Страница:
Эти мужчины совсем не казались Иванову самовлюбленными павлинами, как только что окрестил мужчин из другой рубрики, то есть мужиков, сватающих женщин. Нет, эти были своими, способными на большое чувство, умеющими понять другого, и сами нуждающиеся в понимании. Он это чувствовал в каждом слове, каждой фразе, хотя многое было ещё непонятным и тем не менее волнующим.
«Люблю петинг, а/с, легкий с/м и др.», читал он признания ищущего любви ровесника и не понимал ни значений слов, ни символов, ни всего того, что скрывается за буквами «д» и «р». «Мой фетиш – военная форма», писал кто-то другой, который искал единомышленников для игр на военные темы.
А какой мой фетиш и вообще, что это такое? – задавал себе вопросы Иванов, чувствуя сожаление по поводу неосведомленности. Никакая сила не могла уже оторвать Николая от газеты.
– «Мы плывем вдвоем с тобою в океан мечты. «Голубая» река любви. Я хочу, чтоб рядом был лишь ты», – полушепотом читал он очередное объявление, когда услышал...
– Пассажир с собакой, я к вам обращаюсь, ваши билеты?
Николай испуганно вздрогнул и быстро свернул газету, словно испугавшись, как бы стоящий около него контролер не захотел поплыть вместе с ним в океан, хотя прекрасно понимал, что шкафы, да ещё с такими харями, в «голубых» реках не плавают.
– Билет... Нет? – с надеждой спросил проверяющий.
– Почему же нет? Пожалуйста, – ответил пришедший в себя Николай, протягивая билеты.
– Сразу нельзя было предъявить? Время только отнима... – начал было укорять недовольный шкаф, протягивая руку с компостером.
Дальше договорить не успел. Одним молниеносным прыжком Зверь, до сих пор безучастно лежащий у ног хозяина, опрокинул контролера на пол прохода и навис над лицом, обильно поливая его тягучей слюной. Падая, блюститель закона зацепил ящик с рассадой. Вагон взорвался криками пострадавших и наблюдателей, коллегами опрокинутого и хозяевами молодых, нежных всходов. Молчал один Зверь, потому что намордник не давал ему возможности исполнить в этом хоре свою партию – утробное «гаф».
В конце концов, Иванову удалось оттащить упирающуюся собаку назад, и пострадавшие принялись подсчитывать потери. В основном пострадали продукты, рассада и внешний вид контролера, который, слава богу, не стал от страха заикаться, о чем тотчас же доложил на весь вагон.
«Чего он руки тянет с железкой. Пусть не становится между нами, я же охранник твой», – ответил взглядом на взгляд хозяина Зверь.
Да все понятно, мысленно поблагодарил Николай собаку, но они же глупые, они же не знают, как ты меня любишь и уважаешь. А ещё ты просто выполнил свой долг.
Контролер задыхался не то от страха, не то от возмущения, и первые фразы его были невнятны, скоры и бессмысленны, однако, будучи мужиком неглупым, понял, что собаке на его слова наплевать.
– Мужчины, прекратите кричать и выходите из вагона, – взяла на себя инициативу женщина-контролер, почему-то обращаясь во множественном числе, хотя прекрасно знала, что Зверь и Иванов молчат, а орет один её коллега.
Зверь коротко рыкнул и на нее, показывая всем своим видом, что никого к хозяину не пропустит. Она бочком попыталась выскользнуть к тамбуру. Сделать это быстро оказалось проблематичным из-за любви к сладкому и мучному. Навстречу ей, ужом трясь между пассажирами, устремился начальник контрольного трио, сухонький мужичок с командирской сумкой на плече.
– Пассажир, быстро вставайте и выходите вместе с собакой, – пропищал командир далеко не командным голосом.
Зверь стоял, а вернее, лежал насмерть. «Что они, не понимают, что ли?.. Моего хозяина трогать нельзя, – потускнел Зверь, видя, что Иванов готов постыдно покинуть поле боя. – Не уходи, хозяин, мы их сейчас обложим как полагается...»
Но Иванов решил покинуть площадку вовсе не потому, что испугался. Правда была на его стороне. И билет на собаку. И намордник. И не задевал никого из пассажиров... Одно неприятно – людская реакция. Все они инстинктивно боялись Зверя. Весь вагон. Разве что мальчик через ряд напротив. Тот не усматривал в происшествии никакой трагедии или опасности для себя и своих родителей. Наоборот, забавно.
Покинуть вагон Иванов решил внезапно. Сразу по объявлении станции Фуфелово.
– Безобразие, – возмутилась солидная дама, с трудом удерживая прорывающийся из пакетов кефир. – Еще говорил про поводок, короткий намордник. А если бы я послушалась его и рядом села?
Окружение понимающе шумело.
– Надо его на пятнадцать суток, как раньше. Совсем распустили народ демократы. При Сталине его бы вместе с собакой... – вознегодовал ничего не видевший и пришедший из соседнего вагона пенсионер в орденских планках.
Однако его перебили. Неправильно выбрал время для агитации за советскую власть. Утром все ещё добры. Вот вечером, по пути с дачи, многие пожелали бы отправить Иванова в далекую Воркуту. Прения продолжались, а остановка приближалась. Странно, но самыми лояльными к Иванову и Зверю оказались пострадавшие с раздавленной рассадой.
– Не надо наставлять на хозяина компостер, собака подумала, что это пистолет, – объяснил поведение собаки супруг. – Я сам пограничник. Знаю.
– Она хозяина защищала и тихо лежала, пока его не тронули, – вторил ему голос супруги.
«Несчастные люди. На весь вагон всего пара умных, – с ужасом думал Зверь, – а ведь, поди, тоже держат бобиков».
Вроде бы страсти улеглись, однако Иванов тронул поводок, и Зверь послушно двинул в тамбур. Фуфелово.
Николай и узнавал платформу и не узнавал одновременно. Тогда, при свете дня, с ним был Вадик, и Николай просто ничего не замечал вокруг. Ни нависших над перроном ветвей с готовыми вот-вот взорваться почками, ни веселой лужи с солнечными искрами в ней. Ничего. И вот теперь за спиной зашипели двери, как в прошлый раз, отрезая от пошлого мира контролеров и недоброжелателей.
Он вспомнил про газету, оставленную на скамейке, и впервые пожалел о печатной продукции. Но многое запало в память так, как не западало даже перед экзаменами. После заинтересовавшей его рубрики под номером девятьсот десять вспомнилась почему-то сразу под номером девятьсот пятнадцать, помогающая знакомству женщины с женщиной. Вспоминалось скорее любопытно, нежели интересно. Скупые строчки четырех объявлений не рисовали общей картины, а скорее говорили или о закрепощенности женщин, или об их большой нелюбви к противоположному полу. Пропустив две рубрики, газета публиковала объявления, заставившие Николая вновь окунуться с головой в раздумья. Если для знакомства пара с парой Николай был ещё не готов и эти объявления прочитал, не углубляясь в подробности, то объявления некоторых мужчин о желании познакомиться с семейной парой напрягли воображение. Он сразу же все понял и сразу же все оценил.
