Страница:
За годы, проведенные на этом затерянном в северных лесах острове, среди своей лицемерной, лживой и подчас агрессивно настроенной против священника паствы, я видел только двух заключенных, которые разительно отличались от остальной масссы зэков. И, по странному стечению обстоятельств, оба они, как и я сам, оказались родом из Санкт-Петербурга. Первым был таксист Вадим Скопцов. Его приговорили к высшей мере за изнасилования и зверские убийства семерых женщин, которых он не совершал. Одной из этих семи была моя жена, Вика… Скопцов провел в заключении шесть лет – пять в Питере, в коридоре смертников, и год на Каменном. С моей помощью и при активном участии генерала ФСБ Корнача не раз пытавшемуся покончить с собой бедолаге удалось в конце концов доказать свою невиновность и стать единственным заключенным, кому удалось добиться полного снятия обвинений, покинуть эти древние стены живым и вернуться в потерянный, казалось, навсегда мир обычных людей. Настоящим преступником, ко всеобщему шоку, оказался тот самый следователь прокуратуры, который вел дело Вадима Скопцова, но это удалось доказать лишь полтора года назад…
Вторым заключенным тюрьмы особого назначения, которого, несмотря на действительно совершенные им убийства, я не мог назвать нелюдем и приравнять ко всем остальным душегубам, был Алексей Гольцов. В прошлом – бандит по прозвищу Реаниматор, далеко не рядовой член одной из организованных преступных группировок северной столицы, он отличался от обитателей Каменного буквально во всем и потому сразу же привлек мое внимание.
Он никого не винил. Не говорил о запредельной жестокости приговора, хотя как раз именно у него – единственного из ста семидесяти двух! – имелись на это все основания. Он не лгал, не писал письма в Кремль с просьбой пересмотреть дело. И, самое главное, ни разу не говорил, что жалеет о случившемся. Наоборот, в первой же нашей беседе Алексей, глядя мне в глаза, произнес буквально следующее: «Будь у меня возможность вернуться в прошлое, я прикончил бы их всех еще раз! Я убивал бы их ровно столько раз, сколько шансов у меня было, потому что ни один из этих четверых ублюдков не имел права жить после того, что сделал…» Если не знать предысторию появления Алексея, или, как он сам себя называл, Лехи, на острове пожизненно заключенных, эти жестокие слова могли бы любого нормального человека по ту сторону тюремных стен лишь укрепить в мысли, что нахождение столь агрессивного бандитского отморозка в узилище для смертников вполне закономерно…
Почти сразу после прибытия на остров Леха рассказал мне историю своей трагичной, густо политой кровью любви, рассказал во всех деталях, не упуская даже мельчайших подробностей. Выслушав его, я прежде всего подумал о том, что смертный приговор, вынесенный ему за убийство порнодельцов и вероломно предавшего и обрекшего их с Аленой на верную гибель братка, более чем суров. Если бы суд не выполнял чье-то указание свыше, если бы судьи приняли во внимание личности жертв Реаниматора и сотворенное ими на этой земле запредельное зло, если бы Алексей рассказал на суде всю правду от начала и до конца, как мне, и тем самым добился участия в процессе любимой девушки, а та сумела бы дать показания, то ни о каком смертном приговоре не могло бы даже речи идти! Конечно, просто так списать четыре убийства нельзя. И это, как ни крути, правильно… Никто не имеет права вершить самосуд и лишать жизни другого человека, за исключением случаев вынужденной самообороны. Алексей, безусловно, заслужил наказание. Суровое. Справедливое. И по совокупности совершенных тяжких преступлений срок тюремного заключения вряд ли был бы менее десяти – двенадцати лет. Но десять лет – это еще не вся жизнь! Да, это много, это ужасно много – десять лет в зоне! Не все дотягивают до освобождения. Но осознание того, что срок неволи ограничен, дает крепкому духом человеку силы для выживания. К тому же всегда существует шанс покинуть зону досрочно…
Если бы суд вынес иной вердикт, Алексей Гольцов рано или поздно вышел бы на свободу. Крепкий еще мужчина, он запросто мог найти работу, создать семью, родить и воспитать детей… Увы, неоправданная жестокость приговора поставила на его жизни огромный жирный крест.
И не было ничего удивительного в том, что, зная историю Алексея и по-человечески сочувствуя ему – убийце! – я по мере моих скромных возможностей пытался поддержать его морально и подарить радость от общения с Господом. Ибо лишить человека его духовной жизни, к счастью, не в состоянии ни один суд, ни одна самая мрачная тюрьма в мире.
Мы виделись с Лехой раз в неделю. Гораздо чаще, чем с остальными узниками. Я приходил в его одиночную камеру, и там мы подчас по два-три часа проводили за беседами, для которых всегда находились темы. Алексей, в тюремных документах отныне навечно значившийся как «заключенный № 160», постепенно, по крупицам, рассказал мне буквально всю свою жизнь. А я поведал Лехе кое-что о себе. Про гибель Вики, про Вадима Скопцова, про свежую еще в памяти схватку с сектой сатанистов, главарь которой, Каллистрат, в результате медико-психологической экспертизы в конце концов был признан невменяемым и до конца дней своих отправлен в спецлечебницу… И каждая новая встреча с бывшим бандитом лишь укрепляла меня во мнении, что Гольцов – умный, крепкий духом парень, исковеркавший свою жизнь роковой ошибкой. Будучи студентом последнего курса мединститута, совершил по недомыслию уголовно наказуемый проступок, попал в «Кресты», познакомился там с Александром Мальцевым и не нашел в себе сил противостоять соблазну обещанной паханом сладкой жизни. Так вместо молодого специалиста-реаниматолога появился Леха Реаниматор.
