающимся только своим министрам и фаворитам, предпочитающим скрываться от взоров толпы и вместе с тем приходящим в ярость, когда оказывалось, что люди его не знают или отказываются верить в него на основании противоречивых свидетельств священников.
Если, как я много раз повторял, нельзя верить в то, чего не понимаешь, или быть глубоко убежденным в вещах, о которых не имеешь ясного представления, приходится заключить, что, когда христиане говорят нам о своей вере в проповедуемого ими бога, они либо заблуждаются сами, либо хотят нас ввести в заблуждение. Вера эта - не что иное как слепое, нерассуждающее приятие всего, что внушается священниками по поводу божества, существование которого они же сами сделали не только невероятным, но и невозможным для всякого человека, желающего подумать об этом предмете. Если бы бог и существовал, он не мог бы быть таким, каким его изображают христиане и их богословы. Найдется ли на свете хоть один человек, который мог бы похвастать пониманием того, что наши священники подразумевают под словом дух? Если мы спросим у них, что такое дух, они скажут нам, что это бесплотное существо, не обладающее ни одним из тех свойств или качеств, которые могут быть нам известны. А что такое бесплотное существо и так далее? Это - существо, не обладающее ни одним из известных нам свойств, не имеющее ни формы, ни протяженности, ни цвета и так далее
Но как же можно признать бытие существа, не обладающего ни одним из знакомых человеку свойств? Нам отвечают: для этого нужна вера. А что значит иметь веру? Это значит без критики принимать все, что говорят священники. А что наши священники говорят о боге? Они говорят нам вещи, которые мы не можем ни понять, ни проверить. Самое существование бога в их руках превратилось в одну из самых непроницаемых тайн религии. Но понимают ли, в конце концов, сами священники, что такое этот невыразимый бог, которого они проповедуют? Имеют ли они сами о нем правильные представления? Могут ли они сами быть искренне убеждены в бытии существа, соединяющего в себе самые несовместимые, взаимно исключающие свойства? Мы не можем этому поверить; мы считаем себя вправе думать, что священники, утверждающие, будто они верят в того бога, которого нам проповедуют, или сами не знают, что говорят, или же со всей очевидностью хотят нас обмануть.
Поэтому, сударыня, не удивляйтесь, что находятся люди, осмеливающиеся сомневаться в существовании бога, которого богословы делали тем более непонятным и невероятным, чем больше они о нем размышляли. Не удивляйтесь и тому, что богословы не могут сговориться между собой, когда спорят о боге, ни тому даже, что до сих пор существование бога, служащее основой всякой религии, никогда еще не было установлено неопровержимыми доказательствами. Бытие бога никак не подтверждается откровением, в котором слишком очевидно чувствуется подлог и которое скорее может служить опровержением, чем доказательством существования бога. Бытие бога не может быть также обосновано теми свойствами, которыми наделяют бога наши священники, потому что из суммы всех этих свойств мы не можем вывести представления ни о каком сколько-нибудь доступном нашему пониманию существе. Недоказуемо бытие бога и теми моральными качествами, которые духовенство ему приписывает, потому что эти качества кажутся нам несовместимыми в одном и том же существе, не могущем быть одновременно и добрым, и злым, и справедливым, и несправедливым, и милосердным, и безжалостным, и премудрым, и врагом человеческого разума.
На чем может основываться бытие бога? Сами священники в качестве основы божественного бытия выдвигают разум, величие вселенной, изумительные законы природы. Люди, которым все эти доводы кажутся бездоказательными, ничего более убедительного не найдут во всех религиях человечества, способных скорее ввести человека в заблуждение и посеять в его душе сомнения, чем его убедить; религии не только не придают убедительности и очевидности доказательствам существования бога, которые может дать природа, но способны лишь пошатнуть всякую веру вопиющими противоречиями, наполняющими разглагольствования священников по поводу творца вселенной, сущность которого всегда будет скрыта от слабых очей смертных.
Что же надо думать о боге? Надо думать, что он существует, не пытаясь о нем размышлять. Если мы ничего больше сказать о нем не можем, значит он сам этого не пожелал; значит невозможно существу конечному познать существо бесконечное; значит бессмысленно рассуждать о природе существа, относительно которого все люди всегда были, есть и будут в полнейшем неведении. Одно можно утверждать бесспорно - что бог не пожелал, чтобы смертные о нем рассуждали. Если мы и можем говорить о какой-либо каре, постигшей нас по воле бога, то таковою мы должны признать все бредни, все бедствия, все безумства, к которым привели богословские споры.
