Гордиенко Константин. Девушка под яблоней (Буймир - 2)

   И в президиум Марка выбрали. Саньке даже глядеть на него муторно.
   - Таким орлом посматривает на всех, словно век свой по президиумам сидит... - показывая на Марка, искала она сочувствия у Тихона.
   А Марко - у всех ведь на виду! - едва сдерживал свое волнение.
   Опять у Марка светлые дни. Текля всей душой радовалась за него. В прах рассыпались все мерзкие замыслы, все ухищрения врагов, а Родион сидит, нахохлившись как сыч, боится за свое положение. И Урущак помочь не может, - пожалуй, самому еще придется отвечать перед райкомом. А пока что люди выводят на чистую воду Селивоновых дружков, собиравшихся присвоить себе чужую честь, чужую славу. Хотя их и постигла неудача, они все еще не теряли надежды - авось Родион вызволит.
   - Председатель у нас - родного отца не нужно, - клянется бригадир Дорош.
   - Давно пора оценить по достоинству Родиона Марковича! - обращается к собранию кладовщик Игнат.
   - Для него все равны, - говорит Гаврила.
   - Только при Родионе Марковиче и стал у нас порядок! - откликается Перфил.
   - Родион Маркович действительно, что называется, ведет нас к зажиточной жизни! - прибавляет Селивон.
   Нельзя сказать, чтоб председатель был не в чести. Лестные отзывы так и сыплются.
   - За Родионом Марковичем только и свет увидели! - восклицает Соломия.
   Торжественный хор похвал нарушил будничный голос доярки Мавры:
   - За Родионом всем прихвостням привольно жилось, изрядно-таки попользовались.
   Пастух Савва рассказал собранию - давно уже несогласно живут Мавра с Соломией. А началось с того, что завхозовская корова повадилась гулять по всему бригадному хозяйству, грызла свеклу, картошку, дергала сено - совсем как завхоз, и никто не смел прогнать ее. Люди проходят мимо, смотрят, сокрушаются. Что ж поделаешь - корова-то завхоза. Селивон тоже видит и похаживает себе как ни в чем не бывало, ирмосы поет. А Мавра возьми и отгони завхозовскую корову от стога да ну честить при всем честном народе Селивона. С того и пошло. Деревья у соседей разрослись, березы, осокори обступили Селивонову усадьбу, - кидают, вишь ты, тень, глушат Селивонов огород. И Селивон приказывает Мусию Завирюхе срубить их. Завирюха не послушал, так Селивониха кипятком ошпаривала корни, пока не высохли все деревья. Потом чемерицей потравила кур. Издавна не ладят соседки, да и сейчас Мавра попрекает Селивониху, что та целое лето прохлаждалась в тенечке.
   Поднялся, привлекая общее внимание, председатель. Родиону будто дела не было до бурных споров, расходившихся страстей, хотя кое-кто и старался набросить на него тень, ругали кладовщика, завхоза - так разве председатель к этому причастен? С необычным словом обратился Родион к собранию, что громом оглушил:
   - Я родился под грохот канонады, - торжественно провозгласил он.
   Селивониха с восторгом воззрилась на председателя: знал, что сказать!
   Нет никакого сомнения, человек хотел сказать нечто очень важное, значительное - да разве дадут? Устин Павлюк нарушил высокий строй мыслей председателя:
   - Ты расскажи, как разогнал кадры!
   - И как поставил прихвостней да полюбовниц! - ввернула Мавра.
   - Горлодеров да лодырей! - заметил Марко.
   - Привел в упадок ферму! - подтвердил Мусий Завирюха.
   - Чуть весь скот не загубил! - вставил тракторист Сень.
   Родион решил бить противника фактами.
   - И трудодней в нынешнем году выработали больше, - старался он перекрыть голоса.
   Тут Панько Цвиркун услужливо подал справочку, свидетельствующую о росте трудовой дисциплины.
   - Трудодней выработали больше, почему же доходы меньше? - спрашивает пастух.
