ним.
- Сын хана шанки выглядит обеспокоенным, - сказал Конан.
Хаджимен взглянул на него глазами, в которых, казалось, горе
соперничало с ужасом или, возможно, яростью.
- Я расскажу моему другу Конану и его женщине. Некоторые говорят, что
моя сестра вовсе не умерла от лихорадки, а была... убита. Некоторые говорят,
что она вовсе не ждала ребенка, как сообщил нам хан замбулийцев, но на самом
деле была девственной и отвергла его объятия.
Конан сидел в молчании, пока перед Хаджименом ставили кубок и новую
большую кружку с пивом. Потом виночерпий отошел. Конан мог посочувствовать
переживаниям шанки, но с трудом находил подходящие слова. И еще он взвешивал
вероятность рассказанного: дочь пустыни, отданная своим отцом в дар великому
сатрапу Империи Турана, - и чтобы она отвергла сатрапа? Конан видел со
стороны шанкийских женщин только покорность - и еще он припомнил
непристойное украшение, которое носила другая сестра Хаджимена.
- В городе, где живут такие люди, как эти, - осторожно сказал он, - на
каждое событие ты услышишь три разных слуха.
Хаджимен налил себе пива, сделал огромный глоток, налил снова.
- Я знаю. Я не сказал, что верю тому, что услышал. Я рассказал моему
другу из племени киммерийцев только потому, что Теба говорит: обеспокоенный
человек - одинокий человек, и еще говорит, что никому не следует быть в
одиночестве.
Испарана спросила:
- Но из-за чего дочь Ахимен-хана из племени шанки могла быть убита
здесь, в Замбуле?
Хаджимен заглянул в свой кубок, покрытый красной глазурью, и обратился
к его содержимому.
- В этом нет для нас чести. Потому что она была девственницей и
опозорила себя и свой народ, предпочтя остаться таковой.
- А-а, - Конан понял дополнительную причину душевных терзаний
Хаджимена. Если то, что он услышал, было правдой, то девушка опозорила себя
и своего отца - и, конечно же, своего брата и вообще весь свой народ. Так
будут думать шанки, ибо они были маленьким, древним, связанным обычаями
племенем. Так что было бы лучше, если бы эта история никогда не вышла на
свет; это осрамило бы ее отца и его народ. Неважно, что другие не увидели бы
здесь причин для позора; шанки жили для шанки, а не для всех остальных. Из
того, что Конан видел, он понял, что быть шанки очень нелегко. С другой
стороны, она была подарком хану от хана. Если бы этот хан был опозорен, а
она убита... можно ли было одобрить такое? Без сомнения, на Актер-хане лежал
более тяжкий грех. Однако, насколько Конан понимал, это могло быть иначе для
Хаджимена... и, возможно, наказанием за такое поведение - девушка-подарок,
отказывающая выбранному для нее мужчине, - была смерть. Конечно же, не
замбулийскому владыке было приводить приговор в исполнение. И все же...
Да, Конан мог посочувствовать переживаниям Хаджимена и стоящей перед
ним дилемме, хоть и не мог полностью их понять.
С большой осторожностью он сказал:
- Эта история - этот слух... Он говорит, что она оттолкнула Актер-хана,
и он убил ее в порыве раздражения?
- Говорят, что она не была убита так, под горячую руку. Она сделала то,
что ты сказал, да, - но была убита позже, хладнокровно.
Хладно... О! Да, Конан знал, что для этих людей это означало
"бесстрастно". Он прикоснулся к скованному обычаями молодому жителю пустыни
- мимолетно, ибо не был уверен в том, что следует и чего не следует делать
по понятиям шанки. Ему вовсе не хотелось оскорбить одного из тех, о ком у
него было такое высокое мнение. По мнению киммерийца, это были хорошие, и
благородные, и трогательные люди.
- Итак, сын хана шанки не вернулся к шатрам Своего племени, - сказал
он, испытывая раздражение от необходимости излагать свои мысли таким
уклончивым образом. - Что он намеревается делать?
- Оставаться среди замбулийцев, - сказал Хаджимен, едва разжимая губы,
и уставился на стол. - И попытаться узнать все, что можно узнать.
- Искать Правду.
- Да.
- И если этот мерзкий слух - правда, то перед моим другом по-прежнему
будет стоять вопрос выбора, и ему по-прежнему нужно будет принять решение.
- Да, - ответил Хаджимен, не поднимая глаз.
- Хаджимен.
Шанки тупо посмотрел на Конана и моргнул.
- Да, я обращаюсь к тебе прямо и называю тебя по имени. Хотя я и уважаю
обычаи шанки, сейчас мы не среди твоего племени. И его обычаи - это не
обычаи моего народа. Мы называем наших друзей по имени. Хаджимен - я Конан.
И у тебя есть друзья в Замбуле.
Немного помолчав, Хаджимен сказал;
- Хан замбулийцев благоволит к Конану.
- Да.
- Пока, - вставила Испарана, которая лучше Конана знала своего
правителя.
Хаджимен еще какое-то время смотрел на Конана, потом коротко кивнул,
осушил свою кружку и начал подниматься на ноги.
- Я буду оскорблен, если не поставлю тебе выпить, пока ты находиться в
моем временном доме, - остановил его Конан, намеренно дважды используя
прямое обращение.
Хаджимен снова обратил на него свой очень серьезный взгляд. Через
какое-то время он заговорил:
- Это пиво Актер-хана?
- Да.
Хаджимен кивнул, бросил на стол монету и вышел.
- Гордый человек, - сказал Конан. - И он так и не обратился ко мне
прямо.
- Я думаю, ты не оскорбил его, - отозвалась Испарана.
- Надеюсь, нет. Меня раздражают их речевые условности. Я не рожден для
церемоний, Спарана. И все же мне не хотелось бы обидеть его или вообще
кого-нибудь из шанки. Как ты думаешь, в эту историю о его сестре можно
верить?
- Да. Ты не знаешь Актер-хана, Конан. Ты видел только благодарного
монарха. Конан пожал плечами.
- Я знал многих правителей. Я бы не стал протягивать голую руку, если
бы кто-нибудь из них держал меч! Но труднее поверить во вторую часть этой
истории, Спарана: что дочь Ахимен-хана отвергла Актера - или любого другого
мужчину, которому ее пода р и л и.
- Некоторым из нас, - ответила Испарана, - не нравится, когда нас.
дарят, кому угодно и кто угодно!
- Испарана, ты настоящая женщина. И ты не такая; ты не воспитывалась
среди шанки, и к тому же их ханом.
- Да, это правда. Слава богам. Однако я понимаю, что ты хочешь сказать.
Предположим, что в душе она всегда была бунтаркой - подобно мне - и никогда
не осмеливалась проявить это или предпринять что-либо, пока она жила среди
шатров шанки. Здесь... может быть, она решила попытаться.
