Страница:
В предложениях Берджесса относительно бесед о советской культуре был один интересный момент, который руководство Би-Би-Си не заметило: "Доктор Клюгендер и доктор Блант могут выступить в передаче об искусстве. Оба не коммунисты. Кристофер Хилл (член "Ол саулс") коммунист, но один из лучших специалистов по русской истории". (225) Самой примечательной акцией Берджесса на Би-Би-Си в пользу НКВД была, пожалуй, организация беседы о Восточном фронте в январе 1942 года, которую вел советский нелегал Эрнст Генри, который впервые проявил заинтересованность в "великолепной пятерке" еще в 1933 году. Он все еще работал в Лондоне под прикрытием занятий журналистикой. Генри рассказал своим слушателям, что Красная Армия победит, потому что "борется за народ, за Родину и за власть народа. " Затем Генри передал специальное послание советским разведчикам. У Советского Союза, сказал он, выступая по радио, "одна из лучших разведок в мире. " Гестапо (а по аналогии и МИ5) бессильно перед ней. (226) У советских агентов, которые слышали Генри, сердца, наверное, зашлись от сознания того, что НКВД имеет возможность рекламировать свои успехи даже на Би-Би-Си. Главный редактор отдела студийных передач внутреннего вещания (теперь это называется Радио-4) Джордж Барнес, позже получивший рыцарство, друг Берджесса с тех пор, как тот жил в его доме в Кембридже, стойко защищал своих сотрудников от "спекуляций, что передачи ориентированы влево", хотя и признавал, что редакторы отдела преимущественно "молодые люди, а молодые, как известно, часто сочувствуют прогрессивным силам". НКВД со своей стороны несколько расстроилось, что всегда такой объективный отдел новостей Би-Би-Си не последовал за отделом студийных передач. Весной 1943 года советское посольство направило Брендану Брекену резкий протест в связи с освещением новостной службой Би-Би-Си событий в Советском Союзе. Брекен переадресовал протест генеральному директору Би-Би-Си и ответил посольству, что хотя Би-Би-Си категорически отвергает обвинения, но понесло соответствующее наказание. (227). Помогая проведению советских "активных действий" в Лондоне в 1982-85 годах (и подробно информируя о них английскую разведку), Гордиевский порой обращался к прецеденту, созданному Смоллетом и Берджессом во время войны. Сколь бы хитроумными ни были "активные действия" Смоллета и Берджесса, они оказали меньше влияния, чем предполагал НКВД. Для большинства британской общественности победы Красной Армии говорили сами за себя. Советский Союз потерял под Сталинградом больше солдат, чем Англия или Соединенные Штаты за всю войну. Отдел внутренней разведки Министерства информации докладывал в начале 1943 года: "Сколь бы успешными или даже сенсационными ни были действия на других фронтах, глаза и сердца большинства (слушателей - Пер. ) обращены к нашему "великому союзнику. " Победа под Сталинградом вызвала "большее восхищение, чем любой другой подвиг русских". Похоже, что восхищение и признательность большинства (населения-Пер. ) никогда не были столь глубокими". (228). После Сталинграда даже Министерство иностранных дел предпочло не обращать внимания на явные свидетельства совершенной НКВД массовой казни польских офицеров в Катынских лесах. Кампания "активных действий", проводимая в Министерстве информации по замыслу и под руководством Смоллета, стушевала различие между героизмом советского народа и сталинским режимом, но ее воздействие на британцев по сравнению с воздействием побед и жертв Красной Армии было сравнительно незначительным. Наиболее примечательным из "активных действий", направленных на оказание воздействия на западное мнение, был, пожалуй, неожиданный роспуск Коминтерна в мае 1943 года. Основной целью этой непредвиденной и серьезной акции было укрепление на Западе образа Советского Союза как державы, которую более не волнует экспорт революции через руководство зарубежными коммунистическим партиями, но которая намерена упрочить союзнические отношения времен войны и перенести их в послевоенный мир. В интервью главе корпункта Рейтер в Москве Сталин указал на две причины роспуска Коминтерна: а. Эта акция обнажает гитлеровские измышления о намерениях Москвы вмешиваться в жизнь других народов и "большевизировать" их. Теперь этой лжи положен конец. б. Эта акция разоблачает клевету врагов коммунизма в рабочем движении, которые утверждают, что коммунистические партии разных стран действуют не в интересах их народов, а в по указке извне. Теперь этой клевете также положен конец. Главная цель советской политики, сказал Сталин, это единство "всех прогрессивных сил, независимо от их партийной или религиозной принадлежности", и "будущее товарищеское объединение всех наций на основе их равенства. " (229 ). Смоллет проталкивал на Би-Би-Си и в остальные средства массовой информации мысль о том, что "при Сталине в советской политике происходит значительное изменение курса". В то время, как политика Троцкого подразумевала обеспечение безопасности слабого Советского Союза за счет подрывных движений в других странах, руководимых Коминтерном, основой политики Сталина было и остается сохранение мощной России, поддерживающей дружественные дипломатические отношения с другими правительствами. Одновременно с этими событиями к руководству в Советском Союзе пришли люди иного типа. Идеологизированных и распропагандированных революционеров стали во все больших масштабах заменять как гражданские, так и военные специалисты в области управления и техники, которые были заинтересованы в получении практических результатов. (230). На самом же деле, хотя коммунистов других стран призывали обращать больше внимания на национальные проблемы с тем, чтобы после войны они могли занять лидирующее положение, Сталин вовсе не собирался освобождать их от постоянного обязательства следовать московскому курсу. Именно в то время, когда Сталин гневно отвергал все обвинения в тайном вмешательстве во внутренние дела других стран, внедрение НКВД как в Лондоне, так и в Вашингтоне достигло рекордных масштабов. Тем не менее, расформирование Коминтерна имело большой пропагандистский эффект. Сенатор Том Коннели, председатель сенатского комитета по международным отношениям, расценил это событие как гарантию того, что русский коммунизм больше не станет вмешиваться в дела других стран. "Нью-Йорк Геральд Трибюн" уверяла, что расформирование Коминтерна свидетельствует о превращении СССР из центра мирового коммунизма просто в государство, в котором правят коммунисты. (231).