   Не дадут Родиону слова сказать.
   - Девичья бригада вытянула колхоз! - кричит Сень.
   Родион на этот выкрик не обращает внимания. Зато обращают другие.
   - Девичья бригада вырастила по сорок центнеров кукурузы с гектара, а Дорош - шесть, - напоминает звеньевая Галя.
   И Родион вынужден все это слушать. Конечно, если бы не Нагорный, кто бы отважился шпынять председателя? Кто бы посмел возразить?
   - Иль я кого обидел? - обратился Родион к собранию. - Не выписывал арбузов, яблок? Или соломы не дал, отказал в подводе на базар? Не позволил в лесу дров нарубить? Хвои привезти? Или запретил кому вымачивать коноплю в Ольшанке? Брать с поля ботву? Жому, скажете, не давал, запрещал спаривать коров с племенным быком?
   - Ну прямо губернатор! - резко бросил Павлюк. Поди угадай, к чему приведут твои слова...
   Родион со всей душой к собранию, и уже Селивона с Игнатом явно взяли за живое его слова, а Гаврила да и Перфил до того расчувствовались - чуть не всхлипывают. Так - на тебе - угораздило этого Павлюка встрять, сбил с толку людей. Ясное дело, что Нагорный сделает из этого выводы.
   - Как я решил, так и будет! - сгоряча выпалил председатель.
   - А для чего же существует общее собрание?
   К каждому слову готовы прицепиться его враги.
   - Я давно предупреждал, - напоминает пастух Савва, - председатель у нас изворотлив как змей! Кто с ним? Селивон да кладовщик Игнат. Эти люди по уши увязли в личном хозяйстве, обкрадывают государство, а ферма без присмотра, до черного дня хотят довести колхоз! Что ни обжалуешь в земотдел - председатель на смех подымает: "Я сам земотдел!" Уезжал ли хоть раз Урущак с пустым возом от Родиона?
   События прояснялись. Нагорный записал что-то в свою книжечку.
   Что мог на это сказать Урущак? Кого только не ошеломило сегодняшнее собрание? Нагорный строго предостерегает, чтобы не глушили критики. Разве это критика? Оговаривают руководство, не больше!
   Кладовщик Игнат в себя не может прийти. Неужели ускользает почва из-под ног? Настал конец всем мечтам, всем надеждам? Думали, что будут заправлять колхозом до скончания века. А случись с председателем беда - не ждать добра и Игнату с Селивоном. Так надо защищать Родиона.
   - Родион Маркович сам растет и другим развитие дает. - Кладовщику ли не знать, чем можно угодить Нагорному.
   Возможно, эта льстивая похвала кладовщика пришлась бы кое-кому по вкусу - наверное бы пришлась, - да тут сунулся Марко со своим непристойным замечанием.
   - Растет, только в живот да в зад! - под неуемный хохот собравшихся бросает он.
   Что-то слишком много вольностей позволяют себе сегодня на собрании.
   Кто мог думать, кто мог предвидеть, что Родиону придется претерпеть такое надругательство? Да скажи кто ему, что пересохнет река Псел и на дне ее зазвонят колокола, скорей бы поверил, нежели в такое злосчастье! Надежно, как за каменной стеной, чувствовал себя за Урущаком. А теперь Павлюк берет силу. Кто мог думать, кто мог предполагать? Председателю поношение - радость врагам. Мавра, не скрывая того, что довольна происходящим, язвительно посматривает на раскормленных молодиц, Селивониха вся так и передергивалась, пеной, казалось, исходила с досады. Татьяну корежило, точно судороги ее сводили.
   Мусий Завирюха вдруг объявил:
   - У Родиона нет в голове... диалектики. - Да еще и покрутил пальцем у виска.
   - Просто ни ума, ни совести! - уточнила Мавра, досадуя на мужа, что напускает туману там, где все ясно.
