Гордиенко Константин. Чужую ниву жала (Буймир - 1)

   В стороне стоят деды - покорные, согбенные, как посох.
   Пара коней примчалась и остановилась под окном. Из саней вылезает старшина. На конях шлеи не тканые, а ременные, на старшине чинарка не черкасиновая, а суконная, синяя, блестит, подбита не овчиной, а дорогим мехом. Вишневый пояс облегает полный стан.
   Вошел в присутствие старшина - люди поклонились. Известно, не всем почесть, кого попало вперед не выпустят. Иван Чумак, к примеру, стоит в первом ряду, а где ему быть?
   Надев медаль, старшина приковал к себе глаза присутствующих - высшая власть, закон, сила отблескивали в медали. Старшина сел за стол, а десятники, тоже при медалях, стали до обе руки старшины.
   Прежде всего старшина спросил, все ли собрались. Иван Чумак ответил, что все. Старшине нужно было сказать собранию что-нибудь веселое.
   - А Грицко Хрин тут?
   Люди со смехом сказали, что тут.
   - Ну, полный сход! - объявил тогда старшина, вызвав общее расположение - запанибрата старшина с селянами.
   Грицко Хрии на остроту старшины промолчал, только хмуро, неприязненно посматривал на мясистые довольные лица да дергал рыжий ус.
   - Господа сход! - обратился старшина торжественно, важно к людям. Не впервой он выступает, знает, что и как сказать. И на этот раз старшина повел искусную речь о том, что нужно обществу выбрать руководство, но прежде всего надо наметить выборщиков. Это люди хорошо знают, выбирают ежегодно от общества троих, в волости шестнадцать обществ, в нужное время выборщики сходятся, выбирают старшину. Так должно быть и в этот год. Важный в сельской жизни, решающий день, хлопотливая пора. Людям выпало счастье - сам старшина был выбран от их общества. Мамай, Мороз, Калитка трое выборщиков вели общественные дела, выносили решения. Роман Маркович, бесспорно, хочет избавить людей от лишней мороки, он просто советует утвердить тех выборных, которые уже имеются. Они знают порядок, не один год состоят при этом деле, нужно их утвердить без проволочек да поскорее отпраздновать это важное решение, отдохнуть от трудов...
   Что можно было ответить на эти слова старшины? Утвердить и с миром разойтись, почтив выборных уже за столом.
   - Согласны! - выкрикивал первый ряд, причем больше всех старался Иван Чумак.
   - Пусть будут! - одобрила совет старшины зажиточная верхушка.
   Но, надо сказать, выкрики эти были очень жидкими. В волостном правлении стояла упорная тишина, и сразу нельзя было понять - люди молчали в знак согласия или просто раздумывали над советом. Уже писарь взялся за перо... Но есть еще на миру неспокойные люди. Старшина недаром вспомнил Грицка Хрина - коли он на сходке, без бучи не обойдется. Он и на этот раз подал мысль (достойно, умело обратился к людям: "Господа сход!") - надо переменить выборных. До каких пор Мороз с Мамаем будут вершить сельские дела? Разве уж нет людей... Совсем ошеломил Грицко старшину, остановил неуместным своим вмешательством руку писаря. Настойчивые, дружные выкрики: "Согласны! Правда!" - свидетельствовали, что людские головы не трудно сбить с панталыку даже Грицку.
   Роману Марковичу не терпится узнать, кого ж они советуют выбрать. Он усмехается, обводит ясными глазами собрание - выходит, кажись, некого... Ну, кого же? Сами видят - некого!
   - Грицка Хрина! - довольно отчетливо произносит не кто иной, как Захар Скиба. И этот до тошноты знакомый голос, бесспорно, поразил старшину. У него захватило дух, даже глаза налились кровью, он вытягивает голову и угрожающе хлопает глазами.
   - Это кто такой?
   - Да это ж я, - совсем обыкновенно отвечает Захар.