Вадик достаточно чуткий и тонко чувствующий, способный понять и поддержать, а вот Виолетта... Виолетта может Вадику не понравиться. А чему там нравиться? И как это меня угораздило, рассуждал Николай. Чем больше думал, тем больше приходил к мысли, что необходимо пройти и через это, а начать надо со встречи с Вадиком.
Вот и бытовка строителей.
Он видел, как из затхлого чрева на весеннюю благодать вырулил плохо выбритый рабочий. По говору понял – молдаванин. Развелось их, неприязненно подумал он, хотя ещё совсем недавно именно здесь позаимствовал одежонку. Память человеческая коротка и удерживает на плаву избирательно. Вспоминать о постыдном бегстве не хотелось.
Метров через пятьсот начался забор искомой дачи. Он его узнал сразу. Никаких сомнений.
Николай подошел к калитке и заглянул во двор. Собаки здесь не было, иначе он заметил бы её ещё тогда, но кто знает, может, настоящий хозяин привез? На всякий случай оставил Зверя метрах в пяти от калитки и, приказав сидеть, сам вернулся и нажал кнопку звонка. Самого звука не слышал, а вот шаги обрадовали. Каким-то внутренним чутьем понял – Вадик.
Действительно, открыл Вадим. Он не сразу узнал Иванова. Потом глаза испуганно расширились.
– Ты что? – зашипел Вадим, и Николаю стало неприятно.
В одну секунду он подумал, что сморозил глупость, надо было подождать, понаблюдать, дождаться, когда хозяин уберется с дачи, а потом наносить визит, но сделанного не воротишь вспять, как сибирские реки, не повернешь.
– Зачем?
– Мне надо поговорить с твоим бойфрендом, – не зная, как назвать партнера Вадика, сказал Николай. – Есть несколько интересных мыслей относительно нашего общего будущего.
– Каких мыслей? Какое будущее? Ты его видел? Он же убьет...
Чувствуя за спиной силу в лице Зверя, вернее, в его мощных челюстях и девяностокилограммовом теле, Иванов решил идти ва-банк, оттеснил с прохода Вадика и оказался на знакомой территории,
– Кто там? Кого принесло? – раздалось из глубины дома.
– Почтальон... – побелевшими губами прошептал Вадик.
А было от чего побелеть. На крытое крыльцо вышел атлет с начинающим образовываться брюшком. Так бывает у спортсменов, забросивших регулярные занятия. Оплывают.
– Я к вам по объявлению... Собственно, не по объявлению, а сам... То есть прочитал объявление в газете. Не ваше. Чужое. И подумал, а не попробовать и нам? Люди же так делают... Меня зовут Николай... Иванов... Очень приятно...
Это его «очень приятно» ни к селу ни к городу заставило атлета удивленно вскинуть брови и посмотреть на Вадика. Хватило одного взгляда.
– Какие объявления? Что он мелет? Вадим, кто это? Зачем он тут?
– Вы не поняли. Меня зовут Иванов...
– Это я понял.
– Николай...
И тут Иванов остро ощутил всю нелепость ситуации. Он врывается на чужую дачу с предложениями, от которых у этих людей может произойти ссора. Кто он такой? Случайный партнер. Да за такие случайности можно и по сусалам схлопотать. Вон Вадика как трясет. Но отступать уже некуда, надо как-то договариваться.
Не зная, что сказать, к какой терминологии прибегать и вообще не ведая терминологии, Иванов попытался собрать мысли в кулак и выражаться предельно ясно.
– Это вопрос щекотливый. Я новичок в нем и, может быть, оскорблю ваши чувства, а их я, поверьте, глубоко уважаю, но со мной такое впервые. Понимаете, всю жизнь не мог уразуметь, почему женщины меня почти не интересуют в физиологическом смысле слова, почему я не интересую женщин в этом же смысле, и только после встречи с вашим другом... с подругой... понял, так дальше продолжаться не может. Я тут объявления читал...
– Да не давал я никаких объявлений! – взревел атлет.
– Не давали, – согласился Иванов. – Но ведь люди живут же так... Втроем...
– Втроем?! Вадька, сучок корявый, ты мне что обещал, гад?! Я же тебя к психоаналитику водил... Я за тебя тыщами зеленые клал, а ты опять! – побагровел почти до инсульта атлет и двинулся вниз по ступеням.
– Он ни в чем не виноват... Это все я, – попытался защитить свою подругу Николай.
– Ты?..
Бульдозер развернулся в его сторону.
– Зверь! – завопил Иванов, чудом уворачиваясь от просвистевшего около лица кулака.
Коричневая туша с легкостью акробата на подкидной доске взвилась в воздух и перелетела забор одним махом. Второй прыжок закончился на плечах атлета, который, несмотря на собственный вес, грохнулся наземь. Если бы не намордник со стальным каркасом, можно было смело заказывать место на кладбище.
Вадик по-бабьи заверещал и вцепился в локоть Иванова.
– Это же мой брат... Что ты делаешь?.. Спаси!.. Иванов, сам не ожидавший такого эффекта, бросился к собаке и ухватился за жесткий ошейник. Он тянул Зверя вверх и молил Бога, чтобы кожа выдержала, а внутренние шипы подействовали. Зверь успокоился секунд через десять. Иванов успокоился только на тропинке. Близость станции обозначилась пронзительным свистком электрички, который, собственно, и заставил мозги Иванова вновь заработать. Мастиф вышагивал рядом, всем своим видом показывая, что ничего страшного не произошло. Рядовая драка. Никто и никуда не будет заявлять, а потому беспокоиться решительно нечего.
Человек так быстро совладать со своими чувствами не мог. Как только увидел будку строителей, будто током пронзило. Вот сволочи. Перед ним прямо на землю сгружали грузовик асфальта. На кой хрен в лесу асфальт? Сейчас как травану собакой... Небось побежите, пятки салом смазавши.
Но не траванул. Прошел мимо. Вторая мысль – «что потом будет» – остановила. Но так и не успокоившись, вошел в тамбур, искренне желая, чтобы снова появились контролеры. Контролеров не было весь путь до Москвы, зато стояли двое. Он и Она. Молодые. Лет по четырнадцать. Они и любить-то как следует не умели. Просто стояли и получали удовольствие от случайного прикосновения друг к другу, когда электричка уходила на очередной вираж. Просто притягивались друг к другу. Иванов посмотрел на собаку. Собаке было все равно. Она тоже увидела пару. Но, в отличие от хозяина, подумала другое.
