Страница:
— Ну и что вы об этом думаете? — спросил я. Руководитель экспедиции ответил не сразу — мне даже показалось, что он меня не слышал. Он стоял, привалившись к глайдеру, закрыв глаза. Потом достал из кармана фляжку, отвинтил колпачок и сделал большой глоток, после чего протянул ее нам. Я покачал головой, доктор Завадски сделал то же самое; полковник с сомнением посмотрел на фляжку, сделал еще один глоток и сказал:
— Трудно тут что-то думать. Типичная картина газовой атаки, а газа нет.
— Много анализов сделали?
— Уже 150… нет, 167 проб. В воздухе, в воде, в почве, в крови — нигде ничего.
— А если это был не газ?
— А какая разница? Если что-то вводили в кровь или растворяли в воде, следы тем более должны быть.
— А вы что скажете? — повернулся я к психотерапевту.
— Я понимаю ваш вопрос… Да, кроме отравления, это еще похоже на результат внушения. Глубокое вторжение в психику. Но это невозможно, поймите! Скольких мы подобрали — 130 человек? С остальными наверняка то же самое. Не бывает такого массового, да еще бесконтактного воздействия.
Реципиент должен видеть гипнолога, слышать его. А они выбегали из домов полуодетые, босиком и уже во власти галлюцинаций. Словно у каждого возле кровати сидел маньяк-гипнотизер и сводил его с ума еще при пробуждении.
— Возле каждого, возле каждого… — бормотал я. Какая-то мысль не давала мне покоя. Вот! Я повернулся к полковнику: — Скажите, а что докладывают с других улиц — какая там картина? Я хочу узнать, собственно, вот что: по нашей улице люди бежали прочь из города, по дороге калечились и погибали. А на других тоже так?
— Ну… — Он помедлил, припоминая недавно услышанные рапорты. — Пожалуй, то же самое. Вдоль шоссе на Бедогорск нашли сорок шесть человек, и на Старый Крым тоже… — Значит, они разбегались в разные стороны — правильно? Из центра — в разные стороны. Понимаете? — Я вновь обращался к доктору. — А что, если кто-то собрал всех жителей поселка в одном месте — скажем, на этой площади — провел здесь с ними сеанс — в общем, воздействовал определенным образом, — и отсюда, уже безумные, в состоянии глубокого делирия, они бросились спасаться — такое может быть?
— Собрать всех… потом дать команду… — бормотал он, что-то припоминая.
— Да, вот именно: Лимерик! Арчибальд Пейн — помните?
— Да, а потом где-то в Южной Америке…
— Пуэрто-Аренас — но там была другая картина, там людей строили в колонну, Карталана хотел возглавить процессию…Значит, и тут могло быть такое?
— В общем, да… Знаете, пожалуй, это может объяснить… хотя…
— Я вас очень прошу, доктор: обдумайте все «за» и «против», и вечером в штабе мы еще раз это обсудим — хорошо?
Теперь, когда картина начала проясняться, я точно знал, что мне нужно делать, и делать быстро.
— На сколько часов установили блокаду — на 12? — обратился я к полковнику.
— Нет, на 10. И то прокурор не хотел — вы же знаете, как сейчас связываться с телевизионщиками, — но ваше начальство настояло.
Я взглянул на часы. В моем распоряжении оставалось около двух часов. Как только кончится запрет, здесь будут все: ТВ простое и компьютерное, газетчики… О какой-либо работе уже не будет и речи. До вечера распрощавшись с доктором и полковником, я поспешил по знакомому адресу. Был лишь один человек, способный собрать всех жителей поселка ночью на главной площади, человек, способный воодушевить сотни людей одной идеей, пусть и безумной. Это был Максим Путинцев. Тайна всего здесь случившегося наверняка была связана с ним; ни одно объяснение ночных событий не могло обойти личность Учителя Максима.
Конечно, его могло и не быть дома (ведь не рассчитывал же я застать его спокойно работающим в своем кабинете?) — он мог быть среди погибших на площади или на одной их улиц, он мог находиться в числе тех, кто ночью вырвался их поселка, — но, может быть, будет записка? Видеозапись? Пусть хоть что-то — по крайней мере с дома следовало начать.
В этой части поселка спасатели еще не побывали, и неубранные тела по-прежнему лежали на асфальте. Наконец я увидел хорошо знакомый конек крыши, над ней флаг с изображение горы… Я так спешил, что едва не споткнулся о человека, лежавшего на тротуаре неподалеку от дома. Возле него сидела женщина. Она подняла голову, и я сразу узнал ее.
— Ах, это вы, — сказала она. — Так и думала, что вы появитесь в числе первых. Помогите мне — не хочу, чтобы он здесь лежал, а сама дотащить не могу. Берите вот так, а я возьму ноги. Да берите же, не бойтесь — он умер два часа назад.
Наверное, у меня был достаточно дикий вид и странное выражение лица. Я не сразу осознал, что же меня так поразило. Не смерть руководителя «Дома Гармонии» — к ней я был готов, не слова его жены, а… Да, вот что: Анна Путинцева говорила как совершенно нормальный человек — первый нормальный человек, встреченный мной в Новом Китеже. И скорее всего единственный.
Глава 3
Глава 4
— Трудно тут что-то думать. Типичная картина газовой атаки, а газа нет.
— Много анализов сделали?
— Уже 150… нет, 167 проб. В воздухе, в воде, в почве, в крови — нигде ничего.
— А если это был не газ?
— А какая разница? Если что-то вводили в кровь или растворяли в воде, следы тем более должны быть.
— А вы что скажете? — повернулся я к психотерапевту.
— Я понимаю ваш вопрос… Да, кроме отравления, это еще похоже на результат внушения. Глубокое вторжение в психику. Но это невозможно, поймите! Скольких мы подобрали — 130 человек? С остальными наверняка то же самое. Не бывает такого массового, да еще бесконтактного воздействия.
Реципиент должен видеть гипнолога, слышать его. А они выбегали из домов полуодетые, босиком и уже во власти галлюцинаций. Словно у каждого возле кровати сидел маньяк-гипнотизер и сводил его с ума еще при пробуждении.
— Возле каждого, возле каждого… — бормотал я. Какая-то мысль не давала мне покоя. Вот! Я повернулся к полковнику: — Скажите, а что докладывают с других улиц — какая там картина? Я хочу узнать, собственно, вот что: по нашей улице люди бежали прочь из города, по дороге калечились и погибали. А на других тоже так?
