Страница:
«На базе все расскажешь…», а до сих пор так и не «обозначившийся» его молчаливый спутник бросил на меня настороженный взгляд. Что-то здесь было не так.
Когда вертолет приземлился на незнакомой мне огороженной колючей проволокой территории, охрана которой осуществлялась с четырех наблюдательных вышек, меня вытолкнули из «вертушки» и отвели в помещение, очень похожее на то, в котором я находился совсем недавно. Те же обшарпанные стены, те же решетки на окнах и железная дверь в стене. Только в отличие от «палаты» с кроватью в этой комнате-камере не было ни единого предмета. Я был в полном недоумении. На мои вопросы мне никто не отвечал. Просто затолкали, захлопнули дверь и – все!
Да, слишком рано я обрадовался, увидев взметнувшиеся из-за вершины холма лопасти главного винта…
За мной пришли довольно скоро. Посадили в армейский джип и повезли на расположенную неподалеку от места моего короткого заключения взлетно-посадочную площадку. Самолет уже ждал, так что вскоре я снова находился в воздухе. А через несколько часов меня доставили на базу «Белого барса», ставшую мне за последние два года настоящим домом. Меня отвели в один из учебных кабинетов, где состоялся первый допрос. Вел его тот самый незнакомый мужчина, что так внимательно наблюдал за мной последнее время.
– Я – майор военной контрразведки Медведев, – представился он, усаживаясь за стол. – Ваше имя, фамилия, воинское звание?
– Капитан спецподразделения ВДВ «Белый барс» Владислав Аверин.
– Расскажите, капитан, когда и при каких обстоятельствах вы стали агентом моджахедов?
Я вздрогнул. Таким диким бредом представлялись мне слова Медведева.
– Я вас не понимаю, товарищ майор…
– Повторяю вопрос, – ровным тоном произнес майор Медведев. – Когда и при каких обстоятельствах вас завербовали моджахеды? Удивлены, откуда нам стало это известно? Все очень просто. – Он развел руками. – Чтобы вызволить из плена Абдул-Халида, ваши хозяева решили сдать нам своего агента, так успешно помогавшего им в двух последних операциях по уничтожению наших спецотрядов…
– Все, что вы сейчас сказали, – ложь! – Наконец-то я стал соображать, что на самом деле произошло. – Я – офицер спецназа, а не предатель!
– Тогда как вы объясните тот факт, что два месяца назад попала в засаду группа Орлова, и единственным оставшимся живым из всех шестерых бойцов были вы!
А в этот раз?! Откуда моджахеды могли узнать о готовящейся высадке отряда из двенадцати человек в указанной точке и оперативно навести на этот район орудия?! И опять единственным уцелевшим остается капитан Аверин!.. Разве не странно получается?
– Я оба раза был серьезно ранен, и вы это знаете! – Я едва сдерживался, чтобы не броситься с кулаками на Медведева. – Это просто стечение обстоятельств! Вы кому больше верите – мне, офицеру спецназа, не раз проводившему успешные задания по обезвреживанию противника, или им, моджахедам?!
Я буквально задыхался от ярости, пытаясь доказать этому майору с каменным лицом то, что для меня было яснее ясного. Но он не обращал на мои доводы ни малейшего внимания и продолжал гнуть свою линию. А потом открыл папку и положил передо мной на стол снимок, на котором я был запечатлен рядом с двумя «воинами ислама». Под ногами у нас лежал окровавленный труп Летяева…
– Я слишком долго, капитан, работаю в контрразведке, чтобы верить в такие, как вы выражаетесь, случайности… – Майор закурил и, прищурившись, посмотрел мне прямо в глаза. – Впрочем, я готов вас выслушать. Расскажите, что с вами произошло с того момента, как вы высадились в указанной точке.
В течение часа я во всех деталях рассказывал сидящему напротив меня с бесстрастным лицом майору о неожиданно начавшемся обстреле, о том, что уйти удалось лишь мне и Летяеву. О том, как мы, питаясь всякой гадостью, пробирались в направлении своих. О том, как не выдержали измотанные нервы «спеца» и он перерезал горло ни в чем не повинному мальчишке, спустившемуся за водой, и о том, как я пытался помешать ему, в результате чего получил ножевое ранение в бок. Потом был плен, «палата интенсивной терапии», снимки «на память» и, наконец, обмен на моджахеда. Я убеждал Медведева, что переданный ему снимок – не что иное, как банальный, хотя и выполненный на высоком профессиональном уровне фотомонтаж. В какое-то мгновение мне показалось, что майор слегка оттаял и стал слушать меня заинтересованно. Так или иначе, но я рассказал ему вое от «а» до «я». После чего меня отвели в камеру, где оставили до утра без воды и пищи.
На следующий день ко мне в камеру пришел командир «Белых барсов» полковник Корнач.
– Я вчера слушал запись твоего разговора с Медведевым, – чуть помедлив, сказал он, не глядя на меня, – Если честно, то я тоже не очень-то верю в то, что ты мог оказаться агентом «духов». И в то, что фотография, которую нам передали, – настоящая. Кстати, завтра должно прийти заключение экспертизы относительно фотомонтажа. Если подтвердится, что это липа, то, считай, ты легко отделался. Если же, наоборот, докажут подлинность… – Корнач вздохнул, поднял на меня большие, с чуть желтоватыми белками, глаза и более твердо добавил:
– Но, как ты понимаешь, человек, в котором по каким бы то ни было причинам хоть раз усомнились, не может больше служить в нашем подразделении… Ты меня понимаешь, капитан? – удрученно произнес полковник.
Я понимал, что Корнач мне верит. И то, что мне никогда больше не служить в элитных подразделениях ВДВ.
– Я уже решил, командир! – резко ответил я.
– Можно узнать, что именно? – В глазах полковника сверкнул неподдельный интерес.
– Как только придет сообщение, что на снимке присутствует монтаж, я пишу рапорт об увольнении из армии.
– Обиделся, что не доверяют? – покачал головой Корнач. – Зря. Если хочешь, я могу при переводе поговорить с кем надо. Я ведь знаю, что для тебя, как и для каждого из нас, «боевые» – смысл жизни. Ты ведь профессионал, Владислав. Как не крути.
– Дело не в этом, командир, – произнес я угрюмо. – Просто с меня хватит крови. Не хочу больше…
– Не хочешь или не можешь? Это, как говорят в Одессе, две большие разницы.