Наконец пошли ближние пригороды с гаражами и кучами мусора. Он вышел на своей платформе и побрел к дому. Впереди лежал пустырь, нагло раскинувшийся во всей своей неприглядности. В Америке тоже есть пустыри, но они не такие, подумал Иванов.
Они увидели его одновременно. Ротвейлер. Он стоял и любезничал с ничего не значащей шавкой. Даже щеки у Зверя опустились ниже, чем обычно. «О чем это они?.. Какие такие общие интересы?» Зверю вдруг захотелось подбежать к парочке и по-простецки спросить: «О чем?» Но рядом шагал хозяин, и потому Зверь поднял морду.
– Что? А не задать ли тебе им трепку? «Да что же такое он говорит? – подумал пес. – Стоят и стоят, никого не трогают, может, давно дружат...»
– Куси... Куси... – ещё сам не зная, как отдавать такую команду, прошипел Иванов.
– Это кого куси? Кого куси? – нависло над Николаем тело Валерия. – Ты здесь кто такой?
– С электрички, – сказал правду Иванов. – А вам-то что за резон?
– А резон мой вот какой...
И Иванову был показан кулак. ]
«Идиоты они, что ли, – подумал Зверь, но на всякий случай подобрался, – только бы эти двое не вмешались», – мелькнуло у него запоздало.
А Геркулес размышлять не стал. Собрав свои семьдесят килограммов в одну несокрушимую пружину, он кинулся на помощь хозяину с одной надеждой – сбить сразу, без промедления и сантиментов. Боковым зрением Зверь уловил опасность и подставил под удар плечо. Ротвейлер перекинулся через Зверя, прокатился несколько метров и, не поняв ошибки, вскочил на лапы для второй атаки. Но драгоценные секунды были проиграны. Теперь его встретили грудь в грудь, а хватка мастифа оказалась крепче. Сомкнутые на холке клыки держали мертво.
«Что же я делаю», – подумал Зверь.
«Откуда ты такой выискался», – мелькнуло у Геркулеса.
И они покатились в грязь.
Не было ни визга, ни рычания. Оба дрались, не зная, за что и почему. К ним нельзя было подойти. Иванов испугался до икоты, но, когда понял, что Зверь одолевает, внутренне отпустило. Появился даже азарт.
«Вот какой гад, всего второй раз на площадке, а туда же», – промелькнуло у Геркулеса.
«Всего второй раз, и надо же, влип в свару», кольнуло Зверя.
– Задушит же!.. – крикнул Валерий и, не обращая внимания на габариты мастифа, бросился разнимать собак голыми руками.
– Не задушит... Не таковский... Теперь они тащили их в разные стороны и не могли разорвать. Ни команды, ни удары на собак не действовали. Сработал рефлекс. Теперь обе боялись отпустить друг друга.
Спасение пришло неожиданно и неописуемо смешно.
– Брысь, вашу мать!..
Багровый от возмущения и выпитого, непьющий подполковник с дрыном в руках хрястнул по клубку собак, не разбирая ни силы, ни правоты. Он рисковал только собой. Собственным горлом, ибо разъяренные псы могли тут же покончить с разногласиями и объединиться против него.
– Брось дрын! – успел крикнуть Валерий и загородил собой подполковника.
Непонятно как, но Иванов понял, что надо делать, – встал рядом.
– Вот это собака, – совершенно не испытывая страха, выговорил Бубнов, – настоящий вожак.
Глава 24
«Люблю петинг, а/с, легкий с/м и др.», читал он признания ищущего любви ровесника и не понимал ни значений слов, ни символов, ни всего того, что скрывается за буквами «д» и «р». «Мой фетиш – военная форма», писал кто-то другой, который искал единомышленников для игр на военные темы.
А какой мой фетиш и вообще, что это такое? – задавал себе вопросы Иванов, чувствуя сожаление по поводу неосведомленности. Никакая сила не могла уже оторвать Николая от газеты.
– «Мы плывем вдвоем с тобою в океан мечты. «Голубая» река любви. Я хочу, чтоб рядом был лишь ты», – полушепотом читал он очередное объявление, когда услышал...
– Пассажир с собакой, я к вам обращаюсь, ваши билеты?
Николай испуганно вздрогнул и быстро свернул газету, словно испугавшись, как бы стоящий около него контролер не захотел поплыть вместе с ним в океан, хотя прекрасно понимал, что шкафы, да ещё с такими харями, в «голубых» реках не плавают.
– Билет... Нет? – с надеждой спросил проверяющий.
– Почему же нет? Пожалуйста, – ответил пришедший в себя Николай, протягивая билеты.
– Сразу нельзя было предъявить? Время только отнима... – начал было укорять недовольный шкаф, протягивая руку с компостером.
Дальше договорить не успел. Одним молниеносным прыжком Зверь, до сих пор безучастно лежащий у ног хозяина, опрокинул контролера на пол прохода и навис над лицом, обильно поливая его тягучей слюной. Падая, блюститель закона зацепил ящик с рассадой. Вагон взорвался криками пострадавших и наблюдателей, коллегами опрокинутого и хозяевами молодых, нежных всходов. Молчал один Зверь, потому что намордник не давал ему возможности исполнить в этом хоре свою партию – утробное «гаф».
В конце концов, Иванову удалось оттащить упирающуюся собаку назад, и пострадавшие принялись подсчитывать потери. В основном пострадали продукты, рассада и внешний вид контролера, который, слава богу, не стал от страха заикаться, о чем тотчас же доложил на весь вагон.
«Чего он руки тянет с железкой. Пусть не становится между нами, я же охранник твой», – ответил взглядом на взгляд хозяина Зверь.
Да все понятно, мысленно поблагодарил Николай собаку, но они же глупые, они же не знают, как ты меня любишь и уважаешь. А ещё ты просто выполнил свой долг.
Контролер задыхался не то от страха, не то от возмущения, и первые фразы его были невнятны, скоры и бессмысленны, однако, будучи мужиком неглупым, понял, что собаке на его слова наплевать.
– Мужчины, прекратите кричать и выходите из вагона, – взяла на себя инициативу женщина-контролер, почему-то обращаясь во множественном числе, хотя прекрасно знала, что Зверь и Иванов молчат, а орет один её коллега.
Зверь коротко рыкнул и на нее, показывая всем своим видом, что никого к хозяину не пропустит. Она бочком попыталась выскользнуть к тамбуру. Сделать это быстро оказалось проблематичным из-за любви к сладкому и мучному. Навстречу ей, ужом трясь между пассажирами, устремился начальник контрольного трио, сухонький мужичок с командирской сумкой на плече.
