Горохов Александр. Аферисты - Славные времена

   Ответа не последовало. Собачонка у ног Толстенко неожиданно приподняла над землей верхнюю часть тела, завизжала, хозяин наклонился, прижал дуло пистолета в черепу пса, снова прозвучал выстрел и наступила пугающая тишина. Никто не отозвался в недалеком поселке, никто не насторожился и не прибежал. Альфред Викторович сообразил, что выстрелы только ему - перепуганному - кажутся громоподобными.
   - Степаныч, так почему ты меня сначала подставил, а потом отрекся?
   - Боюсь. Ты - мафия.
   - Я?! - ошалел от удивления Комаровский.
   - Ты! И вся ваша сволочь в поселке! Все - мафия. Все, как один, десять лет назад у меня в ногах валялись! Я этот поселок в Совмине выбил! Я подписал на землю разрешение! А теперь меня на поминках за стол в физкультурный зал со всяким простым народом сажают! Я - выделял здесь участки, понял ты, сопля вонючая?!
   - Никак нет.
   - И не поймешь! Ты можешь допереть, кем бы я сейчас был? Если б не мафия-демократия ваша подлая? На какой бы высоте заканчивал свою карьеру? А?! Да меня бы в Кремлевской стене похоронили с государственными почестями и салютом! Все у меня отняли демократы-дристократы! Жену, детей, почет, старость!
   - Подожди, Степаныч... Что-то слишком много потерь. - пытался сбить истерику старика Альфред Викторович. - Жена твоя небось была в возрасте, а дети...
   - Жена померла с горя, а дети за границу подмыли, бизнес делать! Стыдятся отца, его былых заслуг, не пишут даже!
   - И ты решил отомстить за это соседу?
   - Федька у меня на побегушках служил! Я ему, молокососу, ещё в комсомол рекомендации давал! А он меня...Я его в люди выводил, а он... Он меня презрением обливал! Землю мою отымал! Последнего лишить хотел! Ну, свое получил.
   - Степаныч... Ты убить не мог... Не по силам тебе это. - терпеливо толковал Комаровский, пытаясь понять суть проблемы старика. - Ты, наверное, навел на него убийцу, а? Потому и бежишь?
   - Каких ещё убийц?! ТЫ должен был из него кровь пустить! Или ОН из тебя! А сам за решетку навечно за убийство сесть! Или Нинку-проститутку свою должен был зарезать! И тоже бы понес революционную кару. Слизняки! Еще новую Россию собираются строить! Мафия - демократия, вы ещё поплачете по старому строю! Чтоб вы все передохли! И передохните!
   Он задохнулся, закашлялся от ярости, перегнулся в поясе, но следил за противником, оружие держал твердо. Потом кашель стих. Толстенко выпрямился и спросил ясным, громким голосом.
   - Ну, чего ещё желаешь узнать, перед тем, как я тебе башку прострелю?
   - За что меня-то, Степаныч?!
   - За дело.
   Альфред Викторович заметил, что оружие в руке истерика дернулось и начало приподыматься. За спиной Комаровского был откос, настолько высокий, что никак не запрыгнешь достаточно быстро - пулю во всяком случае не обгонишь.
   - Подожди, подожди, Степаныч! Я же не бегу! Успеешь ещё свершить надо мной акт революционного возмездия!
   Оружие опустилось.
   - Это ты правильно сказал, лизоблюд. - в голосе Толстенко послышалась определенная доля уважения. Он повторил с удовольствием. - Революционный акт возмездия! Правильно.
   - И Федька Чураков удостоился заслуженной кары революции?
   - Вся мафия в поселке свое получит! Ну, все спросил?
   - Все! - весело крикнул Альфред Викторович и, понимая, что сейчас грянет неминуемый выстрел, головой вперед прыгнул в воду.
   М-да... Это вам не купание в бассейне после сауны. Во-первых, непонятно - жив ли ты, или сердце уже превратилось в кусок льда. Во-вторых, полная тьма и ничего не видно, что означает - помер таки. В третьих: кажись ещё не помер, потому что почти тот час ударился о дно, покрытое водорослями.
