Страница:
"творчеством" до момента обретения группой стабильного статуса на музыкальном рынке. Мы не нашли компромисса, и я был вынужден покинуть группу, поскольку не считаю возможным профанировать.
Возможно, в дальнейшем я буду более лояльно относиться к
"коммерциализации", но в данный момент я к этому не готов. Можете считать это недальновидностью или юношеским максимализмом. Я же называю это честностью.
ПЕРИОД ПОЛУРАСПАДА
This is the end
Beautiful frend,
This is the end
My only frend,
The end.1
Это конец, браток, окончательный и бесповоротный. Крах инженера
Гарина! Ты мчался, как подстреленный, ты выжимал из себя все соки, ты убил уйму времени! И каков результат? Ты лежишь на полу в своей квартире, пьяный и никому не нужный, там, в углу, склад пустых бутылок, шторы задёрнуты, и ты никого не хочешь видеть. Ты наблюдаешь за тенями от вращающегося светильника на потолке, и в девятисотый раз слушаешь, как мёртвый торчок2 Моррисон поёт тебе про
"The end". This is the end. Вот так-то.
Ты распечатал все свои надежды, ты вскрыл все конверты с сюрпризами и что ты там обнаружил? Свой пропитанный спиртным, никотином и безысходностью полутруп, к которому не решается приближаться даже жена. Она боится, что ты сделаешь с собой что-нибудь. Напрасно. Тебе страшно умирать, потому что ты знаешь, что ничего в этой жизни путного не сделал, и о тебе через полгода забудут все, кроме родственников. А ведь ты боишься быть забытым, выброшенным на помойку воспоминаний, стать никому не интересной тенью прошлого.
В тебе живёт какая-то дрянь, толкающая тебя на экстремал. Это
ОНО, а не ты, заявило о твоём уходе из группы. Это ОНО частенько принимает за тебя решения. Ты пытаешься с ним бороться, но ОНО сильнее благих намерений. Иногда вы заключаете перемирие и беседуете по душам. Вот и сейчас ОНО теребит тебя:
– Ну что, как жистянка?
– Иди к чёрту, – лениво отмахиваешься ты.
– Я поговорить. Тебе же хочется с кем-нибудь поговорить? Ты ведь устал быть один, а?
– Какое твоё дело?
– Не ерепенься. Ведь я – это ты. От меня никуда не денешься.
– Я тебя не звал, уходи.
– Давай подведём итоги, – продолжает ОНО.
– Давай, – тебе не остаётся ничего, кроме как согласиться.
– Ты хотел делать музыку…
– Хотел, – лениво соглашаешься ты.
– Собирал друзей, надеялся на что-то, пробовал, рвал жопу на клочки, чтобы что-либо вышло…
– Ну?
– А потом, когда стало тяжело, послал их к бениной маме, и угробил тобой же созданное детище.
– Не передёргивай. Меня поставили в такие условия, что я не мог оставаться. Может быть, это было сделано не специально, но это было сделано, – ты не замечаешь, как начинаешь поддерживать разговор
– Они имеют право поступать так, как считают нужным. Ты не можешь им навязывать своё видение музыки.
– Формально это так. Но практически всё обстоит иначе. Мы были больше, чем просто группа. Мы были друзьями. Из этого я исходил, когда создавал "Клан Тишины". Из этого я исходил, когда не искал готового гитариста, а учил Пашу. Из этого я исходил, когда Паша предложил учить Батьковича только потому, что он "наш человек" и у него пальцы длинные. Из этого исходили мы все, пока ждали, когда
Палыч освоит элементарные навыки игры на барабанах. Я мирился с недостатками каждого из них во имя общего дела. По этой же причине я отказался от руководства группой, требуя, чтобы все имели одинаковое право принимать решения.
– А когда ты сам запутался, и нужно было тебе самому помочь, они бросили тебя, – весело подхватывает ОНО и хохочет в полный голос.
Ты зажимаешь уши, но этот блядский хохот проникает в твой мозг через ноздри, глаза, рот… Он рвёт тебя на ошмётки, и ты никуда не можешь убежать от этого.
– Они не обязаны заниматься моими проблемами! – кричишь ты в исступлении.
– А ты? Ты обязан был заниматься ИХ проблемами? Учить Пашу первым аккордам, заставлять его, подбадривать и говорить, что всё получится. Ты обязан был принимать все проблемы Палыча как свои?
Считать его братом, и быть братом для него? Пахать почти в одиночку, отрабатывая аппарат? Вспомни, ведь практически отрабатывали только ты и Батькович!
– Я поступал так, как считал нужным, – бурчишь ты.
– То-то и оно! А они даже не посчитали нужным понять, что ты остаёшься один, тогда как они – втроём. Тебе нужно начинать с нуля, а им – всего лишь найти вокалиста. Тем более что есть Танька и есть
Владик, который спит и видит себя на твоём месте. Они не будут по тебе скучать, – злорадствует ОНО. – Они даже не посчитали нужным поинтересоваться, что ты делаешь сейчас. А ведь они – твои друзья!
Вы не играете в одной группе, но вы же не перестали быть друзьями?
При этих словах ты горько усмехаешься и ничего не отвечаешь.
– Им насрать на тебя и на вашу дружбу, – делает вывод ОНО.
– Открыл Америку…
– Так что, у тебя больше нет друзей. Твои действия?
– А бес его знает! Знаю только одно – я больше не хочу друзей. Я не буду рассчитывать ни на кого, кроме себя самого. Тогда не будет таких жестоких обломов. Я всегда буду один, и никого не подпущу к себе и на пушечный выстрел, – ты постепенно набираешь обороты и впадаешь в пафос.
– Тихо. Тихонечко, – ОНО прикладывает к губам палец. – Не кипишуй, кочумни. Я всё понял. Спасибо за интервью.
ОНО исчезает, ласково шепнув на прощание:
– И, всё-таки, это ты задушил малютку. Я имею в виду "Клан Тишины".
– Иди на хуй!!!
Некоторое время ты куришь, переваривая разговор и перемешивая мысли с хриплым речитативом Моррисона. Потом, качаясь, добредаешь до балкона, и тебя тяжко рвёт вниз, на чьи-то простыни и наволочки этажом ниже. This is the end!
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Андрей ты должен взять себя в руки милый не расклеивайся я умоляю тебя ты не должен так много пить мне страшно за тебя Господи что же это такое подонки вот кто они такие я их ненавижу милый я тебя умоляю встряхнись всё будет хорошо ты увидишь ты не можешь так просто наплевать на себя я прошу тебя умоляю не пей посмотри на себя ты уходишь и я ничего не могу сделать будь оно всё проклято!