– Пассажир, быстро вставайте и выходите вместе с собакой, – пропищал командир далеко не командным голосом.
Зверь стоял, а вернее, лежал насмерть. «Что они, не понимают, что ли?.. Моего хозяина трогать нельзя, – потускнел Зверь, видя, что Иванов готов постыдно покинуть поле боя. – Не уходи, хозяин, мы их сейчас обложим как полагается...»
Но Иванов решил покинуть площадку вовсе не потому, что испугался. Правда была на его стороне. И билет на собаку. И намордник. И не задевал никого из пассажиров... Одно неприятно – людская реакция. Все они инстинктивно боялись Зверя. Весь вагон. Разве что мальчик через ряд напротив. Тот не усматривал в происшествии никакой трагедии или опасности для себя и своих родителей. Наоборот, забавно.
Покинуть вагон Иванов решил внезапно. Сразу по объявлении станции Фуфелово.
– Безобразие, – возмутилась солидная дама, с трудом удерживая прорывающийся из пакетов кефир. – Еще говорил про поводок, короткий намордник. А если бы я послушалась его и рядом села?
Окружение понимающе шумело.
– Надо его на пятнадцать суток, как раньше. Совсем распустили народ демократы. При Сталине его бы вместе с собакой... – вознегодовал ничего не видевший и пришедший из соседнего вагона пенсионер в орденских планках.
Однако его перебили. Неправильно выбрал время для агитации за советскую власть. Утром все ещё добры. Вот вечером, по пути с дачи, многие пожелали бы отправить Иванова в далекую Воркуту. Прения продолжались, а остановка приближалась. Странно, но самыми лояльными к Иванову и Зверю оказались пострадавшие с раздавленной рассадой.
– Не надо наставлять на хозяина компостер, собака подумала, что это пистолет, – объяснил поведение собаки супруг. – Я сам пограничник. Знаю.
– Она хозяина защищала и тихо лежала, пока его не тронули, – вторил ему голос супруги.
«Несчастные люди. На весь вагон всего пара умных, – с ужасом думал Зверь, – а ведь, поди, тоже держат бобиков».
Вроде бы страсти улеглись, однако Иванов тронул поводок, и Зверь послушно двинул в тамбур. Фуфелово.
Николай и узнавал платформу и не узнавал одновременно. Тогда, при свете дня, с ним был Вадик, и Николай просто ничего не замечал вокруг. Ни нависших над перроном ветвей с готовыми вот-вот взорваться почками, ни веселой лужи с солнечными искрами в ней. Ничего. И вот теперь за спиной зашипели двери, как в прошлый раз, отрезая от пошлого мира контролеров и недоброжелателей.
Он вспомнил про газету, оставленную на скамейке, и впервые пожалел о печатной продукции. Но многое запало в память так, как не западало даже перед экзаменами. После заинтересовавшей его рубрики под номером девятьсот десять вспомнилась почему-то сразу под номером девятьсот пятнадцать, помогающая знакомству женщины с женщиной. Вспоминалось скорее любопытно, нежели интересно. Скупые строчки четырех объявлений не рисовали общей картины, а скорее говорили или о закрепощенности женщин, или об их большой нелюбви к противоположному полу. Пропустив две рубрики, газета публиковала объявления, заставившие Николая вновь окунуться с головой в раздумья. Если для знакомства пара с парой Николай был ещё не готов и эти объявления прочитал, не углубляясь в подробности, то объявления некоторых мужчин о желании познакомиться с семейной парой напрягли воображение. Он сразу же все понял и сразу же все оценил.
Вадик достаточно чуткий и тонко чувствующий, способный понять и поддержать, а вот Виолетта... Виолетта может Вадику не понравиться. А чему там нравиться? И как это меня угораздило, рассуждал Николай. Чем больше думал, тем больше приходил к мысли, что необходимо пройти и через это, а начать надо со встречи с Вадиком.
Вот и бытовка строителей.
Он видел, как из затхлого чрева на весеннюю благодать вырулил плохо выбритый рабочий. По говору понял – молдаванин. Развелось их, неприязненно подумал он, хотя ещё совсем недавно именно здесь позаимствовал одежонку. Память человеческая коротка и удерживает на плаву избирательно. Вспоминать о постыдном бегстве не хотелось.
Метров через пятьсот начался забор искомой дачи. Он его узнал сразу. Никаких сомнений.
Николай подошел к калитке и заглянул во двор. Собаки здесь не было, иначе он заметил бы её ещё тогда, но кто знает, может, настоящий хозяин привез? На всякий случай оставил Зверя метрах в пяти от калитки и, приказав сидеть, сам вернулся и нажал кнопку звонка. Самого звука не слышал, а вот шаги обрадовали. Каким-то внутренним чутьем понял – Вадик.
Действительно, открыл Вадим. Он не сразу узнал Иванова. Потом глаза испуганно расширились.
– Ты что? – зашипел Вадим, и Николаю стало неприятно.
В одну секунду он подумал, что сморозил глупость, надо было подождать, понаблюдать, дождаться, когда хозяин уберется с дачи, а потом наносить визит, но сделанного не воротишь вспять, как сибирские реки, не повернешь.
– Зачем?
– Мне надо поговорить с твоим бойфрендом, – не зная, как назвать партнера Вадика, сказал Николай. – Есть несколько интересных мыслей относительно нашего общего будущего.
– Каких мыслей? Какое будущее? Ты его видел? Он же убьет...
Чувствуя за спиной силу в лице Зверя, вернее, в его мощных челюстях и девяностокилограммовом теле, Иванов решил идти ва-банк, оттеснил с прохода Вадика и оказался на знакомой территории,
– Кто там? Кого принесло? – раздалось из глубины дома.
– Почтальон... – побелевшими губами прошептал Вадик.
А было от чего побелеть. На крытое крыльцо вышел атлет с начинающим образовываться брюшком. Так бывает у спортсменов, забросивших регулярные занятия. Оплывают.
– Я к вам по объявлению... Собственно, не по объявлению, а сам... То есть прочитал объявление в газете. Не ваше. Чужое. И подумал, а не попробовать и нам? Люди же так делают... Меня зовут Николай... Иванов... Очень приятно...
Это его «очень приятно» ни к селу ни к городу заставило атлета удивленно вскинуть брови и посмотреть на Вадика. Хватило одного взгляда.
– Какие объявления? Что он мелет? Вадим, кто это? Зачем он тут?
– Вы не поняли. Меня зовут Иванов...
– Это я понял.
– Николай...