Вначале, как признавался Леха, ему даже нравилось. Еще бы! Легкие деньги, дорогие автомобили, модные кабаки, сауны, модная одежда и доступные красивые женщины. Плюс оружие в кармане и непередаваемое словами ощущение принадлежности к могучей, наводящей страх на ч у ж и х криминальной группировке. Потом, гораздо позже, постепенно наступило прозрение. Только вот руки к тому времени были обильно выпачканы в бандитской крови, пролитой на стрелках и разборках с конкурентами, в битве за деньги. К счастью, серьезно калечить, пытать и тем более убивать предпринимателей ему за все годы в братве так и не довелось. Коммерсанты, запуганные и беззащитные, исправно платили назначенную дань. Милиция, в частности РУБОП, тоже не сильно досаждала. Половина сотрудников отделов по борьбе с оргпреступностью давно сидела «на кормушке» у бандитов. Так что главные проблемы возникали со стороны конкурирующих группировок и огромного числа мелких банд, отличавшихся особой жестокостью и состоявших из законченных отморозков. Такие пробитки действовали по принципу точечных опустошающих набегов на чужую территорию и понимали только язык оружия…
Когда стало совсем невмоготу, Алексей сел за компьютер и придумал себя заново. Так, благодаря Интернету, в его жизнь вошла, ворвалась, сразу заполнив собой зиявшую в душе холодную пустоту, юная немая девушка Алена. А позже произошло то, что произошло…
Я не скрывал от недавно назначенного на должность начальника тюрьмы подполковника Саенко своего мнения относительно несправедливости вынесенного «заключенному № 160» приговора. Однажды, без особой надежды, под впечатлением очередного разговора с Алексеем даже поинтересовался возможностью пересмотра дела, заранее предвидя неутешительный ответ… Действительно, просить высоких начальников о смягчении приговора бандиту, бывшему активному члену ОПГ, признавшемуся в умышленном убийстве четырех человек, было так же безнадежно, как пытаться доказать дикарю из джунглей, что земля не плоская, а круглая…
На двенадцатом месяце своего пребывания в тюрьме особого назначения Алексей неожиданно попросил охрану о встрече со мной. Когда я пришел к нему в камеру, он, пребывая в крайнем нервном возбуждении, сбиваясь, сказал, что прошлой ночью ему приснился сон, перетряхнувший весь его внутренний мир, и, к моему огромному удивлению, категорично спросил, могу ли я при помощи подключенного к Интернету компьютера, который без труда можно найти в Вологде (в город я наведывался не реже одного раза в месяц), послать письмо Алене Беловой, спросить, как у нее дела. Слушая его путаную речь, я с грустью подумал: «Вот и этот не выдержал. Дело вовсе не в каком-то там сне, а в том, что Леха сломался, окончательно осознав, что выхода нет. И что он останется здесь навсегда».
Я выслушал более чем неожиданную просьбу пожизненно заключенного, умоляюще глядевшего мне в глаза, и спросил:
– А стоит ли, Леша? Ведь для нее ты уже целый год не существуешь. В е е мире тебя давно уже нет. У девушки, особенно после того, как к ней вернулась способность говорить, теперь совсем другая жизнь. И с людьми она общается уже без помощи компьютера. Возможно, – осторожно предположил я, – у Алены даже появился друг… И тут вдруг приходит письмо с того света. Для девушки, какие бы чувства вас в прошлом ни связывали, это послание будет очень сильным шоком. Подумай о ней.
– Если мне не изменяет память, – сухо выговорил Алексей, – однажды вы, батюшка, сказали, что, будь у вас возможность, сделали бы все, чтобы облегчить мою участь. Или я тогда ослышался?! – Гольцов приподнял брови и посмотрел на меня как на лицемерного лжеца, не отвечающего за свои слова.
– Я имел в виду тот отрезок времени, когда суд еще не вынес тебе смертный приговор, – спокойно конкретизировал я. – Да, чисто практически мне не составит труда отправить из Вологды сообщение на электронный почтовый ящик Алены. Но если я сделаю то, о чем ты просишь, то нарушу закон. За такой поступок… в общем, начальник тюрьмы будет иметь полное право требовать, чтобы я, умышленно нарушивший условия моего пребывания в закрытом режимном учреждении ГУИНа, немедленно покинул остров. Навсегда. Ты этого хочешь? Я – нет.
– Хотите сказать, что я, зэк, толкаю вас, священника, на преступление? Ну и что?! – скрипнув зубами, взорвался Алексей. – Это самое безобидное преступление из всех, какие вообще можно совершить! – Медленно опустив взгляд и уставившись в пол камеры, Реаниматор понизил голос почти до шепота: – Неужели вы не видите, как мне это нужно… Просто знать, что с ней все в порядке! Большего я от вас не требую! Одно-единственное письмо и… если будет… один ответ. Я прекрасно понимаю, что прошу вас о том, чего вы делать не должны. И понимаю, ч е м вы рискуете в случае, если охране станет известно о нашей договоренности. Ведь смертник не имеет права на переписку. Но… ведь никто ничего не узнает, так?! Или вы выезжаете в Вологду только в сопровождении ментов?
– Так было только в самом начале моей службы на Каменном, – ответил я. – Бывший начальник тюрьмы, подполковник Карпов, имел все основания не доверять мне, считая меня засланным тайным агентом спецслужб, который должен неотлучно находиться в тюрьме и докладывать наверх о всех нарушениях. К тому же ему было что скрывать… Тогда за мной в Вологде действительно следили. Причем не таясь, открыто. Сейчас я просто выхожу из машины и возвращаюсь назад в оговоренное время.
– Я знаю, чего вы на самом деле опасаетесь, отец Павел, – снова подняв глаза и с надеждой посмотрев на меня, сказал Алексей. – Вы не боитесь, что вас заметят. И уж тем более узнают, по какой надобности вы решили зайти в Интернет-клуб. Практически это невозможно. Даже если за вами будут наблюдать сразу два топтуна! Нет, вы просто опасаетесь… если она… ответит и не захочет ограничиться лишь одним письмом… то я буду снова и снова просить вас быть нашим посредником. Такого не случится. Я понимаю – все кончено. И не хочу портить Алене жизнь, превращаться из первого любимого мужчины в вечно висящий за спиной, постоянно напоминающий о своем существовании в каком-то параллельном мире бестелесный призрак. Я обещаю вам. Всего одно письмо!.. Неужели вы – не на словах, а реально – не можете сделать для меня даже такую мелочь?!
– Для тебя письмо от Алены – мелочь?