Всё-таки, приятно вновь ощутить себя живым организмом! Шагать по мокрым тротуарам, ни о чём не думая, и вдыхать влажный воздух, впитывать его каждой клеточкой организма. Я осматривался по сторонам, и всё казалось мне новым, незнакомым, интересным.
Последнюю неделю я пил беспробудно, практически не приходя в сознание. Краткие минуты просветления я использовал для того, чтобы заправиться новой порцией спиртного и снова ухнуть в сумрачные ущелья болезненного смура. На улицу я не выходил – город с его движняком наводил на меня панический ужас. Я чувствовал себя похороненным в его узких улицах, лица прохожих вызывали отвращение.
Паника захлёстывала моё сознание тяжёлой мутной волной.
Звонок Палыча совпал с одним из немногих просветов в моём
"штопоре". Я поднял трубку, и вздрогнул от неожиданности:
– Привет, брат! Как делишки?
– Спасибо, нормалёк, – я пытался справиться с внезапно охрипшим голосом.
– А я, вот, к сессии готовлюсь. Опять хвосты, – пожаловалась трубка.
– А ты чего звонишь? – я пытался унять дрожь в руках.
– Ёксель-моксель! Что значит, зачем? Ты мне брат, или не брат? – зачастила скороговоркой трубка, – ты ж братик мой, брательничек, братишечка…
– Братишечка, – согласился я.
– Давай встретимся, посплетничаем, похихикаем, – предложила трубка, – у меня новость есть, закачаешься.
Что ж, встретимся, так встретимся. Мне паршиво, а он всё-таки мой друг…
– Когда?
– Давай завтра у Маринки дома! Чего на улице мокнуть? Подгребай часикам к шести, лады?
– О'кей, я буду.
– Вот и ладушки, – обрадовалась трубка и зависла на коротких гудках.
Я срочно стал приводить себя в порядок. Не хватало ещё показаться
Палычу и Марине в виде рыцаря печального образа с недельным перегаром и опухшей мордой. Вывести с физиономии следы "путешествий в другие отражения" так и не удалось, но я не стал особо расстраиваться. Чёрт с ними! Главное, что удалось хоть на день разжиться сносным настроением.
На следующий день в назначенное время я топтался перед маринкиной дверью. Я надавил кнопку звонка, и дверь открылась, предъявив улыбающиеся физиономии Палыча и Маринки. В первый момент в моё сознание снова рванулась паника, но сникла, убаюканная неожиданно навалившейся усталостью. Я выдавил из себя улыбку и перешагнул через порог.
– Хрювет, – мы обнялись с братом, обменялись улыбками с Мариной.
По-моему, она понимала, что творится у меня внутри, но притворялась, что ничего не замечает. Вообще, они оба пытались делать вид, что всё как в старые добрые времена. Два отпетых безобразника закатились в гости к приятельнице, и у неё только одна забота – чтоб не перепились выше крыши и не кинулись во все тяжкие.
Старая патриархальная темка! Я изо всех сил им подыгрывал. Марина сварила кофе, и мы уселись за стол.
– Что поделываешь? – завязал разговор Палыч.
Что, что? Бухаю, как подорванный! Что я ещё могу делать? Только я тебе, браток, об этом рассказывать не буду, обойдёшься. Незачем тебе знать такие интимные подробности. Считай, что всё у меня ништяк.
– Да так, всякие идейки реализую. Шуршу помаленьку.
– Батькович говорил, что ты собираешься сольник писать?
– Есть такая мысля. Батьковича я на бас подписал, он не против.
– Я знаю. А остальные?
А зачем тебе остальные? Какая тебе разница? Просто для вежливости, или из любопытства?
– Я пока что не знаю. Планирую на каждую композицию разных музыкантов подписать. Если получится.
Если получится. Хрен его знает, получится ли? Согласятся ли?
Нужно будет жопу рвать на фашистские знаки, чтоб согласились.
– Батькович говорил, что ты Апреля подписал?
– Подписал.
– И что, не выпендривался? И вообще, как ты с ним познакомился?
– Попросил Валика, он свёл. Апрель пришёл обдолбанный в дым. Но поляну сёк, послушал материал и согласился сразу. Сказал, что ему такой музон в кайф. Он, вообще-то, по блюзу отвисает, но мой материал его впёр.
Апрель был местной знаменитостью. Очень талантливый гитарист, имеющий стопроцентную "чуйку" на то, как нужно сыграть то, или иное произведение, он роскошно использовал слайдовую технику, и, вообще, был "в курсах". Тем не менее, он не задерживался подолгу ни в одной группе, так как имел один недостаток, который перечёркивал все его достоинства. Апрель "торчал". Причём, "по-чёрному". В конце концов, тем, кто с ним играл на данный период времени, надоедали его
"манцы", и Апрель вылетал из очередной группы. Мне он не требовался для постоянной работы, а для того, чтобы записать пару вещей, отстранённо-блюзовая манера Апреля подходила идеально. К моему удивлению, он не отказался работать со мной, и материал его явно заинтересовал, о чём я с удовольствием поведал Палычу.
Палыч на секунду задумался, переваривая информацию. Известие о том, что я буду работать с Апрелем, его явно заинтересовало. Немного подумав, он произнёс:
– Ну, если моя помощь понадобится, то ты обращайся. Я всегда помогу.
Спасибо, милок. Если бы ты вызвался до того, как всплыла информация об Апреле, я бы ещё подумал. А теперь – шиш. Понятно, что тебе интересно и на ёлку влезть, и жопу не ободрать – поиграть с гитаристом такого уровня хрен бы тебе выдалась возможность! Только мне такие игры не нравятся. Держись своего берега, а я уж как-нибудь сам о себе позабочусь.
– Я буду иметь в виду, – я не ничем не выдал своих мыслей на этот счёт.
– Можно вопрос? Почему ты пригласил Батьковича? – вкрадчиво поинтересовался Палыч.
Не знаю. Только с ним, почему-то, мне не внапряг общаться.
– Так получилось. Он подходит к моей задумке.
– Хватит вам о музыке, – вмешалась в разговор Марина и многозначительно посмотрела на Палыча, – нет, что ли, других тем?
– У меня язву нашли, – горестно сообщил Палыч.
Я в ответ посочувствовал. Ему теперь нельзя пить и жрать всякие вкусности. Несчастный человек. Что ещё можно сказать? Какое-то время мы болтали о всякой всячине. Подкалывали Марину, которая после долгой и безнадёжной любви к Палычу стала встречаться с Пашей.
Марина отшучивалась и краснела в ответ на наши непристойные шуточки.
Внешне всё выглядело так, как оно должно было выглядеть. Но…
Всегда это проклятое "но". В воздухе висела напряжёнка, стрём какой-то. Что-то не давало расслабиться. Марина поглядывала на
Палыча и будто старалась заставить его что-то сказать. Палыч делал вид, что не замечает её взглядов и трындел обо всём, что приходило в голову. В конце концов, я устал от этой игры в гляделки и собрался идти.