И тут Иванов остро ощутил всю нелепость ситуации. Он врывается на чужую дачу с предложениями, от которых у этих людей может произойти ссора. Кто он такой? Случайный партнер. Да за такие случайности можно и по сусалам схлопотать. Вон Вадика как трясет. Но отступать уже некуда, надо как-то договариваться.
Не зная, что сказать, к какой терминологии прибегать и вообще не ведая терминологии, Иванов попытался собрать мысли в кулак и выражаться предельно ясно.
– Это вопрос щекотливый. Я новичок в нем и, может быть, оскорблю ваши чувства, а их я, поверьте, глубоко уважаю, но со мной такое впервые. Понимаете, всю жизнь не мог уразуметь, почему женщины меня почти не интересуют в физиологическом смысле слова, почему я не интересую женщин в этом же смысле, и только после встречи с вашим другом... с подругой... понял, так дальше продолжаться не может. Я тут объявления читал...
– Да не давал я никаких объявлений! – взревел атлет.
– Не давали, – согласился Иванов. – Но ведь люди живут же так... Втроем...
– Втроем?! Вадька, сучок корявый, ты мне что обещал, гад?! Я же тебя к психоаналитику водил... Я за тебя тыщами зеленые клал, а ты опять! – побагровел почти до инсульта атлет и двинулся вниз по ступеням.
– Он ни в чем не виноват... Это все я, – попытался защитить свою подругу Николай.
– Ты?..
Бульдозер развернулся в его сторону.
– Зверь! – завопил Иванов, чудом уворачиваясь от просвистевшего около лица кулака.
Коричневая туша с легкостью акробата на подкидной доске взвилась в воздух и перелетела забор одним махом. Второй прыжок закончился на плечах атлета, который, несмотря на собственный вес, грохнулся наземь. Если бы не намордник со стальным каркасом, можно было смело заказывать место на кладбище.
Вадик по-бабьи заверещал и вцепился в локоть Иванова.
– Это же мой брат... Что ты делаешь?.. Спаси!.. Иванов, сам не ожидавший такого эффекта, бросился к собаке и ухватился за жесткий ошейник. Он тянул Зверя вверх и молил Бога, чтобы кожа выдержала, а внутренние шипы подействовали. Зверь успокоился секунд через десять. Иванов успокоился только на тропинке. Близость станции обозначилась пронзительным свистком электрички, который, собственно, и заставил мозги Иванова вновь заработать. Мастиф вышагивал рядом, всем своим видом показывая, что ничего страшного не произошло. Рядовая драка. Никто и никуда не будет заявлять, а потому беспокоиться решительно нечего.
Человек так быстро совладать со своими чувствами не мог. Как только увидел будку строителей, будто током пронзило. Вот сволочи. Перед ним прямо на землю сгружали грузовик асфальта. На кой хрен в лесу асфальт? Сейчас как травану собакой... Небось побежите, пятки салом смазавши.
Но не траванул. Прошел мимо. Вторая мысль – «что потом будет» – остановила. Но так и не успокоившись, вошел в тамбур, искренне желая, чтобы снова появились контролеры. Контролеров не было весь путь до Москвы, зато стояли двое. Он и Она. Молодые. Лет по четырнадцать. Они и любить-то как следует не умели. Просто стояли и получали удовольствие от случайного прикосновения друг к другу, когда электричка уходила на очередной вираж. Просто притягивались друг к другу. Иванов посмотрел на собаку. Собаке было все равно. Она тоже увидела пару. Но, в отличие от хозяина, подумала другое.
Наконец пошли ближние пригороды с гаражами и кучами мусора. Он вышел на своей платформе и побрел к дому. Впереди лежал пустырь, нагло раскинувшийся во всей своей неприглядности. В Америке тоже есть пустыри, но они не такие, подумал Иванов.
Они увидели его одновременно. Ротвейлер. Он стоял и любезничал с ничего не значащей шавкой. Даже щеки у Зверя опустились ниже, чем обычно. «О чем это они?.. Какие такие общие интересы?» Зверю вдруг захотелось подбежать к парочке и по-простецки спросить: «О чем?» Но рядом шагал хозяин, и потому Зверь поднял морду.
– Что? А не задать ли тебе им трепку? «Да что же такое он говорит? – подумал пес. – Стоят и стоят, никого не трогают, может, давно дружат...»
– Куси... Куси... – ещё сам не зная, как отдавать такую команду, прошипел Иванов.
– Это кого куси? Кого куси? – нависло над Николаем тело Валерия. – Ты здесь кто такой?
– С электрички, – сказал правду Иванов. – А вам-то что за резон?
– А резон мой вот какой...
И Иванову был показан кулак. ]
«Идиоты они, что ли, – подумал Зверь, но на всякий случай подобрался, – только бы эти двое не вмешались», – мелькнуло у него запоздало.
А Геркулес размышлять не стал. Собрав свои семьдесят килограммов в одну несокрушимую пружину, он кинулся на помощь хозяину с одной надеждой – сбить сразу, без промедления и сантиментов. Боковым зрением Зверь уловил опасность и подставил под удар плечо. Ротвейлер перекинулся через Зверя, прокатился несколько метров и, не поняв ошибки, вскочил на лапы для второй атаки. Но драгоценные секунды были проиграны. Теперь его встретили грудь в грудь, а хватка мастифа оказалась крепче. Сомкнутые на холке клыки держали мертво.
«Что же я делаю», – подумал Зверь.
«Откуда ты такой выискался», – мелькнуло у Геркулеса.
И они покатились в грязь.
Не было ни визга, ни рычания. Оба дрались, не зная, за что и почему. К ним нельзя было подойти. Иванов испугался до икоты, но, когда понял, что Зверь одолевает, внутренне отпустило. Появился даже азарт.
«Вот какой гад, всего второй раз на площадке, а туда же», – промелькнуло у Геркулеса.
«Всего второй раз, и надо же, влип в свару», кольнуло Зверя.
– Задушит же!.. – крикнул Валерий и, не обращая внимания на габариты мастифа, бросился разнимать собак голыми руками.
– Не задушит... Не таковский... Теперь они тащили их в разные стороны и не могли разорвать. Ни команды, ни удары на собак не действовали. Сработал рефлекс. Теперь обе боялись отпустить друг друга.
Спасение пришло неожиданно и неописуемо смешно.
– Брысь, вашу мать!..
Багровый от возмущения и выпитого, непьющий подполковник с дрыном в руках хрястнул по клубку собак, не разбирая ни силы, ни правоты. Он рисковал только собой. Собственным горлом, ибо разъяренные псы могли тут же покончить с разногласиями и объединиться против него.
– Брось дрын! – успел крикнуть Валерий и загородил собой подполковника.
