Гордиенко Константин. Девушка под яблоней (Буймир - 2)

   И, словно в развитие этих мыслей, Нагорный начал говорить о том, что честному, дельному председателю действительно не следует связывать инициативу.
   Урущак ничего подобного еще не слышал! А как же тогда земельные органы? Не иначе как Павлюк втерся в доверие к секретарю.
   - Кадры надобно изучать, воспитывать, - развивал Нагорный свою мысль. - Есть руководители колхозов большого организаторского таланта, государственного ума. Которые всю душу вкладывают в развитие социалистического хозяйства и народного благосостояния. Люди партийной совести.
   Урущак уверен, что секретарь в данном случае имеет в виду, конечно, не Павлюка.
   - А есть председатели колхозов, - продолжает Нагорный, - ограниченные мелкособственническим эгоизмом, которые не столько озабочены развитием хозяйства, сколько спекулятивными махинациями. Такой председатель сегодня засевает подсолнухом утаенные от государства "неудобные земли", бьет масло - маслобойня-то своя, - а после того отправляет машину за машиной на рынок в Донбасс. А завтра уже он под Азовом скупает рыбу и везет в Сумы на базар. Попробуй только не пресечь его "инициативы"! Что мы и сделали.
   Слова секретаря вызвали смех. Урущаку, однако, было не до смеха. В сердце закрадывалась тревога. Ясно же, что секретарь имел в виду Родиона Ржу, которого Урущак выдвинул в председатели, мало того - взял под свое крыло, дал рекомендацию для вступления в партию. Но собрание свалило Родиона. Урущак хмурился.
   - Или же взять такой случай, - продолжал секретарь. - Гибридными высокоурожайными семенами кукурузы кормят свиней, потому, видите ли, что соседние колхозы не хотят брать в обмен на простые семена. Как тут не подсказать?
   Павлюк понес фантастические бредни насчет инициативы, и весь райком навострил уши. Тут нужна ясность! Это дело необходимо прояснить раз и навсегда. И Урущак со всей решимостью отвечает Павлюку и всем его защитникам:
   - Я отвечаю за урожай. Следовательно, Павлюк должен выполнять мои инструкции и распоряжения!
   - А я разве за урожай не отвечаю? - угрюмо стоит на своем Павлюк. Мало того, берет под сомнение кое-какие распоряжения Урущака, возбуждая, конечно, любопытство членов райкома.
   Урущак требует доказательств.
   Члены райкома тоже потребовали, чтобы Павлюк высказался конкретнее.
   И Павлюк говорит, будто бы озимая пшеница "украинка", которую, согласно распоряжению Урущака, колхозы перестали сеять, дает самый богатый урожай. Особенно в засушливое лето. Пока нет других сортов. Или вот взять гречиху. Урущак, поднимая спешку с рапортом об окончании сева, всегда настаивал, чтобы скорее сеяли гречиху. Ранняя гречиха вечно выгорала, потому что цвела как раз в самый зной. Попробуйте возразить. "Будешь иметь дело с прокурором!"
   Каких только обвинений не взваливает Павлюк на Урущака!
   Поощренный вниманием, с которым его слушали, Павлюк сгоряча договорился до того, что Урущака плохо контролировали. Глубоко не вникали в его распоряжения. Почему кормовая база у нас отстает от темпов развития животноводства?
   Это уж, несомненно, упрек самому райкому. Но никого это не сердит, не возмущает, никто и не подумал осадить Павлюка.
   Правда, Нагорный, который первоначально, видимо, не имел намерения избегать острых выступлений, на этот раз повел в спокойных тонах разговор на тему о более тесном сотрудничестве земельных органов и колхозов, предостерегая от излишнего административного усердия, и даже признал, что к замечанию Павлюка следует прислушаться.
   Получив поддержку, Павлюк убежденно заявляет, что Урущак не отвечает своему назначению.
   - Разве можно вводить стандартный севооборот на все времена для всех колхозов один и тот же?