Как же нам относиться к людям, которые не знают бога, отрицают его существование; не могут узнать его в явлениях природы, где добро и зло, гармония и хаос непрерывно сменяются, причем исходят из одного и того же источника? Какое мнение должны мы составить о людях, считающих материю вечной, не нуждающейся ни в каком постороннем двигателе и существующей в соответствии с неизменными законами; о людях, считающих материю способной из самой себя производить все, что мы видим, непрерывно созидающей и разрушающей, соединяющей и растворяющей, неспособной ни на любовь, ни на ненависть, лишенной свойств, которые мы в существах, нам подобных, именуем интеллектом и чувством, и вместе с тем могущей порождать существа с организацией, позволяющей рассуждать, мыслить и чувствовать? Что скажем мы о мыслителях, которые находят, что в мире не может быть ни абсолютного добра или зла, ни абсолютной гармонии или хаоса, что все эти вещи условны и зависят только от различного состояния существ, их воспринимающих; и что все, что происходит во вселенной, необходимо и неизбежно повинуется своей судьбе? Одним словом, что нам думать об атеистах?
Мы скажем, что они по-другому смотрят на вещи или, вернее, что они пользуются для обозначения тех же самых вещей другими словами. Они называют природой то, что другие называют божеством; они называют необходимостью то, что другие называют божественными законами; силой природы - то, что иные называют двигателем или творцом природы; судьбою или роком - то, что иные называют богом, веления которого всегда выполняются.
Вправе ли мы ненавидеть или уничтожать этих людей? Нет, конечно, мы так же не вправе это делать, как не вправе приговаривать к смерти тех, кто не владеет языком, которым мы условились пользоваться. А между тем именно к таким невероятным убеждениям и привела религия человеческий разум. Побуждаемые священниками люди ненавидят и убивают друг друга потому, что в спорах о религии они говорят на разных языках. Из тщеславия каждый воображает, что его язык лучше, выразительнее, понятнее, тогда как нам совершенно ясно, что язык богословов непонятен ни тем, кто на нем говорит, ни тем, кто его изобрел. Однако только слова атеист достаточно, чтобы разозлить святош, привести в ярость людей, непрерывно поминающих бога и не имеющих о нем ни малейшего представления. Если они и воображают, что имеют какие-то понятия о боге, то эти их понятия всегда смутны, противоречивы, безрассудны и с детства внушены им священниками; последние же, как мы видели, всегда рисуют бога теми красками, какие им подскажет их собственное воображение, или же их выгоды и интересы, соучастниками которых неизвестно по каким причинам должны быть непременно и все прочие люди.
Вместе с тем самой простой логики достаточно, чтобы понять, что бог, если он справедлив и добр, не может требовать, чтобы его познали те, кто на это неспособен. Если атеисты - люди неразумные, то бог совершил бы несправедливость, карая их за слепоту и безрассудство или за недостаток понимания и просвещенности, необходимых для того, чтобы почувствовать силу естественных доказательств существования бога. Справедливый бог не может наказывать людей за то, что они слепы или плохо рассуждают. Атеисты, какими бы безумцами их ни считали, все же менее безрассудны, чем те, которые верят в бога, обладающего свойствами, одно другое исключающими; атеисты гораздо менее опасны, чем поклонники жестокого божества, которому думают угодить, преследуя людей за их воззрения. Наши философствования безразличны богу, славы которого ничто не может запятнать и могущества которого ничто не может умалить; эти философские упражнения нужны только нам самим, если они способствуют нашему душевному успокоению и удовлетворению; они не должны ни в коей мере интересовать и общество, если не в состоянии содействовать его благополучию. Таким образом очевидно, что убеждения людей могут отразиться на благополучии общества, только если людей лишают свободы убеждений.