   У Завирюхи издавна пристрастие к мудреным словам. Еще когда был под Порт-Артуром, слышал их. А уж теперь, когда, известно, обновилась, запестрела яркими словами речь, немудрено и растеряться, подобно девушке на лугу, что не знает, какой ей цветочек сорвать.
   - У Родиона нет гуманности, - вставляет пастух Савва.
   Пастух давно говорил - не нужно нам такого председателя. И собрание согласно с пастухом: неугоден нам Родион и вся его компания - Селивон с Игнатом!
   Родион Ржа из-под насупленных бровей зло уставился на Савву; плотный Селивон, Игнат сопят, что упыри, дать им волю - разорвали бы на части пастуха! Последнее, конечно, всего лишь плод его воображения. На самом-то деле Селивон с Игнатом сидели понурясь, тише воды, ниже травы. Да им ничего и не оставалось, как покориться обстоятельствам. Подчинился требованию собрания также и кроткий миролюбец, тишайший страдалец Родион Ржа:
   - Снимайте меня, я уже приготовил вилы.
   Не желает он отныне "быть у руля".
   Скорбная тишина, всхлип, стон.
   Соломия прослезилась: такой бесценный человек - и вдруг возьмет вилы!
   Татьяна тоже огорчена: такой руководитель, устали ведь не знал - и вдруг станет на рядовую работу!
   О Саньке и говорить нечего - все самые заманчивые надежды вырваны с корнем! Отныне не Санька будет верховодить на ферме, не ей выпадет слава, почести, ордена! Она-то думала, что сила в его руках, а оно вот как обернулось.
   Кладовщик Игнат скорбит:
   - Без Родиона нас и куры заклюют!
   Но его предупреждение никого не пугает. К тому же беспутный пастух с ядовитой ухмылкой кивает на Родиона, не желающего якобы больше ходить в председателях, - не хочет, как кобыла овса. Этак из-за недругов своих, чего доброго, и в ад не попадешь.
   Родион делает еще попытку переубедить собрание:
   - Враги мои и советской власти пытаются оклеветать меня!
   Родион, вероятно, сам не ожидал впечатления, которое вызовут его слова.
   Собрание возмутилось околесицей, которую понес председатель.
   - Неудачный руководитель - огромное зло, - сказал Марко. - На него надеются, ему верят, а в нем нет ни живой души, ни ума, ни совести. Вот он и прячется за спину советской власти, думает, что это спасет его.
   Марку, однако, не удается сбить Родиона.
   - Это тот, что попал в "окно сатиры"! - сделал он попытку опорочить Марка.
   - За правду! - раздались голоса из зала.
   - Меня тут обвиняли... будто бы я разогнал кадры, - бубнит председатель. - Мы хотели исправить Марка и Павлюка, но эти люди не признают критики!
   Родион вздумал "исправлять" Павлюка! Трактористу Сеню понятны уловки председателя, все его ходы и извороты. Да и кому они не видны?
   - Устин Павлюк - старый член партии, организатор и первый председатель колхоза в Буймире! - говорит он.
   Чем вздумал удивить Родиона!
   - Он перерождается! - кричит Родион. Разве он не знает, что сказать?
   - А что касается пастуха Саввы, - продолжает Родион, - так этот человек никак не может избавиться от пережитков прошлого - избил председателя ревизионной комиссии.
   Нагорному сегодня хватало впечатлений, он ко всему прислушивался, наблюдал, записывал, но от последней новости несколько стал в тупик.
   Пастух Савва сам торопится выложить перед секретарем свою вину. Правда, прежде всего он бросает Родиону:
   - Администратор ты голый, вот что я тебе скажу!
