Гордиенко Константин. Чужую ниву жала (Буймир - 1)

   Этот бродяга Нарожный слоняется повсюду с волчьим билетом, толкает людей на дерзкие выходки против правителей и никак не попадается в руки властям. И чего только не делали: по приказу земского и исправника перевернули все село, разогнали посиделки, запретили всякие собрания, гулянки, спевки, да разве обнаружишь бунтовщика? Мало ли дорог ведут через Буймир, мало ли всякого люду шатается? Дошли до такого издевательства - в церкви листовки стали раздавать. Кто-то кому-то сунул пачку, тот передал другому, думали - царская грамота или "Голос из пустыни преподобного Сергия". Пока раскумекали, листовки разошлись по рукам. Что же, в церкви будешь гоняться?
   Да и разве это один случай? Калитка не запомнил всех листовок, что забрали у крестьян урядник со стражниками. По хатам, на ярмарках, в лавчонках, в церквах, на мельницах, в маслобойнях, на свадьбах - повсюду разбрасывают их, раздают, расклеивают. Исправник и земский целую пачку повезли в Харьков к губернатору. Это только в одном Буймире... "Почему сдался Порт-Артур?", "Начало революции в России", "Царь и народ", "Солдатская памятка", "О царском манифесте", "Вперед", "Искра", "Надгробное слово министру Плеве", "Письмо священника Гапона" - печатные и писанные от руки, каких только не было! И никто не может ничего поделать, каждому крестьянину не терпится узнать, словно сатана его сзади тычет, что пишут большевики, эсеры, крестьянский союз, анархисты, братчики, поп Гапон, трудовики. Каждый горит желанием узнать о земле, а тут кощунственные мысли в голову лезут, неуважение к власти. Счастье еще, что можно пересчитать по пальцам грамотеев в Буймире, но ведь, на беду, школьники помогают, отцы принуждают читать детей... Уж их учитель Смоляк научит разуму! Да что же это за дети вырастут? Надо присмотреть, он там и девушек и парней учит грамоте... Наверно, чтобы оторвали голову правителям...
   Когда явились урядник Чуб со стражником Непряхой, Татьяна сеяла муку, а Захар строгал зубцы для борон.
   - Ты чего агитируешь, что у нас бога нет? - спросил урядник Захара.
   Может быть, кому-нибудь и непонятно такое слово, как "агитация", но домашние-то знали, не раз слышали. Татьяна испугалась - снова муж каких-то бед натворил. Захар молча показал на украшение дома - образа, что подряд висели на стенах, в позолоте, рушниках, закопченные, и строго смотрели на урядника, навевая благочестивые чувства. Урядник, остывая, пригрозил, что возьмется за Захара, если он не одумается, и снова спросил, какую песню он распевал вчера, идучи с ярмарки. Хата онемела в напряженном ожидании, в скрытой тревоге. Татьяна застыла с ситом в руках. Тугой на память Захар не в силах припомнить.
   "Вставай, поднимайся!" Кто в Буймире знал эту песню? Захар возвращался с ярмарки и пел ее, люди слышали. Слова зажигательные и голос сильный. Никто никогда ее не знал, не слышал. Хоть народ и занят был своими мыслями, уши сразу уловили непривычный напев. И урядник и стражник тоже слышали, да не обращали внимания, мало ли кто горло дерет на ярмарке? Только на другой день распознали, что песня-то бунтарская. Видно, Мамай сообщил, что пел ее Захар, а Грицко Хрин подпевал басом. Потому-то и пришли урядник со стражником. Это Захар понял. Да, но у него память отшибло.
   На стене висела картина "За недоимку", подаренная Захару Нарожным. Замечательная картина. Она сразу приковала взгляд урядника. Улица, убогая хата, урядник тянет корову, толстопузый богач потешается. А мать и дети плачут.
   Увидев своего собрата в таком неприглядном свете, урядник сразу сообразил, что это злонамеренная картина. Он сорвал ее со стены вместе со стеклом.
   - Где взял? - строго спросил он Захара.
   - Мало ли картин продается на ярмарке?
   - Где ты слышал эту песню?
   Захар пожимает плечами - мало ли песен он знает? Какая песня?
   Дед Ивко заступается за сына: ходит на заработки, по экономиям, почем знать, где научился?
   Урядник сердится, урядник знает, что говорит, умеет нагнать на людей страха:
   - Бунтарская песня! Где слышал?