– Что?.. Нет. То есть… Да, вы правы. Для меня это очень важно. Я хочу знать, что с ней все хорошо. Я не прошу вас соглашаться прямо сейчас, отец Павел…
– Просишь, Леша, просишь, – чуть улыбнулся я, качая головой. – Прости, но…
– Ладно. Хватит! – излишне резко перебил меня Гольцов. – Будем считать, что я вам ничего не говорил, а вы ничего не слышали. Извините. Я действительно не должен был предлагать вам, священнику, совершать недостойный поступок. Письмо смертника любимой девушке – это ведь кошмарное, опасное преступление…
Я услышал, как скрипнули его зубы.
– А теперь… если вы не возражаете, батюшка, можно я побуду один?! – сухо, уставившись в одну точку на стене, попросил узник.
– Конечно, – кивнул я. Подошел к двери камеры и нажал кнопку звонка, вызывающего контролера. Вскоре дверь распахнулась и выпустила меня в ярко освещенный коридор.
– Все в порядке, отец Павел? – бросив холодный взгляд на неподвижно сидящего на нарах зэка, задал традиционный в таких случаях вопрос прапорщик.
– С Божьей помощью, – ответил я и, перекрестившись, первым направился вперед, к расположенной в конце коридора, перекрывающей вход в корпус решетке, у которой дежурил другой контролер.
В ту минуту я еще не знал о жуткой, кровавой трагедии, которая разыгралась минувшей ночью в Троицком храме Санкт-Петербурга. Я не знал, что моего духовного наставника, единственного по-настоящему близкого мне на этом свете человека, протоиерея отца Сергия, больше нет среди живых.
Через день, раздираемый противоречивыми чувствами и сам еще до конца не уверенный, правильно ли поступаю, я вошел в камеру к Гольцову и без лишних слов протянул ему вырванный из тетради лист и авторучку…
Завтра утром я собирался в Вологду.
Глава 43
Вторым заключенным тюрьмы особого назначения, которого, несмотря на действительно совершенные им убийства, я не мог назвать нелюдем и приравнять ко всем остальным душегубам, был Алексей Гольцов. В прошлом – бандит по прозвищу Реаниматор, далеко не рядовой член одной из организованных преступных группировок северной столицы, он отличался от обитателей Каменного буквально во всем и потому сразу же привлек мое внимание.
Он никого не винил. Не говорил о запредельной жестокости приговора, хотя как раз именно у него – единственного из ста семидесяти двух! – имелись на это все основания. Он не лгал, не писал письма в Кремль с просьбой пересмотреть дело. И, самое главное, ни разу не говорил, что жалеет о случившемся. Наоборот, в первой же нашей беседе Алексей, глядя мне в глаза, произнес буквально следующее: «Будь у меня возможность вернуться в прошлое, я прикончил бы их всех еще раз! Я убивал бы их ровно столько раз, сколько шансов у меня было, потому что ни один из этих четверых ублюдков не имел права жить после того, что сделал…» Если не знать предысторию появления Алексея, или, как он сам себя называл, Лехи, на острове пожизненно заключенных, эти жестокие слова могли бы любого нормального человека по ту сторону тюремных стен лишь укрепить в мысли, что нахождение столь агрессивного бандитского отморозка в узилище для смертников вполне закономерно…
Почти сразу после прибытия на остров Леха рассказал мне историю своей трагичной, густо политой кровью любви, рассказал во всех деталях, не упуская даже мельчайших подробностей. Выслушав его, я прежде всего подумал о том, что смертный приговор, вынесенный ему за убийство порнодельцов и вероломно предавшего и обрекшего их с Аленой на верную гибель братка, более чем суров. Если бы суд не выполнял чье-то указание свыше, если бы судьи приняли во внимание личности жертв Реаниматора и сотворенное ими на этой земле запредельное зло, если бы Алексей рассказал на суде всю правду от начала и до конца, как мне, и тем самым добился участия в процессе любимой девушки, а та сумела бы дать показания, то ни о каком смертном приговоре не могло бы даже речи идти! Конечно, просто так списать четыре убийства нельзя. И это, как ни крути, правильно… Никто не имеет права вершить самосуд и лишать жизни другого человека, за исключением случаев вынужденной самообороны. Алексей, безусловно, заслужил наказание. Суровое. Справедливое. И по совокупности совершенных тяжких преступлений срок тюремного заключения вряд ли был бы менее десяти – двенадцати лет. Но десять лет – это еще не вся жизнь! Да, это много, это ужасно много – десять лет в зоне! Не все дотягивают до освобождения. Но осознание того, что срок неволи ограничен, дает крепкому духом человеку силы для выживания. К тому же всегда существует шанс покинуть зону досрочно…
Если бы суд вынес иной вердикт, Алексей Гольцов рано или поздно вышел бы на свободу. Крепкий еще мужчина, он запросто мог найти работу, создать семью, родить и воспитать детей… Увы, неоправданная жестокость приговора поставила на его жизни огромный жирный крест.
И не было ничего удивительного в том, что, зная историю Алексея и по-человечески сочувствуя ему – убийце! – я по мере моих скромных возможностей пытался поддержать его морально и подарить радость от общения с Господом. Ибо лишить человека его духовной жизни, к счастью, не в состоянии ни один суд, ни одна самая мрачная тюрьма в мире.
Мы виделись с Лехой раз в неделю. Гораздо чаще, чем с остальными узниками. Я приходил в его одиночную камеру, и там мы подчас по два-три часа проводили за беседами, для которых всегда находились темы. Алексей, в тюремных документах отныне навечно значившийся как «заключенный № 160», постепенно, по крупицам, рассказал мне буквально всю свою жизнь. А я поведал Лехе кое-что о себе. Про гибель Вики, про Вадима Скопцова, про свежую еще в памяти схватку с сектой сатанистов, главарь которой, Каллистрат, в результате медико-психологической экспертизы в конце концов был признан невменяемым и до конца дней своих отправлен в спецлечебницу… И каждая новая встреча с бывшим бандитом лишь укрепляла меня во мнении, что Гольцов – умный, крепкий духом парень, исковеркавший свою жизнь роковой ошибкой. Будучи студентом последнего курса мединститута, совершил по недомыслию уголовно наказуемый проступок, попал в «Кресты», познакомился там с Александром Мальцевым и не нашел в себе сил противостоять соблазну обещанной паханом сладкой жизни. Так вместо молодого специалиста-реаниматолога появился Леха Реаниматор.