X X X
Беспокойство Сталина в 1943 году о том, какое впечатление сложится о СССР на Западе, частично объясняется его желанием перед переговорами о разделе послевоенного мира развеять опасения союзников относительно намерения СССР распространить свое влияние на Восточную и Центральную Европу. НКВД/НКГБ обеспечило ему значительное преимущество перед союзниками. И американские, и английские разведывательные службы работали значительно лучше против общего врага. Успехи советских органов в работе с Германией были скромнее достижений Ультра. Но советские разведорганы приложили значительно больше сил к проникновению в союзные страны, чем союзники - для проникновения в СССР, что, кстати, противоречит порожденному КГБ послевоенному мифу о том, что западные спецслужбы начали "холодную войну" против СССР задолго до победы над Германией. На первой встрече "Большой тройки" в Тегеране в ноябре 1943 года Сталин получал значительно больше разведывательной информации, чем Черчилль и Рузвельт. НКГБ имело достаточное количество агентов в Лондоне и Вашингтоне. Ни у СИС, ни у ОСС не было в Москве ни одного агента. Успешно оборудовав самыми современными подслушивающими устройствами американское посольство в Москве, НКГБ разработало простой, но столь же эффективный способ подслушивания Рузвельта и его сотрудников в Тегеране. Молотов уверял, что имеет информацию о готовящемся немецком заговоре, и заявил, что американская резиденция, расположенная в миле от соседствующих советской и английской, недостаточно безопасна. Черчилль предложил Рузвельту жить в английском посольстве. Президент, не желая давать русским повода для подозрений в англо-американском заговоре, отказался и легкомысленно принял настойчивое предложение Сталина остановиться на территории советского посольства. Руководитель военного отдела секретариата совета кабинета министров генерал Исмей писал в своих мемуарах: "Мне хотелось узнать, были ли микрофоны установлены заранее в отведенном помещении. " (232). Нет, конечно, никаких сомнений, что микрофоны там установили. Американская делегация на первой встрече в верхах жила на советской территории, обслуживалась сотрудниками НКВД, все ее разговоры немедленно становились известны русским. Так что можно сказать, что американцы на этой встрече осуществляли нечто подобное открытой дипломатии. Но преимущества Сталина на переговорах этим не ограничивались. Советником Рузвельта был Гарри Гопкинс, которого НКВД считало своим агентом. Мнение Гопкинса, правда, было совершенно иным. Это был патриот Америки, который вовсе не хотел внедрять в своей стране советскую систему. Он согласился получать секретные сообщения "от товарища Сталина", которые ему передавал Ахмеров, и высказывался как публично, так и в частных беседах, что "поскольку Россия является решающим фактором в войне, ей должно быть оказано всяческое содействие, и должны быть предприняты все усилия для установления с нею дружественных отношений. " (233). В отличие от Рузвельта или госдепартамента Гопкинс самостоятельно пришел к выводу, что Соединенные Штаты должны смириться с господствующим положением Советского Союза в Европе после поражения фашизма и с тем, что советско-американские отношения станут ключевым вопросом в послевоенном мире. Он уверял Рузвельта, что тот может преуспеть там, где Черчилль потерпел поражение, установить личные отношения со Сталиным. Госсекретарь США в правительстве Рузвельта Корделл Халл, мнением которого пренебрегли и в Тегеран, в отличие от Гопкинса, не пригласили, вспоминал позже, что "президент надеялся посредством личного контакта со Сталиным разрешить все вопросы, существовавшие между Россией, с одной стороны, и практически всеми странами - членами ООН - с другой. " (234) Гопкинс был также убежден, что, учитывая присутствие американских сил в Европе и тот факт, что Америка поставляет большинство военного снаряжения, она имеет право на роль главного партнера в англо-американском союзе. Перед началом конференции он говорил личному врачу Черчилля лорду Морану: "Конечно же, мы готовимся к битве. И мы будем вместе с русскими. " (235) "Чип" Болен, выполнявший в Тегеране обязанности американского переводчика, характеризовал влияние Гопкинса на президента как "огромное". (236). Всех остальных советников по международным делам президент держал на расстоянии. Американский дипломат Роберт Мэрфи жаловался Корделлу Халлу, что в Министерстве иностранных дел не знают о содержании бесед между Рузвельтом и Сталиным, на что Халл ответил, что "сам был бы благодарен хоть за какую-нибудь информацию из Тегерана. " (237) Черчилль вспоминал позже, что именно в Тегеране он впервые осознал, насколько невелика Британия: "С одной стороны сидел, расставив лапы, огромный русский медведь, с другой - не менее огромный американский буйвол, а между ними - несчастный маленький английский ослик... " (238) После второго заседания конференции 29 ноября Гопкинс посетил Черчилля в английском посольстве и сказал ему, что Сталин с Рузвельтом достигли договоренности о необходимости проведения англо-американской операции "Оверлорд" по высадке десанта в Северной Франции в мае 1944 года и о том, что английская оппозиция должна с этим согласиться. Черчилль, естественно, не возражал. (239) (На самом деле "Оверлорд" должна была начаться 6 июня. ) Наиболее существенной политической уступкой Сталину было согласие Англии и Америки вернуть России ее земли в границах 1941 года, что означало возвращение ей незаконно полученных по фашистско-советскому договору Восточной Польши, прибалтийских республик и Бессарабии. Польша должна была получить некоторую территориальную компенсацию на Западе за счет Германии. С польским правительством в Лондоне, возглавляемым с июля Станиславом Миколайчиком, не советовались. Когда Сталин оклеветал правительство Миколайчика ("Польское правительство