Непонятно как, но Иванов понял, что надо делать, – встал рядом.
– Вот это собака, – совершенно не испытывая страха, выговорил Бубнов, – настоящий вожак.
Глава 24
Тот вечер не предвещал никаких экстремальных ситуаций или событий, существенно влияющих на жизнь дома. Первый теплый, по-настоящему весенний вечер. На небе ни облачка, ни птицы. Вороны уже угомонились, голуби попрятались по вентиляционным дыркам под плоскими крышами, а стрижи ещё не прилетели из жарких стран. Стрижам в московском небе ещё нечего было делать.
Зато у Бабкома время весенних сумерек – самый жаркий и плодотворный час дня. Час Бабкома. Одновременно его можно было бы назвать преддверием или увертюрой к собачьему часу, так как пройдет совсем немного времени, и вернувшиеся с работы владельцы четвероногих друзей поведут своих питомцев на прогулку.
Сегодня пищи для разговоров хватало. Обсуждали зверское убийство подполковничьего шпица, покупку Чубом машины, нападение на переводчицу из четвертого подъезда. Словом, было о чем. Но особенной темой стало появление нового собаковладельца. Собственно, не такой уж и новый. Можно даже сказать, старожил. Но до сих пор о его существовании имелись весьма скудные сведения. Скучный человек. Теперь Бабком напрягал десятки мозгов, серое вещество некоторых, пораженное склерозом, отказывалось реагировать на электрические импульсы эмоций, и тогда старческие и не совсем старческие лица сжимались в мучительную гримасу обиды и боли от бессилия вспомнить что-либо значительное. Выходит утром в девять. Жена в девять тридцать. Детей нет. Выписывает «МК». В нетрезвом состоянии замечен не был. Здоровается.
Мимо Бабкома прошли последние работающие жители дома. Настал черед выводки. Теперь пошли на выход те, кто вернулся раньше. Именно в это время на узкую площадку внутреннего двора вкатился грузовичок-полуторка. В кабине сидели трое: два пассажира, сопровождавших груз, и шофер. Они медленно ехали по двору и внимательно разглядывали таблички у входных дверей. Наконец остановились.
– Слушай, мать, где тут «Ариэл» распалагаетца? Скажи, да... – высунув голову наружу, спросил один. – Падвал нада... Склад...
Бабком шевельнулся. Словно вечерний ветерок прошел над болотцем, кивнув черными стручками камыша.
– Туда, туда, вокруг.
– Там дороги нет... Там пусто...
– Во-во, вкруг пустыря. Там дорожка асфальтовая. Вкруг и прямо сюда с той стороны. Иначе никак...
– Долго жить, бабушка, будешь...
И «бычок» поехал, набирая скорость вкруговую.
– С ума сошла, там же недостроено. Засядут.
– А и черт с ними, с грачами, надоели... Гур-гур-гур, гур-гур-гур, утром самый сон, а эти давай ящики кидать. Как тараканы в Москву налезли. Нет, раньше такого не было...
– Так ты сама смоленская...
– И что? Я с войны здеся. А все равно такого не было.
Надо сказать, что ещё лет десять—пятнадцать назад ни за что не соврали бы. Ко всем кавказцам относились так же, как к грузинам или армянам, благодаря общим врожденным качествам – радушию и хлебосольству. Теперь нет. Теперь все запутаннее и сложнее. Сегодня, говорят, смирный, а завтра, глядишь, людей в заложники возьмет. Трудно Бабкому разобраться в государственной политике. Разобраться бы в своем доме.
«Бычок» скрылся за поворотом, чтобы вырваться на вечерние просторы пустыря. Там водитель включил фары и, вспарывая двумя никогда не моргающими гляделками темноту, двинулся по узкой асфальтированной дорожке вкруговую. Точно. После поворота дорожка сворачивала обратно и вела к дому с другой стороны.
К тому моменту Бабком давно забыл о содеянном и переключился на Машу, продавщицу местного магазина. Но сначала на её собаку, великолепную немецкую овчарку: прямая спина без горбинки или малейшего прогиба, мощная, развитая грудь, лоснящаяся шерсть – волосок к волоску, и вообще...
– Встречать пришла...
– Рута, Руточка...
Но овчарка, скользнув по старухам у подъезда равнодушным взглядом, для порядка шевельнула хвостом туда-сюда и побежала дальше к соседнему подъезду, где располагался магазин и где её уже дожидалась стоящая на ступенях Маша. Маша попрощалась со всеми, как это делала всегда, и ушла по тому же маршруту, что и «бычок».
А кавказцам не повезло. То есть так и должно было случиться. Асфальт внезапно кончился, когда До цели оставалось каких-нибудь триста метров. Heподсохшая после снежной зимы земля с вожделением приняла в свои коричнево-творожные объятия колеса автомобиля. Грузовичок, досадно крякнув, решил выпростаться из объятий одним махом, но засел по самые ступицы и с каждым рывком оседал все больше и больше.
Конечно, они вылезли. Конечно, матерились, обвиняя шофера, а шофер сопровождающих – один вел, другие справлялись о дороге, – метнулись по грязи, разыскивая подходящий материал под колеса, и ничего не нашли. Полумрак над пустырем огласился гортанным матом. Прогуливающие мелких собак отпрянули подальше от центра, поближе к краю, к цивилизации.
А вот Маша шла напрямки. По дорожке. Дорожку проложили в то далекое время, когда в стране дули «ветры перемен», редакции всех СМИ соревновались, кто больше этих ветров выдует в своих статьях и дикторских текстах. И котлован под бассейн тогда же вырыли. И деревья стали сажать, потому что дешевле, а на бассейн не хватило. Но не хватило и на деревья. Не хватило и на километровую дорожку для бега трусцой. Вот почему она кончилась, поперхнувшись за триста метров до дома.
Маша шла напрямки. Рута, натура свободолюбивая, никогда не бежала рядом, предпочитала рыскать в темноте по кустам и появлялась около хозяйки время от времени. Однако такое поведение отнюдь не означало манкирования собакой своих прямых обязанностей по охране Маши. Просто так было заведено.
Ее заметили метров за сто.
– Какой овец к нам торопится... – спустя некоторое время, когда женщина появилась в свете фар, высказался один из кавказцев.
Работы по вызволению колес из вязкого плена прекратились. Теперь наблюдали все трое, включая шофера. Расстояние сокращалось.
Стояли.
Смотрели.
Ждали.
Маша, ослепленная светом фар, шла прямо по асфальтовой дорожке к повороту. Уже нужно было взять правее на тропинку, но она миновала её, подобно зайцу или сайгаку, бегущему в свете фар перед машиной, не в силах выйти из светящегося коридора.