   И Нагорный ни звука против. Никому в райкоме и невдомек, что Павлюк, должно быть, сам собирается сесть на освободившееся место.
   Из чувства ответственности Урущак считает себя обязанным высказать свое мнение: не пройдет и года, как Павлюк развалит колхоз. Тогда увидят! Так пусть помнят - он своевременно сигнализировал...
   Увы, его предостережение остается без внимания. Вместо того Нагорный спрашивает:
   - Кто был организатором и бессменным руководителем колхоза почти десять лет? Кто поставил колхоз на ноги, всесторонне развил хозяйство? Кто вырастил талантливые кадры? Наконец - кто, как не Павлюк, вывел новую породу скота? Образцово, на всю Украину поставил ферму?
   Урущак в себя не может прийти:
   - Это Павлюк-то вывел новую породу? Поставил колхоз на ноги? А где же мы были? Павлюк не может даже выговорить слова "лаборатория", не то что вести сложную селекционную работу!
   Павлюк на это язвительное замечание всего лишь добродушно ухмыльнулся.
   И опять-таки соображения Урущака не принимаются во внимание. Так или иначе, а придется Урущаку обращаться в высшие инстанции.
   - Может быть, и не выговорит слова "лаборатория", а новую породу коров вырастил! - бросает в ответ Нагорный.
   Молодой зоотехник Кныш в свою очередь подтвердил:
   - Молочное стадо, разведенное Павлюком, славится на всю область!
   Все словно сговорились против Урущака!
   Итак, заседание райкома закончилось для него очень плачевно. Так и записали: "Не отвечает своему назначению".
   Урущак вышел на улицу. Пришел конец его широкой деятельности. Не распоряжаться ему отныне в колхозах. Без его указаний будут выращивать рожь и пшеницу. Не видать ему больше ни почета, ни уважения, ни меду, ни поросят.
   Вчера еще дурманили голову льстивее угодничество, песни, щедрый стол, улыбчивые губы Селивонихи.
   Урущак полон решимости, он знает, что предпринять. Нет, он не сложит руки. Он разоблачит Нагорного, взявшего под защиту перерожденца Павлюка, сорвет их планы.
   Нет надобности говорить, что печальная участь, постигшая Урущака, привела в уныние и Родиона.
   Раньше никакое дело без него не обходилось в райцентре или на селе. В Сумах, бывало, и в тех перехватят, расспрашивают, обилен ли урожай в саду, как ловится рыбка. Каждый рад был залучить его в приятели. Издалека завидев его, расплываются, бывало, в приветливой улыбке. А теперь хоть бы какая хромая бабка окликнула. Было время, он, может, и не остановился бы ни за что, а нынче хромой бабе рад. В Лебедине, бывало, хоть не показывайся - этот к себе тянет, тот к себе. А теперь мимо проходят, не замечают. Совсем потерял голову Родион, нет правды на земле.
   3
   В истории каждого села бывают дни, запечатлевающиеся в памяти навсегда.
   ...Разодетый, в суконных брюках и юфтевых сапогах, с полными руками дорогих подарков возвращался с выставки пастух в начале лета 1941 года. Вид у него был торжественный.
   Все население высыпало ему навстречу - поздравить знатного односельчанина. Точно ветром пронесло по хатам весть: пастух вернулся с выставки. Не дали и до дому дойти, обступили, заговорили. Словно бы изменился он, не тот взгляд, другое выражение глаз, и держится по-другому. На груди медаль блестит, на весь лес сияет, борода подстрижена, и сам весь будто обновленный в белой вышитой сорочке стоял перед колхозниками. Серьезное выражение постепенно сходило с лица, оно все больше светлело и наконец расплылось в сердечной улыбке. Пастух разошелся, размахивал руками, жилистый, верткий, язвительный, - нет, ни на столечко, оказывается, он не изменился. К старику у всех на глазах возвращалась обычная живость. Колхозники - уж издавна так повелось - всегда уважительно слушали Савву Абрамовича.
