Страница:
Хозяева на юрьев день ходили на поле поваляться, чтобы пшеница хорошо родила. Набрали водки, сала, сидят посреди ноля, поют, пьют, любуются хлебами. У Калитки рожь как икра: прислуживается к Харитоненке - выменял сортового петкутского зерна в экономии. А кто даст Захару? Со снопа помещику невыгодно сортовым платить - рожь дорогая. Завелись жнейки, косилки, скоро не нужны будут косари, вязальщицы.
Мамай и Мороз тоже засеяли свои поля урожайным сортовым и теперь роскошествуют, пьют, гуляют. Один был путный клинок у Захара около Косых Ярков, и тот Калитка вытянул, выманил, недоимка скрутила шею...
А тут еще картофель совсем сварился в земле, огурцы прогоркли, как полынь. Пусть у Захара мяса не будет, с огурцом, картофелем он бы перезимовал. Но картофель запекся, клубни позасыхали, после дождя картофель ожил, пошел расти в ботву, а картофелины - как горошек. На песках картофель посох, а у богатых огороды по низам. Мокрая весна Мамай, Калитка сажают картофель в поле, сухое лето - по низинам. Смотрят: огороды засыхают - давай пахать луга, делать грядки, сажать овощи. А как быть Захару, где взять ему земли? Картофель отцвел, пошли дожди, ботва ожила, пускает побег, вытягивает силу из картофеля. Кукуруза повесила уши, засыхает на цвету, не дала завязи. "Будем спасаться гречихой", понадеялся Захар. Но солнце жжет, ветер дует, палит гречиху - увяла ранняя греча.
Зори сухие, луна предвещает сушь - белая луна. Калитка, Мамай, Чумак трижды сеяли гречиху: подгорит ранняя - выскочит средняя или поздняя. А тут приходится угадывать за единый сев. Захару негде трижды сеять гречиху. Хозяйская греча белеет, как снег, цвет ее набирается соков, пчелы гудят, пасутся, ветер напоен солнечным звоном. У Захара завяла, запеклась ранняя гречиха, долго дождя не было. Земля помещичья, арендованная, Захару достался засоренный клинок, необработанный. Ну, а к чему Захару возделывать, удобрять панскую землю? Надолго ли останется за ним этот клочок? Через год-другой не сойдутся с паном - другим достанется. Чем и как отрабатывать аренду? Со своей землей Захар не может как следует управиться. На своей земле есть хоть плохонькая рожь, на арендованной одна метелка. Так же с яровым. Крепким хозяевам досталась отлогая земля, перегул, по которому ходил скот, - они нажнут больше. Где коза рогом, там жито стогом.
Соберешь хлеб, продашь, и все равно нечем будет подать заплатить. Засеять, прохарчиться и не думай. Хоть бросай землю, сдавай обществу, как сделали некоторые, а сам иди к Харитоненке на заработки, в вечный наем. Богатые хозяева прибрали к рукам немало безлошадных дворов в Буймире. Нет тебе удачи на своем хозяйстве. Как быть? Отказаться, что ли, Захару от своего надела? Несчастная нивка... Мучительное хозяйствование... Никогда не оправдаешь своего труда, концы с концами не сведешь. Подать, выкупные давят людей. Немало неудачников лишилось земли, побросали наделы, вернули аренду, пошли работать по гудку, за наличную копейку. Сколько лет Захар сеял хлеб, обрабатывал поле, недоедал, недосыпал, сколько казне уплатил, теперь сдай даром землю, потом политую... Надельную землю не имеешь права продать. Харитоненко хоть завтра может все имение спустить - собственная земля как золото... А ты последний клочок отдай даром, да еще с приплатой - за то, что у тебя его возьмут, за то, что тебе невыгодно и непосильно работать на земле, хоть бы и рад был разорваться между собственным полем и экономией, отработками Калитке, Харитоненке... Законы! Правду говорит мастер Нарожный, теперь уже ясно Захару, на чьей стороне законы.
Издавна жила надежда в груди: может, бог даст, когда-нибудь уродит, щедро одарит земля хлебороба обильным зерном и выбьется Захар из нужды. Да уж теперь и на бога нет надежды, и обманывать себя Захар не станет. Лета уж не те, чтобы идти на заработки. Кабы землю продать, освободиться от податей, прирабатывать, можно было бы перебиваться, пока дети в доме. К тому же ходит везде молва, люди по селам ведут разговоры, наслушался Захар в экономии, да и недавно в лесу - отберут люди землю у панов, потому что как же дальше жить?.. Не хватает духа лишиться земли. Закружилась голова, не знает человек, что дальше делать...
Ветер дует на реденькие полоски, колышет чахлые стебельки, нагоняет тоску. Захар идет по забурьяненной нивке, и только кузнечики стрекочут, стрекочут...
21
Не может Орина покориться, привыкнуть к дому Калиток, угождать свекрови; спокойно не поест, не поспит, целую ночь вертится, обороняется от Якова, мучится сердцем. Ночью встает, вскапывает огород. Всю весну копала по ночам грядку: если на "теплого Алексея" до восхода солнца посадить рассаду, не поест ни капустница, ни мушка...
Женщины сидели в тени под копной, была обеденная передышка. Маланка задумчиво посматривала на загорелое лицо подруги: подурнела, похудела Орина, запали глаза. Когда-то округлая, румяная, как яблочко, она теперь даже почернела. Горе иссушило женщину. Душный день выдался, солнце раскалило землю, запах пшеничной соломы, полевой зной клонили ко сну. Разомлевшая свекровь спала в сторонке, под возом, Яков погнал коней купать, Ульяна с Мамаевой Наталкой плескались в Псле. Подруги тихонько разговаривали под копной. Орина жаловалась Маланке, поверяла свои мысли, тревоги. Скотина, огород - все на ней. Вози навоз, чисти хлев, езди в лес по дрова с мужем (при этом слове она содрогнулась), а там нужно прополоть и полить огород... "В достатке живешь, должна отрабатывать. Зачем мы тебя брали? Или тебе больше нравится в экономии работать, валяться по хлевам?" - попрекала свекровь невестку.
Свекор идет из волостного правления - все дрожит в Орине: скорей прибирай, давай дорогу, потому что как заорет - волосы на голове становятся дыбом. Что стоит на дороге - швырнет, опрокинет. Обедают в сенях: в хате душно, на дворе жара, а в сенях рассядутся на полу - пол холодный. Придет свекор - прямо через обед, через миски борща перешагивает запыленными сапогами. Старшина, ему же нельзя нагибаться, обходить! И жена не сядет с ним рядом, он в светлице чавкает один. И жену уже не стал признавать, уже неподходящая ему жена. Маланка диву дается: ячменного хлеба напекли Калитки для полевых рабочих. "Житный хлеб с водой скользкий", - рассуждает Ганна.
Горсть соли развели в воде, едят с хлебом... Сытому, может быть, ничего, а Маланка напилась воды, так вода даже бурлит в животе.