- Думаю, это возможно, - сказал Конан. Его глаза были устремлены на
человека, входящего в таверну, но не видели его. - По-моему, лучше не
говорить ничего об этом. Но я попытаюсь как-нибудь узнать.
- А ты уверен, что хочешь знать?
- Знания не повредят мне, Испарана. Если этот слух - правда, то не мне,
а Хаджимену следовало бы уехать домой прежде, чем он все узнает!
Она улыбнулась и коснулась его руки, распознав некоторое сочувствие в
этом столь суровом юноше;
потом она подняла глаза и полуобернулась, следуя за его взглядом.
Киммериец усвоил урок и дал себе обет, правда, неформальный, - он никогда
теперь не садился в таверне спиной к двери.
Таким образом, он наблюдал за приближением человека очень обыкновенной
внешности, с отвислыми щеками, в длинном, плотно запахнутом плаще из
обыкновенной домотканой серовато-коричневой ткани.
- Прошу прощения. Один человек там, за дверьми, хочет поговорить с
киммерийцем Конаном.
Конан остался сидеть с бесстрастным лицом, по-прежнему сжимая в руке
кубок великолепной работы и в то же время изучая этого человека, который
подошел к нему так спокойно. Испарана тоже разглядывала этого неприметного
человечка. Вокруг них остальные постояльцы были по-прежнему верны своему
рождению, или деньгам, или претензиям: они ни на что не обращали внимания.
- Ты знаешь меня, - сказал Конан. - Пусть он войдет и выпьет со мной.
- Занятой вечер, - мрачно сказала Испарана и заглянула в глубокий вырез
своего темно-красного шелкового лифа, отчего на ее подбородке образовались
складки. На ней был медальон, подаренный Актер-ханом; своим нижним изгибом
он чуть задевал верхний изгиб ее груди. "Этот вечер должен был быть только
нашим", - подумала она, но не произнесла этого вслух.
- Он поговорит с тобой за стенами этой таверны, - сказал незнакомец
Конану.
- Он не хочет показываться на людях?
- Возможно. Возможно, ты не хочешь, чтобы тебя видели вместе с ним.
Конан улыбнулся.
- Хорошо сказано. Но тогда почему я вообще должен хотеть говорить с
ним?
- Не делай этого, Конан!
- Разговоры никому не вредят, - сказал человек в плаще, но Конан,
которому пришел на ум Хаджимен, знал, что это не так. И все же...
Он внимательно изучал незнакомца. Тот не казался особенно опасным. Он
вообще не казался опасным. Он не выглядел как человек действия или силач.
"Интересно, - подумал киммериец, - кто же хочет поговорить со мной по
секрету?" И большая шишка его киммерийского любопытства сказала: "Почему бы
и нет?"
Он откинулся назад от стола.
- Распахни плащ.
Незнакомец бросил на него короткий вопросительный взгляд и подчинился.
Под длинным серо-коричневым плащом на нем была туника с бахромой, едва
доходящая до колен. Его пояс был нешироким, и на нем не висели ножны меча.
Конан слегка расслабился, но не полностью.
- Я хочу, чтобы ты вытащил свой кинжал левой рукой и оставил его здесь,
у моей спутницы. Подумав какое-то время, незнакомец кивнул.
- Мы не собираемся убивать тебя, Конан из Киммерии. Мы вообще не желаем
тебе зла.
Он положил на стол кинжал, который был таким же незамысловатым и
утилитарным, как и плащ: это было просто приспособление для еды.
Испарана спросила:
- Кто это - "мы"?
- Я и тот, кто хочет поговорить - только поговорить - с твоим
спутником, Испарана.
- Его зовут Балад?
- Нет.
- Конан, не ходи.
- Ты знаешь нас обоих, - заметил Конан посыльному, потом, обращаясь к
Испаране, сказал: - У меня
с собой меч и кинжал, а этот человек безоружен. Я пойду на встречу с
его хозяином"
Он взглянул на незнакомца, чтобы проверить, как тот отреагирует на это
последнее слово. О" не увидел никакой реакции.
- Я бы не пошла, - сказала Испарана, не скрывая своего беспокойства.
Конан поднялся на ноги.
- Никуда не убегай, Спарана - и не слишком много пей без меня! Я
вернусь, чтобы осмотреть твой медальон - с очень близкого расстояния.
Он подошел к виночерпию и выпросил у него абрикос. Потом он вернулся к
посыльному, который, вместе со всей своей массой каштановых волос, был на
целый фут ниже киммерийца.
- Я иду за тобой.
Конан был важной персоной. Остальные постояльцы таверны украдкой
наблюдали за тем, как он, жуя абрикос, исчезает за дверью вслед за худощавым
человеком в длинном темном плаще.
- Ты знаешь, - сказал, оказавшись на улице, фруктоядный Конан, словно
продолжая разговор, - мне нравится носить меч. Так приятно чувствовать его у
своего бедра.
- Я слышу тебя и понимаю. Тебе нечего бояться.
- О, я знаю это.
- Я хотел сказать...
Незнакомец не стал утверждать очевидное и замолчал, Они поняли друг
друга. Конан, возможно, по-глупому согласившись следовать за неизвестным в
неизвестное - ив темноту замбулийских улиц в центре города - напомнил своему
проводнику, что вооружен, и так же тонко дал ему понять, что ничего не
боится. Они пересекли улицу. На другой стороне свет был скудным, а тени -
более глубокими. Конан дошел вслед за своим проводником до перекрестка и
сделал резкое движение вперед.
- Ты чувствуешь это?
Идущий чуть впереди проводник отозвался:
- Да. Это твой кинжал?
- Нет, твой. Чуть выше твоей поясницы. Если я надавлю, ты умрешь или
будешь парализован. Что будет хуже?
- Это, без сомнения, мудрая предосторожность осмотрительного человека,
но в ней нет нужды. Тайна не всегда означает опасность.
- А вынутый из ножен кинжал не всегда идет в дело, - хоти такой
поговорки в Киммерии нет. Ты можешь понять, что у меня нет причин доверять
тебе.
-Да.
Они повернули за угол, и Конан щелчком отбросил в сторону абрикосовую
косточку. Его провели в дверь. Короткая передняя заканчивалась целым рядом
дверей и лестниц; проводник повел его наверх - в темноте. Конан незаметно
вытер измазанную абрикосовым соком руку о плащ своего спутника. Они дошли до
площадки, и проводник трижды постучал в дверь, одновременно просвистев три
ноты. Дверь открылась изнутри, и Конан сузил глаза, защищаясь от яркого
света. В комнате были две лампы, стол и три стула, вытертый овальный ковер
работы жителей пустыни, кувшин и две глиняные кружки и всего один человек.
Его одежда была такой же тусклой, как и у его посыльного, -
красновато-желтого цвета. Проводник вошел. Конан последовал за ним.
Ожидавший их человек закрыл дверь.
Конан услышал снаружи какой-то шорох и встретился глазами с хозяином
комнаты.
- Дозорный, - сказал тот.; он был похож на торговца, и ему было уже за
сорок. Конан кивнул.