Итак, сударыня, предоставим людям право думать так, как они хотят, лишь бы они вели себя в соответствии с требованиями, предъявляемыми к существам, назначенным жить в обществе. Пусть каждый строит какие угодно теории, лишь бы они не обращались во вред другим. Наши представления, наши мысли, наши убеждения от нас не зависят; то, что кажется убедительным одному, не обладает никакой силой доказательства для другого. Нет в мире двух человек с одинаковыми глазами или с одинаковым умом; люди получают разное воспитание, воспринимают разные представления и понятия; и они никогда не смогут прийти к соглашению, если будут спорить о предметах невидимых и сокровенных, о которых каждый принужден судить, ссылаясь только на собственное воображение; проверить же истинность его показаний и установить, чьи представления ближе к истине, - невозможно. У людей никогда не возникает долгих споров по поводу предметов, которые они могут исследовать и подвергнуть исследованию при помощи своих органов чувств. Существует несколько очевидных и неопровержимых истин, которые безоговорочно принимаются всеми смертными. К числу таких истин относятся и главные принципы морали; для каждого здравомыслящего человека очевидно и бесспорно, что существа, объединенные в обществе, нуждаются в справедливости, что они должны делать добро, что они созданы для взаимной помощи, одним словом - что они обязаны быть добродетельными и полезными обществу, если хотят жить счастливо и благополучно. Совершенно очевидно и бесспорно также, что в интересах самосохранения мы должны быть умеренными в своих желаниях, должны обуздывать свои страсти, отказываться от губительных привычек, избегать пороков, которые могли бы повредить нам самим или людям, связанным с нами общими интересами. Эти истины очевидны для всякого мыслящего существа, чей разум не затемнен никакими страстями и вожделениями; эти истины не находятся ни в какой зависимости от богословских теорий, которые и неочевидны, и небесспорны, и не поддаются никакой проверке нашим разумом; эти истины не имеют ничего общего
с религиозными представлениями, за достоверность которых могут поручиться только воображение, фантазия и легковерие; представления же эти, как я уже доказал, приносят плоды, прямо противоположные наиболее очевидным и непререкаемым принципам морали и требованиям благополучия общества.
Стало быть, каковы бы ни были убеждения атеистов, они никогда не будут столь же пагубны и опасны, как учение священников, которые выдумали свои доктрины только для того, чтобы путем раздоров и междоусобиц порабощать и обирать народы. Теоретические принципы атеиста, доступные очень немногим, не могут, конечно, иметь такого же широкого распространения, как заразительные фанатические доктрины религии, делающие бога источником всех раздоров и смут на земле. Если существуют опасные убеждения и пагубные теории, то это именно теории тех фантазеров, которые пользуются религией, чтобы разъединять людей, разжигать их страсти и заставлять их жертвовать интересами общества, государей и их подданных ради собственного тщеславия, алчности, мстительности и злобы.
Нам говорят, что у атеиста нет побуждений к добру, что, отказываясь признавать бога, он отказывается от какой бы то ни было узды для своих страстей. У атеиста действительно нет никакой невидимой узды, никаких сокровенных тормозов, но зато у него есть и видимые побудители, и видимая узда, которые всегда будут управлять его поведением, если только он способен мыслить. Атеист отрицает существование бога, но не отрицает существования людей. Ему не трудно понять, что его собственные интересы требуют умерять свои страсти, стараться быть приятным, воздерживаться от ненависти, презрения и мести, страшиться преступлений и искоренять в себе пороки и такие привычки, которые рано или поздно могут обернуться против него же самого. Итак, в отношении морали атеист обладает более прочными и надежными принципами, чем суеверный святоша, которого религия заставляет выказывать благочестие и который часто считает долгом совести идти на преступления, чтобы умилостивить бога. Если атеиста не останавливает ничто, то фанатика часто тысячи причин побуждают попирать самые священные права человека.
Поэтому, сударыня, не отчаивайтесь и не удивляйтесь, если вы порой чувствуете, что предрассудки снова начинают предъявлять права на ваш однажды уже закрепощенный ими разум; припишите эти колебания каким-либо неполадкам вашего тела, каким-нибудь нарушениям его работы, временно лишающим вас возможности здраво рассуждать. Подумайте, как мало на свете людей всегда уравновешенных и постоянных, которые всегда смотрят на вещи одними и теми же глазами. Так как наше тело подвержено непрерывным изменениям, совершенно неизбежно изменяется и наш способ мышления; наши мысли малодушны и низменны, когда мы устали, когда мы больны; и мы мыслим правильно, когда наше тело здорово, то есть когда все его органы точно выполняют свойственные им функции. Все сомнения, которые мы испытываем, чувствуя себя не в своей тарелке, мы должны снова пересматривать и проверять в здоровом и нормальном состоянии. Потому что правильно рассуждать мы можем только тогда, когда хорошо себя чувствуем.
