Страница:
На студии уже вовсю буял движняк. Палыч собирал в углу свою
"кухню", Паша расставлял "примочки", Батькович мирно читал книгу, сидя в глубоком кресле и закинув ноги в пыльных "шузах" на полированный столик. Я взглянул на обложку – так и есть, "Эдичка".
Батькович нам об этом шедевре все уши прожужжал. Интеллетуал, ёпрст!
Серый коммутировал аппарат, расставлял микрофоны и проверял их на наличие сигнала. В общем, царила спокойная деловая атмосфера. Я расчехлил двенадцатиструнку, включил тюнер и уселся строиться.
Торжественные минуты начала записи. Серый проводит краткий инструктаж. Мы – само внимание. Всё понятно? Чего ж тут непонятного.
Работа предстоит адова – мы зря мечтали о мультитрековой аппаратуре.
У Серого всё по старинке – пишется весь инструментал в стерео, а вторым заходом накладывается вокал. Нехилая предстоит работёнка – нужно влабать так, чтобы не переписывать по десять раз.
Тишина в студии! Готовы? После отмашки Серого считаем до пяти и начинаем. Поехали!
И мы поехали! Первый дубль, второй, третий… Сколько их было, этих дублей? Кто знает? Этого никто не считал. Скажу только, что мало нам не показалось. Особенно с непривычки. Обычно у молодняка при записи начинается "синдром кнопки". То есть, при нажатии кнопки
"record" начинают дрожать пальцы, путаться фразы, аккорды, выползать всяческие "киксы". Приходится переписывать, компоновать, изощряться. В нашем случае если один человечек лажал, приходилось переписываться всем. Издержки отсутствия мультитрека.
К обеду мы были не способны ни на что. Повторные дубли, сковывающая непривычная атмосфера, "синдром кнопки" и, в конце концов, физическая усталость брали своё. Когда мы не смогли записать очередную вещь с восьмого дубля, Серый предложил прерваться на "обед".
Обед заключался в поглощении неимоверного количества пива под трёп "за жизнь". На огонёк забрёл Данила Куков, гитарист и вдохновитель группы "Окрестности Шлиссельбурга", и "обед" плавно перешёл в "ужин". Данила приволок с собой здоровенную полотняную сумку, под самую завязку набитую "горючим", и этим перечеркнул все наши творческие поползновения.
Под вечер расположение сил выглядело следующим образом. Посреди помещения восседал Данила. Рядом с ним каталась по полу использованная тара. Данила вёл серьёзный разговор и непрерывно курил, стряхивая пепел в здоровенный аллюминиевый таз, игравший роль пепельницы, и постоянно промахиваясь. Он вещал о том, что жизнь музыканта – говно, публика в своём большинстве не хавает правильный музон, посему всем нам в недалёком будущем придёт пиздец! И вообще, видать, все мы были в прошлой жизни великими грешниками, если в этом рождении нам пришлось быть музыкантами в этой грёбанной стране.
Уважаемые участники группы "Клан Тишины" в меру своих физических возможностей изо всех сил старались "соответствовать". Но подточенные пивом организмы годились только на кивание и получленораздельное поддакивание. Хрупкие рокерские души точила слеза по настоящему меломану. Хотелось выбежать на улицу в поисках
"своего" слушателя, но сил на это не осталось. Так прошёл наш первый
"студийный" день. А утро, к тому же, было ознаменовано разноцветными малоприятными бодунами с отмачиванием в холодной воде той части организма, которая ответственна и за мышление, и за спиртопоглощение.
Откровенно говоря, следующие дни не особенно отличались от первого. До обеда мы старательно работали, выкладываясь в поте лица, а часика в три Серый произносил дежурную фразу:
– Ну что, чувачки, сделаем небольшой перерывчик?
Взмыленные "чувачки" были готовы на всё, лишь бы малость передохнуть, и вторая половина дня была отдана на откуп
"оттяжничеству". Так продолжалось до четверга.
В четверг Серый спохватился:
– Ёбтыть! Это ж неделя на исходе, а мы почти ни хера не записали!
Всё, пьянству – бой! Работать, коньки-горбунки!
Пришлось нагонять время, потерянное в пивных баталиях. Никаких
"перерывчиков", "обедов" и "пивасиков". Работать, работать и ещё раз работать!
– Не могу! В седьмой раз в этом соляке лажаю в одном и том же месте!
– Ещё разок! Поехали!
– Блядь! Ни хуя не получается!
– Паша, возьми себя в руки. Соберись!
– Не могу, у меня уже пальцы не работают!
– Чувак, войди в кач, и влабаешь всё как надо! – пьяно сипел
Данила, раскачиваясь в углу. Пивной запрет на него не распостранялся, и он вовсю этим обстоятельством пользовался, вызывая у нас обильное слюнотечение.
– Батькович, не спать! Ты же скелет! – любимая поговорка Палыча.
– Не сплю я. Ты за собой следи, загоняешься так, что за тобой вприпрыжку лететь приходится!
Наконец, все минуса8 были записаны. Наступил мой звёздный час – пришло время петь вокалы. Я ещё не оклемался после Карпат, и мог только простуженно гундосить и хлюпать носом, гоняя сопли по своим хрупким организьмам. Вконец изнурив себя всяческими ингалляциями и прогреваниями, ощутимых результатов я не добился. Но другого выхода не было – нужно было петь. Отложить запись не было возможности.
Через неделю у меня должна была состояться свадьба, и всю работу по альбому нужно было закончить к этому сроку.
Вся банда расселась возле режиссёрского пульта, оставив меня один на один с микрофоном. Прижимая "лопухи" к ушам, я ждал "трёх зелёных свистков", стараясь сосредоточиться. Палыч через стекло корчит мне вдохновляющие рожи, Паша сосредоточенно блестит очками, Батькович мусолит своего "Эдичку". Серый включает магнитофон и машет рукой.
Поехали!
Час
Заблукав в тротуарних снах,
Нервовий годинник
Сплів павутиння хвилинних мрій,
Окреслених сміхом стрілок.9
Эх, блядь, тут есть что петь! Напридумывал на свою голову!
Длиннейшие вокализы с резкими интервалами, где задействуется весь диапазон. Сейчас придётся лезть наверх. Курва мать! Мимо! Всё сначала! И так несколько раз.
Пробуем по-новой! Аккуратненько! Но так, чтобы сохранить экспрессию! А-а-а-атлично! Дальше!
Мить,
Циферблатний диктатор мрій,
Крокує по колу
Цифр, непідвладних законам сил,
Спиняючих кроки світла.
Что там дальше? Выход на коду. Палыч играет на бонгах, и моё соло на блок-флейте. Кода!
– Серый, что там за грохот был?
– Какие-то мудаки малолетние бросили в открытое окно камни!