– Не хочу больше убивать! Уже год по ночам снятся кошмары. Не знаю, как я сам не сорвался вместо Летяева… Трупы, смерть! Ради чего?!
– Тише! – Корнач выставил вперед кряжистую ладонь. – Ты только Медведеву такие слова не говори… Мы, Влад, солдаты. И наше дело – выполнять приказ. А если кто усомнился в правоте того, что он делает, то… В общем, я уговаривать не стану. Решай сам. Только смотри, как бы потом не пожалеть.
– Это что, угроза?
– Вовсе нет. Я имею в виду твое внутреннее состояние, – парировал Корнач. – Ты уже не сможешь без этого. Это как наркотик. Засасывает с головой.
Знаешь, сколько бывших солдат после войны шли работать в милицию, чтобы только иметь призрачную возможность когда-нибудь применить табельное оружие?! К чужой смерти быстро привыкаешь и даже, раз от раза, начинаешь получать от этого удовольствие. Тем более, когда перед тобой враг.
– Я уже принял решение, командир…
– Подумай еще, – буркнул полковник, выходя из камеры. – Время еще в запасе есть…
На следующий день действительно пришло подтверждение, что фотоснимок – хорошо сработанный монтаж. Медведев снова заставил меня слово в слово повторить все, что я сказал вчера, после чего пропал ровно на сутки, в течение которых меня дважды кормили и один раз даже вывели на прогулку в маленький дворик.
Ситуация явно сдвинулась с мертвой точки.
Утром третьего дня дверь камеры распахнулась и полковник Корнач объявил мне, что отныне я больше не являюсь подозреваемым в измене. И пригласил к себе в кабинет. Расположившись за столом и закурив, что командир «Белых барсов» позволял себе крайне редко, он поинтересовался моим решением и сообщил:
– Я тут договорился с командиром одной учебки… Может принять тебя инструктором спецназа по рукопашному бою. Ты ведь у нас настоящий Рембо. Что скажешь, капитан?.. Естественно, я не стал говорить ему о причине твоего перевода из нашего отряда. Там, в отличие от «боевых», если и есть кровь, то только из разбитого носа! А?
– Спасибо, товарищ полковник, но вынужден отказаться. Будет гораздо лучше, если вы разрешите мне написать рапорт. И подпишете его.
– Все-таки ты болван Аверин, честное слово, – тяжело вздохнул Корнач. – Но ты не девка, чтобы тебя уламывать. На, пиши! – командир протянул мне чистый лист бумаги и авторучку. Я быстро написал рапорт и отдал его назад. Полковник, не читая, поставил на нем свою закорючку, приписав в правом верхнем углу несколько слов. А потом бросил в один из ящиков массивного письменного стола.
– Все, капитан, считай, что погоны ты уже скинул. Даже не знаю, поздравлять тебя с этим или воздержаться?..
После слов, произнесенных командиром спецотряда ВДВ, до моего реального увольнения в запас прошло еще около месяца. Никто из бойцов нашего подразделения не осуждал меня. Больше интересовались, чем я собираюсь заняться на гражданке. Не от того ли, что многим из бесстрашных рейнджеров, так же как и я уставшим от бесконечного отсчета трупов, подсознательно хотелось спокойной жизни, семьи, детей, нормальной работы?.. Я у них не спрашивал, а они, естественно, об этом не говорили. Не принято.
Через полгода после моего увольнения я познакомился с Викторией.
Благодаря нашей встрече я, окончательно уставший от бесконечных ночных кошмаров, периодически накатывающих на меня головных болей и ощущения потери своего места в жизни, вдруг почувствовал, что у меня под ногами снова появилась твердая почва. Эта маленькая хрупкая девушка, работающая медсестрой в военном госпитале, где я лежал на обследовании, открыла мне новый мир. Мне, долгое время жившему жизнью, в которой присутствовал лишь приказ командира, срывающийся с площадки вертолет, треск автоматных очередей и кровь, кровь…
Однажды после нашего длинного ночного разговора она принесла мне маленькую книжицу в коричневом переплете с тонкими, как папиросная бумага, страницами и мелким шрифтом.
– Ты обязательно должен это прочитать. И не просто так, как газету, а постараться понять все, что здесь написано. Чтение не из легких… Но ты увидишь, Влад, тебе обязательно станет легче!
Я взял в руки книгу и прочитал: «Новый Завет и Псалтырь», а потом недоуменно перевел глаза на затаившую дыхание девушку.
– Вика, я даже…
– Не надо, не говори ничего до тех пор, пока не прочитаешь! – Она наклонилась к кровати и нежно поцеловала меня в колючую щеку. – Капитан ты мой несчастный…
Когда она ушла, оставив меня одного, я взял с тумбочки почти невесомую книгу и наугад раскрыл в первом попавшемся месте.
«…А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке… И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великим…» Я опустил книгу и задумался. Всего несколько строк, а как точно они охарактеризовали всю мою предыдущую жизнь! Я замок свой построил на песке…
Да, именно так это и было. И все же я отказался принадлежать к жестокому миру войны, осознав бессмысленность и несправедливость творящегося…
Я читал всю ночь, заснув лишь под утро. Когда же, спустя несколько часов, я проснулся от мягкого прикосновения к моей щеке теплой и чуть влажной маленькой женской ладони, когда мой взгляд встретился со взглядом близкого и дорогого мне человека – тогда я уже знал точно, чего именно мне так сильно не хватало все эти долгие беспощадные годы службы в спецназе.
– Вика? – чуть слышно спросил я, словно боясь нарушить чистоту наступившего момента.
– Да?.. Тебе снова снились кошмары, Владик? Милый мой, несчастный солдатик…
– Вика, ты не знаешь, где находится ближайший к госпиталю храм?
– Храм? – с чуть заметной улыбкой переспросила она. – А ты взгляни в окно.
Я сел на кровати и медленно повернулся к на две трети затянутому морозными узорами окну палаты. И увидел, как в робких лучах зимнего солнца сусальным золотом сверкнули купола храма. Я столько раз за последние две недели смотрел в эти стекла и – не видел его! Удивительно, каким я был слепцом!
– Спасибо тебе!.. – Я нащупал ладонь стоящей рядом Вики и прижал ее к губам.
– За что? – удивленно спросила она.
– За все. За то, что ты есть!