   И тогда уже рассказывает Нагорному, как это с ним случилось:
   - Дьявол знает, как все вышло. Голова моя не боится ни чаду, ни дыму, а тут вдруг ни с того ни с сего разболелась. Лежу я больной, значит. Смотрю, едет на возу Гаврила - чересседельника на коне нет, хомут шею давит, а Гаврила еще и ноги на оглобли положил, совсем задушил коня. Не улежал я, выбежал: "Так-то ты колхозную худобу бережешь? Что это за копыто? А хомут? Думаешь, если есть машины, так можно коня не беречь? Ишь гонишь как бешеный! А будь бы он твой собственный, пожалел бы небось". Не стерпел - ну и дал тумака, не остерегся. Конь как заслышал мой голос, аж заржал...
   Надо сказать, собрание очень снисходительно приняло покаянную речь пастуха, его простосердечная исповедь даже кое-кого привела в веселое настроение. Нагорный хоть и должен был признать добрые намерения пастуха, вставшего на защиту колхозного добра, но осудил самовольную расправу. Недостойно пастуха такое поведение.
   Верно говорится - беда одна не ходит. Уж и без того довольно напастей свалилось сегодня на Родиона, а тут еще полеводка Варвара Снежко со своей жалобой - не лежит, дескать, у Родиона сердце к народу, вечно насупленный, глаза в землю, не здоровается никогда с человеком.
   - Может, прикажешь тебе в спину кланяться, когда ты с цапкой в поле бежишь? - ответил Родион.
   Варвара еще пуще расходилась, всякую пристойность забыла, налетела на Родиона:
   - За какой-то соломой неделю ходила... Знай смотрит волком: мол, некогда мне сегодня. На следующий день приходишь - опять не вовремя...
   Родион на это только руками разводит: только мне, дескать, и дела, что твоя солома. А та ишь какой вывод делает:
   - И даст соломы, так уйдешь от него со слезами.
   Эти слезливые бабы точно сговорились сегодня, взялись за Родиона.
   - Несу из больницы ребенка, метель - дух забивает, встречаю на базаре председателя, сам-то небось в кожухе, в машине сидит ("Ох и въедливая эта Наталка!"). "Чего возле кабины топчешься, полезай в кузов!" - говорит. Снег - свету не видно, ветер сечет, люди обступили меня кругом, чтобы защитить от вьюги...
   А того не подумает молодайка, пристало ли председателю на мешках либо на бочке с керосином сидеть.
   Мавра убеждает Нагорного, что народ в колхозе трудовой, честный, да вот беда - завелась компанийка. Пьют, гуляют у Селивона. Что ни день воскресенье, что ни неделя - свадьба. Давно пора Селивона с Игнатом вывести на чистую воду. Разве болеют они за развитие хозяйства, за воспитание масс, за колхозный достаток, за государственные интересы? Им бы побольше содрать с колхоза. Разгоняют честные кадры, ставят всюду своих прихвостней, разорить хотят колхоз.
   - А что председатель? - спрашивает Нагорный, видимо с большим вниманием отнесшийся к Мавриным словам, чему Родион не очень-то был рад.
   Кто не знает эту придиру Мавру? А Нагорный, вместо того чтобы пресечь наветы, развязывает людям языки, поощряет подобные разговоры.
   И Мавра, кивая на сидевших рядком пышнотелых кумушек, рассказывает, что Соломия с Татьяной совсем опутали, залили магарычами Родиона. Хозяйством заправляют Селивон с Игнатом, в их руках зерно, мука, мед, масло, сахар, рыба, сало, фрукты, овощи, - все это так и липнет к их рукам, давно уже тюрьма по ним плачет.
   Эта сухонькая пожилая женщина вызвала невольную симпатию - честный, правдивый взгляд, звенящий гневом искренний голос. Видно, здорово наболело у нее на душе. Да разве у нее одной?
   У кладовщика Игната на такой случай всегда был готов один ответ:
   - Нет еще такого кирпича, чтобы для меня тюрьму построить!
   Кто не знает, что Селивон навеселе хвастался: нас, мол, суд не возьмет, мы с самим начальником милиции в дружбе.