Как бы там ни было, чтобы успокоить все еще волнующие вас иногда сомнения, подумайте немного, и вы тотчас же признаете, что ваш образ мыслей никогда не может иметь для вас никаких губительных последствий. Действительно, почему бог, которого мы предполагаем добрым, справедливым и разумным, стал бы гневаться на людей за их мысли, всегда непроизвольные и, конечно, безвредные для всемогущего? Разве человек может быть хоть на одно мгновение господином своих мыслей, которые поминутно возникают в нем благодаря воздействию на него предметов и явлений, никоим образом от него не зависящих? Сам святой Августин признал эту истину: "ни один человек, сказал он, не властен над тем, что возникает в его уме". Не должны ли мы заключить отсюда, что богу глубоко безразличны мысли, рождающиеся в уме его творений, которые, следовательно, и неспособны его оскорбить?
Если наши богословы претендуют на последовательность в своих принципах, они должны принять эту истину. Они должны бы согласиться, что правый бог не может быть оскорблен теми движениями материи, которые происходят в им же созданном мозгу человека. Они почувствовали бы, что этот бог, если он действительно мудр, не вправе сердиться на ложные мысли, которые могут возникнуть в уме его творений, им же наделенных весьма ограниченными возможностями познания; они увидели бы, что если бог действительно всемогущ, ни его славе, ни его могуществу нечего опасаться представлений и суждений слабых смертных и что все те идеи, которые они составляют себе о самом боге, никоим образом не могут умалить ни его величия, ни его власти. И, наконец, если бы эти богословы не вменяли себе в обязанность отречение от разума, не вынуждали бы себя к постоянному противоречию с собственной природой, они не могли бы не признать, что бог самый несправедливый, самый неразумный и самый жестокий тиран, наказывающий им же самим созданные существа за то, что они не умеют правильно рассуждать.
Не нужно много ума, чтобы понять, что богословы постарались сделать своего бога взбалмошным, безрассудным и жестоким властителем, требующим от своих тварей способностей, которыми они не могут обладать. Представления об этом неведомом существе богословы всегда заимствовали из наших понятий о могущественных людях, ревнивых к своей власти, требующих от подчиненных преклонения и преданности, наказывающих тех, кто своим поведением или речами не проявляет должного уважения к ним. Вы видите, сударыня, что бог был создан по образцу требовательного и подозрительного деспота, болезненно восприимчивого к мнениям о нем людей; бога всегда уподобляли властителю, который для упрочения своего господства жестоко карает тех, чьи представления о нем не льстят его тщеславию и не прославляют его могущества.
Совершенно очевидно, что на этих столь смехотворных и противоречивых представлениях, внушаемых нам богословами о божестве, и построена вся нелепейшая система христианской религии; христиане убеждают себя, что бог весьма чувствителен к тому, как о нем думают люди, что его могут глубоко оскорбить их мысли и что он может их безжалостно наказать за всякое ошибочное о нем мнение, за всякое рассуждение, бросающее тень на его славу. Не было ничего губительнее для человечества, чем эта печальная мания, опровергающая внушаемые нам представления о боге как о существе справедливом, благом, мудром, всемогущем,- о таком боге, чьей славы и безграничного могущества не могут преуменьшить его творения. Вследствие таких дерзких допущений люди всегда страшились каких-либо неподобающих понятий о своем тайном, невидимом повелителе, от которого они считали себя зависимыми; ум человеческий поставил себе мучительную задачу разгадать непостижимую природу божества, но, опасаясь божественной немилости, люди щедро наделили своего бога всевозможными человеческими свойствами, не замечая, что вместо прославления они на самом деле его порочили; что, присваивая божеству несовместимые качества, они попросту делали невозможным его существование. Так почти все религии, стремясь открыть людям бога и разъяснить его промысл, бесчестили его и делали еще менее познаваемым; таким образом, религии неизбежно приводили к разумному атеизму, на деле отрицающему и уничтожающему существо, с которым эти религии намеревались познакомить смертных.