   И вдруг люди увидели запыхавшегося, чуть не бегом спешившего к ним Перфила, встрепанного, взопревшего, волосы раскосмачены, - ой, спасайте, ой, скорее... Отдувается, бестолково мнется, топчется:
   - Узнал, что вы прибыли с выставки, Савва Абрамович, ждал, как родного отца.
   Подивились люди - с каких это пор пастух стал так дорог Перфилу?
   Перфил умоляет Савву Абрамовича вызволить его из беды.
   - Не могли дождаться вас, Савва Абрамович, хотели уж отбить телеграмму, да не знали куда. Просто на выставку - так вряд ли бы нашли.
   - Нашли бы! - с полной уверенностью сказал пастух. - Смело надо было бить, непременно нашли бы.
   Отныне известен на всю Москву пастух!
   Перфил тем временем приступил к рассказу. Павлюк со зла, должно быть, приставил его смотреть за Гусляром. На беду его этот бык остался. И почему не взяли его на выставку? Перфил залез в кормушку - забить перекладину, которую бык свернул своей могучей шеей. А Гусляр как поддаст ему - Перфил так и полетел вверх тормашками. В глазах все пошло пятнами - красными, желтыми, голубыми. По кормушке, по стене едва выбрался из хлева, пролез меж плетней, а ноги застряли.
   Спасибо, люди вызволили, ну, он и подался в райзу с жалобой - так ему дали инструкцию. Ой, спасите...
   Пастух слушал, и его брала досада. Не успел выехать из села, какая-нибудь неделя прошла - и пошла карусель! Испортили быка! Норовист стал! Был что ангел, хоть на ниточке води. За пять лет ни разу не ударил пастуха. Смирный. Послушный. Как литой был. А теперь - уму непостижимо шея исхудала, ребра видать.
   Перфил так весь и сияет. Будешь радоваться. От такой напасти спасен человек! Избавился от этого адова бугая!
   Пастух без тени страха заходит в огорожу, что поставлена в сосняке, смело шагает к быку, хлопает по жилистой шее, а Гусляр своей тупой мордой обнюхивает пастуха - все это видели, вытягивает шею, кроткий такой, жмурит глаза, растягивает мясистые губы - смеется...
   Зря только шуму наделали!
   Многолюдная толпа обступила Савву, слушала, с каким почетом принимали в Москве гостей. Встречали с цветами. Усадили в белые кресла. Станция была убрана коврами, гремела музыка. Под землею возили пастуха, а потом и под рекой. Выставка расцвечена флагами, опутана проводами, куда ни ступи - все залито асфальтом, кругом сияние, все так и сверкает - рай земной.
   Мыслимо ли пересказать все, что потрясло душу? На что способны человеческие руки! Лимоны, апельсины так и дурманят ароматом. Ни сил, ни времени недостанет охватить все созданное человеком, все эти краски и диковины. Глаза разбегаются от удивления! Например, отобранный, в два обхвата, зернистый сноп. Как зачарованные, стояли люди перед снопом, не могли наглядеться, налюбоваться.
   Около кого толпа? Эге!.. Народу, конечно, не терпится узнать, какого пастух быка выходил, - длиннейшая очередь - смотрят, как Рур положил мне на плечо голову, стоит перед киноаппаратом - тонна и двести килограммов! Золотыми буквами бьют грамоту мне - двумя быками спарил восемьсот голов скота!
   И это не выдумка - что пастух с сыном были в центре внимания посетителей выставки. Об этом сообщало радио, писали газеты. В красной книге записано пастухово имя - и по заслугам. Прославился колхоз "Красные зори" коровами. Самарянка, выкормленная Марком, - когда еще теленком была, молоком отпаивал, - дала двенадцать тысяч литров за год! Ромашка, дочка ее, - чемпион выставки по первому отёлу. Казачка, Нива, Гвоздика, Снежинка - показательные коровы, а ведь спасены пастухом от неминуемой гибели. И уже примолкли недруги, голоса не слыхать, а Перфил даже улыбается, в оба уха слушает пастуха, и улыбка такая дружелюбная. А ведь все могло повернуться иначе, думали малодушные, если бы Родион Ржа с Селивоном верх взяли... Не стань им поперек дороги секретарь райкома Нагорный.