— Ну… — Он помедлил, припоминая недавно услышанные рапорты. — Пожалуй, то же самое. Вдоль шоссе на Бедогорск нашли сорок шесть человек, и на Старый Крым тоже… — Значит, они разбегались в разные стороны — правильно? Из центра — в разные стороны. Понимаете? — Я вновь обращался к доктору. — А что, если кто-то собрал всех жителей поселка в одном месте — скажем, на этой площади — провел здесь с ними сеанс — в общем, воздействовал определенным образом, — и отсюда, уже безумные, в состоянии глубокого делирия, они бросились спасаться — такое может быть?
— Собрать всех… потом дать команду… — бормотал он, что-то припоминая.
— Да, вот именно: Лимерик! Арчибальд Пейн — помните?
— Да, а потом где-то в Южной Америке…
— Пуэрто-Аренас — но там была другая картина, там людей строили в колонну, Карталана хотел возглавить процессию…Значит, и тут могло быть такое?
— В общем, да… Знаете, пожалуй, это может объяснить… хотя…
— Я вас очень прошу, доктор: обдумайте все «за» и «против», и вечером в штабе мы еще раз это обсудим — хорошо?
Теперь, когда картина начала проясняться, я точно знал, что мне нужно делать, и делать быстро.
— На сколько часов установили блокаду — на 12? — обратился я к полковнику.
— Нет, на 10. И то прокурор не хотел — вы же знаете, как сейчас связываться с телевизионщиками, — но ваше начальство настояло.
Я взглянул на часы. В моем распоряжении оставалось около двух часов. Как только кончится запрет, здесь будут все: ТВ простое и компьютерное, газетчики… О какой-либо работе уже не будет и речи. До вечера распрощавшись с доктором и полковником, я поспешил по знакомому адресу. Был лишь один человек, способный собрать всех жителей поселка ночью на главной площади, человек, способный воодушевить сотни людей одной идеей, пусть и безумной. Это был Максим Путинцев. Тайна всего здесь случившегося наверняка была связана с ним; ни одно объяснение ночных событий не могло обойти личность Учителя Максима.
Конечно, его могло и не быть дома (ведь не рассчитывал же я застать его спокойно работающим в своем кабинете?) — он мог быть среди погибших на площади или на одной их улиц, он мог находиться в числе тех, кто ночью вырвался их поселка, — но, может быть, будет записка? Видеозапись? Пусть хоть что-то — по крайней мере с дома следовало начать.
В этой части поселка спасатели еще не побывали, и неубранные тела по-прежнему лежали на асфальте. Наконец я увидел хорошо знакомый конек крыши, над ней флаг с изображение горы… Я так спешил, что едва не споткнулся о человека, лежавшего на тротуаре неподалеку от дома. Возле него сидела женщина. Она подняла голову, и я сразу узнал ее.
— Ах, это вы, — сказала она. — Так и думала, что вы появитесь в числе первых. Помогите мне — не хочу, чтобы он здесь лежал, а сама дотащить не могу. Берите вот так, а я возьму ноги. Да берите же, не бойтесь — он умер два часа назад.
Наверное, у меня был достаточно дикий вид и странное выражение лица. Я не сразу осознал, что же меня так поразило. Не смерть руководителя «Дома Гармонии» — к ней я был готов, не слова его жены, а… Да, вот что: Анна Путинцева говорила как совершенно нормальный человек — первый нормальный человек, встреченный мной в Новом Китеже. И скорее всего единственный.
Глава 3
НОЧНОЙ ГОСТЬ
— Ну вот, теперь я могу все рассказать — вы ведь хотите, чтобы я рассказала?
Мы сидели за низеньким столиком в гостиной. Неподалеку, на другом столе — большом, овальном, за которым часто собирался совет общины, — лежал ее руководитель. Я помогал Анне переодевать мужа и потому знал причину его смерти. На груди погибшего я увидел два маленьких отверстия — одно повыше, возле сердца, другое пониже — следы от пуль. Выходных отверстий не было. Я успел сбегать на улицу, на то место, где лежал Путинцев, и нашел маленькую желтоватую гильзу. В последнее время огнестрельным оружием пользовались все реже, в ходу было лучевое. Однако тот, кто стрелял в руководителя «Дома Гармонии», предпочел армейский пистолет.
— Так вы готовы? Вы меня слушаете?
Глаза Анны оставались сухими, на щеках горел румянец, но весь ее вид, лихорадочное нетерпение, не позволявшее ей ни секунды остаться без какого-то — пусть выдуманного, пустячного дела, выдавали боль.
— Да, я готов, — ответил я. — Только знаете что? Давайте сначала запрем двери — у вас есть задняя дверь? — и занавесим окна. И хорошо бы на ручку двери снаружи повесить плакатик вроде «Буду на следующей неделе». Тут скоро будет очень много людей, и вряд ли вы захотите…
Анна отправилась запирать двери, а я занялся окнами. Задергивая тяжелые шторы, я словно ощутил внезапный укол: мне почудилось, что совсем недавно, несколько часов назад, я делал нечто подобное — и тоже желая защититься, скрыться… Но у нас дома нет никаких штор. Я застыл, вспоминая — и вспомнил: та женщина! «Закройте двери, занавесьте окна, не выходите на улицу…» Я так и не узнал, что же с ней стало.
В доме стало темно. Я не видел выражения лица Анны — лишь голос, стремившийся не сорваться, лишь рассказ, старавшийся быть точным даже в безумии.
— Они пришли вчера вечером. Было уже поздно, мы собирались ложиться. Максим был у себя, я сидела здесь. Когда в дверь постучали, я крикнула как обычно: «Открыто, входите», — но они вошли еще раньше, чем я крикнула. Их было трое: двое молодых мужчин (один совсем юноша) и старик. Сразу было видно, что он среди них главный. Он был из числа тех людей, на которых невольно оборачиваются в толпе. В нем была огромная внутренняя сила — я чувствую такие вещи. Вам, конечно, нужно знать, как он выглядел. Я потом нарисую, а пока так: высокий, худой и очень старый. Но это не сразу заметно — так он держался. Когда он стал подниматься по лестнице, то попробовал идти быстро, и к середине подъема стало видно, как трудно ему это дается. Впрочем, это потом, я забежала вперед. Что еще? Волосы седые, и их мало: только на висках и сзади. И еще он был веселый, возбужденный, только эта веселость была злая. И нетерпеливый: не мог стоять на одном месте, не мог ждать, не делал пауз.