- Я вооружен.
- Если только ты не собираешься совершить убийство, Конан из Киммерии,
это не имеет значения.
Конан продолжал разглядывать своего собеседника. Его волосы отступали
назад, обнажая высокий, блестящий, шишковатый лоб. Седина светилась в его
бороде, словно иней. Его длинная туника - или короткая
мантия - красновато-желтого цвета была окаймлена зеленой вышивкой, а
окруженные множеством морщинок глаза казались прищуренными из-за набухших
под ними сероватых мешков. Его нос был большим, но не крючковатым.
- Я должен доверять тебе, Конан из Киммерии. Надеюсь, что могу.
- Я слышу глупые слова, - сказал Конан, отступая от своего проводника,
чтобы продемонстрировать длинный клинок, торчащий из его большого кулака.
Справа от себя он заметил узкое окно; в комнате не было других окон или
дверей, кроме той, через которую они вошли.
- Ты доверяешь? Это я действую доверчиво. Я пришел, не зная, как зовут
вас обоих. Его собеседник улыбнулся.
- Хочешь вина?
- Нет. Я покинул уютную таверну и хорошее общество. Я собираюсь скоро
вернуться, чтобы выпить со своей спутницей.
Двое замбулийцев обменялись взглядами.
- Ты откровенен.
- А ты нет. Я здесь. Говори.
- Тебе знакомо имя Балад, Конан?
- Твой проводник утверждал, что он ведет меня не к Баладу.
- Значит, ты о нем слышал.
- Ему бы хотелось быть ханом над Замбулой.
- Ты все так же откровенен.
- Ты все так же говоришь ненужные вещи.
- Мы не враги, Конан. У тебя нет причин для недружелюбия. Это все, что
ты знаешь о Баладе?
- По всей видимости, я здесь, чтобы узнать больше. Говори.
- Ты будешь слушать речи о Баладе, о друг Актер-хана?
Конан пожал плечами.
- Осыпанный его милостями, а не друг. Актер-хан обязан мне. Я ничем не
обязан ему. И вообще, его проклятый амулет дорого мне обошелся. Если я тебя
выслушаю, это почти ничего не будет мне стоить и ничего не будет значить.
Это было правдой - и к тому же, как он подумал, хорошо звучало. Очень
хорошо. К нему обратились заговорщики! Да, он выслушает то, что они
собираются сказать. Неужели они осмелятся вести переговоры с человеком,
осыпанным столькими милостями Актера? В таком случае, они либо чрезвычайно
глупы, либо поистине отважны, и Конану хотелось бы знать, какое из этих двух
предположений было верным. Он молча ждал с ничего не выражающим лицом.
- Балад считает, что Актер-хан - не лучший правитель для Замбулы и, без
сомнения, не лучший для ее народа.
Говорящий сделал паузу, чтобы проверить, какое впечатление произведут
на Конана его слова; по лицу Конана ничего не было видно. Двое заговорщиков
обменялись взглядами.
- Тебе лучше вернуться в таверну. Проводник Конана оставил их наедине.
- Меня зовут Джелаль, Конан. Тот, кто привел тебя сюда, не знает этого.
Конан знал, что Джелаль думал произвести на него впечатление тем, что
назвал свое имя. Однако киммериец цинично предположил, что этого типа могли
звать вовсе не Джелалем. Кроме того, Конан ему не верил. Проводник, без
сомнения, знал какое-то имя, с которым обращался к своему старшему в
организации Балада, и зачем бы этому старшему называть Конану какое-то
другое имя? Киммериец продолжал хранить молчание. Его лицо оставалось
неподвижным.
- Акгер-хан боится собственной тени, - сказал Джелаль. - Он
превращается в тупого пьяницу и не делает ничего, что должен делать
правитель. Его визирь - хороший и мудрый человек, но его вытеснил этот
молодой маг, Зафра. Ты знаешь, что он убил мага, у которого был
подмастерьем?
"Нет, - подумал Конан, - и я не знал, что есть что-то плохое в том,
чтобы быть молодым".
- В темницах замбулийского дворца, - продолжал Джелаль, - люди умирают
бесцельно, беспричинно.
В глазах говорящего отразилось изумление, когда Конан, внезапно
оживившись, задал вопрос.- Каким образом погибла шанкийская девушка?
- Ты многое знаешь, - сказал Джелаль и, когда Конан никак не отозвался,
продолжил.: - Она была убита. Она жестоко уязвила гордость Актер-хана: какая
женщина не пожелает взойти на ложе с человеком, облеченным властью? И,
однако, он убил ее не в порыве ярости. В один из дней в темнице были убиты
два шпиона из Иранистана; убиты Зафрой и Актер-ханом, которые оставались там
наедине после того, как Зафра совершил некие... странные обряды над мечом.
За девушкой-шанки послали, и она была приведена к ним. Не под арестом,
разумеется; просто приведена к своему господину, который находился в
темнице, и оставлена там. При этом были только она. Актер и Зафра. Вскоре
Актер вышел - один. Зафра и девушка остались. Больше ее не видели. Никто не
видел ее трупа. То, что я тебе сейчас рассказал, - это факт, Конан. В том,
что я скажу дальше, мы не можем быть уверены: некоторые считают, что она
была зверски убита и что это именно ее тело вызвало такой переполох в
Переулке Захватчиков, где его обнаружили. Расчлененное тело молодой женщины
или девушки, аккуратно упакованное в несколько свертков, - это настолько
ужасающая находка, что она была чрезвычайной даже в такой дыре, как Переулок
Захватчиков, - который, кстати, Балад собирается вычистить.
Конан пропустил мимо ушей последнюю фразу.
- Ты сказал, что ее убийство - это факт.
- Да.
- Откуда ты это знаешь?
- Я не могу сказать тебе, Конан. То есть я не смажу тебе.
- У тебя есть шпион во дворце?
- У Балада, конечно же, есть. Очень и очень многие считают, что
Актер-хан не годится в правители, Конан, - и видят в Зафре страшную
опасность для всех нас.
- Но тогда почему Балад? Устраивайте заговоры, ибо это происходит
везде, и нет правителя, который не убивал бы и у которого не было бы темниц.
Убейте Актера и посадите на трон его сына Джунгира. Дайте ему надежных
советников - возможно, даже Балада.
- Джунгир - всего лишь мальчик, Конан, но он будет знать, что случилось
с его отцом, и в конце концов, достигнув зрелости и укрепив свою власть, он
будет искать мести. Балад - сильный человек, отпрыск старой и благородной
семьи - и либерал. К тому же, он осознает судьбу Замбулы. Мы не можем
оставаться просто так, задыхаясь и загнивая под властью "правителя", который
не делает ничего, кроме как напивается каждый вечер до потери сознания.
Через некоторое время киммериец понял, что на этот раз Джелаль не
собирается продолжать, пока он, Конан, не заговорит. Он заговорил.