– Записалось?
– А ты как думал?
– Это пиздец! – я треснулся лбом об стекло.
– Ладно, не убивайся ты так. Сейчас послушаем, может, сойдёт за эффект.
Послушали. С натяжкой сошло за эффект. Типа раскаты грома вдалеке. На том и успокоились. Поехали дальше. Ещё дальше. Ещё дальше.
Альбом будет двуязычным. Русско-украинским. Он продемонстрирует нашу незацикленность на национальном вопросе и заткнёт глотки тем, кто упрекает нас в приверженности "москальський мови".
Чёрт побери, тяжело петь с насморком. Тембр получается гундосый, как у старого сифилитика. Ладно, сморнёмся ещё разочек. Носовой платок ни на что не годится, так что, брякнем соплёй оземь (прости, впечатлительный читатель). И поехали петь дальше.
Синий вечер
Шляется беспечно тут и там,
И от скуки
Дохнут мухи по углам…
Эта вещь понравилась Серому больше всего. Он называл её
"Колыбельная".
Трое панков
Цедят пиво прям из банки – ох, тоска!
А малыш в цветной панамке
Смылся втихаря от мамки,
Накурился где-то травки
И строит замки из песка.
И цветёт сирень.
Да, эта песенка так и называлась – "Сирень". Ленивое созерцание окружающего мира вашим покорным слугой. В то время уже наметилась основная тенденция – музыка писалась группой, а все тексты писал я.
Но эта вещичка полностью была на моей совести.
По кварталу
Ветер шалый носит клочья парика –
Там две старухи,
Словно шлюхи
Делят деда-жениха.
Ну а в сквере недалече
Я сижу и жру беспечно
Чуть подтаявший пломбир,
И, вздыхая, размышляю,
Как прекрасен этот мир.
И цветёт сирень.
Детские игры в философов. Но Серый тогда искренне ржал, вертя ручки пульта.
В общем, материала вышло на альбом и ещё немножко. Две песни мы решили пустить отдельным паровозом. "Глоток свободы" в новом варианте и "Сирень". Вдруг вспомнилось, как на одной из пьянок во время долгой философской беседы влез в жопу пьяный Палыч с ценным замечанием:
– Всё это хуйня! Главное – чтобы мир на земле был!
Мысля всем понравилась. Её решили увековечить. Нецензурную
"хуйню" заменили на более удобоваримую "чухню". И вставили в
"Сирень". Во время длиннющего пашиного соляка я произносил пофигистическим голосом:
– А-а-а-а! Всё это чухня! Главное – чтобы мир на земле был!
Сингл из двух вещиц так и назвали – "Чухня". А альбом получил название "Ослепительно тихий". Ни то, ни другое никогда не было издано. И альбом, и сингл разошлись исключительно по рукам знакомых, приятелей, группы поддержки, случайных людей. Некоторые пьесы оттуда крутили местные FM-радиостанции. Вот, собственно, и всё, что касается альбома.
В честь завершения записи мы устроили грандиозную пьянку на студии у Серого. Участвовал весь "Клан Тишины", Серый и его гитарист
Дядюшка Ау. Было поднято немало важных тем и выпито немало водки.
Ну, в общем, как всегда в те времена.
После записи наша команда брала на месяц тайм-аут. По причине летних отпусков и моего бракосочетания. Я готовился с головой броситься в омут новой жизни.
Солнце било в окно с неприятной настырностью, давая понять, что хватит дрыхнуть. Собственная свадьба – это вам не шуточки.
Покряхтев, я продрал глаза и оторвал голову от подушки. Прислушался.
В квартире было шумно. Не то слово – движняк неимоверный. Щурясь от солнечных лучей, я сел на диване, опустил ноги на пол и потянулся.
Где-то в глубине мозга пульсировало потаённое желание плюнуть на всё и завалиться досыпать. Признаюсь честно – для меня ранний подъём равносилен четвертованию. А уж если мне всё-таки пришлось рано проснуться, то под руку мне лучше не попадаться.
Подтянув трусы, я поплёлся в ванную. По квартире сновали в различных направлениях моя маман, тётя Вера, бабушка, батя и Женька, которого все напрягали по страшной силе и гоняли, аки духа в
Вооружённых силах. Братец, небось, в душе ругал меня распоследними словами за пошлую привычку долго дрыхнуть, благодаря чему все утренние хлопоты легли на его хрупкие плечи.
– Давай, приводи себя в порядок. А то собственную свадьбу проспишь, – приветствовал меня батя.
– Угу, – промычал я, скрываясь в недрах ванной.
Совершив утреннее омовение и побрившись, я принялся размышлять над важной проблемой. Требовалось из моего непослушного хаера соорудить какое-то подобие сносной причёски. Будущая тёща лелеяла надежду на то, что я явлюсь на церемонию бракосочетания стриженным.
Нет уж, дудки! На провокации я не поддамся! И теперь, созерцая в зеркале свой светлый лик с двумя царапинами от бритвы в обрамлении всколоченной кудрявой гривы, я прикидывал, каким образом всё это буйство можно цивилизовать. В конце концов, я помыл башку, и, не рассчёсываясь, щедро умастил её гелем для волос. Глянув на себя в зеркало, я остался доволен результатом – оттуда смотрело некое подобие крэйзанутого кутюрье западноевропейского пошиба. Не хватало только свиты из парочки кобыл-моделей сантиметрами тридцатью выше меня. А всё остальное было в наличии – страшноватая рожа, не отмеченная печатью добродетели, длинная масляная грива и отсутствие признаков согласия с внешним миром.
Выйдя из ванной, я облачился в свадебный прикид и встал пред очи родственников для оценки. Маманя с отцом, привыкшие к моим филдракам, показали большие пальцы – мол, ништяк! А бабуля с тётей
Верой были несколько смущены моим решением причёски. Но замечаний делать не стали. Тётя Вера только робко заметила, что груда
"фенечек" не совсем гармонирует с костюмом, но я равнодушно ответил ей, что всё это предрассудки и эстетику внешнего вида не следует воспринимать стереотипно. Спорить со мной никто не стал. Бросив последний холостяцкий взгляд на наше жилище, я последовал к выходу.
День обещал быть жарким. Я вышел из подъезда и в глаза мне брызгнуло наглеющее солнце. На какой-то момент я почувствовал себя
Оводом, идущим на казнь. Женатые мужчины меня поймут – как мы ни жаждем восоединиться с возлюбленной, дабы на законном основании вкушать совместно плоды любви и верности, в последние секунды возникает неизбежный страх перед началом новой, уже не холостяцкой, жизни. Эдакая моральная дефлорация.