Вначале, как признавался Леха, ему даже нравилось. Еще бы! Легкие деньги, дорогие автомобили, модные кабаки, сауны, модная одежда и доступные красивые женщины. Плюс оружие в кармане и непередаваемое словами ощущение принадлежности к могучей, наводящей страх на ч у ж и х криминальной группировке. Потом, гораздо позже, постепенно наступило прозрение. Только вот руки к тому времени были обильно выпачканы в бандитской крови, пролитой на стрелках и разборках с конкурентами, в битве за деньги. К счастью, серьезно калечить, пытать и тем более убивать предпринимателей ему за все годы в братве так и не довелось. Коммерсанты, запуганные и беззащитные, исправно платили назначенную дань. Милиция, в частности РУБОП, тоже не сильно досаждала. Половина сотрудников отделов по борьбе с оргпреступностью давно сидела «на кормушке» у бандитов. Так что главные проблемы возникали со стороны конкурирующих группировок и огромного числа мелких банд, отличавшихся особой жестокостью и состоявших из законченных отморозков. Такие пробитки действовали по принципу точечных опустошающих набегов на чужую территорию и понимали только язык оружия…
Когда стало совсем невмоготу, Алексей сел за компьютер и придумал себя заново. Так, благодаря Интернету, в его жизнь вошла, ворвалась, сразу заполнив собой зиявшую в душе холодную пустоту, юная немая девушка Алена. А позже произошло то, что произошло…
Я не скрывал от недавно назначенного на должность начальника тюрьмы подполковника Саенко своего мнения относительно несправедливости вынесенного «заключенному № 160» приговора. Однажды, без особой надежды, под впечатлением очередного разговора с Алексеем даже поинтересовался возможностью пересмотра дела, заранее предвидя неутешительный ответ… Действительно, просить высоких начальников о смягчении приговора бандиту, бывшему активному члену ОПГ, признавшемуся в умышленном убийстве четырех человек, было так же безнадежно, как пытаться доказать дикарю из джунглей, что земля не плоская, а круглая…
На двенадцатом месяце своего пребывания в тюрьме особого назначения Алексей неожиданно попросил охрану о встрече со мной. Когда я пришел к нему в камеру, он, пребывая в крайнем нервном возбуждении, сбиваясь, сказал, что прошлой ночью ему приснился сон, перетряхнувший весь его внутренний мир, и, к моему огромному удивлению, категорично спросил, могу ли я при помощи подключенного к Интернету компьютера, который без труда можно найти в Вологде (в город я наведывался не реже одного раза в месяц), послать письмо Алене Беловой, спросить, как у нее дела. Слушая его путаную речь, я с грустью подумал: «Вот и этот не выдержал. Дело вовсе не в каком-то там сне, а в том, что Леха сломался, окончательно осознав, что выхода нет. И что он останется здесь навсегда».
Я выслушал более чем неожиданную просьбу пожизненно заключенного, умоляюще глядевшего мне в глаза, и спросил:
– А стоит ли, Леша? Ведь для нее ты уже целый год не существуешь. В е е мире тебя давно уже нет. У девушки, особенно после того, как к ней вернулась способность говорить, теперь совсем другая жизнь. И с людьми она общается уже без помощи компьютера. Возможно, – осторожно предположил я, – у Алены даже появился друг… И тут вдруг приходит письмо с того света. Для девушки, какие бы чувства вас в прошлом ни связывали, это послание будет очень сильным шоком. Подумай о ней.
– Если мне не изменяет память, – сухо выговорил Алексей, – однажды вы, батюшка, сказали, что, будь у вас возможность, сделали бы все, чтобы облегчить мою участь. Или я тогда ослышался?! – Гольцов приподнял брови и посмотрел на меня как на лицемерного лжеца, не отвечающего за свои слова.
– Я имел в виду тот отрезок времени, когда суд еще не вынес тебе смертный приговор, – спокойно конкретизировал я. – Да, чисто практически мне не составит труда отправить из Вологды сообщение на электронный почтовый ящик Алены. Но если я сделаю то, о чем ты просишь, то нарушу закон. За такой поступок… в общем, начальник тюрьмы будет иметь полное право требовать, чтобы я, умышленно нарушивший условия моего пребывания в закрытом режимном учреждении ГУИНа, немедленно покинул остров. Навсегда. Ты этого хочешь? Я – нет.
– Хотите сказать, что я, зэк, толкаю вас, священника, на преступление? Ну и что?! – скрипнув зубами, взорвался Алексей. – Это самое безобидное преступление из всех, какие вообще можно совершить! – Медленно опустив взгляд и уставившись в пол камеры, Реаниматор понизил голос почти до шепота: – Неужели вы не видите, как мне это нужно… Просто знать, что с ней все в порядке! Большего я от вас не требую! Одно-единственное письмо и… если будет… один ответ. Я прекрасно понимаю, что прошу вас о том, чего вы делать не должны. И понимаю, ч е м вы рискуете в случае, если охране станет известно о нашей договоренности. Ведь смертник не имеет права на переписку. Но… ведь никто ничего не узнает, так?! Или вы выезжаете в Вологду только в сопровождении ментов?
– Так было только в самом начале моей службы на Каменном, – ответил я. – Бывший начальник тюрьмы, подполковник Карпов, имел все основания не доверять мне, считая меня засланным тайным агентом спецслужб, который должен неотлучно находиться в тюрьме и докладывать наверх о всех нарушениях. К тому же ему было что скрывать… Тогда за мной в Вологде действительно следили. Причем не таясь, открыто. Сейчас я просто выхожу из машины и возвращаюсь назад в оговоренное время.
– Я знаю, чего вы на самом деле опасаетесь, отец Павел, – снова подняв глаза и с надеждой посмотрев на меня, сказал Алексей. – Вы не боитесь, что вас заметят. И уж тем более узнают, по какой надобности вы решили зайти в Интернет-клуб. Практически это невозможно. Даже если за вами будут наблюдать сразу два топтуна! Нет, вы просто опасаетесь… если она… ответит и не захочет ограничиться лишь одним письмом… то я буду снова и снова просить вас быть нашим посредником. Такого не случится. Я понимаю – все кончено. И не хочу портить Алене жизнь, превращаться из первого любимого мужчины в вечно висящий за спиной, постоянно напоминающий о своем существовании в каком-то параллельном мире бестелесный призрак. Я обещаю вам. Всего одно письмо!.. Неужели вы – не на словах, а реально – не можете сделать для меня даже такую мелочь?!