Глава 3
Когда вертолет приземлился на незнакомой мне огороженной колючей проволокой территории, охрана которой осуществлялась с четырех наблюдательных вышек, меня вытолкнули из «вертушки» и отвели в помещение, очень похожее на то, в котором я находился совсем недавно. Те же обшарпанные стены, те же решетки на окнах и железная дверь в стене. Только в отличие от «палаты» с кроватью в этой комнате-камере не было ни единого предмета. Я был в полном недоумении. На мои вопросы мне никто не отвечал. Просто затолкали, захлопнули дверь и – все!
Да, слишком рано я обрадовался, увидев взметнувшиеся из-за вершины холма лопасти главного винта…
За мной пришли довольно скоро. Посадили в армейский джип и повезли на расположенную неподалеку от места моего короткого заключения взлетно-посадочную площадку. Самолет уже ждал, так что вскоре я снова находился в воздухе. А через несколько часов меня доставили на базу «Белого барса», ставшую мне за последние два года настоящим домом. Меня отвели в один из учебных кабинетов, где состоялся первый допрос. Вел его тот самый незнакомый мужчина, что так внимательно наблюдал за мной последнее время.
– Я – майор военной контрразведки Медведев, – представился он, усаживаясь за стол. – Ваше имя, фамилия, воинское звание?
– Капитан спецподразделения ВДВ «Белый барс» Владислав Аверин.
– Расскажите, капитан, когда и при каких обстоятельствах вы стали агентом моджахедов?
Я вздрогнул. Таким диким бредом представлялись мне слова Медведева.
– Я вас не понимаю, товарищ майор…
– Повторяю вопрос, – ровным тоном произнес майор Медведев. – Когда и при каких обстоятельствах вас завербовали моджахеды? Удивлены, откуда нам стало это известно? Все очень просто. – Он развел руками. – Чтобы вызволить из плена Абдул-Халида, ваши хозяева решили сдать нам своего агента, так успешно помогавшего им в двух последних операциях по уничтожению наших спецотрядов…
– Все, что вы сейчас сказали, – ложь! – Наконец-то я стал соображать, что на самом деле произошло. – Я – офицер спецназа, а не предатель!
– Тогда как вы объясните тот факт, что два месяца назад попала в засаду группа Орлова, и единственным оставшимся живым из всех шестерых бойцов были вы!
А в этот раз?! Откуда моджахеды могли узнать о готовящейся высадке отряда из двенадцати человек в указанной точке и оперативно навести на этот район орудия?! И опять единственным уцелевшим остается капитан Аверин!.. Разве не странно получается?
– Я оба раза был серьезно ранен, и вы это знаете! – Я едва сдерживался, чтобы не броситься с кулаками на Медведева. – Это просто стечение обстоятельств! Вы кому больше верите – мне, офицеру спецназа, не раз проводившему успешные задания по обезвреживанию противника, или им, моджахедам?!
Я буквально задыхался от ярости, пытаясь доказать этому майору с каменным лицом то, что для меня было яснее ясного. Но он не обращал на мои доводы ни малейшего внимания и продолжал гнуть свою линию. А потом открыл папку и положил передо мной на стол снимок, на котором я был запечатлен рядом с двумя «воинами ислама». Под ногами у нас лежал окровавленный труп Летяева…
– Я слишком долго, капитан, работаю в контрразведке, чтобы верить в такие, как вы выражаетесь, случайности… – Майор закурил и, прищурившись, посмотрел мне прямо в глаза. – Впрочем, я готов вас выслушать. Расскажите, что с вами произошло с того момента, как вы высадились в указанной точке.
В течение часа я во всех деталях рассказывал сидящему напротив меня с бесстрастным лицом майору о неожиданно начавшемся обстреле, о том, что уйти удалось лишь мне и Летяеву. О том, как мы, питаясь всякой гадостью, пробирались в направлении своих. О том, как не выдержали измотанные нервы «спеца» и он перерезал горло ни в чем не повинному мальчишке, спустившемуся за водой, и о том, как я пытался помешать ему, в результате чего получил ножевое ранение в бок. Потом был плен, «палата интенсивной терапии», снимки «на память» и, наконец, обмен на моджахеда. Я убеждал Медведева, что переданный ему снимок – не что иное, как банальный, хотя и выполненный на высоком профессиональном уровне фотомонтаж. В какое-то мгновение мне показалось, что майор слегка оттаял и стал слушать меня заинтересованно. Так или иначе, но я рассказал ему вое от «а» до «я». После чего меня отвели в камеру, где оставили до утра без воды и пищи.
На следующий день ко мне в камеру пришел командир «Белых барсов» полковник Корнач.
– Я вчера слушал запись твоего разговора с Медведевым, – чуть помедлив, сказал он, не глядя на меня, – Если честно, то я тоже не очень-то верю в то, что ты мог оказаться агентом «духов». И в то, что фотография, которую нам передали, – настоящая. Кстати, завтра должно прийти заключение экспертизы относительно фотомонтажа. Если подтвердится, что это липа, то, считай, ты легко отделался. Если же, наоборот, докажут подлинность… – Корнач вздохнул, поднял на меня большие, с чуть желтоватыми белками, глаза и более твердо добавил:
– Но, как ты понимаешь, человек, в котором по каким бы то ни было причинам хоть раз усомнились, не может больше служить в нашем подразделении… Ты меня понимаешь, капитан? – удрученно произнес полковник.
Я понимал, что Корнач мне верит. И то, что мне никогда больше не служить в элитных подразделениях ВДВ.
– Я уже решил, командир! – резко ответил я.
– Можно узнать, что именно? – В глазах полковника сверкнул неподдельный интерес.
– Как только придет сообщение, что на снимке присутствует монтаж, я пишу рапорт об увольнении из армии.
– Обиделся, что не доверяют? – покачал головой Корнач. – Зря. Если хочешь, я могу при переводе поговорить с кем надо. Я ведь знаю, что для тебя, как и для каждого из нас, «боевые» – смысл жизни. Ты ведь профессионал, Владислав. Как не крути.
– Дело не в этом, командир, – произнес я угрюмо. – Просто с меня хватит крови. Не хочу больше…
– Не хочешь или не можешь? Это, как говорят в Одессе, две большие разницы.
– Не хочу больше убивать! Уже год по ночам снятся кошмары. Не знаю, как я сам не сорвался вместо Летяева… Трупы, смерть! Ради чего?!