Он заявил, что ему нужно срочно увидеть Максима Путинцева. «По какому делу?» — спросила я. Этот гость (я как-то все время забываю о тех двоих) мне не понравился — думаю, понятно почему, — и я решила объяснить ему, что столь поздние визиты у нас не приняты, и спровадить.
«По весьма важному, уважаемая госпожа, — ответил он. — Важному не только для него и для меня, но и для всех, живущих здесь», — и он сделал такой вот жест. В его словах ясно звучала угроза, и я растерялась. Я не знала, что сказать, но тут на галерее появился Максим.
Я знаю Путинцева 11 лет. Ну, вы тоже немного его знаете. О нем нельзя сказать, что он владеет собой, что он сдержан. Он настолько гармонизировал свою душевную жизнь, что все отрицательные эмоции гасятся еще в глубине. Я за все время лишь три или четыре раза видела, чтобы он не вполне владел собой в горе или гневе, но для этого были слишком серьезные причины. Вот почему я сразу заметила, как изменилось его лицо, когда он увидел гостя.
«Здравствуй, Максим, — сказал незнакомец. — У нас есть серьезная тема для беседы». «Я знал, что кто-то придет, — ответил Путинцев, — но не думал, что это будешь ты». — «Вот как? Ты, стало быть, не рад меня видеть?» «Поднимайся, поговорим здесь», — не отвечая на вопрос, сказал Путинцев. Гость поднялся наверх, и они скрылись в кабинете.
Я предложила его спутникам сесть. Старший сел, а младший поблагодарил и отказался. Чем-то они были похожи на старика: манерой держаться, жестами.
Я не знала, что делать, чем заняться. Это были не те гости, которых следовало угощать чаем или развлекать беседой. Их присутствие внушало тревогу. Я прошлась по комнатам, потом взяла пачку последних своих заметок и попыталась работать, но ничего не получалось.
В это время из кабинета стали доноситься голоса. Мне не было нужды прислушиваться: они говорили все громче. «Ты, пошедший по самому легкому, самому банальному пути, берешь на себя смелость заявлять…» — высокий, какой-то мальчишеский голос незнакомца. «Напротив, я иду по пути самому трудному, неопробованному — ведь даже учитель…» — отвечает Путинцев. «Ты даже осмотр не проводишь, никого не выбираешь, берешь всех подряд!» — «Откуда ты знаешь — может, и провожу по-своему». — «Вспомни, каким ты пришел к нам, кем был. И сейчас делать заявления от нашего имени — нет, это феноменальная, просто космическая наглость!» — «Ну ты-то меньше всех имеешь право говорить от нашего имени — ты сам вычеркнул себя из списка!» «Ах вот как — „от нашего имени!“ Ты меня уже отделил!» — прокричал гость и затем добавил еще что-то, но уже тише, я не разобрала. Путинцев, в тон ему, тоже понизил голос, следующими фразами они обменивались вроде бы в спокойном тоне. Вдруг Максим опять закричал: «Ты не можешь мне запретить — ты, пигмей, возомнивший себя великаном!» «А вот посмотрим, кто из нас пигмей, а кто великан», — ответил гость.
Эти слова он произнес уже выйдя их кабинета. Он спустился вниз и направился было к двери, но внезапно остановился, словно вспомнив про меня. «Прощайте, милая госпожа, — сказал он. — К сожалению, не могу вас поблагодарить за гостеприимство, за теплый прием. В этом доме ко мне были очень неблагосклонны. Видимо, придется отплатить той же монетой. Видит Бог, я не хотел этого».
Тут его спутник — тот, что помоложе, — усмехнулся. Он стоял позади старика, и тот никак не мог этого видеть, однако он тут же обернулся, очень быстро, обменялся с юношей взглядом и тоже усмехнулся. То злое веселье, о котором я уже упоминала, теперь вовсю играло в нем, последние слова он проговорил почти смеясь:
«Мой юный друг слегка поправил меня. Что ж, соглашусь, я был не совсем точен: возможно, и хотел. Рассматривал как один из вариантов. Но, клянусь честью, были и другие. Ваш супруг сам выбрал свою судьбу — за себя, за вас и за всех остальных».
Он слегка поклонился (я машинально, еще не понимая смысла сказанного, ответила), и они все трое вышли. Я готова была облегченно вздохнуть, но, к моему удивлению, Максим тоже направился к двери. После секундного замешательства я побежала за ним.
То, что произошло вслед за этим… То, что я увидела…
Она замолчала, и я заметил, что ее пальцы уже не теребят зажатый в них платок: они судорожно, до синевы в ногтях, сжимают край стола. Я нашарил в кармане капсулу успокоительного, заставил ее проглотить. Спустя несколько минут она глубоко вздохнула и выпрямилась.
— Спасибо, мне уже лучше. Я хочу закончить. Нет, мне правда лучше. Так вот, то, что произошло вслед за этим, очень трудно описать. Я постараюсь быть точной, но вряд ли смогу передать хотя бы часть того, что пережила. Этого никто не сможет.
Улицы не было. То есть она была — были тротуары, и дома, и кусты, — но все это находилось на дне гигантского, невообразимо глубокого ущелья. Его гладкие стены уступами вздымались прямо за домами. Где-то там, высоко, где раньше было небо, клубились багровые и желтые тучи. По форме они больше всего напоминали человеческие внутренности. И они светились и двигались — это было ужасно!
Откуда-то сверху, с края ущелья, наверное, стекал ослепительно красный поток лавы. Он уже достиг последних домов поселка, и я слышала треск горящего дерева и крики людей. В домах зажигались огни, люди выбегали наружу и снова скрывались внутри — чтобы одеться, схватить детей, может быть.
«Ну, как впечатления, уважаемая госпожа? — вновь услышала я голос нашего гостя. — Я вижу, вы несколько взволнованы. К сожалению, не могу вас ничем успокоить. Необходимо довести дело до конца и доказать вашему мужу одну очевидную истину. Он считает себя продолжателем одного великого дела, а меня — неудачником, я же полагаю, что все обстоит наоборот. Он думает, что может справиться со мной, но скажу вам по секрету: он сильно заблуждается. Никто во всем мире не может остановить меня. Никто! Смотрите!»