– Для тебя письмо от Алены – мелочь?
– Что?.. Нет. То есть… Да, вы правы. Для меня это очень важно. Я хочу знать, что с ней все хорошо. Я не прошу вас соглашаться прямо сейчас, отец Павел…
– Просишь, Леша, просишь, – чуть улыбнулся я, качая головой. – Прости, но…
– Ладно. Хватит! – излишне резко перебил меня Гольцов. – Будем считать, что я вам ничего не говорил, а вы ничего не слышали. Извините. Я действительно не должен был предлагать вам, священнику, совершать недостойный поступок. Письмо смертника любимой девушке – это ведь кошмарное, опасное преступление…
Я услышал, как скрипнули его зубы.
– А теперь… если вы не возражаете, батюшка, можно я побуду один?! – сухо, уставившись в одну точку на стене, попросил узник.
– Конечно, – кивнул я. Подошел к двери камеры и нажал кнопку звонка, вызывающего контролера. Вскоре дверь распахнулась и выпустила меня в ярко освещенный коридор.
– Все в порядке, отец Павел? – бросив холодный взгляд на неподвижно сидящего на нарах зэка, задал традиционный в таких случаях вопрос прапорщик.
– С Божьей помощью, – ответил я и, перекрестившись, первым направился вперед, к расположенной в конце коридора, перекрывающей вход в корпус решетке, у которой дежурил другой контролер.
В ту минуту я еще не знал о жуткой, кровавой трагедии, которая разыгралась минувшей ночью в Троицком храме Санкт-Петербурга. Я не знал, что моего духовного наставника, единственного по-настоящему близкого мне на этом свете человека, протоиерея отца Сергия, больше нет среди живых.
Через день, раздираемый противоречивыми чувствами и сам еще до конца не уверенный, правильно ли поступаю, я вошел в камеру к Гольцову и без лишних слов протянул ему вырванный из тетради лист и авторучку…
Завтра утром я собирался в Вологду.
Глава 43
Утро выдалось солнечное, не по-октябрьски теплое. В приоткрытое окно проникал по-летнему сильный запах хвои. Не успел я об этом подумать, как ко мне в домик постучался старший прапорщик Каретников и, извинившись за столь раннее вторжение, передал настоятельную просьбу начальника тюрьмы немедленно подойти к нему в кабинет для важного разговора. Теряясь в догадках, чем могла быть вызвана такая неожиданная, не предполагающая отказа «просьба» главного человека на Каменном, я быстро оделся, сполоснул лицо озерной водой из ведра и направился вслед за контролером в административный корпус.
Подполковник Саенко, невысокий худенький человек примерно моего возраста, с наметившейся лысиной в коротко стриженных, но все равно кучерявых волосах, встретил меня молча. Я сразу понял: начальник тюрьмы чем-то сильно взволнован. Андрей Юрьевич жестом указал на стул, подождал, пока я сяду, затем, шумно дыша, нахмурившись и поджав губы, некоторое время излишне внимательно смотрел на лежавшую перед ним раскрытую папку с личным делом заключенного, номера которого я не разглядел, потом медленно покачал головой, сочувственно взглянул мне в глаза и тихо сказал:
– Боюсь, у меня для вас плохие новости, отец Павел. Очень плохие…
Мое сердце словно сжало клещами. Мне даже показалось, что оно, замерев от предчувствия надвигающейся беды, пропустило один удар.
– Мне только что звонили из Санкт-Петербурга. Майор Томанцев, вы его знаете по делу Каллистрата… В общем… в ночь на тринадцатое октября скончался отец Сергий, протоиерей Троицкого храма, в котором вы служили до перевода к нам. Мне очень жаль, поверьте. Я понимаю, что это звучит банально, но примите мои действительно искренние соболезнования, батюшка…
Я был не в силах произнести ни слова. Ни одно из них все равно не смогло бы в полной мере выразить то, что в этот миг творилось в моей истошно кричавшей, парализованной ледяным холодом душе.
– Возможно… мне не следовало говорить об этом сейчас, здесь, – глядя в сторону, с чувством продолжал подполковник, – но, наверное, будет лучше, если вы узнаете всю правду сразу, а не по прибытии в Санкт-Петербург, где завтра утром состоятся похороны. Отец Сергий умер не своей смертью. Его убили. Жестоко, зверски. Прямо в храме. Пять выстрелов из пистолета «ТТ», практически в упор. Майор Томанцев предполагает, что присутствие протоиерея в храме в первом часу ночи было неожиданностью для самих вандалов…
– Что? – непроизвольно сорвалось с моих одеревеневших губ.
– Несколько скотов, нелюдей, предположительно – из секты сатанистов сначала хладнокровно прикончили дежуривших возле храма милиционеров, затем проникли внутрь, застрелили отца Сергия и осквернили храм до самого гнуснейшего предела. Когда майор перечислял мне все, что они сделали, я в первую секунду даже не поверил, что такое возможно… К распятию они прибили мертвую собаку с вывернутыми наизнанку кишками, изрисовали стены и образа дьявольскими символами, накидали живых лягушек, нагадили прямо возле алтаря, а главное – сумели снять бронированное стекло с какой-то очень почитаемой верующими иконы… названия я, к сожалению, не запомнил, ну да вы наверняка знаете, о чем идет речь… Короче, эти грязные ублюдки вылили на образ большое количество концентрированной кислоты и фактически полностью его уничтожили. Майор так и сказал: икона восстановлению не подлежит. Нечего там уже восстанавливать…
– Господи! – закрыв лицо ладонями, прошептал я оторопело. – За что, Господи?!
– Если вы поедете на поезде, то, боюсь, не успеете попрощаться с протоиереем. Поезд приходит слишком поздно. Поэтому я уже распорядился… – чувствовалось, с каким трудом дается Андрею Юрьевичу каждое произнесенное им слово. – Каретников отвезет вас в Санкт-Петербург на моей служебной «Волге», а затем вернется назад. Так что… через полчаса можно уже выехать. Собирайте вещи, отец Павел. Еще раз извините, что вынужден был сообщить вам столь тяжелое известие.