– Тише! – Корнач выставил вперед кряжистую ладонь. – Ты только Медведеву такие слова не говори… Мы, Влад, солдаты. И наше дело – выполнять приказ. А если кто усомнился в правоте того, что он делает, то… В общем, я уговаривать не стану. Решай сам. Только смотри, как бы потом не пожалеть.
– Это что, угроза?
– Вовсе нет. Я имею в виду твое внутреннее состояние, – парировал Корнач. – Ты уже не сможешь без этого. Это как наркотик. Засасывает с головой.
Знаешь, сколько бывших солдат после войны шли работать в милицию, чтобы только иметь призрачную возможность когда-нибудь применить табельное оружие?! К чужой смерти быстро привыкаешь и даже, раз от раза, начинаешь получать от этого удовольствие. Тем более, когда перед тобой враг.
– Я уже принял решение, командир…
– Подумай еще, – буркнул полковник, выходя из камеры. – Время еще в запасе есть…
На следующий день действительно пришло подтверждение, что фотоснимок – хорошо сработанный монтаж. Медведев снова заставил меня слово в слово повторить все, что я сказал вчера, после чего пропал ровно на сутки, в течение которых меня дважды кормили и один раз даже вывели на прогулку в маленький дворик.
Ситуация явно сдвинулась с мертвой точки.
Утром третьего дня дверь камеры распахнулась и полковник Корнач объявил мне, что отныне я больше не являюсь подозреваемым в измене. И пригласил к себе в кабинет. Расположившись за столом и закурив, что командир «Белых барсов» позволял себе крайне редко, он поинтересовался моим решением и сообщил:
– Я тут договорился с командиром одной учебки… Может принять тебя инструктором спецназа по рукопашному бою. Ты ведь у нас настоящий Рембо. Что скажешь, капитан?.. Естественно, я не стал говорить ему о причине твоего перевода из нашего отряда. Там, в отличие от «боевых», если и есть кровь, то только из разбитого носа! А?
– Спасибо, товарищ полковник, но вынужден отказаться. Будет гораздо лучше, если вы разрешите мне написать рапорт. И подпишете его.
– Все-таки ты болван Аверин, честное слово, – тяжело вздохнул Корнач. – Но ты не девка, чтобы тебя уламывать. На, пиши! – командир протянул мне чистый лист бумаги и авторучку. Я быстро написал рапорт и отдал его назад. Полковник, не читая, поставил на нем свою закорючку, приписав в правом верхнем углу несколько слов. А потом бросил в один из ящиков массивного письменного стола.
– Все, капитан, считай, что погоны ты уже скинул. Даже не знаю, поздравлять тебя с этим или воздержаться?..
После слов, произнесенных командиром спецотряда ВДВ, до моего реального увольнения в запас прошло еще около месяца. Никто из бойцов нашего подразделения не осуждал меня. Больше интересовались, чем я собираюсь заняться на гражданке. Не от того ли, что многим из бесстрашных рейнджеров, так же как и я уставшим от бесконечного отсчета трупов, подсознательно хотелось спокойной жизни, семьи, детей, нормальной работы?.. Я у них не спрашивал, а они, естественно, об этом не говорили. Не принято.
Через полгода после моего увольнения я познакомился с Викторией.
Благодаря нашей встрече я, окончательно уставший от бесконечных ночных кошмаров, периодически накатывающих на меня головных болей и ощущения потери своего места в жизни, вдруг почувствовал, что у меня под ногами снова появилась твердая почва. Эта маленькая хрупкая девушка, работающая медсестрой в военном госпитале, где я лежал на обследовании, открыла мне новый мир. Мне, долгое время жившему жизнью, в которой присутствовал лишь приказ командира, срывающийся с площадки вертолет, треск автоматных очередей и кровь, кровь…
Однажды после нашего длинного ночного разговора она принесла мне маленькую книжицу в коричневом переплете с тонкими, как папиросная бумага, страницами и мелким шрифтом.
– Ты обязательно должен это прочитать. И не просто так, как газету, а постараться понять все, что здесь написано. Чтение не из легких… Но ты увидишь, Влад, тебе обязательно станет легче!
Я взял в руки книгу и прочитал: «Новый Завет и Псалтырь», а потом недоуменно перевел глаза на затаившую дыхание девушку.
– Вика, я даже…
– Не надо, не говори ничего до тех пор, пока не прочитаешь! – Она наклонилась к кровати и нежно поцеловала меня в колючую щеку. – Капитан ты мой несчастный…
Когда она ушла, оставив меня одного, я взял с тумбочки почти невесомую книгу и наугад раскрыл в первом попавшемся месте.
«…А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке… И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великим…» Я опустил книгу и задумался. Всего несколько строк, а как точно они охарактеризовали всю мою предыдущую жизнь! Я замок свой построил на песке…
Да, именно так это и было. И все же я отказался принадлежать к жестокому миру войны, осознав бессмысленность и несправедливость творящегося…
Я читал всю ночь, заснув лишь под утро. Когда же, спустя несколько часов, я проснулся от мягкого прикосновения к моей щеке теплой и чуть влажной маленькой женской ладони, когда мой взгляд встретился со взглядом близкого и дорогого мне человека – тогда я уже знал точно, чего именно мне так сильно не хватало все эти долгие беспощадные годы службы в спецназе.
– Вика? – чуть слышно спросил я, словно боясь нарушить чистоту наступившего момента.
– Да?.. Тебе снова снились кошмары, Владик? Милый мой, несчастный солдатик…
– Вика, ты не знаешь, где находится ближайший к госпиталю храм?
– Храм? – с чуть заметной улыбкой переспросила она. – А ты взгляни в окно.
Я сел на кровати и медленно повернулся к на две трети затянутому морозными узорами окну палаты. И увидел, как в робких лучах зимнего солнца сусальным золотом сверкнули купола храма. Я столько раз за последние две недели смотрел в эти стекла и – не видел его! Удивительно, каким я был слепцом!
– Спасибо тебе!.. – Я нащупал ладонь стоящей рядом Вики и прижал ее к губам.
– За что? – удивленно спросила она.
– За все. За то, что ты есть!
