связал воедино Балада, меня и "атаку" шанки, ты связал только шанки и меня.
Продолжай тратить время на меня, Хан Замбулы, - продолжай оставаться
глупцом".
Актер-хан улыбнулся.
- Да, я - Хан Замбулы. А ты... бедный варвар. Как мало ты знаешь. Это
просто хорошо развитые мускулы и умение владеть мечом, ведь так?
- Это правда, гением меня не назовешь. Всего несколько дней назад я
уставал и злился, когда вы, выросшие в городах шакалы, которые думают, что
стены вокруг собранных в кучу домов создают нечто, именуемое ими
"цивилизацией", - когда все вы называли меня варваром. Теперь я совершенно
не зол; я горд. Называй меня варваром. Я убиваю в честном бою, но никогда -
из-за угла. Ты, Хан Замбулы, убиваешь исподтишка. Как видишь, я учусь.
- Ты учишься, парень с холмов... чего бы там ни было. Но, Конан, ты
узнал недостаточно - и недостаточно быстро. Без тебя я преспокойно обойдусь.
Конан только посмотрел на него свирепым взглядом. Он заставлял себя
расслабиться и быть готовым ко всему. Он не смотрел на Испарану. Независимо
от того, в какую сторону сделает движение Актер, он, Конан, прыгнет прямо к
мечу на стене. Ему незачем было бояться этого меча; бояться нужно было хану,
считает он так или нет.
- Зафра сказал тебе, Конан, что меч не разбирается ни в родах, ни в
местоимениях и не останавливается до тех пор, пока не убьет, - после чего
нужно только приказать ему снова? Для него и Испарана, и ты - это "его".
Киммериец дерзко пожал плечами.
- Что бы это все ни значило - какая от этого польза? Меч не прорвался
бы сквозь эти двери, даже если бы Зафра был жив, чтобы отдать ему приказ. Но
Зафра мертв.
Конан не видел причин говорить Актеру, что меч, вероятно, повиновался -
повиновался и в тот раз, не заботясь о том, кем была его жертва, - только
покойному колдуну. А между тем... почему Актер был так уверен в себе, почему
казалось, что он торжествует?
"Что он планирует? Что знает он такое, чего не знаю я?"
Конан глянул на стену справа от себя. Он знал, что эта дверь вела в
комнату Зафры. Возможно, капитан собирался... - нет. Конан был уверен, что
хан и Хан-Хилайим не обменялись никаким сигналом; и у них не было оснований
полагать, что он и Испарана, вырвавшись с боем из подземелья, направятся к
этому залу, а не к ближайшему выходу. Тем не менее, киммериец подошел на шаг
ближе. К Актер-хану. К мечу на стене.
Он попытался послать свои мысли на поиски. Он не мог внимательно
осмотреть комнату, потому что не осмеливался отвести глаза от вероломной
кровожадной мрази, оскверняющей трон, который она занимала. Что придавало
Актеру такую уверенность в себе? Почему он улыбался? Почему он был в
состоянии улыбаться? Он хотел остаться здесь наедине с Конаном и Испараной
не для того, чтобы спросить об атаке шанки, как он сказал; он не боялся этой
атаки и не подозревал, что это был обманный маневр, результат трехстороннего
плана, составленного Конаном, Баладом и Хаджименом. Конан и Испарана были
нужны ему здесь по другой причине. По какой? Почему он улыбался? Это была
торжествующая улыбка. Почему-и как?
Конан не знал. "Актер прав", - думал киммериец. Он молод и знает
недостаточно. Его ум недостаточно изворотлив, хотя он считал себя блестящим
стратегом, составляя план, который должен был опрокинуть этого
пьянствующего, вероломного правителя. Актер был прав. Оружием Конана были
быстрота, и сила, и меч, а не мозг.
Ему оставалось только ждать - напряженно приказывая своему телу не
напрягаться, - пока он узнает, какая хитрость может быть в запасе у
Актер-хана. Что он прячет за спиной... может быть, в буквальном смысле?
Кинжал? Неважно. Этот человек не сможет бросить его быстрее, чем может
двигаться киммериец. К тому же практически невероятно, чтобы он умел метать
кинжал так же, как Испарана; и он не был в достаточной степени мужчиной,
чтобы попытаться вступить в бой с рослым и мускулистым юношей, которого он
так бойко называл "варваром". Терпение Конана было далеко не безграничным,
далеко не таким, каким оно станет в более зрелые годы, - если он переживет
нынешний день.
