Страница:
На груди девушки медленно расплывалось большое алое пятно, но она все еще была в сознании. Она изумленно смотрела на меня, и из ее глаз текли слезы.
Растолкав охранников, первым упал на колени рядом с журналисткой полковник Толмачев, глав врач больницы.
– Только не отключайся, девочка, только не отключайся! – повторял он растерянно, поднимая ее на руки. – В операционную, быстро!
Охранники расступились, пропуская полковника вперед. Меня подняли и повели следом. Коридор был все еще наполнен сладковатым пороховым дымом.
Наконец, словно из густой пелены, вынырнула перед нами стеклянная дверь операционной. Все снова закружилось, всюду мельтешили белые халаты, полковник, сбрасывающий с себя пиджак и натягивающий хирургическую маску, чьи-то руки, разрывающие мне рукав и накладывающие останавливающую кровь повязку, потом блеснувшая перед глазами игла шприца. Укола я даже не почувствовал.
– Больно? – спросил женский голос.
– Терпимо…
Последнее, что я успел запомнить, перед тем как провалиться в пустоту, это глядящие на меня в упор испуганно округлившиеся карие глаза медсестры.
Потом сознание заволокло туманом…
Глава 33
Глава 34
Глава 35
Растолкав охранников, первым упал на колени рядом с журналисткой полковник Толмачев, глав врач больницы.
– Только не отключайся, девочка, только не отключайся! – повторял он растерянно, поднимая ее на руки. – В операционную, быстро!
Охранники расступились, пропуская полковника вперед. Меня подняли и повели следом. Коридор был все еще наполнен сладковатым пороховым дымом.
Наконец, словно из густой пелены, вынырнула перед нами стеклянная дверь операционной. Все снова закружилось, всюду мельтешили белые халаты, полковник, сбрасывающий с себя пиджак и натягивающий хирургическую маску, чьи-то руки, разрывающие мне рукав и накладывающие останавливающую кровь повязку, потом блеснувшая перед глазами игла шприца. Укола я даже не почувствовал.
– Больно? – спросил женский голос.
– Терпимо…
Последнее, что я успел запомнить, перед тем как провалиться в пустоту, это глядящие на меня в упор испуганно округлившиеся карие глаза медсестры.
Потом сознание заволокло туманом…
Глава 33
Пробуждение напоминало похмельное офицерское утро после обмывания очередной, упавшей на погоны, звездочки. Оказывается, в моей голове сохранились еще и такие воспоминания.
Я лежал в своей палате, аккуратно прикрытый простыней, а возле моей кровати стояли полковник Толмачев и женщина в белом халате, которую я сразу же вспомнил по карим глазам. Это она перевязывала мне руку и делала обезболивающий укол.
– Кажется, я потерял сознание? спросил я виновато и попытался принять сидячее положение, но мягкая ладошка настойчиво уперлась мне в грудь и заставила откинуться обратно на подушку.
– Сквозное ранение, пуля прошла рядом с печенью, но, к счастью, не задела никаких важных органов. Хотя пришлось повозиться… – Главврач покачал головой и повел глазами в сторону кареглазой медсестры, – Ну и совсем пустяковая царапина на плече…
– Про плечо помню, а вот что касается второго ранения… Чувствую его только сейчас… – По опыту службы в спецназе я знал, что случаи, когда в адском водовороте боя не сразу замечаешь полученное ранение, особенно если их одновременно как минимум два, не так уж редки.
Мысли неожиданно дали другой ход и переключились с собственного здоровья на девушку и ее спутника.
– Что с журналистами?
Полковник и женщина переглянулись. На какие-то секунды в палате наступила гнетущая тишина.
– Я пока еще не могу сказать, что их жизни вне опасности, – нахмурился Толмачев. – Я прооперировал девушку, но она до сих пор без сознания. У нее пробито легкое… А парень… – главврач тюремной больницы снова замолчал и отвел глаза в сторону окна, за которым можно было видеть лишь стену, увенчанную колючей проволокой. – Он в коме… Этот негодяй сделал ему укол в шею. В кармане капитана мы нашли «машинку» с чрезвычайно токсичным снотворным, а точнее, ядом, вызывающим, как я понимаю, сначала коматический сон, а потом – смерть. Мы сделали все возможное, но… Действие яда вызвало воспаление коры головного мозга.
Я ненадолго закрыл глаза и закусил губу. В голове звенели колокола, рана вдруг напомнила о себе пронзительной болью.
«Господи, будь милостив к этим невинным людям!..» Беда, которая настигла журналистов, оказалась слишком большой платой за сохраненную тайну исповеди испуганного и хитрого тюремного доктора, думавшего лишь о спасении собственной шкуры.
Если бы существовала хоть малейшая возможность повернуть время вспять, я, не задумываясь, набрал бы номер телефона Корнача, сообщил ему все, что рассказал мне загнанный в угол торговец ворованным морфием, и тем самым предотвратил бы побег Завьялова. Но, впрочем, и себя бы лишил права называться священником!.. Однако какая же это малая плата за две, висящие буквально на волоске, человеческие жизни!
Открыв глаза, я встретился взглядом с Толмачевым и спросил, почти не слыша собственного голоса:
– Долго я здесь лежу, доктор?
– Часов двадцать. Сейчас утро пятницы. В больницу приехали люди из прокуратуры. Я их попросил, чтобы пока вас не беспокоили. Кстати, ваш полковник Карпов тоже приехал. Он сейчас у второго зека, как его… Дронова. Самолично желает доставить его обратно на Каменный. А вам, думаю, придется еще некоторое время поваляться здесь.
– А наш врач… Семен Аронович?
– Насколько мне известно, он бесследно исчез, – равнодушно пожав плечами, сообщил неожиданную новость Толмачев. – По крайней мере, так сказал Карпов. Вчера рано утром, примерно в одно время с нашим ЧП, он выехал с Каменного в Вологду, но ни на вологодской квартире, ни на службе так до сих пор и не объявился. Кстати, как вы оказались там, на лестничной площадке?