Он взмахнул руками, и все окружающее стало ярче, как бы насытилось цветом. Какая-то тень мелькнула в воздухе, я почувствовала на себе чей-то безжалостный взгляд. В следующую секунду тварь повернула, в свете пожара я разглядела ее и содрогнулась от отвращения. Вы можете представить летящего над вами таракана — огромного, размером с флайер? И еще какие-то существа, вроде металлических муравьев, побежали по земле. То ли они, то ли эта парящая в воздухе гадина издавали отвратительный вой, и скрежет, и скрип. А самым безобразным было то, что эти звуки, вместе с криками людей и треском горящих домов, сливались в какую-то мелодию. Я даже словно бы различала доносившееся откуда-то пение — поистине адская музыка!
Я стояла, обняв Максима, буквально вцепившись в него, — возможно, я делала ему больно, не знаю. Я заметила, что эти ужасные муравьи, как и мечущиеся люди, словом, все огибают нас — и меня с Максимом, и этих троих. Вокруг нас образовалось некое мертвое пространство, и я поняла — не умом, а какой-то звериной хитростью, — что только здесь, в этом круге, можно спастись.
«Остановись! — закричал Максим, обращаясь к старику. — Умоляю тебя, останови все это!»
«Поздно, Максим, слишком поздно, — отвечал тот вроде бы даже с сожалением. — Начав операцию, я всегда довожу ее до конца. Ты, видимо, уже догадался, каким будет конец. А после этого можешь делать любые заявления, разоблачения — это будет уже не страшно: ты же понимаешь, как будут к тебе относиться ПОСЛЕ ЭТОГО, к тебе и к твоим словам. Ну и, кроме того, у меня во всем этом есть и другой интерес, может быть, даже основной. Видишь этого человека?»
Он кивнул в сторону, и я увидела Юзефа Урбановича, программиста, жившего неподалеку от нас. Он вел себя не так, как другие: никуда не бежал в ужасе, а лишь смотрел на все происходящее с недоумением.
«Прощай, Максим Путинцев! — сказал старик. — Мне надо идти. Можешь следовать за мной, можешь остаться здесь — мне безразлично. В любом случае ты не сможешь мне помешать».
«Ты ошибаешься — смогу», — ответил Максим, и вдруг я увидела в его руке… такой светлый, с большой рукояткой…
— Бластер?
— Кажется, да. Я и не знала, что у него это есть. Он направил его на старика — тот стоял в нескольких шагах — и выстрелил. Но прежде чем Максим нажал на спуск, его спутник, до этого ничем себя не проявивший, бросился вперед. Он успел: заряд попал ему в плечо, его швырнуло на старика, и оба упали. Максим, видимо, растерялся, опустил бластер, и тогда тот юноша, о котором я говорила, выстрелил в него. Он выстрелил дважды, Максим пошатнулся, я подхватила его, но не смогла удержать — он ведь такой большой! — и лишь смягчила падение.
Что было потом? Я разорвала его рубашку и нашла раны. Потом оторвала кусок от юбки и сделала тампоны. Надо было его перевязать, но у меня не хватило на это сил. Кроме того, всякое движение причиняло ему сильную боль, и когда я попыталась его перевернуть, чтобы сделать перевязку, он потерял сознание. И как только это случилось, тьма вокруг сгустилась, и эти муравьи побежали ко мне со всех сторон. Я затормошила Максима, он очнулся, и вокруг нас снова стало пусто.
Понимаете, я использовала его как защиту! Не я защитила его, как тот человек заслонил старика, — наоборот, я все время заслонялась им. Никогда себе этого не прошу!
Нет, я не видела, куда делись эти люди. Вначале делала тампоны, потом пыталась говорить с Максимом, он даже что-то отвечал… Видимо, в какой-то момент я отключилась. А когда очнулась, было уже светло. Не было ни ущелья, ни насекомых, ничто не горело, я вновь находилась на знакомой улице. И лишь люди, неподвижно лежавшие вокруг, и мертвый муж рядом со мной подтверждали, что ночной кошмар был на самом деле. Максим умер, пока я спала. Этого я тоже не могу себе простить. Может, он звал меня?
Имя? Нет, Максим не называл его по имени. Может быть, я смогу узнать этого человека, если увижу.
Мы сидели за низеньким столиком в гостиной. Неподалеку, на другом столе — большом, овальном, за которым часто собирался совет общины, — лежал ее руководитель. Я помогал Анне переодевать мужа и потому знал причину его смерти. На груди погибшего я увидел два маленьких отверстия — одно повыше, возле сердца, другое пониже — следы от пуль. Выходных отверстий не было. Я успел сбегать на улицу, на то место, где лежал Путинцев, и нашел маленькую желтоватую гильзу. В последнее время огнестрельным оружием пользовались все реже, в ходу было лучевое. Однако тот, кто стрелял в руководителя «Дома Гармонии», предпочел армейский пистолет.
— Так вы готовы? Вы меня слушаете?
Глаза Анны оставались сухими, на щеках горел румянец, но весь ее вид, лихорадочное нетерпение, не позволявшее ей ни секунды остаться без какого-то — пусть выдуманного, пустячного дела, выдавали боль.
— Да, я готов, — ответил я. — Только знаете что? Давайте сначала запрем двери — у вас есть задняя дверь? — и занавесим окна. И хорошо бы на ручку двери снаружи повесить плакатик вроде «Буду на следующей неделе». Тут скоро будет очень много людей, и вряд ли вы захотите…
Анна отправилась запирать двери, а я занялся окнами. Задергивая тяжелые шторы, я словно ощутил внезапный укол: мне почудилось, что совсем недавно, несколько часов назад, я делал нечто подобное — и тоже желая защититься, скрыться… Но у нас дома нет никаких штор. Я застыл, вспоминая — и вспомнил: та женщина! «Закройте двери, занавесьте окна, не выходите на улицу…» Я так и не узнал, что же с ней стало.
В доме стало темно. Я не видел выражения лица Анны — лишь голос, стремившийся не сорваться, лишь рассказ, старавшийся быть точным даже в безумии.
— Они пришли вчера вечером. Было уже поздно, мы собирались ложиться. Максим был у себя, я сидела здесь. Когда в дверь постучали, я крикнула как обычно: «Открыто, входите», — но они вошли еще раньше, чем я крикнула. Их было трое: двое молодых мужчин (один совсем юноша) и старик. Сразу было видно, что он среди них главный. Он был из числа тех людей, на которых невольно оборачиваются в толпе. В нем была огромная внутренняя сила — я чувствую такие вещи. Вам, конечно, нужно знать, как он выглядел. Я потом нарисую, а пока так: высокий, худой и очень старый. Но это не сразу заметно — так он держался. Когда он стал подниматься по лестнице, то попробовал идти быстро, и к середине подъема стало видно, как трудно ему это дается. Впрочем, это потом, я забежала вперед. Что еще? Волосы седые, и их мало: только на висках и сзади. И еще он был веселый, возбужденный, только эта веселость была злая. И нетерпеливый: не мог стоять на одном месте, не мог ждать, не делал пауз.