- Те люди, которые богаты, паляниц для поля не пекут, - задумчиво говорит Орина.
Яков однажды отрезал кусок сала, на огороде украдкой сели перекусить, вдруг налетел свекор, напал на сына, начал ругать:
- Будет из тебя хозяин, если станешь кормить жену салом!
Одна кадка с салом стоит - нельзя трогать, слишком молодое, а то сало, что на чердаке на перекладине висит, слишком старое... Неделю возил Калитка в Лебедин пшеницу, накупил обновок дочке, жене, а сноха пусть свое донашивает.
Люди смотрят, завидуют - крепкую, мол, сноху взял. Кабы кто знал - не такая уж крепкая, а великий страх перед свекром, отцом принуждает Орину покоряться, работать, не выпрягаясь, недосыпать, недоедать! Отец прогнал со двора - куда денешься? И как может она отцу, матери не покориться? Подневольный человек... Наложила бы на себя руки... Тяжкий грех. Да я надеешься на лучшее. Может, прояснится. Но когда же люди столкуются, когда сгинут старые порядки? Может, сжалится судьба? Не станет Орина греха таить - сердце тужит по Павлу, не может она его забыть, отвыкнуть. Не виделись они давно. Иногда прибежит Марийка, принесет весточку. Слышала, что он водится с Одаркой...
Она пытливыми глазами смотрит на подругу, - может, Маланка что-нибудь знает, сестра ведь ему? Пусть утешит или уж прямо скажет всю правду, чтобы Орина не думала о нем больше, не ожидала... И в то же время она глазами словно просила, умоляла подругу, чтобы та не резала сердце горькой вестью... Подурнела Орина, разве посмотрит на нее кто-нибудь теперь?.. И еще пусть подруга передаст Павлу, чтобы остерегался, потому что хозяева собираются проучить его. Ждут только случая. Слышала Орина разговор - до старшины дошел слух, что Павло бунтует людей. Очень забеспокоился свекор: до земского пойдет, старшине тогда несдобровать... Или до станового, урядника. За спиной Калитки творится лихое... Озлился Калитка на Павла еще с зимы, когда тот на сходе поднял голос против богатых хозяев. Осрамил на выборах старшину, и он этого не может забыть Павлу.
Горько Орине пришлось тогда. Натерпелась. Старшина лютовал, бесился, свекровь грызла. Орина в душе гордилась смелым парнем, но не посмела слова сказать.
Пусть Павло остерегается, пусть по ночам, когда приходит из экономии, не ночует в хате, спит на соломе или где-нибудь еще...
Маланка передаст Павлу все, Орина может не беспокоиться. Павло знает, что хозяева недолюбливают его, что-то замышляют, да он не дастся им в руки... Что сказать подруге, чем ей помочь? Павло не рассказывает о себе, таится от домашних, не выведаешь у него ничего, не дознаешься. А что с Одаркой он водится - в экономии с кем не встретишься? Одарка, правда, привязалась к Павлу, по только Маланка заметила - у него из мыслей не выходит Орина... И еще скажет она подруге, чтобы не унывала, надеялась... Маланка выглянула из-за копны. Ничего не заметив поблизости, она потихоньку заговорила о том, что уже искра против панов тлеет везде, о воле слухи ходят, рабочие, что на заводах, раскрывают людям глаза, призывают проснуться, отобрать землю у помещиков, расправиться с панами. Об этом сказано в тайной книге и в газете пишут... Маланка говорила с таким пылом, что Орина удивленно смотрела на подругу: иной дивчина стала, какая-то удивительная, видно, кое-что знает, а недоговаривает, таит про себя, что ли? Орина уже перестала надеяться на эту волю, уж ей не ожить, не цвести. Она печально повесила голову.
Маланку жалость берет - высоким забором отгорожена Орина от людей, ничего-то она не знает. Маланка хотела рассказать ей про удивительную книгу, которую читал в лесу мастер Нарожный, да подошла Ульяна...
Женщины спохватились, стали дожинать пшеницу, которая в эту жару уже перестояла, ее нельзя было косить, осыпалась.
Тем временем с соседней нивы пришла Мамаева Секлетея проведать Ганну Калитку, которая только что проснулась. Хозяйки гладкие, сытые, однако в работе довольно проворны - даже земля под ногами выгибается, как примутся за ниву. Жнут прилежно, вяжут, обливаются потом и за людьми наблюдают, за порядком, чтобы не отставали. Умеют и поработать и погулять - примерные на все село хозяйки. Распаренные, красные, они уселись теперь под возом, устроили себе передышку, судачат. Секлетея пожаловалась на своего батрака Тимофея Заброду: такой ледащий! Хлеб уродился буйный, просто душа радуется, а он выйдет в поле, работает словно во сне, коса из рук валится. Косит спустя рукава, едва косой водит...
Не нужно Ганне и говорить - целиком сочувствует она куме. Разве она не знает, у нее невестка такая же. Полезет сажу трусить и заснет в печи. А уж ест! А жнет, вяжет!.. Немало забот выпало на долю хозяек - летний день, хлопотливая пора, пшеница как золото... Поднялись, расправили широкие поясницы, взялись за серпы.
Неутомимо, плавно ходит коса, режет сухие стебли, не то звон, не то стон идет по стерне... Заходит солнце, Захар докашивает десятину. Татьяна вяжет вослед. Чистая рожь, не перевитая горошком, не путается, колос зернистый, возьмешь сноп за свясло - он клонится долу колосьями. Не свою ниву косит Захар - чужую, ниву Калитки. Вяжи, коси, надрывайся, чтобы не пошел слух, худая слава, что ты не работник! Калитка обрабатывает землю теми людьми, которых заедает бедность. Захар зимой попросил у Калитки взаймы мешок ячменя.
- Хорошо, я тебе дам, летом отработаешь, я скажу когда. Только чтобы сам отработал, а не баба...
Душа болит: свой хлеб горит, сыплется, а ты иди откашивай четыре дня за взятый мешок ячменя. Разве Калитка сам свой хлеб уберет? Разве он когда-нибудь недоест, недоспит, переработает? Спал ли он когда-нибудь на сыром? Намерзся ли в непогоду? Захар на своей нивке будет целую неделю лопатой веять зерно, а Калитка за день веялкой перевеет. Сто десятин вместе с арендой Калитка обрабатывает даровой силой. С ним Мамай да еще поп Онуфрий. Кому надо коня купить, хату ставить, сына женить - идет к старшине, чтобы занять из общественной кассы денег. Натопчешься, пока допросишься. "Из каких денег отдашь? С тебя, непутевого, нечего взять. Выкосишь мне десятину - одолжу десять рублей, за две - двадцать". Человек косит, а процент растет, потом еще за процент отрабатывай...
