Гордон Алан. Шут и император

   Но тут появился шут, изображающий явное нежелание работать. Однако, заметив хлеб, он начал мечтательно поглаживать себя по животу. Одна сложность: как же ему раздобыть хлеб, ничего не делая? В напряженных раздумьях он колотит себя по голове. Но вот лицо его озаряется! Он подкрадывается сзади к каменщику и ударяет его по правому плечу. Тот оглядывается направо, но шут уже приплясывает слева, отломив кусок хлеба. Когда незадачливый работяга поворачивается обратно, то обнаруживает значительное уменьшение ломтя, а шут поедает хлеб, спрятавшись за тележкой.
   Бедный обыватель озирается с несчастным видом, потом пожимает плечами и, вздохнув, вновь подносит ломоть ко рту. Шут проделывает тот же трюк, только теперь ударяет по левому плечу, а убегает направо, своровав очередной кусок. Каменщик понимает, что происходит нечто странное, и начинает злиться. Он выжидает, притворно изображая рассеянность.
   Став чересчур самоуверенным, шут при следующей попытке забывает об осторожности. Он опять подступает справа. Рабочий притворно поворачивается направо, но тут же разворачивается налево и набрасывается на шута с оставшейся горбушкой.
   Как раз с этим моментом мы чертовски намучились, когда репетировали в «Петухе». Здешние пекари изготавливают отличный плотный хлеб с хрустящей корочкой, и Клавдию никак не удавалось точно пронести его на волосок от моего носа. Но на сей раз все получилось превосходно. Заметив перед носом размытое хлебное пятно, я мгновенно откатился назад, сделав каскад смешных прыжков и кувырков и закончив стойкой на голове. Зрители надрывались от смеха.
   Ага, дурак-то попался! Он падает на колени, умоляет, изображая отчаяние. Показывает, что готов на все, лишь бы избежать тюрьмы, даже — глубокий вздох отвращения! — поработать. Эта отчаянная пантомима продолжалась совсем недолго.
   Обыватель смягчается и вываливает кирпичи на землю. Он показывает шуту, что тот должен следовать его примеру. Он берет кирпич и кладет его перед собой. Шут поступает так же. Каменщик кладет второй кирпич рядом с первым. Шут уже более уверенно делает то же самое. Он думает, что, пожалуй, отделался легким испугом. И вновь принимает наглый вид.
   Но каменщик, привычный к такой работе, постепенно увеличивает скорость, его руки мелькают все быстрее, и стенка быстро растет. Шуту не под силу выдержать такой темп. Он бешено суетится. Его часть стены еле-еле держится, кирпичи начинают падать. Вскоре, искоса глянув на невозмутимо работающего каменщика, он крадет у него кирпичи, чтобы уравнять счет. Но его вновь хватают на месте преступления.
   О ужас! Ему больше нет прощения. Терпение работяги иссякает, он хватает кирпич и швыряет в шута.
   Но ловкач ловит кирпич. Ловит и еще два, прилетевшие вслед за первым.
   Жонглирование кирпичами имеет свои особенности. Конечно, можно жонглировать кирпичами точно так же, как дубинками или шарами, но это слишком просто. Есть более затейливый способ, когда третий кирпич зажимается между двух пойманных кирпичей так, чтобы все они выстроились по прямой линии. Потом можно начать менять их местами, создавая иллюзию непрерывности этой линии. Это уже не так просто.
   Особенно когда в номер подключаются четвертый, а потом и пятый кирпичи. На сей раз мне уже не было необходимости изображать панику, она возникла сама по себе, учитывая тяжесть реквизита. Но когда я сделал вид, что готов уронить всю стопку, Клавдий перехватил у меня один из кирпичей, пробуя поддержать номер.
   Слегка помедлив, мы озадаченно переглянулись, стоя перед самой Кафизмой. Потом Виола добавила шестой кирпич, и мы словно заведенные начали перекидывать их в четыре руки.