Потом мы шли к троллейбусу, не обращая внимания на мерзкий холодный дождь. Я расспрашивал его о том, чем занимаются остальные участники чудесной группы "Клан Тишины". Палыч рассказывал, что они записали несколько песен Таньке и аранжируют песни Владика.
– Знаешь, по сравнению с "Кланом Тишины" – полнейшая коммерция.
Слёзы мешают говорить. Но это даже интересно – сменить стиль.
Прикольно, брат.
Дальше Палыч плакался, как их всех достаёт непрофессионализм
Владика, чему я неподдельно удивлялся. Парень имел очень приятный тембр, неплохо с ним управлялся, и я слабо представлял, какие могут возникнуть проблемы, кроме дикции. Избавится от привычки завывать во время пения, походит к логопеду – и дело в шляпе. Но уточнять я не стал.
Палыч поведал, что они планируют попробовать сделать с Владиком программу, чему я не удивился. Король умер, да здравствует король!
– Только вот, тексты у него – полное говно, – Палыч напрягся и выстрелил, – Слушай, а может у тебя есть парочка невостребованных текстов? Для нас, а?
Вот оно что! А я гадаю – в чём причина такого желания повидаться. А вам нужны тексты! Нет, больше я дурака валять не буду!
– Прости брат, ничем не могу помочь. Сам понимаешь – себе срочно ваяю. Не обижайся, но ничего подходящего нет.
– Ну, если что-нибудь нарисуется, ты свистни. Ладно?
И тут мне стало противно. В буквальном смысле этого слова.
Тошнота подкатила к горлу и встала комом. Вот она, причина сегодняшней встречи – тексты. А я-то голову ломал! Я изо всех сил боролся с позывами рвоты, и при этом старался не подавать вида, что что-то не так. На моё счастье подошёл троллейбус, Палыч торопливо распрощался со мной и отбыл.
Я постоял, прислонившись к дереву и вдыхая густой туман. Снова накатывала липкая, как грязь, паника, страх перед городом, перед незнакомыми лицами. Я пытался с этим справиться и не мог.
Тогда я заскочил в ближайший "сквозняк", взял себе бутылку водки, и в ближайшем сквере влил её в себя в три приёма. Всё замерло, время остановилось и меня уже ничто не волновало.
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Ничего ничего не бойся всё будет хорошо я просто немного растерялся нет я не пропаду нет Татка я тебе обещаю я справлюсь с этим только подожди немного ты же знаешь стоит мне взять себя в руки и всё наладится лучше посиди со мной я что-то выбился из сил тебе страшно мне самому страшно но я тебе обещаю что я исправлюсь…
Тихо-тихо капает Тишина, стекает тоненькими струйками по лицу, забирается в волосы и ресницы. Тихо-тихо бродит Страх… Он выжидает, описывая круги вокруг тебя. Мягкое, аморфное поддатливое существо – Страх. Из него ты можешь лепить всё, что пожелаешь. Всё, на что хватит твоего воображения. Вслушайся, вслушайся в чуть слышный шелест его шагов, пусти в себя его вкрадчивые шёпоты. Тихие, тихие шёпоты… Они так многообещающи, они сулят так много интересного… Любопытное существо – Страх. Он – твоё домашнее животное. Вместо рыбок, вместо кошки. Он ластится и намекает на то, что голоден. Накорми его… Он питается твоими Фантазиями, он питается твоей Слабостью. Накорми его, и он раздвинет границы невозможного… Накорми его.
Почему бы тебе не заглянуть в зеркало? Для чего? Ну, хотя бы для того, чтобы побриться. Ты же совсем перестал следить за собой, глупенький. А недельная щетина – это даже не стильно. Ну же, не бойся, сделай два шага и загляни в зеркало. Страшно? Это, чувачок, у тебя едет чердак. Сползает эдак набекрень. Не веришь? Твоё дело.
Только нормальный человек не станет неделями лежать, отвернувшись лицом к стене и ни с кем не разговаривая. Пожалей хотя бы Татку. Она не заслуживает такого обращения, она не виновата в твоих проблемах.
Ты садишься на пол, подобрав под себя ноги. Каждое движение даётся с трудом. Ты обводишь глазами комнату и цепляешься взглядом за гитару. Сколько времени ты не брал её в руки? Месяц? Или больше?
Ты обхватываешь сухой ладонью узкий гриф и трогаешь струны. Не строит… Подкручиваешь колки и берёшь аккорд. Перебираешь струны, просто импровизируя на ходу. Давно забытые ощущения. Ты сам не замечаешь, как втягиваешься в игру, пытаешься выстроить мелодию.
Построенная гармония зыбка и трепетна. Она – словно гостья, зашедшая на минутку. Подсознательно ты прикидываешь, как можно было бы сделать канто. Нет, ничего не вырисовывается. Зато рождается сам собой текст. Отвыкшим от пения голосом ты накладываешь на паутинку гитарных звуков медленный речитатив:
Брате мій,
Хочу розповісти тобі про себе.
Уяви на мить, що ти – це я…
Я розумію, що бути мною – незручно…
Це – як дивитись в очі сліпого,
Це – як пити із дзеркала,
Це – як тікати від власної тіні.3
Тебе нужно поделиться своей Болью, своим Ужасом, своим медленным умиранием. Ты должен рассказать о том, как ты познал на вкус приторно-сладкое Безумие, о том, как ты слушаешь бормотание голодного Страха. Тебе нужно рассказать о Голосах, которые приходят к тебе, как только тебя перестаёт доставать мерзкое, надоедливое
ОНО. Нужно из всего этого смердящего клубка вычленить основное. А что основное? Голоса…
Ты меняешь характер аккомпанемента, сделав его летящим, стремительным, воздушным, и стелишь поверху протяжное канто:
Голоси,
Що кличуть тебе,
Голоси,
Що несуть тебе,
Лелеки, що знають давній обряд
Священного смутку,
І осінь, що шле тобі листя замість листів.
Не прерывайся! Волна может уйти так же неожиданно, как и пришла.
А тебе нужно это закончить обязательно. Зачем? Потом будет видно.
Но ты откладываешь гитару в сторону и подходишь к шкафу. Погремев дверцами, ты достаёшь шкатулку, открываешь её и достаёшь туго набитый "джойнт"4. Несколько секунд рассматриваешь его, а потом привычно "взрываешь". Затяжка – и вязкий дым цепкими щупальцами обхватил лёгкие. Несколько "хапок", и ты начинаешь чувствовать
"приход". Сознание становится прозрачным, словно вымытым до блеска.