– Журналисты хотели со мной встретиться, вы помните…
– Конечно, – кивнул полковник. – Значит, вы пошли к палате Завьялова, а когда повстречали их, то сразу же обратили внимание на, скажем, некоторые изменения во внешности того парня, Нагайцева кажется… – избавил меня от необходимости трудного ответа Толмачев, выдвигая свою версию. – Естественно, им нельзя было позволить уйти! – Полковник заставил себя улыбнуться. – У Гарина, между прочим, сломана челюсть, выбито четыре зуба… И тяжелое сотрясение мозга. Сколько раз вы успели его ударить, отец Павел?
Я молча поднял руку с вытянутым вверх указательным пальцем. Кареглазая медсестра улыбнулась и тут же смущенно отвела взгляд.
– Вот что значит школа ВДВ! Ладно, не буду вас больше беспокоить.
Попрошу принести вам поесть, а «особистам» сообщу, чтобы заходили минут через тридцать, не раньше…
– Кстати, Николай Арсеньевич… По поводу школы ВДВ… Передайте охранникам больницы, что они стреляют так же, как я играю на пианино. То есть хуже некуда… И слишком много смотрят дешевых американских боевиков…
– Обязательно передам? – добродушно усмехнулся Толмачев и, пропустив вперед кареглазую медсестру, вышел за дверь.
Разговор, а точнее, допрос, устроенный мне вскоре двумя сотрудниками прокуратуры, закончился так же быстро, как и начался.
Я не сообщил им ничего нового, кроме факта моей прошлой службы в воздушно-десантных войсках, немало их удивившего. Не успели два следователя покинуть палату, как в ней тут же появился полковник Карпов. Присел на стул рядом с кроватью и взглянул на меня с неподдельным удивлением.
– Даже не знаю, с чего и начать, отец Павел, – неожиданно признался он.
– У меня в последнее время вообще складывается впечатление, что вы… как бы это правильно выразить… все время оказываетесь «в нужное время в нужном месте». Вы понимаете, что я имею в виду? Сначала – Маховский, который берет вас в заложники, требуя оружие и машину, потом ваша… болезнь, перевод в областную тюремную больницу по настоянию Семена Ароновича, а теперь вот – мертвый Завьялов и попавшие в переплет журналисты из Питера, кстати, вашего родного города… А еще раньше охрана мне докладывала, что вы имеете обыкновение во время посещения Вологды то странно исчезать, то вдруг возникать как из-под земли! Вы, случаем, еще не в курсе, что наш уважаемый доктор пропал? Исчез!
Испарился!.. Вчера утром уехал из тюрьмы, обещал к вечеру вернуться и-нет его!
– Вы не знали, с чего начать, а я не знаю, что вам ответить, полковник, – тихо произнес я. – Если вы намекаете на мою причастность к некоторым секретным службам, то прямо отвечу: я – священник и служу только Господу. А из своего прошлого я тайны не делаю. Оно вам известно. Поэтому нет ничего удивительного в том, что я смет защитить себя от Маховского и принял посильное участием предотвращении побега опасного преступника. Вы как будто ставите мне это в укор, вам не кажется? Если вы считаете, что в обоих случаях я думал исключительно о сохранении свой жизни – вы ошибаетесь. Я свое отбоялся еще много лет назад, в армии. И уж тем более не страшусь смерти сейчас, служа Господу… Хотя и в попытке защитить свою жизнь я не вижу ничего предосудительного… Ну а чтобы у вас пропали всяческие сомнения относительно моей скромной персоны, позвоните в Москву, в Патриархию…
– Я думаю, в этом нет необходимости, – пошел на попятную Карпов. – Хотя некоторые аспекты вашего поведения меня, как начальника объекта особого режима, слегка настораживают… Как вы себя хоть чувствуете после ранения? Некоторые заключенные ждут не дождутся возвращения своего… хм… духовного наставника.
Например, Скопцов…
– Можете передать им, что дней через десять я вернусь обратно и пробуду во вверенном вам учреждении до тех пор, пока на то будет воля Божья, – смиренно ответил я.
– Не спешите. Главврач сообщил мне, что у вас довольно серьезное, хоть и не опасное для жизни, ранение. Так что не надо гробить свое здоровье в угоду всяким мнимо раскаявшимся убийцам. Для многих из них, как я подозреваю, общение с вами лишь повод хоть как-то скрасить свое бессмысленное существование на Каменном, – довольно язвительно произнес, вставая, полковник. – Ладно, поправляйтесь. Когда будете выписываться – сообщите мне. Пришлю машину.
Я лежал в своей палате, аккуратно прикрытый простыней, а возле моей кровати стояли полковник Толмачев и женщина в белом халате, которую я сразу же вспомнил по карим глазам. Это она перевязывала мне руку и делала обезболивающий укол.
– Кажется, я потерял сознание? спросил я виновато и попытался принять сидячее положение, но мягкая ладошка настойчиво уперлась мне в грудь и заставила откинуться обратно на подушку.
– Сквозное ранение, пуля прошла рядом с печенью, но, к счастью, не задела никаких важных органов. Хотя пришлось повозиться… – Главврач покачал головой и повел глазами в сторону кареглазой медсестры, – Ну и совсем пустяковая царапина на плече…
– Про плечо помню, а вот что касается второго ранения… Чувствую его только сейчас… – По опыту службы в спецназе я знал, что случаи, когда в адском водовороте боя не сразу замечаешь полученное ранение, особенно если их одновременно как минимум два, не так уж редки.
Мысли неожиданно дали другой ход и переключились с собственного здоровья на девушку и ее спутника.
– Что с журналистами?
Полковник и женщина переглянулись. На какие-то секунды в палате наступила гнетущая тишина.
– Я пока еще не могу сказать, что их жизни вне опасности, – нахмурился Толмачев. – Я прооперировал девушку, но она до сих пор без сознания. У нее пробито легкое… А парень… – главврач тюремной больницы снова замолчал и отвел глаза в сторону окна, за которым можно было видеть лишь стену, увенчанную колючей проволокой. – Он в коме… Этот негодяй сделал ему укол в шею. В кармане капитана мы нашли «машинку» с чрезвычайно токсичным снотворным, а точнее, ядом, вызывающим, как я понимаю, сначала коматический сон, а потом – смерть. Мы сделали все возможное, но… Действие яда вызвало воспаление коры головного мозга.
Я ненадолго закрыл глаза и закусил губу. В голове звенели колокола, рана вдруг напомнила о себе пронзительной болью.