   Цепляясь за эти длинный и скользкие водоросли, Комаровский устремился под водой вниз по течению, прикидывая, что Толстенко сейчас - бежит вдоль по бережку с пистолетом в руках, ожидая появления его, Комаровского, головы над водой, чтобы эту голову, понятное дело, продырявить, ведь дистанция стрельбы не превысит и пяти метров.
   Альфред Викторович вцепился в водоросли и остановил свое поступательное движение вниз по течению. И в таком застывшем положении, омываемый ледяными струями потока, продержался под водой сколько мог. Когда уже ничего не мог - вынырнул на поверхность. Убедился через несколько секунд, что дырки в голове ещё нет и в два гребка вытолкнул свое тело на другой берег.
   Расчет оказался правильным - Толстенко метался ниже по течению, метрах в пятнадцати от Комаровского.
   - Держись, черт! - озверел от холода Комаровский. - Сейчас я тебя удавлю, старого гада!
   И он ринулся вперед от страха и озноба, решительно позабыв, что в руках у противника оружие и весьма нешуточное, если иметь в виду неподвижное тело собачонки.
   Толстенко это тоже знал. Он не побежал, а скинул свой рюкзак, расставил ноги, двумя руками поднял пистолет на уровне плеч, приняв классическую позу ковбоя, стреляющего в мексиканского бандита.
   Через пять секунд Альфред Викторович с уважением подумал о себе: "Дуракам везет". Дело в том, что за эти секунды Толстенко трижды нажал на спусковой крючок, оружие трижды издало звонкие металлические щелчки, а большего эффекта не произошло. Кончились ли в пистолете пули, заело ли затвор или перекосился патрон, но оружие превратилось в то, чем оно по сути своей и есть - глупая, ненужная порядочному человеку железяка, которую Толстенко в полной ярости зашвырнул в речку.
   И - побежал!
   А у Комаровского сил на дальнейшее преследование не было. Комаровский был насквозь мокрым, продрогшим, дыхания не хватало, а всякий боевой пыл иссяк без остатка. Он глянул на рюкзак Толстенко, валявшийся у ног, поднял его, развязал тесемки и вывалил все содержимое на землю. Посыпались всякие тряпки, книжки (надо понимать партийная литература) и черный чехол для балалайки. Вид этой балалайки в чехле привел Альфреда Викторовича в ярость, он развернулся и с ловкостью форварда одним ударом ноги отправил балалайку прямо в ручей.
   Она булькнула и тот час ушла на дно.
   Альфред Викторович, измотанный этим происшествием как душевно так и физически, двинулся в обратный путь, но неприятности ещё не кончились, поскольку чтоб добраться до дому, пришлось пересекать ручей вторично и опять же вплавь, что окончательно разозлило Комаровского настолько, что он решил поджечь дом сбежавшего врага, то есть Толстенко Владимира Степановича.
   По счастью, к моменту, когда Комаровский вернулся в этот дом, прихватил на крыльце дубленку - вздорная идея поджога его покинула. Вместо преступления Комаровский попросту развел на кухне сбежавшего врага страшную грязь: скинул свой костюм, сполоснулся над раковиной, потом нашел в комнате кое-какую одежду, включил старый электрокамин - диск со спиралью - сел в комнате перед телевизором и принялся обдумывать все, что с ним произошло.