– Капи…. майор Томанцев, случайно, не оставил номер своего телефона? – медленно поднимаясь на ноги, опустошенно прошептал я.
– Да, конечно, – со вздохом кивнул начальник тюрьмы и протянул мне вырванный из настольного перекидного календаря листок. – Как приедете, сразу позвоните ему. Здесь и служебный, и сотовый, и домашний…
Спустя час серая «Волга» подполковника Саенко уже неслась по пыльной лесной грунтовке в сторону ведущей в Вологду автотрассы. Всю дорогу до областного центра мы почти не разговаривали. Каретников, одетый в штатское, получивший командировочное предписание и деньги, тактично не задавал никаких вопросов. И только когда завернули на бензозаправку, чтобы залить полный бак топлива, парень, принявший православное крещение прямо на Каменном, не выдержал:
– Как вы думаете, батюшка, их найдут? Не может быть, чтобы на раскрытие такого громкого, наглого и вызывающего преступления не бросили лучших сыщиков! И спецы из ФСБ как пить дать подключатся…
Я посмотрел в горящие праведным гневом глаза старшего прапорщика, потом отвел взгляд в сторону и тихо сказал:
– Не знаю, Андрей. Но я бы отдал жизнь за то, чтобы убившие отца Сергия и осквернившие храм подонки еще на этом свете пожалели, что родились на свет.
– Откуда они такие, больные на голову, только берутся, а?! Знаете, что я вам скажу, батюшка… Если там, на небесах, действительно есть высшая сила… в чем я, уж не сердитесь, отец Павел, в последнее время все чаще начинаю сомневаться… – вильнув взглядом в сторону вставленного в горловину бензобака, гудящего под напором топлива «пистолета», честно признался Каретников. – Если Спаситель на самом деле не фикция, то у таких сволочей должна в буквальном смысле слова земля гореть под ногами!
– Должна, Андрюша, обязательно должна… Только прежде должен найтись тот, кто ее подожжет, – задумчиво прошептал я и, открыв заднюю дверь, снова сел на бархатистое сиденье пропыленной «Волги».
Впереди у нас с прапорщиком было почти семьсот километров пути. Асфальтовое покрытие на ведущей в Питер дороге местами было так разбито, словно по нему в течение часа работало несколько расчетов гранатометчиков. После наскока на очередную из таких ям не выдержала передняя шаровая опора и треснул литой колесный диск. На то, чтобы добраться до ближайшего более-менее цивилизованного городка, найти там принадлежащий местному ГИБДД эвакуатор, отбуксировать машину методом частичной погрузки до ремонтного бокса, раздобыть втридорога нужную запчасть, установить ее и запаску, ушло восемь часов.
В северную столицу мы приехали, когда вокруг была уже глубокая ночь. Решив никого не беспокоить, остаток времени до утра провели прямо в машине, на набережной. Измученный хлопотами по ремонту и долгой, изнурительной дорогой Андрей уснул мгновенно, едва опустил спинку сиденья и смежил веки. Мне не спалось. Я просто сидел, смотрел на сотни огней на другом берегу Невы и вспоминал нашу с Викой первую встречу с пожилым священником…
В семь часов утра я разбудил Андрея и из ближайшего телефона-автомата позвонил домой майору Томанцеву. От него узнал, что похороны отца Сергия состоятся в десять, на Южном кладбище. Договорились встретиться на площадке перед главным входом. Майор предупредил, что, по его информации, проститься с убитым протоиереем придет несколько сотен людей, и с плохо скрываемой насмешкой добавил, что будут даже «золотопогонные» представители МВД и депутаты Законодательного собрания города. И разумеется, большое количество переодетых в партикулярное милицейских охранников.
Я с щемящей тоской подумал о том, что, увы, как это обычно случается, вконец потерявшие совесть и чувство такта власть имущие, вне всякого сомнения, попытаются превратить похороны злодейски убиенного священника в шоу, использовав в качестве трибуны для толкания речей и гневных заверений «о скором возмездии» свежезасыпанную могилу.
Я совсем уже собирался попрощаться с Томанцевым… и вдруг вспомнил о лежавшем в моей дорожной сумке письме Реаниматора к Алене. На листе, густо исписанном с двух сторон мелким убористым почерком, в верхнем левому углу был указан адрес электронной почты, по которому мне надлежало отправить письмо из Вологды. Но раз уж судьбе было угодно, чтобы я, сам того не ожидая, оказался в родном городе, то не проще ли позвонить по телефону и, договорившись о встрече, передать девушке письмо Алексея из рук в руки? Ведь знакомому майору из ГУВД не составит ни малейшего труда в считаные минуты узнать для меня номер любого из пяти миллионов жителей мегаполиса…
Извинившись и, само собой разумеется, не став вдаваться в детали, я попросил Томанцева, если можно, узнать номер телефона и на всякий случай домашний адрес Беловой Алены Олеговны, семнадцати лет.
– Вы, отец Павел, имеете в виду дочь бандитского авторитета Олега Степановича Белова? – после короткого молчания со странной интонацией уточнил Томанцев.
Отпираться и тем более лгать не имело ни малейшего смысла, поэтому я коротко подтвердил:
– Вы правы, майор. Вы поможете мне?
– Разумеется… Мне даже не придется входить в компьютерную базу данных. Я наизусть помню и адрес, и оба телефона виллы Тихого. Однако, прежде чем сообщить их вам… могу я, батюшка, высказать предположение, зачем вы ищете встречи с этой девушкой?
– Я не в состоянии запретить вам думать и строить догадки, – нейтрально ответил я, уже понимая, что прокололся.
– Возможно, вы не в курсе… Но это я вел дело приговоренного к высшей мере и сейчас пребывающего на вашем острове Алексея Гольцова. И это я устроил ему в «Крестах» встречу с Аленой… Уверен, прежде чем просить об услуге, Гольцов подробно рассказал вам свою историю. Жаль парня, вполне мог бы отделаться сроком. Но ему вкатали выше верхнего предела. Таково было указание сверху, – вздохнул майор. – Отец Павел, он… попросил вас передать девушке письмо? – вполголоса предположил Томанцев.