В мозгу теснятся образы, распирают его, разрывают изнутри. Ты отстранённо следишь за столпотворением в собственной голове, и снова берёшь гитару. "Приход" повлиял на настроение, и ты опять меняешь тему – отрывистое, резкое стаккато:
Заповіт волхвів ти щодня читав на своїх долонях,
Слухав сміх лелек, що шукали стріл в висоті небес,
Виливав свій плач за померлими на чужих могилах
І гарячу кров ти перетворив на міцне вино.
А теперь опять на тему куплета:
Голоси,
Що читають час,
Голоси,
Що біжуть від нас,
Прокинешся мертвим і станеш прозорим, як день,
Пройдеш повз них – ніхто не побачить тебе.
Ты резко останавливаешься и прислушиваешься, тяжело дыша. По лицу катятся слёзы, и ты, задыхаясь, вытираешь их тыльной стороной ладони. Чёрт, совсем расклеился что-то. Стараешься отдышаться, изредка разрывая тишину короткими всхлипами. Ты всё правильно рассказал о себе. Но чего-то не хватает. Коды?
Пусть он плачет хотя бы в твоём воображении… Сопли, блядь, розовые сопли! Ну и пусть! Не выпендривайся хотя бы сам перед собой
– тебе же нужно, чтобы по тебе плакали.
В тебе опалені вії, і сльози на очах –
Не можна дивитись на сонце, не прикриваючись рукою.
Всё! Точка! Занавес!
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Андрей мне страшно ты не думаешь ни о себе ни обо мне ты вообще ни о чём не думаешь я знаю ты употребляешь наркотики это становится серьёзным это становится уже слишком серьёзным Андрей ты меня не слушаешь хватит рок-н-ролла нужно возвращаться к живым ты пропадаешь будь проклята эта музыка!
Телефонный звонок. Это не ко мне – некоторое время мне вообще никто не звонит. Кто-то снял трубку, потом в комнату заглядывает
Наташа:
– Андрей, это тебя. По-моему, Батькович.
Я поплёлся к телефону. Наверное звонит, чтобы узнать, как там с записью, в которой я пригласил его поучаствовать. А какая может быть запись, если я на улицу боюсь выйти? На институт совсем болт забил, скоро выгонят оттуда к бениной маме…
– Алло, я слушаю…
– Андрей?
– Нет, Андрей был сегодня убит у себя на квартире при помощи стрелы, отравленной ядом кураре. Вы разговариваете с Эркюлем Пуаро – меня вызвали из Брюсселя расследовать это убийство.
В трубке повисает гробовая тишина. Слышно только дыхание.
– Алло, Батькович!
– Да, я слушаю!
– Ну, чего звонишь? По записи ещё не всё известно, я тебе сам позвоню, когда всё буду знать точно.
– Я не по поводу записи звоню…
– ???
– Может придёшь завтра на репетицию?
Я превращаюсь в соляной столб. Может я ослышался?
– Чего, чего? На репетицию? А чего это вы, вдруг?
Батькович помолчал, и выдал:
– Ну мы же договорились, что может быть ещё соберёмся.
– Мгм! Да я не против. Когда?
– Завтра, в шесть.
– Хорошо я буду.
Трубка ещё некоторое время молчит, потом голосом Батьковича взывает:
– Андрей!
– Чего?
– Так тебя не убили? – это у него юмор такой.
– Убили, убили. Это мой фантом!
Я положил трубку и обалдело уставился на телефон. Чего это они? С какой стати?
Целый вечер я ломал голову,спрашивая себя, зачем мои бывшие коллеги решили вызвонить меня. Ничего умного в голову не приходило.
По идее, у них сейчас есть два проекта, которые нужно тянуть в полный рост. Распыляться на остальное просто нет смысла. Тогда зачем? Ничего не понимаю. Ладно, завтра всё выяснится.
На следующий день в назначенное время я бодро ковырялся ключом в знакомой наизусть замочной скважине. Дверь отворилась, и я вошёл туда, где до недавних пор я реализовывал свою "мечту всей жизни".
Н-да! Ничего не изменилось. Вот матрац на двери, вот Галкины рисунки на стенах, вот Палычевы лозунги-подъёбочки. А если заглянуть вот в этот шкафчик, то можно увидеть всё ту же "коллецию юного извращенца", состоящую из таких экспонатов, как обёртки от презервативов, использованных здесь на точке, книжки с непристойными рисунками Палычевого исполнения, бутылочка с запахами и тому подобное. А вот и "братья по оружию" ухмыляются и вовсю демонстрируют радость по поводу встречи.
– Чем обязан? – поинтересовался я после взаимных приветствий.
– Как это чем? – Паша изображает благородное негодование, – Поди, не чужие! Вот, решили, что хватит дурака валять, решили опять рыпнуть!
– Ну-ну! – я пытаюсь скрыть сарказм. – И что мы будем рыпать?
– Повторим старое, а если у тебя чего-нибудь есть – помусолим.
– У меня чего-нибудь есть, только опять скулить будете "Неформат!"
– Посмотрим, – они на удивление оптимистичны.
Начинаем рыпать. "Скляні вірші", "Це – мені", "Танці сліпого" – знакомые призраки начинают ломиться в меня. Просыпается былой кач. Я вполную выкладываюсь перед микрофоном. Конечно, недели "буха" и
"торча" дают себя знать – не всегда хватает дыхалки, не совсем уверенно держу верх. Но это мелочи. Мне в кайф, да и остальным, похоже, аналогично. Паша трясёт хаером, вылабывая соляки, Палыч чуть ли не пешком бегает по тарабанам. Батькович, как всегда, серьёзен и деловит.
Доигрываем программу и делаем перерыв. Я снимаю абсолютно мокрую майку и откидываюсь на спинку стула. Палыч заваривает чай, Паша достаёт какие-то сладкие коржики, испечённые матерью. Мы всё это поглощаем под аккомпанемент пьяной ругани, доносящейся из коридора – у студентов сессия. Я допиваю свой чай:
– Ну, что поделываете братцы-кролики?
"Братцы-кролики", не торопясь, рассказывают, что пишут Владиковы вещи и параллельно делают с ним программу. Говорят, что способный парень, но работать с ним трудно – приходится объяснять элементарные вещи. Говорят, что интересно работать с коммерческим материалом – непривычно и здорово! Говорят, что будут играть зарубежные хиты и его вещи в одной из пиццерий. Говорят, что есть планы, о которых рано говорить. Интересуются, что у меня. Я рассказываю им идею сольника. Больше мне похвалиться нечем.
– Ну что? – Паша берёт гитару, – показывай новьё.
И тут, поддавшись секундному порыву, я решаю показать то, что выплеснулось пару дней назад из моего обкуренного сознания. Ведь это предназначалось им! Пусть слушают! Может быть, тогда они поймут, в чём заковыка! И я беру первый аккорд:
Брате мій,
Хочу розповісти тобі про себе.