   Да еще вопрос - угомонилась ли эта компания? На какие только уловки они не пускались, чтобы омрачить народный праздник, чтобы закрыть пастуху путь в Москву, к славе.
   ...Уже пора отправлять на выставку рекордисток, а тут поползли по селу тревожные слухи, будто Павлюк пускал на отгул здоровый скот вместе с больным, рекордистки ходили вместе с заразными, и сено на выставку брали с того покоса, где ходила бруцеллезная скотина. Перезаразят на выставке всю скотину, отобранное со всего Союза поголовье. Поляжет все чистокровное стадо. У кого душа не заболит? В погоне, дескать, за славой Павлюк готов загубить весь породистый скот, который прибудет на выставку.
   Перебудоражили злопыхатели народ, шлют заявления в Наркомзем, в Сумы, бьют тревогу; будто бы в партию пробрался классовый враг - это, значит, Павлюк, - который хочет перевести племенное стадо, а секретарь райкома Нагорный потакает ему, зажимает критику, готов стереть в порошок каждого, кто осмелится стать ему наперекор, вследствие чего колхозники, страшась мести, вынуждены действовать втихомолку.
   Приезжает из Наркомзема комиссия - расследовать дело. Должно быть, и вправду обильно посыпавшиеся заявления посеяли сомнение. У пастуха сердце заходится: пока установят правду, пока разберутся, что это клевета, а время не стоит, упустим дорогие минуты - уже надо бы отправлять рекордисток на выставку.
   Отвели один поклеп - подоспел второй; якобы Марко отобрал себе самых лучших коров из всех звеньев и теперь собирается с чужими достижениями на выставку ехать.
   Снова прибыла комиссия, снова расспрашивала людей. Нагорный крупно поговорил с комиссией. Это что же, из-за каждого злопыхателя будут трудовых людей тревожить? Не видно разве, куда клонят клеветники - не допустить ферму на выставку! Давно пора отправлять скот.
   Зависть грызет людей. Разве Мавра не поймала Саньку на жульничестве? Маркова слаба затмила свет девке. Мавра скот привязывает, а Санька доить побежала; Мавра следом, смотрит - Санька доит в воду! А потом похваляется - Самарянка у меня молока прибавила! Мавра схватила девку за руку: "Что ты делаешь, разве так годится, разве это соревнование?" Так она это ведро все на Мавру вылила. Литры себе приписывала. По пять литров на корову.
   Родион Ржа, когда был председателем, вечно, бывало, на собраниях эту Саньку расписывал: вот ходит за коровами - лучше нельзя, знаменитая доярка. Не давал только ходу девке Павлюк, зажимал инициативу. Зато теперь Санька показала, на что способна. Вот каких людей следует нам посылать на выставку!
   Марко, приняв заведование фермой, выгнал недобросовестную доярку. Так Санька разозлилась на него - не видать, говорит, тебе выставки! А Родиона разве не грызет зависть?
   А сегодня - пастух победителем возвращается с выставки, одних впечатлений сколько! Хватит теперь рассказывать и внукам и правнукам!
   Какие сады были на выставке - по земле стелются. В Сибири разводят.
   А свиньи какие! По шесть центнеров кабаны.
   А жеребцы! По восемь тонн триста пятьдесят килограммов поклажи тянут. Груди могучие, спины широкие, белый першерон, отец - Бардадым. А верховые, чистокровки - донские, карачаевские, кабардинские. Меле - чемпион выставки. Мелеке - сынок его. Километр за минуту промчит.