«Господи, будь милостив к этим невинным людям!..» Беда, которая настигла журналистов, оказалась слишком большой платой за сохраненную тайну исповеди испуганного и хитрого тюремного доктора, думавшего лишь о спасении собственной шкуры.
Если бы существовала хоть малейшая возможность повернуть время вспять, я, не задумываясь, набрал бы номер телефона Корнача, сообщил ему все, что рассказал мне загнанный в угол торговец ворованным морфием, и тем самым предотвратил бы побег Завьялова. Но, впрочем, и себя бы лишил права называться священником!.. Однако какая же это малая плата за две, висящие буквально на волоске, человеческие жизни!
Открыв глаза, я встретился взглядом с Толмачевым и спросил, почти не слыша собственного голоса:
– Долго я здесь лежу, доктор?
– Часов двадцать. Сейчас утро пятницы. В больницу приехали люди из прокуратуры. Я их попросил, чтобы пока вас не беспокоили. Кстати, ваш полковник Карпов тоже приехал. Он сейчас у второго зека, как его… Дронова. Самолично желает доставить его обратно на Каменный. А вам, думаю, придется еще некоторое время поваляться здесь.
– А наш врач… Семен Аронович?
– Насколько мне известно, он бесследно исчез, – равнодушно пожав плечами, сообщил неожиданную новость Толмачев. – По крайней мере, так сказал Карпов. Вчера рано утром, примерно в одно время с нашим ЧП, он выехал с Каменного в Вологду, но ни на вологодской квартире, ни на службе так до сих пор и не объявился. Кстати, как вы оказались там, на лестничной площадке?
– Журналисты хотели со мной встретиться, вы помните…
– Конечно, – кивнул полковник. – Значит, вы пошли к палате Завьялова, а когда повстречали их, то сразу же обратили внимание на, скажем, некоторые изменения во внешности того парня, Нагайцева кажется… – избавил меня от необходимости трудного ответа Толмачев, выдвигая свою версию. – Естественно, им нельзя было позволить уйти! – Полковник заставил себя улыбнуться. – У Гарина, между прочим, сломана челюсть, выбито четыре зуба… И тяжелое сотрясение мозга. Сколько раз вы успели его ударить, отец Павел?
Я молча поднял руку с вытянутым вверх указательным пальцем. Кареглазая медсестра улыбнулась и тут же смущенно отвела взгляд.
– Вот что значит школа ВДВ! Ладно, не буду вас больше беспокоить.
Попрошу принести вам поесть, а «особистам» сообщу, чтобы заходили минут через тридцать, не раньше…
– Кстати, Николай Арсеньевич… По поводу школы ВДВ… Передайте охранникам больницы, что они стреляют так же, как я играю на пианино. То есть хуже некуда… И слишком много смотрят дешевых американских боевиков…
– Обязательно передам? – добродушно усмехнулся Толмачев и, пропустив вперед кареглазую медсестру, вышел за дверь.
Разговор, а точнее, допрос, устроенный мне вскоре двумя сотрудниками прокуратуры, закончился так же быстро, как и начался.
Я не сообщил им ничего нового, кроме факта моей прошлой службы в воздушно-десантных войсках, немало их удивившего. Не успели два следователя покинуть палату, как в ней тут же появился полковник Карпов. Присел на стул рядом с кроватью и взглянул на меня с неподдельным удивлением.
– Даже не знаю, с чего и начать, отец Павел, – неожиданно признался он.
– У меня в последнее время вообще складывается впечатление, что вы… как бы это правильно выразить… все время оказываетесь «в нужное время в нужном месте». Вы понимаете, что я имею в виду? Сначала – Маховский, который берет вас в заложники, требуя оружие и машину, потом ваша… болезнь, перевод в областную тюремную больницу по настоянию Семена Ароновича, а теперь вот – мертвый Завьялов и попавшие в переплет журналисты из Питера, кстати, вашего родного города… А еще раньше охрана мне докладывала, что вы имеете обыкновение во время посещения Вологды то странно исчезать, то вдруг возникать как из-под земли! Вы, случаем, еще не в курсе, что наш уважаемый доктор пропал? Исчез!
Испарился!.. Вчера утром уехал из тюрьмы, обещал к вечеру вернуться и-нет его!
– Вы не знали, с чего начать, а я не знаю, что вам ответить, полковник, – тихо произнес я. – Если вы намекаете на мою причастность к некоторым секретным службам, то прямо отвечу: я – священник и служу только Господу. А из своего прошлого я тайны не делаю. Оно вам известно. Поэтому нет ничего удивительного в том, что я смет защитить себя от Маховского и принял посильное участием предотвращении побега опасного преступника. Вы как будто ставите мне это в укор, вам не кажется? Если вы считаете, что в обоих случаях я думал исключительно о сохранении свой жизни – вы ошибаетесь. Я свое отбоялся еще много лет назад, в армии. И уж тем более не страшусь смерти сейчас, служа Господу… Хотя и в попытке защитить свою жизнь я не вижу ничего предосудительного… Ну а чтобы у вас пропали всяческие сомнения относительно моей скромной персоны, позвоните в Москву, в Патриархию…
– Я думаю, в этом нет необходимости, – пошел на попятную Карпов. – Хотя некоторые аспекты вашего поведения меня, как начальника объекта особого режима, слегка настораживают… Как вы себя хоть чувствуете после ранения? Некоторые заключенные ждут не дождутся возвращения своего… хм… духовного наставника.
Например, Скопцов…
– Можете передать им, что дней через десять я вернусь обратно и пробуду во вверенном вам учреждении до тех пор, пока на то будет воля Божья, – смиренно ответил я.
– Не спешите. Главврач сообщил мне, что у вас довольно серьезное, хоть и не опасное для жизни, ранение. Так что не надо гробить свое здоровье в угоду всяким мнимо раскаявшимся убийцам. Для многих из них, как я подозреваю, общение с вами лишь повод хоть как-то скрасить свое бессмысленное существование на Каменном, – довольно язвительно произнес, вставая, полковник. – Ладно, поправляйтесь. Когда будете выписываться – сообщите мне. Пришлю машину.
Глава 34
Дни выздоровления тянулись медленно и монотонно. Находившиеся в тюремной больнице безвылазно в течение трех суток следователи прокуратуры уехали, возбудив уголовное дело по факту попытки побега и начав раскручивать концы, которые могли привести их к организаторам преступления.