Глава 3
С того самого декабрьского утра моя жизнь в корне изменилась. Моя душа словно родилась заново. После перерыва в десять с лишним лет я снова стал замечать красоту природы и получать удовольствие от общения с людьми. Я любил Вику и уже не мог себе представить, что когда-то существовал без ручейков ее шелковистых пепельных волос, без ее милого, ласкового смеха… Это счастье подкреплялось вошедшей в мою жизнь верой. Настоятель храма Святой Троицы стал для нас с Викой не просто духовным наставником, с которым мы часто встречались и разговаривали, а, если так можно сказать, вторым отцом. Спустя несколько месяцев после моей выписки из военного госпиталя мы с Викой обвенчались, и отец Сергий, одарив нас крестным знамением, объявил нас мужем и женой. А еще через месяц Вика сообщила, что у нас будет сын… Она так и сказала – «сын», а не «ребенок». Она была уверена, что родится именно мальчик, и постоянно говорила:
«Я хочу, чтобы у меня был еще один Владик. Такой же большой, сильный и добрый, как его папа!.. Тогда мне ничего в этой жизни уже не будет страшно…» Это было в конце весны. А в июле случилось событие, для определения которого я до сих пор не могу подобрать подходящего слова. Впрочем, нет. Одно, кажется, есть – «апокалипсис».
В тот вечер я находился дома, в нашей маленькой однокомнатной квартирке на улице Чапаева, в которой когда-то, до моего поступления в военное училище, мы жили вдвоем с матерью. Она умерла от рака, когда я заканчивал училище… Я ждал, когда Вика вернется домой после вечерних лекций в медицинском институте.
Некоторое время назад она поступила на подготовительные курсы, твердо желая получить профессию детского врача. Даже предстоящее материнство и связанные с этим хлопоты не останавливали ее.
Обычно она возвращалась с занятий где-то около десяти, однако в тот вечер стрелки часов показывали уже первый час ночи, а Вики все еще не было.
Терзаемый недобрыми предчувствиями, я снял телефонную трубку и набрал номер общежития медперсонала. Уехав в Ленинград от спившихся родителей-алкашей, доживающих свой век в далекой уральской деревушке. Вика поступила в медицинское училище при военном госпитале и жила в общежитии несколько лет до нашего с ней знакомства. Там остались люди, с которыми ее слишком много связывало, чтобы, переехав, забыть про их существование. Время от времени она заходила в общежитие навестить подруг, но обычно при этом звонила и предупреждала меня, где находится. Сегодня телефон молчал.
– Общежитие, – сухо ответили мне на том конце линии.
– Добрый вечер, – скороговоркой выпалил я. – Татьяна Петровна, это Владислав Аверин звонит. Вика к вам сегодня не заходила?
– Здравствуй, Владик, – в голосе пожилой комендантши сразу же появились теплые нотки. – Нет, не видела. А что, ее до сих пор нет дома? – обеспокоенно встрепенулась Татьяна Петровна.
– В том-то и дело… А вы не могли бы спросить у девочек, может, они что знают? – спросил я первое, что пришло мне на ум, хотя сам прекрасно понимал, что некуда идти Вике в столь поздний час, кроме как домой или в гости к подругам, поскольку больше во всем городе у нее не было других знакомых.
– Ой, Господи! – не на шутку разволновалась старушка. – Ты подожди, хорошо, я сейчас поинтересуюсь. Боже мой! – Я услышал, как громко стукнула брошенная на стол трубка и как где-то вдали раздался громкий голос комендантши.
Одновременно с ним словно паровой молот застучало мое встревоженное сердце. Я уже чувствовал его удары в голове, в ногах, в пальцах, крепко сжимающих хрупкую пластмассу телефонной трубки. Только бы ничего не случилось… Вот сейчас щелкнет замок на входной двери и она войдет… Нет, вот сейчас… Через минуту…
– Алло, Владик, ты слышишь меня? – донесся до меня голос комендантши. – Лида, ну, та, что вместе с Викой на курсы в институт ходит, сказала, что после занятий Вика попрощалась с ней и сказала, что едет домой. Но только Лидка вот уже почитай два часа как вернулась. Такие дела, миленький. Даже не знаю, что и делать… А может, ей где плохо стало по дороге, а? – подбросила версию Татьяна Петровна. – Дитя носить-это такое дело, всякое может случиться! То здесь заболит, то там кольнет, а то вообще – перед глазами все плавает. У всех по-разному бывает… Я вон, когда своих сыновей носила… – начала было рассказывать старушка комендантша, но вовремя сообразила, что в данной ситуации история ее многочисленных беременностей вряд ли кого заинтересует. – Хочешь, я сейчас во все больницы прозвоню, спрошу, что и как?
– Спасибо, я сам, – ответил я, уже опуская трубку на рычаг. – Если что, я обязательно позвоню.
В течение следующего часа я обзванивал медицинские учреждения Ленинграда, адреса которых нашел в справочнике. Неожиданно страницы как бы случайно перевернулись, и я заметил промелькнувшее название: «морги». По телу будто бы прошла ледяная волна. Нет, я ни за что не стану звонить по этим номерам. Такое просто невероятно… Но время шло, список больниц, госпиталей и роддомов завершился, а про Вику нигде ничего не знали.
Едва я опустил трубку на рычаг, как телефон вдруг взорвался показавшейся неимоверно громкой в тишине ночи пронзительной трелью.
– Вика?! – прокричал я, прижав трубку к уху. – Вика, ты где?!
На другом конце линии кто-то тихо откашлялся. Потом вздохнул и холодным, неприятно-официальным тоном поинтересовался:
– Прошу прощения, я могу говорить с Владиславом Александровичем Авериным?
– Да-да! Слушаю вас.
– Владислав Александрович! Моя фамилия Шевлягин, я инспектор уголовного розыска вашего района – Говорящий со мной мужчина с трудом подбирал необходимые слова. – Даже не знаю, как вам и сказать… В общем… ваша жена, Виктория Аверина, час назад обнаружена мертвой в Покровском парке… Вы меня слышите, Владислав Александрович?.. Ее убили. Предположительно – тот самый маньяк, который за последние полгода убил уже пятерых женщин в Ленинграде и еще одну – в Гатчине… Владислав Александрович, я понимаю ваше горе, но мы делаем все от нас зависящее, чтобы этот ублюдок был пойман. У нас уже есть его приметы…
Если вам не трудно, если сможете, то приезжайте сейчас… – и Шевля-гин назвал адрес, по которому мне следовало явиться для опознания Вики и дачи показаний.
С этой минуты в моей жизни и наступил апокалипсис.