и его друзья в Польше сотрудничали с немцами и убивали партизан. "), ни президент, ни премьер-министр не сочли возможным возражать. (240) Точно так же Рузвельт и Черчилль предпочли не накалять обстановку упоминанием о массовой казни в Катыни. Жертва поляками объясняется не столько иллюзиями относительно послевоенного поведения Сталина (в большей степени со стороны Гопкинса и Рузвельта, чем Черчилля), сколько сознанием того, что Запад находился в огромном долгу перед Советским Союзом, который все еще нес все тяготы войны с Германией. Сталин вернулся из Тегерана в прекрасном настроении. Вскоре американское посольство сообщило о "почти революционных переменах в отношении советской прессы к Англии и Соединенным Штатам. Вся советская пропагандистская машина была направлена на восхваление единства союзников и "исторических решений Тегеранской конференции". (241) С советской точки зрения, западные союзники признали за Россией право, по выражению одного советского дипломата, "создавать дружественные правительства в соседних странах. " Находившееся в Лондоне чехословацкие правительство в изгнании быстро разобралось в ситуации. 12 декабря 1943 года президент Бенеш подписал в Москве договор о дружбе и сотрудничестве с Советским Союзом. Простодушно полагая, что хорошие отношения со Сталиным гарантируют ему лидирующее положение, Бенеш заявил в Москве руководителям чехословацких коммунистов, что "после войны компартия будет самой сильной партией. " (242) Состоявшаяся в феврале 1945 года в Ялте на Черном море следующая конференция "Большой тройки" (последняя, на которой присутствовал скончавшийся в апреле Рузвельт) стала очередным триумфом СССР. У Сталина снова были все военные козыри. Красная Армия почти контролировала Польшу, Чехословакию и Прибалтику, а также значительную часть Германии, а западным союзникам, несмотря на победу "Оверлорд", еще предстояло форсировать Рейн. Столь же значительным было преимущество Сталина и в разведданных. НКВД имел двух надежных агентов в Министерстве иностранных дел Великобритании Дональда Маклина в посольстве в Вашингтоне, имевшего возможность сообщать об англо-американских переговорах до конференции, и Гая Берджесса, который в 1944 году перешел из Би-Би-Си в Управление информации Министерства иностранных дел. Основной источник НКГБ в Государственном департаменте Элджер Хисс вошел в состав ялтинской делегации. Будучи с конца 1944 года заместителем директора отдела специальных политических акций, он непосредственно занимался подготовкой конференции. (243) К немалому удовольствию НКГБ Гарри Гопкинс, потерявший было свое влияние в Белом доме в 1944 году, несмотря на болезнь, вернулся к делам и снова стал главным советником теперь уже явно симпатизирующего президента Рузвельта. (244) Американцев поместили в бывший царский Летний дворец в Ливадии, а англичан - в двадцати минутах езды в Воронцовском дворце, который один из членов делегации назвал "Балморал в готическом стиле". (245) В обеих резиденциях была установлена система подслушивания. Американцы, похоже, вообще не принимали никаких мер предосторожности. НКГБ пыталось, порой успешно, отвлечь внимание от своей слежки щедрым гостеприимством, за которое отвечал первый заместитель наркома Сергей Никифорович Круглов, поразивший Джоан Брайт из секретариата Британского военного кабинета как "самый сильный человек с самыми широкими плечами, самым крупным лицом, самыми большими руками и ногами, которого я когда-либо видела. " Накануне конференции Круглов сказал мисс Брайт, что английская делегация числится у русских в черных списках. Он развел свои огромные руки: "Мы получили от американцев множество пожеланий и сделали все возможное, чтобы выполнить их. От англичан мы не получили ничего, ничего. " Мисс Брайт удалось успокоить его длиннейшим списком пожеланий. (246) Сара Черчилль, которая сопровождала отца в Ялту, писала матери: "Мы тут как сыр в масле. Прелесть. " Более тысячи русских солдат ремонтировали дороги, перестраивали и украшали дома, ухаживали за растениями. Стены украшали картины из московских музеев, в шикарных каминах пылали тюленья, полы устилали персидские ковры, на обеденных столах сияли крахмальные белоснежные скатерти, управляющие были одеты во фраки с белыми галстуками, а горничные в черные платья с белыми крахмальными передниками. Еда, по словам мисс Брайт, была "сказочной". Однажды во время обеда она упомянула, что никогда не ела котлеты по-киевски. Через несколько минут официант принес ей порцию котлет и с самодовольной улыбкой наблюдал, как она с ними расправлялась. Когда Сара Черчилль упомянула, что черная икра очень хороша с лимонным соком, в оранжерее Воронцовского дворца как по мановению волшебной палочки появилось усыпанное плодами лимонное дерево. То же происходило и с американцами в Ливадийском дворце. На следующей конференции союзников в Потсдаме генералу Круглову, который устраивал все эти маленькие чудеса, было пожаловано рыцарское звание, и он стал первым и единственным офицером КГБ - рыцарем Британской империи. (247) В экономических переговорах в Ялте, касавшихся в основном репараций, советской делегации большую помощь оказал Гарри Декстер Уайт, самый высокопоставленный из агентов НКВД в Министерстве финансов США. (248) С 1942 года, благодаря своему положению ближайшего советника министра финансов Моргентау, Уайт играл ведущую роль в разработке американской политики в отношении послевоенного международного финансового порядка. В июле 1944 года он вместе с лордом Кейнесом был главной фигурой на Бреттонвудской конференции, которая разработала проект Международного валютного фонда и Международного банка реконструкции и развития. В январе 1945 года он стал помощником министра финансов. (249) Переговоры по репарациям в Ялте начались 5 февраля. Молотов попросил долгосрочных кредитов от Америки, а также крупных репараций от Германии. Майский, в то время занимавший пост помощника наркома иностранных дел, призвал к деиндустриализации Германии, к физическому уничтожению ее военной промышленности и 80 процентов других видов тяжелой промышленности. Конфискованные предприятия должны были учитываться в счет 20 миллиардов