– Да, так и есть, – сознался я, почувствовав, что в лице майора с Литейного, который по долгу службы должен неукоснительно стоять на страже закона, неожиданно нашел не осуждающего мой поступок закостенелого служаку, а понимающего, в чем-то даже сочувствующего «заключенному № 160» обычного мужика. Однако я все же счел своим долгом предположить: – Вы, наверное, осуждаете мое решение… майор.
– Нет, конечно, – без раздумий, быстро ответил Томанцев. – Ведь мы с вами, отец Павел, одни из немногих, кто знает, как оно было на самом деле. И я тоже считаю, что Гольцов, хоть и был бандитом, хоть действительно кончил всех этих скотов, до «вышки» однозначно недотягивал… У вас есть чем и где записать? Если нету, я запишу сам и передам вам… чуть позже.
Ему явно не хотелось лишний раз говорить «на кладбище».
– Диктуйте, я запомню, – с облегчением заверил я Томанцева. Майор по памяти выдал два номера, по которым я мог попробовать связаться с Аленой Беловой. Именно попробовать, ибо к телефону с большой долей вероятности мог подойти или сам престарелый авторитет, или кто-либо из охраны виллы. В этом случае, сто к одному, придется не только назваться, но и аргументировать свое настойчивое желание переговорить с дочерью Тихого. Вряд ли Алене, учитывая грозный криминальный статус ее отца, по нескольку раз в день названивают многочисленные приятели и подружки с целью просто поболтать…
Подполковник Саенко, невысокий худенький человек примерно моего возраста, с наметившейся лысиной в коротко стриженных, но все равно кучерявых волосах, встретил меня молча. Я сразу понял: начальник тюрьмы чем-то сильно взволнован. Андрей Юрьевич жестом указал на стул, подождал, пока я сяду, затем, шумно дыша, нахмурившись и поджав губы, некоторое время излишне внимательно смотрел на лежавшую перед ним раскрытую папку с личным делом заключенного, номера которого я не разглядел, потом медленно покачал головой, сочувственно взглянул мне в глаза и тихо сказал:
– Боюсь, у меня для вас плохие новости, отец Павел. Очень плохие…
Мое сердце словно сжало клещами. Мне даже показалось, что оно, замерев от предчувствия надвигающейся беды, пропустило один удар.
– Мне только что звонили из Санкт-Петербурга. Майор Томанцев, вы его знаете по делу Каллистрата… В общем… в ночь на тринадцатое октября скончался отец Сергий, протоиерей Троицкого храма, в котором вы служили до перевода к нам. Мне очень жаль, поверьте. Я понимаю, что это звучит банально, но примите мои действительно искренние соболезнования, батюшка…
Я был не в силах произнести ни слова. Ни одно из них все равно не смогло бы в полной мере выразить то, что в этот миг творилось в моей истошно кричавшей, парализованной ледяным холодом душе.
– Возможно… мне не следовало говорить об этом сейчас, здесь, – глядя в сторону, с чувством продолжал подполковник, – но, наверное, будет лучше, если вы узнаете всю правду сразу, а не по прибытии в Санкт-Петербург, где завтра утром состоятся похороны. Отец Сергий умер не своей смертью. Его убили. Жестоко, зверски. Прямо в храме. Пять выстрелов из пистолета «ТТ», практически в упор. Майор Томанцев предполагает, что присутствие протоиерея в храме в первом часу ночи было неожиданностью для самих вандалов…
– Что? – непроизвольно сорвалось с моих одеревеневших губ.
– Несколько скотов, нелюдей, предположительно – из секты сатанистов сначала хладнокровно прикончили дежуривших возле храма милиционеров, затем проникли внутрь, застрелили отца Сергия и осквернили храм до самого гнуснейшего предела. Когда майор перечислял мне все, что они сделали, я в первую секунду даже не поверил, что такое возможно… К распятию они прибили мертвую собаку с вывернутыми наизнанку кишками, изрисовали стены и образа дьявольскими символами, накидали живых лягушек, нагадили прямо возле алтаря, а главное – сумели снять бронированное стекло с какой-то очень почитаемой верующими иконы… названия я, к сожалению, не запомнил, ну да вы наверняка знаете, о чем идет речь… Короче, эти грязные ублюдки вылили на образ большое количество концентрированной кислоты и фактически полностью его уничтожили. Майор так и сказал: икона восстановлению не подлежит. Нечего там уже восстанавливать…
– Господи! – закрыв лицо ладонями, прошептал я оторопело. – За что, Господи?!
– Если вы поедете на поезде, то, боюсь, не успеете попрощаться с протоиереем. Поезд приходит слишком поздно. Поэтому я уже распорядился… – чувствовалось, с каким трудом дается Андрею Юрьевичу каждое произнесенное им слово. – Каретников отвезет вас в Санкт-Петербург на моей служебной «Волге», а затем вернется назад. Так что… через полчаса можно уже выехать. Собирайте вещи, отец Павел. Еще раз извините, что вынужден был сообщить вам столь тяжелое известие.
– Капи…. майор Томанцев, случайно, не оставил номер своего телефона? – медленно поднимаясь на ноги, опустошенно прошептал я.
– Да, конечно, – со вздохом кивнул начальник тюрьмы и протянул мне вырванный из настольного перекидного календаря листок. – Как приедете, сразу позвоните ему. Здесь и служебный, и сотовый, и домашний…
Спустя час серая «Волга» подполковника Саенко уже неслась по пыльной лесной грунтовке в сторону ведущей в Вологду автотрассы. Всю дорогу до областного центра мы почти не разговаривали. Каретников, одетый в штатское, получивший командировочное предписание и деньги, тактично не задавал никаких вопросов. И только когда завернули на бензозаправку, чтобы залить полный бак топлива, парень, принявший православное крещение прямо на Каменном, не выдержал:
– Как вы думаете, батюшка, их найдут? Не может быть, чтобы на раскрытие такого громкого, наглого и вызывающего преступления не бросили лучших сыщиков! И спецы из ФСБ как пить дать подключатся…
Я посмотрел в горящие праведным гневом глаза старшего прапорщика, потом отвел взгляд в сторону и тихо сказал:
– Не знаю, Андрей. Но я бы отдал жизнь за то, чтобы убившие отца Сергия и осквернившие храм подонки еще на этом свете пожалели, что родились на свет.