В течение следующих нескольких недель город был взбудоражен «делом потрошителя». Фотографии истерзанных и изнасилованных маньяком женщин публиковались во всех появившихся в последние годы, словно грибы после дождя, многочисленных бульварных газетах. В целом каждое из семи убийств, произведенных сексуальным маньяком, имело достаточно характерные признаки, чтобы без сомнений приписать их авторство одному и тому же человеку. Хотя назвать человеком чудовище, насаживающее беспомощных женщин в буквальном смысле слова на кол, в роли которого, как правило, использовался зонтик, ни у кого просто язык не поворачивался.
Уголовный розыск, тщательно проверяющий любую информацию относительно данного дела, реально обладал лишь одним свидетелем – старичком пенсионером, который выгуливал свою собачку в Покровском парке вскоре после предполагаемого времени убийства Вики. Он видел парня, словно пуля вылетевшего из кустов сирени и со всех ног побежавшего к стоянке такси. Со слов старика был составлен довольно сносный фоторобот предполагаемого убийцы. В операцию по поимке маньяка было вовлечено несколько десятков штатных сотрудниц милиции, которые ежевечерне прогуливались по многочисленным питерским паркам, держа в сумочке пистолет, а в радиусе ближайших пятидесяти метров за ними наблюдали тщательно замаскированные от посторонних бойцы ОМОНа и других милицейских подразделений.
И уже спустя неделю средства массовой информации сообщили, что «потрошитель» пойман во время очередной попытки убийства. Правда, в роли неудавшейся жертвы оказалась не одна из милиционерш, а проходящая по ночному парку неизвестная молодая женщина, которую подозреваемый, выскочив из кустов, повалил на траву и стал беспощадно избивать, пока не подоспела помощь. Маньяк был ранен одним из патрульных милиционеров, после чего отвезен в больницу, где и содержался под неусыпной охраной крепких парней в камуфляже и с автоматами.
И вот настал день, когда к подозреваемому в серийных убийствах гражданину Скопцову Вадиму Ивановичу пришел следователь Шевлягин, чтобы снять с него показания. Как и следовало ожидать, подозреваемый все категорически отрицал. Так продолжалось до тех пор, пока следователь не представил Скопцову, работающему, кстати, на мясокомбинате, а по вечерами ночам подрабатывающему частным извозом на своем стареньком «жигуленке», данные экспертизы, которая свидетельствовала, что под ногтями обнаружены частицы кожи, идентичные с кожей Скопцова, а найденная на трупе одной из жертв маньяка, убитой в парке Гатчины шестнадцатилетней девушки, чужая кровь соответствовала группе крови подозреваемого. К тому же составленный со слов старика свидетеля фоторобот практически совпадал с лицом Скопцова. К тому же на руке ночного «таксиста» отчетливо просматривались еще не зажившие царапины, предположительно оставленные ногтями последней из жертв. Выяснилось также, что ни на одно из предыдущих убийств Скопцов не имеет алиби. Единственным, так сказать, проколом в этом жутком деле был тот факт, что женщина, во время нападения на которую Скопцов был задержан, в суматохе скрылась. И сколько милиция ни давала объявления, предлагая потерпевшей обратиться с заявлением в ближайшее районное отделение, результата не было.
Однако подхлестываемое общественным мнением и вышестоящим начальством дело о сексуальном маньяке раскручивалось с недоступной для других дел скоростью. Уже никто не сомневался, что исход судебных слушаний предрешен и двадцативосьмилетнему ублюдку дадут «вышку». К тому же продолжавший долгое время упорно молчать Скопцов вдруг сообщил очень интересные подробности. Хотя, как поговаривал следователь Шевлягин, запоздалая «исповедь маньяка» была не чем иным, как тонко продуманной его адвокатом Зубовым легендой, способной в корне изменить ход следствия и завести его в тупик. Исходя из показаний подозреваемого следовало, что в ночь убийства Вики он дежурил на своем «жигуленке» недалеко от места трагедии и вдруг захотел справить некстати появившуюся большую нужду. Он покинул автомобиль и направился в парк, ища подходящие для этой цели кусты. Найдя, по мнению Скопцова, самое укромное местечко, он собрался было снять штаны, как неожиданно обнаружил, что у его ног, практически в полной темноте, лежит женщина. Опешив, Скопцов нагнулся, чтобы проверить, жива ли она. Неожиданно женщина вцепилась в него пальцами и что-то тихо прошептала. Что именно – Скопцов разобрать не смог. Она так сильно схватила его за предплечье, что поцарапала руку. Скопцов в испуге выдернул руку и, предпочитая не ввязываться в такое скользкое дело, сломя голову ринулся к автостоянке, сел в свои «жигули» и был таков. В этот момент его, видимо, и заметил прогуливающийся с собачкой на поводке пенсионер.
Что же касается женщины, на жизнь которой якобы покушался подозреваемый, то, с его слов, все обстояло следующим образом.
Поскольку ни жены, ни постоянной подружки у Скопцова в последнее время не было, он периодически удовлетворял свои сексуальные потребности с помощью проституток. Вот и в тот день он зашел в бар, высмотрел подходящую, по его мнению, «ночную бабочку» и предложил ей провести вместе ночь. Девица запросила за услуги сто долларов. Клиент согласился и повел ее в гостиницу. Часы показывали около девяти вечера. Спустя некоторое время алкоголь и «травка», которой его любезно угостила путана, сделали свое дело – незадачливый ловелас задремал, а когда очнулся, то с ужасом обнаружил, что пропали все деньги, которые в тот момент у него были с собой, – ни много ни мало пять сотен «зеленых». На улице уже была ночь. Не желая смириться с утратой такой суммы.
Скопцов выскочил из номера и кинулся в поисках воровки в ближайший к гостинице парк, надеясь на случайность. Видимо, времени с момента исчезновения «ночной бабочки» прошло не так уж много. Так или иначе, ему неожиданно повезло.
Пробегая по аллее парка, он увидел именно ту девицу, которую искал. Скопцов набросился на нее с кулаками с яростью оскорбленного, ограбленного и просто пьяного человека. В этот момент его и заметил дежуривший поблизости милиционер, тут же без лишних слов применивший оружие, когда растерявшийся «насильник», завидев его, бросился наутек…
Скопцов и его адвокат Зубов позже сильно напирали на тот факт, что сразу же после задержания подозреваемого работники милиции не удосужились провести экспертизу на алкоголь. Имейся сейчас в деле сей документ, у Скопцова было бы гораздо больше шансов доказать свою правоту. Ведь, как показывает практика, до сих пор криминалисты практически не знают ни одного случая, когда сексуальный маньяк выходил «на дело», будучи пьяным. Кто угодно – только не маньяк! С этим было трудно не согласиться.