долларов репараций, из которых половина отошла бы к Советскому Союзу. Уайт, хотя он в Ялте и не присутствовал, уже обеспечил мощную поддержку советскому предложению. В январе 1945 года он возглавил группу подготовки двух служебных записок, которые Моргентау направил президенту. В первой предлагалось предоставить Советскому Союзу кредит в 10 миллиардов долларов сроком на тридцать пять лет под два процента годовых с возможной оплатой стратегическими материалами. Во второй содержалось заявление о "необходимости" полностью лишить Германию химической, металлургической и электрической промышленности для предупреждения будущей немецкой агрессии: "Теми, кто выступает против ослабления Германии, руководит страх перед Россией и коммунизмом. Одной из причин нынешней войны стала зародившаяся двадцать лет назад идея создания "защитного вала от большевизма. " Будут ли между Соединенными Штатами и Россией отношения доверия или недоверия, целиком и полностью зависит от позиции нынешнего правительства по германской проблеме". Уайт не сумел преодолеть сопротивление Государственного департамента, который выступал против предоставления России 10-миллиардного кредита и уничтожения промышленности Германии. Но Рузвельт, в отличие от Черчилля, согласился с советским требованием о 20 миллиардах долларов репараций, половина из которых поступит СССР в качестве "основы для работы" трехсторонней комиссии по репарациям, которая должна была собраться в Москве. (250). Уайт, тем не менее, уже добился скрытных американских субсидий для Советского Союза. В 1944 году он через Силвермастера передал НКВД образцы оккупационной валюты, отпечатанной казначейством для использования на территории Германии. Получив эту подсказку, русские решили попросить клише, краску и образцы бумаги, чтобы наладить собственное производство денег. Директор бюро печати и гравировок отказал, совершенно справедливо полагая, что "разрешение русскому правительству печатать такую же валюту, какую печатают в нашей стране, сделает бухгалтерский учет невозможным. " Уайт возразил, что русские могут расценить отказ как свидетельство сомнения в их честности. "Мы должны им доверять в той же степени, что и другим союзникам. " Неделю спустя клише были получены. В 1953 году на слушании этого вопроса в Сенате было заявлено, что "выяснить масштабы использования русскими этих клише не представляется возможным. " Американским налогоплательщикам эта история обошлась в миллионы долларов. (251). Политические проблемы были основными на Ялтинской конференции. Больше всего времени уделялось Польше. Кадоган, постоянный помощник министра иностранных дел, так объяснил своей жене создавшуюся ситуацию: "Это будет самое главное... Потому что, в конце концов, если мы не сумеем достичь нормального решения польского вопроса, все наши далеко идущие планы создания всемирной организации окажутся бессмысленными. " (252). В Тегеране Черчилль и Рузвельт согласились как с тем, что русские будут доминировать в Польше, так и с тем, что они сами установят границы. Теперь же, с запозданием, они пытались пересмотреть это свое обязательство, чтобы привести все в соответствие с принципами Атлантической хартии и потребовать гарантий установления демократии в Польше, что, конечно же, совершенно не совпадало с принципами сталинизма. Польша, возвышенно заявил Черчилль, должна быть "госпожой в своем доме и хозяйкой своей души. " Это требовало смещения марионеточного люблинского временного правительства, посаженного русскими, и гарантий проведения свободных выборов. Сталин вел переговоры блестяще. Вначале он тянул время, затем пошел на уступки по второстепенным вопросам, подчеркнув предварительно их огромную важность, с тем, чтобы добиться от союзников согласия на главенствующее положение в Польше, что было ключевым моментом в установлении сталинского порядка в Восточной Европе. Кадоган, судья обычно строгий, писал своей жене: "Никогда не думал, что с русскими так легко общаться. Джо, в частности, просто великолепен. Это великий человек. Он очень выгодно отличается от двух других престарелых руководителей. Наш президент проявляет удивительную мягкость и нерешительность". (253). Успокоенные Сталиным, Черчилль и Рузвельт согласились на почетное решение польского вопроса. Временное люблинское правительство не распускалось, а расширялось за счет включения в него некоторых "демократических лидеров". Послевоенные выборы в Польше проходили под контролем не союзников, чтобы обеспечить их объективность, а временного правительства, которое при содействии НКВД подтасовало результаты. В Ялте все еще не было точно известно (как сообщал Сталину НКВД) об успехе проекта "Манхэттен" по созданию атомной бомбы, как раз вовремя, чтобы заставить Японию сдаться без чрезвычайно дорогостоящих обычных военных действий. Сталин позволил убедить себя объявить войну Японии за три месяца до поражения Германии в обмен на Южный Сахалин и на Курильские острова и на контроль над Маньчжурией и Внешней Монголией за счет Китая. Сталин согласился также, посопротивлявшись вначале, предоставить Франции оккупационную зону в Германии (выделенную из английской и американской оккупационных зон) и место в союзной контрольной комиссии. Опять же демонстративно поколебавшись, Сталин принял предложенную американцами формулу голосования в Совете Безопасности, обеспечив тем самым условия для создания Организации Объединенных Наций. На последнем заседании Ялтинской конференции Гопкинс передал Рузвельту записку, начинавшуюся словами: "Русские так много отдали на этой конференции, что мы просто не можем обмануть их ожидания. " (254) В записке речь шла в основном о репарациях, но Гопкинс выразил в ней и свое отношение к конференции в целом. Из Ялты Гопкинс уезжал в состоянии оптимистической эйфории и восхищения гением Сталина: "Мы искренне верили, что это рассвет нового дня, о котором мы все молились и говорили в течение многих лет... Русские доказали, что могут мыслить рационально и перспективно. Ни у президента и ни у кого из нас не было и тени сомнения, что мы сможем мирно сосуществовать с ними многие и многие годы. Здесь нужно сделать оговорку - мне кажется, что все мы в