   Телевизор показывал, естественно, очередной сопливый мексиканский сериал для идиотов и Комаровский смотрел сквозь него, вспоминая свою схватку с Толстенко. Воспоминания о враге давались тем более легко, что карикатурный образ беглеца стоял перед глазами - тыква и пиджак, изображающие его фигуру. Чучело все ещё оставалось на стуле, у стола, и Альфред Викторович решил, что уж если не удалось поджечь дом, то при уходе отсюда он разрубит эту тыкву топором, коль скоро не смог в натуре дать по живой башке Толстенко. Толстенко - завистника, Толстенко - предателя, Толстенко - свихнувшегося от злобы на Новые Временна... Кем угодно мог быть Толстенко, вот только убить Федю Чуракова он никак не мог. Просто силенок бы не хватило у обрюзгшего, сырого старика, чтобы ножом в рукопашном бою убить цветущего, спортивного тридцатилетнего мужчину в расцвете все сил. А поймать его на неожиданность, напасть внезапно - Толстенко тоже никак не мог. Ведь чтобы сойтись с Федей в рукопашном бою следовала преодолеть запор калитки, потом взломать дверь дома, а только потом дотянуться до врага. Неожиданность исключалась, как окончательно исключался вариант обвинения Толстенко в убийстве Феди. Другое дело, что Толстенко мог ЗАКАЗАТЬ и навести убийц на Федю. Мог даже помочь им войти в дом... Но такой ЗАКАЗ все же стоит изрядных денег, которых у Владимира Степановича явно не было! Ликвидировать процветающего бизнесмена за сумму стариковской пенсии ни один киллер не согласится, а больших денег у Толстенко не могло быть - это же видно! Все что у него и было - это пенсия, да балалайка!
   Сидя в уголке, возле круглого экрана подогревателя, Альфред Викторович с неудовольствием глянул на чучело Толстенко и крикнул.
   - Эй, ты, партайгеноссе! Ты зачем эту глупость натворил? Зачем мою жизнь красивую сокрушил?
   Толстенко, естественно не ответил, и Комаровский принялся было за дальнейшие размышления, как не ожиданно произошло нечто настолько странное, что он ни сразу сообразил в чем дело. Поначалу вдруг словно звякнуло оконное стекло, и тут же тыква, изображающая голову ненавистного Толстенко, - разлетелась на куски, будто взорвалась, обрызгивая стенки желтой слякотью!
   Только через пять секунд Комаровский понял в чем дело и , опрокинув стул, плюхнулся на пол, в угол под телевизор. В этой позиции он пролежал около минуты, прежде чем поднял голову и осторожно глянул на окно. Так и есть: в стекле были две аккуратные дырочки, рядышком, их разделяло не более десяти миллиметров. Как не был Альфред Викторович слаб в делах стрельбы из снайперской винтовки, но все же сообразил, что стрелок вел огонь из автоматического оружия и тщательно уложил две пули подряд в тыкву, изображающую череп Толстенко.
   Альфред Викторович предпочел не бежать, по примеру старика, а лежать, пережидая продолжения этой призовой стрельбы. И пока лежал, то понял, что опять же дуракам везет - сидел он в углу, и снайпер не мог его видеть, иначе неизвестно чью голову ловил бы этот снайпер в перекрестие своего прицела.
   А Толстенко все-таки молодец, решил через минуту Комаровский - старый боец за Великие Идеи знал, что в него будут стрелять и подготовился к этому отменно, ничего не скажешь. Разыскать его теперь будет невозможно, достигнет какого-нибудь убежища у старых боевых товарищей, заляжет там, а его убийца-неудачник ещё долго будет находится в уверенности, что прострелил череп Владимира Степановича на вылет. В качестве свидетеля всех преступлений он уже не котируется - сточки зрения стрелявшего.
   Толстенко нужно было выиграть время для побега и он его выиграл.
   Альфред Викторович отполз к дверям и только там поднялся на ноги. Он зашел на кухню, свернул в узелок свою мокрую одежду, прихватил сухую дубленку и острожно вышел на улицу, прикидывая - не продолжает ли ещё снайпер сидеть в засаде, чтоб убедиться в окончательных результатах дела рук своих?
   Но на дворе все казалось спокойным, если не считать гула моторов и мелькания автомобильных фар возле участка Чураковых - уезжали последнии участники поминок.