   В конце мы подбросили все кирпичи в воздух, и я схватил первые два и сложил их вместе, а она ловко ловила все остальные и укладывала их сверху на мою исходную пару. Потом она начала подкладывать мне все больше и больше кирпичей, и вскоре я уже сделал вид, что пришел в крайнее изнеможение.
   Конечно же, кирпичи укладывались продуманным способом. Он позволил мне, спотыкаясь, шататься по кругу и удерживать эту непрочную башню. Потом я наклонил кирпичи особым образом, и они сложились в более устойчивую структуру. В сущности, у меня получилась часть такой же прочной стены, которую сам каменщик построил на земле.
   Я подставил к ней свою башню и торжествующе стащил из тележки последний кусок хлеба.
   Кафизма и ближайшие к ней трибуны разразились дружными аплодисментами. Хлопали даже музыканты, что было редкостью.
   Глянув на Клавдия, я сказал:
   — Молодчина!
   Он сияющими глазами обвел ряды зрителей. Мы поклонились и быстро погрузили кирпичи обратно в тележку.
   С верхнего этажа Кафизмы к нам прилетел кошелек. Поймав его на лету, я неловко шлепнулся и перекувырнулся, вызвав новый всплеск зрительского смеха. Император также хохотал от души. Он махнул мне, и я с поклоном ответил ему тем же.
   Мы закатили тележку обратно в загон и сели передохнуть.
   — Может, наконец, поделишься хлебцем? — озорно спросил Клавдий.
   Я вытащил из мешочка куски хлеба и протянул ему. Во время наших представлений я съел совсем немного. Если бы я всякий раз подкреплялся ворованным хлебом, то к концу дня, учитывая многочисленные повторы номера, наверное, отяжелел бы настолько, что не смог двигаться.
   После окончания первого этапа очередного заезда знакомый нам императорский посланник стремительно пересек беговые дорожки рядом с актерским загоном.
   — Император желает, чтобы завтра днем вы дали представление во Влахернском дворце, — возбужденно сообщил он. Потом наклонился к нам и прошептал: — Вы уже почти стали богатым шутовским дуэтом. Берегите себя.
   Он убежал обратно.
   — Ну, вот мы и добились своего, — сказал я, хлопнув Виолу по спине. — Отлично! Еще два выступления, и наша программа на сегодня будет завершена.
   — Погоди, — сказала она, показывая вверх. — Нас еще ждет обещанный летун.
   Появившийся перед Кафизмой мужчина нарядился самым диковинным образом, поразившим даже мой привычный к шутовским причудам глаз. Все его платье было обшито разными перьями, и с собой он притащил пару огромных крыльев, которые по размаху превосходили даже крылья парившего над ипподромом бронзового орла.
   — Мой повелитель, император Алексей, да продлятся благословенные дни твоего правления, — крикнул он. — Я прибыл, чтобы показать вам чудо чудное. Десять лет изучал я полет земных тварей и открыл его сокровенную тайну. И вот, с пользой применив эти знания, изобрел крылья для человеческого полета. С ними ты, василевс, сможешь подняться выше любого императора, жившего в подлунном мире. Твои армии покорят любые стены, любые рвы и любые горы. Не останется преград на твоем пути.
   Алексей выслушал его с бесстрастным выражением лица и жестом разрешил изобретателю показывать это чудное чудо. Как только летун отвернулся от императорской ложи, все придворные, столпившись у перил, начали оживленно заключать пари.
   — Неужели кто-то из них ставит на то, что полет пройдет удачно? — удивился Клавдий.
   — Вряд ли, — сказал я. — На мой взгляд, они ставят на то, как далеко он приземлится от Константиновской колонны.
   Несчастный мечтатель взобрался на колонну Константина Багрянородного и закинул крылья за спину. Сунув руки в петли, он несколько раз взмахнул крыльями для проверки. Затем окинул взглядом раскинувшийся под ним мир и застыл в неподвижности.