Сразу же после окончания предварительного следствия, бесконечных допросов начальства, охраны и, разумеется, меня в больницу пожаловала целая делегация из города на Неве, возглавляемая главным редактором еженедельника, в котором работали Анжелика Гай и Дмитрий Нагайцев. Прибыв на четырех легковых автомобилях, джипе с вооруженной охраной и двух микроавтобусах «скорой помощи», журналистско-врачебная орава предъявила полковнику Толмачеву документ, согласно которому ему надлежало передать журналистов под ответственность прибывших для их немедленной переправки в родной город и последующего там лечения. Анжелику Гай, которая начинала постепенно поправляться, и Дмитрия Нагайцева, накануне вечером проявившего первые признаки выхода из комы, увезли из больницы, и я так и не успел повидать их, о чем весьма сокрушался. Успокаивало только то, что полковник Толмачев выразил вполне определенную уверенность, что «с ребятами все образуется».
Почти все российские газеты, в особенности специализирующиеся на криминале, посвятили ЧП в вологодской областной тюремной больнице обширные материалы, но, безусловно, самой большой и подробной была статья, опубликованная в санкт-петербургском еженедельнике «Невский репортер», подписанная главным редактором. Помимо подробностей дела в статье говорилось, что, по сведениям врачей, Анжелика и Дмитрий идут на поправку и в скором времени, возможно, смогут лично описать все, что случилось в Вологде.
На следующий день после того, как журналистов переправили в Питер, ко мне в палату зашел начальник тюремной больницы и сообщил о найденном накануне трупе врача с Каменного.
– Звонил Карпов, – удрученно произнес подполковник Захаров, присаживаясь на край кровати. – Сообщил, что в заброшенном охотничьем домике, в пятидесяти километрах от города, обнаружено тело вашего доктора. Эксперты-криминалисты говорят, что перед смертью его сильно били, а потом, уже беспомощного, положили на топчан и отсекли топором голову… Жуткая смерть. Вот зверье! – Захаров скрипнул зубами и покачал головой. – «Следаки» нашли возле домика какие-то улики, а местный егерь видел, как по лесной дороге, ведущей из домика на основную трассу, проехала черная «семерка». Старик оказался глазастым, успел даже номер разглядеть. А потом вошел в домик и обнаружил там труп тюремного врача. Забавный был мужик Семен, я его неплохо знал. Но скользкий как угорь…
– Подполковник пристально посмотрел на меня и добавил:
– Так что, отец Павел, уверен, что завтра вас навестит следователь. Карпов считает, что смерть врача и попытка организовать побег Завьялова как-то связаны между собой. Я тоже почему-то об этом подумал. Возможно, Семена под каким-либо предлогом заставили сделать так, чтобы Завьялова перевели с Каменного к нам в больницу. Может, его запугали, может – купили, не знаю… Семен любил денежки. И ему не составляло особого труда заразить Завьялова и его сокамерника гепатитом. Достать ампулу с вирусом сейчас не проблема. В наше время все продается и покупается. Да, дела!.. Сообщники капитана Гарина вполне могли ликвидировать Семена как опасного для них свидетеля. Я тут разговаривал со своим зятем, он у меня в милиции работает, так тот говорит, что вроде взяли они хозяина тех «Жигулей».
Мужик упрямо настаивает, что к убийству не причастен, а машину у него угнали еще неделю назад. Правда, зять сказал, что заявления об угоне тот не подавал, а посему есть сильные сомнения в правдивости его слов. Но не «колется» пока мужик. Машина до сих пор не найдена. Найдут – тогда будет видно, крали тачку или нет. Поживем – увидим, – многозначительно заключил подполковник и полез во внутренний карман форменного кителя. Достав оттуда заклеенный конверт без адреса, он протянул его мне. – Вот, журналистка просила передать лично вам. Я забросил его в стол и забыл, а сегодня ночью вдруг вспомнил. Во сне он мне приснился, конверт этот, представляете?! Наверное, важное что-то девчонка хотела вам сообщить, но не успела. Только вот странно…
– Что именно странно? – поинтересовался я, разглядывая самый обычный почтовый конверт стандартного формата. – Она ведь собиралась взять у меня интервью.
– А то странно, что написать вам она ничего не могла! – загадочным тоном произнес Захаров. – Не имела на то физической возможности! Сначала я хотел было передать его следователю, который ведет дело Завьялова, – подозрительно взглянув на меня, сообщил подполковник, – но потом решил, что следует соблюсти этику. Может, вы с ней раньше были знакомы, с этой Анжеликой Гай?..
Подполковник не отрывал взгляда от конверта. Вероятно, он рассчитывал, что я вскрою послание журналистки прямо на его глазах и удовлетворю его любопытство. Однако я сунул конверт под подушку, пробормотав, что очень устал и желаю вздремнуть пару часов.
В этот день я впервые после операции встал на ноги, и несколько десятков шагов по палате и впрямь измотали меня больше, чем три дня вынужденного бездействия.
Захаров закивал, соглашаясь, многозначительно посмотрел на меня, потом на подушку, но, видимо поняв, что я не намерен знакомить его с содержимым конверта, неохотно встал и, пожелав мне скорейшего выздоровления, покинул помещение.
Едва захлопнулась дверь, я тут же вытащил из-под подушки конверт и надорвал его. Внутри лежали сложенные в четыре раза два листа бумаги с текстом.
Быстро пробежав глазами по одному из них и ничего не разобрав в содержании, являющемся, как я определил, копией какого-то старинного, написанного на старославянском языке письма, я перешел ко второму документу. По мере того как до меня начал доходить смысл написанного, я все чаще возвращался к началу текста, снова вчитываясь в каждую строчку и все еще не в состоянии поверить в правдивость изложенной в нем информации.
Как я понял, передо мной был русский перевод написанного на старославянском языке письма, ксерокопия которого прилагалась. И автором этого письма являлся не кто иной, как последний настоятель Спасского монастыря на острове Каменный отец Амвросий. В своем послании к брату в Афины он сообщал о спрятанных от большевиков в подземном тайнике монастырских ценностях и реликвиях: старинных книгах, чудотворных иконах и святых мощах, «дабы не осквернены они были антихристами и безбожниками, искореняющими православие по всей России и разграбляющими обители Божьи». Далее настоятель подробно объяснял, где находятся спасенные им монастырские реликвии, и предупреждал брата о том, чтобы в случае его смерти тот был крайне осторожен, «ибо нет числа зверствам и богохульству иродов, поднявших свою руку на святыни православные и на людей, верящих в царствие Господне…».