Внезапно впереди выросла человеческая фигура. Женщина даже не перепугалась, так как не могла толком рассмотреть препятствие, просто попыталась обойти, но её схватили за руку выше локтя. Ни один собачник не позволил бы себе подобного движения – её все знали. Все знали о существовании Руты. Эти не знали.
– Куда гуляешь, красавица?
При звуках человеческого голоса Маша как бы проснулась и попыталась выдернуть руку из цепких пальцев кавказца.
– Закричу, – пообещала она севшим голосом. Шофер газанул и переключил передачу. Колеса с визгом выбросили из-под себя подложенную доску. В воздухе запахло паленой резиной.
– Зачем кричу? Ми ещё ничего тебе ни сделал. Пасматри, застрял, да... Видишь, да? Нада помочь. Снимай плащ.
Одним неуловимо быстрым и ловким движением кавказец вытряхнул продавщицу из плаща и бросил его под колеса. Маша отпрянула назад, но ткнулась спиной во второго.
Мамочки, пронеслось у неё в голове, надо что-то делать, крикнуть хотя бы... Женщина совершенно забыла, что где-то рядом бегает по своим делам сторож и охранник Рута. Вышибло.
Между тем задний обхватил её за запястье одной рукой, а второй зажал рот, таким образом обе руки оказались захваченными как в тиски, у кавказцев же была полная свобода действий. Когда продавщицу довольно осторожно для насильников валили на землю, она вдруг увидела звездное небо и полную луну с грязными пятнами рельефа. Потом чужие руки задрали юбку и аккуратно потянули трусики.
– Рута, ко мне!.. – успела хрипло выкрикнуть она.
Овчарка была далеко. У собаки приключились свои дела с кобелем неопределенной масти и породы, но слух у животного оказался в полном порядке. Она мгновенно покинула изумленного кавалера и, не разбирая дороги, через кочки и кусты, через кучи мусора и лужи понеслась на зов. Вот он, тот момент, ради которого существует дружба человека и животного.
Нападение было стремительным, внезапным для кавказцев и удивительным по свирепости.
Кавказец заорал так, что его услышали все, чьи окна выходили на пустырь. Второй, ещё не совсем оправившийся после удара в живот, попробовал прийти на помощь товарищу, но в этот момент на освещенный пятачок выскочил запыхавшийся кобель неопределенной масти и породы. Кавалер Руты наконец догнал даму своего собачьего сердца.
Хлопнула дверца «бычка». Шофер закрылся со своей стороны и лихорадочно крутил ручку стеклоподъемника. Увидев перед собой совсем не крупного, но взъерошенного, рычащего пса, второй кавказец распрямился, превозмогая боль, и бросился к машине. Какая помощь соплеменнику? Какая схватка с дикими животными? Спасение только в одном – машина. И он, сколько можно быстрее, устремился туда, яростно облаиваемый и постоянно хватаемый за ноги вторым псом.
Маша поднялась на ноги и сразу же чуть не упала. Мешали стянутые до щиколоток трусы и колготы. Она вышагнула из них и впервые увидела свою Руту поверх кавказца, с сомкнутыми на шее последнего клыками. Быть может, часть воротника и капюшон, прикрывавшие шею сзади, ещё спасали ему жизнь.
В горле сухо и жарко, как в устье русской печи, и все-таки она, уже не осознавая, что делает, делала все правильно, как когда-то учили: отдала команду, когда та не подействовала, подобрала лежащую, на счастье, палку и. Затолкав между зубами и шеей, принялась разжимать челюсти. Только после применения этого приема собака отпустила кавказца. Тот или находился в глубоком обмороке, или сдох. Во всяком случае, ноги были неподвижны.
Зато у Бабкома время весенних сумерек – самый жаркий и плодотворный час дня. Час Бабкома. Одновременно его можно было бы назвать преддверием или увертюрой к собачьему часу, так как пройдет совсем немного времени, и вернувшиеся с работы владельцы четвероногих друзей поведут своих питомцев на прогулку.
Сегодня пищи для разговоров хватало. Обсуждали зверское убийство подполковничьего шпица, покупку Чубом машины, нападение на переводчицу из четвертого подъезда. Словом, было о чем. Но особенной темой стало появление нового собаковладельца. Собственно, не такой уж и новый. Можно даже сказать, старожил. Но до сих пор о его существовании имелись весьма скудные сведения. Скучный человек. Теперь Бабком напрягал десятки мозгов, серое вещество некоторых, пораженное склерозом, отказывалось реагировать на электрические импульсы эмоций, и тогда старческие и не совсем старческие лица сжимались в мучительную гримасу обиды и боли от бессилия вспомнить что-либо значительное. Выходит утром в девять. Жена в девять тридцать. Детей нет. Выписывает «МК». В нетрезвом состоянии замечен не был. Здоровается.
Мимо Бабкома прошли последние работающие жители дома. Настал черед выводки. Теперь пошли на выход те, кто вернулся раньше. Именно в это время на узкую площадку внутреннего двора вкатился грузовичок-полуторка. В кабине сидели трое: два пассажира, сопровождавших груз, и шофер. Они медленно ехали по двору и внимательно разглядывали таблички у входных дверей. Наконец остановились.
– Слушай, мать, где тут «Ариэл» распалагаетца? Скажи, да... – высунув голову наружу, спросил один. – Падвал нада... Склад...
Бабком шевельнулся. Словно вечерний ветерок прошел над болотцем, кивнув черными стручками камыша.
– Туда, туда, вокруг.
– Там дороги нет... Там пусто...
– Во-во, вкруг пустыря. Там дорожка асфальтовая. Вкруг и прямо сюда с той стороны. Иначе никак...
– Долго жить, бабушка, будешь...
И «бычок» поехал, набирая скорость вкруговую.
– С ума сошла, там же недостроено. Засядут.
– А и черт с ними, с грачами, надоели... Гур-гур-гур, гур-гур-гур, утром самый сон, а эти давай ящики кидать. Как тараканы в Москву налезли. Нет, раньше такого не было...
– Так ты сама смоленская...
– И что? Я с войны здеся. А все равно такого не было.
Надо сказать, что ещё лет десять—пятнадцать назад ни за что не соврали бы. Ко всем кавказцам относились так же, как к грузинам или армянам, благодаря общим врожденным качествам – радушию и хлебосольству. Теперь нет. Теперь все запутаннее и сложнее. Сегодня, говорят, смирный, а завтра, глядишь, людей в заложники возьмет. Трудно Бабкому разобраться в государственной политике. Разобраться бы в своем доме.