Он начал медленно подходить к возвышению, и к стоящему на нем трону из
мерцающего серебром фруктового дерева, и к сидящему на этом троне человеку в
фиолетовой мантии.
- Ах, Конан, Конан! Видишь ли, варвар... видишь ли, Зафра наложил
заклятие Скелоса на два меча. И хан улыбнулся, почти сияя.
- Конан! - встревоженный крик Испараны. Взгляд Конана немедленно
метнулся к висящему на стене спрятанному в ножны мечу и застыл на нем. В
этот миг киммериец понял, что он пропал, что он погиб, а в следующий -
подумал, что может спасти хотя бы Испарану. Меч ведь не различает родов и
местоимений, а? Значит, он убьет их, одного за другим, получив два
приказа... если только она не откроет двери, и стражники капитана Хамера не
ворвутся толпой в зал, окружая ее со всех сторон. Станет ли тогда меч, убив
Конана, набрасываться на них, словно коса на заманчиво раскинувшееся хлебное
поле?
- Спарана! Открой дверь!
- Конан! Меч...
- Убей его.
На теле киммерийца выступил пот и побежал по его бокам, заструился по
лбу. Глаза Конана не отрывались от прикрепленного к стене меча, окутанного
заклятием меча, который должен был стать его окончательной погибелью,
пережив человека, заколдовавшего его и встретившего свою собственную
погибель. Конан смотрел на меч. Голубые глаза киммерийца были словно
прикованы к усаженной самоцветами рукояти тяжелыми цепями.
Миг жгучего напряжения растянулся. Конан ждал, и все его тело дрожало
мелкой дрожью. Он смотрел на меч.
Тот не шелохнулся.
Это был просто меч, висящий в ножнах на золотых скобах на стене
тронного зала. Как висят тысячи других во всем мире...
- Убей его! - на этот раз хан заговорил немного громче. Его требование
граничило с просьбой.
Испарана стояла, застыв в неподвижности у огром ных запертых дверей,
подняв руки на уровень противовеса, повернув голову, устремив взгляд на меч.
Меч не шелохнулся. Ладони Актер-хана стиснули резные львиные головы на
подлокотниках его высокого трона, и, когда он резко обернулся, чтобы
взглянуть на меч, костяшки его пальцев были белыми.
- Убей его! Убей его!
- Опусти брус, Испарана.
Брус с грохотом упал на свое место. Хан уставился на того, кто бросил
ему вызов. Меч продолжал висеть на стене.
- Актер-хан - собственный меч Зафры повиновался ему, но не мне.
Пот затекал Конану в глаза и заставлял его жмуриться и дергать головой.
Киммериец жалел, что не может присесть. Он чувствовал озноб. Напряжение
оставляло его; пот улетучивался.
- Либо заклятие потеряло-силу вместе с его смертью, либо...
- Эта вероломная собака!
По залу раскатился нервный женский смех.
- Господин Хан? Тебе не приходит в голову, что, хотя ты превосходно
судишь о людях, но, тем не менее, ты учишься чересчур медленно? Ты мог бы
доверять нам. Получив награду, мы были бы счастливы и преданны. Зафре ты
доверять не мог!
Актер припомнил... в подземелье, когда он подозвал к себе Балтая... и
направил меч на эту аквилонийскую девушку, Митралию. Зафра отступил назад,
встал рядом с ним, но за его спиной. Актеру показалось, что он услышал его
быстрый свистящий шепот, но тут чудесный меч бросился вниз, в подземелье,
чтобы выполнить его, Актера, повеление - так он думал, - и он, восхищенный,
окрыленный, перестал обращать внимание на что бы то ни было. Его повеление?
Нет! То, что он слышал, должно было быть голосом, тихо произносившим: "Убей
ее"... или "его".
Теперь он смотрел на двоих, вторгшихся в его тронный зал, двоих,
которых он приказал оставить наедине с собой, двоих, которым он даже в своей
самонадеянности и уверенности в Мече Скелоса позволил запереть двери, - и
внезапно он почувствовал себя очень одиноким на своем троне и словно ссохся
под своей мантией.
- Не зови своих людей, Актер-хан, - сказал Конан, приближаясь при этом
к трону. - Ты будешь задушен и начнешь разлагаться к тому времени, как им
надоест пытаться разрубить дверь мечами и они пошлют за топорами или
тараном. И что это даст тебе?
