Голубев Игорь. Собачья площадка

   – Если опять гнилой лук, я за тридцатник не пойду, – переваривая плов, заметил Фишер. – На сегодня пайка есть, а завтра поглядим.
   – Не говори «гоп», пока не перепрыгнул, – предпочел прямо не высказываться Гашек.
   У него внутри разыгралась форменная революция. Обладая фантазией, он вслушивался в процессы пищеварения и представлял все в виде учебного фильма: вот плов двигается по кишкам, кишки слиплись и неохотно пропускают пищу по каналу, со стенок, как в подземном колодце, капает желудочный сок и с шипением и пеной впитывается в рисовые зерна и кусочки мяса. Он даже увидел дырку язвы с рваными краями, куда проваливается часть поступившего внутрь плова.
   – Чего ты рожи строишь? – спросил Гашек, глядя на самосозерцающего Фишера.
   – У меня язва. Я скоро умру, – констатировал товарищ.
   – Чего ты мелешь! – перепугался Гашек. – Сначала Евсей пропал, теперь ты язву нашел...
   – Чует сердце, мертвый он.
   – Да ты белены объелся? Еврей его повсюду ищет, говорит, бумаги пришли. Может, он к своему дружбану в баню поперся. Все-таки человеком станет.
   – Я бы тоже в баню хотел. Подохну, как собака, немытым.
   Деньги, которыми ссудил Сардор, были истрачены на водку.
   Здесь же на рынке и купили и выпили. Теперь она нехорошо рыгалась керосином, но по башке врезала здорово.
   – Ты что говоришь-то, что говоришь?..
   – Вон... Идут.
   Друзья-товарищи увидели, как из остановившейся на проезжей части машины вышли двое и направились к пустырю. Это были Аслан и его брат Муслим.
   Не подходя ближе чем на три метра, кавказцы остановились.
   – Эти? – спросил Аслан брата.
   – Привет, мужики, – вместо ответа начал Муслим, – работа есть.
   – Знаем. Объявления читали, – сыто-небрежно отреагировал Гашек.
   Муслим посмотрел на трубу. Там стояла недопитая водка.
   Вот шайтан, уже где-то разговелись, с досадой подумал он и понял, что сытым придется давать больше.
   – Можешь этой газетой подтереться. Я столько дам, не пожалеешь.
   Аслан стрельнул глазами на брата. Уговор был другой. Муслим говорил, что купить бомжей – разговор короткий. У них сейчас с деньгами труба.
   – Лук грузить не пойдем, – за друга ответил Гашек.
   – Никто не заставляет. Тут дело другое. Пугануть надо, понял, да?
   Муслим достал бутылку водки и протянул Фишеру. Тот не посмел отказаться – водка же...
   Гашеку такое начало не понравилось. Он не знал истории Трои, но к подаркам, да ещё от кавказцев, относился подозрительно. Ко всему прочему, водка была дорогая, не из тех подвалов, где брали они сами.
   – Все не так просто, – подумал он.
   – Слыхали, тут общество организовано... Ни нам, ни вам не нужно. Они тут свой порядок поставят, и всем будет плохо – и нам и вам. Сгонют.
   – А нам что... Мы подвинемся.
   – Не подвинешься. Совсем сгонют. Евсей вон пропал...
   – Евсей в деревню уехал.
   – Аллах справедлив. Ваш Евсей уже с Петром-ключником разговаривает. Точно знаю. И брат видел. Его большая собака сожрала.
   – Не звезди.
   – Зачем мне врать. Пять кусков даю. Испугаешь? Ружье даю... Наливай.
   Аслан смотрел на брата и удивлялся: неужели пить будет с этими?
   Но Муслим взял грязный стакан и одним глотком выпил принесенную водку.
   – Тебе Аллах не велел, – засмеялся Гашек.
   – Про водку в Коране ни слова. Вино нельзя. Большую собаку знаешь?
   – Ее теперь все знают.
   – Я тебе ружье дам и патрон холостой. Пугнешь?