   Не перечесть всех диковин, всего богатства земли советской. Туда приехали люди из самых отдаленных районов, чтобы с открытой душой, не таясь, свое мастерство показать... и чужого опыта набраться, чтобы свои родные поля тоже засеять полновесным зерном. Или, может, думают, что пастух только к быкам присматривался? Правда, виднее Рура не было! Каких только коров не было на выставке! Лысухи-холмогорки, простые ярославки, которые дали по девяти тысяч литров молока в год. И светло-рыжие коровы, и как смоль черные, и белоголовые, и с красной полосой по хребту; молоко у них пятипроцентной жирности. Недавно выведенные, высокой удойности коровы тамбовские красные, каштановые степные, которые не уступят нашей лебединской Самарянке.
   Хорошо, что в воскресенье вернулся пастух, - хозяйки побросали печи, мужики свои домашние дела, все сбежались послушать пастуха; расселись в сосняке, не сводят глаз со знатного односельчанина. А золотая медаль на груди пастуха так и сияет, все глаза к ней тянутся. Диковинные новости западали людям в самую душу, и не охватить, думается, великих достижений советского народа, обильно одарившего трудами рук своих родную землю.
   Да разве только лошади да коровы приводили там в изумление гостей.
   Были там и плуги, что камни выворачивают.
   Многолюдная толпа отправилась на осмотр машин - достояние наших пятилеток.
   Односельчане сразу подметили: начитался, видно, пастух в Москве газет, наслушался умных речей - ишь как понаторел, не хуже агитатора разговаривает, что приезжает из райцентра.
   Осматривала экскурсия паровые культиваторы, окрашенные в небесный цвет, посевные агрегаты, изготовленные сызранскими заводами.
   Ученые, профессора, инженеры там людям объясняют, что это за неведомые машины перед их глазами - зернотравяная сеялка с дисковой бороной, корчевальные плуги, плуги для лесных посадок, пятикорпусные плуги, которые сразу полполя вспахивают, - и все это наши советские заводы изготовили!
   Сердце радовалось, гордость брала - как расцвела наша индустрия! Пастух от всего сердца пожал руку седому мастеру.
   Нет, пастух как должно держал себя со знатными умельцами, не посрамил Буймира в глазах людей; откуда и где только ума набрался, непонятно - ведь век свой одно знал: на болотах толокся, пас скот на берегу Псла.
   Когда пастух возобновил рассказ, односельчане снова примолкли, слушали, как, очутившись у комбайна, экскурсия пожелала, чтобы заводы создали такую машину, которая прессовала бы срезанную солому. Ученые, профессора, инженеры брали на заметку те советы, может, и действительно что-нибудь придумают, - машина с каждым днем все ближе и ближе к тому, что людям от нее требуется: глушители искру гасят, предупреждают пожары при сухих ветрах, комбайны подбирают колоски, набрасывают на ножи, косят полегший хлеб. И до того разборчивы люди стали, вынужден был признать пастух, что их уже не удивляет ни посевной агрегат на пять сеялок, который впору только трактору "Сталинцу" тянуть, - полполя враз захватывает, за час восемь гектаров засевает, - ни любая другая диковина.
   А разве скажешь, что будет лет через десяток! До чего наука дойдет. И техника.
   А вот как дошла экскурсия до деревянных плугов, тут ученые малость порастерялись. То разговорчивые такие были, толковые, сообразительные, а тут враз как языки проглотили, посматривают на деревянные плуги, сохи да бороны, топчутся, мнутся, не знают, с чего начинать. "Вот этим наши деды землю обрабатывали..."
   Разве это лекция?
   Пастух тут и скажи в ответ профессору: вот это, мол, скракли*.
   _______________
   * С к р а к л и - деревянная связь у плуга, куда вставляют дышло.
   Профессор оторопел.
   Ну, тут весь народ в один голос: "Пусть Савва Абрамович лекцию читает!"
   Пастух тогда повернулся к людям, что собрались здесь со всего света и не знали, что такое скракли. "Скракли - это... Ну, как не знать?.."