Размышляя и фантазируя о боге, люди все больше и больше погружались во мрак неведения и неизбежно утрачивали всякий здравый смысл; они не могли правильно судить об этом предмете, потому что имели о нем лишь смутные и ложные представления; они никогда не могли придти к единомыслию, потому что всегда основывались на нелепых установках и принципах; каждого человека в глубине души раздирали сомнения, так как он прекрасно сознавал, что суждения его неосновательны; поэтому люди всегда страшились и трепетали, воображая, что могут жестоко поплатиться за каждую свою ошибку; они постоянно спорили друг с другом, потому что невозможно придти к соглашению о вещах совершенно неизвестных и по-разному понимаемых и толкуемых. И, наконец, люди только и делали, что жестоко мучили друг друга из-за тех или иных равно безрассудных убеждений, потому что придавали величайшее значение этим убеждениям и потому что тщеславие не позволяло ни одному из них уступить или согласиться с фантазиями другого.
Вот почему божество стало для людей источником бед, раздоров и расколов; вот почему самое имя бога стало внушать людям ужас; вот почему религия оказалась зачинщицей и виновницей стольких войн и превратилась в самое настоящее яблоко раздора для беспокойных смертных, ожесточенно споривших о вещах, о которых не имели истинного представления. Хотя люди и вменили себе в обязанность постоянно думать и рассуждать о боге, они никогда не умели заниматься этим должным образом, потому что они могут составить себе правильное представление только о том, что воспринимают их органы чувств. Будучи не в состоянии самостоятельно постигнуть божество, люди обратились к помощи ловких мошенников, уверявших их в своей близости к богу и выдававших себя за посредников между ним и людьми, обладающих особыми познаниями, в которых, якобы отказано остальным смертным. Эти пройдохи проповедовали народам не что иное, как собственные фантазии, сведенные в те или иные системы; они, разумеется, не давали никаких сколько-нибудь отчетливых представлений о том невидимом существе, с которым будто бы стремились познакомить людей; они наделяли бога свойствами, наиболее соответствующими их собственным выгодам; они сделали из бога монарха, милостивого к тем, кто подчиняется их воле, и жестокого ко всем отказывающимся слепо им повиноваться.
Вы видите, сударыня, что возвещенного религией невероятного бога создали сами люди, для того же, чтобы эта выдумка была воспринята как священное откровение; те же люди приписали этому богу способность глубоко оскорбляться всяким мнением, не совпадающим с их собственным. В книге Моисея бог сам себя называет просто сущим; но затем этот вдохновленный свыше пророк, повествуя о боге, изображает его тираном, искушающим человека, карающим за грехопадение, уничтожающим весь человеческий род только за то, что один человек поддался греху; одним словом, нам рисуют бога, который ведет себя как самовластный деспот, не признающий никаких законов справедливости, разума и добра.
Получили ли мы более разумные и ясные представления о божестве от преемников Моисея? Дал ли нам сам божий сын возможность познать своего отца? И, наконец, удалось ли церкви, постоянно просвещаемой святым духом, рассеять наши сомнения и колебания? Увы! Несмотря на эту сверхъестественную помощь, мы все же ничего не знаем о скрытом двигателе природы; внушаемые нам представления о боге, все россказни наших непогрешимых богословов могут только сбить нас с толку и помутить наш разум. Их бог - это чистый дух, то есть существо, не имеющее ничего общего с материей и, однако, породившее ее. Они делают из бога некий двигатель вселенной, тем не менее, не признавая его душой вселенной. Они делают из него бесконечное существо, которое заполняет пространство своей безмерностью, не смущаясь тем, что материальная вселенная занимает то же пространство. Они делают из бога всемогущее существо, предначертания которого, однако, постоянно терпят крах ввиду того, что он не в состоянии поддерживать излюбленный им миропорядок и вместе с тем не желает стеснять свободы человека; бог вынужден допустить грех, который ему не угоден и который он мог бы предотвратить. Богословы делают из бога бесконечно доброго отца, который, однако, оказывается безмерно мстительным; они изображают его бесконечно справедливым монархом, который, тем не менее, не отличает виновного от правого и доходите своей несправедливости и жестокости до того, что собственного сына предает смерти ради искупления грехов человечества, продолжающего, несмотря на это, по-прежнему грешить. Богословы характеризуют бога как существо мудрое и всезнающее и, однако, заставляют его действовать безрассудно и нелепо. Они делают из него существо разумное, которое, тем не менее, раздражается из-за невольных и неизбежных мыслей человека; которое осуждает людей на вечные муки за недоверие к смехотворным басням, несовместимым с понятиями о божестве, или за сомнение в том, что в боге могут сочетаться самые противоречивые и непримиримые качества.