   - Что? Ты? Ты уже грамотным стал?
   Не верит своим ушам Роман Маркович. Не может постичь этого, не хватает у него слов... Всегда послушный, молчаливый, тот самый Захар Скиба, что дня не проживет без займов, вдруг осмелел, проявляет строптивость, неуважение к видным хозяевам, которые не раз выручали его в беде!
   Не успел старшина опомниться, а уже Грицко Хрин завел новую канитель - на удивление всем он выкликает имя Захара Скибы, предлагает его тоже в выборные. Наверно, он ради смеха, для развлечения схода выдвинул Захара... День неожиданностей! Передний ряд, зажиточные хозяева, искренне потешались, у них тряслись животы, пьянели от смеха лица, они выкрикивали с важной умудренностью:
   - Пусти козла в огород!..
   - Чтоб запутали общество?!
   - Что с них взять?!
   Рев стоял в волостном правлении, звенели стекла, сыпалась штукатурка.
   Тем временем Захар и Грицко, вызвавшие такую сумятицу, а с ними и Павло уговаривали людей, чтоб они сбросили Мамая, Мороза, иначе снова выберут Калитку старшиной, а бедняк никогда не вылезет из хомута... Будут гнать на казенщину, на работы, хозяева будут заботиться о своих выгодах, приберут к рукам лучшие земли, панскую аренду...
   Нечего и говорить, понимающие люди - Мамай, Мороз - подняли на смех Грицка и Захара: с тех пор как свет стоит, никогда сермяжники не правили в волости. Им по экономиям нужно ходить да зарабатывать, некогда им об общественных делах печься.
   Шум, гам прорезали выкрики:
   - Богачи затыкают рот!
   Старшина долго не мог угомонить разбушевавшийся народ, покраснел от натуги. Роман Маркович, настоящий радетель села, желает добра обществу: надо таких людей выбирать, чтобы не пропили мирских денег, не растратили, не растащили склады, чтоб их уважали люди, а главное - чтобы было что с них взять. И земский начальник наказал выбирать понимающих хозяев, которые сумели бы навести порядок.
   Яснее вряд ли можно выложить, растолковать, почему не годятся Грицко и Захар, одновременно доказать и большую выгоду для общества, если будут руководить важные, зажиточные хозяева. Кто лучше всего отвечает этим требованиям? Кого люди уважают? Остап Герасимович Мамай, который старостой в церкви, перед богом и перед людьми - первый человек... Благочестиво поблескивает его умащенная голова... Когда совершается крестный ход в престольный праздник, кому дают нести Евангелие? Кто свечи продает, с тарелкой ходит? Чья хоругвь стоит в церкви? Кому батюшка поручает купить колокол, золотить иконостас? А когда несут плащаницу, кому дозволено прикоснуться к святыне? Кому посылает батюшка просфору на глазах всех прихожан? Столько почета у человека, трудно счесть...
   Но вот сильный голос в людской гуще сквозь шум, гам и рев, забыв о всякой пристойности, выкрикивает, что церковный староста на подаяния прихожан пятнадцать десятин купил... Срамотища! У людей дух занялся. Надо сказать, в Буймире давно ходили нечестивые слухи, будто церковный староста вместе с отцом Онуфрием завели в божьем храме коммерцию. Люди примечали, что церковный староста, собирая с тарелкой доброхотные даяния на божий храм, деньги себе за воротник бросал. Будто липкой свечкой вытягивал из кружки-копилки церковные деньги. Да еще продает свечи не восковые, а всякую нечисть. В воскресенье, выйдя из церкви, прихожане на людях стыдили хапугу Мамая. Пчела собирает ароматный взяток на полях, в лесах, цветочный мед, воск носит. Разве из собачьего сала свеча угодна богу? Свечи, что дают батюшке на исповеди, староста снова перепродает и деньги отдает батюшке. Когда плотники делали голгофу и золотили иконостас, уж староста с батюшкой позолотили себе руки. На проскомидных свечах зарабатывают, каждое лето - на божьем храме, когда его белят, красят. Сам батюшка, такой акробат, архиерея хочет получить... Всего не пересказать, что говорили злые языки. Вот Грицко Хрин и выкрикивает сквозь гам, напоминает людям об этом, берет слово, пробует перечить старшине:
   - Я бы так сказал: взять-таки Захара. Выберем его старостой!