   Мне хотелось крикнуть ему, чтобы он не дурил и спустился по лестнице, но рев толпы вдохновлял его на полет. Нам оставалось лишь быть свидетелями того, победит ли страх позора в его душе страх смерти.
   Победил. Он раскинул крылья и прыгнул. На какое-то мгновение действительно возникла иллюзия полета. Толпа затаила дыхание, ипподром безмолвствовал. Тишину прервал одинокий истошный крик, прерванный вскоре жутким шлепком приземления.
   — Похоже, он пролетел всего шагов тридцать, — заметил один из стоявших поблизости гвардейцев. — Вряд ли ему удалось побить рекорд.
   — Ты проспорил мне ужин, — с ухмылкой заметил его напарник.
   Когда рабы пошли убирать останки бедолаги-изобретателя, с беговой дорожки, отовсюду доносились взрывы смеха, особенно со стороны Кафизмы. Клавдий взглянул на меня.
   — Они смеялись над нами и смеются над ним. Теперь я уже не так горжусь нашими достижениями.
   — Но могло быть и хуже, — заметил я.
   — Куда уж хуже?
   — Мы можем последовать за ним.
   Остаток дня прошел менее напряженно. Отработав последние два номера, мы собрали реквизит и на прощание обменялись рукопожатиями с гимнастами и акробатами. В общем и целом мы сегодня неплохо подзаработали и пребывали в жизнерадостном настроении, несмотря на один смертельный исход. Кончина бедного летуна не особенно омрачила наше настроение, поскольку мы, в сущности, даже не знали этого человека. Подобные события считаются обычными на ипподромах.
   Самуил поджидал нас, чтобы получить свою долю, но не стал донимать скрупулезными подсчетами выручки.
   — Заходите в любое время, — предложил он. — Все мы от этого только выиграем.
   — Спасибо, — сказал я.
   Когда мы покинули конюшенный двор, к нам подошел незнакомец. На мой взгляд, ему было лет сорок, и он не выделялся ни ростом, ни телосложением. Ему удалось не обзавестись лысиной и сохранить в глазах веселый огонек. Под синей мантией он носил голубой камзол с какой-то эмблемой.
   — Примите поздравления по поводу вашего представления, славные шуты, — сказал он. — Я хотел бы угостить вас вином, если вы располагаете временем.
   — Даже если бы близился конец света, я все равно нашел бы время на выпивку, — ответил я. — Показывайте дорогу, благородный господин.
   Мы проследовали за ним по лабиринту улочек к маленькой таверне венецианского квартала. Там он заказал кувшин вина и целое блюдо моллюсков, и мы с жадностью набросились на угощение.
   — Удостоимся ли мы чести узнать, кто угощает нас обедом? — спросил я.
   — Простите, — извинился он, как-то сразу надувшись от важности. — Меня зовут Никита Хониат. В данное время я являюсь сенатором и логофетом секретов.
   Клавдий бросил на меня взгляд и спросил:
   — Нас это впечатлило?
   — Не уверен, — ответил я и повернулся к нашему новому знакомому. — Вы — сенатор и глава одной из государственных служб. А это означает, что вы бессильны сразу по двум направлениям.
   Откинувшись на спинку стула, он так расхохотался, что едва не задохнулся от смеха.
   — Клянусь Богом, ты прав! — воскликнул он. — Я просто чиновник. Ни больше, ни меньше. Каждый божий день Сенат собирается на заседания в Большом дворце, но все действительно важные дела решаются во Влахернском дворце. — Он подался вперед и вдруг добавил тихо и серьезно: — Именно там вы оба будете выступать завтра.
   — Ага, — не удивившись, сказал я. — Чего же вы хотите от нас?
   — Вам дано право свободно шутить перед императором, — заметил он. — Я не слышал пока ваших традиционных шуточек, но предполагаю, что они затрагивают не только материальные стороны бытия. И за время нашего краткого разговора уже убедился, что ваше остроумие самого высокого качества.
   — Благодарю.
   — В связи с этим я задумался, какова цена остроумия в наши дни.
   — Это зависит от его объекта.