Не удивительно поэтому, что многие люди, возмущенные всеми этими противоречивыми и отталкивающими представлениями, поддались сомнениям и впали в неверие; они не могут допустить существования подобного божества и просто отрицают его. Действительно, невозможно принять христианского бога, в котором бесконечные совершенства соединяются с вопиющими пороками; в котором, если трезво вдуматься, мы находим лишь плод беспорядочной фантазии мечтателей, доведенных до отчаяния невежеством, или мошенников, пожелавших поработить себе человека и постаравшихся для этого повергнуть в смятение его душу и разум и запугать его страшными призраками. Таковы, по-видимому, были побуждения людей, возымевших дерзость дать народам познание божества, никогда им самим не доступное; эти люди всегда изображали бога недоступным тираном, показывающимся только своим министрам и фаворитам, предпочитающим скрываться от взоров толпы и вместе с тем приходящим в ярость, когда оказывалось, что люди его не знают или отказываются верить в него на основании противоречивых свидетельств священников.
Если, как я много раз повторял, нельзя верить в то, чего не понимаешь, или быть глубоко убежденным в вещах, о которых не имеешь ясного представления, приходится заключить, что, когда христиане говорят нам о своей вере в проповедуемого ими бога, они либо заблуждаются сами, либо хотят нас ввести в заблуждение. Вера эта - не что иное как слепое, нерассуждающее приятие всего, что внушается священниками по поводу божества, существование которого они же сами сделали не только невероятным, но и невозможным для всякого человека, желающего подумать об этом предмете. Если бы бог и существовал, он не мог бы быть таким, каким его изображают христиане и их богословы. Найдется ли на свете хоть один человек, который мог бы похвастать пониманием того, что наши священники подразумевают под словом дух? Если мы спросим у них, что такое дух, они скажут нам, что это бесплотное существо, не обладающее ни одним из тех свойств или качеств, которые могут быть нам известны. А что такое бесплотное существо и так далее? Это - существо, не обладающее ни одним из известных нам свойств, не имеющее ни формы, ни протяженности, ни цвета и так далее
Но как же можно признать бытие существа, не обладающего ни одним из знакомых человеку свойств? Нам отвечают: для этого нужна вера. А что значит иметь веру? Это значит без критики принимать все, что говорят священники. А что наши священники говорят о боге? Они говорят нам вещи, которые мы не можем ни понять, ни проверить. Самое существование бога в их руках превратилось в одну из самых непроницаемых тайн религии. Но понимают ли, в конце концов, сами священники, что такое этот невыразимый бог, которого они проповедуют? Имеют ли они сами о нем правильные представления? Могут ли они сами быть искренне убеждены в бытии существа, соединяющего в себе самые несовместимые, взаимно исключающие свойства? Мы не можем этому поверить; мы считаем себя вправе думать, что священники, утверждающие, будто они верят в того бога, которого нам проповедуют, или сами не знают, что говорят, или же со всей очевидностью хотят нас обмануть.
Поэтому, сударыня, не удивляйтесь, что находятся люди, осмеливающиеся сомневаться в существовании бога, которого богословы делали тем более непонятным и невероятным, чем больше они о нем размышляли. Не удивляйтесь и тому, что богословы не могут сговориться между собой, когда спорят о боге, ни тому даже, что до сих пор существование бога, служащее основой всякой религии, никогда еще не было установлено неопровержимыми доказательствами. Бытие бога никак не подтверждается откровением, в котором слишком очевидно чувствуется подлог и которое скорее может служить опровержением, чем доказательством существования бога. Бытие бога не может быть также обосновано теми свойствами, которыми наделяют бога наши священники, потому что из суммы всех этих свойств мы не можем вывести представления ни о каком сколько-нибудь доступном нашему пониманию существе. Недоказуемо бытие бога и теми моральными качествами, которые духовенство ему приписывает, потому что эти качества кажутся нам несовместимыми в одном и том же существе, не могущем быть одновременно и добрым, и злым, и справедливым, и несправедливым, и милосердным, и безжалостным, и премудрым, и врагом человеческого разума.