глубине души сознавали, что не можем предвидеть поворота событий, если что-то случится со Сталиным. Мы были уверены, что можем рассчитывать на него, как на человека разумного, рационального и понимающего, но мы не могли быть уверены в том, что происходит или произойдет в Кремле". (255). Среди тех, кто разделял эйфорию Гопкинса, был Элджер Хисс. После конференции он поздравил с великолепной работой государственного секретаря Эдварда Стеттиниуса, который при разработке американской политики в Ялте был не более чем номинальной фигурой. (256). Карьера Хисса открыла перед НКГБ огромные возможности в ООН. В апреле 1945 года он стал временным Генеральным секретарем "организационной конференции" ООН в Сан-Франциско. Нет ничего удивительного, что Громыко выразил "глубочайшее уважение к Элджеру Хиссу за его честность и беспристрастие, " Он сказал Стеттинкусу, что был бы очень рад, если бы Хисс стал временным Генеральным секретарем ООН на организационной ассамблее, что могло бы привести к его назначению первым временным Генеральным секретарем ООН. (257). Сталин завершил Ялтинскую конференцию в приподнятом настроении. Во время последней групповой фотосъемки он развлекал своих англоговорящих гостей тем, что повторял по-английски четыре фразы, которые только и выучил: "Но это вы сказали!", "Ну и что?", "Что здесь вообще происходит?" и "Туалет вон там". (258). Успеху Сталина на переговорах во многом способствовало то, что он получал информацию как от агентов, так и в результате применения средств подслушивания. Он, пожалуй, лучше Черчилля и Стеттиниуса знал, на каких условиях Рузвельт хочет предложить ему начать войну с Японией. Рузвельт, напротив, не сумел понять, что Сталин страстно желал, а не колебался захватить Японию после поражения Германии. Но, как всегда, крайняя подозрительность Сталина, граничащая временами с паранойей, не позволяла ему максимально полно использовать получаемые разведданные. Он долго и мучительно раздумывал о причинах сопротивления Черчилля и Рузвельта в польском вопросе, по которому чуть больше года назад, в Тегеране, была достигнута принципиальная договоренность. Не понимая, что причиной их возражений, пусть и ненастойчивых, была искренняя приверженность правам человека, Сталин искал иное объяснение. В июле 1952 года он уверял итальянского социалиста Пьетро Ненни, что американский "кардинал Спеллмен скрытно присутствовал в Ялте и именно он настраивал "друга Сталина" Рузвельта против него. " Ненни не сомневался в искренности Сталина и счел это весьма странное заявление свидетельством навязчивой идеи Сталина о заговорах, которые организует против него Ватикан. (259). Зыбким основанием идеи Сталина о заговоре Ватикана послужило неуместное присутствие в американской делегации Эда Флинна, главы демократов Бронкса, который по пути из Крыма домой сделал остановку в Риме (260), на основании чего в подозрительном сознании Сталина и зародилась мысль, что это был кардинал Спеллмен. Комментируя идею о заговоре Спеллмена, английский дипломат Р. А. Сайке очень точно определил мировоззрение Сталина как "поразительное смешение проницательности с чушью. " (261). То же можно отнести и к тому, как Сталин использовал разведку в годы Великой Отечественной и "холодной войны".
X X X
Беспокойство Сталина в 1943 году о том, какое впечатление сложится о СССР на Западе, частично объясняется его желанием перед переговорами о разделе послевоенного мира развеять опасения союзников относительно намерения СССР распространить свое влияние на Восточную и Центральную Европу. НКВД/НКГБ обеспечило ему значительное преимущество перед союзниками. И американские, и английские разведывательные службы работали значительно лучше против общего врага. Успехи советских органов в работе с Германией были скромнее достижений Ультра. Но советские разведорганы приложили значительно больше сил к проникновению в союзные страны, чем союзники - для проникновения в СССР, что, кстати, противоречит порожденному КГБ послевоенному мифу о том, что западные спецслужбы начали "холодную войну" против СССР задолго до победы над Германией. На первой встрече "Большой тройки" в Тегеране в ноябре 1943 года Сталин получал значительно больше разведывательной информации, чем Черчилль и Рузвельт. НКГБ имело достаточное количество агентов в Лондоне и Вашингтоне. Ни у СИС, ни у ОСС не было в Москве ни одного агента. Успешно оборудовав самыми современными подслушивающими устройствами американское посольство в Москве, НКГБ разработало простой, но столь же эффективный способ подслушивания Рузвельта и его сотрудников в Тегеране. Молотов уверял, что имеет информацию о готовящемся немецком заговоре, и заявил, что американская резиденция, расположенная в миле от соседствующих советской и английской, недостаточно безопасна. Черчилль предложил Рузвельту жить в английском посольстве. Президент, не желая давать русским повода для подозрений в англо-американском заговоре, отказался и легкомысленно принял настойчивое предложение Сталина остановиться на территории советского посольства. Руководитель военного отдела секретариата совета кабинета министров генерал Исмей писал в своих мемуарах: "Мне хотелось узнать, были ли микрофоны установлены заранее в отведенном помещении. " (232). Нет, конечно, никаких сомнений, что микрофоны там установили. Американская делегация на первой встрече в верхах жила на советской территории, обслуживалась сотрудниками НКВД, все ее разговоры немедленно становились известны русским. Так что можно сказать, что американцы на этой встрече осуществляли нечто подобное открытой дипломатии. Но преимущества Сталина на переговорах этим не ограничивались. Советником Рузвельта был Гарри Гопкинс, которого НКВД считало своим агентом. Мнение Гопкинса, правда, было совершенно иным. Это был патриот Америки, который вовсе не хотел внедрять в своей стране советскую систему. Он согласился получать секретные сообщения "от товарища Сталина", которые ему передавал Ахмеров, и высказывался как публично, так и в частных беседах, что "поскольку Россия является решающим фактором в войне, ей должно быть оказано всяческое содействие, и должны быть предприняты все усилия для установления