- Я слышал твои слова, Джелаль. Они были интересными. Я сомневаюсь,
чтобы в них было что-то новое: всегда существовали плохие правители и те,
кто устраивает против них заговоры. Даже при хороших правителях - я слышал,
такие бывают, - существуют люди, которые устраивают против них заговоры. Я
не расскажу об этой встрече Актер-хану или кому бы то ни было еще. Помни,
что я не замбулиец и не собираюсь оставаться здесь. Дела Замбулы меня мало
касаются.
- Ты мог бы нам пригодиться, Конан.
- Без сомнения. Как я мог бы пригодиться и Актер-хану. Испарана д его
капитан Иабиз думают, что он вполне может предложить мне какую-нибудь
должность, соответствующую моим занятиям, - должность воина.
- Тех, кто служит Актер-хану, редко .уважают и никогда не любят, Конан.
Ты - человек отважный и молодой, у тебя нет состояния. Если бы Балад стал
правителем Замбулы, ты, несомненно, получил бы командование.
- В моем возрасте? Джелаль вздернул подбородок.
- А сколько тебе лет?
- Неважно. Это интересно, Джелаль. Однако пока что я получил свою
награду и пользуюсь благосклонностью Актер-хана. В Киммерии люди говорят,
что зимой, когда у тебя пустой желудок и ты убил хорошего лося, не следует
тосковать по пряностям и вину.
Джелаль, словно припомнив, повернулся, чтобы налить вина. Жестом
предложив выпить Конану, он осушил свой кубок, глядя поверх его края на
чужестранца.
- В Замбуле люди говорят, что человек, который стремится к чему-то, но
не предпринимает никаких действий, - это непогребенный труп.
Конан пожал плечами.
- Конан, - Актер-хан падет. Балад будет править. Туран примет его, ибо
королю-императору нужен только сильный человек на здешнем троне и та дань,
которую Замбула посылает в Аграпур. У нас в Аграпуре есть друзья...
- Агенты?
- Назовем их друзьями. Мы считаем, что те, кто противостоит Актеру, -
друзья Балада. Те, кто помогает ему, могут рассчитывать на его
благосклонность. Ему нужны сильные, отважные люди.
- Чтобы сражаться. Твой Балад собирается залить Замбулу кровью?
- Вряд ли. Никто в Замбуле не станет сражаться за Актер-хана! Может
быть, придется вести бой за дворец, - ровным голосом ответил Джелаль. - Я
имею в виду его собственную охрану - Шипов Хана.
Конан кивнул.
- Я не сказал "нет", Джелаль. Я сказал, что ты не убедил меня в том,
что мне следует соединить свою судьбу с Баладом. Для меня это только имя. Я
не знаю его и почти ничего не знаю о нем.
- Ты можешь встретиться с Баладом, Конан. Мы считаем, что те, кто знает
о нем и не вместе с ним, - против него.
Желудок Конана сжался, его губы - тоже. Это был уже второй раз, что он
слышал подобные слова, а в некотором смысле он слышал их трижды. В них была
скрыта угроза. "Присоединяйся к нам, или мы будем считать, что ты против
нас, и тебе придется поплатиться за это, когда мы добьемся своего". У него
было чувство, что подобные слова очень употребительны во всем мире и что он
еще услышит их снова, прежде чем умрет.
Размышляя над ответом - и не выпуская из виду правую руку Джелаля,
потому что тот был заговорщиком и человеком крупного сложения, которое
скрадывалось этой коричневато-желтой мантией, и потому что заговорщики очень
хитры, и потому что Джелаль держал кубок с вином в левой руке, - он услышал
звук, который не был словами. Кто-то поднимался по лестнице за дверью и не
беспокоился о том, чтобы идти украдкой. Потом два голоса обменялись
возбужденными словами у самой двери. Конан увидел, как лицо Джелаля
изменилось, как его рука потянулась за правое бедро, где был спрятан от
посторонних глаз кинжал. Конан сделал несколько шагов влево и только потом
повернулся; таким образом он занял положение, из которого мог видеть и
Джелаля, и дверь. Джелаль, несмотря на свои опасения, которые, без сомнения,
заставили его сердце биться чаще, заметил этот маневр искусного бойца.
Дверь распахнулась внутрь от сильного удара; Конан и Джелаль выхватили
оружие; вошел проводник, один.
- Не менее двадцати стражников из дворца только что покинули
"Королевский Туран". Они искали тебя, Конан, и Испарану. В эту минуту они
как раз уводят ее.
Конан уставился на него; по лицу киммерийца было заметно, что он
искренне удивлен и потрясен. Все еще сжимая в руке обнаженный меч, он рывком
повернулся к окну и выглянул в него.
Немного дальше по другой стороне темной улицы из открытой двери
"Королевского Турана" лился наружу свет. На ступенях таверны стояли
небольшой группой завсегдатаи и глазели в противоположный конец улицы. Конан
не мог видеть, на что они смотрят. "Наблюдают за тем, как ее уводят", -
подумал он, страшно помрачнев. Он и не мог бы ничего увидеть, потому что
угол обзора не позволил бы ему этого, даже если бы он распорол пленку
выскобленных свиных внутренностей, затягивающую прорезь окна.
Он повернулся, и двое замбулийцев увидели, как юношеское лицо может
стать безобразным и зловещим, а глаза - превратиться из кусочков неба в
осколки льда.
- Измена, - прорычал он, и по двум спинам пробежали мурашки; причиной
было не само слово, а то, как по-звериному прозвучал голос северянина. -
Этот вероломный боров... я покажу ему, что он мо... Двадцать. Ты сказал,
двадцать человек.
- Да. Стражники в доспехах. Лучшие воины Актер-хана. Шипы.
Конан все еще, казалось, был в нерешительности, словно в любую минуту
мог выбежать на улицу и попытаться отбить Испарану у ее охранников. Меч,
торчащий из кулака, превращал его руку в инструмент убийства длиной почти в
шесть футов.
- Конан, - спокойно сказал Джелаль, который уже спрятал в ножны свой
длинный клинообразный кинжал. - Возможно, ты один стоишь пятерых. Я слышал
кое-что о тебе и о твоей доблести, и ты, конечно же, крупнее любого человека
в Замбуле. Но ты не сможешь справиться с двадцатью. Они только убьют тебя -
или ранят, и потом у них в руках окажешься и ты, и твоя женщина, - а не одна
она, как сейчас. Пока ты жив и свободен, у нее есть надежда. И у тебя... у
тебя есть друзья в Замбуле, Конан.
Эти слова вызвали вопросительный взгляд ледяных голубых глаз из-под
нависших черных бровей.
- У тех, у кого есть причины быть врагами Актер-хана, - сказал ему
Джелаль, - есть и причины быть друзьями между собой.
Конан моргнул, и его взгляд застыл, словно на него снизошло откровение.
Он только что услышал перефразированные прежние слова Джелаля, и однако,
насколько же лучше они звучали в такой формулировке! Угроза исчезла, и
- Сын хана шанки выглядит обеспокоенным, - сказал Конан.