   Стараясь никому особо не попадаться на глаза и держаться в сторонке, Альфред Викторович двинулся к дому Чураковых, намереваясь по возможности незаметно добраться до флигеля за виллой, привести себя там в порядок и ждать визита Нины. Потом он подумал, что разумнее - пройти дальше, отыскать свою машину, найти походный чемодан, где есть сухой и чистый светлый костюм - чтоб не ходить в тряпье, оставшимся в наследство от Толстенко. Пока он выбирал направление - увидел, как к синему "форду" от ворот виллы неторопливо идут двое - стройные, молодые фигуры. Альфред Викторович разом подался в сторону, поскольку тут же узнал обоих - Валерий и Нина.
   Они шли молча, потому что почти тут же следом за ними показалась Матильда и актер Каршутин, который по пьяному состоянию спотыкался на каждом шагу, что приводило Матильду в полный восторг и она неприлично хохотала.
   - Артист! Ты пьян, как свинья, или опять играешь?!
   - Я п-пьян! Как поросенок!
   - Мало ж тебе надо, всего только пиво пил! Счастливый, зараза!
   Альфред Викторович видел, как Матильда и актер обошли автобус с одной стороны, а молодая пара - принялась обходить автобус с другой и вдруг резко остановились. Нина стремительно обняла Валерия, на секунду они прижались друг к другу, потом разорвали дистанцию и спокойно дошли до синего "форда", у которого уже стояли Матильда с актером.
   - Все пьяные в задницу! Кто авто поведет? - заорала Матильда.
   - Я почти не пил, Матильда Яновна. Уже трезв. - сказал Валерий.
   - За штурвал, малыш! - приказала Матильда, втолкнула артиста на заднее сиденье, а сама грохнулась рядом с Валерием.
   "Форд" тронулся. Нина смотрела ему в след, пока его огни не исчезли за поворотом. Потом молодая вдова передернула плечами, развернулась и пошла к вилле.
   Вся эта сцена, промелькнувшая перед глазами Комаровского менее, чем за минуту, огорчила его до боли в сердце. И это была даже не зависть к молодому сопернику, которому и дня не потребовалось, чтобы "снять" девушку, а скорее - жалость по себе, стареющему ослу, которого все вокруг обманывают, которому пора иметь свой теплый угол, которому пора успокоится и не рыпаться ни в какие приключения: не по возрасту они вам, пан Комаровский.
   В свете этих событий и собственных размышлений к ним, Комаровскому расхотелось ждать Нину во флигеле. Ожидание подобного рода казалось унизительным и он пошел разыскивать свою машину, которую оставил в полдень где-то неподалеку, возле детской площадки.
   Минут через десять он нашел возле пруда эту "детскую деревню" с рублеными домиками, гномами, песочницами и качелями - всем тем, на что хватило фантазии Феди Чуракова, построившего деревню за свой счет. Альфред Викторович нашел свой "волгу" там, где её и оставил - скучала родная, в самом неприметном углу и, кажется, никто на неё не покусился.
   Альфред Викторович подошел к багажнику, открыл его, достал чемодан и в тот момент, когда забросил в багажник узелок с мокрым костюмом - яркая вспышка автомобильных фар ослепила его и трижды взвизгнула милицейская сирена.
   Альфред Викторович застыл с узлом в руках, повернулся, поначалу ничего не увидел, а потом четкий силуэт массивной фигуры вышел на него из сияния света и подполковник Афанасьев спросил без выражения.
   - Так это ваша машина, Комаровский?
   - Моя, - тут же успокоился Альфред Викторович.
   - Следовательно, и чемодан ваш?
   - Следовательно - мой.
   - Не позволите ли взглянуть на его содержимое?
   - Сделайте милость, подполковник.
   - Иван Петрович.
   - Прошу, Иван Петрович - с этими словами Комаровский открыл чемодан и повернул его внутренности к свету.
   Через минуту легкого досмотра Афанасьев спросил.
   - Все свое ношу с собой?
   - Вы столь же правы, сколь автор этой древней философии.
   - И даже родного дома у вас нет?
   - Обычно снимаю хату. Но сейчас - нет. - солгал Альфред Викторович. Так что обыска на квартире вам провести, извините, не удастся.