   – А если он собаку пустит?
   – Не пустит. За такое тюрьма. Нары. Не пустит. Народ кругом.
   – Как же при народе?
   – Сам думай. Там стройка. Канава большая. Доску постелишь, по ней убежишь. Доску скинешь. Никто не догонит.
   Бомжи задумались.
   Молчали и заказчики.
   – Мало.
   – Сколько хочешь?
   – Сейчас пять, потом пять.
   – И ящик чешского.
   – И кило воблы, – загорелся второй бомж.
   – Хорошо. Сейчас не дам. Дам вечером. Напьетесь. Дам половина.
   Муслим кивнул брату, и тот пошел к машине, вернулся с мешковиной, в которой угадывался продолговатый предмет.
   – Патроны в стволе. Осторожней.
   – Лады, – согласился Гашек и принял оружие.
   – В восемь, – предупредил Муслим, и братья пошли к машине.
   Там Муслим попросил слить воды на руки, и Аслан полил ему из бутылки боржоми.
   – Козлы... – подвел итог один из братьев. Но «козлы» оказались не такие уж и козлы. После ухода братьев спустились в котлован, нашли один из отсеков недостроенного бассейна, возможно, здесь планировались душевые, и развернули мешковину. Там оказалась «тулка» с обрезанным прикладом и укороченными стволами. Разломив оружие, увидели тускло посвечивающие торцы патронов.
   Фишер вытащил один на свет и начал внимательно рассматривать. Патрон как Патрон. Достав перочинный ножик, он вытащил пыж и вытряхнул на ладонь полдюжины накусанных шляпок гвоздей.
   – Мразь... – резюмировал он.
   – Сука, – согласился напарник.
   – Хотели по кривой объехать. Он размахнулся, чтобы разбить «тулку» о бетонный столб, но Гашек перехватил руку.
   – Зачем? Давай охолостим патроны. Выпалим. Скажем, гони деньги. Пусть думают, что промахнулись.
   – Из двух стволов? С двадцати шагов? Промахнулись?
   – Руки тряслись с перепою. Они же думают, что мы не знаем.
   Резон в этом был.
   – Думаешь, он правду сказал? – спросил Фишер.
   – Про Евсея? Не знаю... Но такая может запросто глотку перекусить. Знать бы наверняка.
   – Выстрелишь?
   – А ты как думаешь?
   Ни один, ни другой никогда не стреляли в человека. Ногами пинали – было. Воровали – было. Но стрелять не стреляли даже в армии. Это надо быть неизвестно кем, чтобы вот так, почти в упор, гвоздями.
   Вечером прикатил один из братьев, вручил завернутые в газету сторублевки. Пятьдесят штук. Бомжи ушли готовить место.
   Они выбрали дальний конец котлована, где по центру возвышалась опорная плита. Понадобилось две доски: с одного края до плиты и от плиты до другого края. Сразу после котлована вилась полузасыпанная траншея то ли для кабеля, то ли ещё для чего. Ее наметили для скрытного подхода и отхода.
   Ждали сумерек.
   – А знаешь, я Евсею завидую. Сидит сейчас в деревне у окошка... На столе чайник кипит...
   – Самовар...
   – Иди ты... Какой самовар, замудохаешься сапоги пачкать раздувая. Чайник.
   Гашек был согласен и на чайник.
   Вспомнили, что Евсей любил баночное какао. Обоим вдруг почудилось, что снизу из котлована потянуло знакомым дымком. Между тем никакого Евсея в котловане не было, а откуда тогда взяться дымку? Просто обоим очень хотелось, чтобы Евсей жил.
   Они обратили внимание на собачников. Никто, слава богу, не гулял по ту сторону котлована. Это нисколько не насторожило бомжей.
   А прогуливалось всего несколько человек: Валера – впервые после длительного перерыва, Сардор и продавщица Белка, подруга ушедшей Маши. Валера спросил у Сардора про Ольгу Максимовну, и тот сообщил, что она наотрез отказалась гулять на пустыре. Владелец бультерьерши не стал говорить, что знает, почему она больше не выгуливает своего бассета здесь, на пустыре, ведь чем меньше людей посвящены в то, что произошло, тем лучше. Валера не знал.