Хаджимен взглянул на него глазами, в которых, казалось, горе
соперничало с ужасом или, возможно, яростью.
- Я расскажу моему другу Конану и его женщине. Некоторые говорят, что
моя сестра вовсе не умерла от лихорадки, а была... убита. Некоторые говорят,
что она вовсе не ждала ребенка, как сообщил нам хан замбулийцев, но на самом
деле была девственной и отвергла его объятия.
Конан сидел в молчании, пока перед Хаджименом ставили кубок и новую
большую кружку с пивом. Потом виночерпий отошел. Конан мог посочувствовать
переживаниям шанки, но с трудом находил подходящие слова. И еще он взвешивал
вероятность рассказанного: дочь пустыни, отданная своим отцом в дар великому
сатрапу Империи Турана, - и чтобы она отвергла сатрапа? Конан видел со
стороны шанкийских женщин только покорность - и еще он припомнил
непристойное украшение, которое носила другая сестра Хаджимена.
- В городе, где живут такие люди, как эти, - осторожно сказал он, - на
каждое событие ты услышишь три разных слуха.
Хаджимен налил себе пива, сделал огромный глоток, налил снова.
- Я знаю. Я не сказал, что верю тому, что услышал. Я рассказал моему
другу из племени киммерийцев только потому, что Теба говорит: обеспокоенный
человек - одинокий человек, и еще говорит, что никому не следует быть в
одиночестве.
Испарана спросила:
- Но из-за чего дочь Ахимен-хана из племени шанки могла быть убита
здесь, в Замбуле?
Хаджимен заглянул в свой кубок, покрытый красной глазурью, и обратился
к его содержимому.
- В этом нет для нас чести. Потому что она была девственницей и
опозорила себя и свой народ, предпочтя остаться таковой.
- А-а, - Конан понял дополнительную причину душевных терзаний
Хаджимена. Если то, что он услышал, было правдой, то девушка опозорила себя
и своего отца - и, конечно же, своего брата и вообще весь свой народ. Так
будут думать шанки, ибо они были маленьким, древним, связанным обычаями
племенем. Так что было бы лучше, если бы эта история никогда не вышла на
свет; это осрамило бы ее отца и его народ. Неважно, что другие не увидели бы
здесь причин для позора; шанки жили для шанки, а не для всех остальных. Из
того, что Конан видел, он понял, что быть шанки очень нелегко. С другой
стороны, она была подарком хану от хана. Если бы этот хан был опозорен, а
она убита... можно ли было одобрить такое? Без сомнения, на Актер-хане лежал
более тяжкий грех. Однако, насколько Конан понимал, это могло быть иначе для
Хаджимена... и, возможно, наказанием за такое поведение - девушка-подарок,
отказывающая выбранному для нее мужчине, - была смерть. Конечно же, не
замбулийскому владыке было приводить приговор в исполнение. И все же...
Да, Конан мог посочувствовать переживаниям Хаджимена и стоящей перед
ним дилемме, хоть и не мог полностью их понять.
С большой осторожностью он сказал:
- Эта история - этот слух... Он говорит, что она оттолкнула Актер-хана,
и он убил ее в порыве раздражения?
- Говорят, что она не была убита так, под горячую руку. Она сделала то,
что ты сказал, да, - но была убита позже, хладнокровно.
Хладно... О! Да, Конан знал, что для этих людей это означало
"бесстрастно". Он прикоснулся к скованному обычаями молодому жителю пустыни
- мимолетно, ибо не был уверен в том, что следует и чего не следует делать
по понятиям шанки. Ему вовсе не хотелось оскорбить одного из тех, о ком у
него было такое высокое мнение. По мнению киммерийца, это были хорошие, и
благородные, и трогательные люди.
- Итак, сын хана шанки не вернулся к шатрам Своего племени, - сказал
он, испытывая раздражение от необходимости излагать свои мысли таким
уклончивым образом. - Что он намеревается делать?
- Оставаться среди замбулийцев, - сказал Хаджимен, едва разжимая губы,
и уставился на стол. - И попытаться узнать все, что можно узнать.
- Искать Правду.
- Да.
- И если этот мерзкий слух - правда, то перед моим другом по-прежнему
будет стоять вопрос выбора, и ему по-прежнему нужно будет принять решение.
- Да, - ответил Хаджимен, не поднимая глаз.
- Хаджимен.
Шанки тупо посмотрел на Конана и моргнул.
- Да, я обращаюсь к тебе прямо и называю тебя по имени. Хотя я и уважаю
обычаи шанки, сейчас мы не среди твоего племени. И его обычаи - это не
обычаи моего народа. Мы называем наших друзей по имени. Хаджимен - я Конан.
И у тебя есть друзья в Замбуле.
Немного помолчав, Хаджимен сказал;
- Хан замбулийцев благоволит к Конану.
- Да.
- Пока, - вставила Испарана, которая лучше Конана знала своего
правителя.
Хаджимен еще какое-то время смотрел на Конана, потом коротко кивнул,
осушил свою кружку и начал подниматься на ноги.
- Я буду оскорблен, если не поставлю тебе выпить, пока ты находиться в
моем временном доме, - остановил его Конан, намеренно дважды используя
прямое обращение.
Хаджимен снова обратил на него свой очень серьезный взгляд. Через
какое-то время он заговорил:
- Это пиво Актер-хана?
- Да.
Хаджимен кивнул, бросил на стол монету и вышел.
- Гордый человек, - сказал Конан. - И он так и не обратился ко мне
прямо.
- Я думаю, ты не оскорбил его, - отозвалась Испарана.
- Надеюсь, нет. Меня раздражают их речевые условности. Я не рожден для
церемоний, Спарана. И все же мне не хотелось бы обидеть его или вообще
кого-нибудь из шанки. Как ты думаешь, в эту историю о его сестре можно
верить?
- Да. Ты не знаешь Актер-хана, Конан. Ты видел только благодарного
монарха. Конан пожал плечами.
- Я знал многих правителей. Я бы не стал протягивать голую руку, если
бы кто-нибудь из них держал меч! Но труднее поверить во вторую часть этой
истории, Спарана: что дочь Ахимен-хана отвергла Актера - или любого другого
мужчину, которому ее пода р и л и.
- Некоторым из нас, - ответила Испарана, - не нравится, когда нас.
дарят, кому угодно и кто угодно!
- Испарана, ты настоящая женщина. И ты не такая; ты не воспитывалась
среди шанки, и к тому же их ханом.
- Да, это правда. Слава богам. Однако я понимаю, что ты хочешь сказать.
Предположим, что в душе она всегда была бунтаркой - подобно мне - и никогда
не осмеливалась проявить это или предпринять что-либо, пока она жила среди
шатров шанки. Здесь... может быть, она решила попытаться.