   — Допустим, оно будет направлено на ближний круг императора.
   — Вы хотите заплатить нам, чтобы мы высмеяли кого-то? Кого же?
   Он отрицательно покачал головой.
   — Для начала надо выяснить, захотите ли вы сделать это. В ином случае я подвергнусь опасности, открыв имя своего врага. Слухи здесь разлетаются слишком быстро.
   — Тогда я вынужден отказаться, — сказал я. — Если особа столь высокого положения, как вы, опасается той особы, то уж я-то определенно не собираюсь рисковать ради вас. Особенно после столь короткого знакомства. Мы прибыли в ваш город всего несколько дней назад. Не изучив все интриги этого дворца, всех тайных и явных героев, задействованных в дворцовой жизни, мы не можем позволить себе высмеивать никаких фаворитов.
   — Я полностью тебя понимаю, — улыбаясь, сказал он. — Что ж, это была ценная дискуссия. Кстати, мне очень понравилось ваше выступление.
   — Спасибо.
   — Мне ведь не показалось, что выбранный вами материал имел сатирическую подоплеку?
   — Под материалом вы подразумеваете избранную нами тему? Или сами кирпичи?
   — И то и другое. На мой взгляд, ваш номер наводил на определенные ассоциации. Мы живем в городе, жизнь которого зависит от состояния защищающих его стен. Вам удалось показать и благоразумие строительства стен, и расточительность нынешней жизни, вылившейся в своеобразное сражение. Поверьте мне, эта тема немало беспокоит тех из нас, кто думает о будущем империи.
   — Может, вам стоит обсудить эти вопросы в сенате?
   Он поморщился.
   — Только этим мы там и занимаемся. Одни разговоры. По-моему, сенат представляет какую-ту силу только после свержения очередного правительства. У нас нет никаких полномочий, пока у него не отнимут власть. После этого мы еще можем на что-то надеяться — если войска и народ захотят пойти с нами. Где вы побывали до прибытия сюда?
   — В разных краях.
   — Не забредали в Венецию?
   — Нет.
   — Гм. Жаль. Хотелось бы знать, что они там замышляют. Крестоносцы гениально умеют создавать сложности. Они всегда рассчитывают на то, что вы поверите в их святые побуждения и примете их с распростертыми объятиями, обеспечивая всем необходимым и позволяя свободный проход по вашим землям, и прежде чем вы поймете, что происходит, германская армия уже расположится лагерем на вашем дворе. Возможно, вы, шуты, захотите напомнить нашему императору, что неплохо бы ему иногда отвлекаться от праздных пиршеств и думать о надежности городских стен.
   — Не желаете ли заплатить нам за такое напоминание?
   — Мне казалось, что вы были готовы сделать его бесплатно.
   — Возможно. Я подумаю об этом. — Я встал и протянул руку. — Спасибо за угощение.
   — Это вы, друзья, доставили мне удовольствие. Заглядывайте в любое время, поделимся сплетнями.
   Вместе толкая вперед тележку, мы возвращались в гостиницу, спокойно обсуждая наши дела.
   — Похоже, мы вдруг стали ценным товаром, — заметил Клавдий. — Другие тоже попытаются купить наши услуги?
   — Вполне вероятно. Подвохов можно ждать от любых приближенных императора. Но нам лучше держаться от них подальше и идти нашим собственным путем. Мне хотелось бы знать, поступали ли подобные предложения нашим погибшим собратьям.
   — Возможно, кто-то из них и пошел на такую сделку?
   — Сомневаюсь, но категорически отрицать это я бы не стал. Все мы люди, и каждый из нас имеет свои слабости. Особенно соблазнительно было бы, если бы шута попросили высмеять того, на кого он и так собирался обрушиться. Зачем же упускать прекрасную возможность разжиться шальными деньгами?
   — Я так рада, что ты не ошалел от его предложения. Во всяком случае, деньги тебя не соблазнили.
   — И я рад, что ты рада. Интересно, кого же так не любит наш приятель Никита?