   Пастух подметил: ученые, профессора внимательно слушали его, да и люди, что съехались с далеких окраин, обступили пастуха, ловят каждое слово, ну, а он ведь никогда не был скуп на слова, давай подробно объяснять, что такое скракли, - провянувшей, высушенной, распаренной ракитой или лозою чернотала обматывали зубья в бороне, жилистое, упругое дерево, накрепко стягивает, вот посмотрите...
   Пастух вошел во вкус, разошелся - давайте мне сюда ученых, я им буду лекцию читать!
   Деревянные сохи из выкорчеванного корня еще на его памяти были, и пастух мог бы до вечера рассказывать, как они с отцом такой вот корчажиной ниву пахали. Ей-же-ей, больше горя, чем земли налипало на те сохи!
   - И Москва слушает?..
   - И Москва слушает... Только одно упущение, - сказал пастух, - а почему тут нет сухой вишни, которой отец ниву боронил?
   Была бы вишня - пастух и не то бы еще порассказал!
   В тот же день все газеты и радио прогремели о лекции Саввы Абрамовича, а уж от фотографов отбою не было.
   "Всем понятно, что такое скракли? - в заключение своей лекции спросил пастух. - Скракли - это беда-горе наши были!"
   Разные там люди были - в войлочных шапках и калошах на босу ногу, чернявые и белые, широколицые и крутолобые, - и все улыбаются, довольны, видно, всем по душе пришлась лекция, кое на что открыла глаза.
   Мало того, пастух даже научился говорить по-ихнему.
   "Селям-алейкум!" - поклонился он пышным бородам. Смуглые лица приветливы, оживились, глаза заулыбались, люди подняли головы и дружно ответили: "Алейкум-селям, Украина!"
   Похваливали пастуха и колхозников, что вырастили знаменитое стадо. "Якши" - по-ихнему, значит.
   Колхозникам очень захотелось пригласить таких дорогих гостей к себе в Буймир, пусть бы подивились, порадовались нашим успехам. Поди ж ты, Буймир и точно в почете у людей. Москва, как мать детей, роднит все советские народы.
   На этом повесть Саввы Абрамовича не кончилась. Толпившиеся на выставке вокруг машин люди уже хотели расходиться, когда пастух сказал: "Обождите! Лекция еще не кончена!"
   И еще одно упущение заметил пастух: "А почему здесь, рядом с деревянной сохой, нет фордзона? Скракли, которые давным-давно отжили свой век, есть, а почему забыли поставить фордзон?"
   Люди так и покатились со смеху - по душе пришлось совершенно справедливое замечание пастуха.
   Пришлось оно по душе и односельчанам, и они терялись, чем бы отметить его заслуги. Да что ему наша похвала, наше уважение, когда он на самой Всесоюзной выставке отмечен! Золотой медалью награжден. Всенародной славы добился пастух.
   Люди и без того с мыслями не соберутся, а тут пастух гордо объявляет:
   - Меня всюду понимают! И в Киеве и в Москве!
   До чего же свет переменился... да и люди тоже! Вернись, к примеру, в старое время человек из города - о чем бы только не стал разводы разводить! И обязательно в первую очередь о житейских мелочах. А пастух только все о лекции и толкует - как давал пояснения, что это были за орудия производства, которыми приходилось нашим предкам работать. И, надо сказать, толково объяснял.
   - А прядиво было на выставке? - спросила бабушка Чемериска, перебив охватившее людей торжественное настроение.
   Пастух сначала замялся, чуть было сгоряча резкое слово с губ не сорвалось, напуститься хотел на старуху, что туда же со своим бабьим умом суется. Мирового масштаба мысли людей заботят, а она про куделю речь завела. Да вовремя спохватился, ничего ведь предосудительного в словах старухи не было.
   - А как же, было и прядиво. Так и лоснится, словно стираное, вроде бы серебром отливает, так и посверкивает, так и сияет, желтоватым оттенком отдает - белорусские колхозы вырастили, - а что уж пахнет! - ответил он с полным знанием дела.