   Захар уверяет урядника - известно, пел, нет у него голоса разве? На клиросе, бывало, никто так не выведет "Разбойника благоразумного". Плакали люди. Что же это такое он пел на ярмарке? Может, напомнят? Очень ему хочется узнать, чем он мог заинтересовать людей?
   Урядник Чуб снова сердится, топает ногой, хлопает по голенищу саблей, кричит:
   - Напускаешь тумана!
   Топает и стражник Непряха:
   - Не морочь!
   Дед Ивко со своей стороны подает слово. Пусть рассудят. Мы люди темные. Мало ли среди нас ходит людей с "волчьими билетами". Может быть, кто-нибудь и пел, может быть, кто-нибудь и сказал. Удержишь ли все в голове? Память - как бочка без дна. Мы люди темные. Ничего не знаем. Порт-Артур взяли? Что мы знаем? В Харькове, в Сумах бастуют? Слухи всякие ходят. Еще не то будет. Еще взойдет солнце...
   Урядника жаром обдало, душно стало в этой хате. Забили, заморочили ему голову. Что за люди, что за разговоры - не добьешься толку. Ушел урядник из хаты и унес неутешительные мысли о странной беспутной семье. Рад, что вырвался из хаты, избавился от этих нестерпимых людей. А тут еще Захар вяжется, провожает до ворот, не отстает, выведывает:
   - А что? Может, это какая-то политика?
   Урядник и слушать не стал - махнул рукой на докучливого хозяина. И стражник Непряха накричал на Захара, чтобы не цеплялся как репейник, - вот ведь пристал! Как громом прошиб Захара, объявив ему:
   - Твоя личность начальству не наравится! Вот оно что!
   Захар никак не опомнится, разводит руками: почто такая немилость?
   Недоумок этот Захар, решил урядник.
   Какой же недалекий человек этот Захар!
   13
   - Накуковала мне кукушка: и голодная, и без денег...
   Татьяна поставила ведро на лавку, вытерла полотняным рукавом взмокший лоб. В закопченную хату повеяло свежим утром, ворвался весенний гомон. Татьяна жаловалась - кукушка птица вещая, прошлый год закуковала поле, хлеб не уродил, дал бы бог, чтобы и в этом году чего-нибудь не сталось плохого. Пробились свежие травы, наливались соком деревья, распустилась пышная верба.
   - А как там о манифесте, не слышно?
   У ворот грелись на солнце бороды, выспрашивали Павла, который брел по улице с угрюмыми мыслями. Куда податься? Широкий свет манит. Податься ли на заработки или снова зарыться в землю? Хоть бы он был научен плотницкому делу. Пойти с весны гнать деготь, на дегтярное производство, прогнать тоску из сердца? Пристать к берестянщикам или пойти сплавлять лес по Днепру? Или, может, выжигать кирпичи, бить камень?.. Кругом неохватные просторы, и не знаешь, куда деваться, где заработать на прожитье. Орина упрашивает подождать - пойдут они вместе весной в далекую экономию, но разве в экономии скопишь на хозяйство? В поисках заработка отважные люди пускаются с торбой за плечами в далекие пути, смелые, как птицы, они снаряжаются на лучшие земли искать счастья. Так не пристать ли к ним и Павлу? Каждую весну одни и те же думы, одни и те же заботы - куда приткнешься без ремесла? Давно нет вестей от Нарожного, и это тревожило он всегда вносил просвет и надежду в души. Покинуть село в эти неспокойные дни, - но как бы не было упреков от Нарожного... А тут еще угрожающий царский указ. Павло знает, он несет сумятицу на село, вечно живущее в тумане ожиданий и надежды.
   С Дальнего Востока в деревню приходили вести, расписанные, размалеванные солдатские открытки ходили по рукам, поражая легковерных. Сам царь в простой одежде, положив молодому солдатику руку на плечо, дарит ему красное яичко. Под райским деревом сошлись солдаты в полукруг и играют крашеными яйцами. Другие стоят навытяжку перед пасхальным столом с питьем и яствами - ждут, когда придет минута, чтобы разговеться. Возле офицер христосуется с солдатом. Весело на Востоке. А на обороте бесхитростно рассказано о том, что нарисовано-то хорошо, да горькое наше подневольное житье... Было над чем задуматься.