На чем может основываться бытие бога? Сами священники в качестве основы божественного бытия выдвигают разум, величие вселенной, изумительные законы природы. Люди, которым все эти доводы кажутся бездоказательными, ничего более убедительного не найдут во всех религиях человечества, способных скорее ввести человека в заблуждение и посеять в его душе сомнения, чем его убедить; религии не только не придают убедительности и очевидности доказательствам существования бога, которые может дать природа, но способны лишь пошатнуть всякую веру вопиющими противоречиями, наполняющими разглагольствования священников по поводу творца вселенной, сущность которого всегда будет скрыта от слабых очей смертных.
Что же надо думать о боге? Надо думать, что он существует, не пытаясь о нем размышлять. Если мы ничего больше сказать о нем не можем, значит он сам этого не пожелал; значит невозможно существу конечному познать существо бесконечное; значит бессмысленно рассуждать о природе существа, относительно которого все люди всегда были, есть и будут в полнейшем неведении. Одно можно утверждать бесспорно - что бог не пожелал, чтобы смертные о нем рассуждали. Если мы и можем говорить о какой-либо каре, постигшей нас по воле бога, то таковою мы должны признать все бредни, все бедствия, все безумства, к которым привели богословские споры.
Как же нам относиться к людям, которые не знают бога, отрицают его существование; не могут узнать его в явлениях природы, где добро и зло, гармония и хаос непрерывно сменяются, причем исходят из одного и того же источника? Какое мнение должны мы составить о людях, считающих материю вечной, не нуждающейся ни в каком постороннем двигателе и существующей в соответствии с неизменными законами; о людях, считающих материю способной из самой себя производить все, что мы видим, непрерывно созидающей и разрушающей, соединяющей и растворяющей, неспособной ни на любовь, ни на ненависть, лишенной свойств, которые мы в существах, нам подобных, именуем интеллектом и чувством, и вместе с тем могущей порождать существа с организацией, позволяющей рассуждать, мыслить и чувствовать? Что скажем мы о мыслителях, которые находят, что в мире не может быть ни абсолютного добра или зла, ни абсолютной гармонии или хаоса, что все эти вещи условны и зависят только от различного состояния существ, их воспринимающих; и что все, что происходит во вселенной, необходимо и неизбежно повинуется своей судьбе? Одним словом, что нам думать об атеистах?
Мы скажем, что они по-другому смотрят на вещи или, вернее, что они пользуются для обозначения тех же самых вещей другими словами. Они называют природой то, что другие называют божеством; они называют необходимостью то, что другие называют божественными законами; силой природы - то, что иные называют двигателем или творцом природы; судьбою или роком - то, что иные называют богом, веления которого всегда выполняются.
Вправе ли мы ненавидеть или уничтожать этих людей? Нет, конечно, мы так же не вправе это делать, как не вправе приговаривать к смерти тех, кто не владеет языком, которым мы условились пользоваться. А между тем именно к таким невероятным убеждениям и привела религия человеческий разум. Побуждаемые священниками люди ненавидят и убивают друг друга потому, что в спорах о религии они говорят на разных языках. Из тщеславия каждый воображает, что его язык лучше, выразительнее, понятнее, тогда как нам совершенно ясно, что язык богословов непонятен ни тем, кто на нем говорит, ни тем, кто его изобрел. Однако только слова атеист достаточно, чтобы разозлить святош, привести в ярость людей, непрерывно поминающих бога и не имеющих о нем ни малейшего представления. Если они и воображают, что имеют какие-то понятия о боге, то эти их понятия всегда смутны, противоречивы, безрассудны и с детства внушены им священниками; последние же, как мы видели, всегда рисуют бога теми красками, какие им подскажет их собственное воображение, или же их выгоды и интересы, соучастниками которых неизвестно по каким причинам должны быть непременно и все прочие люди.
Вместе с тем самой простой логики достаточно, чтобы понять, что бог, если он справедлив и добр, не может требовать, чтобы его познали те, кто на это неспособен. Если атеисты - люди неразумные, то бог совершил бы несправедливость, карая их за слепоту и безрассудство или за недостаток понимания и просвещенности, необходимых для того, чтобы почувствовать силу естественных доказательств существования бога. Справедливый бог не может наказывать людей за то, что они слепы или плохо рассуждают. Атеисты, какими бы безумцами их ни считали, все же менее безрассудны, чем те, которые верят в бога, обладающего свойствами, одно другое исключающими; атеисты гораздо менее опасны, чем поклонники жестокого божества, которому думают угодить, преследуя людей за их воззрения. Наши философствования безразличны богу, славы которого ничто не может запятнать и могущества которого ничто не может умалить; эти философские упражнения нужны только нам самим, если они способствуют нашему душевному успокоению и удовлетворению; они не должны ни в коей мере интересовать и общество, если не в состоянии содействовать его благополучию. Таким образом очевидно, что убеждения людей могут отразиться на благополучии общества, только если людей лишают свободы убеждений.