   Неизвестно, к чему бы пришло собрание при попустительстве Нагорного, да Урущак решил успокоить собрание. Сгоряча невесть чего можно наговорить, кучу бед навлечь на голову невинного человека! Взять, к примеру, Родиона: образцово поставил ферму, да и все хозяйство отлично ведет, пашет, сеет, выполняет государственные поставки, хорошо провел кампанию по реализации займа. И за что ругают человека? Да и много еще других полезных качеств нашел Урущак у председателя, которых не разглядели колхозники по той простой причине, что из мелких соображений рады бы даже избавиться от Родиона. Что это за порядок? И где мы председателей наберем?
   - Неужто свет клином сошелся? - подает голос Устин Павлюк.
   Урущак с таким пылом принялся вразумлять собрание, что его пот прошиб (кто проникнет в ход мыслей секретаря?), а этот Павлюк одной фразой свел на нет все его усилия.
   Часто случается, что добрые намерения приводят к обратным результатам. Вместо того чтобы утихомирить страсти, Урущак лишь пуще распалил их, и собрание напустилось на Родиона, разогнавшего умелых работников. Мавра чуть не вопила: когда-то у нас пели да веселились, а теперь знай плачем, боимся - скот погибнет, а то и вовсе ферма сгорит, либо еще какая беда приключится. Она прямо-таки умоляла Нагорного навести в колхозе порядок. Этот председатель доведет колхоз до полного разорения. В Павлюковых руках выросла ферма, а теперь полюбовница председателя Санька распоряжается на ферме, никого не признает, захотела обскакать Марка, пустила скотину - еще роса не сошла - на клевер, чуть не погибла скотина.
   - Азот бродит, все равно что дрожжи, бактерия, - поясняет Мусий Завирюха.
   Что было делать Урущаку? Отдать Родиона на расправу?
   - Если провинился председатель, запишем выговор... - снова обращается Урущак к собранию.
   - Не поможет бабке кадило! - кричит пастух.
   Вот привязался! Урущак бросает раздраженный взгляд на лохматую бороду. Он хочет помочь людям разобраться:
   - Никак невозможно переизбрать сейчас председателя, надо подождать до конца хозяйственного года.
   И этим важным соображением то ли убедил наконец, то ли ошеломил людей. Буймирцы еще не сталкивались с таким препятствием.
   Для Урущака это был проверенный ход, не раз помогавший ему выходить из самых трудных положений: как только обвиняют кого в непригодности, требуют сместить - пусть, мол, кончится хозяйственный год, а там видно будет!
   И, надо сказать, соображение это имеет кое-где распространенное хождение как очень дельное, убедительное и даже незыблемое.
   А чтобы усилить произведенное на собрание впечатление, Урущак продолжает:
   - Здесь все беды и напасти свалили на председателя - будто бы он потакает пережиткам прошлого, не воспитывает массы, разогнал кадры, доверился мошенникам, едва не погубил ферму, разоряет колхоз. А мы где были? Куда смотрели? Где был райцентр? Это ж клевета на руководство!
   Кто осмелится сейчас пускаться в опасные рассуждения? Всем ясно: сваливать вину на председателя - значит возводить поклеп на руководство! Попробуй теперь плохо отозваться о председателе! Это ж прямой намек на районное руководство! У всех звенели в ушах слова Урущака: "А мы где были?" Что скажешь после этого?
   - А мы прозевали! - ответил на слова заведующего райзу Нагорный.
   Полнейшая неожиданность для Урущака. От кого угодно мог он ждать возражений, только не от секретаря райкома! Уж не шутит ли Нагорный? Уж не берет ли, случаем, вину и на себя? Урущак оторопел. В клубе тугая тишина. Видно, непривычно было слышать такое собранию. Представители райцентра обычно твердили совсем другое: "Мы указывали, мы предостерегали, но наших указаний не выполняли". Нагорный сломал эту традицию, признал недосмотр руководителей района. Это хоть кого могло ошеломить.