Прочитав текст несколько раз, я вновь взглянул на ксерокопию. Видимо, опасаясь того, что информация о тайнике может попасть в чужие руки, предусмотрительный настоятель Спасского монастыря написал письмо с использованием некой тайнописи, разгадка которой для людей непосвященных представлялась бы задачей непосильной.
Но как эти документы попали в руки журналистки? И где в настоящее время находится оригинал?..
В любом случае, я стал обладателем тайны, разгадка которой находится у меня в руках. Ведь именно я, а не кто другой, являюсь священником в тюрьме особого назначения, в стенах которой прежде находился Спасский монастырь и где до сих пор находятся спрятанные старым настоятелем православные святыни. Было от чего взволноваться…
Я аккуратно сложил оба листа обратно в конверт и спрятал его в спортивную сумку с личными вещами, мысленно прикидывая, как ответить на неизбежный вопрос подполковника Захарова о содержании письма. Наконец, подыскав вполне убедительную, намой взгляд, формулировку, я успокоился, направив свои рассуждения дальше – на остров Каменный, к тайнику старого настоятеля. После некоторых размышлений я пришел к выводу, что не стоит раньше времени посвящать полковника Карпова и майора Сименко в суть дела, а нужно лично убедиться в существовании тайника.
Захаров заглянул ближе к вечеру, когда за окном уже сгущались сумерки, а над городом повисли тяжелые дождевые тучи. Его мрачное лицо было под стать погоде и времени суток. Он как-то странно посмотрел на меня и нетерпеливо спросил:
– Ну, батюшка, что пишет наша общая знакомая в своем послании?
– Ничего, что имело бы отношение к делу Завьялова, – ответил я заранее сформулированной фразой.
– Да? – подполковник недоверчиво усмехнулся. – Ну да ладно… Я, собственно, пришел вам сообщить еще одну интересную новость, черт бы ее побрал!
Полчаса назад мне в кабинет звонил следователь и поведал, что капитан Гарин обнаружен повешенным в своей камере, в следственном изоляторе. Предполагается – самоубийство. Вот так, отец Павел! Концы в воду.
– Если честно, то я ожидал чего-нибудь подобного. Те, кому понадобилось организовать бегство Завьялова, просто убрали последнего, кто мог бы вывести милицию на заказчиков.
– Уверен, что так оно и есть, – кивнул, соглашаясь с такой версией, подполковник. – Кстати, вы были правы насчет стрелковой подготовки моих подопечных, – перевел он разговор на другую тему. – Толмачев передал мне ваше мнение. Но что я могу сделать, если мне в основном присылают сплошных дебилов.
– Захаров тяжело вздохнул. – Да, развалили армию… Офицеры по полгода зарплату не получают. Да и что это за зарплата? Жалкие гроши! Так что о каком порядке и дисциплине можно говорить?!..
Я слушал подполковника молча, давая уставшему от тяжелой службы командиру возможность выговориться. Ведь я знал, что Захаров пришел именно за этим. Человеку просто необходимо время от времени делиться с кем-то наболевшим, и чем напряженней его жизнь – тем чаще возникает такое желание.
Минут через десять, сполна высказавшись и про свою «сумасшедшую службу», и про «долдонов-политиков, продавших страну американцам», Захаров попрощался и, напомнив мне о вероятном завтрашнем посещении следователя из прокуратуры, ушел домой, к семье и детям. А я снова достал конверт и перечитал письмо настоятеля.
Разумеется, я предполагал, что, кроме Анжелики и меня, существуют и другие люди, владеющие информацией о кладе в старом монастыре. Но если я не имел ни малейшего представления о них, следуя лишь логике, то питерская журналистка, сама о том не догадываясь, знала человека, у которого в настоящее время находился оригинал письма отца Амвросия, похищенный из немецкого архива.
Анжелика знала, кто повинен в смерти историка Глеба Герасина, но даже не могла себе представить, что в деле с пропавшими сокровищами замешан ее бывший покровитель Кирилл Валерьевич Марков, криминальный авторитет по кличке Дипломат. Но – все по порядку…
Сразу же после окончания предварительного следствия, бесконечных допросов начальства, охраны и, разумеется, меня в больницу пожаловала целая делегация из города на Неве, возглавляемая главным редактором еженедельника, в котором работали Анжелика Гай и Дмитрий Нагайцев. Прибыв на четырех легковых автомобилях, джипе с вооруженной охраной и двух микроавтобусах «скорой помощи», журналистско-врачебная орава предъявила полковнику Толмачеву документ, согласно которому ему надлежало передать журналистов под ответственность прибывших для их немедленной переправки в родной город и последующего там лечения. Анжелику Гай, которая начинала постепенно поправляться, и Дмитрия Нагайцева, накануне вечером проявившего первые признаки выхода из комы, увезли из больницы, и я так и не успел повидать их, о чем весьма сокрушался. Успокаивало только то, что полковник Толмачев выразил вполне определенную уверенность, что «с ребятами все образуется».
Почти все российские газеты, в особенности специализирующиеся на криминале, посвятили ЧП в вологодской областной тюремной больнице обширные материалы, но, безусловно, самой большой и подробной была статья, опубликованная в санкт-петербургском еженедельнике «Невский репортер», подписанная главным редактором. Помимо подробностей дела в статье говорилось, что, по сведениям врачей, Анжелика и Дмитрий идут на поправку и в скором времени, возможно, смогут лично описать все, что случилось в Вологде.
На следующий день после того, как журналистов переправили в Питер, ко мне в палату зашел начальник тюремной больницы и сообщил о найденном накануне трупе врача с Каменного.