   Теперь нередко можно увидеть и солдатский мундир за плугом - ветер мотает пустой рукав. На ярмарке черные фуражки выделялись среди брылей. Солдаты возвращались с войны искалеченные, увечные, не очень разговорчивые, а когда приходили в себя, разносили ненависть ко всему, что называется паном, министром, генералом, и некоторые даже безбоязненно проклинали прогнивший царский строй, предсказывали, что скоро полетят короны. Таким был кривой Охрим. Старая мать Жалийка била в церкви поклоны за сына, что вернулся живым. С волнующей вестью она прибежала к людям. В поле сын работать не сможет, там и нивки-то клочок, он сладил в саду навес и купил кувалду - когда-то в кузнице экономии работал, будет теперь чинить плуги, возы.
   Староста метался по селу, созывал людей на работы - никто нейдет, слушать не хотят. Раньше кто бы осмелился не подчиниться? А теперь не допросишься, не домолишься. Он встретил Павла и укоризненно выложил ему свою жалобу: вот до чего довели эти прокламации да ораторы - распустились люди. На что Павло, никак не сочувствуя, ответил: "Станут люди среди помещичьих полей исправлять дороги! Пусть Харитоненко их поправляет, нанимает рабочую силу". Померкла бляха на груди старосты. Увидев на улице толпу - это были самые богатые хозяева, - Лука Евсеевич нерешительно обратился:
   - Люди добрые, когда же будем пахать общественные земли?.. Исправлять дороги?.. Плотину гатить? Вода проточила, прорыла.
   Все уклонялись, увертывались, а Мамай даже пристыдил старосту всенародно:
   - Что же, ты не знаешь, что ли, сколько у меня поля? Что я, в магазине хлеб беру взаймы?
   Как пришла весна, Мамай потерял сон и покой. С самого рассвета Остап Герасимович если не в поле, то на току толчется с граблями, покрикивает на батрака Тимофея Заброду, на девушек, что ровняют грядки, косит глазом на осину - аист прилетел, чтоб ему пусто было, ладит гнездо на осине, буря-то сломала верхушку осины. Кто только не зарится на его добро! По меже протоптали тропинку - то бы трава выросла, скотинку бы выпустил, так нет же, вытоптали, чтоб у них ноги отвалились. Все крадут у Мамая, растаскивают, объедают. Нет сил смотреть, как батрак Тимофей Заброда натрет чесноком хлеб и жадно рвет волчьими зубами, как девушки-поденщицы работают ложками, хлебают кипяток. Мамай хмурым взглядом следит, как исчезают галушки в их голодных пастях. Странно блестят его глаза, морщится лоб, багровеет сытое лицо, и он, пораскинувши умом, изрекает:
   - Вот кабы не ел, сколько бы добра приобрел, а то все еда уносит!
   Такие мысли могут привести человека в отчаяние, а тут еще батрак Тимофей Заброда - теперь приходится остерегаться собственного наймита. Дотемна на гумне молотили, и непонятно, как это слетело у цепа било, треснуло Мамая по голове, - вот и гадай, ненароком или умышленно. До сих пор тошно.
   - А как там, о манифесте ничего не слыхать? - окликнул со своего двора Иван Чумак задумчиво бредущего Павла.
   От неожиданности Павло остановился.
   - Слышно.
   Может быть, не было подходящего случая, но Чумак никогда не обращался к Павлу - какие могут быть дела между хозяином и парубком? А теперь Чумак подошел к воротам и, видно, не прочь завести разговор. Павло снял брыль, и Чумак, кивнув на его приветствие, даже просиял - дождался-таки царской милости, никто так не надеялся на нее, как Чумак. Щедрый и разговорчивый сегодня, он гостеприимно протянул свой кисет Павлу.
   По случаю воскресного дня подошли другие - кривой Охрим, Грицко попыхивали люльками и с нетерпением ожидали. Уж зря Чумак не станет разговаривать с Павлом.
   Иван Чумак торопил Павла, чтобы тот поскорее рассказал, что дарует царская грамота. Бородачи с надеждой обступили толкового парня, не раз доказавшего свою осведомленность в общественных делах.
   - Значит, манифест? - недоверчиво переспрашивает Иван Чумак.
   Люди навострили уши.
   - Указ, - поясняет Павло.
   Чего он морочит голову, нудит, тянет? Леший с ним, что там разбираться - манифест, указ или рескрипт - урожайный год, пусть скорей рассказывает, что даровано царской грамотой!..
   - О прирезке что-нибудь есть? - все торопит парня Иван Чумак, которому не терпится поскорее дознаться, - наболели крестьянские думы. Беда неграмотному - сейчас Чумак это почувствовал - не морочил бы никому головы.