   Он был даже рад тому, что Иванов бродил в гордом одиночестве со своим Зверем. Второй схватки не совсем оправившийся Геркулес наверняка не выдержал бы. Зато это позволяло издали критиковать и пса, и хозяина. Положим, схватись они с хозяином один на один, мокрого места не оставил бы от этого говнюка, но владелец Геркулеса не уставал успокаивать себя давней присказкой – солдат ребенка не обидит. Этим пока и довольствовался.
   – Нет, все-таки красавец, ей-богу, себе такого завела, если бы не этот, – сказала Белка, кивая на кавказца.
   – А по мне, чем больше, тем глупее, – сообщил свое мнение Сардор.
   – Каков хозяин, таков и пес, – прервал их рассуждения Валера. – Вы только посмотрите... Ни дрессуры, ни послушания. Смотрите, смотрите, так и норовит поводок оборвать.
   – Их на развод хорошо. Щенки бешеных денег стоят. Я тут с одной поговорила. Кстати, приятельница вашей Ольги Максимовны, – кольнула Белка Валеру. – Говорит, нарасхват.
   – Сейчас все породы нарасхват, – сказал Сардор. – Я бы тоже мог.
   – Чего ж теряешься? – спросил Валера больше ради разговора, чем интересуясь.
   – Она у меня умница. Правда, Зирочка?
   – Вот и подставь свою умницу под него. Кучу денег огребешь, селекционер. Знаешь, что получится? Буль-буль мастиф.
   – Ничего вы в браках не понимаете. Моя Зира без солидного калыма и не взглянет в его сторону, – обиделся Сардор. – Это так говоришь, потому что он твоего заломал. Нехорошо, Валера.
   От волнения хозяин бультерьерши стал говорить с акцентом.
   Валера надулся. Они продолжали прогуливаться, изредка поглядывая на Иванова и его собаку.
   Зверь нервничал. Он чувствовал тонкий, еле доносящийся запах ружейной смазки, но хозяин, как назло, не уходил с этого места, не присоединялся к другим собакам, а, наоборот, старался выделиться. Временами Зверь тянул поводок в свою сторону, но Николай одергивал и даже прикрикнул на собаку.
   – Вот видите, он хозяина не слушает, а вы на него молитесь.
   Иванов словно догадался, чем вызвано общее внимание и какой разговор происходит в двадцати шагах. Отстегнул поводок и строго скомандовал следовать у ноги.
   Выпущенная на свободу Зира без всякого калыма заковыляла к мастифу.
   – Зверь, рядом! – приказал Николай. Почувствовав свободу, пес перепрыгнул через Зиру и стремительно бросился к котловану.
   – Ну и дрессировочка, – захохотал довольный проколом Валерий. – На дачу побежал, к девочкам...
   Раздавшийся выстрел прервал его смех... Фишер успел выстрелить в одиноко стоящего Иванова только из одного ствола. Огромная псина прыгнула, отбросив его в сторону на Гашека, стала рвать одежду... Гашек отчаянно сопротивлялся, матерился и орал не своим голосом. Подельник попытался ударить собаку прикладом. Удар по причине узости траншеи или страха оказался неточным. Приклад, скользнув по хребту собаки, опустился на плечо товарища. Однако худа без добра не бывает – Зверь перенес гнев на нападающего. Пес, яростно рыча, вцепился сначала в приклад, а затем и в самого Фишера. Гашек, не помня себя от боли и страха, устремился по траншее к котловану. В один момент были забыты и дружба, и уговор.
   Раздался второй выстрел.
   Первой пришла в себя Белка и бросилась вместе со своей собакой к месту схватки.