– Звонил Карпов, – удрученно произнес подполковник Захаров, присаживаясь на край кровати. – Сообщил, что в заброшенном охотничьем домике, в пятидесяти километрах от города, обнаружено тело вашего доктора. Эксперты-криминалисты говорят, что перед смертью его сильно били, а потом, уже беспомощного, положили на топчан и отсекли топором голову… Жуткая смерть. Вот зверье! – Захаров скрипнул зубами и покачал головой. – «Следаки» нашли возле домика какие-то улики, а местный егерь видел, как по лесной дороге, ведущей из домика на основную трассу, проехала черная «семерка». Старик оказался глазастым, успел даже номер разглядеть. А потом вошел в домик и обнаружил там труп тюремного врача. Забавный был мужик Семен, я его неплохо знал. Но скользкий как угорь…
– Подполковник пристально посмотрел на меня и добавил:
– Так что, отец Павел, уверен, что завтра вас навестит следователь. Карпов считает, что смерть врача и попытка организовать побег Завьялова как-то связаны между собой. Я тоже почему-то об этом подумал. Возможно, Семена под каким-либо предлогом заставили сделать так, чтобы Завьялова перевели с Каменного к нам в больницу. Может, его запугали, может – купили, не знаю… Семен любил денежки. И ему не составляло особого труда заразить Завьялова и его сокамерника гепатитом. Достать ампулу с вирусом сейчас не проблема. В наше время все продается и покупается. Да, дела!.. Сообщники капитана Гарина вполне могли ликвидировать Семена как опасного для них свидетеля. Я тут разговаривал со своим зятем, он у меня в милиции работает, так тот говорит, что вроде взяли они хозяина тех «Жигулей».
Мужик упрямо настаивает, что к убийству не причастен, а машину у него угнали еще неделю назад. Правда, зять сказал, что заявления об угоне тот не подавал, а посему есть сильные сомнения в правдивости его слов. Но не «колется» пока мужик. Машина до сих пор не найдена. Найдут – тогда будет видно, крали тачку или нет. Поживем – увидим, – многозначительно заключил подполковник и полез во внутренний карман форменного кителя. Достав оттуда заклеенный конверт без адреса, он протянул его мне. – Вот, журналистка просила передать лично вам. Я забросил его в стол и забыл, а сегодня ночью вдруг вспомнил. Во сне он мне приснился, конверт этот, представляете?! Наверное, важное что-то девчонка хотела вам сообщить, но не успела. Только вот странно…
– Что именно странно? – поинтересовался я, разглядывая самый обычный почтовый конверт стандартного формата. – Она ведь собиралась взять у меня интервью.
– А то странно, что написать вам она ничего не могла! – загадочным тоном произнес Захаров. – Не имела на то физической возможности! Сначала я хотел было передать его следователю, который ведет дело Завьялова, – подозрительно взглянув на меня, сообщил подполковник, – но потом решил, что следует соблюсти этику. Может, вы с ней раньше были знакомы, с этой Анжеликой Гай?..
Подполковник не отрывал взгляда от конверта. Вероятно, он рассчитывал, что я вскрою послание журналистки прямо на его глазах и удовлетворю его любопытство. Однако я сунул конверт под подушку, пробормотав, что очень устал и желаю вздремнуть пару часов.
В этот день я впервые после операции встал на ноги, и несколько десятков шагов по палате и впрямь измотали меня больше, чем три дня вынужденного бездействия.
Захаров закивал, соглашаясь, многозначительно посмотрел на меня, потом на подушку, но, видимо поняв, что я не намерен знакомить его с содержимым конверта, неохотно встал и, пожелав мне скорейшего выздоровления, покинул помещение.
Едва захлопнулась дверь, я тут же вытащил из-под подушки конверт и надорвал его. Внутри лежали сложенные в четыре раза два листа бумаги с текстом.
Быстро пробежав глазами по одному из них и ничего не разобрав в содержании, являющемся, как я определил, копией какого-то старинного, написанного на старославянском языке письма, я перешел ко второму документу. По мере того как до меня начал доходить смысл написанного, я все чаще возвращался к началу текста, снова вчитываясь в каждую строчку и все еще не в состоянии поверить в правдивость изложенной в нем информации.
Как я понял, передо мной был русский перевод написанного на старославянском языке письма, ксерокопия которого прилагалась. И автором этого письма являлся не кто иной, как последний настоятель Спасского монастыря на острове Каменный отец Амвросий. В своем послании к брату в Афины он сообщал о спрятанных от большевиков в подземном тайнике монастырских ценностях и реликвиях: старинных книгах, чудотворных иконах и святых мощах, «дабы не осквернены они были антихристами и безбожниками, искореняющими православие по всей России и разграбляющими обители Божьи». Далее настоятель подробно объяснял, где находятся спасенные им монастырские реликвии, и предупреждал брата о том, чтобы в случае его смерти тот был крайне осторожен, «ибо нет числа зверствам и богохульству иродов, поднявших свою руку на святыни православные и на людей, верящих в царствие Господне…».
Прочитав текст несколько раз, я вновь взглянул на ксерокопию. Видимо, опасаясь того, что информация о тайнике может попасть в чужие руки, предусмотрительный настоятель Спасского монастыря написал письмо с использованием некой тайнописи, разгадка которой для людей непосвященных представлялась бы задачей непосильной.
Но как эти документы попали в руки журналистки? И где в настоящее время находится оригинал?..
В любом случае, я стал обладателем тайны, разгадка которой находится у меня в руках. Ведь именно я, а не кто другой, являюсь священником в тюрьме особого назначения, в стенах которой прежде находился Спасский монастырь и где до сих пор находятся спрятанные старым настоятелем православные святыни. Было от чего взволноваться…
Я аккуратно сложил оба листа обратно в конверт и спрятал его в спортивную сумку с личными вещами, мысленно прикидывая, как ответить на неизбежный вопрос подполковника Захарова о содержании письма. Наконец, подыскав вполне убедительную, намой взгляд, формулировку, я успокоился, направив свои рассуждения дальше – на остров Каменный, к тайнику старого настоятеля. После некоторых размышлений я пришел к выводу, что не стоит раньше времени посвящать полковника Карпова и майора Сименко в суть дела, а нужно лично убедиться в существовании тайника.
Захаров заглянул ближе к вечеру, когда за окном уже сгущались сумерки, а над городом повисли тяжелые дождевые тучи. Его мрачное лицо было под стать погоде и времени суток. Он как-то странно посмотрел на меня и нетерпеливо спросил:
– Ну, батюшка, что пишет наша общая знакомая в своем послании?
– Ничего, что имело бы отношение к делу Завьялова, – ответил я заранее сформулированной фразой.
– Да? – подполковник недоверчиво усмехнулся. – Ну да ладно… Я, собственно, пришел вам сообщить еще одну интересную новость, черт бы ее побрал!