Захар теперь другими глазами смотрит на свет, он не надеется на бога, разбирается в общественных делах, знает, что такое "эксплотация", "лиригия", да все же приходится отрабатывать Калитке и Харитоненке, хоть сын в экономии работает... А это еще больше угнетает человека. Легко тому, кто ничего не знает не ведает, вот хоть бы жене... Захару теперь ясно, как тучи ходят, как с людей подати сдирают... А еще надо просить у Калитки веялку, да еще обмолотить хлеб тоже за отработку.
Неутомимо, плавно ходит коса, звенит по стерне...
Зашло солнце, люди начинали сволакивать снопы и уже к ночи возвращались домой.
Веет восточный ветер, колышет коноплю, обивает цвет. Густой запах дурманит голову, а хилая желтолицая женщина с туго повязанным лбом вырывает в зеленой гуще стебли... От этой конопли Татьяна даже угорела. Заняла у Калиток муки за отработку, два дня вязала. Теперь же Ганна договорилась убирать посконь, а то уже отцветает... А потом придется еще копать картофель. Да, сухое лето выдалось, земля засохла, не вырвешь стебля, уже рука онемела, одубела, пальцы ломит, Татьяна натерла до пузырей ладони... Если б дождь пошел, отошла бы земля, рвать было бы легче. Не с ее здоровьем собирать коноплю - голова болит, тошнит, дышать тяжело. Но надо стараться, чтобы убрать побольше, потому что в следующий раз Ганна не позовет, не одолжит, работы не даст, а в экономию далеко идти. Надо тянуться, чтобы заслужить хозяйскую ласку...
Парни сидели за околицей, на кургане. Бескрайние панские стерни раскинулись перед глазами. Белесый, понурый Тимофей Заброда выкладывал Павлу свои беды, свои жалобы...
Еще ночь, но Мамай уже будит: "Волы, хлопче, готовы? Вставай, хлопче, вставай! Со спанья не купишь коня!"
Там и сна-то горсточка, куриная вошь обсыплет, мелкая, как мак, посечет тело - горит, свербит. Сеновал на замке, в овечьем хлеву парно, ночь душная, исходишь потом, пыль спирает дыхание, а тут же и куры...
Волы крупные, не достанешь до рогов, в поле встретишь рассвет и сумерки. Днем косишь, а к ночи все снопы должны быть в копнах. На сноп упал - передремал. Чесноком хлеб натрешь, целый день косой режешь - и всегда ты бездельник. Мамай бегает, мечется, запыхавшийся, потный, в плисовые его штаны влезет пудов семь пшеницы, он разрывается между полем, лавкой и ветряком. Когда ветер сильный, Мамай сто мешков за день смелет, сто ковшей зерна наберет, да так набирает ковш, что в рукав насыплется...
Что может Павло посоветовать парню? Пусть бросает Мамая, наймется в экономию, на хозяина никогда не наработаешься...
"Неутешительный выбор", - думает Тимофей и спрашивает:
- Одежда своя?
- А что, тебе хозяин золотого теленка дает?
- Безотказно и тут и там работай...
- Проработаешь день, хоть ночь свободная... В компании веселее, товарищи, песни, разговоры о том, как люди думают добиться лучшей жизни.
- А куда денешься на зиму? Кто тебя возьмет? У отца все продано за недоимки, семья расползлась по чужим людям. Каждый хозяин нанимает батрака с лета.
Задумчивые серые глаза неподвижно смотрят в неизвестную даль...
- Пойти бы в Таврию, там, ходят слухи, дают куренка на двоих... Заработать денег, жениться...
Заветная мысль засела в голове.
Перед глазами возникали большие скирды, красные крыши экономий, тихие панские гнезда, укрытые в густых деревах.
Потрескавшиеся губы скривились, глаза наполнились слезами.
- А!.. Поджечь, чтобы с треском, чтобы все прахом пошло! - выкрикнул батрак и ожесточенно махнул рукой.
22
Всю дорогу ехали молча. Реденькая стерня, тощие копны приводили в уныние. Узкая дорога вконец разболтана, с выбоинами, толстым слоем лежит на ней пыль, навертывается на колеса. Веет полевой ветер, густая пелена стелется вслед, возы порассыхались, дребезжат...
Каштановые кони бегут бодро, глохнет грохот заднего воза. Парень дергает вожжами, староста Мороз вынимает изо рта люльку, кричит на сына, чтобы не загонял лошадей, гарба* болтается. Сын настораживает ухо одинокий коняга сиротливо трусит позади, дребезжит гарба. Парень снова натягивает вожжи, и снова стихает грохот заднего воза. Дорога длинная, нудная - арендованная земля от села за семь верст, два раза вряд ли обернешься. Когда кони бегут быстро, хоть какое-нибудь развлечение Василю, он далеко отрывается от задних, что думают нагнать хозяйский воз. Лука Евсеевич попыхивает своей трубкой и не оборачивается, солнце палит, юфтевые сапоги парят ноги, в голове ползут ленивые мысли: если бы следом ехал хозяин, неужели староста не остановил бы коней, не пересел, не закурил, не поговорил бы с соседом?
_______________
* Г а р б а - телега для возки соломы или сена с установленными по бокам двумя лестницами.
Длинные потрескавшиеся ноги болтаются, свисая с воза, солнце обжигает костлявую грудь. Захар уставился глазами на стерню - сколько мыслей и воспоминаний навевает дорога! Павло, вырвавшийся из экономии на один день, чтобы помочь отцу привезти с поля снопы, правит лошадью и посмеивается над ухищрениями хозяйского сына. Он не очень спешит даже тогда, когда передний воз совсем останавливается, словно поджидает его. Хозяйская спесь! Потом в селе Старостин сын со всякими прикрасами будет рассказывать, как Павло гнался за ним на своей кляче.
Тем временем Павло думает о своем... В субботу поденщицы приходят на воскресенье домой. Сестра Маланка завязала в платок каши для матери выпросила у кухарки, варившей обед для сезонников, да еще и галушек прихватила. То же сделала и Одарка. Увидал Пугач, что девушки идут с узелками, остановил, размотал, раскидал кашу по дороге. Девушки пришли домой в слезах. Павла жгла досада на взбесившегося панского пса, который издевается над поденщиками, выслуживается перед экономом. Он задумал проучить надсмотрщика, два ясеня на краю села давно не выходят из его головы...
Павло удивился: передняя гарба стоит на месте, люди слезли, топчутся на дороге - ждут ли их или что-нибудь случилось? Засмотрелись, задумались Захар с Павлом и не заметили - перед ними раскинулось черное поле, узкая полоска пахоты перерезала дорогу. Крестьянские копны еще стояли в поле, еще по стерне ходит скот, а Харитоненко уже пашет, сеет! Заблаговременно обрабатывает поле. Захар знает - пашня на солнце подгорает, запекается, сохнут сорняки. Хоть и ученые люди распоряжаются на полях Харитоненки, ну, а если будет затяжная теплая осень да пойдет хлеб в стрелку, что тогда?