– Откуда они такие, больные на голову, только берутся, а?! Знаете, что я вам скажу, батюшка… Если там, на небесах, действительно есть высшая сила… в чем я, уж не сердитесь, отец Павел, в последнее время все чаще начинаю сомневаться… – вильнув взглядом в сторону вставленного в горловину бензобака, гудящего под напором топлива «пистолета», честно признался Каретников. – Если Спаситель на самом деле не фикция, то у таких сволочей должна в буквальном смысле слова земля гореть под ногами!
– Должна, Андрюша, обязательно должна… Только прежде должен найтись тот, кто ее подожжет, – задумчиво прошептал я и, открыв заднюю дверь, снова сел на бархатистое сиденье пропыленной «Волги».
Впереди у нас с прапорщиком было почти семьсот километров пути. Асфальтовое покрытие на ведущей в Питер дороге местами было так разбито, словно по нему в течение часа работало несколько расчетов гранатометчиков. После наскока на очередную из таких ям не выдержала передняя шаровая опора и треснул литой колесный диск. На то, чтобы добраться до ближайшего более-менее цивилизованного городка, найти там принадлежащий местному ГИБДД эвакуатор, отбуксировать машину методом частичной погрузки до ремонтного бокса, раздобыть втридорога нужную запчасть, установить ее и запаску, ушло восемь часов.
В северную столицу мы приехали, когда вокруг была уже глубокая ночь. Решив никого не беспокоить, остаток времени до утра провели прямо в машине, на набережной. Измученный хлопотами по ремонту и долгой, изнурительной дорогой Андрей уснул мгновенно, едва опустил спинку сиденья и смежил веки. Мне не спалось. Я просто сидел, смотрел на сотни огней на другом берегу Невы и вспоминал нашу с Викой первую встречу с пожилым священником…
В семь часов утра я разбудил Андрея и из ближайшего телефона-автомата позвонил домой майору Томанцеву. От него узнал, что похороны отца Сергия состоятся в десять, на Южном кладбище. Договорились встретиться на площадке перед главным входом. Майор предупредил, что, по его информации, проститься с убитым протоиереем придет несколько сотен людей, и с плохо скрываемой насмешкой добавил, что будут даже «золотопогонные» представители МВД и депутаты Законодательного собрания города. И разумеется, большое количество переодетых в партикулярное милицейских охранников.
Я с щемящей тоской подумал о том, что, увы, как это обычно случается, вконец потерявшие совесть и чувство такта власть имущие, вне всякого сомнения, попытаются превратить похороны злодейски убиенного священника в шоу, использовав в качестве трибуны для толкания речей и гневных заверений «о скором возмездии» свежезасыпанную могилу.
Я совсем уже собирался попрощаться с Томанцевым… и вдруг вспомнил о лежавшем в моей дорожной сумке письме Реаниматора к Алене. На листе, густо исписанном с двух сторон мелким убористым почерком, в верхнем левому углу был указан адрес электронной почты, по которому мне надлежало отправить письмо из Вологды. Но раз уж судьбе было угодно, чтобы я, сам того не ожидая, оказался в родном городе, то не проще ли позвонить по телефону и, договорившись о встрече, передать девушке письмо Алексея из рук в руки? Ведь знакомому майору из ГУВД не составит ни малейшего труда в считаные минуты узнать для меня номер любого из пяти миллионов жителей мегаполиса…
Извинившись и, само собой разумеется, не став вдаваться в детали, я попросил Томанцева, если можно, узнать номер телефона и на всякий случай домашний адрес Беловой Алены Олеговны, семнадцати лет.
– Вы, отец Павел, имеете в виду дочь бандитского авторитета Олега Степановича Белова? – после короткого молчания со странной интонацией уточнил Томанцев.
Отпираться и тем более лгать не имело ни малейшего смысла, поэтому я коротко подтвердил:
– Вы правы, майор. Вы поможете мне?
– Разумеется… Мне даже не придется входить в компьютерную базу данных. Я наизусть помню и адрес, и оба телефона виллы Тихого. Однако, прежде чем сообщить их вам… могу я, батюшка, высказать предположение, зачем вы ищете встречи с этой девушкой?
– Я не в состоянии запретить вам думать и строить догадки, – нейтрально ответил я, уже понимая, что прокололся.
– Возможно, вы не в курсе… Но это я вел дело приговоренного к высшей мере и сейчас пребывающего на вашем острове Алексея Гольцова. И это я устроил ему в «Крестах» встречу с Аленой… Уверен, прежде чем просить об услуге, Гольцов подробно рассказал вам свою историю. Жаль парня, вполне мог бы отделаться сроком. Но ему вкатали выше верхнего предела. Таково было указание сверху, – вздохнул майор. – Отец Павел, он… попросил вас передать девушке письмо? – вполголоса предположил Томанцев.
– Да, так и есть, – сознался я, почувствовав, что в лице майора с Литейного, который по долгу службы должен неукоснительно стоять на страже закона, неожиданно нашел не осуждающего мой поступок закостенелого служаку, а понимающего, в чем-то даже сочувствующего «заключенному № 160» обычного мужика. Однако я все же счел своим долгом предположить: – Вы, наверное, осуждаете мое решение… майор.
– Нет, конечно, – без раздумий, быстро ответил Томанцев. – Ведь мы с вами, отец Павел, одни из немногих, кто знает, как оно было на самом деле. И я тоже считаю, что Гольцов, хоть и был бандитом, хоть действительно кончил всех этих скотов, до «вышки» однозначно недотягивал… У вас есть чем и где записать? Если нету, я запишу сам и передам вам… чуть позже.
Ему явно не хотелось лишний раз говорить «на кладбище».
– Диктуйте, я запомню, – с облегчением заверил я Томанцева. Майор по памяти выдал два номера, по которым я мог попробовать связаться с Аленой Беловой. Именно попробовать, ибо к телефону с большой долей вероятности мог подойти или сам престарелый авторитет, или кто-либо из охраны виллы. В этом случае, сто к одному, придется не только назваться, но и аргументировать свое настойчивое желание переговорить с дочерью Тихого. Вряд ли Алене, учитывая грозный криминальный статус ее отца, по нескольку раз в день названивают многочисленные приятели и подружки с целью просто поболтать…