с нею дружественных отношений. " (233). В отличие от Рузвельта или госдепартамента Гопкинс самостоятельно пришел к выводу, что Соединенные Штаты должны смириться с господствующим положением Советского Союза в Европе после поражения фашизма и с тем, что советско-американские отношения станут ключевым вопросом в послевоенном мире. Он уверял Рузвельта, что тот может преуспеть там, где Черчилль потерпел поражение, установить личные отношения со Сталиным. Госсекретарь США в правительстве Рузвельта Корделл Халл, мнением которого пренебрегли и в Тегеран, в отличие от Гопкинса, не пригласили, вспоминал позже, что "президент надеялся посредством личного контакта со Сталиным разрешить все вопросы, существовавшие между Россией, с одной стороны, и практически всеми странами - членами ООН - с другой. " (234) Гопкинс был также убежден, что, учитывая присутствие американских сил в Европе и тот факт, что Америка поставляет большинство военного снаряжения, она имеет право на роль главного партнера в англо-американском союзе. Перед началом конференции он говорил личному врачу Черчилля лорду Морану: "Конечно же, мы готовимся к битве. И мы будем вместе с русскими. " (235) "Чип" Болен, выполнявший в Тегеране обязанности американского переводчика, характеризовал влияние Гопкинса на президента как "огромное". (236). Всех остальных советников по международным делам президент держал на расстоянии. Американский дипломат Роберт Мэрфи жаловался Корделлу Халлу, что в Министерстве иностранных дел не знают о содержании бесед между Рузвельтом и Сталиным, на что Халл ответил, что "сам был бы благодарен хоть за какую-нибудь информацию из Тегерана. " (237) Черчилль вспоминал позже, что именно в Тегеране он впервые осознал, насколько невелика Британия: "С одной стороны сидел, расставив лапы, огромный русский медведь, с другой - не менее огромный американский буйвол, а между ними - несчастный маленький английский ослик... " (238) После второго заседания конференции 29 ноября Гопкинс посетил Черчилля в английском посольстве и сказал ему, что Сталин с Рузвельтом достигли договоренности о необходимости проведения англо-американской операции "Оверлорд" по высадке десанта в Северной Франции в мае 1944 года и о том, что английская оппозиция должна с этим согласиться. Черчилль, естественно, не возражал. (239) (На самом деле "Оверлорд" должна была начаться 6 июня. ) Наиболее существенной политической уступкой Сталину было согласие Англии и Америки вернуть России ее земли в границах 1941 года, что означало возвращение ей незаконно полученных по фашистско-советскому договору Восточной Польши, прибалтийских республик и Бессарабии. Польша должна была получить некоторую территориальную компенсацию на Западе за счет Германии. С польским правительством в Лондоне, возглавляемым с июля Станиславом Миколайчиком, не советовались. Когда Сталин оклеветал правительство Миколайчика ("Польское правительство и его друзья в Польше сотрудничали с немцами и убивали партизан. "), ни президент, ни премьер-министр не сочли возможным возражать. (240) Точно так же Рузвельт и Черчилль предпочли не накалять обстановку упоминанием о массовой казни в Катыни. Жертва поляками объясняется не столько иллюзиями относительно послевоенного поведения Сталина (в большей степени со стороны Гопкинса и Рузвельта, чем Черчилля), сколько сознанием того, что Запад находился в огромном долгу перед Советским Союзом, который все еще нес все тяготы войны с Германией. Сталин вернулся из Тегерана в прекрасном настроении. Вскоре американское посольство сообщило о "почти революционных переменах в отношении советской прессы к Англии и Соединенным Штатам. Вся советская пропагандистская машина была направлена на восхваление единства союзников и "исторических решений Тегеранской конференции". (241) С советской точки зрения, западные союзники признали за Россией право, по выражению одного советского дипломата, "создавать дружественные правительства в соседних странах. " Находившееся в Лондоне чехословацкие правительство в изгнании быстро разобралось в ситуации. 12 декабря 1943 года президент Бенеш подписал в Москве договор о дружбе и сотрудничестве с Советским Союзом. Простодушно полагая, что хорошие отношения со Сталиным гарантируют ему лидирующее положение, Бенеш заявил в Москве руководителям чехословацких коммунистов, что "после войны компартия будет самой сильной партией. " (242) Состоявшаяся в феврале 1945 года в Ялте на Черном море следующая конференция "Большой тройки" (последняя, на которой присутствовал скончавшийся в апреле Рузвельт) стала очередным триумфом СССР. У Сталина снова были все военные козыри. Красная Армия почти контролировала Польшу, Чехословакию и Прибалтику, а также значительную часть Германии, а западным союзникам, несмотря на победу "Оверлорд", еще предстояло форсировать Рейн. Столь же значительным было преимущество Сталина и в разведданных. НКВД имел двух надежных агентов в Министерстве иностранных дел Великобритании Дональда Маклина в посольстве в Вашингтоне, имевшего возможность сообщать об англо-американских переговорах до конференции, и Гая Берджесса, который в 1944 году перешел из Би-Би-Си в Управление информации Министерства иностранных дел. Основной источник НКГБ в Государственном департаменте Элджер Хисс вошел в состав ялтинской делегации. Будучи с конца 1944 года заместителем директора отдела специальных политических акций, он непосредственно занимался подготовкой конференции. (243) К немалому удовольствию НКГБ Гарри Гопкинс, потерявший было свое влияние в Белом доме в 1944 году, несмотря на болезнь, вернулся к делам и снова стал главным советником теперь уже явно симпатизирующего президента Рузвельта. (244) Американцев поместили в бывший царский Летний дворец в Ливадии, а англичан - в двадцати минутах езды в Воронцовском дворце, который один из членов делегации назвал "Балморал в готическом стиле". (245) В обеих резиденциях была установлена система подслушивания. Американцы, похоже, вообще не принимали никаких мер предосторожности. НКГБ пыталось, порой успешно, отвлечь внимание от своей слежки щедрым гостеприимством, за которое отвечал первый заместитель наркома Сергей