Лука Евсеевич растерянно смотрит то на пашню, то на Захара, словно давно его ждет, ищет его совета - вот так неожиданность, вот так несчастье! Он хлопает себя руками по полам. Захар сочувственно смотрит на старосту, - одни у них теперь мысли и желания. Узкая черная полоса прорезает дорогу, а копны селян, арендованные земли близехонько. Люди ломают головы, боятся шаг ступить, словно дальше пропасть. Извечная досада рвется из груди... "Придется назад поворачивать", - нерешительно раздумывает вслух Захар. Лука Евсеевич багровеет: куда назад? Пусть ему ноги назад вывернет! Это - Харитоненке. Десять верст крюку давать, объезжать, когда поле - рукой подать? Коней мучить, переводить напрасно время? Донельзя распалился, рассердился староста, пустился ругать Харитоненку: душитель проклятый, паук, угнетатель, народным трудом богатеет. Сколько лет тянет с села за аренду, за пастбище и все мало? Да с одного ли села? Ненасытная утроба! Чтоб его черти взяли и кости выкинули на том свете!..
Грудь старосты тяжело ходит, глаза налились кровью, гневом пылает заросшее щетиной лицо, так что даже Захар оробел перед таким бурным гневом. Точно давние друзья, стоят они рядышком, советуются и ничего не могут придумать. В эту минуту Захар почувствовал в старосте, пожалуй, истинного союзника против Харитоненки, всего панского племени! Всех допекли, проклятые! Запахал пан дорогу, чтоб ему свет запахало, теперь возвращайся, объезжай по взгорью на десять верст. Кабы люди знали, кто бы стал брать эту аренду?
Мучь коня, гоняй, изматывай.
Захар все же не удержался, с укором напоминает старосте - он еще и людей выгонял устраивать дорогу между панскими полями! В другое время староста, может быть, и не спустил бы, потому что вообще не любит, когда кто-нибудь вмешивается в волостные дела, но на этот раз хмуро, однако мирно отвечает Захару, что это старшина велел, от волости был приказ, разве ж он от себя? А волости - земский приказал... Разве люди знают, откуда идет зло?
Пока они без толку взбивали на дороге пыль, Павло, не сказав ни слова, стегнул конька. Надоела, видно, парню болтовня. Конь напрягся и рванул, увязая в пахоте, потянул воз. У людей дух перехватило. Захар закричал, со страхом озираясь, глаза его помутнели, он ничего не понимал, не видел, не соображал, что делается, и опомнился только тогда, когда сын уже был на стерне и не останавливаясь поехал дальше, к копнам. Теперь уже нечего было и отцу стоять, колебаться, раздумывать. Словно в горячке, кинулся он вслед за сыном, который довольно легко вывел отца из нерешительности. На стерне Захар облегченно вздохнул, будто скинул с плеч чувал зерна. Гарба затерялась между копнами. Захар оглянулся - Мороз все стоял на дороге.
Разве кто может понять, что творилось в этот миг с человеком? Захару-то сойдет - с голого как со святого, вечная голытьба, что с него возьмешь? А Лука Евсеевич - староста общества, заправляет миром, сельский советчик. Если он нарушит панские права и кто-нибудь дознается, что тогда будет? Не оберешься сраму. На все село ославят. Дойдет до эконома, может быть, до земского - уж тогда ему не миновать беды. Он должен следить за порядком. Захар нарушил закон, а он что?..
Возможно, впервые в жизни староста убедился: иногда даже выгодно быть незаметным человеком.
Уже солнце клонилось к лесу, и сын нерешительно понукал отца: "Может, и мы поедем?" Лучше уж помолчал бы... Никто не поймет, что у старосты на душе. А Захар тем временем накладывает снопы. Да еще, может, и смеется над ним.
Свет погас для Луки Евсеевича на то время, пока он пересекал вспаханную полосу. Одна мысль была: "Пронеси господи!" Отважился-таки. Что было делать? Смотреть на выдумки Харитоненки? Даже упарился, рубашка прилипла к телу, ноги и чуб взмокли... В голове гудело, колеса гарбы крутились, поле ходуном ходило, когда въехал на стерню. Постепенно остывал, отходил. Лишь бы счастливо сошло... Совсем, ослабел, поблек, спасибо, кони вывезли, вывалили на стерню, как пустой мешок... Станет он мирволить Харитоненке!
...Снопы легонькие, тощие, не снопы, а горсточки. Захар с сыном скоро управились, почти все поле уложили на воз. Всего две копны. За свясло возьмешь - сноп колосками смотрит вверх, соломой клонится к земле, колоски, как метелки, - панская аренда, чужая земля, станет Захар обрабатывать ее, удобрять!
Отец с сыном собрались домой. Надо назад той же дорогой проскочить. Хорошо, что вокруг никого нет, сторожа на панских нолях возле скирд, Захар осмотрел поле до самого леска.
Но тут Лука Евсеевич просит Захара, чтоб тот подождал, пока они соберут снопы, и Захар соглашается: вместе возвращаться сподручнее. Он с сыном даже помогает Морозу наложить снопы. Гарба, известно, хозяйская, большая, пара коней. Снопов помещается вдвое больше. Снопы тоже легонькие - нет пользы от панской аренды, убедился и Мороз. Больше истратил на посев, чем собрал. А сколько положили трудов, сколько потратили сил? Пропали трудовые копейки.
- В выгоде остался только помещик.
- Харитоненку никогда не постигнет беда, в убытках не будет.
Снопы наложены, придавлены жердью, люди еще раз осмотрели поле, решились пересечь пашню. Может быть, не с легким сердцем погоняли они лошадей, но заметили на пашне еще немало следов от колес, - видно, не они первые, не они последние везут снопы. Людям нужно, не одна подвода проложила след. Никто не станет десять верст крюка давать...
Возы еще были на пашне, когда из леса выскочило трое верховых. Усатые, в синих картузах, прихваченных ремешками, они мчались наперерез, с криком, гиком, размахивая нагайками. Сытые вороные кони летели как ветер, развевались чубы, раздувались кафтаны. Верховые были такие грозные, так неистово кричали: "Стой!" - что кровь стыла. Передний с разгона резанул Павла нагайкой по спине. Парень даже выгнулся, у него потемнело в глазах, перехватило дыхание. Но в тот же миг он прыгнул на коня, сгреб верхового, стянул на дорогу, чуть было не вырвал у него полживота, начал бить об землю, давить, мять. Кабы не вступились, был бы конец, прикончил бы объездчика. Четверо людей насилу оторвали Павла, повисли на руках, сдавили в дюжих объятиях. Парень люто хрипел, сопротивлялся и с трудом приходил в себя. Объездчик поднялся с земли, помятый, обшарпанный, стонал, выгибался, развозил на лице пыль и не мог ничего понять - слетел с коня вниз головой, оглушило... В эту минуту староста не растерялся, а с рассудительным, словом обратился к Павлу, поучал, утихомиривал парня, который сгоряча поднял руку на охрану. Люди на службе у пана, охраняют экономии, панские имения, поля, леса, им приказано следить, чтобы никто не наделал убытков, они казенную службу несут... Объездчики имели случай убедиться, какой благонадежный человек перед ними, сразу видно - хозяин, но все же они должны представить возчиков к эконому.