Он заявил, что ему нужно срочно увидеть Максима Путинцева. «По какому делу?» — спросила я. Этот гость (я как-то все время забываю о тех двоих) мне не понравился — думаю, понятно почему, — и я решила объяснить ему, что столь поздние визиты у нас не приняты, и спровадить.
«По весьма важному, уважаемая госпожа, — ответил он. — Важному не только для него и для меня, но и для всех, живущих здесь», — и он сделал такой вот жест. В его словах ясно звучала угроза, и я растерялась. Я не знала, что сказать, но тут на галерее появился Максим.
Я знаю Путинцева 11 лет. Ну, вы тоже немного его знаете. О нем нельзя сказать, что он владеет собой, что он сдержан. Он настолько гармонизировал свою душевную жизнь, что все отрицательные эмоции гасятся еще в глубине. Я за все время лишь три или четыре раза видела, чтобы он не вполне владел собой в горе или гневе, но для этого были слишком серьезные причины. Вот почему я сразу заметила, как изменилось его лицо, когда он увидел гостя.
«Здравствуй, Максим, — сказал незнакомец. — У нас есть серьезная тема для беседы». «Я знал, что кто-то придет, — ответил Путинцев, — но не думал, что это будешь ты». — «Вот как? Ты, стало быть, не рад меня видеть?» «Поднимайся, поговорим здесь», — не отвечая на вопрос, сказал Путинцев. Гость поднялся наверх, и они скрылись в кабинете.
Я предложила его спутникам сесть. Старший сел, а младший поблагодарил и отказался. Чем-то они были похожи на старика: манерой держаться, жестами.
Я не знала, что делать, чем заняться. Это были не те гости, которых следовало угощать чаем или развлекать беседой. Их присутствие внушало тревогу. Я прошлась по комнатам, потом взяла пачку последних своих заметок и попыталась работать, но ничего не получалось.
В это время из кабинета стали доноситься голоса. Мне не было нужды прислушиваться: они говорили все громче. «Ты, пошедший по самому легкому, самому банальному пути, берешь на себя смелость заявлять…» — высокий, какой-то мальчишеский голос незнакомца. «Напротив, я иду по пути самому трудному, неопробованному — ведь даже учитель…» — отвечает Путинцев. «Ты даже осмотр не проводишь, никого не выбираешь, берешь всех подряд!» — «Откуда ты знаешь — может, и провожу по-своему». — «Вспомни, каким ты пришел к нам, кем был. И сейчас делать заявления от нашего имени — нет, это феноменальная, просто космическая наглость!» — «Ну ты-то меньше всех имеешь право говорить от нашего имени — ты сам вычеркнул себя из списка!» «Ах вот как — „от нашего имени!“ Ты меня уже отделил!» — прокричал гость и затем добавил еще что-то, но уже тише, я не разобрала. Путинцев, в тон ему, тоже понизил голос, следующими фразами они обменивались вроде бы в спокойном тоне. Вдруг Максим опять закричал: «Ты не можешь мне запретить — ты, пигмей, возомнивший себя великаном!» «А вот посмотрим, кто из нас пигмей, а кто великан», — ответил гость.
Эти слова он произнес уже выйдя их кабинета. Он спустился вниз и направился было к двери, но внезапно остановился, словно вспомнив про меня. «Прощайте, милая госпожа, — сказал он. — К сожалению, не могу вас поблагодарить за гостеприимство, за теплый прием. В этом доме ко мне были очень неблагосклонны. Видимо, придется отплатить той же монетой. Видит Бог, я не хотел этого».
Тут его спутник — тот, что помоложе, — усмехнулся. Он стоял позади старика, и тот никак не мог этого видеть, однако он тут же обернулся, очень быстро, обменялся с юношей взглядом и тоже усмехнулся. То злое веселье, о котором я уже упоминала, теперь вовсю играло в нем, последние слова он проговорил почти смеясь:
«Мой юный друг слегка поправил меня. Что ж, соглашусь, я был не совсем точен: возможно, и хотел. Рассматривал как один из вариантов. Но, клянусь честью, были и другие. Ваш супруг сам выбрал свою судьбу — за себя, за вас и за всех остальных».
Он слегка поклонился (я машинально, еще не понимая смысла сказанного, ответила), и они все трое вышли. Я готова была облегченно вздохнуть, но, к моему удивлению, Максим тоже направился к двери. После секундного замешательства я побежала за ним.
То, что произошло вслед за этим… То, что я увидела…
Она замолчала, и я заметил, что ее пальцы уже не теребят зажатый в них платок: они судорожно, до синевы в ногтях, сжимают край стола. Я нашарил в кармане капсулу успокоительного, заставил ее проглотить. Спустя несколько минут она глубоко вздохнула и выпрямилась.
— Спасибо, мне уже лучше. Я хочу закончить. Нет, мне правда лучше. Так вот, то, что произошло вслед за этим, очень трудно описать. Я постараюсь быть точной, но вряд ли смогу передать хотя бы часть того, что пережила. Этого никто не сможет.
Улицы не было. То есть она была — были тротуары, и дома, и кусты, — но все это находилось на дне гигантского, невообразимо глубокого ущелья. Его гладкие стены уступами вздымались прямо за домами. Где-то там, высоко, где раньше было небо, клубились багровые и желтые тучи. По форме они больше всего напоминали человеческие внутренности. И они светились и двигались — это было ужасно!
Откуда-то сверху, с края ущелья, наверное, стекал ослепительно красный поток лавы. Он уже достиг последних домов поселка, и я слышала треск горящего дерева и крики людей. В домах зажигались огни, люди выбегали наружу и снова скрывались внутри — чтобы одеться, схватить детей, может быть.
«Ну, как впечатления, уважаемая госпожа? — вновь услышала я голос нашего гостя. — Я вижу, вы несколько взволнованы. К сожалению, не могу вас ничем успокоить. Необходимо довести дело до конца и доказать вашему мужу одну очевидную истину. Он считает себя продолжателем одного великого дела, а меня — неудачником, я же полагаю, что все обстоит наоборот. Он думает, что может справиться со мной, но скажу вам по секрету: он сильно заблуждается. Никто во всем мире не может остановить меня. Никто! Смотрите!»