Возможно, в дальнейшем я буду более лояльно относиться к
"коммерциализации", но в данный момент я к этому не готов. Можете считать это недальновидностью или юношеским максимализмом. Я же называю это честностью.
ПЕРИОД ПОЛУРАСПАДА
Одиночество – изнанка свободы.
C. ЛУКЬЯНЕНКО "ЛАБИРИНТ ОТРАЖЕНИЙ"
ГЛАВА 1
This is the end
Beautiful frend,
This is the end
My only frend,
The end.1
Это конец, браток, окончательный и бесповоротный. Крах инженера
Гарина! Ты мчался, как подстреленный, ты выжимал из себя все соки, ты убил уйму времени! И каков результат? Ты лежишь на полу в своей квартире, пьяный и никому не нужный, там, в углу, склад пустых бутылок, шторы задёрнуты, и ты никого не хочешь видеть. Ты наблюдаешь за тенями от вращающегося светильника на потолке, и в девятисотый раз слушаешь, как мёртвый торчок2 Моррисон поёт тебе про
"The end". This is the end. Вот так-то.
Ты распечатал все свои надежды, ты вскрыл все конверты с сюрпризами и что ты там обнаружил? Свой пропитанный спиртным, никотином и безысходностью полутруп, к которому не решается приближаться даже жена. Она боится, что ты сделаешь с собой что-нибудь. Напрасно. Тебе страшно умирать, потому что ты знаешь, что ничего в этой жизни путного не сделал, и о тебе через полгода забудут все, кроме родственников. А ведь ты боишься быть забытым, выброшенным на помойку воспоминаний, стать никому не интересной тенью прошлого.
В тебе живёт какая-то дрянь, толкающая тебя на экстремал. Это
ОНО, а не ты, заявило о твоём уходе из группы. Это ОНО частенько принимает за тебя решения. Ты пытаешься с ним бороться, но ОНО сильнее благих намерений. Иногда вы заключаете перемирие и беседуете по душам. Вот и сейчас ОНО теребит тебя:
– Ну что, как жистянка?
– Иди к чёрту, – лениво отмахиваешься ты.
– Я поговорить. Тебе же хочется с кем-нибудь поговорить? Ты ведь устал быть один, а?
– Какое твоё дело?
– Не ерепенься. Ведь я – это ты. От меня никуда не денешься.
– Я тебя не звал, уходи.
– Давай подведём итоги, – продолжает ОНО.
– Давай, – тебе не остаётся ничего, кроме как согласиться.
– Ты хотел делать музыку…
– Хотел, – лениво соглашаешься ты.
– Собирал друзей, надеялся на что-то, пробовал, рвал жопу на клочки, чтобы что-либо вышло…
– Ну?
– А потом, когда стало тяжело, послал их к бениной маме, и угробил тобой же созданное детище.
– Не передёргивай. Меня поставили в такие условия, что я не мог оставаться. Может быть, это было сделано не специально, но это было сделано, – ты не замечаешь, как начинаешь поддерживать разговор
– Они имеют право поступать так, как считают нужным. Ты не можешь им навязывать своё видение музыки.
– Формально это так. Но практически всё обстоит иначе. Мы были больше, чем просто группа. Мы были друзьями. Из этого я исходил, когда создавал "Клан Тишины". Из этого я исходил, когда не искал готового гитариста, а учил Пашу. Из этого я исходил, когда Паша предложил учить Батьковича только потому, что он "наш человек" и у него пальцы длинные. Из этого исходили мы все, пока ждали, когда
Палыч освоит элементарные навыки игры на барабанах. Я мирился с недостатками каждого из них во имя общего дела. По этой же причине я отказался от руководства группой, требуя, чтобы все имели одинаковое право принимать решения.
– А когда ты сам запутался, и нужно было тебе самому помочь, они бросили тебя, – весело подхватывает ОНО и хохочет в полный голос.
Ты зажимаешь уши, но этот блядский хохот проникает в твой мозг через ноздри, глаза, рот… Он рвёт тебя на ошмётки, и ты никуда не можешь убежать от этого.
– Они не обязаны заниматься моими проблемами! – кричишь ты в исступлении.
– А ты? Ты обязан был заниматься ИХ проблемами? Учить Пашу первым аккордам, заставлять его, подбадривать и говорить, что всё получится. Ты обязан был принимать все проблемы Палыча как свои?
Считать его братом, и быть братом для него? Пахать почти в одиночку, отрабатывая аппарат? Вспомни, ведь практически отрабатывали только ты и Батькович!
– Я поступал так, как считал нужным, – бурчишь ты.
– То-то и оно! А они даже не посчитали нужным понять, что ты остаёшься один, тогда как они – втроём. Тебе нужно начинать с нуля, а им – всего лишь найти вокалиста. Тем более что есть Танька и есть
Владик, который спит и видит себя на твоём месте. Они не будут по тебе скучать, – злорадствует ОНО. – Они даже не посчитали нужным поинтересоваться, что ты делаешь сейчас. А ведь они – твои друзья!
Вы не играете в одной группе, но вы же не перестали быть друзьями?
При этих словах ты горько усмехаешься и ничего не отвечаешь.
– Им насрать на тебя и на вашу дружбу, – делает вывод ОНО.
– Открыл Америку…
– Так что, у тебя больше нет друзей. Твои действия?
– А бес его знает! Знаю только одно – я больше не хочу друзей. Я не буду рассчитывать ни на кого, кроме себя самого. Тогда не будет таких жестоких обломов. Я всегда буду один, и никого не подпущу к себе и на пушечный выстрел, – ты постепенно набираешь обороты и впадаешь в пафос.
– Тихо. Тихонечко, – ОНО прикладывает к губам палец. – Не кипишуй, кочумни. Я всё понял. Спасибо за интервью.
ОНО исчезает, ласково шепнув на прощание:
– И, всё-таки, это ты задушил малютку. Я имею в виду "Клан Тишины".
– Иди на хуй!!!
Некоторое время ты куришь, переваривая разговор и перемешивая мысли с хриплым речитативом Моррисона. Потом, качаясь, добредаешь до балкона, и тебя тяжко рвёт вниз, на чьи-то простыни и наволочки этажом ниже. This is the end!
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Андрей ты должен взять себя в руки милый не расклеивайся я умоляю тебя ты не должен так много пить мне страшно за тебя Господи что же это такое подонки вот кто они такие я их ненавижу милый я тебя умоляю встряхнись всё будет хорошо ты увидишь ты не можешь так просто наплевать на себя я прошу тебя умоляю не пей посмотри на себя ты уходишь и я ничего не могу сделать будь оно всё проклято!
ГЛАВА 2
Всё-таки, приятно вновь ощутить себя живым организмом! Шагать по мокрым тротуарам, ни о чём не думая, и вдыхать влажный воздух, впитывать его каждой клеточкой организма. Я осматривался по сторонам, и всё казалось мне новым, незнакомым, интересным.