   Тут Комаровского осенило - а неплохо бы было подставить подполковника под то ружье, что торчит у него в прихожей! Но - зачем? Подлую мысль эту Комаровский тут же отринул - подполковник, собственно говоря, ещё не проявил себя по отношению к Альфреду Викторовичу лютым врагом, скорее наоборот.
   - Дикая у вас жизнь, Комаровский. А что в этом узелке?
   - Мокрый костюм.
   - Купались?
   - Можно сказать и так. В ручей упал.
   Афанасьев помолчал, потом спросил спокойно.
   - Может прокомментируете ваше купание?
   - Да. Конечно, Иван Петрович. Лучше это сделать на месте покушения.
   - Вот как? - без удивления спросил Афанасьев. - Покушение, значит. Ну, садитесь в мою машину.
   Альфред Викторович не стал спорить, подхватил чемодан и мокрый узел, закрыл багажник, прошел следом за Афанасьевым к милицейской "ауди" и с удовольствием уселся за спину шофера в теплый и приятно пахнущий салон, вадав комментарий.
   - Первый раз транспортируюсь в служебной машине милиции! А у вас уютно!
   - Полноте, Альфред Викторович - в первый ли раз?
   - В первый!... С таким комфортом.
   - Существенная поправка. Едем, Вася.
   глава 4
   Беглый обыск в доме Толстенко ничего не дал. Афанасьев сказал, что поутру здесь поработают профессионалы, а они уж наверняка что-нибудь найдут, поскольку если в человека стреляют, то какой-то след остается, а каждый след , что важнее, имеет причину.
   - Стреляли не в человека. - заметил Комаровский. - В тыкву.
   - Полагаю, что в человека. - возразил Афанасьев. - И как вы это объясняете?
   Вопрос прозвучал без подозрительного оттенка и Альфред Викторович спросил легко.
   - Мне можно порассуждать на эту тему?
   - По возможности - коротко.
   - Ситуация, с вашего позволения, скучная. Толстенко, судя по всему, занимал в недалеком прошлом значительные посты, но, что более важно, был ещё полон сил и мечтал о карьере, когда она оборвалась в силу социальных перемен в стране. Я имею в виду тотальный обвал социалистической системы.
   - Правильно. - кивнул Афанасьев.
   - Дальнейшее становление его характера связано с психологической деформацией. Те люди, которыми он руководил, которых пристраивал в это поселок - оказались наверху, а он упал в бездну ничтожности. Был Царь, стал - Псарь. Федя Чураков, бывший у него на побегушках - кидал ему кость с барского стола. Вокруг дома Толстенко подымались виллы нуворишей, а сам он дряхлел не столько физически, сколько душевно. Вы согласны, что зависть мощнейший рычаг человеческих поступков?
   Афанасьев кивнул, заметив - Зависть, жадность, властолюбие. Дальше.
   - А любовь? - вскинулся Альфред Викторович возмущенно. - Вы её отметаете, как сильнейший мотив поступка?
   - Это уже по вашей части. Не отвлекайтесь.
   - А я уже закончил! Толстенко не стерпел процветания вокруг себя людей, с его точки зрения, недостойных и подлых. Не стерпел предательства своих детей, сбежавших за границу. Я думаю, что он их воспитывал в рамках своих идеалов, а они его предали. Это я называю историческим комплексом товарища Сталина. Его дочь Светлана удрала из коммунизма в империализм, так что папа в гробу, скорее всего проклял её и...
   - Не отвлекайтесь на банальности.
   - Да, извините. Ну, Толстенко, не совладав со своими черными чувствами, принялся вести наблюдение за жизнью Чуракова, а поскольку Федя и... Нина жили открыто.... Да и я был здесь частым гостем, то не составило большого труда зафиксировать наличие ... м-м.. Любовного "треугольника".
   - Пояснее, пожалуйста.
   Альфред Викторович возразил обидчиво - Вы требуете не ясности, а мещанской пошлости! Ну, да! У меня с Ниной Дмитриевной возникла поэтическая связь.
   - Понятно.
   - Что вам понятно?
   - Она вам во внучки годится. Дальше.
   Альфред Викторович обиделся уже по настоящему - задели сокровенное.