Полчаса назад мне в кабинет звонил следователь и поведал, что капитан Гарин обнаружен повешенным в своей камере, в следственном изоляторе. Предполагается – самоубийство. Вот так, отец Павел! Концы в воду.
– Если честно, то я ожидал чего-нибудь подобного. Те, кому понадобилось организовать бегство Завьялова, просто убрали последнего, кто мог бы вывести милицию на заказчиков.
– Уверен, что так оно и есть, – кивнул, соглашаясь с такой версией, подполковник. – Кстати, вы были правы насчет стрелковой подготовки моих подопечных, – перевел он разговор на другую тему. – Толмачев передал мне ваше мнение. Но что я могу сделать, если мне в основном присылают сплошных дебилов.
– Захаров тяжело вздохнул. – Да, развалили армию… Офицеры по полгода зарплату не получают. Да и что это за зарплата? Жалкие гроши! Так что о каком порядке и дисциплине можно говорить?!..
Я слушал подполковника молча, давая уставшему от тяжелой службы командиру возможность выговориться. Ведь я знал, что Захаров пришел именно за этим. Человеку просто необходимо время от времени делиться с кем-то наболевшим, и чем напряженней его жизнь – тем чаще возникает такое желание.
Минут через десять, сполна высказавшись и про свою «сумасшедшую службу», и про «долдонов-политиков, продавших страну американцам», Захаров попрощался и, напомнив мне о вероятном завтрашнем посещении следователя из прокуратуры, ушел домой, к семье и детям. А я снова достал конверт и перечитал письмо настоятеля.
Разумеется, я предполагал, что, кроме Анжелики и меня, существуют и другие люди, владеющие информацией о кладе в старом монастыре. Но если я не имел ни малейшего представления о них, следуя лишь логике, то питерская журналистка, сама о том не догадываясь, знала человека, у которого в настоящее время находился оригинал письма отца Амвросия, похищенный из немецкого архива.
Анжелика знала, кто повинен в смерти историка Глеба Герасина, но даже не могла себе представить, что в деле с пропавшими сокровищами замешан ее бывший покровитель Кирилл Валерьевич Марков, криминальный авторитет по кличке Дипломат. Но – все по порядку…
Глава 35
Питерский профессор Рогов, к которому обратился Глеб Герасим с просьбой расшифровать старославянскую тайнопись, на самом деле оказался не таким уж равнодушным к деньгам чудаком, каким его считал погибший историк. Да, он не подумал о том, чтобы оставить себе копию перевода. Но старик тем не менее знал главное – клад существует и находится на территории Спасского монастыря, в котором сейчас находится тюрьма. Впрочем, профессору тогда и в голову не приходило, что ему когда-либо понадобится вспоминать точное местонахождение спрятанных в тайник церковных реликвий.
Так продолжалось лишь до того злосчастного дня, когда пенсионер Рогов пришел в «Кентавр-банк» за положенными ему по долгосрочному сберегательному вкладу ежемесячными процентами и с ужасом обнаружил на закрытых дверях банка, возле которых уже толпилось несколько сот разоренных вкладчиков, объявление, где сообщалось об отзыве Центральным банком России лицензии у «Кентавр-банка» и заведении прокуратурой уголовного дела по факту мошенничества его президента, некоего Николая Березина.
Схватившись за сердце и проглотив таблетку нитроглицерина, профессор внедрился в толпу собравшихся, надеясь хоть как-то прояснить ситуацию с банком и с его, возможно, бесследно и бесповоротно исчезнувшим валютным депозитом, составлявшим сбережения всей трудовой жизни.
Из сбивчивых рассказов доведенных до отчаяния вкладчиков, большинство которых составляли благообразного вида старички и старушки, доверившиеся назойливой телевизионной рекламе и решившие с помощью банка заработать себе хоть какую-то прибавку к скудной копеечной пенсии, профессор понял следующее: во-первых, банк закрыт уже целую неделю и о постигшем его крахе успели сообщить все питерские газеты и единственным, кто остался в неведении, являлся вкладчик по фамилии Рогов. Во-вторых, по мнению бритого наголо бандитского вида парня с толстой золотой цепочкой на бычьей шее, шныряющего среди вкладчиков и нагнетающего психоз, владельцем «кинувшего» их банка была так называемая чеченская мафия, а президент Березин являлся всего лишь подставным лицом, выполнившим свою преступную миссию и уже пущенным его «хозяевами» «в расход».
Интерпол разыскал Березина в Италии, в одной из лучших гостиниц Рима, где он чинно восседал в мягком кресле с пулей в виске и пистолетом в руке. К остывшему уже телу прилагалась написанная рукой самого президента записка. В той записке горе-банкир якобы ссылался на непредвиденные трагические обстоятельства и недобросовестных партнеров, из-за которых банк потерял все свои деньги.
У него поэтому, дескать, нет иного выхода, как только уйти из жизни, поскольку, мол, он, честнейший человек, не в силах смотреть в глаза невольно обманутых им стариков и старушек. Деньги же банка бесследно исчезли, в чем смогли убедиться опечатавшие офис сотрудники налоговой полиции.
Расстроенный, находящийся на грани нервного срыва профессор хотел было уже направиться домой, как неожиданно до его слуха донесся обрывок разговора двух пожилых женщин. Рогов замедлил шаг и прислушался…
– …Вчера в новостях показывали, говорю же тебе! рассказывала одна другой. – Журналистка, такая молоденькая, встала и спросила его прямо в лоб, почему, мол, вы, главный финансист питерской мэрии, умудрились забрать свой вклад из «Кентавр-банка» за два дня до того, как его опечатали и возбудили уголовное дело?
– Да ну?! – качала головой собеседница. – Смелая девка! А этот подонок чего ответил?
– А Марков ехидно улыбнулся и говорит: «Все получилось случайно, хотел, мол, купить машину, вот и забрал вклад, потеряв при этом положенные по договору проценты. Да только друзья отговорили покупать „Жигули“, сказав, что лучше подождать, поднакопить еще деньжат на иномарку».
– Врет, гад, и даже не краснеет! – безапелляционно констатировала толстуха с сумками. – Все они там, сволочи, с мафией повязаны! Дерьмократы хреновы! Хуже коммунистов!