Он взмахнул руками, и все окружающее стало ярче, как бы насытилось цветом. Какая-то тень мелькнула в воздухе, я почувствовала на себе чей-то безжалостный взгляд. В следующую секунду тварь повернула, в свете пожара я разглядела ее и содрогнулась от отвращения. Вы можете представить летящего над вами таракана — огромного, размером с флайер? И еще какие-то существа, вроде металлических муравьев, побежали по земле. То ли они, то ли эта парящая в воздухе гадина издавали отвратительный вой, и скрежет, и скрип. А самым безобразным было то, что эти звуки, вместе с криками людей и треском горящих домов, сливались в какую-то мелодию. Я даже словно бы различала доносившееся откуда-то пение — поистине адская музыка!
Я стояла, обняв Максима, буквально вцепившись в него, — возможно, я делала ему больно, не знаю. Я заметила, что эти ужасные муравьи, как и мечущиеся люди, словом, все огибают нас — и меня с Максимом, и этих троих. Вокруг нас образовалось некое мертвое пространство, и я поняла — не умом, а какой-то звериной хитростью, — что только здесь, в этом круге, можно спастись.
«Остановись! — закричал Максим, обращаясь к старику. — Умоляю тебя, останови все это!»
«Поздно, Максим, слишком поздно, — отвечал тот вроде бы даже с сожалением. — Начав операцию, я всегда довожу ее до конца. Ты, видимо, уже догадался, каким будет конец. А после этого можешь делать любые заявления, разоблачения — это будет уже не страшно: ты же понимаешь, как будут к тебе относиться ПОСЛЕ ЭТОГО, к тебе и к твоим словам. Ну и, кроме того, у меня во всем этом есть и другой интерес, может быть, даже основной. Видишь этого человека?»
Он кивнул в сторону, и я увидела Юзефа Урбановича, программиста, жившего неподалеку от нас. Он вел себя не так, как другие: никуда не бежал в ужасе, а лишь смотрел на все происходящее с недоумением.
«Прощай, Максим Путинцев! — сказал старик. — Мне надо идти. Можешь следовать за мной, можешь остаться здесь — мне безразлично. В любом случае ты не сможешь мне помешать».
«Ты ошибаешься — смогу», — ответил Максим, и вдруг я увидела в его руке… такой светлый, с большой рукояткой…
— Бластер?
— Кажется, да. Я и не знала, что у него это есть. Он направил его на старика — тот стоял в нескольких шагах — и выстрелил. Но прежде чем Максим нажал на спуск, его спутник, до этого ничем себя не проявивший, бросился вперед. Он успел: заряд попал ему в плечо, его швырнуло на старика, и оба упали. Максим, видимо, растерялся, опустил бластер, и тогда тот юноша, о котором я говорила, выстрелил в него. Он выстрелил дважды, Максим пошатнулся, я подхватила его, но не смогла удержать — он ведь такой большой! — и лишь смягчила падение.
Что было потом? Я разорвала его рубашку и нашла раны. Потом оторвала кусок от юбки и сделала тампоны. Надо было его перевязать, но у меня не хватило на это сил. Кроме того, всякое движение причиняло ему сильную боль, и когда я попыталась его перевернуть, чтобы сделать перевязку, он потерял сознание. И как только это случилось, тьма вокруг сгустилась, и эти муравьи побежали ко мне со всех сторон. Я затормошила Максима, он очнулся, и вокруг нас снова стало пусто.
Понимаете, я использовала его как защиту! Не я защитила его, как тот человек заслонил старика, — наоборот, я все время заслонялась им. Никогда себе этого не прошу!
Нет, я не видела, куда делись эти люди. Вначале делала тампоны, потом пыталась говорить с Максимом, он даже что-то отвечал… Видимо, в какой-то момент я отключилась. А когда очнулась, было уже светло. Не было ни ущелья, ни насекомых, ничто не горело, я вновь находилась на знакомой улице. И лишь люди, неподвижно лежавшие вокруг, и мертвый муж рядом со мной подтверждали, что ночной кошмар был на самом деле. Максим умер, пока я спала. Этого я тоже не могу себе простить. Может, он звал меня?
Имя? Нет, Максим не называл его по имени. Может быть, я смогу узнать этого человека, если увижу.
Глава 4
РАЗБИТЬСЯ И ИСЧЕЗНУТЬ
В ночь со среды на четверг в поселке Новый Китеж произошла катастрофа, жертвами которой стали все его жители. Окончательные данные таковы: 367 погибших, из 126 оставшихся в живых 47 получили тяжелые увечья, остальные — ранения разной степени тяжести. Психика у всех выживших существенно деформирована, и врачи затрудняются сказать, смогут ли они вернуться к нормальной жизни. Исключение составляет лишь Анна Путинцева.
Мы имеем несколько источников информации о случившемся. Это свидетельства полицейских, пленка с записью рассказа той женщины (ее звали Лариса Бреннер, ее имя значится в списке погибших), мои собственные впечатления, а также информация, полученная от других участников экспедиции. Наконец, у нас есть рассказ Анны Путинцевой. Информация, содержащаяся в этих источниках, совпадает на 89 — 92 процента — хороший показатель, дающий обычно ясную картину происшедшего. Однако в нашем случае оставшиеся 8 процентов несовпадений весьма сильно противоречат друг другу, не позволяя построить достаточно убедительную гипотезу.
Начнем с совпадений. Все источники дружно указывают на одну причину, заставившую обитателей Китежа среди ночи покинуть свои дома и совершать разного рода действия, повлекшие их смерть и увечья: это ужасающие галлюцинации, как визуальные, так и слуховые. 60 процентов погибших скончались от потери крови; причиной кровотечения стали многочисленные переломы, полученные при падении с крыш либо верхних этажей, либо колото-резаные раны, большей частью на левой стороне груди и на бедрах. Такие раны может нанести сам себе человек, привыкший действовать правой рукой, — и в тех случаях, когда ранения располагались справа, было установлено, что пострадавшие были левшами. Так вот, это согласуется с кадром из той записи, что мы получили, — помните, с человеком на полу? Это был Карл Бреннер, муж Ларисы. И о том же говорила Анна — о чудовищных муравьях, как она их боялась. Она же говорила о лаве, двигавшейся по улице, о желании забраться повыше, чтобы спастись от нее. Можно вспомнить также свидетельства полицейских, видевших зарево и чудовищ, — они тоже попали во власть галлюцинаций, но в более слабой степени.