   И старая была удовлетворена, и сам пастух, и все присутствующие.
   А не встречал ли пастух Мусия Завирюхи в Москве? - спрашивали люди. Бывали ли на выставке садовник, пасечник?
   - А где ж им еще быть? - отвечал пастух с некоторым даже удивлением. Как же! Вся честная компания на выставке отличилась, только редко встречались приятели, зато частенько слышали по радио друг о друге. Имя Мусия Завирюхи тоже гремит на выставке, высокой чести он удостоен - тоже при золотой медали, - выдвинулся благодаря своей хате-лаборатории. Там некогда было тары-бары разводить. На небо глянуть - и то некогда было. Завирюха ведь тоже учил народ, рассказывал о своих опытах и достижениях. Где ж пастуху все пересказать? Приедет Мусий Завирюха, сам расскажет. С академиком опять-таки имел встречу - будет о чем послушать!
   Подошел к собравшимся сорвиголова Тихон.
   - Савва Абрамович, - спрашивает, - где ж Марко? Мы уже все соскучились по нему. Скоро он приедет?
   - Какой Марко? - изумился пастух.
   - Да сын ваш.
   - Какой сын?
   - Да Марко. Разве у вас еще какой есть?
   - Нет, нету.
   - Так скоро он будет?
   - Кто?
   - Да сын.
   - Какой?
   - Марко.
   - А, это орденоносец?
   - Он самый.
   - Так бы и говорил.
   Начал тут пастух при всем честном народе отчитывать Тихона, стыдить его за легкомыслие, за ухарство.
   - Отчего имя тракториста Сеня гремит в Москве? Сень пользуется почетом и уважением у людей за свой достойный труд. А ты чем отличился? Скандалами? Распутством? Разгулом? Много ли ума на это нужно? А совести и того меньше.
   Лучше бы уж Тихон не заговаривал, не показывался пастуху на глаза, а теперь перед людьми зазорно, терпи, слушай, как тебя пастух уму-разуму учит. Раньше бы Тихон ни за что не стерпел, наплевал бы на пастуха, а сейчас невмочь - люди засмеют, пастух при медали, на всю страну прославлен.
   Буймирцы и без того не очень-то расположены были к Тихону. Девчата посмеиваются, каждая норовит задеть побольнее. Галя вспомнила, как беспутный забулдыга (слово-то какое!) Тихон вечно подымал на смех перед молодежью Марка: дескать, под коровой сидит! А Марко не обращал внимания на насмешки, на козни злопыхателей, добился-таки своего.
   В новом свете предстал перед девчатами Марко! И дельный, и честный, и душевный - хвалит Марка Галя. А чем Тихон себя проявил? Чего добился? А Марко все преграды сломал. Со свету хотели сжить хлопца! А кто ничтожеством-то в конце концов оказался? Вся страна оценила Марка.
   Галя резко обращается к Тихону:
   - А вот ты какую пользу обществу принес?
   Вот уж действительно свет перевернулся! Совсем ни во что поставила Тихона! Умишко воробьиный, только что горло драть умеет да нахальства много. Будто уж нет места Тихону в колхозе. Все припомнили девчата Тихону. Какую славу он заработал? Что гуляка-то? Да распутник? Никогда еще не приключалось с ним ничего похожего. Тихон не находил, что ответить. Он беспомощно озирался - никакого сочувствия! Дурной сон, да и только! Раньше стоило Тихону свистнуть, топнуть, крутнуться-метнуться - все полегло бы перед ним как трава! Как ветром бы всех сдуло! А теперь? Полными насмешки глазами так и колют со всех сторон.
   Да ко всему еще вдруг запели: "Зачем было влюбляться, зачем было любить?.." Нехотя так завели, тянули нудно, словно бы ничего такого и не происходило, и вид такой безразличный, точно ни на кого и не думают намекать, а ясно же - неспроста. Больше всех старалась Галя. А на Тихона что-то напало - стоит, оторопел, не знает, как держаться, что сказать.