– Тише, Анна, кругом люди, – испуганно перебила вторая женщина не в меру распалившуюся подругу. – Сейчас хоть и не тридцать седьмой год, но трепать языком лучше не стоит. – И покосилась на подобравшегося к ним почти вплотную профессора Рогова, усердно делающего вид, что он не подслушивает, а изучает листовку, распространяемую инициативной группой среди обманутых вкладчиков.
Взяв говорливую собеседницу под руку, женщина поспешила увести ее к длинному ряду коммерческих киосков возле метро.
Но дело, как говорится, уже было сделано: бедолага-профессор уловил из чужого разговора самое главное – Кирилл Марков, с отцом которого Рогов еще в конце сороковых учился на одном университетском потоке, каким-то образом связан с прогоревшим «Кентавр-банком», а значит, еще есть шанс!
Опытный и повидавший всякое за свою долгую жизнь профессор не верил в случайность «спасенных» Кириллом денег.
Профессор не видел Кирилла со дня похорон его отца, Валерия Дмитриевича, когда младший Марков еще работал в МИДе, кажется, секретарем посольства в какой-то арабской стране. С тех пор прошло лет десять. За это время бывший дипломат основательно продвинулся во власти и даже стал управлять чуть ли не всеми финансами Санкт-Петербургской мэрии. Неоднократно Рогов видел его, солидного, неприступного, в выпусках теленовостей, иногда фамилия Кирилла мелькала в прессе…
Так продолжалось лишь до того злосчастного дня, когда пенсионер Рогов пришел в «Кентавр-банк» за положенными ему по долгосрочному сберегательному вкладу ежемесячными процентами и с ужасом обнаружил на закрытых дверях банка, возле которых уже толпилось несколько сот разоренных вкладчиков, объявление, где сообщалось об отзыве Центральным банком России лицензии у «Кентавр-банка» и заведении прокуратурой уголовного дела по факту мошенничества его президента, некоего Николая Березина.
Схватившись за сердце и проглотив таблетку нитроглицерина, профессор внедрился в толпу собравшихся, надеясь хоть как-то прояснить ситуацию с банком и с его, возможно, бесследно и бесповоротно исчезнувшим валютным депозитом, составлявшим сбережения всей трудовой жизни.
Из сбивчивых рассказов доведенных до отчаяния вкладчиков, большинство которых составляли благообразного вида старички и старушки, доверившиеся назойливой телевизионной рекламе и решившие с помощью банка заработать себе хоть какую-то прибавку к скудной копеечной пенсии, профессор понял следующее: во-первых, банк закрыт уже целую неделю и о постигшем его крахе успели сообщить все питерские газеты и единственным, кто остался в неведении, являлся вкладчик по фамилии Рогов. Во-вторых, по мнению бритого наголо бандитского вида парня с толстой золотой цепочкой на бычьей шее, шныряющего среди вкладчиков и нагнетающего психоз, владельцем «кинувшего» их банка была так называемая чеченская мафия, а президент Березин являлся всего лишь подставным лицом, выполнившим свою преступную миссию и уже пущенным его «хозяевами» «в расход».
Интерпол разыскал Березина в Италии, в одной из лучших гостиниц Рима, где он чинно восседал в мягком кресле с пулей в виске и пистолетом в руке. К остывшему уже телу прилагалась написанная рукой самого президента записка. В той записке горе-банкир якобы ссылался на непредвиденные трагические обстоятельства и недобросовестных партнеров, из-за которых банк потерял все свои деньги.
У него поэтому, дескать, нет иного выхода, как только уйти из жизни, поскольку, мол, он, честнейший человек, не в силах смотреть в глаза невольно обманутых им стариков и старушек. Деньги же банка бесследно исчезли, в чем смогли убедиться опечатавшие офис сотрудники налоговой полиции.
Расстроенный, находящийся на грани нервного срыва профессор хотел было уже направиться домой, как неожиданно до его слуха донесся обрывок разговора двух пожилых женщин. Рогов замедлил шаг и прислушался…
– …Вчера в новостях показывали, говорю же тебе! рассказывала одна другой. – Журналистка, такая молоденькая, встала и спросила его прямо в лоб, почему, мол, вы, главный финансист питерской мэрии, умудрились забрать свой вклад из «Кентавр-банка» за два дня до того, как его опечатали и возбудили уголовное дело?
– Да ну?! – качала головой собеседница. – Смелая девка! А этот подонок чего ответил?
– А Марков ехидно улыбнулся и говорит: «Все получилось случайно, хотел, мол, купить машину, вот и забрал вклад, потеряв при этом положенные по договору проценты. Да только друзья отговорили покупать „Жигули“, сказав, что лучше подождать, поднакопить еще деньжат на иномарку».
– Врет, гад, и даже не краснеет! – безапелляционно констатировала толстуха с сумками. – Все они там, сволочи, с мафией повязаны! Дерьмократы хреновы! Хуже коммунистов!
– Тише, Анна, кругом люди, – испуганно перебила вторая женщина не в меру распалившуюся подругу. – Сейчас хоть и не тридцать седьмой год, но трепать языком лучше не стоит. – И покосилась на подобравшегося к ним почти вплотную профессора Рогова, усердно делающего вид, что он не подслушивает, а изучает листовку, распространяемую инициативной группой среди обманутых вкладчиков.
Взяв говорливую собеседницу под руку, женщина поспешила увести ее к длинному ряду коммерческих киосков возле метро.
Но дело, как говорится, уже было сделано: бедолага-профессор уловил из чужого разговора самое главное – Кирилл Марков, с отцом которого Рогов еще в конце сороковых учился на одном университетском потоке, каким-то образом связан с прогоревшим «Кентавр-банком», а значит, еще есть шанс!
Опытный и повидавший всякое за свою долгую жизнь профессор не верил в случайность «спасенных» Кириллом денег.
Профессор не видел Кирилла со дня похорон его отца, Валерия Дмитриевича, когда младший Марков еще работал в МИДе, кажется, секретарем посольства в какой-то арабской стране. С тех пор прошло лет десять. За это время бывший дипломат основательно продвинулся во власти и даже стал управлять чуть ли не всеми финансами Санкт-Петербургской мэрии. Неоднократно Рогов видел его, солидного, неприступного, в выпусках теленовостей, иногда фамилия Кирилла мелькала в прессе…