   - Что написано в царском указе?
   - Написано, что, если отберем у помещиков землю, повесят на первом суку, - решился-таки ответить Павло.
   Все остолбенели, нахмурились.
   - Не может быть!
   - Ты шутишь?
   Все напустились на Павла чуть ли не с угрозами, и он должен был подробно рассказать, как царь запугивает крестьян, чтобы они не трогали помещиков, иначе будут жестоко наказаны и убытки будут возвращены панам за счет сел.
   Чумак неприязненно смотрел на парня, который так бессовестно распустил свой язык.
   Охрим Жалий бесстрашно заметил (чего ему бояться, он только что вырвался из ада): царь - первый дворянин и помещик!
   Люди убедились - бунтарского духа набрались солдаты на этой войне.
   Чумак избегал этих опасных разговоров. Охрим Жалий, невзрачный солдатик, поучает людей. Бунтарские языки до добра не доведут, легковерные люди родного отца опорочат.
   Остап Герасимович Мамай выполз из своего угла, присоединился к толпе и вмешался в разговор. Он уже слышал об этом указе от старшины и батюшки и не похвалил за неучтивые слова супротив престольного царя. Правда, аренда, отработки давят людей - то работал бы на себя, вытягивал бы свое хозяйство, а то обогащай пана. Он заговорил о жгучих сельских делах, обычных и докучливых - о том, что нужда задавила село, что дороги прорезаны неудачно, земля в чересполосице, что у крестьянина нет прав, что он бессилен против пана, говорил о лесах, о пастбищах - везде непорядок, ненасытный помещик все загребает себе. Надо также всем обществом проучить Харитоненку, не ходить на работу в экономию - земля будет лежать пустой. Харитоненко скорее согласится сдать аренду по дешевой цене.
   Такое время пришло, что хозяин должен советоваться с голытьбой, которая, известно, обо всем теперь хочет судить. Не придется ли скоро быть запанибрата со своим собственным батраком? Чует сердце...
   Конечно, кабы общество было единодушно, оно сладило бы с помещиком. Мамай с досадой отметил, что люди идут вразброд. Грицко Хрин возражает:
   - Не дать сеять невыгодно, придет лето - где тогда заработаешь? Хорошо, у кого есть земелька...
   - Засеять-то дадим, - твердил Павло. - Не мы, так другие засеют. Еще нет согласия между селами. Надо только, чтобы нанимались к пану по высокой цене. Пусть растет хлеб. А кто будет собирать - видно будет.
   Вероятно, у него есть что-то на уме.
   14
   На улице людно, гомон, толкучка, со всех сторон сходились люди в золотистых брылях, в белых сорочках. Осокори щедро раскинули свои ветви, разрастались, распускались, сквозь молодой мелкий лист пробивалось солнце, сочная зелень пьянила своим запахом.
   Поговорили о том, что генерал Куропаткин продал Россию и ходят слухи, будто бы украден наследник-цесаревич, и что Горемыкин создал комиссию будут давать крестьянам дорезку, и уже даже прибыл посланец от самого царя делить панскую землю.
   Праздничный, необычный день! Торжественно сияют церковные маковки, крикливое воронье кружит над гнездами, быстрая река Псел вьется в зеленых берегах, вдали густой лес оделся в новое убранство - панский лес.
   - ...Может быть, этот посланец - генерал Струков, который, слыхать, с пулеметами и пушками жалует к нам? - переспрашивает собравшихся Захар.
   Ко всему-то он прислушивается, всегда-то норовит рассеять праздничное настроение. Бородачи приумолкли перед достославным "оратором".
   Едва Захар умолк, снова заговорили, будто бы помещики хотят закрепостить деревню, да царь не дает, а Харитоненко уже написал губернатору, что крестьяне требуют высокой оплаты, чтобы согнать помещика с земли.
   В другом кружке Захар услышал рассудительный разговор о дорезке земли, о чересполосице, аренде, заработках, прогонах, податях, о лесах, пастбище - всего не перечислишь.
   - Как крестьяне постановят на сходе, так царь и сделает! - уверенно твердил Чумак.
   - Вся земля царева, и если б он захотел, дал бы людям, - важно добавил Мороз, да на этом и оборвал - дальше думайте как знаете, а сам закурил люльку.
   Крестьяне Буймира сошлись на мирское совещание, чтобы вынести постановление или, как в селах называли, "приговор", сошлись против воли старшины, который вынужден был с великим неудовольствием подчиниться обществу.