   — Может, кто-нибудь захочет подкупить нас, чтобы высмеять его. Тогда и узнаем.
   Мы добрались до «Петуха» и вкатили нашу тележку на задний двор.
   — На следующем этапе надо выяснить, кто тот лысый человек, которого сегодня обкурили дымом, — сказал я. — Было бы отлично, если бы нам удалось подслушать его разговоры из убежища Цинцифицеса. Кстати, если он узнает его голос, то у нас появится надежное доказательство.
   — Давай заглянем к нему завтра перед походом во дворец, — предложила Виола. — Ты собираешься повторить там номер с кирпичами?
   — Нет, — сказал я. — Нам пора использовать другой материал.
   — Хорошо, — потягиваясь, промурлыкала она. — Надоело таскаться с этой дурацкой тележкой. У меня такое ощущение, словно я обошла сегодня все городские холмы.
   — А как вам, миледи, понравилось выступать перед несметными толпами народа?
   Она улыбнулась.
   — После окончания номера перед императорской ложей мне казалось, что я готова взлететь, причем без всяких хитроумных крылатых изобретений. Если бы тот щедрый логофет не перехватил нас на выходе, то я затащила бы тебя в ближайшую гостиницу, сняла там комнату с настоящей дверью, завлекла бы тебя в нее, закрылась на засов и соблазнила тебя.
   — Мой дорогой Клавдий, — воскликнул я, — ради этого я с легкостью отказался бы от даровой выпивки! Ты уж хоть намекни мне на это в следующий раз.
   Помахав знакомым постояльцам, мы поднялись на второй этаж. Памятуя, что Талия обещала вновь навестить нас, я на сей раз подготовился к неожиданностям. Поэтому не слишком удивился, когда, войдя в комнату, увидел облаченную в рясу фигуру.
   — Добрый вечер, — сказал я, чувствуя, как напрягся рядом со мной Клавдий. — Мы ожидали тебя несколько позже.
   — А я и не знал, что вы ждете меня, — раздался из-под капюшона голос отца Эсайаса. — Однако большинство людей рано или поздно предпочитают встретиться со мной, хотя некоторые плачевно опаздывают.

ГЛАВА 11

   Тут старых нет. Здесь молодость живет…

Уильям Батлер Йейтс. Плавание в Византию. (Перевод А. Эппеля)

 
   Мне следовало догадаться об этом по рукам, опять-таки единственной части тела, не скрытой церковным облачением. Руки Талии были сильными, однако еще молодыми и гладкими. А у нынешнего гостя руки были старческие и узловатые, хотя выглядели достаточно сильными, чтобы сломать кому-то шею в случае необходимости.
   — Я догадывался, что рано или поздно ты почтишь меня очередным визитом, святой отец, — сказал я, постаравшись незаметно изменить тон.
   — Да ты, как я погляжу, настоящий стратег, — заметил Эсайас. — Тогда меня еще более удивляет грубость твоей тактики по отношению к моему подопечному.
   — Порой только грубость приводит к нужным результатам, — уклончиво произнес я, не соображая пока, о ком он говорит.
   — Он совершенно безобидный человечек, — продолжал Эсайас. — По крайней мере, теперь, когда торгует вразнос никчемными талисманами, потихоньку охмуряя легковерных простаков. В былые времена он считался приличным вором-карманником, но выпивка да болезни погубили его способности. Сейчас он приносит нам регулярный, хоть и скромный доход, и мы заботимся о нем, как и обо всей нашей пастве.
   — Замечательно, что ваша церковь помогает бедным, — сказал я.
   — Мы присматриваем за ними лучше, чем законная церковь. Лучше, чем любая из законных церквей. Пожалуй, таково наше предназначение. Возможно, всем нам уготован адский огонь, но в мирской жизни мы обеспечиваем друг друга более надежно, чем те, кто смотрят на нас с небес.