   На дне траншеи валялось брошенное ружье, куски курток и дюжина сотенных купюр. Все было залито кровью. Несколько купюр и пятна крови в стороне от этого места указывали направление бегства. Зверь был чрезвычайно возбужден, а сочившаяся из левой лопатки кровь говорила о касательном ранении. Иванов, как мог, успокаивал пса. Белка пыталась остановить кровь.
   – Мало вам вчерашнего?! – причитала она, не беря во внимание даже то, что, не оттащи он собаку от бомжа, вполне реально на пустыре оказался бы ещё один труп. А так бомж хоть и потрепанный изрядно, но успел сделать ноги. Хорошо еще, что первый впопыхах не сбросил доски, перекинутые через котлован.
   – Что вы мелете? Думаете, они просто так с ружьем сюда пришли? На уток поохотиться? Это бомжи. Возможно, мстят. Если окончательно не выкурить, не только наших собак потравят, но и самих перестреляют.
   Слова Иванова несколько обескуражили Белку. – А ведь не только ты в рубашке родился, – заметил Валерий. – Стреляй он, когда мы рядом стояли, наверняка попал бы в кого-нибудь. Стоящим вокруг стало не по себе.

Глава 35

   – Молодец... Ты у меня молодец, мальчик... Зверюга...
   Зверь положил чемоданоподобную морду на плечо хозяина и смотрел куда-то в глубину себя.
   «Ладно, чего уж там, я же для этого и предназначен», – казалось, говорили его глаза, а может, так оно и было.
   – Господи, совсем с ума сошел. С собакой разговариваешь.
   – А с кем мне разговаривать? С тобой? – не оборачиваясь, спросил Иванов.
   – Псих, – резюмировала Виолетта и скрылась на кухне.
   Николай не хотел портить отношения раньше времени, а тут ещё помог звонок. Зверь встрепенулся, но хозяин успокоил собаку и приказал лежать.
   На пороге стояла хозяйка эрделя.
   – Я к вам, Николай...
   – Проходите. Чай, кофе?
   Ему сейчас было все равно, лишь бы не оставаться наедине с женой. Мог сорваться. А было ещё рано. Николай наметил собственный срыв после того, как поглядит на протеже Гарика. Тогда можно будет говорить о разводе. Хотя что развод? Формальность. Для него всего лучше сохранить штамп в паспорте, но как тогда делить квартиру...
   – Какой чай? Чай! У меня собаку чуть не разорвали госпитальные... Да вы их знаете, целая стая. С больничной кухни кормятся, а все равно бездомщина, она бездомщиной и будет. Пора положить этому конец. Только вы, только ваша собака может. Это что же получается – я завожу породистую собаку, а какие-то шавки подзаборные её рвут? Теперь придется ветеринара вызывать, прививки снова делать. Хорошо, я вмешалась. И меня могли порвать. Вот...
   – Но не порвали?
   – Чудом.
   Иванову лично её жалобы были до лампочки, но, коль взвалил на себя статус Вождя Всех Народов, выполняй.
   – Понял, вы хотите, чтобы я их Зверю скормил?
   – Боже упаси. У нас же общество. Давайте Службе заплатим, пусть приедут и всем им отрежут... Ведь самцы только от этого и бесятся.
   – Не только. Бывают и другие интересы. Вы ступайте домой, а я подумаю, как нам всем помочь. И помажьте её мазью Конькова. А так, смотрю, ничего страшного.
   Зря он это сказал. При родителях отзываться о детях-то пренебрежительно нельзя, а о любимице тем более. Хозяйку эрдельки понесло.
   – Вы знаете, у неё не так давно сахарный диабет обнаружили. Все время пила и в два раза больше ела. А худела на глазах. Я прямо извелась вся. Капризная...
   – Представляю, какой кошмар. У меня теща диабетчица.
   – Тогда вы знаете. Наблюдается сердечная слабость, постоянные расстройства желудка, половые рефлексы угасают. Кошмар, вы верно заметили.
   Дама удалилась. А Иванов стал собираться в поход.
   – Ты что, идиот совсем, они же порвать могут, спаситель человечества, – показала, что слышала и в курсе всех событий, Виолетта.