   - Самовольно собрались...
   - Мы имеем право по царскому указу от восемнадцатого февраля собираться для решения мирских дел, - ответил Захар при всех и тем поставил старшину на место. Все село знало - старшина с земским оттягивали собрание.
   - Ты уже грамотный стал, манифесты читаешь? - неприязненно заметил старшина.
   Что мог Калитка еще сказать? Доставили ему хлопот эти манифесты. Сняты только прошлогодние недоимки, и люди не вносят ни страховки, ни зерна в магазин!..
   На сход прибыли старшина с урядником. Захар не проявил никакого уважения к начальству. Люди увидели - не старшина правит, а уже Захар принуждает собирать сход, решать мирские дела, и стали укорять Захара: ты дразнишь старшину, а он на нас срывает злость. Земский начальник Добросельский скрыл царский указ, а учитель Смоляк доведался, Захар дознался, и они передали людям, что по селам уже собираются сходы, выносят приговоры. А мы что?.. Старшина ничего не мог поделать, известил земского, и тот сам сегодня прибыл. И еще от лебединской управы прибыл земский гласный Деркач, который иногда наведывался в Буймир по разным хозяйственным делам и всегда останавливался у Мамая.
   На весь уезд наделал переполоха самовольный сход в Буймире. Начальство заявилось среди полотняного сборища в серых и синих мундирах, под бряцание сабель, под скрип ремней. Люди недружно снимали брыли и удивлялись Захару - сидит, равнодушен к тому, что делается вокруг, словно ничего особенного не произошло, и шапки не снял перед земским!
   Свой оратор завелся в селе, не надо ездить, искать, привозить, как в других селах.
   Можно было подумать, словно бы этот сход собран по воле земского. Всем знакомый низкорослый усач Добросельский в полной тишине обратился к крестьянам с речью: надо, мол, вынести достойный приговор, на что нам даровано право восемнадцатого февраля, обратиться на высочайшее имя к своему возлюбленному...
   Послышался выкрик из толпы:
   - Не надо возлюбленного!
   Кто не знает мятежного Захара?
   Земский предостерегал сход от ораторов, которые разъезжают по селам и подбивают людей к бунтам: добудем, мол, свободу.
   - Свободу не силой добывают, а гласом народа, гласом бога... В указе от десятого апреля царь предостерегает деревню от смуты. Не будем же увеличивать и без того великую его скорбь. По высочайшему повелению к нам прибыл генерал-адъютант Струков. Милосердный царь прислал своего старого слугу...
   - Вешать людей?
   Земский, казалось, недослышал то, что все отчетливо расслышали.
   - ...Что он о нас доложит царю-батюшке?
   - Чтобы дали землю! - высказал свои пожелания даже смиренный Иван Чумак.
   Физиономия земского взмокла и посинела, он призывал людей к благоразумию, верности престолу, убеждал остерегаться злонамеренных ораторов и полюбовно решать свои дела. Враг царя - враг народа.
   - Сам царь враг народа! - выкрикивали из толпы.
   Щедры нынче люди на слово! Не знает, что ли, урядник Чуб и стражник Непряха, что надлежит им делать? Они кидались на голоса, да разве пробьешься сквозь толпу? Сдавили, стиснули, чуть ребра не поломали, стражник с урядником едва выбрались, чтобы перевести дух, - легкомысленно сунулись они в толпу возбужденных, взбаламученных людей.
   Земский увидел: никак их не вразумить, затуманены головы мыслями о земле - постарались ораторы. Если бы он ко всему прислушивался, пришлось бы весь мир засадить в тюрьму. Никакие доводы не доходили до собрания. Выкрики все учащались.
   - Все мы теперь злые!
   - Злые да лютые!
   - Вся страна бунтует!
   - Раскрылись глаза!
   Больше всего беспокоили Добросельского угрожающие намерения панскую землю поделить, потому что тут сразу встала опасность потери собственных владений. Великое испытание для благосостояния империи и крестьянского сословия... Земский твердил, что лучше людям подождать нового земельного закона, чем затевать смуты. Бунты к добру не приведут, честь и слава людям, если за землю не будет пролито ни капли крови, если земельный вопрос разрешат миролюбиво. Тут земский прибавил, что и крепостное право отпало, как только царь издал новый закон.
   И может быть, он кое-кого и переубедил бы своим красноречием, да на беду вмешался учитель Смоляк.
   - Царя вынудили отменить крепостное право! - зычно крикнул он.