   - А расписываться кто будет? - резко спросил Иван Чумак.
   Лица знатных людей прояснились. Они давно видели - разбирается в общественных делах человек, сват старшины, и порешили: если не выберут Мороза, быть Ивану Чумаку старостой.
   - А печать на что? - не долго думая, ответил Грицко Хрин. - Вдарил и подписываться не надо. Приставь к нему писаря... Захар Скиба человек непьющий (среди людей смех)... общество не обкрутит, не обманет...
   Роман Маркович с грустью убедился: хотел он вывести сход на ясную дорогу, а опасный горлан снова сбивает людей с ходку. Да, не те времена наступили. Переводятся покорные люди. На прошлых выборах, только три года тому назад, Грицко Хрин тоже вздумал было драть горло, выступил против хозяев, возводил бесчестие, хотел сам в выборные пролезть, этакий смутьян. Но Роман Маркович тогда только моргнул десятникам - схватили его, скрутили, набили шею, одним духом вытолкнули за двери, а там еще помяли и посадили в холодную, чтобы поостыл, не мутил народ. Тогда боялись слово сказать против хозяина, потому что знали - люди не послушают, все равно выберут старшиной его, Романа Марковича, и будет горлану горько... Прошло три года, и уж не те люди стали, осмелели. И самый затурканный Захар Скиба осмеливается вспоминать о своих мозолях, говорить о несправедливости. Земским теперь не запугаешь, непокорному не заткнешь глотку, не скрутишь его...
   У Романа Марковича екает сердце: неужели он не пройдет на третьих выборах, не получит царского кафтана? Нелегкое дело быть старшиной, но тяжко и поста лишиться. Как-никак бесчестие... Люди сейчас уважают, подчиняются, приходят к нему, зазывают в гости. А как тогда посмотрят на него земский, эконом - все? Сам Харитоненко, бесспорно, спросит: кого старшиной выбрали, не Романа ли Марковича?
   Впрочем, Роман Маркович знает, как подчинить, как повлиять на общество. Какой же он иначе был бы старшина? С дельным словом обращается к людям. Разве он против Захара или против Грицка? Старшина пожимает круглыми плечами, удивленно смотрит на всех, и все смотрят на него и удивляются - напрасно только нападали на человека. Роман Маркович целиком полагается на общество. Как скажут, так и будет. Разве он возражает? Кого выберут, тот и будет. Он только дает совет. Пусть хорошенько подумают, кого выбирать. Надо, чтобы люди с головой были. Опытные в мирских делах. Пусть попробуют... Земский, знаете, какой строгий? Скор на руку! Не потерпит непорядка! С каждого спросит. Виноватого найдет, из-под земли выкопает! Опять-таки перед обществом стоят важные дела... Аренда у людей в печенках сидит. Надо защитить интересы села перед паном, вырвать у него луга, пастбища, выгоны. Скоро ведь деваться некуда будет, нечем дышать. Лето придет - туда не езжай, здесь не поворачивай, сюда не выгоняй. Немало будет забот, работы, не оберешься хлопот. Надо, чтобы пан сбавил цену на аренду, - разве Калитке или Мамаю не приходится арендовать у пана землю? Надо, чтобы пан не брал дорого за луга, за выпас. А то, может, вовсе вернул бы сельские выгоны. Чтоб не кружили люди по полям, не объезжали панскую землю, не морили себя и скотину. Выгодные для села дороги надо вырезать, чтобы удобно было выезжать на поле. Надо таких людей, которые смогут к самому Харитоненке подступиться или к эконому и с земским поговорят, если понадобится.