   – Мы их сами порвем, правда. Зверь? Пошли... Зверь недоуменно глянул на хозяина. Не прошло и часа после вечерних событий. Впрочем, новый поход – новые впечатления. «Раз так, пошли, хозяин».
   Темень была – глаз выколи. Но над территорией ветеранского госпиталя небо светилось. Там стояли мощные лампы. По дороге он подобрал обрезок оплетки кабеля, и теперь это оружие внушало Николаю чувство уверенности, а внешне сейчас он походил на неказистого блюстителя порядка, прогуливающегося по своему участку с «демократором».
   Пять минут, и путь им преградил зеленый забор. Еще сотня метров вдоль него, и в дыру. Вот оно, это место, где недавно лежал Зверь, окруженный сворой. Площадка просохла, и на ней носилось с десяток собак, пока не обращавших на пса и хозяина никакого внимания. Это только с первого взгляда казалось, что они все разномастные. Немного приглядевшись, можно было заметить, что многие были, несомненно, кровными родственниками. Иванов и Зверь молча наблюдали за игрой стаи, и каждый думал о той их встрече. Иванов, вспоминая, размышлял о настоящем и будущем. Зверь – о настоящем и недалеком прошлом. О далеком он не любил вспоминать, так как ненавидел предательства. Тогда уезжавшие за рубеж хозяева якобы из-за того, что не успели оформить ветеринарное свидетельство, оставили его при гаражном кооперативе. Там ему, привыкшему к роскошной жизни, жилось не сытно. К тому же охранял гаражи крепкий коллектив немецких овчарок, с которыми отношения не сложились. Сбежав от них, он больше месяца жил среди вот этих, резвящихся на воле. В эту стаю принимали всех, но каждый мог рассчитывать только на то место, которое соответствовало его возможностям. Внутри стаи был каждый за себя, и это нравилось Зверю, потому как справедливо. Жизнь здесь была порой голодной, но вольной и тем прекрасной. Это ничего, что все чем-то болели, что у каждого были власоеды и блохи, жилось-то легко и весело.
   Может, и сейчас бы бегал с ними, если бы не этот злополучный мосол. Вряд ли он оказался там случайно, как и битое стекло в прошлогодней траве. И эти шавки в течение всего дня не претендовали на кость, помня загривками, кто есть кто. Но в стае имели место свои принципы, свои законы. К вечеру, потеряв много крови, он настолько ослаб, что уже не мог передвигаться на порезанных лапах. Тогда его обложили, требуя добычу. Зверь не держал на них зла ни тогда, ни теперь. Все было правильно, согласно законам. Слабый должен был уступить сильным. Сильному мясо – слабому кости.
   – Ну что. Зверюга, вспомнил своих обидчиков? – спросил Иванов, отстегивая поводок. – Ну-ка, надери им холки, чтобы духу их здесь не было.
   Зверь не тронулся с места, якобы не понимая, чего от него хотят.
   – Зверь, фас! – негромко приказал хозяин. Собака, повинуясь команде, рванулась вперед, но, пробежав половину расстояния, остановилась.
   – Зверь, фас! – выкрикнул Иванов.
   Пес топтался на месте, не зная, на что решиться. Услышав крик, собаки перестали резвиться и обратили взоры на Зверя.
   Первой его узнала рыженькая сучка с перебитой лапой и уже тяжелым животом. Она помнила о нем все это время, и не случайно.
   Будущая мама, сильно прихрамывая, бросилась навстречу с радостным лаем. Затем ещё с полдюжины последовало её примеру, также радостно заливаясь. Зверь отбежал ближе к Николаю и залаял, приказывая собакам остановиться. Отбежал не из-за страха перед бегущими на него и не из-за чувства вины перед рыжей, а из опасения, что не сможет не ответить на их искреннюю радость тем же.
   Собаки остановились, а вырвавшаяся вперед рыжая сучка вернулась к своим, обиженно тявкая, так как не ожидала подобной реакции от такого внешне презентабельного кобеля.