   - А что сказал по этому поводу поэт, милиции известно?!
   - Известно. "Любви все возрасты покорны". А особенно, когда любовь укрепляется деньгами.
   - Оставим эту тему, мы на неё смотрим по разному. Продолжаю. За счет примитивности своего ума, партайгеноссе Толстенко не придумал ничего лучшего, как традиционно использовать стандартную ситуацию - столкнуть лбами мужа и любовника. В надежде, что один другого прикончит. Расчет был, что трупом окажусь Я, как менее пригодный к рукопашной драке человек. В таком случае, Чураков сел бы за решетку, что Толстенко удовлетворяло. Обратный результат - Я ликвидирую Федора - Толстенко, тоже устраивал. Быть может, даже больше, чем....
   - Я просил короче. - поморщился Афанасьев. - Уж полночь близится.
   - Извините. Короче так. Когда по убытию Феди в командировку я на это время перебрался сюда и полутайно проживал под крышей дома, Толстенко каким-то образом узнал координаты офиса Феди в Каире, это Египет, и позвонил туда...Нет, он дал туда телеграмму! Ну, провокация классическая: разгневанный муж прилетает ночью, застигает нечестивцев врасплох, разбирательство... Но Федя был большой души человек и убивать меня не стал.
   - А вы?
   - Что - я?
   - А вы вернулись и убили? Тоже достаточно логично.
   - Мы уже обсуждали эту тему. - буркнул Альфред Викторович - Но не доказали вашу невиновность, Комаровский. И у вас нет теперь ни одного свидетеля защиты, как я понимаю.
   - Вы не будете искать Толстенко?! - возмутился Комаровский.
   - Будем. Но, полагаю, найдем не скоро. Весьма не скоро. Быстро обнаруживаются молодые, активные преступники. Им надо жить и действовать.
   - Ну, конечно! Они выходят на женщин и через них вы...
   - Вшивый только о бане. - без улыбки заметил Афанасьев. - Старик заляжет на дно и его не сыскать. Толстенко не мог справится с Федором Чураковым. Не мог оглушить , связать и затащить в подвал молодую женщину. И Нина Дмитриевна показывает, что нападавших было не менее двух.
   - Правильно. И их нанял Толстенко!
   Афанасьев окинул взглядом убранство дома и усмехнулся, но Комаровский тут же заявил.
   - Я тоже об этом думал! У Владимира Степановича не было средств оплатить такую работу, то есть заказ на убийство, но он правильно считал ситуацию! Когда он увидел, что убийства не состоялось, когда обнаружил, что я , в виде чучела, ухожу из дому, а потом уезжает телохранитель Ишак, то понял, что дом остался без охраны! Он срочно вызывает убийц и...
   - Здесь нет телефона. В этом доме.
   - В том-то и дело! Есть два автомата! У магазина и детской площадки! Он побежал к тому, который возле магазина! Он прислушивался к скандалу и когда увидел, что все живы, то начал осуществлять свой резервный план! А меня встретил по дороге домой, когда возвращался от телефона.... А дальше все просто! Ишака в охране нет, а скандал был. Толстенко вызывает убийц, помогает им проникнуть в дом...
   - Повторяю вашу мысль. За убийство исполнителям надо платить! оборвал Афанасьев.
   Комаровский привстал на стуле, в упор посмотрел в лицо подполковника, спросил тихо.
   - Что пропало в доме Чураковых?
   - Вдова утверждает - ничего.
   - Не может быть! - закричал Комаровский. - Это же богатый дом! Толстенко обещал убийцам расплату на месте! Они могли взять все, что найдут!
   - Есть следы попытки вскрыть сейф. Ценности Нины Дмитриевны на месте. Картины тоже. Все на месте, Комаровский. Только хозяин - мертв. Убили - в гостиной, на втором этаже. Перетащили на кухню. Зачем, Комаровский?
   - Вы у меня спрашиваете?
   - У вас.
   - Не знаю.
   Афанасьев помолчал, встал со стула, произнес рассеяно.