«Я хочу, чтобы у меня был еще один Владик. Такой же большой, сильный и добрый, как его папа!.. Тогда мне ничего в этой жизни уже не будет страшно…» Это было в конце весны. А в июле случилось событие, для определения которого я до сих пор не могу подобрать подходящего слова. Впрочем, нет. Одно, кажется, есть – «апокалипсис».
В тот вечер я находился дома, в нашей маленькой однокомнатной квартирке на улице Чапаева, в которой когда-то, до моего поступления в военное училище, мы жили вдвоем с матерью. Она умерла от рака, когда я заканчивал училище… Я ждал, когда Вика вернется домой после вечерних лекций в медицинском институте.
Некоторое время назад она поступила на подготовительные курсы, твердо желая получить профессию детского врача. Даже предстоящее материнство и связанные с этим хлопоты не останавливали ее.
Обычно она возвращалась с занятий где-то около десяти, однако в тот вечер стрелки часов показывали уже первый час ночи, а Вики все еще не было.
Терзаемый недобрыми предчувствиями, я снял телефонную трубку и набрал номер общежития медперсонала. Уехав в Ленинград от спившихся родителей-алкашей, доживающих свой век в далекой уральской деревушке. Вика поступила в медицинское училище при военном госпитале и жила в общежитии несколько лет до нашего с ней знакомства. Там остались люди, с которыми ее слишком много связывало, чтобы, переехав, забыть про их существование. Время от времени она заходила в общежитие навестить подруг, но обычно при этом звонила и предупреждала меня, где находится. Сегодня телефон молчал.
– Общежитие, – сухо ответили мне на том конце линии.
– Добрый вечер, – скороговоркой выпалил я. – Татьяна Петровна, это Владислав Аверин звонит. Вика к вам сегодня не заходила?
– Здравствуй, Владик, – в голосе пожилой комендантши сразу же появились теплые нотки. – Нет, не видела. А что, ее до сих пор нет дома? – обеспокоенно встрепенулась Татьяна Петровна.
– В том-то и дело… А вы не могли бы спросить у девочек, может, они что знают? – спросил я первое, что пришло мне на ум, хотя сам прекрасно понимал, что некуда идти Вике в столь поздний час, кроме как домой или в гости к подругам, поскольку больше во всем городе у нее не было других знакомых.
– Ой, Господи! – не на шутку разволновалась старушка. – Ты подожди, хорошо, я сейчас поинтересуюсь. Боже мой! – Я услышал, как громко стукнула брошенная на стол трубка и как где-то вдали раздался громкий голос комендантши.
Одновременно с ним словно паровой молот застучало мое встревоженное сердце. Я уже чувствовал его удары в голове, в ногах, в пальцах, крепко сжимающих хрупкую пластмассу телефонной трубки. Только бы ничего не случилось… Вот сейчас щелкнет замок на входной двери и она войдет… Нет, вот сейчас… Через минуту…
– Алло, Владик, ты слышишь меня? – донесся до меня голос комендантши. – Лида, ну, та, что вместе с Викой на курсы в институт ходит, сказала, что после занятий Вика попрощалась с ней и сказала, что едет домой. Но только Лидка вот уже почитай два часа как вернулась. Такие дела, миленький. Даже не знаю, что и делать… А может, ей где плохо стало по дороге, а? – подбросила версию Татьяна Петровна. – Дитя носить-это такое дело, всякое может случиться! То здесь заболит, то там кольнет, а то вообще – перед глазами все плавает. У всех по-разному бывает… Я вон, когда своих сыновей носила… – начала было рассказывать старушка комендантша, но вовремя сообразила, что в данной ситуации история ее многочисленных беременностей вряд ли кого заинтересует. – Хочешь, я сейчас во все больницы прозвоню, спрошу, что и как?
– Спасибо, я сам, – ответил я, уже опуская трубку на рычаг. – Если что, я обязательно позвоню.
В течение следующего часа я обзванивал медицинские учреждения Ленинграда, адреса которых нашел в справочнике. Неожиданно страницы как бы случайно перевернулись, и я заметил промелькнувшее название: «морги». По телу будто бы прошла ледяная волна. Нет, я ни за что не стану звонить по этим номерам. Такое просто невероятно… Но время шло, список больниц, госпиталей и роддомов завершился, а про Вику нигде ничего не знали.
Едва я опустил трубку на рычаг, как телефон вдруг взорвался показавшейся неимоверно громкой в тишине ночи пронзительной трелью.
– Вика?! – прокричал я, прижав трубку к уху. – Вика, ты где?!
На другом конце линии кто-то тихо откашлялся. Потом вздохнул и холодным, неприятно-официальным тоном поинтересовался:
– Прошу прощения, я могу говорить с Владиславом Александровичем Авериным?
– Да-да! Слушаю вас.
– Владислав Александрович! Моя фамилия Шевлягин, я инспектор уголовного розыска вашего района – Говорящий со мной мужчина с трудом подбирал необходимые слова. – Даже не знаю, как вам и сказать… В общем… ваша жена, Виктория Аверина, час назад обнаружена мертвой в Покровском парке… Вы меня слышите, Владислав Александрович?.. Ее убили. Предположительно – тот самый маньяк, который за последние полгода убил уже пятерых женщин в Ленинграде и еще одну – в Гатчине… Владислав Александрович, я понимаю ваше горе, но мы делаем все от нас зависящее, чтобы этот ублюдок был пойман. У нас уже есть его приметы…
Если вам не трудно, если сможете, то приезжайте сейчас… – и Шевля-гин назвал адрес, по которому мне следовало явиться для опознания Вики и дачи показаний.
С этой минуты в моей жизни и наступил апокалипсис.
В течение следующих нескольких недель город был взбудоражен «делом потрошителя». Фотографии истерзанных и изнасилованных маньяком женщин публиковались во всех появившихся в последние годы, словно грибы после дождя, многочисленных бульварных газетах. В целом каждое из семи убийств, произведенных сексуальным маньяком, имело достаточно характерные признаки, чтобы без сомнений приписать их авторство одному и тому же человеку. Хотя назвать человеком чудовище, насаживающее беспомощных женщин в буквальном смысле слова на кол, в роли которого, как правило, использовался зонтик, ни у кого просто язык не поворачивался.