Возле машин суетились мои свидетели – Паша с Палычем. Палыч в своём блестящем, как аллюминиевый таз, костюме был неотразим. Паша щеголял в клетчатом пиджаке, напоминая очкастого лондонского студента средней руки. Они щедро обвешивали машины разноцветной лабудой, положенной в таких случаях, стараясь им придать праздничный вид.
– Ну что, чувачки, по машинам! – скомандовал я. – Нужно успеть забрать невесту. В полдень нам нужно быть в церкви.
Вся гоп-компания расселась по машинам, водилы взвыли своими бибикалками, нажали на газ, и мы помчались за моей невестой. В окне машины проносились узенькие улочки нашего городка, по которым я столько раз шлялся пьяный, безобразничал и отрывался. Сегодня у меня будет уже другой статус.
Возле таткиного дома царила суета, сходная с той, что я наблюдал полчаса назад возле себя. Галка и Нинка, дружки невесты украшали тачку. Я выскочил из машины и молодецки им подмигнул:
– Здорово девчонки! Какие вы клёвые!
– Привет женишок! Чё это ты копытом бьёшь некстати? Тебе на барышень заглядываться не положено.
– Пока что положено! Вот пользуюсь последними минутками!
– Вали наверх! Невеста ждёт!
– Валю! – я покорно затопал по ступенькам.
Татка была ещё не готова, и нас попросили подождать. Её матушка с осуждением покосилась на мою причёску, но от комментариев воздержалась. По телеку врубили ACDC с убойным песняком "Big gun", и Палыч, позабыв о своём высоком статусе первого свидетеля, стал изображать "хэви-метал-экстаз", изгибаясь в бублик и тряся хаером.
Ни на какие увещевания он не поддался до самого выхода невесты, и первое, что увидела Татка, был зверский оскал Палыча и нимб растрёпанных волос вокруг головы. Это чудо галантно ей поклонилось и произнесло:
– А мы тут тебе женишка подогнали, – он ткнул в меня пальцем, – ничего так, справный парнишка. Берёшь?
– Беру, – улыбнулась Татка.
Через час мы были на месте. На паперти нас встретил батюшка весьма стильного вида. Он окинул весёлым взглядом всю нашу кодлу и пригласил войти в храм. Я подал невесте руку, и мы переступили порог церкви. Грянули певчие. В глаза брызгнуло золото церковной утвари. С образов на нас неодобрительно смотрели святые всевозможных мастей.
Судя по всему, для этого заведения мы являли собой непривычное зрелище.
Священник совершал привычные манипуляции, а я прислушивался к ощущениям внутри себя. Что мы имеем? Вполне понятное волнение и непонятный холодок внутри.
Свидетелям вручили венцы и сказали держать над нашими головами.
Торжественность обстановки нагнеталась с каждой секундой. Венцы торжественно водрузили нам на головы. Певчие тянули нити псалмов.
Мелькали вспышки фотоаппаратов. Палыч сзади бормотал мне на ухо:
– Брат, да это же как в "November Rain"10! Вот б… – он поперхнулся, чтоб не ругнуться, – вот гадом буду, как в "November
Rain"! – он аж приплясывал от восторга.
– Ты только по ногам мне не топчись, – попросил я его.
Батюшка пустил по рядам крест для целования. Через какое-то время его вернули со смачным следом ярко-красной губной помады на лике
Христа.
– Нинка, – с первого взгляда определила Наташа, – она брюнетка, и одна пользуется такой помадой.
Церемония подходила к концу. Я ощущал на пальце непривычную тяжесть обручального кольца. Наконец священник отпустил нас с миром.
Я вышел на церковную паперть, а рядом со мной шла моя жена перед
Богом и людьми.
Потом напряжение всех отпустило и началось повальное веселье. Во
Дворец Торжественных Событий мы прибыли в совершенно неуправляемом состоянии. Нам предстояло ещё расписаться, но после церковного пафоса это казалось семечками. Мы весело ввалились в зал, посмеиваясь и обмениваясь шуточками. Изумлённые тётки в протокольных нарядах косились на невесту в свадебном платье и круглых тёмных очках а-ля Кот Базилио. При подаче паспортов вышла заминочка – Палыч в паспорте был изображён стриженым. Фотографию приличного вьюноши в паспорте упорно не желали идентифицировать с длинноволосым распатланным существом, имеющимся в наличии.
В конце концов, все формальности были улажены, и церемония началась. Бандуристки в вышиваных сорочках падали от хохота при каждом взгляде на нашу тусню. Распорядительница отворачивалась, пряча улыбку и изо всех сил стараясь оставаться серьёзной. Главная тётка рассказала нам стандартный текст про князя и княгиню11, мы расписались там, где нужно и нам дали выпить на двоих бокал шампанского. Я приложился к ёмкости и услышал замечание Палыча:
– Эй, брат, ты чересчур присосался! Без фанатизьму!
Все вокруг рассмеялись. Церемония была закончена. Мы вышли на ступеньки, я взял Татку на руки и понёс к машине, сопровождаемый причитаниями неугомонного Палыча:
– Эй, ты куда её поволок! Потерпи до ночи! Нам ещё в кабаке кирять! Брачная ночь позже, ты уж потерпи! Ишь, набросился на девицу, аки коршун!
Нас в машине завалили цветами, и вся компания поехала веселиться.
Перед этим предстояло совершить ещё одно важное дело. Существует примета, что на счастье молодые должны проехать под семью мостами. У нас в городе нет семи мостов, но мы нашли один железнодорожный.
Местечко, конечно, было то ещё! Мусорные баки, грязные узкие тротуары. Окраина города. Мы вылезли из машины и стали ходить под мостом туда и обратно. Паша стоял рядом и считал:
– Один, два, три…
Вокруг нас суетился фотограф. Потихоньку собиралась толпа зрителей, привлечённых необычным зрелищем. То и дело слышались возгласы:
– Нашли, где фотографироваться!
Когда Паша насчитал семь раз, мы погрузились в тачку и отбыли в харчевню, где предстояло оттягиваться. На пороге нам положили тарелку, которую мы лихо растоптали вдвоём с Таткой. А дальше пошла свадьба, как свадьба. Всё было весело, приятно, как у людей. За исключением музыки. Вместо свадебных гоцанок народ отттопыривался под "Led Zeppelin", "Rolling Stones", Элвиса Пресли и тому подобное.
Бесились до потери пульса. Оттопыривались так, что персонал кабака только диву давался. Рок-н-роллы, "грязные танцы", очень впечатлившие мою бабушку, дивные тосты, веселуха. В пять утра решили разбегаться. Автобус развёз всех по домам, и в конце доставил нас к месту назначения. Держа в руках огромные охапки цветов, мы вошли в дом. В первый раз вошли мужем и женой.
В этом месте я задёргиваю занавески, потому как начинаются дела сугубо интимные и вас, уважаемые, абсолютно не касающиеся.