- Думаю, это возможно, - сказал Конан. Его глаза были устремлены на
человека, входящего в таверну, но не видели его. - По-моему, лучше не
говорить ничего об этом. Но я попытаюсь как-нибудь узнать.
- А ты уверен, что хочешь знать?
- Знания не повредят мне, Испарана. Если этот слух - правда, то не мне,
а Хаджимену следовало бы уехать домой прежде, чем он все узнает!
Она улыбнулась и коснулась его руки, распознав некоторое сочувствие в
этом столь суровом юноше;
потом она подняла глаза и полуобернулась, следуя за его взглядом.
Киммериец усвоил урок и дал себе обет, правда, неформальный, - он никогда
теперь не садился в таверне спиной к двери.
Таким образом, он наблюдал за приближением человека очень обыкновенной
внешности, с отвислыми щеками, в длинном, плотно запахнутом плаще из
обыкновенной домотканой серовато-коричневой ткани.
- Прошу прощения. Один человек там, за дверьми, хочет поговорить с
киммерийцем Конаном.
Конан остался сидеть с бесстрастным лицом, по-прежнему сжимая в руке
кубок великолепной работы и в то же время изучая этого человека, который
подошел к нему так спокойно. Испарана тоже разглядывала этого неприметного
человечка. Вокруг них остальные постояльцы были по-прежнему верны своему
рождению, или деньгам, или претензиям: они ни на что не обращали внимания.
- Ты знаешь меня, - сказал Конан. - Пусть он войдет и выпьет со мной.
- Занятой вечер, - мрачно сказала Испарана и заглянула в глубокий вырез
своего темно-красного шелкового лифа, отчего на ее подбородке образовались
складки. На ней был медальон, подаренный Актер-ханом; своим нижним изгибом
он чуть задевал верхний изгиб ее груди. "Этот вечер должен был быть только
нашим", - подумала она, но не произнесла этого вслух.
- Он поговорит с тобой за стенами этой таверны, - сказал незнакомец
Конану.
- Он не хочет показываться на людях?
- Возможно. Возможно, ты не хочешь, чтобы тебя видели вместе с ним.
Конан улыбнулся.
- Хорошо сказано. Но тогда почему я вообще должен хотеть говорить с
ним?
- Не делай этого, Конан!
- Разговоры никому не вредят, - сказал человек в плаще, но Конан,
которому пришел на ум Хаджимен, знал, что это не так. И все же...
Он внимательно изучал незнакомца. Тот не казался особенно опасным. Он
вообще не казался опасным. Он не выглядел как человек действия или силач.
"Интересно, - подумал киммериец, - кто же хочет поговорить со мной по
секрету?" И большая шишка его киммерийского любопытства сказала: "Почему бы
и нет?"
Он откинулся назад от стола.
- Распахни плащ.
Незнакомец бросил на него короткий вопросительный взгляд и подчинился.
Под длинным серо-коричневым плащом на нем была туника с бахромой, едва
доходящая до колен. Его пояс был нешироким, и на нем не висели ножны меча.
Конан слегка расслабился, но не полностью.
- Я хочу, чтобы ты вытащил свой кинжал левой рукой и оставил его здесь,
у моей спутницы. Подумав какое-то время, незнакомец кивнул.
- Мы не собираемся убивать тебя, Конан из Киммерии. Мы вообще не желаем
тебе зла.
Он положил на стол кинжал, который был таким же незамысловатым и
утилитарным, как и плащ: это было просто приспособление для еды.
Испарана спросила:
- Кто это - "мы"?
- Я и тот, кто хочет поговорить - только поговорить - с твоим
спутником, Испарана.
- Его зовут Балад?
- Нет.
- Конан, не ходи.
- Ты знаешь нас обоих, - заметил Конан посыльному, потом, обращаясь к
Испаране, сказал: - У меня
с собой меч и кинжал, а этот человек безоружен. Я пойду на встречу с
его хозяином"
Он взглянул на незнакомца, чтобы проверить, как тот отреагирует на это
последнее слово. О" не увидел никакой реакции.
- Я бы не пошла, - сказала Испарана, не скрывая своего беспокойства.
Конан поднялся на ноги.
- Никуда не убегай, Спарана - и не слишком много пей без меня! Я
вернусь, чтобы осмотреть твой медальон - с очень близкого расстояния.
Он подошел к виночерпию и выпросил у него абрикос. Потом он вернулся к
посыльному, который, вместе со всей своей массой каштановых волос, был на
целый фут ниже киммерийца.
- Я иду за тобой.
Конан был важной персоной. Остальные постояльцы таверны украдкой
наблюдали за тем, как он, жуя абрикос, исчезает за дверью вслед за худощавым
человеком в длинном темном плаще.
- Ты знаешь, - сказал, оказавшись на улице, фруктоядный Конан, словно
продолжая разговор, - мне нравится носить меч. Так приятно чувствовать его у
своего бедра.
- Я слышу тебя и понимаю. Тебе нечего бояться.
- О, я знаю это.
- Я хотел сказать...
Незнакомец не стал утверждать очевидное и замолчал, Они поняли друг
друга. Конан, возможно, по-глупому согласившись следовать за неизвестным в
неизвестное - ив темноту замбулийских улиц в центре города - напомнил своему
проводнику, что вооружен, и так же тонко дал ему понять, что ничего не
боится. Они пересекли улицу. На другой стороне свет был скудным, а тени -
более глубокими. Конан дошел вслед за своим проводником до перекрестка и
сделал резкое движение вперед.
- Ты чувствуешь это?
Идущий чуть впереди проводник отозвался:
- Да. Это твой кинжал?
- Нет, твой. Чуть выше твоей поясницы. Если я надавлю, ты умрешь или
будешь парализован. Что будет хуже?
- Это, без сомнения, мудрая предосторожность осмотрительного человека,
но в ней нет нужды. Тайна не всегда означает опасность.
- А вынутый из ножен кинжал не всегда идет в дело, - хоти такой
поговорки в Киммерии нет. Ты можешь понять, что у меня нет причин доверять
тебе.
-Да.
Они повернули за угол, и Конан щелчком отбросил в сторону абрикосовую
косточку. Его провели в дверь. Короткая передняя заканчивалась целым рядом
дверей и лестниц; проводник повел его наверх - в темноте. Конан незаметно
вытер измазанную абрикосовым соком руку о плащ своего спутника. Они дошли до
площадки, и проводник трижды постучал в дверь, одновременно просвистев три
ноты. Дверь открылась изнутри, и Конан сузил глаза, защищаясь от яркого
света. В комнате были две лампы, стол и три стула, вытертый овальный ковер
работы жителей пустыни, кувшин и две глиняные кружки и всего один человек.
Его одежда была такой же тусклой, как и у его посыльного, -
красновато-желтого цвета. Проводник вошел. Конан последовал за ним.
Ожидавший их человек закрыл дверь.
Конан услышал снаружи какой-то шорох и встретился глазами с хозяином
комнаты.
- Дозорный, - сказал тот.; он был похож на торговца, и ему было уже за
сорок. Конан кивнул.