   Рассудительная речь старшины утихомирила народ. Все увидели полезную мысль подает старшина, добра обществу желает, болеет за сельские дела. Ну и голова у Романа Марковича! Недаром он на таком высоком посту сидит, волостью управляет. Что, если бы его в городах обучили?.. Земельным министром стал бы!
   Не оценил этих попечений один лишь Грицко Хрин и принялся злословить: Калитка, мол, сбивает с толку, говорит-то он красно, а почему же он не добился этого вместе с выборными, не выхлопотал, не отстоял сельские интересы перед паном? Девять лет правит, а есть ли людям хоть какое-нибудь облегчение от этого? Чего, мол, ожидать от Калитки и выборных, коли они до сих пор не смогли даже отодвинуть панские межи?
   Грицко насмехался над старшиной довольно-таки громко, все услышали это, наверно, а возможно, что и до ушей Романа Марковича долетело острое слово.
   - Богу молись, а черта не гневи! - без всякого стеснения крикнул Грицко в ответ на слова старшины. Едким словом он сорвал смех, развеял чинность, нарушил спокойствие, которое с такими трудностями восстановил старшина. До чего же смел Грицко Хрин, он не побоялся высмеять старшину даже при его медали!
   Из задних рядов, где стояли латаные кожухи, сермяги, свитки, посыпалось немало неучтивых слов на голову волости, выкриков, которых не следовало бы и слушать: панский, мол, прихвостень Калитка обманывает село, печется только о своих выгодах.
   - Грицко Хрин такой, что он и с самим чертом поговорит, лишь бы тот только слушал! - осмелел, разошелся Захар Скиба, открыто стал на защиту неудачника, извечного работника по чужим людям... Может, кто думал, что Захар побоится открыть рот при волостных людях, богатеях, как бывало когда-то? Беда только - понахватывал взаймы, в долгу он у хозяев, придется летом отрабатывать. Сын отца наставлял: не толстосумы, а добрые люди ему помогут, те люди, что сами не имеют ничего, которые на заводах работают, дерутся на баррикадах за свободу. Вот чью руку надо держать! Добиваться своего права. Не поймет только Захар, кто сына наставляет... И Захар уже не один, немалая кучка вместе с ним, отважный Грицко Хрин... А может, и прав сын - доберутся люди до панов, прикрутят Харитоненку, обломают рога и толстосумам. Может, придет такое время! Отберут у панов землю, раздадут людям. Дома Захар не без удовольствия расскажет жене, как парили хозяев и что он сам не промах - сказал пару добрых слов. А пока что он знает, какой ему партии держаться - не за Калитку и Мамая...
   Старшина обессилел, обмяк, пот оросил высокий красный его лоб, катился по густой бороде, падал каплями на медаль. Он растерянно разводил руками:
   - Хорошо... как люди скажут, так и будет... Только Захар и Грицко неграмотные, земский начальник может не признать.
   После этих слов все примолкли, наступила напряженная тишина.
   - А и правда! - пропел мясистый Мамай.
   Против этого никто не мог возразить, немалое препятствие выставил старшина перед людьми. Все убедились - не быть Захару и Грицку выборными, потому что действительно они не знают ни одной буквы, не могут ведать общественными делами, принимать участие в таком важном деле, как выборы старшины. Это было очень горько для людей, которые старались выдвинуть своих выборных. Загрустили чубы, бороды, свитки, сермяги.
   Вот тут-то новый, надо сказать, прямо-таки странный для уха молодой голос наперекор старшине недвусмысленно заметил:
   - И Лука Овсеевич неграмотный, да и Остап Герасимович... Старые выборные.
   Старшина от неожиданности оторопел.
   Прояснил людям головы молодой голос.
   Старшина развел руками.
   - Вот и додумался сказать!..
   Вдруг он спохватился. Непривычный для слуха голос поразил Калитку.
   - Кто это? Кто это такой?