Итак, я заматерел. Стал солидным семейным человеком, на которого легла почётная обязанность заботиться о благосостоянии семьи.
Впрочем, я мало изменился – остался таким же "ковбойцем", каким был до женитьбы.
Мы с Таткой съездили в дальние веси навестить мою бабульку, заскочили на недельку на море и, вернувшись, поселились в её квартире. Я стал врастать в непривычную обстановку. Учиться говорить тестю с тёщей по утрам: "Здравствуйте". Налаживать отношения с
"чужим холодильником".
Поскольку я типус ещё тот, сосуществовать со мной новоприобретённым родственникам было, мягко говоря, сложно. Они наотрез отказывались воспринимать мой стиль поведения, мои шуточки на грани фола, моё наплевательское отношение к общественному мнению, моё игнорирование авторитета "старшего поколения". Шёл нелёгкий процесс притирки характеров, в котором Татка служила компенсатором резких движений.
После приезда я созвонился с коллегами, сообщил о своём прибытии, и мы составили график репетиций. Рабочий сезон должен был начаться первого сентября. Оставалось несколько дней на аклиматизацию в родном городе.
Начать процесс аклиматизации я решил с маленькой пирушки в компании Палыча. Сие мероприятие должно было "закрыть" холостяцкий период моей жизни и в то же время дать понять брату, что мой статус
"оттяжника" не изменился.
В назначенное время мы с ним собрались на моей квартире, дабы душевно распить энное количество спиртного и в меру оттопыриться.
Маман гостила у бабушки, квартира была забита неиспользованной на свадьбе водкой и, следовательно, являлась опасным плацдармом для тихого душевного оттяга. Этого обстоятельства я не учёл, к великому сожалению.
Мы открыли банку салата, нарезали хлебушка, колбаски, налили по полтишку, опрокинули, закусили, и процесс пошёл. Пошёл, родимый.
Сидим, беседуем о высоких материях, в головах плавает лёгкий хмель.
Обстановка самая, что ни на есть, приятная. Поднимаются вопросы глобальные, касающиеся мировой музыкальной политики. Поднимаются вопросы локальные – местные тусовочные сплетни и сенсации.
– Слыхал, "Липтон Клуб" распался? – вещает Палыч, хрустя огурчиком.
– Слышал, ещё бы! Весь город гудит!
– Чего они не поделили, как ты думаешь?
Я располагаюсь поудобнее и ныряю в пучину сложнейших аналитических умозаключений:
– Понимаешь, у них в команде – все звёзды. Куда ни плюнь – творческие индивидуальности…
– Ну! Чем это плохо?
– Каждый тянет одеяло на себя. У каждого своё собственное мнение, основанное на тараканах, которые водятся в мозгах всякого мало-мальски творческого субьекта…
– Ты хочешь сказать, что все творческие люди – долбоёбы?
– Сам ты долбоёб! – злюсь я. – Не долбоёбы, а люди со специфическим мышлением. Посмотри на Батьковича…
– А что Батькович?
– Ничего. Талантливый чувак с неординарным мышлением, а в башке – птеродактили водятся, не то, что тараканы. Издержки одарённости.
Наливай.
Палыч наливает по очередному полтиннику, и мы чокаемся:
– За рок-н-ролл!
Занюхав корочкой хлеба, Палыч погружается в раздумья. Вдруг он спохватывается:
– А я?
– Что – ты?
– А я что – не творческий чувак? У меня же нет тараканов!
Я долго хохочу, хлопая себя по коленям:
– Иди на себя в зеркало посмотри! У тебя тараканы похлеще, чем у
Батьковича. Он, по крайней мере, не опасен для окружающих!
– Ни хуя себе! – возмущается Палыч. – А я, значит, опасен?
– А скажи – нет! Кто на Настином дне рождения прохожих пугал?
На праздновании дня рождения нашей общей знакомой Палыч показал себя во всей красе. Он нацепил на себя майорскую форму, оказавшуюся у хозяйки в шкафу. В кителе с погонами и в фуражке, покрывающей пышную шевелюру до плеч, Палыч выглядел, мягко говоря, неожиданно.
Сначала он бродил по квартире, пугая гостей, не отличающихся адекватностью восприятия под влиянием наркоты и алкоголя. Потом, заскучав, он вылез через окно на тротуар, выволок вслед за собой полутрезвую барышню и под блюзаки "роллингов", шпарящие из квартиры, стал танцевать с ней посреди улицы. Через пять минут всё пространство вокруг запрудили зеваки, собравшиеся полюбоваться на майорчика с развевающимися патлами и в шлёпанцах, тискающего томную девулю. Зрелище было поучительным и познавательным.
– Да, – загрустил Палыч, – все мы малость не того.
– Ничего, это возрастное, – успокоил его я.
С увеличением объёма употреблённого спиртного нарушалась связность речи, и голову посещали самые неожиданные идеи, требовавшие немедленной реализации. Мы попели под гитару, посмеялись над фотографиями последней выпечки и открыли следующую бутылку водки. Она стала лишней. Всё вокруг путалось, языки заплетались, изображение окружающих предметов было нечётким и размытым.
Я вспомнил, что нужно покормить кота. Мать для этого оставила ключи бате, но насколько часто он сюда захаживает, я не знал. В холодильнике мы обнаружили здоровенный ком мёрзлой рыбы. По большому счёту, её следовало разморозить и отварить. Но я не стал заниматься такими пустяками. Я достал из загашника топор и принялся старательно отделять кошачью "одноразовую пайку". Во все стороны полетели осколки льда и рыбьих внутренностей. Поскольку я был более чем нетрезв, руки меня слушались плохо, топор упорно не желал попадать в одно и то же место, и нужный кус не отделялся. Мой собутыльник внимательно следил за моими действиями, подбадривая меня доброжелательными возгласами и сопровождая каждый удар ценными указаниями. За работой мы не заметили, как открылась входная дверь, и на пороге возник мой родитель. Некоторое время он созерцал нашу суету, после чего поздоровался:
– Добрый день, работнички. Бог в помощь!
"Работнички" с недоумением воззрились на вошедшего.
– Батяня! – наконец "прозрел" я.
– Батяня! – эхом повторил Палыч.
– А мы тут кота кормим.
– Я вижу, – сиронизировал отец, – давайте-ка я этим займусь.
Думаю, что у меня лучше получится.
Я с радостью передал папаше бразды управления и плюхнулся на стул. Тот положил рыбу размораживаться и окинул взглядом нашу весёлую компанию.
– Выпьешь? – радушно предложил я.
– Выпью. А тебе не влетит за такое празднование?
– Я – свободная личность! – при этих словах я гордо ударил себя кулаком в грудь, – поэтому никто не вправе запретить мне оттягиваться в меру своих возможностей.