Мамай и Мороз тоже засеяли свои поля урожайным сортовым и теперь роскошествуют, пьют, гуляют. Один был путный клинок у Захара около Косых Ярков, и тот Калитка вытянул, выманил, недоимка скрутила шею...
А тут еще картофель совсем сварился в земле, огурцы прогоркли, как полынь. Пусть у Захара мяса не будет, с огурцом, картофелем он бы перезимовал. Но картофель запекся, клубни позасыхали, после дождя картофель ожил, пошел расти в ботву, а картофелины - как горошек. На песках картофель посох, а у богатых огороды по низам. Мокрая весна Мамай, Калитка сажают картофель в поле, сухое лето - по низинам. Смотрят: огороды засыхают - давай пахать луга, делать грядки, сажать овощи. А как быть Захару, где взять ему земли? Картофель отцвел, пошли дожди, ботва ожила, пускает побег, вытягивает силу из картофеля. Кукуруза повесила уши, засыхает на цвету, не дала завязи. "Будем спасаться гречихой", понадеялся Захар. Но солнце жжет, ветер дует, палит гречиху - увяла ранняя греча.
Зори сухие, луна предвещает сушь - белая луна. Калитка, Мамай, Чумак трижды сеяли гречиху: подгорит ранняя - выскочит средняя или поздняя. А тут приходится угадывать за единый сев. Захару негде трижды сеять гречиху. Хозяйская греча белеет, как снег, цвет ее набирается соков, пчелы гудят, пасутся, ветер напоен солнечным звоном. У Захара завяла, запеклась ранняя гречиха, долго дождя не было. Земля помещичья, арендованная, Захару достался засоренный клинок, необработанный. Ну, а к чему Захару возделывать, удобрять панскую землю? Надолго ли останется за ним этот клочок? Через год-другой не сойдутся с паном - другим достанется. Чем и как отрабатывать аренду? Со своей землей Захар не может как следует управиться. На своей земле есть хоть плохонькая рожь, на арендованной одна метелка. Так же с яровым. Крепким хозяевам досталась отлогая земля, перегул, по которому ходил скот, - они нажнут больше. Где коза рогом, там жито стогом.
Соберешь хлеб, продашь, и все равно нечем будет подать заплатить. Засеять, прохарчиться и не думай. Хоть бросай землю, сдавай обществу, как сделали некоторые, а сам иди к Харитоненке на заработки, в вечный наем. Богатые хозяева прибрали к рукам немало безлошадных дворов в Буймире. Нет тебе удачи на своем хозяйстве. Как быть? Отказаться, что ли, Захару от своего надела? Несчастная нивка... Мучительное хозяйствование... Никогда не оправдаешь своего труда, концы с концами не сведешь. Подать, выкупные давят людей. Немало неудачников лишилось земли, побросали наделы, вернули аренду, пошли работать по гудку, за наличную копейку. Сколько лет Захар сеял хлеб, обрабатывал поле, недоедал, недосыпал, сколько казне уплатил, теперь сдай даром землю, потом политую... Надельную землю не имеешь права продать. Харитоненко хоть завтра может все имение спустить - собственная земля как золото... А ты последний клочок отдай даром, да еще с приплатой - за то, что у тебя его возьмут, за то, что тебе невыгодно и непосильно работать на земле, хоть бы и рад был разорваться между собственным полем и экономией, отработками Калитке, Харитоненке... Законы! Правду говорит мастер Нарожный, теперь уже ясно Захару, на чьей стороне законы.
Издавна жила надежда в груди: может, бог даст, когда-нибудь уродит, щедро одарит земля хлебороба обильным зерном и выбьется Захар из нужды. Да уж теперь и на бога нет надежды, и обманывать себя Захар не станет. Лета уж не те, чтобы идти на заработки. Кабы землю продать, освободиться от податей, прирабатывать, можно было бы перебиваться, пока дети в доме. К тому же ходит везде молва, люди по селам ведут разговоры, наслушался Захар в экономии, да и недавно в лесу - отберут люди землю у панов, потому что как же дальше жить?.. Не хватает духа лишиться земли. Закружилась голова, не знает человек, что дальше делать...
Ветер дует на реденькие полоски, колышет чахлые стебельки, нагоняет тоску. Захар идет по забурьяненной нивке, и только кузнечики стрекочут, стрекочут...
21
Не может Орина покориться, привыкнуть к дому Калиток, угождать свекрови; спокойно не поест, не поспит, целую ночь вертится, обороняется от Якова, мучится сердцем. Ночью встает, вскапывает огород. Всю весну копала по ночам грядку: если на "теплого Алексея" до восхода солнца посадить рассаду, не поест ни капустница, ни мушка...
Женщины сидели в тени под копной, была обеденная передышка. Маланка задумчиво посматривала на загорелое лицо подруги: подурнела, похудела Орина, запали глаза. Когда-то округлая, румяная, как яблочко, она теперь даже почернела. Горе иссушило женщину. Душный день выдался, солнце раскалило землю, запах пшеничной соломы, полевой зной клонили ко сну. Разомлевшая свекровь спала в сторонке, под возом, Яков погнал коней купать, Ульяна с Мамаевой Наталкой плескались в Псле. Подруги тихонько разговаривали под копной. Орина жаловалась Маланке, поверяла свои мысли, тревоги. Скотина, огород - все на ней. Вози навоз, чисти хлев, езди в лес по дрова с мужем (при этом слове она содрогнулась), а там нужно прополоть и полить огород... "В достатке живешь, должна отрабатывать. Зачем мы тебя брали? Или тебе больше нравится в экономии работать, валяться по хлевам?" - попрекала свекровь невестку.
Свекор идет из волостного правления - все дрожит в Орине: скорей прибирай, давай дорогу, потому что как заорет - волосы на голове становятся дыбом. Что стоит на дороге - швырнет, опрокинет. Обедают в сенях: в хате душно, на дворе жара, а в сенях рассядутся на полу - пол холодный. Придет свекор - прямо через обед, через миски борща перешагивает запыленными сапогами. Старшина, ему же нельзя нагибаться, обходить! И жена не сядет с ним рядом, он в светлице чавкает один. И жену уже не стал признавать, уже неподходящая ему жена. Маланка диву дается: ячменного хлеба напекли Калитки для полевых рабочих. "Житный хлеб с водой скользкий", - рассуждает Ганна.
Горсть соли развели в воде, едят с хлебом... Сытому, может быть, ничего, а Маланка напилась воды, так вода даже бурлит в животе.
- Те люди, которые богаты, паляниц для поля не пекут, - задумчиво говорит Орина.
Яков однажды отрезал кусок сала, на огороде украдкой сели перекусить, вдруг налетел свекор, напал на сына, начал ругать:
- Будет из тебя хозяин, если станешь кормить жену салом!