   - Ваша схема с участием Толстенко имеет право на жизнь. Но в ней недостает какого-то звена. Или - какого-то человека. Так что договоренность наша прежняя - ищите своего свидетеля защиты.
   Альфред Викторович закричал в полный голос.
   - Да что вы пристали ко мне с этим свидетелем?! Где я его возьму, если его не было?
   - Был. Должен был быть.
   - Это как понимать? - осторожно спросил Альфред Викторович.
   - А так, ясновельможный пан Комаровский, что вы сами, своими силами ну никак не могли освободиться от той бронзовой палки для штор, к которой вас привязали очень прочными шнурами. Мы нашли и палку, и обрывки шнуров возле магазина. Шнуры обрезаны, Комаровский. Обрезаны ножом. Я предполагаю, что профессиональный циркач может зажать нож пальцами ног и действовать им, но вы ведь не циркач? А если и циркач, то совсем в ином роде, не так ли? Так что, был человек, который вам помог. Обрезал путы на руках. - он глянул на свои часы и закончил. - Время тикает. И не в вашу пользу. Где вы ночуете?
   - Во флигеле. У Чураковых.
   Они вышли из дома Толстенко, добрались до "ауди", Альфред Викторович вытащил из салона свои вещи чемодан и простился с Афанасьевым кивком головы. Потом посмотрел вслед укатившейся машине и подумал, что Валерия-Славу все-таки надо было бы сдать. Быть может милиция, применяя неформальные методы, смогла бы выбить из него какие-то показания. Но вряд ли. Парень - явный жох, явно закален в тяжелой жизненной борьбе, упрется, пойдет "в несознанку" - это его единственная и непробиваемая позиция, ничего не скажет. А если и скажет, то бросит на него, Комаровского, ещё большую тень тяжелого подозрения. С таким опасным свидетелем защиты загонишь себя в ещё более безвыходное положение. Ведь все очень просто - на худший случай парень сознается, что залез в чужую машину, быть может, хотел её угнать, но пришел хозяин в виде чучела - пожалел, освободил, а сам ушел. Что потом этот хозяин машины делал - его заботы, а он, Валерий-Слава, уехал домой, в Москву.
   При этих невеселых размышлениях Альфред Викторович миновал ещё незапертые ворота, ступил на тропинку к вилле, бросил взгляд на окна и убедился, что горит по одному на каждом этаже - следовало понимать, наверху ещё не спит Нина, а внизу бдит охрана и наводят порядок нанятые уборщицы, женщины из ближайшей деревни. Через час-полтора все стихнет, успокоится, все двери запрут и Нина выскользнет из виллы, чтобы прийти к нему во флигель.
   Но и в этом предположение Альфред Викторович ошибся - события, словно кем-то подстегиваемые, развивались без пауз.
   Едва он обошел виллу, добрался до флигеля в углу участка, открыл дверь - как тут же в комнате вспыхнул свет и оказалось, что Нина уже полулежит на диванчике. Мгновение они смотрели друг на друга, на языке Альфреда Викторовича уже вертелся язвительный вопрос типа: "Как я заметил, на тебя разом произвел сильное впечатление этот пошлый сопляк с глазами, как у коровы?", но она сказала.
   - Какой у вас странный наряд. Впервые вижу вас в таком виде!
   - Извини. Я сейчас переоденусь Он прошел в другую комнату флигеля и намеренно медленно выдирался из тряпья Толстенко, не спеша надевал свой светлый костюм. При этоми он уныло думал, что если убийство Феди задумала и осуществила его собственная жена, то к тому было масса доказательств, поскольку она свободно могла оплатить все виды этой операции. Запросто могла спровоцировать внезапное появление мужа. Девочка она хоть и глуповатая, но решительная. То, что в юности занималась проституцией особо и не скрывалось, и то что Федя "снял" её с подиума заштатного города - тоже правда. Но ведь таков путь к звездам всех истинных красавиц, кому повезло родится в провинции, а данные динамичного характера, жажда красивой жизни и экстерьер фигуры - призывали к огням столицы.