   Зверь стоял и лихорадочно соображал, что же делать дальше. Он, конечно, мог потрепать тех вдалеке, не захотевших его поприветствовать, но этим бы подставил остальных. Не могли же они держать нейтралитет, видя, как треплют товарищей. Получалось, что надо или перешагнуть через себя, или не послушать хозяина. Альтернатива для пса чудовищная.
   – Зверь, взять их. Фас! – закричал разъяренный Николай.
   В ответ раздался дружный лай приятелей Зверя, призывающий Иванова прекратить вбивать между ними клин и оставить собаку в покое.
   – Я тебе говорю, фас!.. Сволочь, – орал взбесившийся Иванов.
   Он понимал, что все его планы рухнут, если будет иметь место неподчинение его приказу, будь то собака, будь то человек. Твердая власть требовала беспрекословного подчинения. Он подбежал и, не помня себя от ярости, ударил поводком по спине провинившегося. Зверь стерпел, ничем не выдавая обиду. Иванов замахнулся второй раз, но рычание униженного пса и грозный лай, теперь уже всех, и дальних и ближних, присутствующих на лужайке собак, охладили его пыл. Он отлично помнил случай с Евсеем. Отовсюду слышался протест против рукоприкладства, чередующийся с различными призывами. Одни призывали Зверя, откусив что-нибудь у Иванова, примкнуть к ним, другие – изрядно его потрепать, третьи – просто разодрать, как бомжа на прошлой неделе. А все вместе предлагали свою помощь.
   Стая, обложив Николая полукольцом, медленно сжимала его. Иванов понимал, что дело дрянь. Нацепив поводок, он дружески похлопал собаку по холке и приказал идти рядом. Зверь покорно пошел не оглядываясь.
   Стая недоумевала. Ни одна из них не позволила бы так обращаться с собой, хотя некоторые при дневном свете, да за кусок мяса, готовы были унижаться сколько угодно. Но так это при дневном.
   Болтающиеся уши Зверя горели от стыда, как за себя, так и за хозяина.
   Так они и вышли в проем, а затем пошли в сторону пустыря.
   Было уже безлюдно и почти темно. Они приблизились к одиноко стоящей березке, и Иванов, обмотав поводок вокруг дерева, завязал его. Первый удар оплеткой был неожиданный, сильный и хорошо рассчитанный. Зверь невольно заскулил и рванулся в сторону, но поводок не позволил убежать. Второй удар опять пришелся точно по носу. Хозяин, может, чувствовал, может, знал, где самые больные места на теле собаки, но попадал точно. Зверь уже не считал удары, а потом и боль притупилась.
   Иванов вошел в раж, так и не мог выйти из него. Он первый раз осмелился поднять руку на существо сильнее его, а тем более безнаказанно. Это привело его в неописуемый восторг. Зверь не помнил, как, собрав все силы, смог уловить момент и вцепиться зубами в орудие наказания. Несколько рывков головой, и перекусанная резина разделилась на две части. Боль и обида переполняли его.
   Бить собаку оставшимся у него в руке куском оплетки хозяин по причине личной безопасности не решался. Иванов пару раз плюнул и успокоился. Он ходил вокруг, наблюдая, как Зверь приходит в себя.
   Все должно быть нормально, нет худа без добра, анализировал произошедшее Николай, наказание пойдет на пользу. Соседке скажем, что преподали урок этой стае, вон как собака пострадала. Хотя, если её кудрявая не сдохнет, она к госпиталю и ходить больше не будет. А потом можно будет сделать ещё одну попытку навести здесь порядок, надеюсь. Зверь поумнеет после сегодняшнего.
   – Вставай, друг, а то уже поздно. Сам виноват. Поднимайся, я же по лапам тебя не бил. Нечего притворяться. Пойдем, дома творожком угощу, как в прошлый раз.