"кухню", Паша расставлял "примочки", Батькович мирно читал книгу, сидя в глубоком кресле и закинув ноги в пыльных "шузах" на полированный столик. Я взглянул на обложку – так и есть, "Эдичка".
Батькович нам об этом шедевре все уши прожужжал. Интеллетуал, ёпрст!
Серый коммутировал аппарат, расставлял микрофоны и проверял их на наличие сигнала. В общем, царила спокойная деловая атмосфера. Я расчехлил двенадцатиструнку, включил тюнер и уселся строиться.
Торжественные минуты начала записи. Серый проводит краткий инструктаж. Мы – само внимание. Всё понятно? Чего ж тут непонятного.
Работа предстоит адова – мы зря мечтали о мультитрековой аппаратуре.
У Серого всё по старинке – пишется весь инструментал в стерео, а вторым заходом накладывается вокал. Нехилая предстоит работёнка – нужно влабать так, чтобы не переписывать по десять раз.
Тишина в студии! Готовы? После отмашки Серого считаем до пяти и начинаем. Поехали!
И мы поехали! Первый дубль, второй, третий… Сколько их было, этих дублей? Кто знает? Этого никто не считал. Скажу только, что мало нам не показалось. Особенно с непривычки. Обычно у молодняка при записи начинается "синдром кнопки". То есть, при нажатии кнопки
"record" начинают дрожать пальцы, путаться фразы, аккорды, выползать всяческие "киксы". Приходится переписывать, компоновать, изощряться. В нашем случае если один человечек лажал, приходилось переписываться всем. Издержки отсутствия мультитрека.
К обеду мы были не способны ни на что. Повторные дубли, сковывающая непривычная атмосфера, "синдром кнопки" и, в конце концов, физическая усталость брали своё. Когда мы не смогли записать очередную вещь с восьмого дубля, Серый предложил прерваться на "обед".
Обед заключался в поглощении неимоверного количества пива под трёп "за жизнь". На огонёк забрёл Данила Куков, гитарист и вдохновитель группы "Окрестности Шлиссельбурга", и "обед" плавно перешёл в "ужин". Данила приволок с собой здоровенную полотняную сумку, под самую завязку набитую "горючим", и этим перечеркнул все наши творческие поползновения.
Под вечер расположение сил выглядело следующим образом. Посреди помещения восседал Данила. Рядом с ним каталась по полу использованная тара. Данила вёл серьёзный разговор и непрерывно курил, стряхивая пепел в здоровенный аллюминиевый таз, игравший роль пепельницы, и постоянно промахиваясь. Он вещал о том, что жизнь музыканта – говно, публика в своём большинстве не хавает правильный музон, посему всем нам в недалёком будущем придёт пиздец! И вообще, видать, все мы были в прошлой жизни великими грешниками, если в этом рождении нам пришлось быть музыкантами в этой грёбанной стране.
Уважаемые участники группы "Клан Тишины" в меру своих физических возможностей изо всех сил старались "соответствовать". Но подточенные пивом организмы годились только на кивание и получленораздельное поддакивание. Хрупкие рокерские души точила слеза по настоящему меломану. Хотелось выбежать на улицу в поисках
"своего" слушателя, но сил на это не осталось. Так прошёл наш первый
"студийный" день. А утро, к тому же, было ознаменовано разноцветными малоприятными бодунами с отмачиванием в холодной воде той части организма, которая ответственна и за мышление, и за спиртопоглощение.
Откровенно говоря, следующие дни не особенно отличались от первого. До обеда мы старательно работали, выкладываясь в поте лица, а часика в три Серый произносил дежурную фразу:
– Ну что, чувачки, сделаем небольшой перерывчик?
Взмыленные "чувачки" были готовы на всё, лишь бы малость передохнуть, и вторая половина дня была отдана на откуп
"оттяжничеству". Так продолжалось до четверга.
В четверг Серый спохватился:
– Ёбтыть! Это ж неделя на исходе, а мы почти ни хера не записали!
Всё, пьянству – бой! Работать, коньки-горбунки!
Пришлось нагонять время, потерянное в пивных баталиях. Никаких
"перерывчиков", "обедов" и "пивасиков". Работать, работать и ещё раз работать!
– Не могу! В седьмой раз в этом соляке лажаю в одном и том же месте!
– Ещё разок! Поехали!
– Блядь! Ни хуя не получается!
– Паша, возьми себя в руки. Соберись!
– Не могу, у меня уже пальцы не работают!
– Чувак, войди в кач, и влабаешь всё как надо! – пьяно сипел
Данила, раскачиваясь в углу. Пивной запрет на него не распостранялся, и он вовсю этим обстоятельством пользовался, вызывая у нас обильное слюнотечение.
– Батькович, не спать! Ты же скелет! – любимая поговорка Палыча.
– Не сплю я. Ты за собой следи, загоняешься так, что за тобой вприпрыжку лететь приходится!
Наконец, все минуса8 были записаны. Наступил мой звёздный час – пришло время петь вокалы. Я ещё не оклемался после Карпат, и мог только простуженно гундосить и хлюпать носом, гоняя сопли по своим хрупким организьмам. Вконец изнурив себя всяческими ингалляциями и прогреваниями, ощутимых результатов я не добился. Но другого выхода не было – нужно было петь. Отложить запись не было возможности.
Через неделю у меня должна была состояться свадьба, и всю работу по альбому нужно было закончить к этому сроку.
Вся банда расселась возле режиссёрского пульта, оставив меня один на один с микрофоном. Прижимая "лопухи" к ушам, я ждал "трёх зелёных свистков", стараясь сосредоточиться. Палыч через стекло корчит мне вдохновляющие рожи, Паша сосредоточенно блестит очками, Батькович мусолит своего "Эдичку". Серый включает магнитофон и машет рукой.
Поехали!
Час
Заблукав в тротуарних снах,
Нервовий годинник
Сплів павутиння хвилинних мрій,
Окреслених сміхом стрілок.9
Эх, блядь, тут есть что петь! Напридумывал на свою голову!
Длиннейшие вокализы с резкими интервалами, где задействуется весь диапазон. Сейчас придётся лезть наверх. Курва мать! Мимо! Всё сначала! И так несколько раз.
Пробуем по-новой! Аккуратненько! Но так, чтобы сохранить экспрессию! А-а-а-атлично! Дальше!
Мить,
Циферблатний диктатор мрій,
Крокує по колу
Цифр, непідвладних законам сил,
Спиняючих кроки світла.
Что там дальше? Выход на коду. Палыч играет на бонгах, и моё соло на блок-флейте. Кода!
– Серый, что там за грохот был?
– Какие-то мудаки малолетние бросили в открытое окно камни!
– Записалось?
– А ты как думал?