Одна кадка с салом стоит - нельзя трогать, слишком молодое, а то сало, что на чердаке на перекладине висит, слишком старое... Неделю возил Калитка в Лебедин пшеницу, накупил обновок дочке, жене, а сноха пусть свое донашивает.
Люди смотрят, завидуют - крепкую, мол, сноху взял. Кабы кто знал - не такая уж крепкая, а великий страх перед свекром, отцом принуждает Орину покоряться, работать, не выпрягаясь, недосыпать, недоедать! Отец прогнал со двора - куда денешься? И как может она отцу, матери не покориться? Подневольный человек... Наложила бы на себя руки... Тяжкий грех. Да я надеешься на лучшее. Может, прояснится. Но когда же люди столкуются, когда сгинут старые порядки? Может, сжалится судьба? Не станет Орина греха таить - сердце тужит по Павлу, не может она его забыть, отвыкнуть. Не виделись они давно. Иногда прибежит Марийка, принесет весточку. Слышала, что он водится с Одаркой...
Она пытливыми глазами смотрит на подругу, - может, Маланка что-нибудь знает, сестра ведь ему? Пусть утешит или уж прямо скажет всю правду, чтобы Орина не думала о нем больше, не ожидала... И в то же время она глазами словно просила, умоляла подругу, чтобы та не резала сердце горькой вестью... Подурнела Орина, разве посмотрит на нее кто-нибудь теперь?.. И еще пусть подруга передаст Павлу, чтобы остерегался, потому что хозяева собираются проучить его. Ждут только случая. Слышала Орина разговор - до старшины дошел слух, что Павло бунтует людей. Очень забеспокоился свекор: до земского пойдет, старшине тогда несдобровать... Или до станового, урядника. За спиной Калитки творится лихое... Озлился Калитка на Павла еще с зимы, когда тот на сходе поднял голос против богатых хозяев. Осрамил на выборах старшину, и он этого не может забыть Павлу.
Горько Орине пришлось тогда. Натерпелась. Старшина лютовал, бесился, свекровь грызла. Орина в душе гордилась смелым парнем, но не посмела слова сказать.
Пусть Павло остерегается, пусть по ночам, когда приходит из экономии, не ночует в хате, спит на соломе или где-нибудь еще...
Маланка передаст Павлу все, Орина может не беспокоиться. Павло знает, что хозяева недолюбливают его, что-то замышляют, да он не дастся им в руки... Что сказать подруге, чем ей помочь? Павло не рассказывает о себе, таится от домашних, не выведаешь у него ничего, не дознаешься. А что с Одаркой он водится - в экономии с кем не встретишься? Одарка, правда, привязалась к Павлу, по только Маланка заметила - у него из мыслей не выходит Орина... И еще скажет она подруге, чтобы не унывала, надеялась... Маланка выглянула из-за копны. Ничего не заметив поблизости, она потихоньку заговорила о том, что уже искра против панов тлеет везде, о воле слухи ходят, рабочие, что на заводах, раскрывают людям глаза, призывают проснуться, отобрать землю у помещиков, расправиться с панами. Об этом сказано в тайной книге и в газете пишут... Маланка говорила с таким пылом, что Орина удивленно смотрела на подругу: иной дивчина стала, какая-то удивительная, видно, кое-что знает, а недоговаривает, таит про себя, что ли? Орина уже перестала надеяться на эту волю, уж ей не ожить, не цвести. Она печально повесила голову.
Маланку жалость берет - высоким забором отгорожена Орина от людей, ничего-то она не знает. Маланка хотела рассказать ей про удивительную книгу, которую читал в лесу мастер Нарожный, да подошла Ульяна...
Женщины спохватились, стали дожинать пшеницу, которая в эту жару уже перестояла, ее нельзя было косить, осыпалась.
Тем временем с соседней нивы пришла Мамаева Секлетея проведать Ганну Калитку, которая только что проснулась. Хозяйки гладкие, сытые, однако в работе довольно проворны - даже земля под ногами выгибается, как примутся за ниву. Жнут прилежно, вяжут, обливаются потом и за людьми наблюдают, за порядком, чтобы не отставали. Умеют и поработать и погулять - примерные на все село хозяйки. Распаренные, красные, они уселись теперь под возом, устроили себе передышку, судачат. Секлетея пожаловалась на своего батрака Тимофея Заброду: такой ледащий! Хлеб уродился буйный, просто душа радуется, а он выйдет в поле, работает словно во сне, коса из рук валится. Косит спустя рукава, едва косой водит...
Не нужно Ганне и говорить - целиком сочувствует она куме. Разве она не знает, у нее невестка такая же. Полезет сажу трусить и заснет в печи. А уж ест! А жнет, вяжет!.. Немало забот выпало на долю хозяек - летний день, хлопотливая пора, пшеница как золото... Поднялись, расправили широкие поясницы, взялись за серпы.
Неутомимо, плавно ходит коса, режет сухие стебли, не то звон, не то стон идет по стерне... Заходит солнце, Захар докашивает десятину. Татьяна вяжет вослед. Чистая рожь, не перевитая горошком, не путается, колос зернистый, возьмешь сноп за свясло - он клонится долу колосьями. Не свою ниву косит Захар - чужую, ниву Калитки. Вяжи, коси, надрывайся, чтобы не пошел слух, худая слава, что ты не работник! Калитка обрабатывает землю теми людьми, которых заедает бедность. Захар зимой попросил у Калитки взаймы мешок ячменя.
- Хорошо, я тебе дам, летом отработаешь, я скажу когда. Только чтобы сам отработал, а не баба...
Душа болит: свой хлеб горит, сыплется, а ты иди откашивай четыре дня за взятый мешок ячменя. Разве Калитка сам свой хлеб уберет? Разве он когда-нибудь недоест, недоспит, переработает? Спал ли он когда-нибудь на сыром? Намерзся ли в непогоду? Захар на своей нивке будет целую неделю лопатой веять зерно, а Калитка за день веялкой перевеет. Сто десятин вместе с арендой Калитка обрабатывает даровой силой. С ним Мамай да еще поп Онуфрий. Кому надо коня купить, хату ставить, сына женить - идет к старшине, чтобы занять из общественной кассы денег. Натопчешься, пока допросишься. "Из каких денег отдашь? С тебя, непутевого, нечего взять. Выкосишь мне десятину - одолжу десять рублей, за две - двадцать". Человек косит, а процент растет, потом еще за процент отрабатывай...
Захар теперь другими глазами смотрит на свет, он не надеется на бога, разбирается в общественных делах, знает, что такое "эксплотация", "лиригия", да все же приходится отрабатывать Калитке и Харитоненке, хоть сын в экономии работает... А это еще больше угнетает человека. Легко тому, кто ничего не знает не ведает, вот хоть бы жене... Захару теперь ясно, как тучи ходят, как с людей подати сдирают... А еще надо просить у Калитки веялку, да еще обмолотить хлеб тоже за отработку.