- Я вооружен.
- Если только ты не собираешься совершить убийство, Конан из Киммерии,
это не имеет значения.
Конан продолжал разглядывать своего собеседника. Его волосы отступали
назад, обнажая высокий, блестящий, шишковатый лоб. Седина светилась в его
бороде, словно иней. Его длинная туника - или короткая
мантия - красновато-желтого цвета была окаймлена зеленой вышивкой, а
окруженные множеством морщинок глаза казались прищуренными из-за набухших
под ними сероватых мешков. Его нос был большим, но не крючковатым.
- Я должен доверять тебе, Конан из Киммерии. Надеюсь, что могу.
- Я слышу глупые слова, - сказал Конан, отступая от своего проводника,
чтобы продемонстрировать длинный клинок, торчащий из его большого кулака.
Справа от себя он заметил узкое окно; в комнате не было других окон или
дверей, кроме той, через которую они вошли.
- Ты доверяешь? Это я действую доверчиво. Я пришел, не зная, как зовут
вас обоих. Его собеседник улыбнулся.
- Хочешь вина?
- Нет. Я покинул уютную таверну и хорошее общество. Я собираюсь скоро
вернуться, чтобы выпить со своей спутницей.
Двое замбулийцев обменялись взглядами.
- Ты откровенен.
- А ты нет. Я здесь. Говори.
- Тебе знакомо имя Балад, Конан?
- Твой проводник утверждал, что он ведет меня не к Баладу.
- Значит, ты о нем слышал.
- Ему бы хотелось быть ханом над Замбулой.
- Ты все так же откровенен.
- Ты все так же говоришь ненужные вещи.
- Мы не враги, Конан. У тебя нет причин для недружелюбия. Это все, что
ты знаешь о Баладе?
- По всей видимости, я здесь, чтобы узнать больше. Говори.
- Ты будешь слушать речи о Баладе, о друг Актер-хана?
Конан пожал плечами.
- Осыпанный его милостями, а не друг. Актер-хан обязан мне. Я ничем не
обязан ему. И вообще, его проклятый амулет дорого мне обошелся. Если я тебя
выслушаю, это почти ничего не будет мне стоить и ничего не будет значить.
Это было правдой - и к тому же, как он подумал, хорошо звучало. Очень
хорошо. К нему обратились заговорщики! Да, он выслушает то, что они
собираются сказать. Неужели они осмелятся вести переговоры с человеком,
осыпанным столькими милостями Актера? В таком случае, они либо чрезвычайно
глупы, либо поистине отважны, и Конану хотелось бы знать, какое из этих двух
предположений было верным. Он молча ждал с ничего не выражающим лицом.
- Балад считает, что Актер-хан - не лучший правитель для Замбулы и, без
сомнения, не лучший для ее народа.
Говорящий сделал паузу, чтобы проверить, какое впечатление произведут
на Конана его слова; по лицу Конана ничего не было видно. Двое заговорщиков
обменялись взглядами.
- Тебе лучше вернуться в таверну. Проводник Конана оставил их наедине.
- Меня зовут Джелаль, Конан. Тот, кто привел тебя сюда, не знает этого.
Конан знал, что Джелаль думал произвести на него впечатление тем, что
назвал свое имя. Однако киммериец цинично предположил, что этого типа могли
звать вовсе не Джелалем. Кроме того, Конан ему не верил. Проводник, без
сомнения, знал какое-то имя, с которым обращался к своему старшему в
организации Балада, и зачем бы этому старшему называть Конану какое-то
другое имя? Киммериец продолжал хранить молчание. Его лицо оставалось
неподвижным.
- Акгер-хан боится собственной тени, - сказал Джелаль. - Он
превращается в тупого пьяницу и не делает ничего, что должен делать
правитель. Его визирь - хороший и мудрый человек, но его вытеснил этот
молодой маг, Зафра. Ты знаешь, что он убил мага, у которого был
подмастерьем?
"Нет, - подумал Конан, - и я не знал, что есть что-то плохое в том,
чтобы быть молодым".
- В темницах замбулийского дворца, - продолжал Джелаль, - люди умирают
бесцельно, беспричинно.
В глазах говорящего отразилось изумление, когда Конан, внезапно
оживившись, задал вопрос.- Каким образом погибла шанкийская девушка?
- Ты многое знаешь, - сказал Джелаль и, когда Конан никак не отозвался,
продолжил.: - Она была убита. Она жестоко уязвила гордость Актер-хана: какая
женщина не пожелает взойти на ложе с человеком, облеченным властью? И,
однако, он убил ее не в порыве ярости. В один из дней в темнице были убиты
два шпиона из Иранистана; убиты Зафрой и Актер-ханом, которые оставались там
наедине после того, как Зафра совершил некие... странные обряды над мечом.
За девушкой-шанки послали, и она была приведена к ним. Не под арестом,
разумеется; просто приведена к своему господину, который находился в
темнице, и оставлена там. При этом были только она. Актер и Зафра. Вскоре
Актер вышел - один. Зафра и девушка остались. Больше ее не видели. Никто не
видел ее трупа. То, что я тебе сейчас рассказал, - это факт, Конан. В том,
что я скажу дальше, мы не можем быть уверены: некоторые считают, что она
была зверски убита и что это именно ее тело вызвало такой переполох в
Переулке Захватчиков, где его обнаружили. Расчлененное тело молодой женщины
или девушки, аккуратно упакованное в несколько свертков, - это настолько
ужасающая находка, что она была чрезвычайной даже в такой дыре, как Переулок
Захватчиков, - который, кстати, Балад собирается вычистить.
Конан пропустил мимо ушей последнюю фразу.
- Ты сказал, что ее убийство - это факт.
- Да.
- Откуда ты это знаешь?
- Я не могу сказать тебе, Конан. То есть я не смажу тебе.
- У тебя есть шпион во дворце?
- У Балада, конечно же, есть. Очень и очень многие считают, что
Актер-хан не годится в правители, Конан, - и видят в Зафре страшную
опасность для всех нас.
- Но тогда почему Балад? Устраивайте заговоры, ибо это происходит
везде, и нет правителя, который не убивал бы и у которого не было бы темниц.
Убейте Актера и посадите на трон его сына Джунгира. Дайте ему надежных
советников - возможно, даже Балада.
- Джунгир - всего лишь мальчик, Конан, но он будет знать, что случилось
с его отцом, и в конце концов, достигнув зрелости и укрепив свою власть, он
будет искать мести. Балад - сильный человек, отпрыск старой и благородной
семьи - и либерал. К тому же, он осознает судьбу Замбулы. Мы не можем
оставаться просто так, задыхаясь и загнивая под властью "правителя", который
не делает ничего, кроме как напивается каждый вечер до потери сознания.
Через некоторое время киммериец понял, что на этот раз Джелаль не
собирается продолжать, пока он, Конан, не заговорит. Он заговорил.