Уголовный розыск, тщательно проверяющий любую информацию относительно данного дела, реально обладал лишь одним свидетелем – старичком пенсионером, который выгуливал свою собачку в Покровском парке вскоре после предполагаемого времени убийства Вики. Он видел парня, словно пуля вылетевшего из кустов сирени и со всех ног побежавшего к стоянке такси. Со слов старика был составлен довольно сносный фоторобот предполагаемого убийцы. В операцию по поимке маньяка было вовлечено несколько десятков штатных сотрудниц милиции, которые ежевечерне прогуливались по многочисленным питерским паркам, держа в сумочке пистолет, а в радиусе ближайших пятидесяти метров за ними наблюдали тщательно замаскированные от посторонних бойцы ОМОНа и других милицейских подразделений.
И уже спустя неделю средства массовой информации сообщили, что «потрошитель» пойман во время очередной попытки убийства. Правда, в роли неудавшейся жертвы оказалась не одна из милиционерш, а проходящая по ночному парку неизвестная молодая женщина, которую подозреваемый, выскочив из кустов, повалил на траву и стал беспощадно избивать, пока не подоспела помощь. Маньяк был ранен одним из патрульных милиционеров, после чего отвезен в больницу, где и содержался под неусыпной охраной крепких парней в камуфляже и с автоматами.
И вот настал день, когда к подозреваемому в серийных убийствах гражданину Скопцову Вадиму Ивановичу пришел следователь Шевлягин, чтобы снять с него показания. Как и следовало ожидать, подозреваемый все категорически отрицал. Так продолжалось до тех пор, пока следователь не представил Скопцову, работающему, кстати, на мясокомбинате, а по вечерами ночам подрабатывающему частным извозом на своем стареньком «жигуленке», данные экспертизы, которая свидетельствовала, что под ногтями обнаружены частицы кожи, идентичные с кожей Скопцова, а найденная на трупе одной из жертв маньяка, убитой в парке Гатчины шестнадцатилетней девушки, чужая кровь соответствовала группе крови подозреваемого. К тому же составленный со слов старика свидетеля фоторобот практически совпадал с лицом Скопцова. К тому же на руке ночного «таксиста» отчетливо просматривались еще не зажившие царапины, предположительно оставленные ногтями последней из жертв. Выяснилось также, что ни на одно из предыдущих убийств Скопцов не имеет алиби. Единственным, так сказать, проколом в этом жутком деле был тот факт, что женщина, во время нападения на которую Скопцов был задержан, в суматохе скрылась. И сколько милиция ни давала объявления, предлагая потерпевшей обратиться с заявлением в ближайшее районное отделение, результата не было.
Однако подхлестываемое общественным мнением и вышестоящим начальством дело о сексуальном маньяке раскручивалось с недоступной для других дел скоростью. Уже никто не сомневался, что исход судебных слушаний предрешен и двадцативосьмилетнему ублюдку дадут «вышку». К тому же продолжавший долгое время упорно молчать Скопцов вдруг сообщил очень интересные подробности. Хотя, как поговаривал следователь Шевлягин, запоздалая «исповедь маньяка» была не чем иным, как тонко продуманной его адвокатом Зубовым легендой, способной в корне изменить ход следствия и завести его в тупик. Исходя из показаний подозреваемого следовало, что в ночь убийства Вики он дежурил на своем «жигуленке» недалеко от места трагедии и вдруг захотел справить некстати появившуюся большую нужду. Он покинул автомобиль и направился в парк, ища подходящие для этой цели кусты. Найдя, по мнению Скопцова, самое укромное местечко, он собрался было снять штаны, как неожиданно обнаружил, что у его ног, практически в полной темноте, лежит женщина. Опешив, Скопцов нагнулся, чтобы проверить, жива ли она. Неожиданно женщина вцепилась в него пальцами и что-то тихо прошептала. Что именно – Скопцов разобрать не смог. Она так сильно схватила его за предплечье, что поцарапала руку. Скопцов в испуге выдернул руку и, предпочитая не ввязываться в такое скользкое дело, сломя голову ринулся к автостоянке, сел в свои «жигули» и был таков. В этот момент его, видимо, и заметил прогуливающийся с собачкой на поводке пенсионер.
Что же касается женщины, на жизнь которой якобы покушался подозреваемый, то, с его слов, все обстояло следующим образом.
Поскольку ни жены, ни постоянной подружки у Скопцова в последнее время не было, он периодически удовлетворял свои сексуальные потребности с помощью проституток. Вот и в тот день он зашел в бар, высмотрел подходящую, по его мнению, «ночную бабочку» и предложил ей провести вместе ночь. Девица запросила за услуги сто долларов. Клиент согласился и повел ее в гостиницу. Часы показывали около девяти вечера. Спустя некоторое время алкоголь и «травка», которой его любезно угостила путана, сделали свое дело – незадачливый ловелас задремал, а когда очнулся, то с ужасом обнаружил, что пропали все деньги, которые в тот момент у него были с собой, – ни много ни мало пять сотен «зеленых». На улице уже была ночь. Не желая смириться с утратой такой суммы.
Скопцов выскочил из номера и кинулся в поисках воровки в ближайший к гостинице парк, надеясь на случайность. Видимо, времени с момента исчезновения «ночной бабочки» прошло не так уж много. Так или иначе, ему неожиданно повезло.
Пробегая по аллее парка, он увидел именно ту девицу, которую искал. Скопцов набросился на нее с кулаками с яростью оскорбленного, ограбленного и просто пьяного человека. В этот момент его и заметил дежуривший поблизости милиционер, тут же без лишних слов применивший оружие, когда растерявшийся «насильник», завидев его, бросился наутек…
Скопцов и его адвокат Зубов позже сильно напирали на тот факт, что сразу же после задержания подозреваемого работники милиции не удосужились провести экспертизу на алкоголь. Имейся сейчас в деле сей документ, у Скопцова было бы гораздо больше шансов доказать свою правоту. Ведь, как показывает практика, до сих пор криминалисты практически не знают ни одного случая, когда сексуальный маньяк выходил «на дело», будучи пьяным. Кто угодно – только не маньяк! С этим было трудно не согласиться.