Неутомимо, плавно ходит коса, звенит по стерне...
Зашло солнце, люди начинали сволакивать снопы и уже к ночи возвращались домой.
Веет восточный ветер, колышет коноплю, обивает цвет. Густой запах дурманит голову, а хилая желтолицая женщина с туго повязанным лбом вырывает в зеленой гуще стебли... От этой конопли Татьяна даже угорела. Заняла у Калиток муки за отработку, два дня вязала. Теперь же Ганна договорилась убирать посконь, а то уже отцветает... А потом придется еще копать картофель. Да, сухое лето выдалось, земля засохла, не вырвешь стебля, уже рука онемела, одубела, пальцы ломит, Татьяна натерла до пузырей ладони... Если б дождь пошел, отошла бы земля, рвать было бы легче. Не с ее здоровьем собирать коноплю - голова болит, тошнит, дышать тяжело. Но надо стараться, чтобы убрать побольше, потому что в следующий раз Ганна не позовет, не одолжит, работы не даст, а в экономию далеко идти. Надо тянуться, чтобы заслужить хозяйскую ласку...
Парни сидели за околицей, на кургане. Бескрайние панские стерни раскинулись перед глазами. Белесый, понурый Тимофей Заброда выкладывал Павлу свои беды, свои жалобы...
Еще ночь, но Мамай уже будит: "Волы, хлопче, готовы? Вставай, хлопче, вставай! Со спанья не купишь коня!"
Там и сна-то горсточка, куриная вошь обсыплет, мелкая, как мак, посечет тело - горит, свербит. Сеновал на замке, в овечьем хлеву парно, ночь душная, исходишь потом, пыль спирает дыхание, а тут же и куры...
Волы крупные, не достанешь до рогов, в поле встретишь рассвет и сумерки. Днем косишь, а к ночи все снопы должны быть в копнах. На сноп упал - передремал. Чесноком хлеб натрешь, целый день косой режешь - и всегда ты бездельник. Мамай бегает, мечется, запыхавшийся, потный, в плисовые его штаны влезет пудов семь пшеницы, он разрывается между полем, лавкой и ветряком. Когда ветер сильный, Мамай сто мешков за день смелет, сто ковшей зерна наберет, да так набирает ковш, что в рукав насыплется...
Что может Павло посоветовать парню? Пусть бросает Мамая, наймется в экономию, на хозяина никогда не наработаешься...
"Неутешительный выбор", - думает Тимофей и спрашивает:
- Одежда своя?
- А что, тебе хозяин золотого теленка дает?
- Безотказно и тут и там работай...
- Проработаешь день, хоть ночь свободная... В компании веселее, товарищи, песни, разговоры о том, как люди думают добиться лучшей жизни.
- А куда денешься на зиму? Кто тебя возьмет? У отца все продано за недоимки, семья расползлась по чужим людям. Каждый хозяин нанимает батрака с лета.
Задумчивые серые глаза неподвижно смотрят в неизвестную даль...
- Пойти бы в Таврию, там, ходят слухи, дают куренка на двоих... Заработать денег, жениться...
Заветная мысль засела в голове.
Перед глазами возникали большие скирды, красные крыши экономий, тихие панские гнезда, укрытые в густых деревах.
Потрескавшиеся губы скривились, глаза наполнились слезами.
- А!.. Поджечь, чтобы с треском, чтобы все прахом пошло! - выкрикнул батрак и ожесточенно махнул рукой.
22
Всю дорогу ехали молча. Реденькая стерня, тощие копны приводили в уныние. Узкая дорога вконец разболтана, с выбоинами, толстым слоем лежит на ней пыль, навертывается на колеса. Веет полевой ветер, густая пелена стелется вслед, возы порассыхались, дребезжат...
Каштановые кони бегут бодро, глохнет грохот заднего воза. Парень дергает вожжами, староста Мороз вынимает изо рта люльку, кричит на сына, чтобы не загонял лошадей, гарба* болтается. Сын настораживает ухо одинокий коняга сиротливо трусит позади, дребезжит гарба. Парень снова натягивает вожжи, и снова стихает грохот заднего воза. Дорога длинная, нудная - арендованная земля от села за семь верст, два раза вряд ли обернешься. Когда кони бегут быстро, хоть какое-нибудь развлечение Василю, он далеко отрывается от задних, что думают нагнать хозяйский воз. Лука Евсеевич попыхивает своей трубкой и не оборачивается, солнце палит, юфтевые сапоги парят ноги, в голове ползут ленивые мысли: если бы следом ехал хозяин, неужели староста не остановил бы коней, не пересел, не закурил, не поговорил бы с соседом?
_______________
* Г а р б а - телега для возки соломы или сена с установленными по бокам двумя лестницами.
Длинные потрескавшиеся ноги болтаются, свисая с воза, солнце обжигает костлявую грудь. Захар уставился глазами на стерню - сколько мыслей и воспоминаний навевает дорога! Павло, вырвавшийся из экономии на один день, чтобы помочь отцу привезти с поля снопы, правит лошадью и посмеивается над ухищрениями хозяйского сына. Он не очень спешит даже тогда, когда передний воз совсем останавливается, словно поджидает его. Хозяйская спесь! Потом в селе Старостин сын со всякими прикрасами будет рассказывать, как Павло гнался за ним на своей кляче.
Тем временем Павло думает о своем... В субботу поденщицы приходят на воскресенье домой. Сестра Маланка завязала в платок каши для матери выпросила у кухарки, варившей обед для сезонников, да еще и галушек прихватила. То же сделала и Одарка. Увидал Пугач, что девушки идут с узелками, остановил, размотал, раскидал кашу по дороге. Девушки пришли домой в слезах. Павла жгла досада на взбесившегося панского пса, который издевается над поденщиками, выслуживается перед экономом. Он задумал проучить надсмотрщика, два ясеня на краю села давно не выходят из его головы...
Павло удивился: передняя гарба стоит на месте, люди слезли, топчутся на дороге - ждут ли их или что-нибудь случилось? Засмотрелись, задумались Захар с Павлом и не заметили - перед ними раскинулось черное поле, узкая полоска пахоты перерезала дорогу. Крестьянские копны еще стояли в поле, еще по стерне ходит скот, а Харитоненко уже пашет, сеет! Заблаговременно обрабатывает поле. Захар знает - пашня на солнце подгорает, запекается, сохнут сорняки. Хоть и ученые люди распоряжаются на полях Харитоненки, ну, а если будет затяжная теплая осень да пойдет хлеб в стрелку, что тогда?