   Сочувственные отклики схода убедили земского, что люди полностью поверили словам учителя. Мирная проповедь не привела ни к чему, только распалила, растравила людские страсти.
   Мало того, лукавый человечище, которого звали Захаром, начал допытываться: разве отменили крепостное право? Когда, как? Поражался, удивлялся, возражал, припоминал луга, сенокосы, леса, дороги, аренду, пруд, глинище - за все отрабатывай пану, кланяйся, к своей земле не подступись. За вязанку бурелома у женщин сдирают юбки, не той дорогой поедешь - рубят колеса, экономия тянет из людей жилы, от отработок руки опухли. И сход, по правде говоря, весьма непристойно повел себя, подбадривал, побуждал человека к глумливым речам.
   Потом бунтарь, больше всего горланивший на сходе, видимо, вожак, стал выкрикивать, что надо прекратить войну. Когда же Добросельский, чтобы припугнуть, переспросил, кто этого требует, много голосов откликнулось: "Все!" Посеянное мятежное слово взошло в человеческих душах - земский в этом убедился.
   Невысокий белесый Охрим Жалий, приметный среди полотняного народа по медали и серебряному кресту, которые парадно блестели на черном солдатском мундире, оперся на палку и внимательно слушал, как старая лисица земский усовещивает крестьян. На лицемерную речь земского он запальчиво ответил:
   - Зачем затеяли чугунку на чужой земле? Разве мы хотим крови! Вот, смотри, где я потерял ногу? Сотни тысяч наших братьев легли костьми на Дальнем Востоке! А скольких унесли тюрьма, голод, болезни? Все мало, уже ополченцев берут! Зачем прислали генерала Струкова? Гнилыми пароходами, старыми пушками захотели победить японца? А затем снова задавить податями село?.. А чем жить? Где взять земли?.. Разве мы хотим крови? Все мало казнокрадам поживы?..
   Захар с Грицком выразительно переглянулись - прибыла на село помощь! Стражник Назар Непряха удивленно вертел длинной шеей и не мог понять: после призыва он в одной роте служил с Охримом, и затурканный, бестолковый солдатик не выходил из карцера. Где это он осмелел, набрался бунтарского духа?
   Люди одобрительно поглядывали на Охрима, который от волнения даже зарумянился - суровый, изможденный. Богатые хозяева отмалчивались, прятались за бедняцкими спинами, чтобы не быть на плохом счету у высокого начальства.
   Земский чувствовал свое бессилие перед сходом, который единодушно осуждал правителей и грозил расправиться с панами. Добросельский призывал население не слушать бунтарей. Помощь можно найти только у верховной власти, в монаршей милости. Он призывал верноподданных припасть к царским стопам. На это Захар под одобрительные возгласы заметил, что уже припадали - Девятого января... Слова не дают сказать земскому без непристойных возражений, выкриков! Добросельский все же заверил сход, что силой ничего не сделают, не возьмут, но люди снова стали перебивать его:
   - Будет власть нашей - возьмем!
   Благоразумные возражали:
   - Голыми руками возьмешь?
   Не в силах отвечать на каждое возражение, Добросельский совсем обмяк. Ему стало жарко, нудно, и он уже бессильно изрек:
   - В нашем сердце должно жить уважение к чужой собственности. Еще при покойном Александре Третьем крестьянам была оказана помощь - для приобретения земли был учрежден земельный банк.
   - Это для Калитки и Мамая! - не стерпел тут Захар.
   А когда он молчит, терпит?..
   - Покупает не тот, кому нужна земля, а у кого есть на что купить! Заграбастали немало земли, высматривают, как ястреба, где бы еще урвать, тем и живут, немало народа обманули!
   Он рассердил богатеев и, к удовольствию земского, они напали на неудачника Захара, обругали его непристойными словами. Захар завидует тем, кто честным трудом нажил хозяйство, а сам в водке топит свои заработки!..
   Захар вспомнил ту нивку около Косых Ярков - говорили другие, которую выманил у него Калитка. Тогда он обманул его, пусть попробует надуть теперь!..
   Этот спор среди крестьян навел на мысль Добросельского. Если бы ему удалось натравить село на село, посеять в обществе ссоры, угроза большим имениям уменьшилась бы. А пока он заявил, что ему известно, откуда идут опасные мысли. В Сумской ремесленной управе исчезли паспорта, подозрительные люди шатаются повсюду, мутят села, учителя также распускают детей, интересуются не математикой, а политикой...