   Итак, все доводы Урущака, так старательно подобранные и, казалось бы, убедительные, не привели ни к чему. А виноват во всем пастух. С самим Урущаком не согласился. Мало того, упрек бросил Урущаку:
   - За бумажными отчетами жизнь проглядели.
   Нагорному пастух слова поперек не говорит. Наоборот, даже хвалит видно честного партийного человека. И длинных речей секретарь вроде не произносил, и, однако же, разрушил злые козни! Не принял во внимание ни реализации займа, ни других "выдающихся заслуг" председателя. А Урущаку совершенно отчетливо ответил, что хозяйственный год тут ни при чем, если народ хочет переизбрать председателя. Чтоб, значит, не мешал людям на пути в большом деле. Завел хуторские порядки, запутался в грязных махинациях разве способен такой человек воспитывать массы? Окружил себя бездельниками, кумовьями да лизоблюдами, перед иными сам угодничал, иных задаривал (не намек ли на Урущака?), - разве способен такой человек руководить колхозом? Да еще пытался со своими повадками базарного дельца пролезть в партию. Возможно, и пролез бы с помощью Урущака, если бы вовремя не хватились.
   Мусий Завирюха многозначительно переглянулся с Павлюком, с Саввой. Не находят ли они в словах Нагорного собственных мыслей, собственных чувств? Потому и болели душой из-за бесчестного поведения председателя и его прихвостней, что те извращали колхозный строй. Падкие до наживы, Селивон с Игнатом возрождали старые хуторские привычки, разжигали собственнические страсти, старались побольше заграбастать - ворочали делами как хотели, нагличали.
   Не обошел Нагорный, надо сказать, и Урущака, непривлекательно расписал этого горе-начальника, - спасибо, собрание помогло проверить человека. Урущак сразу опустил крылышки, а Соломия с Татьяной никак в толк не могли взять - что же творится на белом свете? А уж о Родионе, о кладовщике Игнате, Селивоне и говорить нечего, совсем повесили носы. Дернула их нелегкая позариться на высокие посты. Жили бы себе тихо-мирно. Как неожиданно все повернулось! Те, кто совсем еще недавно почитал себя призванным заворачивать всеми делами в немалом масштабе, поняли - Нагорный слов на ветер не бросает.
   Впрочем, Урущак еще не совсем сдал позиции. Когда секретарь заговорил о потере чести и совести, он резко бросил:
   - Об этом в другом месте поговорим!
   В высших инстанциях, хочет сказать, поведут разговор о его деловом и партийном лице. Но как бы там ни развивались события, пожалуй, и вправду придется отвечать. Ох уж и ругал он себя за легковерие, за податливый характер. Хотел людям добро сделать, а вместо того вон какую беду накликал. Легко ли, в самом деле, Урущаку обидеть человека? Только вознамерится распечь, а тут мед тает на языке, навевает приятные воспоминания, разливается томительной сладостью по жилам. Топленое сало зальет гнев, смягчит сердце. Поразительные вещи иногда происходят с людьми.
   На высокомерное замечание Урущака, огорошившее собравшихся, Нагорный ответил, что большевики не только сами обязаны учить народ, но и учиться у народа. А массы обязаны контролировать руководителей, поправлять их, вскрывать их ошибки.
   Слова эти пришлись по Сердцу присутствующим.
   Не в силах совладать с охватившим его возбуждением, пастух победно обводит глазами собрание, кивая в сторону Урущака и Родиона: в наш век глушители критики не в почете!
   - Всыпь в ведро кислого квасу ложку сахару - нешто поможет? - говорит пастух. Вот и разбери, к чему он ведет. - Все правление, где засели дружки-приятели Родиона, переизбрать надобно!
   Вот это понятно! И против этого возразить нечего. Все дружно поддерживают пастуха.
   Нагорный благодарит собрание. Из острых критических выступлений он сделал для Себя немало полезных выводов. Партия изучает опыт организационной работы. Товарищ Калинин учит, что голое администрирование не может дать хороших результатов.