Глава 36

   Ольга Максимовна ничего не хотела, не ела уже восемь часов, то есть непосредственно после завтрака ожесточенно курила припрятанные для внезапных гостей сигареты, не отвечала на телефонные звонки и рассматривала потолок. За десять лет, что прожила в доме-корабле, уже насмотрелась на его кажущуюся ровной поверхность, теперь же находила массу трещин-оврагов, выпуклости плоскогорий, каньоны, а стыковочный шов между двумя панелями воспринимался ею как американская автострада. По автостраде ползла маленькая черная точка. Шашель, зараза, решила Ольга Максимовна, рывком поднялась с ортопедического матраса и заметалась по комнате в поисках оружия, чтобы прибить этот «роллс-ройс» или «крайслер». Вспыхнувшая столь внезапно злоба на зловредного древоточца для самой хозяйки была необъяснима, но любой психоаналитик определит состояние пациентки как неудовлетворенность собственным положением или неразделенная любовь. Второе было ближе к истине. Семь часов назад, сразу после легкого завтрака, она наконец решилась на коренные изменения в своей судьбе.
   У летчиков этот момент называется «время принятия решения», когда самолет набирает необходимую для взлета скорость, есть короткие три секунды, чтобы поступить так или иначе – взлетать или остаться на земле. Неверно принятое, оно может стать причиной катастрофы и гибели людей.
   У неё было время для раздумий. Она перекатывала в своем воображении людей, как катают речную гальку в руке: Молотков из ближневосточного отдела, Валера, Бубнов. Вспомнила даже шефа. Лучшего варианта, чем Иванов, нет.
   Но в глазах постоянно стояло лицо хозяина огромной собаки, отдающего последний приказ с вершины холма на пустыре, сорвавшиеся с места собаки и азарт... Да, азарт.
   Ольгу Максимовну передернуло.
   Ну и что? Ну погиб бездомный. Хорошо бы Лужок вообще почистил всю столицу. Выселить их куда-нибудь, как американцы индейцев. Она согласна даже отчислять полпроцента от зарплаты на содержание резерваций, только бы не прикрывали все это Пенсий онным фондом и социальной защитой. Скажите прямо – на бомжей. Дадут. Разве не люди кругом? Зато совесть чиста, как горный хрусталь.
   В конце концов, он не виноват, что собаки бросились на беднягу, хотели ведь просто пугнуть насильника. Нынче прямых путей нет. Тропки для достижения даже благородной цели петляют по таким джунглям человеческих поступков и отношений, о которых не снилось в веке девятнадцатом.
   Он безусловный лидер. А как хладнокровен и умен! Не впал в панику, не стал искать виноватого, хотя как раз его собака, Ольга Максимовна видела точно, участия в убийстве не принимала. Только косвенно. Сшибла с ног и отошла. Что говорить, когда даже оболтус Тишка и тот крови лизнул напоследок.
   Женат. Ну и что? Ольга знала этот тип женщин, который женщинами можно назвать только по половым признакам. Нет, не такая нужна лидеру. Не такая.
   Что ж, если гора не идет, поедет сам бульдозер. Надо брать быка за рога, пока не увели. Вон Катя уже раза три звонила, интересовалась. Люди же не так глупы, как кажутся. И к черту условности. Кол-лонтай жила без всяких условностей, а её за это ещё и уважали. Первый, тот вообще застрелился после отказа, к другим сама приходила с открытыми картами: любить – это как воды попить. Впрочем, может, это и не она, а Арманд. Черт их разберешь сейчас, да это и не главное. Они брали вождей, когда и как хотели. Неужели вооруженная таким опытом умная женщина не возьмет какого-то Иванова? Не какого-то, любимого...
   Вымыв после себя тарелку, она села перед зеркалом и начала наводить марафет. Сначала очистила лицо лосьоном, потом смягчила питательным кремом. Просидела минут пятнадцать, давая проникнуть поглубже в поры, затем пришел черед тонального крема. Специальный гель для век. Подкраска ресниц. Два лишних волоска на бровях и один противный в родинке. Все удалено, добавлено, подтянуто, наложено, затушевано, подчеркнуто...