   Люди указали на Павла, - этот безусый, дерзкий малый стоял между бородачами, где-то сзади. Старшина вскипел и напустился на парня:
   - Ты? Ты чего тут?! Ты как смеешь? Батько жив, а ты на сходе? Невыделенный? А уже в дела мира ввязываешься? Тебе какое дело? Вон отсюда! Чтоб духу твоего здесь не было!
   Хозяева, в свою очередь, набросились на парня, который осмелился нарушить давно заведенный обычай. Еще не выделенный, отец не умер, сам не женат, живет на отцовском дворе, а уже в обществе трется, поучает бородатых хозяев, на честных людей взводит поклеп! Волочился бы себе за девчатами и не лез, куда не следует. Никто этого не потерпит!..
   Вслед за этим хозяева тяжко задумались. И было отчего. Сколько прожили, и в уме такого не было, никогда не ожидали - спокон веку имели дело с зерном, салом, считали, что на этом свет держится, и никогда не думали, что человеку может понадобиться грамота, что бессовестный парень может использовать эту грамоту таким постыдным образом!
   Одни встали против Павла, другие вступались за него. Снова поднялась большая заваруха: завели, заспорили, закричали, особенно возмущались зажиточные мужики - взбунтовал людей голодранец! Под натиском угроз, бурных выкриков Павел вынужден был уйти, но брошенная им мысль крепко засела в головах. Сермяги, свитки похвалили парня: до чего вовремя отозвался. Когда станут выборными молодые грамотные мужики, то уж богачам не править и старшине не удержаться!
   Смятение долго не стихало, люди горячились, кричали, выкрикивали. Мамай обращался к людям, - блестело красное, как маков цвет, лицо, половицы шатались под ним - отчаянно призывал сход одуматься, опамятоваться:
   - Люди добрые! Не выбрасывайте меня за тын! Еще пригожусь.
   - Василь бабе тетка! - отозвался Грицко Хрии остротой. Не даст он Мамаю морочить голову.
   Никто не остался равнодушным, не промолчал. В бурном споре, которому не видно было конца, каждый высказал свое мнение. Иван Чумак - ему на этих выборах принадлежало не последнее слово - глубокомысленно заметил:
   - Эге, тут нужно семьдесят семь человек и чтобы у каждого было по семь голов! - До того безнадежным показалось ему положение.
   На старшине будто потемнела медаль от этих неожиданностей, случившихся в волости. Государев знак, словно святыня повешенный на шею, не оправдал надежд. Правда, открыто никто не посмел оскорбить старшину при медали - можно было и этого ожидать, - да разве все непристойное сборище, где взяла верх голытьба, сермяги, не дает понять? А перед старшиной еще не одно общество, не одно собрание.
   ...Роман Маркович выходил из волостного правления, как из парильни, ошеломленный, опущенный, опечаленный. Он закончил собрание посрамленным, осмеянным. Сегодня не как у людей... И эта превратность - только начало, а еще не одно общество надо объехать. Неспокойно сердце - в этом году выборы будут постыдные.
   Остап Герасимович Мамай, который сегодня больше всех перестрадал, наслушался злых слов, узнал столько несправедливости, глумления, безнадежно сказал:
   - Раз Грицко Хрин да Захар попали в выборные, добра не жди.
   Старшина убедился - плохо подготовились. Мысленно корил себя, не подмагарычили хорошенько бедняков-крикунов.
   Надежда на Захара не оправдалась, - видно, Грицко Хрин да сын Павло сбили его, руководят им. Надо, чтобы в других обществах такого не случилось. Несколько утешало старшину, что третьим выбрали Луку Евсеевича.
   14
   Свекровь еще лежала, когда Орина выдоила коров, процедила молоко. Всю ночь она промучилась - отвратительная, плюгавая нечисть то и дело храпела, сопела, хрюкала. Орина забилась к самой стенке, не помнила, как задремала, уже к самому утру... Вздрогнула, проснулась, - свекор уже стучит в двери, будит молодых:
   - А ну, не пора ли молодым вставать? До каких пор спать? Бока пооблезут. Со спанья не купишь коня!