Последнюю неделю я пил беспробудно, практически не приходя в сознание. Краткие минуты просветления я использовал для того, чтобы заправиться новой порцией спиртного и снова ухнуть в сумрачные ущелья болезненного смура. На улицу я не выходил – город с его движняком наводил на меня панический ужас. Я чувствовал себя похороненным в его узких улицах, лица прохожих вызывали отвращение.
Паника захлёстывала моё сознание тяжёлой мутной волной.
Звонок Палыча совпал с одним из немногих просветов в моём
"штопоре". Я поднял трубку, и вздрогнул от неожиданности:
– Привет, брат! Как делишки?
– Спасибо, нормалёк, – я пытался справиться с внезапно охрипшим голосом.
– А я, вот, к сессии готовлюсь. Опять хвосты, – пожаловалась трубка.
– А ты чего звонишь? – я пытался унять дрожь в руках.
– Ёксель-моксель! Что значит, зачем? Ты мне брат, или не брат? – зачастила скороговоркой трубка, – ты ж братик мой, брательничек, братишечка…
– Братишечка, – согласился я.
– Давай встретимся, посплетничаем, похихикаем, – предложила трубка, – у меня новость есть, закачаешься.
Что ж, встретимся, так встретимся. Мне паршиво, а он всё-таки мой друг…
– Когда?
– Давай завтра у Маринки дома! Чего на улице мокнуть? Подгребай часикам к шести, лады?
– О'кей, я буду.
– Вот и ладушки, – обрадовалась трубка и зависла на коротких гудках.
Я срочно стал приводить себя в порядок. Не хватало ещё показаться
Палычу и Марине в виде рыцаря печального образа с недельным перегаром и опухшей мордой. Вывести с физиономии следы "путешествий в другие отражения" так и не удалось, но я не стал особо расстраиваться. Чёрт с ними! Главное, что удалось хоть на день разжиться сносным настроением.
На следующий день в назначенное время я топтался перед маринкиной дверью. Я надавил кнопку звонка, и дверь открылась, предъявив улыбающиеся физиономии Палыча и Маринки. В первый момент в моё сознание снова рванулась паника, но сникла, убаюканная неожиданно навалившейся усталостью. Я выдавил из себя улыбку и перешагнул через порог.
– Хрювет, – мы обнялись с братом, обменялись улыбками с Мариной.
По-моему, она понимала, что творится у меня внутри, но притворялась, что ничего не замечает. Вообще, они оба пытались делать вид, что всё как в старые добрые времена. Два отпетых безобразника закатились в гости к приятельнице, и у неё только одна забота – чтоб не перепились выше крыши и не кинулись во все тяжкие.
Старая патриархальная темка! Я изо всех сил им подыгрывал. Марина сварила кофе, и мы уселись за стол.
– Что поделываешь? – завязал разговор Палыч.
Что, что? Бухаю, как подорванный! Что я ещё могу делать? Только я тебе, браток, об этом рассказывать не буду, обойдёшься. Незачем тебе знать такие интимные подробности. Считай, что всё у меня ништяк.
– Да так, всякие идейки реализую. Шуршу помаленьку.
– Батькович говорил, что ты собираешься сольник писать?
– Есть такая мысля. Батьковича я на бас подписал, он не против.
– Я знаю. А остальные?
А зачем тебе остальные? Какая тебе разница? Просто для вежливости, или из любопытства?
– Я пока что не знаю. Планирую на каждую композицию разных музыкантов подписать. Если получится.
Если получится. Хрен его знает, получится ли? Согласятся ли?
Нужно будет жопу рвать на фашистские знаки, чтоб согласились.
– Батькович говорил, что ты Апреля подписал?
– Подписал.
– И что, не выпендривался? И вообще, как ты с ним познакомился?
– Попросил Валика, он свёл. Апрель пришёл обдолбанный в дым. Но поляну сёк, послушал материал и согласился сразу. Сказал, что ему такой музон в кайф. Он, вообще-то, по блюзу отвисает, но мой материал его впёр.
Апрель был местной знаменитостью. Очень талантливый гитарист, имеющий стопроцентную "чуйку" на то, как нужно сыграть то, или иное произведение, он роскошно использовал слайдовую технику, и, вообще, был "в курсах". Тем не менее, он не задерживался подолгу ни в одной группе, так как имел один недостаток, который перечёркивал все его достоинства. Апрель "торчал". Причём, "по-чёрному". В конце концов, тем, кто с ним играл на данный период времени, надоедали его
"манцы", и Апрель вылетал из очередной группы. Мне он не требовался для постоянной работы, а для того, чтобы записать пару вещей, отстранённо-блюзовая манера Апреля подходила идеально. К моему удивлению, он не отказался работать со мной, и материал его явно заинтересовал, о чём я с удовольствием поведал Палычу.
Палыч на секунду задумался, переваривая информацию. Известие о том, что я буду работать с Апрелем, его явно заинтересовало. Немного подумав, он произнёс:
– Ну, если моя помощь понадобится, то ты обращайся. Я всегда помогу.
Спасибо, милок. Если бы ты вызвался до того, как всплыла информация об Апреле, я бы ещё подумал. А теперь – шиш. Понятно, что тебе интересно и на ёлку влезть, и жопу не ободрать – поиграть с гитаристом такого уровня хрен бы тебе выдалась возможность! Только мне такие игры не нравятся. Держись своего берега, а я уж как-нибудь сам о себе позабочусь.
– Я буду иметь в виду, – я не ничем не выдал своих мыслей на этот счёт.
– Можно вопрос? Почему ты пригласил Батьковича? – вкрадчиво поинтересовался Палыч.
Не знаю. Только с ним, почему-то, мне не внапряг общаться.
– Так получилось. Он подходит к моей задумке.
– Хватит вам о музыке, – вмешалась в разговор Марина и многозначительно посмотрела на Палыча, – нет, что ли, других тем?
– У меня язву нашли, – горестно сообщил Палыч.
Я в ответ посочувствовал. Ему теперь нельзя пить и жрать всякие вкусности. Несчастный человек. Что ещё можно сказать? Какое-то время мы болтали о всякой всячине. Подкалывали Марину, которая после долгой и безнадёжной любви к Палычу стала встречаться с Пашей.
Марина отшучивалась и краснела в ответ на наши непристойные шуточки.
Внешне всё выглядело так, как оно должно было выглядеть. Но…
Всегда это проклятое "но". В воздухе висела напряжёнка, стрём какой-то. Что-то не давало расслабиться. Марина поглядывала на
Палыча и будто старалась заставить его что-то сказать. Палыч делал вид, что не замечает её взглядов и трындел обо всём, что приходило в голову. В конце концов, я устал от этой игры в гляделки и собрался идти.