«Бычок» скрылся за поворотом, чтобы вырваться на вечерние просторы пустыря. Там водитель включил фары и, вспарывая двумя никогда не моргающими гляделками темноту, двинулся по узкой асфальтированной дорожке вкруговую. Точно. После поворота дорожка сворачивала обратно и вела к дому с другой стороны.
К тому моменту Бабком давно забыл о содеянном и переключился на Машу, продавщицу местного магазина. Но сначала на её собаку, великолепную немецкую овчарку: прямая спина без горбинки или малейшего прогиба, мощная, развитая грудь, лоснящаяся шерсть – волосок к волоску, и вообще...
– Встречать пришла...
– Рута, Руточка...
Но овчарка, скользнув по старухам у подъезда равнодушным взглядом, для порядка шевельнула хвостом туда-сюда и побежала дальше к соседнему подъезду, где располагался магазин и где её уже дожидалась стоящая на ступенях Маша. Маша попрощалась со всеми, как это делала всегда, и ушла по тому же маршруту, что и «бычок».
А кавказцам не повезло. То есть так и должно было случиться. Асфальт внезапно кончился, когда До цели оставалось каких-нибудь триста метров. Heподсохшая после снежной зимы земля с вожделением приняла в свои коричнево-творожные объятия колеса автомобиля. Грузовичок, досадно крякнув, решил выпростаться из объятий одним махом, но засел по самые ступицы и с каждым рывком оседал все больше и больше.
Конечно, они вылезли. Конечно, матерились, обвиняя шофера, а шофер сопровождающих – один вел, другие справлялись о дороге, – метнулись по грязи, разыскивая подходящий материал под колеса, и ничего не нашли. Полумрак над пустырем огласился гортанным матом. Прогуливающие мелких собак отпрянули подальше от центра, поближе к краю, к цивилизации.
А вот Маша шла напрямки. По дорожке. Дорожку проложили в то далекое время, когда в стране дули «ветры перемен», редакции всех СМИ соревновались, кто больше этих ветров выдует в своих статьях и дикторских текстах. И котлован под бассейн тогда же вырыли. И деревья стали сажать, потому что дешевле, а на бассейн не хватило. Но не хватило и на деревья. Не хватило и на километровую дорожку для бега трусцой. Вот почему она кончилась, поперхнувшись за триста метров до дома.
Маша шла напрямки. Рута, натура свободолюбивая, никогда не бежала рядом, предпочитала рыскать в темноте по кустам и появлялась около хозяйки время от времени. Однако такое поведение отнюдь не означало манкирования собакой своих прямых обязанностей по охране Маши. Просто так было заведено.
Ее заметили метров за сто.
– Какой овец к нам торопится... – спустя некоторое время, когда женщина появилась в свете фар, высказался один из кавказцев.
Работы по вызволению колес из вязкого плена прекратились. Теперь наблюдали все трое, включая шофера. Расстояние сокращалось.
Стояли.
Смотрели.
Ждали.
Маша, ослепленная светом фар, шла прямо по асфальтовой дорожке к повороту. Уже нужно было взять правее на тропинку, но она миновала её, подобно зайцу или сайгаку, бегущему в свете фар перед машиной, не в силах выйти из светящегося коридора.
Внезапно впереди выросла человеческая фигура. Женщина даже не перепугалась, так как не могла толком рассмотреть препятствие, просто попыталась обойти, но её схватили за руку выше локтя. Ни один собачник не позволил бы себе подобного движения – её все знали. Все знали о существовании Руты. Эти не знали.
– Куда гуляешь, красавица?
При звуках человеческого голоса Маша как бы проснулась и попыталась выдернуть руку из цепких пальцев кавказца.
– Закричу, – пообещала она севшим голосом. Шофер газанул и переключил передачу. Колеса с визгом выбросили из-под себя подложенную доску. В воздухе запахло паленой резиной.
– Зачем кричу? Ми ещё ничего тебе ни сделал. Пасматри, застрял, да... Видишь, да? Нада помочь. Снимай плащ.
Одним неуловимо быстрым и ловким движением кавказец вытряхнул продавщицу из плаща и бросил его под колеса. Маша отпрянула назад, но ткнулась спиной во второго.
Мамочки, пронеслось у неё в голове, надо что-то делать, крикнуть хотя бы... Женщина совершенно забыла, что где-то рядом бегает по своим делам сторож и охранник Рута. Вышибло.
Между тем задний обхватил её за запястье одной рукой, а второй зажал рот, таким образом обе руки оказались захваченными как в тиски, у кавказцев же была полная свобода действий. Когда продавщицу довольно осторожно для насильников валили на землю, она вдруг увидела звездное небо и полную луну с грязными пятнами рельефа. Потом чужие руки задрали юбку и аккуратно потянули трусики.
– Рута, ко мне!.. – успела хрипло выкрикнуть она.
Овчарка была далеко. У собаки приключились свои дела с кобелем неопределенной масти и породы, но слух у животного оказался в полном порядке. Она мгновенно покинула изумленного кавалера и, не разбирая дороги, через кочки и кусты, через кучи мусора и лужи понеслась на зов. Вот он, тот момент, ради которого существует дружба человека и животного.
Нападение было стремительным, внезапным для кавказцев и удивительным по свирепости.
Кавказец заорал так, что его услышали все, чьи окна выходили на пустырь. Второй, ещё не совсем оправившийся после удара в живот, попробовал прийти на помощь товарищу, но в этот момент на освещенный пятачок выскочил запыхавшийся кобель неопределенной масти и породы. Кавалер Руты наконец догнал даму своего собачьего сердца.
Хлопнула дверца «бычка». Шофер закрылся со своей стороны и лихорадочно крутил ручку стеклоподъемника. Увидев перед собой совсем не крупного, но взъерошенного, рычащего пса, второй кавказец распрямился, превозмогая боль, и бросился к машине. Какая помощь соплеменнику? Какая схватка с дикими животными? Спасение только в одном – машина. И он, сколько можно быстрее, устремился туда, яростно облаиваемый и постоянно хватаемый за ноги вторым псом.
Маша поднялась на ноги и сразу же чуть не упала. Мешали стянутые до щиколоток трусы и колготы. Она вышагнула из них и впервые увидела свою Руту поверх кавказца, с сомкнутыми на шее последнего клыками. Быть может, часть воротника и капюшон, прикрывавшие шею сзади, ещё спасали ему жизнь.
В горле сухо и жарко, как в устье русской печи, и все-таки она, уже не осознавая, что делает, делала все правильно, как когда-то учили: отдала команду, когда та не подействовала, подобрала лежащую, на счастье, палку и. Затолкав между зубами и шеей, принялась разжимать челюсти. Только после применения этого приема собака отпустила кавказца. Тот или находился в глубоком обмороке, или сдох. Во всяком случае, ноги были неподвижны.