О противоречиях я, с вашего позволения, скажу позже, а пока перейдем к возможным объяснениям. Версию об использовании газов либо иных химических веществ приходится отвергнуть полностью. Ни в одной из многочисленных проб не обнаружено следов каких-либо веществ, способных вызвать подобные расстройства. Кроме того, как дружно утверждают специалисты, даже у двоих людей, подтвергшихся воздействию одного и того же галлюциногена, не бывает одинаковых видений — здесь же, насколько можно судить, они были одинаковыми у всех. Кроме того, зарево видели полицейские довольно далеко за пределами поселка. Однако быстрораспадающихся галлюциногенов (если предположить, что мы не можем их обнаружить по причине распада на безобидные составляющие), разносимых из одной точки так далеко, не существует.
Я взглянул на своего слушателя, желая узнать, не будет ли вопросов или комментариев к изложенному. Однако комментариев не было, и я продолжал:
— Доктором Завадски предложена иная версия случившегося. Согласно ей, виновником трагедии стал гипнолог, обладающий огромной силой внушения. Очевидно, хорошо зная Путинцева и желая ему за что-то отомстить, он каким-то образом смог собрать всех жителей поселка на центральной площади, где вызвал у них сильнейшее расстройство психики.
Однако эта гипотеза, в чем-то совпадая с рассказом госпожи Путинцевой, противоречит ему в своей основной части. Ведь если верить рассказу Анны, людей никто не собирал, они сошли с ума у себя дома, они выбегали на улицу, уже полностью находясь во власти видений. Между тем у нас есть серьезные основания доверять рассказу Анны. Во-первых, в Путинцева действительно стреляли: врачи, вопреки ее протестам, все же произвели вскрытие и обнаружили две пули от пистолета «магнум». Кроме того, ее рассказ практически во всех деталях совпадает с сообщением Ларисы Бреннер и с тем, что говорили полицейские. Ну и, наконец, главный довод в ее пользу — это исчезновение Урбановича.
Помните, она упоминала о человеке, который вел себя иначе, чем другие? Так вот, его не могут найти. Исчез и его флайер. Впрочем, флайер нашелся, и с ним произошла достаточно странная история…
— Простите, Александр, что прерываю вас, — произнес Риман, — но давайте пока отложим историю с флайером. Мне хотелось бы знать, что думает о рассказе госпожи Путинцевой доктор Завадски.
— Вначале он принял его в штыки и объявил продуктом бреда с самого начала. Он был очень возмущен, когда я начал убеждать его отнестись к нему хотя бы как к рабочей гипотезе. Он заявил, что я насмотрелся фантастических боевиков, что я нахожусь во власти мифа. «Внушения такой силы в таких условиях быть не может!» — вот его заключение. Один человек не может столь интенсивно воздействовать на множество людей, не находящихся с ним в контакте. Ночной гость Путинцевых — если он вообще существовал — мог свести с ума Анну, Максима, но уже с соседом за стеной он ничего сделать не мог.
Однако потом, когда я изложил доктору вышеуказанные свидетельства, подтверждающие рассказ Анны, он задумался, и в итоге у нас родилась новая гипотеза, объединившая его объяснение с этим рассказом.
Согласно ей, в поселок прибыл не один маньяк-парапсихолог, и даже не трое, а гораздо больше. Все они обладали значительной силой внушения. Заранее окружив поселок, они в установленное время — в ту минуту, когда их предводитель закончил свое объяснение с Путинцевым, — начали будить жителей Китежа, одновременно деформируя их психику. Происходила своего рода облава, понимаете? И площадь была не отправной точкой безумия, а, наоборот, чем-то вроде загона, ловушкой, в которую направляли обезумевших людей. И лишь малочисленность нападавших не позволила им выполнить свой замысел до конца: часть людей, пусть запуганных, находившихся в истерике, все же вырвалась и направилась прочь из поселка; им удалось спастись. Спаслись и те, кто по каким-то причинам остался в домах.
Эта новая версия случившегося имеет свои уязвимые стороны. Мы вместе с доктором прикинули, каким должно быть в таком случае число нападавших. По расчетам выходит, что требовалось не менее 40 человек — и каждый должен быть гипнологом высшей пробы! Откуда взять столько? А еще нужно было собрать их в одном месте, подчинить одной цели… В общем, все это весьма маловероятно — как и версия об одном-единственном сверхмедиуме. Кроме того, такое множество людей не могло ни прибыть в поселок, ни покинуть его незамеченными. Между тем — никаких следов. Я знакомился с данными Службы воздушного контроля, беседовал с полицейскими — все говорят о том, что в течение дня в Китеж следовали лишь аппараты, принадлежащие его жителям. С теми, кто следовал из поселка, еще легче: начиная с 12.30 за воздушным пространством вокруг Китежа был установлен особый котнроль. Начиная с этого времени и до начала спасработ поселок покинул лишь один борт — тот самый флайер с бортовым номером РК1477, принадлежавший жителю Китежа Юзефу Урбановичу. Сейчас я, с вашего разрешения, изложу его историю — она довольно необычна.
Риман кивнул, давая понять, что он меня внимательно слушает, а сам между тем начал что-то набирать на своем вычислителе.
— Флайер вылетел из Китежа в 2.57 — то есть в тот момент, когда уже была поднята тревога. Он шел на юг, в сторону Турции — без оповещения, поперек всех воздушных коридоров, очевидно, на ручном управлении, — бортовой вычислитель просто не способен так нарушать порядок. Поэтому руководство СВК решило послать перехватчик — просто чтобы сопровождать флайер до посадки и по возможности предотвратить его столкновение с другими судами.
Мы имеем несколько источников информации о случившемся. Это свидетельства полицейских, пленка с записью рассказа той женщины (ее звали Лариса Бреннер, ее имя значится в списке погибших), мои собственные впечатления, а также информация, полученная от других участников экспедиции. Наконец, у нас есть рассказ Анны Путинцевой. Информация, содержащаяся в этих источниках, совпадает на 89 — 92 процента — хороший показатель, дающий обычно ясную картину происшедшего. Однако в нашем случае оставшиеся 8 процентов несовпадений весьма сильно противоречат друг другу, не позволяя построить достаточно убедительную гипотезу.