Потом мы шли к троллейбусу, не обращая внимания на мерзкий холодный дождь. Я расспрашивал его о том, чем занимаются остальные участники чудесной группы "Клан Тишины". Палыч рассказывал, что они записали несколько песен Таньке и аранжируют песни Владика.
– Знаешь, по сравнению с "Кланом Тишины" – полнейшая коммерция.
Слёзы мешают говорить. Но это даже интересно – сменить стиль.
Прикольно, брат.
Дальше Палыч плакался, как их всех достаёт непрофессионализм
Владика, чему я неподдельно удивлялся. Парень имел очень приятный тембр, неплохо с ним управлялся, и я слабо представлял, какие могут возникнуть проблемы, кроме дикции. Избавится от привычки завывать во время пения, походит к логопеду – и дело в шляпе. Но уточнять я не стал.
Палыч поведал, что они планируют попробовать сделать с Владиком программу, чему я не удивился. Король умер, да здравствует король!
– Только вот, тексты у него – полное говно, – Палыч напрягся и выстрелил, – Слушай, а может у тебя есть парочка невостребованных текстов? Для нас, а?
Вот оно что! А я гадаю – в чём причина такого желания повидаться. А вам нужны тексты! Нет, больше я дурака валять не буду!
– Прости брат, ничем не могу помочь. Сам понимаешь – себе срочно ваяю. Не обижайся, но ничего подходящего нет.
– Ну, если что-нибудь нарисуется, ты свистни. Ладно?
И тут мне стало противно. В буквальном смысле этого слова.
Тошнота подкатила к горлу и встала комом. Вот она, причина сегодняшней встречи – тексты. А я-то голову ломал! Я изо всех сил боролся с позывами рвоты, и при этом старался не подавать вида, что что-то не так. На моё счастье подошёл троллейбус, Палыч торопливо распрощался со мной и отбыл.
Я постоял, прислонившись к дереву и вдыхая густой туман. Снова накатывала липкая, как грязь, паника, страх перед городом, перед незнакомыми лицами. Я пытался с этим справиться и не мог.
Тогда я заскочил в ближайший "сквозняк", взял себе бутылку водки, и в ближайшем сквере влил её в себя в три приёма. Всё замерло, время остановилось и меня уже ничто не волновало.
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Ничего ничего не бойся всё будет хорошо я просто немного растерялся нет я не пропаду нет Татка я тебе обещаю я справлюсь с этим только подожди немного ты же знаешь стоит мне взять себя в руки и всё наладится лучше посиди со мной я что-то выбился из сил тебе страшно мне самому страшно но я тебе обещаю что я исправлюсь…
ГЛАВА 3
Тихо-тихо капает Тишина, стекает тоненькими струйками по лицу, забирается в волосы и ресницы. Тихо-тихо бродит Страх… Он выжидает, описывая круги вокруг тебя. Мягкое, аморфное поддатливое существо – Страх. Из него ты можешь лепить всё, что пожелаешь. Всё, на что хватит твоего воображения. Вслушайся, вслушайся в чуть слышный шелест его шагов, пусти в себя его вкрадчивые шёпоты. Тихие, тихие шёпоты… Они так многообещающи, они сулят так много интересного… Любопытное существо – Страх. Он – твоё домашнее животное. Вместо рыбок, вместо кошки. Он ластится и намекает на то, что голоден. Накорми его… Он питается твоими Фантазиями, он питается твоей Слабостью. Накорми его, и он раздвинет границы невозможного… Накорми его.
Почему бы тебе не заглянуть в зеркало? Для чего? Ну, хотя бы для того, чтобы побриться. Ты же совсем перестал следить за собой, глупенький. А недельная щетина – это даже не стильно. Ну же, не бойся, сделай два шага и загляни в зеркало. Страшно? Это, чувачок, у тебя едет чердак. Сползает эдак набекрень. Не веришь? Твоё дело.
Только нормальный человек не станет неделями лежать, отвернувшись лицом к стене и ни с кем не разговаривая. Пожалей хотя бы Татку. Она не заслуживает такого обращения, она не виновата в твоих проблемах.
Ты садишься на пол, подобрав под себя ноги. Каждое движение даётся с трудом. Ты обводишь глазами комнату и цепляешься взглядом за гитару. Сколько времени ты не брал её в руки? Месяц? Или больше?
Ты обхватываешь сухой ладонью узкий гриф и трогаешь струны. Не строит… Подкручиваешь колки и берёшь аккорд. Перебираешь струны, просто импровизируя на ходу. Давно забытые ощущения. Ты сам не замечаешь, как втягиваешься в игру, пытаешься выстроить мелодию.
Построенная гармония зыбка и трепетна. Она – словно гостья, зашедшая на минутку. Подсознательно ты прикидываешь, как можно было бы сделать канто. Нет, ничего не вырисовывается. Зато рождается сам собой текст. Отвыкшим от пения голосом ты накладываешь на паутинку гитарных звуков медленный речитатив:
Брате мій,
Хочу розповісти тобі про себе.
Уяви на мить, що ти – це я…
Я розумію, що бути мною – незручно…
Це – як дивитись в очі сліпого,
Це – як пити із дзеркала,
Це – як тікати від власної тіні.3
Тебе нужно поделиться своей Болью, своим Ужасом, своим медленным умиранием. Ты должен рассказать о том, как ты познал на вкус приторно-сладкое Безумие, о том, как ты слушаешь бормотание голодного Страха. Тебе нужно рассказать о Голосах, которые приходят к тебе, как только тебя перестаёт доставать мерзкое, надоедливое
ОНО. Нужно из всего этого смердящего клубка вычленить основное. А что основное? Голоса…
Ты меняешь характер аккомпанемента, сделав его летящим, стремительным, воздушным, и стелишь поверху протяжное канто:
Голоси,
Що кличуть тебе,
Голоси,
Що несуть тебе,
Лелеки, що знають давній обряд
Священного смутку,
І осінь, що шле тобі листя замість листів.
Не прерывайся! Волна может уйти так же неожиданно, как и пришла.
А тебе нужно это закончить обязательно. Зачем? Потом будет видно.
Но ты откладываешь гитару в сторону и подходишь к шкафу. Погремев дверцами, ты достаёшь шкатулку, открываешь её и достаёшь туго набитый "джойнт"4. Несколько секунд рассматриваешь его, а потом привычно "взрываешь". Затяжка – и вязкий дым цепкими щупальцами обхватил лёгкие. Несколько "хапок", и ты начинаешь чувствовать
"приход". Сознание становится прозрачным, словно вымытым до блеска.