– Это пиздец! – я треснулся лбом об стекло.
– Ладно, не убивайся ты так. Сейчас послушаем, может, сойдёт за эффект.
Послушали. С натяжкой сошло за эффект. Типа раскаты грома вдалеке. На том и успокоились. Поехали дальше. Ещё дальше. Ещё дальше.
Альбом будет двуязычным. Русско-украинским. Он продемонстрирует нашу незацикленность на национальном вопросе и заткнёт глотки тем, кто упрекает нас в приверженности "москальський мови".
Чёрт побери, тяжело петь с насморком. Тембр получается гундосый, как у старого сифилитика. Ладно, сморнёмся ещё разочек. Носовой платок ни на что не годится, так что, брякнем соплёй оземь (прости, впечатлительный читатель). И поехали петь дальше.
Синий вечер
Шляется беспечно тут и там,
И от скуки
Дохнут мухи по углам…
Эта вещь понравилась Серому больше всего. Он называл её
"Колыбельная".
Трое панков
Цедят пиво прям из банки – ох, тоска!
А малыш в цветной панамке
Смылся втихаря от мамки,
Накурился где-то травки
И строит замки из песка.
И цветёт сирень.
Да, эта песенка так и называлась – "Сирень". Ленивое созерцание окружающего мира вашим покорным слугой. В то время уже наметилась основная тенденция – музыка писалась группой, а все тексты писал я.
Но эта вещичка полностью была на моей совести.
По кварталу
Ветер шалый носит клочья парика –
Там две старухи,
Словно шлюхи
Делят деда-жениха.
Ну а в сквере недалече
Я сижу и жру беспечно
Чуть подтаявший пломбир,
И, вздыхая, размышляю,
Как прекрасен этот мир.
И цветёт сирень.
Детские игры в философов. Но Серый тогда искренне ржал, вертя ручки пульта.
В общем, материала вышло на альбом и ещё немножко. Две песни мы решили пустить отдельным паровозом. "Глоток свободы" в новом варианте и "Сирень". Вдруг вспомнилось, как на одной из пьянок во время долгой философской беседы влез в жопу пьяный Палыч с ценным замечанием:
– Всё это хуйня! Главное – чтобы мир на земле был!
Мысля всем понравилась. Её решили увековечить. Нецензурную
"хуйню" заменили на более удобоваримую "чухню". И вставили в
"Сирень". Во время длиннющего пашиного соляка я произносил пофигистическим голосом:
– А-а-а-а! Всё это чухня! Главное – чтобы мир на земле был!
Сингл из двух вещиц так и назвали – "Чухня". А альбом получил название "Ослепительно тихий". Ни то, ни другое никогда не было издано. И альбом, и сингл разошлись исключительно по рукам знакомых, приятелей, группы поддержки, случайных людей. Некоторые пьесы оттуда крутили местные FM-радиостанции. Вот, собственно, и всё, что касается альбома.
В честь завершения записи мы устроили грандиозную пьянку на студии у Серого. Участвовал весь "Клан Тишины", Серый и его гитарист
Дядюшка Ау. Было поднято немало важных тем и выпито немало водки.
Ну, в общем, как всегда в те времена.
После записи наша команда брала на месяц тайм-аут. По причине летних отпусков и моего бракосочетания. Я готовился с головой броситься в омут новой жизни.
ГЛАВА 9
Солнце било в окно с неприятной настырностью, давая понять, что хватит дрыхнуть. Собственная свадьба – это вам не шуточки.
Покряхтев, я продрал глаза и оторвал голову от подушки. Прислушался.
В квартире было шумно. Не то слово – движняк неимоверный. Щурясь от солнечных лучей, я сел на диване, опустил ноги на пол и потянулся.
Где-то в глубине мозга пульсировало потаённое желание плюнуть на всё и завалиться досыпать. Признаюсь честно – для меня ранний подъём равносилен четвертованию. А уж если мне всё-таки пришлось рано проснуться, то под руку мне лучше не попадаться.
Подтянув трусы, я поплёлся в ванную. По квартире сновали в различных направлениях моя маман, тётя Вера, бабушка, батя и Женька, которого все напрягали по страшной силе и гоняли, аки духа в
Вооружённых силах. Братец, небось, в душе ругал меня распоследними словами за пошлую привычку долго дрыхнуть, благодаря чему все утренние хлопоты легли на его хрупкие плечи.
– Давай, приводи себя в порядок. А то собственную свадьбу проспишь, – приветствовал меня батя.
– Угу, – промычал я, скрываясь в недрах ванной.
Совершив утреннее омовение и побрившись, я принялся размышлять над важной проблемой. Требовалось из моего непослушного хаера соорудить какое-то подобие сносной причёски. Будущая тёща лелеяла надежду на то, что я явлюсь на церемонию бракосочетания стриженным.
Нет уж, дудки! На провокации я не поддамся! И теперь, созерцая в зеркале свой светлый лик с двумя царапинами от бритвы в обрамлении всколоченной кудрявой гривы, я прикидывал, каким образом всё это буйство можно цивилизовать. В конце концов, я помыл башку, и, не рассчёсываясь, щедро умастил её гелем для волос. Глянув на себя в зеркало, я остался доволен результатом – оттуда смотрело некое подобие крэйзанутого кутюрье западноевропейского пошиба. Не хватало только свиты из парочки кобыл-моделей сантиметрами тридцатью выше меня. А всё остальное было в наличии – страшноватая рожа, не отмеченная печатью добродетели, длинная масляная грива и отсутствие признаков согласия с внешним миром.
Выйдя из ванной, я облачился в свадебный прикид и встал пред очи родственников для оценки. Маманя с отцом, привыкшие к моим филдракам, показали большие пальцы – мол, ништяк! А бабуля с тётей
Верой были несколько смущены моим решением причёски. Но замечаний делать не стали. Тётя Вера только робко заметила, что груда
"фенечек" не совсем гармонирует с костюмом, но я равнодушно ответил ей, что всё это предрассудки и эстетику внешнего вида не следует воспринимать стереотипно. Спорить со мной никто не стал. Бросив последний холостяцкий взгляд на наше жилище, я последовал к выходу.
День обещал быть жарким. Я вышел из подъезда и в глаза мне брызгнуло наглеющее солнце. На какой-то момент я почувствовал себя
Оводом, идущим на казнь. Женатые мужчины меня поймут – как мы ни жаждем восоединиться с возлюбленной, дабы на законном основании вкушать совместно плоды любви и верности, в последние секунды возникает неизбежный страх перед началом новой, уже не холостяцкой, жизни. Эдакая моральная дефлорация.