   - Людей надо знать! Людей надо изучать! Пастух! Доярка! В душе каждого из них целый мир! Людей надо знать не по одним лишь сводкам и рапортам, - говорил Нагорный, должно быть, в поучение руководителям колхоза, - надо знать, как они трудятся, чем дышат.
   Собранию стало известно содержание разговора, состоявшегося между Нагорным и Урущаком в райкоме партии. Разговор возник в результате сигналов, поступавших от Устина Павлюка и Мусия Завирюхи о действиях колхозных дезорганизаторов, которые пребывали под крылышком Урущака.
   - Не могу я знать каждого пастуха, - говорил Урущак. - У меня вон их сколько, колхозов этих. Не могу я знать каждую доярку. У меня одна голова.
   - И все же мы обязаны знать каждого пастуха, - доказывал Нагорный. Когда окрепнут партийные организации в колхозе, тогда нам легче будет. А у нас пока такие колхозы, в которых нет партийных организаций.
   - Значит, нужны срочные мероприятия, - неожиданно заключил Урущак, ощутив, вероятно, опасность. И тут же воспылал внезапным желанием отправиться в Буймир, созвать общее собрание, чтобы выявить все недочеты, тут же, на месте, проверить жалобы, навести порядок.
   - Лучше быть не может, - согласился Родион.
   - Урущак уже не один год наводит "порядок", - возразил Устин Павлюк.
   Тогда-то Нагорный и решил, что сам будет присутствовать на общем собрании. Нельзя сказать, чтобы Урущак и Родион обрадовались подобному обороту дела. И, как выяснилось из дальнейших событий, у них были к тому основания.
   Сегодня, среди шума и гама, в этом сложном переплетении обид, поклепов и оскорблений, Нагорный уловил зерно правды, правильно оценил положение. И говорил будто недолго, а всех успокоил справедливой, убедительной речью. Пастух Савва так весь и просиял и, не в силах сдержать бурного потока чувств, от всей души благодарит товарища Нагорного.
   Народ - сила, он все может.
   Павлюку быть председателем, а Марку фермой заведовать - решило общее собрание.
   - Потерял портфель! - кивая в сторону Родиона, говорит пастух.
   - А как же Селивон? - растерянно обращается к присутствующим кладовщик Игнат.
   - А Селивон будет воробьям кукиши показывать! - под общий хохот ответил пастух.
   - На рядовой работе пусть проявит себя, - проговорил новый председатель Устин Павлюк, - пока не кончится ревизия.
   - Пока ревизия не выведет всех на чистую воду! - несколько определеннее изъясняется Марко.
   Пастуху снова придется скотину пасти, на зеленом приволье с буйными ветрами разговаривать.
   Старику хотелось бы весь свет прижать к своей груди.
   - А пастбище чтоб нарезали для фермы не такое, как при Родионе, осока, лепешник да жабьи конопельки! - с молодецкой живостью воскликнул пастух, развеселив окружающих.
   Не мог удержаться от улыбки и Нагорный, с приветливой мягкостью кивнул пастуху - как решит общее собрание, так и будет.
   Полны неостывших чувств, расходились колхозники по домам.
   2
   На совещании в райкоме, посвященном дальнейшему развитию колхоза "Красные зори", Павлюк повел необычайный разговор.
   - Я того мнения, - сказал он, - что хирургу, сталевару и председателю колхоза никто не должен мешать.
   Что за вздор! Вот это загнул! Урущак обалдел. До чего договориться можно?! Это что же, Павлюк против всяких планов и руководства? Урущак, право же, постичь не может, куда человек гнет, чего хочет! Такому только дай волю - он нахозяйничает! На это недвусмысленное обвинение Павлюк даже не потрудился ответить.
   Секретарь райкома Нагорный, следя за выступлениями, словно бы даже посветлел от этих слов Павлюка - уж не сочувствует ли он тому опасному взгляду на вещи, который выразил Павлюк? Не думает ли поощрять в таком деле Павлюка?