Никифорович Круглов, поразивший Джоан Брайт из секретариата Британского военного кабинета как "самый сильный человек с самыми широкими плечами, самым крупным лицом, самыми большими руками и ногами, которого я когда-либо видела. " Накануне конференции Круглов сказал мисс Брайт, что английская делегация числится у русских в черных списках. Он развел свои огромные руки: "Мы получили от американцев множество пожеланий и сделали все возможное, чтобы выполнить их. От англичан мы не получили ничего, ничего. " Мисс Брайт удалось успокоить его длиннейшим списком пожеланий. (246) Сара Черчилль, которая сопровождала отца в Ялту, писала матери: "Мы тут как сыр в масле. Прелесть. " Более тысячи русских солдат ремонтировали дороги, перестраивали и украшали дома, ухаживали за растениями. Стены украшали картины из московских музеев, в шикарных каминах пылали тюленья, полы устилали персидские ковры, на обеденных столах сияли крахмальные белоснежные скатерти, управляющие были одеты во фраки с белыми галстуками, а горничные в черные платья с белыми крахмальными передниками. Еда, по словам мисс Брайт, была "сказочной". Однажды во время обеда она упомянула, что никогда не ела котлеты по-киевски. Через несколько минут официант принес ей порцию котлет и с самодовольной улыбкой наблюдал, как она с ними расправлялась. Когда Сара Черчилль упомянула, что черная икра очень хороша с лимонным соком, в оранжерее Воронцовского дворца как по мановению волшебной палочки появилось усыпанное плодами лимонное дерево. То же происходило и с американцами в Ливадийском дворце. На следующей конференции союзников в Потсдаме генералу Круглову, который устраивал все эти маленькие чудеса, было пожаловано рыцарское звание, и он стал первым и единственным офицером КГБ - рыцарем Британской империи. (247) В экономических переговорах в Ялте, касавшихся в основном репараций, советской делегации большую помощь оказал Гарри Декстер Уайт, самый высокопоставленный из агентов НКВД в Министерстве финансов США. (248) С 1942 года, благодаря своему положению ближайшего советника министра финансов Моргентау, Уайт играл ведущую роль в разработке американской политики в отношении послевоенного международного финансового порядка. В июле 1944 года он вместе с лордом Кейнесом был главной фигурой на Бреттонвудской конференции, которая разработала проект Международного валютного фонда и Международного банка реконструкции и развития. В январе 1945 года он стал помощником министра финансов. (249) Переговоры по репарациям в Ялте начались 5 февраля. Молотов попросил долгосрочных кредитов от Америки, а также крупных репараций от Германии. Майский, в то время занимавший пост помощника наркома иностранных дел, призвал к деиндустриализации Германии, к физическому уничтожению ее военной промышленности и 80 процентов других видов тяжелой промышленности. Конфискованные предприятия должны были учитываться в счет 20 миллиардов долларов репараций, из которых половина отошла бы к Советскому Союзу. Уайт, хотя он в Ялте и не присутствовал, уже обеспечил мощную поддержку советскому предложению. В январе 1945 года он возглавил группу подготовки двух служебных записок, которые Моргентау направил президенту. В первой предлагалось предоставить Советскому Союзу кредит в 10 миллиардов долларов сроком на тридцать пять лет под два процента годовых с возможной оплатой стратегическими материалами. Во второй содержалось заявление о "необходимости" полностью лишить Германию химической, металлургической и электрической промышленности для предупреждения будущей немецкой агрессии: "Теми, кто выступает против ослабления Германии, руководит страх перед Россией и коммунизмом. Одной из причин нынешней войны стала зародившаяся двадцать лет назад идея создания "защитного вала от большевизма. " Будут ли между Соединенными Штатами и Россией отношения доверия или недоверия, целиком и полностью зависит от позиции нынешнего правительства по германской проблеме". Уайт не сумел преодолеть сопротивление Государственного департамента, который выступал против предоставления России 10-миллиардного кредита и уничтожения промышленности Германии. Но Рузвельт, в отличие от Черчилля, согласился с советским требованием о 20 миллиардах долларов репараций, половина из которых поступит СССР в качестве "основы для работы" трехсторонней комиссии по репарациям, которая должна была собраться в Москве. (250). Уайт, тем не менее, уже добился скрытных американских субсидий для Советского Союза. В 1944 году он через Силвермастера передал НКВД образцы оккупационной валюты, отпечатанной казначейством для использования на территории Германии. Получив эту подсказку, русские решили попросить клише, краску и образцы бумаги, чтобы наладить собственное производство денег. Директор бюро печати и гравировок отказал, совершенно справедливо полагая, что "разрешение русскому правительству печатать такую же валюту, какую печатают в нашей стране, сделает бухгалтерский учет невозможным. " Уайт возразил, что русские могут расценить отказ как свидетельство сомнения в их честности. "Мы должны им доверять в той же степени, что и другим союзникам. " Неделю спустя клише были получены. В 1953 году на слушании этого вопроса в Сенате было заявлено, что "выяснить масштабы использования русскими этих клише не представляется возможным. " Американским налогоплательщикам эта история обошлась в миллионы долларов. (251). Политические проблемы были основными на Ялтинской конференции. Больше всего времени уделялось Польше. Кадоган, постоянный помощник министра иностранных дел, так объяснил своей жене создавшуюся ситуацию: "Это будет самое главное... Потому что, в конце концов, если мы не сумеем достичь нормального решения польского вопроса, все наши далеко идущие планы создания всемирной организации окажутся бессмысленными. " (252). В Тегеране Черчилль и Рузвельт согласились как с тем, что русские будут доминировать в Польше, так и с тем, что они сами установят границы. Теперь же, с запозданием, они пытались пересмотреть это свое обязательство, чтобы привести все в соответствие с принципами Атлантической хартии и потребовать гарантий установления демократии в Польше, что, конечно