Возле машин суетились мои свидетели – Паша с Палычем. Палыч в своём блестящем, как аллюминиевый таз, костюме был неотразим. Паша щеголял в клетчатом пиджаке, напоминая очкастого лондонского студента средней руки. Они щедро обвешивали машины разноцветной лабудой, положенной в таких случаях, стараясь им придать праздничный вид.
– Ну что, чувачки, по машинам! – скомандовал я. – Нужно успеть забрать невесту. В полдень нам нужно быть в церкви.
Вся гоп-компания расселась по машинам, водилы взвыли своими бибикалками, нажали на газ, и мы помчались за моей невестой. В окне машины проносились узенькие улочки нашего городка, по которым я столько раз шлялся пьяный, безобразничал и отрывался. Сегодня у меня будет уже другой статус.
Возле таткиного дома царила суета, сходная с той, что я наблюдал полчаса назад возле себя. Галка и Нинка, дружки невесты украшали тачку. Я выскочил из машины и молодецки им подмигнул:
– Здорово девчонки! Какие вы клёвые!
– Привет женишок! Чё это ты копытом бьёшь некстати? Тебе на барышень заглядываться не положено.
– Пока что положено! Вот пользуюсь последними минутками!
– Вали наверх! Невеста ждёт!
– Валю! – я покорно затопал по ступенькам.
Татка была ещё не готова, и нас попросили подождать. Её матушка с осуждением покосилась на мою причёску, но от комментариев воздержалась. По телеку врубили ACDC с убойным песняком "Big gun", и Палыч, позабыв о своём высоком статусе первого свидетеля, стал изображать "хэви-метал-экстаз", изгибаясь в бублик и тряся хаером.
Ни на какие увещевания он не поддался до самого выхода невесты, и первое, что увидела Татка, был зверский оскал Палыча и нимб растрёпанных волос вокруг головы. Это чудо галантно ей поклонилось и произнесло:
– А мы тут тебе женишка подогнали, – он ткнул в меня пальцем, – ничего так, справный парнишка. Берёшь?
– Беру, – улыбнулась Татка.
Через час мы были на месте. На паперти нас встретил батюшка весьма стильного вида. Он окинул весёлым взглядом всю нашу кодлу и пригласил войти в храм. Я подал невесте руку, и мы переступили порог церкви. Грянули певчие. В глаза брызгнуло золото церковной утвари. С образов на нас неодобрительно смотрели святые всевозможных мастей.
Судя по всему, для этого заведения мы являли собой непривычное зрелище.
Священник совершал привычные манипуляции, а я прислушивался к ощущениям внутри себя. Что мы имеем? Вполне понятное волнение и непонятный холодок внутри.
Свидетелям вручили венцы и сказали держать над нашими головами.
Торжественность обстановки нагнеталась с каждой секундой. Венцы торжественно водрузили нам на головы. Певчие тянули нити псалмов.
Мелькали вспышки фотоаппаратов. Палыч сзади бормотал мне на ухо:
– Брат, да это же как в "November Rain"10! Вот б… – он поперхнулся, чтоб не ругнуться, – вот гадом буду, как в "November
Rain"! – он аж приплясывал от восторга.
– Ты только по ногам мне не топчись, – попросил я его.
Батюшка пустил по рядам крест для целования. Через какое-то время его вернули со смачным следом ярко-красной губной помады на лике
Христа.
– Нинка, – с первого взгляда определила Наташа, – она брюнетка, и одна пользуется такой помадой.
Церемония подходила к концу. Я ощущал на пальце непривычную тяжесть обручального кольца. Наконец священник отпустил нас с миром.
Я вышел на церковную паперть, а рядом со мной шла моя жена перед
Богом и людьми.
Потом напряжение всех отпустило и началось повальное веселье. Во
Дворец Торжественных Событий мы прибыли в совершенно неуправляемом состоянии. Нам предстояло ещё расписаться, но после церковного пафоса это казалось семечками. Мы весело ввалились в зал, посмеиваясь и обмениваясь шуточками. Изумлённые тётки в протокольных нарядах косились на невесту в свадебном платье и круглых тёмных очках а-ля Кот Базилио. При подаче паспортов вышла заминочка – Палыч в паспорте был изображён стриженым. Фотографию приличного вьюноши в паспорте упорно не желали идентифицировать с длинноволосым распатланным существом, имеющимся в наличии.
В конце концов, все формальности были улажены, и церемония началась. Бандуристки в вышиваных сорочках падали от хохота при каждом взгляде на нашу тусню. Распорядительница отворачивалась, пряча улыбку и изо всех сил стараясь оставаться серьёзной. Главная тётка рассказала нам стандартный текст про князя и княгиню11, мы расписались там, где нужно и нам дали выпить на двоих бокал шампанского. Я приложился к ёмкости и услышал замечание Палыча:
– Эй, брат, ты чересчур присосался! Без фанатизьму!
Все вокруг рассмеялись. Церемония была закончена. Мы вышли на ступеньки, я взял Татку на руки и понёс к машине, сопровождаемый причитаниями неугомонного Палыча:
– Эй, ты куда её поволок! Потерпи до ночи! Нам ещё в кабаке кирять! Брачная ночь позже, ты уж потерпи! Ишь, набросился на девицу, аки коршун!
Нас в машине завалили цветами, и вся компания поехала веселиться.
Перед этим предстояло совершить ещё одно важное дело. Существует примета, что на счастье молодые должны проехать под семью мостами. У нас в городе нет семи мостов, но мы нашли один железнодорожный.
Местечко, конечно, было то ещё! Мусорные баки, грязные узкие тротуары. Окраина города. Мы вылезли из машины и стали ходить под мостом туда и обратно. Паша стоял рядом и считал:
– Один, два, три…
Вокруг нас суетился фотограф. Потихоньку собиралась толпа зрителей, привлечённых необычным зрелищем. То и дело слышались возгласы:
– Нашли, где фотографироваться!
Когда Паша насчитал семь раз, мы погрузились в тачку и отбыли в харчевню, где предстояло оттягиваться. На пороге нам положили тарелку, которую мы лихо растоптали вдвоём с Таткой. А дальше пошла свадьба, как свадьба. Всё было весело, приятно, как у людей. За исключением музыки. Вместо свадебных гоцанок народ отттопыривался под "Led Zeppelin", "Rolling Stones", Элвиса Пресли и тому подобное.
Бесились до потери пульса. Оттопыривались так, что персонал кабака только диву давался. Рок-н-роллы, "грязные танцы", очень впечатлившие мою бабушку, дивные тосты, веселуха. В пять утра решили разбегаться. Автобус развёз всех по домам, и в конце доставил нас к месту назначения. Держа в руках огромные охапки цветов, мы вошли в дом. В первый раз вошли мужем и женой.
В этом месте я задёргиваю занавески, потому как начинаются дела сугубо интимные и вас, уважаемые, абсолютно не касающиеся.