   Старшина заботится о хозяйстве, не заснет спокойно, не поест. Конечно, это о снохе отозвался свекор резким словом.
   Невестка подходит к печи, целует руку свекрови, принимает благословение на день грядущий. Ключи бренчат на поясе свекрови, большая связка ключей - везде понавешаны замки. Ганна проворно слезла на пол, доски под ней согнулись, наказывает Орине, что делать.
   Орина наносила дров, вычистила хлев, задала корм свиньям и теперь стала чистить картофель. Дочь Ульяна, ленивая, румяная, раскинулась на своей постели, разоспалась, вылеживается. В хате появилась невестка дочке можно полежать подольше, поспать. Издавна так заведено, что на невестку выпадает забота по хозяйству. Теперь дочь свободна, ничем не связана. Недолги девичьи дни, пусть хоть немного побалуется, понежится. День начинался. Ганна пошла в светлицу проведать мужа, спросить панотца, что прикажут сегодня готовить, какое кушанье варить.
   - Кныши, - торжественно осведомила она домашних. - Роман Маркович велели напечь кнышей.
   Он на таком высоком посту, медаль носит, ест кныши. А когда идет из волостного правления, все дрожат... Разве старшина будет хлебать одну юшку?
   Каждое утро Ганна заботливо спрашивает заспанного мужа:
   - Панотец, что будем сегодня варить?
   Старшина иной раз не отзовется, не то спит, не то надсадно думает. Известно, до того ли ему! У человека немало хлопот в голове, важные заботы, как блохи, обсели, а тут еще докучная домашняя дребедень не дает отдохнуть, собраться с мыслями. Иногда старшина срывается со сна, гремит, налитые кровью, вытаращенные глаза нагоняют страх на жену, она возвращается к печи, укоряя себя, что разгневала мужа. И поэтому, переступая порог светлицы, жена обращалась прежде всего к пресвятой деве.
   На этот раз все обошлось спокойно. Старшина долго не думал, не тревожил жену, наказал на обед сварить борщ, на завтрак галушки, а то обойдется огурцом, картофелем, что придется по вкусу.
   - А вам что? - рада она угодить мужу.
   Хвала богу, муж у нее неприхотливый. Что приготовит, то и будет есть. Сегодня ему кнышей захотелось. Об обеде он не сильно заботится - в Буймире гостеприимный народ, всегда рады видеть старшину за своим столом, будут считать честью.
   День перед Ганной ясный, сегодня муж обошелся с ней приветливо, обласкал, похлопал по гладким бокам, не сказал скверного слова, велел только, чтобы сноха минутки не сидела без дела, и Ганна успокоила его - об этом уж пусть не думает.
   В кладовую свекровь идет сама, даже дочке не доверяет ключа. Немало там всякого добра, как бы не растрясли... Чтобы пореже утруждать себя, чтобы все у нее было под рукой, свекровь под изголовными подушками держит рыбу, сахар.
   Ганна трясет боками, сеет муку, вымешивает, мнет тесто. Орина сзывает кур, уток, гусей, кормит их. Нелюбую невестку свекровь отсылает в хлев, к скоту, не допускает к тесту. Вместе с дочкой хозяйничает около печи, и обе осуждают Орину:
   - По экономиям ходила. Выкинуть навоз, ухаживать за скотиной - это по ней. А для теста, да еще белого, нет у нее хватки, понимания...
   Невестка появилась в хате - есть кого осудить, обругать, о ком почесать языки, - облегчение дочке и матери.
   Не приспособилась невестка, с первого дня не сумела угодить свекрови, неловкая, неповоротливая, угловатая. Не знает, где стать, где сесть, только сердит свекровь: то под ногами мотается, крутится по хате, то положит платок не на место, Ганна схватит, швырнет - там нельзя... Невестка голову повесила, ходит как черница, чтоб люди видели... На все село прославилась, запаскудила честный двор.