В мозгу теснятся образы, распирают его, разрывают изнутри. Ты отстранённо следишь за столпотворением в собственной голове, и снова берёшь гитару. "Приход" повлиял на настроение, и ты опять меняешь тему – отрывистое, резкое стаккато:
Заповіт волхвів ти щодня читав на своїх долонях,
Слухав сміх лелек, що шукали стріл в висоті небес,
Виливав свій плач за померлими на чужих могилах
І гарячу кров ти перетворив на міцне вино.
А теперь опять на тему куплета:
Голоси,
Що читають час,
Голоси,
Що біжуть від нас,
Прокинешся мертвим і станеш прозорим, як день,
Пройдеш повз них – ніхто не побачить тебе.
Ты резко останавливаешься и прислушиваешься, тяжело дыша. По лицу катятся слёзы, и ты, задыхаясь, вытираешь их тыльной стороной ладони. Чёрт, совсем расклеился что-то. Стараешься отдышаться, изредка разрывая тишину короткими всхлипами. Ты всё правильно рассказал о себе. Но чего-то не хватает. Коды?
Пусть он плачет хотя бы в твоём воображении… Сопли, блядь, розовые сопли! Ну и пусть! Не выпендривайся хотя бы сам перед собой
– тебе же нужно, чтобы по тебе плакали.
В тебе опалені вії, і сльози на очах –
Не можна дивитись на сонце, не прикриваючись рукою.
Всё! Точка! Занавес!
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Андрей мне страшно ты не думаешь ни о себе ни обо мне ты вообще ни о чём не думаешь я знаю ты употребляешь наркотики это становится серьёзным это становится уже слишком серьёзным Андрей ты меня не слушаешь хватит рок-н-ролла нужно возвращаться к живым ты пропадаешь будь проклята эта музыка!
ГЛАВА 4
Телефонный звонок. Это не ко мне – некоторое время мне вообще никто не звонит. Кто-то снял трубку, потом в комнату заглядывает
Наташа:
– Андрей, это тебя. По-моему, Батькович.
Я поплёлся к телефону. Наверное звонит, чтобы узнать, как там с записью, в которой я пригласил его поучаствовать. А какая может быть запись, если я на улицу боюсь выйти? На институт совсем болт забил, скоро выгонят оттуда к бениной маме…
– Алло, я слушаю…
– Андрей?
– Нет, Андрей был сегодня убит у себя на квартире при помощи стрелы, отравленной ядом кураре. Вы разговариваете с Эркюлем Пуаро – меня вызвали из Брюсселя расследовать это убийство.
В трубке повисает гробовая тишина. Слышно только дыхание.
– Алло, Батькович!
– Да, я слушаю!
– Ну, чего звонишь? По записи ещё не всё известно, я тебе сам позвоню, когда всё буду знать точно.
– Я не по поводу записи звоню…
– ???
– Может придёшь завтра на репетицию?
Я превращаюсь в соляной столб. Может я ослышался?
– Чего, чего? На репетицию? А чего это вы, вдруг?
Батькович помолчал, и выдал:
– Ну мы же договорились, что может быть ещё соберёмся.
– Мгм! Да я не против. Когда?
– Завтра, в шесть.
– Хорошо я буду.
Трубка ещё некоторое время молчит, потом голосом Батьковича взывает:
– Андрей!
– Чего?
– Так тебя не убили? – это у него юмор такой.
– Убили, убили. Это мой фантом!
Я положил трубку и обалдело уставился на телефон. Чего это они? С какой стати?
Целый вечер я ломал голову,спрашивая себя, зачем мои бывшие коллеги решили вызвонить меня. Ничего умного в голову не приходило.
По идее, у них сейчас есть два проекта, которые нужно тянуть в полный рост. Распыляться на остальное просто нет смысла. Тогда зачем? Ничего не понимаю. Ладно, завтра всё выяснится.
На следующий день в назначенное время я бодро ковырялся ключом в знакомой наизусть замочной скважине. Дверь отворилась, и я вошёл туда, где до недавних пор я реализовывал свою "мечту всей жизни".
Н-да! Ничего не изменилось. Вот матрац на двери, вот Галкины рисунки на стенах, вот Палычевы лозунги-подъёбочки. А если заглянуть вот в этот шкафчик, то можно увидеть всё ту же "коллецию юного извращенца", состоящую из таких экспонатов, как обёртки от презервативов, использованных здесь на точке, книжки с непристойными рисунками Палычевого исполнения, бутылочка с запахами и тому подобное. А вот и "братья по оружию" ухмыляются и вовсю демонстрируют радость по поводу встречи.
– Чем обязан? – поинтересовался я после взаимных приветствий.
– Как это чем? – Паша изображает благородное негодование, – Поди, не чужие! Вот, решили, что хватит дурака валять, решили опять рыпнуть!
– Ну-ну! – я пытаюсь скрыть сарказм. – И что мы будем рыпать?
– Повторим старое, а если у тебя чего-нибудь есть – помусолим.
– У меня чего-нибудь есть, только опять скулить будете "Неформат!"
– Посмотрим, – они на удивление оптимистичны.
Начинаем рыпать. "Скляні вірші", "Це – мені", "Танці сліпого" – знакомые призраки начинают ломиться в меня. Просыпается былой кач. Я вполную выкладываюсь перед микрофоном. Конечно, недели "буха" и
"торча" дают себя знать – не всегда хватает дыхалки, не совсем уверенно держу верх. Но это мелочи. Мне в кайф, да и остальным, похоже, аналогично. Паша трясёт хаером, вылабывая соляки, Палыч чуть ли не пешком бегает по тарабанам. Батькович, как всегда, серьёзен и деловит.
Доигрываем программу и делаем перерыв. Я снимаю абсолютно мокрую майку и откидываюсь на спинку стула. Палыч заваривает чай, Паша достаёт какие-то сладкие коржики, испечённые матерью. Мы всё это поглощаем под аккомпанемент пьяной ругани, доносящейся из коридора – у студентов сессия. Я допиваю свой чай:
– Ну, что поделываете братцы-кролики?
"Братцы-кролики", не торопясь, рассказывают, что пишут Владиковы вещи и параллельно делают с ним программу. Говорят, что способный парень, но работать с ним трудно – приходится объяснять элементарные вещи. Говорят, что интересно работать с коммерческим материалом – непривычно и здорово! Говорят, что будут играть зарубежные хиты и его вещи в одной из пиццерий. Говорят, что есть планы, о которых рано говорить. Интересуются, что у меня. Я рассказываю им идею сольника. Больше мне похвалиться нечем.
– Ну что? – Паша берёт гитару, – показывай новьё.
И тут, поддавшись секундному порыву, я решаю показать то, что выплеснулось пару дней назад из моего обкуренного сознания. Ведь это предназначалось им! Пусть слушают! Может быть, тогда они поймут, в чём заковыка! И я беру первый аккорд:
Брате мій,
Хочу розповісти тобі про себе.