ГЛАВА 10
Итак, я заматерел. Стал солидным семейным человеком, на которого легла почётная обязанность заботиться о благосостоянии семьи.
Впрочем, я мало изменился – остался таким же "ковбойцем", каким был до женитьбы.
Мы с Таткой съездили в дальние веси навестить мою бабульку, заскочили на недельку на море и, вернувшись, поселились в её квартире. Я стал врастать в непривычную обстановку. Учиться говорить тестю с тёщей по утрам: "Здравствуйте". Налаживать отношения с
"чужим холодильником".
Поскольку я типус ещё тот, сосуществовать со мной новоприобретённым родственникам было, мягко говоря, сложно. Они наотрез отказывались воспринимать мой стиль поведения, мои шуточки на грани фола, моё наплевательское отношение к общественному мнению, моё игнорирование авторитета "старшего поколения". Шёл нелёгкий процесс притирки характеров, в котором Татка служила компенсатором резких движений.
После приезда я созвонился с коллегами, сообщил о своём прибытии, и мы составили график репетиций. Рабочий сезон должен был начаться первого сентября. Оставалось несколько дней на аклиматизацию в родном городе.
Начать процесс аклиматизации я решил с маленькой пирушки в компании Палыча. Сие мероприятие должно было "закрыть" холостяцкий период моей жизни и в то же время дать понять брату, что мой статус
"оттяжника" не изменился.
В назначенное время мы с ним собрались на моей квартире, дабы душевно распить энное количество спиртного и в меру оттопыриться.
Маман гостила у бабушки, квартира была забита неиспользованной на свадьбе водкой и, следовательно, являлась опасным плацдармом для тихого душевного оттяга. Этого обстоятельства я не учёл, к великому сожалению.
Мы открыли банку салата, нарезали хлебушка, колбаски, налили по полтишку, опрокинули, закусили, и процесс пошёл. Пошёл, родимый.
Сидим, беседуем о высоких материях, в головах плавает лёгкий хмель.
Обстановка самая, что ни на есть, приятная. Поднимаются вопросы глобальные, касающиеся мировой музыкальной политики. Поднимаются вопросы локальные – местные тусовочные сплетни и сенсации.
– Слыхал, "Липтон Клуб" распался? – вещает Палыч, хрустя огурчиком.
– Слышал, ещё бы! Весь город гудит!
– Чего они не поделили, как ты думаешь?
Я располагаюсь поудобнее и ныряю в пучину сложнейших аналитических умозаключений:
– Понимаешь, у них в команде – все звёзды. Куда ни плюнь – творческие индивидуальности…
– Ну! Чем это плохо?
– Каждый тянет одеяло на себя. У каждого своё собственное мнение, основанное на тараканах, которые водятся в мозгах всякого мало-мальски творческого субьекта…
– Ты хочешь сказать, что все творческие люди – долбоёбы?
– Сам ты долбоёб! – злюсь я. – Не долбоёбы, а люди со специфическим мышлением. Посмотри на Батьковича…
– А что Батькович?
– Ничего. Талантливый чувак с неординарным мышлением, а в башке – птеродактили водятся, не то, что тараканы. Издержки одарённости.
Наливай.
Палыч наливает по очередному полтиннику, и мы чокаемся:
– За рок-н-ролл!
Занюхав корочкой хлеба, Палыч погружается в раздумья. Вдруг он спохватывается:
– А я?
– Что – ты?
– А я что – не творческий чувак? У меня же нет тараканов!
Я долго хохочу, хлопая себя по коленям:
– Иди на себя в зеркало посмотри! У тебя тараканы похлеще, чем у
Батьковича. Он, по крайней мере, не опасен для окружающих!
– Ни хуя себе! – возмущается Палыч. – А я, значит, опасен?
– А скажи – нет! Кто на Настином дне рождения прохожих пугал?
На праздновании дня рождения нашей общей знакомой Палыч показал себя во всей красе. Он нацепил на себя майорскую форму, оказавшуюся у хозяйки в шкафу. В кителе с погонами и в фуражке, покрывающей пышную шевелюру до плеч, Палыч выглядел, мягко говоря, неожиданно.
Сначала он бродил по квартире, пугая гостей, не отличающихся адекватностью восприятия под влиянием наркоты и алкоголя. Потом, заскучав, он вылез через окно на тротуар, выволок вслед за собой полутрезвую барышню и под блюзаки "роллингов", шпарящие из квартиры, стал танцевать с ней посреди улицы. Через пять минут всё пространство вокруг запрудили зеваки, собравшиеся полюбоваться на майорчика с развевающимися патлами и в шлёпанцах, тискающего томную девулю. Зрелище было поучительным и познавательным.
– Да, – загрустил Палыч, – все мы малость не того.
– Ничего, это возрастное, – успокоил его я.
С увеличением объёма употреблённого спиртного нарушалась связность речи, и голову посещали самые неожиданные идеи, требовавшие немедленной реализации. Мы попели под гитару, посмеялись над фотографиями последней выпечки и открыли следующую бутылку водки. Она стала лишней. Всё вокруг путалось, языки заплетались, изображение окружающих предметов было нечётким и размытым.
Я вспомнил, что нужно покормить кота. Мать для этого оставила ключи бате, но насколько часто он сюда захаживает, я не знал. В холодильнике мы обнаружили здоровенный ком мёрзлой рыбы. По большому счёту, её следовало разморозить и отварить. Но я не стал заниматься такими пустяками. Я достал из загашника топор и принялся старательно отделять кошачью "одноразовую пайку". Во все стороны полетели осколки льда и рыбьих внутренностей. Поскольку я был более чем нетрезв, руки меня слушались плохо, топор упорно не желал попадать в одно и то же место, и нужный кус не отделялся. Мой собутыльник внимательно следил за моими действиями, подбадривая меня доброжелательными возгласами и сопровождая каждый удар ценными указаниями. За работой мы не заметили, как открылась входная дверь, и на пороге возник мой родитель. Некоторое время он созерцал нашу суету, после чего поздоровался:
– Добрый день, работнички. Бог в помощь!
"Работнички" с недоумением воззрились на вошедшего.
– Батяня! – наконец "прозрел" я.
– Батяня! – эхом повторил Палыч.
– А мы тут кота кормим.
– Я вижу, – сиронизировал отец, – давайте-ка я этим займусь.
Думаю, что у меня лучше получится.
Я с радостью передал папаше бразды управления и плюхнулся на стул. Тот положил рыбу размораживаться и окинул взглядом нашу весёлую компанию.
– Выпьешь? – радушно предложил я.
– Выпью. А тебе не влетит за такое празднование?
– Я – свободная личность! – при этих словах я гордо ударил себя кулаком в грудь, – поэтому никто не вправе запретить мне оттягиваться в меру своих возможностей.