   Он выглянул в окно, слегка кивнул и вновь обернулся к нам. Клавдий, мгновенно схватившись за рукоятку меча, встал спиной ко мне перед дверным проемом, приготовившись к возможным осложнениям.
   — Запугивать слабых — занятие не хитрое, — заметил Эсайас. — Видишь ли, я и сам именно так получаю львиную долю наших доходов. Но ты отнял у него всего одну вещицу, и этот весьма странный факт вызвал скорее мое любопытство, нежели гнев. Могу я взглянуть на нее?
   Я достал из мешочка кольцо, добытое у торговца реликвиями. Эсайас взял его и поднес к свету.
   — Кольцо Деметрия, — сказал он наконец. — Так значит, правда, что он умер?
   — Согласно утверждению твоего подопечного, — ответил я.
   — Торговцу реликвиями не подобает грабить могилы, — печально произнес он. — Это лишь разозлит настоящих грабителей могил, и тогда мне придется улаживать конфликт между ними. А если расхитители могил обидятся, то торговцам священных реликвий негде будет доставать свой товар.
   — Да, похоже, он попытался расширить сферу своей деятельности, — заметил я.
   — Кто-то может сказать, что ты сделал то же самое, ограбив его, — ответил он. — Однако ходят слухи, что ты ищешь и другого шута, за компанию с которым много лет назад совершил кражу, а теперь вернулся потребовать у него свою долю.
   Я молча пожал плечами.
   — Честно говоря, я не верю этому, — сказал он. — По роду деятельности я сам в какой-то степени являюсь ловцом человеков. Мне доводилось общаться как с Деметрием, так и с Тиберием. На мой взгляд, у тебя с ними много общего. Все вы лишены того духовного зловония, что исходит от истинной порочности. О, не надо протестовать, шут. У меня нюх на такого рода вещи. И поскольку ты к тому же вырядился в такой же, как у них, шутовской костюм, то я подозреваю, что ты также довольно проницателен и остроумен.
   Я восхищенно покачал головой. Встречаются порой такие люди, которые живут на свете так долго, что время постепенно стирает с них все показное притворство. Возможно, он был главой всего здешнего преступного мира, однако я еще не встречал в этом византийском городе столь откровенного человека.
   — Так на чем мы остановимся, учитывая нашу с вами проницательность? — спросил я.
   — Как Тиберий, так и Деметрий не раз прибегали к моей помощи, используя мои источники информации и влияние в определенных кругах. И тебе я предлагаю не то чтобы дружбу, а скорее союзничество. То есть если ты действительно их собрат, а не просто алчный пройдоха, незаконно присвоивший себе статус шута.
   — А на чем будет основан наш союз? Мы будем обмениваться услугами? Или только мне придется служить тебе верой и правдой?
   — Любезный шут, ты заставишь меня покраснеть как девицу, если будешь продолжать в том же духе. Нет, я предлагаю взаимовыгодный для нас обоих обмен. Эй ты, Клавдий!
   Виола вздрогнула, но не оглянулась.
   — Да успокойся ты, — посоветовал он. — Незачем пока так ревностно оберегать жизнь твоего хозяина. Я просто прошу тебя сходить вниз и притащить ведро воды.
   — Откуда мне знать, что ты не приказал своим людям схватить меня, как только я спущусь вниз? — спросила она.
   — Если бы таковы были мои намерения, то вам даже не дали бы подняться сюда, — ответил Эсайас.
   Она вопросительно взглянула на меня:
   — Фесте?
   — Сходи, ученик, — сказал я. — По-моему, я понял, чего он от меня хочет.
   Вытащив меч, она выглянула из комнаты и, следуя по коридору, настороженно поглядывала по сторонам. Я видел, как она спустилась по лестнице и скрылась из виду. Прошла целая вечность. Потом послышались ее шаги и тихий плеск воды. Вид ее головы, появившейся над верхней ступенькой лестницы, принес мне необычайное облегчение.
   Поставив ведро между Эсайасом и мной, она заняла свой пост возле дверного проема.