Лука Евсеевич растерянно смотрит то на пашню, то на Захара, словно давно его ждет, ищет его совета - вот так неожиданность, вот так несчастье! Он хлопает себя руками по полам. Захар сочувственно смотрит на старосту, - одни у них теперь мысли и желания. Узкая черная полоса прорезает дорогу, а копны селян, арендованные земли близехонько. Люди ломают головы, боятся шаг ступить, словно дальше пропасть. Извечная досада рвется из груди... "Придется назад поворачивать", - нерешительно раздумывает вслух Захар. Лука Евсеевич багровеет: куда назад? Пусть ему ноги назад вывернет! Это - Харитоненке. Десять верст крюку давать, объезжать, когда поле - рукой подать? Коней мучить, переводить напрасно время? Донельзя распалился, рассердился староста, пустился ругать Харитоненку: душитель проклятый, паук, угнетатель, народным трудом богатеет. Сколько лет тянет с села за аренду, за пастбище и все мало? Да с одного ли села? Ненасытная утроба! Чтоб его черти взяли и кости выкинули на том свете!..
Грудь старосты тяжело ходит, глаза налились кровью, гневом пылает заросшее щетиной лицо, так что даже Захар оробел перед таким бурным гневом. Точно давние друзья, стоят они рядышком, советуются и ничего не могут придумать. В эту минуту Захар почувствовал в старосте, пожалуй, истинного союзника против Харитоненки, всего панского племени! Всех допекли, проклятые! Запахал пан дорогу, чтоб ему свет запахало, теперь возвращайся, объезжай по взгорью на десять верст. Кабы люди знали, кто бы стал брать эту аренду?
Мучь коня, гоняй, изматывай.
Захар все же не удержался, с укором напоминает старосте - он еще и людей выгонял устраивать дорогу между панскими полями! В другое время староста, может быть, и не спустил бы, потому что вообще не любит, когда кто-нибудь вмешивается в волостные дела, но на этот раз хмуро, однако мирно отвечает Захару, что это старшина велел, от волости был приказ, разве ж он от себя? А волости - земский приказал... Разве люди знают, откуда идет зло?
Пока они без толку взбивали на дороге пыль, Павло, не сказав ни слова, стегнул конька. Надоела, видно, парню болтовня. Конь напрягся и рванул, увязая в пахоте, потянул воз. У людей дух перехватило. Захар закричал, со страхом озираясь, глаза его помутнели, он ничего не понимал, не видел, не соображал, что делается, и опомнился только тогда, когда сын уже был на стерне и не останавливаясь поехал дальше, к копнам. Теперь уже нечего было и отцу стоять, колебаться, раздумывать. Словно в горячке, кинулся он вслед за сыном, который довольно легко вывел отца из нерешительности. На стерне Захар облегченно вздохнул, будто скинул с плеч чувал зерна. Гарба затерялась между копнами. Захар оглянулся - Мороз все стоял на дороге.
Разве кто может понять, что творилось в этот миг с человеком? Захару-то сойдет - с голого как со святого, вечная голытьба, что с него возьмешь? А Лука Евсеевич - староста общества, заправляет миром, сельский советчик. Если он нарушит панские права и кто-нибудь дознается, что тогда будет? Не оберешься сраму. На все село ославят. Дойдет до эконома, может быть, до земского - уж тогда ему не миновать беды. Он должен следить за порядком. Захар нарушил закон, а он что?..
Возможно, впервые в жизни староста убедился: иногда даже выгодно быть незаметным человеком.
Уже солнце клонилось к лесу, и сын нерешительно понукал отца: "Может, и мы поедем?" Лучше уж помолчал бы... Никто не поймет, что у старосты на душе. А Захар тем временем накладывает снопы. Да еще, может, и смеется над ним.
Свет погас для Луки Евсеевича на то время, пока он пересекал вспаханную полосу. Одна мысль была: "Пронеси господи!" Отважился-таки. Что было делать? Смотреть на выдумки Харитоненки? Даже упарился, рубашка прилипла к телу, ноги и чуб взмокли... В голове гудело, колеса гарбы крутились, поле ходуном ходило, когда въехал на стерню. Постепенно остывал, отходил. Лишь бы счастливо сошло... Совсем, ослабел, поблек, спасибо, кони вывезли, вывалили на стерню, как пустой мешок... Станет он мирволить Харитоненке!
...Снопы легонькие, тощие, не снопы, а горсточки. Захар с сыном скоро управились, почти все поле уложили на воз. Всего две копны. За свясло возьмешь - сноп колосками смотрит вверх, соломой клонится к земле, колоски, как метелки, - панская аренда, чужая земля, станет Захар обрабатывать ее, удобрять!
Отец с сыном собрались домой. Надо назад той же дорогой проскочить. Хорошо, что вокруг никого нет, сторожа на панских нолях возле скирд, Захар осмотрел поле до самого леска.
Но тут Лука Евсеевич просит Захара, чтоб тот подождал, пока они соберут снопы, и Захар соглашается: вместе возвращаться сподручнее. Он с сыном даже помогает Морозу наложить снопы. Гарба, известно, хозяйская, большая, пара коней. Снопов помещается вдвое больше. Снопы тоже легонькие - нет пользы от панской аренды, убедился и Мороз. Больше истратил на посев, чем собрал. А сколько положили трудов, сколько потратили сил? Пропали трудовые копейки.
- В выгоде остался только помещик.
- Харитоненку никогда не постигнет беда, в убытках не будет.
Снопы наложены, придавлены жердью, люди еще раз осмотрели поле, решились пересечь пашню. Может быть, не с легким сердцем погоняли они лошадей, но заметили на пашне еще немало следов от колес, - видно, не они первые, не они последние везут снопы. Людям нужно, не одна подвода проложила след. Никто не станет десять верст крюка давать...
Возы еще были на пашне, когда из леса выскочило трое верховых. Усатые, в синих картузах, прихваченных ремешками, они мчались наперерез, с криком, гиком, размахивая нагайками. Сытые вороные кони летели как ветер, развевались чубы, раздувались кафтаны. Верховые были такие грозные, так неистово кричали: "Стой!" - что кровь стыла. Передний с разгона резанул Павла нагайкой по спине. Парень даже выгнулся, у него потемнело в глазах, перехватило дыхание. Но в тот же миг он прыгнул на коня, сгреб верхового, стянул на дорогу, чуть было не вырвал у него полживота, начал бить об землю, давить, мять. Кабы не вступились, был бы конец, прикончил бы объездчика. Четверо людей насилу оторвали Павла, повисли на руках, сдавили в дюжих объятиях. Парень люто хрипел, сопротивлялся и с трудом приходил в себя. Объездчик поднялся с земли, помятый, обшарпанный, стонал, выгибался, развозил на лице пыль и не мог ничего понять - слетел с коня вниз головой, оглушило... В эту минуту староста не растерялся, а с рассудительным, словом обратился к Павлу, поучал, утихомиривал парня, который сгоряча поднял руку на охрану. Люди на службе у пана, охраняют экономии, панские имения, поля, леса, им приказано следить, чтобы никто не наделал убытков, они казенную службу несут... Объездчики имели случай убедиться, какой благонадежный человек перед ними, сразу видно - хозяин, но все же они должны представить возчиков к эконому.