   Орина находила себе покой, укрывалась от нападок и брани свекрови только в хлеву, около скотины, возле навоза. Мало и в хату заглядывала. Когда Орина принесла в хлев большой оберемок овсяной соломы, неожиданно прибежал Яков. Орина бросила оберемок. Помутневшими глазами смотрел Яков на жену. В хлеву стояли испарения свежего навоза. Плотоядно раздулись у Якова ноздри. Он накинулся на жену, пытался бросить на солому. Орина с силой толкнула его. Яков еще больше распалился. Он хрипел, хватая ее за груди, бил, поминал Павла, обзывал скверными словами. Орина вырвалась, выбежала из хлева. На дворе, перед окнами хаты, он не посмел тронуть ее, люто шипел, ругал, грозил при случае расправиться с ней. Навеки обозлила она мужа... Стоя у хлева, вытирала слезы.
   Горластая свекровь стала звать невестку, дочку - пусть идут завтракать и дадут ей покой. Старшина поехал в волость, теперь жена полновластна в хозяйстве. Куда Ульяна делась, исчезла с глаз? Пропала пропадом! Ульяна! Исчезла девка. Матери ничего не сказала. Гуляет где-то...
   Орина знала - золовка к подруге подалась. Языком трепать, судачить да охаивать невестку - хватит теперь пересудов для болтливых языков. Однако когда Ганна, встретив возвращавшуюся по улице Ульяну, напустилась на нее с руганью, Орина стала просить свекровь:
   - Мама, ругайте и меня... - Побоялась, чтобы золовка на нее не обозлилась.
   Свекровь обмочила перышко в бутылке с маслом, накапала на огурцы. Сдобренные душистым конопляным маслом огурцы хрустят на зубах, от картофеля пар идет, вся семья сошлась за столом, чавкает, полднюет. Орина стоит возле стола, не смеет сесть, тянет из миски огурчик, рука у нее дрожит. На столе стоят горячие пшеничные кныши, и от запаха их захватывает дух.
   Не вовремя вернулся из присутствия старшина, обвел взглядом хату, сразу же приметил - зоркий был глаз. Ненасытная семья за столом, от горячих кнышей идет пар. Он наставительно сказал:
   - Что это? Напекли булок? Такие булки есть, вовек земельки не купить и хозяином не быть.
   У Романа Марковича был мудрый обычай - никогда не спускать глаз с домашних. Семья всегда должна чувствовать, что над ней есть старший, глава домашнего достояния. Повелитель. И семья это чувствовала, торопливо догрызала огурцы, но наиболее виноватой была, конечно, Орина.
   Ганна, ласковая жена, напекла мужу пшеничных булочек, захотела угодить. Щеки ее блестели, словно пухлые, румяные, смазанные маслом, булочки. Однако старшина вернулся сегодня сердитый, не утешить его даже кнышами. Должно быть, снова неприятности какие-нибудь с земским. Как настращает земский, накричит за эти недоимки, так - жена это знает - муж целые дни ходит хмурый, грызет его досада, ночи не спит, вертится, тревожится. Неспокойно становится в хате, Роман Маркович гоняет старост, не попадайся ему тогда на глаза - на всех срывает гнев. Немало крови испортили старшине эти недоимки. Старосты гонят людей в волость, старшина налетает, кричит, угрожает, ну, и не без того - иногда руку приложит, в запале даст тумака наиболее упрямому. Вразумляет каждого. Нелегкое дело управлять волостью. Ходить по дворам, оценивать, продавать - врагов наживать. Людей пожалеешь, не рад будешь. Беды наделаешь. Приходят, просят, молят: "Да смилуйся, жена, дети..." Как тут отказать? А потом ты перед земским в ответе - кричит, срамит, грозит в порошок стереть.