- Я слышал твои слова, Джелаль. Они были интересными. Я сомневаюсь,
чтобы в них было что-то новое: всегда существовали плохие правители и те,
кто устраивает против них заговоры. Даже при хороших правителях - я слышал,
такие бывают, - существуют люди, которые устраивают против них заговоры. Я
не расскажу об этой встрече Актер-хану или кому бы то ни было еще. Помни,
что я не замбулиец и не собираюсь оставаться здесь. Дела Замбулы меня мало
касаются.
- Ты мог бы нам пригодиться, Конан.
- Без сомнения. Как я мог бы пригодиться и Актер-хану. Испарана д его
капитан Иабиз думают, что он вполне может предложить мне какую-нибудь
должность, соответствующую моим занятиям, - должность воина.
- Тех, кто служит Актер-хану, редко .уважают и никогда не любят, Конан.
Ты - человек отважный и молодой, у тебя нет состояния. Если бы Балад стал
правителем Замбулы, ты, несомненно, получил бы командование.
- В моем возрасте? Джелаль вздернул подбородок.
- А сколько тебе лет?
- Неважно. Это интересно, Джелаль. Однако пока что я получил свою
награду и пользуюсь благосклонностью Актер-хана. В Киммерии люди говорят,
что зимой, когда у тебя пустой желудок и ты убил хорошего лося, не следует
тосковать по пряностям и вину.
Джелаль, словно припомнив, повернулся, чтобы налить вина. Жестом
предложив выпить Конану, он осушил свой кубок, глядя поверх его края на
чужестранца.
- В Замбуле люди говорят, что человек, который стремится к чему-то, но
не предпринимает никаких действий, - это непогребенный труп.
Конан пожал плечами.
- Конан, - Актер-хан падет. Балад будет править. Туран примет его, ибо
королю-императору нужен только сильный человек на здешнем троне и та дань,
которую Замбула посылает в Аграпур. У нас в Аграпуре есть друзья...
- Агенты?
- Назовем их друзьями. Мы считаем, что те, кто противостоит Актеру, -
друзья Балада. Те, кто помогает ему, могут рассчитывать на его
благосклонность. Ему нужны сильные, отважные люди.
- Чтобы сражаться. Твой Балад собирается залить Замбулу кровью?
- Вряд ли. Никто в Замбуле не станет сражаться за Актер-хана! Может
быть, придется вести бой за дворец, - ровным голосом ответил Джелаль. - Я
имею в виду его собственную охрану - Шипов Хана.
Конан кивнул.
- Я не сказал "нет", Джелаль. Я сказал, что ты не убедил меня в том,
что мне следует соединить свою судьбу с Баладом. Для меня это только имя. Я
не знаю его и почти ничего не знаю о нем.
- Ты можешь встретиться с Баладом, Конан. Мы считаем, что те, кто знает
о нем и не вместе с ним, - против него.
Желудок Конана сжался, его губы - тоже. Это был уже второй раз, что он
слышал подобные слова, а в некотором смысле он слышал их трижды. В них была
скрыта угроза. "Присоединяйся к нам, или мы будем считать, что ты против
нас, и тебе придется поплатиться за это, когда мы добьемся своего". У него
было чувство, что подобные слова очень употребительны во всем мире и что он
еще услышит их снова, прежде чем умрет.
Размышляя над ответом - и не выпуская из виду правую руку Джелаля,
потому что тот был заговорщиком и человеком крупного сложения, которое
скрадывалось этой коричневато-желтой мантией, и потому что заговорщики очень
хитры, и потому что Джелаль держал кубок с вином в левой руке, - он услышал
звук, который не был словами. Кто-то поднимался по лестнице за дверью и не
беспокоился о том, чтобы идти украдкой. Потом два голоса обменялись
возбужденными словами у самой двери. Конан увидел, как лицо Джелаля
изменилось, как его рука потянулась за правое бедро, где был спрятан от
посторонних глаз кинжал. Конан сделал несколько шагов влево и только потом
повернулся; таким образом он занял положение, из которого мог видеть и
Джелаля, и дверь. Джелаль, несмотря на свои опасения, которые, без сомнения,
заставили его сердце биться чаще, заметил этот маневр искусного бойца.
Дверь распахнулась внутрь от сильного удара; Конан и Джелаль выхватили
оружие; вошел проводник, один.
- Не менее двадцати стражников из дворца только что покинули
"Королевский Туран". Они искали тебя, Конан, и Испарану. В эту минуту они
как раз уводят ее.
Конан уставился на него; по лицу киммерийца было заметно, что он
искренне удивлен и потрясен. Все еще сжимая в руке обнаженный меч, он рывком
повернулся к окну и выглянул в него.
Немного дальше по другой стороне темной улицы из открытой двери
"Королевского Турана" лился наружу свет. На ступенях таверны стояли
небольшой группой завсегдатаи и глазели в противоположный конец улицы. Конан
не мог видеть, на что они смотрят. "Наблюдают за тем, как ее уводят", -
подумал он, страшно помрачнев. Он и не мог бы ничего увидеть, потому что
угол обзора не позволил бы ему этого, даже если бы он распорол пленку
выскобленных свиных внутренностей, затягивающую прорезь окна.
Он повернулся, и двое замбулийцев увидели, как юношеское лицо может
стать безобразным и зловещим, а глаза - превратиться из кусочков неба в
осколки льда.
- Измена, - прорычал он, и по двум спинам пробежали мурашки; причиной
было не само слово, а то, как по-звериному прозвучал голос северянина. -
Этот вероломный боров... я покажу ему, что он мо... Двадцать. Ты сказал,
двадцать человек.
- Да. Стражники в доспехах. Лучшие воины Актер-хана. Шипы.
Конан все еще, казалось, был в нерешительности, словно в любую минуту
мог выбежать на улицу и попытаться отбить Испарану у ее охранников. Меч,
торчащий из кулака, превращал его руку в инструмент убийства длиной почти в
шесть футов.
- Конан, - спокойно сказал Джелаль, который уже спрятал в ножны свой
длинный клинообразный кинжал. - Возможно, ты один стоишь пятерых. Я слышал
кое-что о тебе и о твоей доблести, и ты, конечно же, крупнее любого человека
в Замбуле. Но ты не сможешь справиться с двадцатью. Они только убьют тебя -
или ранят, и потом у них в руках окажешься и ты, и твоя женщина, - а не одна
она, как сейчас. Пока ты жив и свободен, у нее есть надежда. И у тебя... у
тебя есть друзья в Замбуле, Конан.
Эти слова вызвали вопросительный взгляд ледяных голубых глаз из-под
нависших черных бровей.
- У тех, у кого есть причины быть врагами Актер-хана, - сказал ему
Джелаль, - есть и причины быть друзьями между собой.
Конан моргнул, и его взгляд застыл, словно на него снизошло откровение.
Он только что услышал перефразированные прежние слова Джелаля, и однако,
насколько же лучше они звучали в такой формулировке! Угроза исчезла, и