Начнем с совпадений. Все источники дружно указывают на одну причину, заставившую обитателей Китежа среди ночи покинуть свои дома и совершать разного рода действия, повлекшие их смерть и увечья: это ужасающие галлюцинации, как визуальные, так и слуховые. 60 процентов погибших скончались от потери крови; причиной кровотечения стали многочисленные переломы, полученные при падении с крыш либо верхних этажей, либо колото-резаные раны, большей частью на левой стороне груди и на бедрах. Такие раны может нанести сам себе человек, привыкший действовать правой рукой, — и в тех случаях, когда ранения располагались справа, было установлено, что пострадавшие были левшами. Так вот, это согласуется с кадром из той записи, что мы получили, — помните, с человеком на полу? Это был Карл Бреннер, муж Ларисы. И о том же говорила Анна — о чудовищных муравьях, как она их боялась. Она же говорила о лаве, двигавшейся по улице, о желании забраться повыше, чтобы спастись от нее. Можно вспомнить также свидетельства полицейских, видевших зарево и чудовищ, — они тоже попали во власть галлюцинаций, но в более слабой степени.
О противоречиях я, с вашего позволения, скажу позже, а пока перейдем к возможным объяснениям. Версию об использовании газов либо иных химических веществ приходится отвергнуть полностью. Ни в одной из многочисленных проб не обнаружено следов каких-либо веществ, способных вызвать подобные расстройства. Кроме того, как дружно утверждают специалисты, даже у двоих людей, подтвергшихся воздействию одного и того же галлюциногена, не бывает одинаковых видений — здесь же, насколько можно судить, они были одинаковыми у всех. Кроме того, зарево видели полицейские довольно далеко за пределами поселка. Однако быстрораспадающихся галлюциногенов (если предположить, что мы не можем их обнаружить по причине распада на безобидные составляющие), разносимых из одной точки так далеко, не существует.
Я взглянул на своего слушателя, желая узнать, не будет ли вопросов или комментариев к изложенному. Однако комментариев не было, и я продолжал:
— Доктором Завадски предложена иная версия случившегося. Согласно ей, виновником трагедии стал гипнолог, обладающий огромной силой внушения. Очевидно, хорошо зная Путинцева и желая ему за что-то отомстить, он каким-то образом смог собрать всех жителей поселка на центральной площади, где вызвал у них сильнейшее расстройство психики.
Однако эта гипотеза, в чем-то совпадая с рассказом госпожи Путинцевой, противоречит ему в своей основной части. Ведь если верить рассказу Анны, людей никто не собирал, они сошли с ума у себя дома, они выбегали на улицу, уже полностью находясь во власти видений. Между тем у нас есть серьезные основания доверять рассказу Анны. Во-первых, в Путинцева действительно стреляли: врачи, вопреки ее протестам, все же произвели вскрытие и обнаружили две пули от пистолета «магнум». Кроме того, ее рассказ практически во всех деталях совпадает с сообщением Ларисы Бреннер и с тем, что говорили полицейские. Ну и, наконец, главный довод в ее пользу — это исчезновение Урбановича.
Помните, она упоминала о человеке, который вел себя иначе, чем другие? Так вот, его не могут найти. Исчез и его флайер. Впрочем, флайер нашелся, и с ним произошла достаточно странная история…
— Простите, Александр, что прерываю вас, — произнес Риман, — но давайте пока отложим историю с флайером. Мне хотелось бы знать, что думает о рассказе госпожи Путинцевой доктор Завадски.
— Вначале он принял его в штыки и объявил продуктом бреда с самого начала. Он был очень возмущен, когда я начал убеждать его отнестись к нему хотя бы как к рабочей гипотезе. Он заявил, что я насмотрелся фантастических боевиков, что я нахожусь во власти мифа. «Внушения такой силы в таких условиях быть не может!» — вот его заключение. Один человек не может столь интенсивно воздействовать на множество людей, не находящихся с ним в контакте. Ночной гость Путинцевых — если он вообще существовал — мог свести с ума Анну, Максима, но уже с соседом за стеной он ничего сделать не мог.
Однако потом, когда я изложил доктору вышеуказанные свидетельства, подтверждающие рассказ Анны, он задумался, и в итоге у нас родилась новая гипотеза, объединившая его объяснение с этим рассказом.
Согласно ей, в поселок прибыл не один маньяк-парапсихолог, и даже не трое, а гораздо больше. Все они обладали значительной силой внушения. Заранее окружив поселок, они в установленное время — в ту минуту, когда их предводитель закончил свое объяснение с Путинцевым, — начали будить жителей Китежа, одновременно деформируя их психику. Происходила своего рода облава, понимаете? И площадь была не отправной точкой безумия, а, наоборот, чем-то вроде загона, ловушкой, в которую направляли обезумевших людей. И лишь малочисленность нападавших не позволила им выполнить свой замысел до конца: часть людей, пусть запуганных, находившихся в истерике, все же вырвалась и направилась прочь из поселка; им удалось спастись. Спаслись и те, кто по каким-то причинам остался в домах.
Эта новая версия случившегося имеет свои уязвимые стороны. Мы вместе с доктором прикинули, каким должно быть в таком случае число нападавших. По расчетам выходит, что требовалось не менее 40 человек — и каждый должен быть гипнологом высшей пробы! Откуда взять столько? А еще нужно было собрать их в одном месте, подчинить одной цели… В общем, все это весьма маловероятно — как и версия об одном-единственном сверхмедиуме. Кроме того, такое множество людей не могло ни прибыть в поселок, ни покинуть его незамеченными. Между тем — никаких следов. Я знакомился с данными Службы воздушного контроля, беседовал с полицейскими — все говорят о том, что в течение дня в Китеж следовали лишь аппараты, принадлежащие его жителям. С теми, кто следовал из поселка, еще легче: начиная с 12.30 за воздушным пространством вокруг Китежа был установлен особый котнроль. Начиная с этого времени и до начала спасработ поселок покинул лишь один борт — тот самый флайер с бортовым номером РК1477, принадлежавший жителю Китежа Юзефу Урбановичу. Сейчас я, с вашего разрешения, изложу его историю — она довольно необычна.
Риман кивнул, давая понять, что он меня внимательно слушает, а сам между тем начал что-то набирать на своем вычислителе.
— Флайер вылетел из Китежа в 2.57 — то есть в тот момент, когда уже была поднята тревога. Он шел на юг, в сторону Турции — без оповещения, поперек всех воздушных коридоров, очевидно, на ручном управлении, — бортовой вычислитель просто не способен так нарушать порядок. Поэтому руководство СВК решило послать перехватчик — просто чтобы сопровождать флайер до посадки и по возможности предотвратить его столкновение с другими судами.