   — Много ли моих людей ты там насчитал? — поинтересовался отец Эсайас.
   — Четверо в трактире и пятеро на улице, — ответила она.
   — Впечатляюще. Ты не заметил лишь троих.
   — Не морочь мне голову, — сказала Виола. — Четверо в таверне, пятеро на улице. Но это не важно. Девятерых более чем достаточно.
   Эсайас шагнул вперед.
   — Итак, шут, не пора ли покончить с болтовней?
   — Ладно, — согласился я. — Ты первый.
   Он отбросил назад капюшон, и тот свободно упал ему на спину. Впалые щеки подчеркивали старость его лица. Давний шрам пересекал левую щеку и, проходя через пустую глазницу, заканчивался на макушке. Уцелевший темно-карий глаз слегка слезился. Эсайас невольно сморгнул.
   — Запоминай быстрей, шут, — сказал он, показывая в усмешке желтоватые зубы. — Я не люблю долго смотреть на свет.
   — Я запомнил тебя, — кивнул я, и он вновь накинул капюшон.
   — Теперь твоя очередь, — сказал он.
   Опустившись на колени около ведра, я смыл с лица весь грим, тщательно удалив мел и муку из всех моих морщин. Потом поднялся с пола.
   — Ты старше, чем я думал, — заметил он.
   — А тебя я примерно таким и представлял, — сказал я.
   — В нашем деле редкий человек доживает до моих лет, но еще реже дожившим удается сохранить привлекательность. Теперь ты один из немногих, кому известно мое истинное лицо, и всегда сможешь узнать меня. Как и я тебя. Итак, ты прибыл для выяснения того, что произошло с пропавшими шутами.
   — Верно. Что тебе известно о них?
   — Ничего. Они исчезли. Меня слегка волновал лишь Тиберий, задолжавший одному из моих парней кой-какие деньжата, но мы привыкли здесь к внезапным исчезновениям. Подобные дела не вызывают у нас особого любопытства. Или у них более серьезная подоплека?
   — Возможно. Как ты относишься к нынешнему владельцу трона?
   — Даже при условии нашего союзничества это опасный вопрос, — помолчав, сказал он.
   — Согласен, снимем его. Но очевидно, что мои собратья вышли на заговорщиков, задумавших покушение на его жизнь. И, по-видимому, инициаторы заговора решили избавиться от них.
   — Мне об этом ничего не известно, — сказал он. — А значит, либо такого заговора не существует, либо он успел провалиться, либо заговорщики отлично умеют держать язык за зубами. Однако твои собратья исчезли прошлой осенью. Когда же предполагалось осуществить покушение?
   — Понятия не имею. Пока мои сведения не настолько обширны. Но заговорщики настроены весьма решительно, учитывая, что ради сохранения своих замыслов в тайне пошли на убийство шестерых человек.
   Рука отца Эсайаса исчезла в складках рясы. Я слегка напрягся, но он лишь вяло почесал живот.
   — Что ж, это меня действительно заинтересовало, — наконец сказал он. — С определенной точки зрения нас пока вполне устраивает правление Алексея. Возможность воровства обусловливается образом жизни нынешнего императора, создавшего для нас стабильную обстановку попустительства и неразберихи. Я давно живу в столице и помню еще, как царствовал Мануил Комнин. В те времена город хорошо охранялся, отряды стражников шныряли повсюду. Тогда трудновато было добывать средства к существованию, а тюрьмы были для нас просто ночным кошмаром. Но когда после смерти Мануила трон захватил Андроник, стало, как ни странно, еще хуже. Он был настолько жаден и непредсказуем, что для нас уже не оставалось даже уличных отбросов. Поэтому можно представить, как мы возрадовались, когда к власти пришли Ангелы. Настало время той самой стабильности, позволяющей народу толстеть в довольстве, и того самого попустительства и неразберихи, которые обеспечивали нас относительной свободой действий. Идеальное равновесие, воровской рай. И нам, безусловно, хотелось бы, чтобы он просуществовал как можно дольше.