Итак, сударыня, предоставим людям право думать так, как они хотят, лишь бы они вели себя в соответствии с требованиями, предъявляемыми к существам, назначенным жить в обществе. Пусть каждый строит какие угодно теории, лишь бы они не обращались во вред другим. Наши представления, наши мысли, наши убеждения от нас не зависят; то, что кажется убедительным одному, не обладает никакой силой доказательства для другого. Нет в мире двух человек с одинаковыми глазами или с одинаковым умом; люди получают разное воспитание, воспринимают разные представления и понятия; и они никогда не смогут прийти к соглашению, если будут спорить о предметах невидимых и сокровенных, о которых каждый принужден судить, ссылаясь только на собственное воображение; проверить же истинность его показаний и установить, чьи представления ближе к истине, - невозможно. У людей никогда не возникает долгих споров по поводу предметов, которые они могут исследовать и подвергнуть исследованию при помощи своих органов чувств. Существует несколько очевидных и неопровержимых истин, которые безоговорочно принимаются всеми смертными. К числу таких истин относятся и главные принципы морали; для каждого здравомыслящего человека очевидно и бесспорно, что существа, объединенные в обществе, нуждаются в справедливости, что они должны делать добро, что они созданы для взаимной помощи, одним словом - что они обязаны быть добродетельными и полезными обществу, если хотят жить счастливо и благополучно. Совершенно очевидно и бесспорно также, что в интересах самосохранения мы должны быть умеренными в своих желаниях, должны обуздывать свои страсти, отказываться от губительных привычек, избегать пороков, которые могли бы повредить нам самим или людям, связанным с нами общими интересами. Эти истины очевидны для всякого мыслящего существа, чей разум не затемнен никакими страстями и вожделениями; эти истины не находятся ни в какой зависимости от богословских теорий, которые и неочевидны, и небесспорны, и не поддаются никакой проверке нашим разумом; эти истины не имеют ничего общего
с религиозными представлениями, за достоверность которых могут поручиться только воображение, фантазия и легковерие; представления же эти, как я уже доказал, приносят плоды, прямо противоположные наиболее очевидным и непререкаемым принципам морали и требованиям благополучия общества.
Стало быть, каковы бы ни были убеждения атеистов, они никогда не будут столь же пагубны и опасны, как учение священников, которые выдумали свои доктрины только для того, чтобы путем раздоров и междоусобиц порабощать и обирать народы. Теоретические принципы атеиста, доступные очень немногим, не могут, конечно, иметь такого же широкого распространения, как заразительные фанатические доктрины религии, делающие бога источником всех раздоров и смут на земле. Если существуют опасные убеждения и пагубные теории, то это именно теории тех фантазеров, которые пользуются религией, чтобы разъединять людей, разжигать их страсти и заставлять их жертвовать интересами общества, государей и их подданных ради собственного тщеславия, алчности, мстительности и злобы.
Нам говорят, что у атеиста нет побуждений к добру, что, отказываясь признавать бога, он отказывается от какой бы то ни было узды для своих страстей. У атеиста действительно нет никакой невидимой узды, никаких сокровенных тормозов, но зато у него есть и видимые побудители, и видимая узда, которые всегда будут управлять его поведением, если только он способен мыслить. Атеист отрицает существование бога, но не отрицает существования людей. Ему не трудно понять, что его собственные интересы требуют умерять свои страсти, стараться быть приятным, воздерживаться от ненависти, презрения и мести, страшиться преступлений и искоренять в себе пороки и такие привычки, которые рано или поздно могут обернуться против него же самого. Итак, в отношении морали атеист обладает более прочными и надежными принципами, чем суеверный святоша, которого религия заставляет выказывать благочестие и который часто считает долгом совести идти на преступления, чтобы умилостивить бога. Если атеиста не останавливает ничто, то фанатика часто тысячи причин побуждают попирать самые священные права человека.