же, совершенно не совпадало с принципами сталинизма. Польша, возвышенно заявил Черчилль, должна быть "госпожой в своем доме и хозяйкой своей души. " Это требовало смещения марионеточного люблинского временного правительства, посаженного русскими, и гарантий проведения свободных выборов. Сталин вел переговоры блестяще. Вначале он тянул время, затем пошел на уступки по второстепенным вопросам, подчеркнув предварительно их огромную важность, с тем, чтобы добиться от союзников согласия на главенствующее положение в Польше, что было ключевым моментом в установлении сталинского порядка в Восточной Европе. Кадоган, судья обычно строгий, писал своей жене: "Никогда не думал, что с русскими так легко общаться. Джо, в частности, просто великолепен. Это великий человек. Он очень выгодно отличается от двух других престарелых руководителей. Наш президент проявляет удивительную мягкость и нерешительность". (253). Успокоенные Сталиным, Черчилль и Рузвельт согласились на почетное решение польского вопроса. Временное люблинское правительство не распускалось, а расширялось за счет включения в него некоторых "демократических лидеров". Послевоенные выборы в Польше проходили под контролем не союзников, чтобы обеспечить их объективность, а временного правительства, которое при содействии НКВД подтасовало результаты. В Ялте все еще не было точно известно (как сообщал Сталину НКВД) об успехе проекта "Манхэттен" по созданию атомной бомбы, как раз вовремя, чтобы заставить Японию сдаться без чрезвычайно дорогостоящих обычных военных действий. Сталин позволил убедить себя объявить войну Японии за три месяца до поражения Германии в обмен на Южный Сахалин и на Курильские острова и на контроль над Маньчжурией и Внешней Монголией за счет Китая. Сталин согласился также, посопротивлявшись вначале, предоставить Франции оккупационную зону в Германии (выделенную из английской и американской оккупационных зон) и место в союзной контрольной комиссии. Опять же демонстративно поколебавшись, Сталин принял предложенную американцами формулу голосования в Совете Безопасности, обеспечив тем самым условия для создания Организации Объединенных Наций. На последнем заседании Ялтинской конференции Гопкинс передал Рузвельту записку, начинавшуюся словами: "Русские так много отдали на этой конференции, что мы просто не можем обмануть их ожидания. " (254) В записке речь шла в основном о репарациях, но Гопкинс выразил в ней и свое отношение к конференции в целом. Из Ялты Гопкинс уезжал в состоянии оптимистической эйфории и восхищения гением Сталина: "Мы искренне верили, что это рассвет нового дня, о котором мы все молились и говорили в течение многих лет... Русские доказали, что могут мыслить рационально и перспективно. Ни у президента и ни у кого из нас не было и тени сомнения, что мы сможем мирно сосуществовать с ними многие и многие годы. Здесь нужно сделать оговорку - мне кажется, что все мы в глубине души сознавали, что не можем предвидеть поворота событий, если что-то случится со Сталиным. Мы были уверены, что можем рассчитывать на него, как на человека разумного, рационального и понимающего, но мы не могли быть уверены в том, что происходит или произойдет в Кремле". (255). Среди тех, кто разделял эйфорию Гопкинса, был Элджер Хисс. После конференции он поздравил с великолепной работой государственного секретаря Эдварда Стеттиниуса, который при разработке американской политики в Ялте был не более чем номинальной фигурой. (256). Карьера Хисса открыла перед НКГБ огромные возможности в ООН. В апреле 1945 года он стал временным Генеральным секретарем "организационной конференции" ООН в Сан-Франциско. Нет ничего удивительного, что Громыко выразил "глубочайшее уважение к Элджеру Хиссу за его честность и беспристрастие, " Он сказал Стеттинкусу, что был бы очень рад, если бы Хисс стал временным Генеральным секретарем ООН на организационной ассамблее, что могло бы привести к его назначению первым временным Генеральным секретарем ООН. (257). Сталин завершил Ялтинскую конференцию в приподнятом настроении. Во время последней групповой фотосъемки он развлекал своих англоговорящих гостей тем, что повторял по-английски четыре фразы, которые только и выучил: "Но это вы сказали!", "Ну и что?", "Что здесь вообще происходит?" и "Туалет вон там". (258). Успеху Сталина на переговорах во многом способствовало то, что он получал информацию как от агентов, так и в результате применения средств подслушивания. Он, пожалуй, лучше Черчилля и Стеттиниуса знал, на каких условиях Рузвельт хочет предложить ему начать войну с Японией. Рузвельт, напротив, не сумел понять, что Сталин страстно желал, а не колебался захватить Японию после поражения Германии. Но, как всегда, крайняя подозрительность Сталина, граничащая временами с паранойей, не позволяла ему максимально полно использовать получаемые разведданные. Он долго и мучительно раздумывал о причинах сопротивления Черчилля и Рузвельта в польском вопросе, по которому чуть больше года назад, в Тегеране, была достигнута принципиальная договоренность. Не понимая, что причиной их возражений, пусть и ненастойчивых, была искренняя приверженность правам человека, Сталин искал иное объяснение. В июле 1952 года он уверял итальянского социалиста Пьетро Ненни, что американский "кардинал Спеллмен скрытно присутствовал в Ялте и именно он настраивал "друга Сталина" Рузвельта против него. " Ненни не сомневался в искренности Сталина и счел это весьма странное заявление свидетельством навязчивой идеи Сталина о заговорах, которые организует против него Ватикан. (259). Зыбким основанием идеи Сталина о заговоре Ватикана послужило неуместное присутствие в американской делегации Эда Флинна, главы демократов Бронкса, который по пути из Крыма домой сделал остановку в Риме (260), на основании чего в подозрительном сознании Сталина и зародилась мысль, что это был кардинал Спеллмен. Комментируя идею о заговоре Спеллмена, английский дипломат Р. А. Сайке очень точно определил мировоззрение Сталина как "поразительное смешение проницательности с чушью. " (261). То же можно отнести и к тому, как Сталин использовал разведку в годы Великой Отечественной и "холодной войны".