Конан шагал к восседавшему на возвышении хану, и в этот момент по
другую сторону громадных запертых дверей послышались звуки: крики и лязг
оружия.
21. ТРОН ЗАМБУЛЫ
Конан остановился на расстоянии двух длин своего тела от возвышения, на
котором стоял трон Замбулы, и уставился на огромные двери, как уставились на
них Испарана и Актер-хан. Снаружи, в коридоре, люди выкрикивали проклятья,
предупреждения, угрозы. Люди кричали и громко стонали, получая ранящие их
удары. Доспехи бряцали и лязгали. Острые клинки со звоном отлетали от
шлемов, доспехов и других острых клинков. Один с глухим стуком врезался в
дверь: кто-то собирался нанести могучий удар, а его предполагаемый
получатель увернулся. Опыт Конана подсказал ему, что дерево, из которого
сделана эта дверь, удержало клинок, и киммериец решил, что тот человек,
который нанес этот несчастливый удар, уже мертв или ранен, потому что в бою
нескольких секунд беспомощности было достаточно. Возгласы и лязганье стали
продолжались. Теперь киммериец был уверен, что слышит меньше воплей, меньше
криков боли или тревоги и - да, слышит меньше ударов клинков, А потом их
стало еще меньше. Кто-то упал на дверь. Конану был знаком звук, который он
услышал потом: безжизненное тело медленно соскользнуло вдоль створки дверей
на пол. И потом наступила тишина.
Конан взглянул на Испарану и увидел, что она смотрит на него.
- Балад, - пробормотал он.
Кулак - нет, определенно рукоять меча - забарабанила по двери, которая
почти не заметила этого благодаря своей толщине, высоте и мощи. Огромная
перекладина даже не задребезжала.
- Актер! - взревел чей-то голос, и Конан узнал его. - Твои стражники
убиты или сдались, Хан-Хилайим больше не существует. Хамер лежит тяжело
раненный. Иабиз давно уже сдался и предложил присоединиться ко мне и служить
мне! Это Балад, Актер; помнишь меня, твоего старого друга? Дворец наш.
Открой двери, Актер-р-р!
В течение долгого времени Актер, некогда хан, сидел в оцепенении, глядя
на резные двери.
Конан неторопливо прошел мимо него, без труда снял меч со стены и начал
было пристегивать ножны к своему поясу, но тут же остановился, нахмурившись,
а потом отшвырнул спрятанный в ножны Меч Скелоса. Тот с лязгом заскользил по
розовым и красным плиткам пола и остановился в нескольких футах от запертой
входной двери.
Актер даже не взглянул на киммерийца. Он смотрел на двери, по которым
снова с грохотом ударила рукоять меча.
Наконец, очень тихо, он сказал:
- Открой двери.
Испарана, не так тихо, сказала:
- Нет.
И зашагала прочь от высокого портала и лежащего перед ним меча в
ножнах.
Актер какое-то время смотрел на нее, потом повернул изнуренное лицо к
Конану. Киммериец стоял, сложив руки на груди, и спокойно глядел на него.
- Конан...
- Нет, Актер-х... Актер. Ты сам поднимешь перекладину. То, что ты
причинил зло девочке-шанки, было твоей великой ошибкой. То, что ты причинил
зло Испаране и мне, - предпоследней. То, что все твои надежды основывались
на вере в этот заколдованный меч, - последней. Я понятия не имею, скольким
людям ты причинил зло, скольких ты убил в дополнение к девушке-шанки или
скольких разорил. Но... пришло время тебе расплатиться. Ты перестал быть
сатрапом, Актер, ты перестал быть ханом - перестал править. Ты сам откроешь
двери тем, кто представляет народ, который ты оплевывал и топтал ногами.
В течение долгого времени Актер продолжал смотреть на Конана. В этих
темных глазах не пылала ненависть или гнев; казалось, они умоляли. Потом
голова в короне медленно повернулась снова к деревянному порталу,
отделяющего его от тех, кто сверг его. И опять множество долгих секунд
поползло улитками, пока он невидящим взглядом смотрел на дверь, погруженный
в мысли о поражении. И об угрызениях совести? Конан в этом сомневался
Актер поднялся, тяжело оттолкнувшись обеими руками от подлокотников
своего парадного трона, и по ступенькам спустился с возвышения на вымощенный
плитками пол. Машинально сжимая в левой руке несколько складок своей мантии,
он прошагал - почти проскользил эти пятьдесят футов. Поколебавшись всего
несколько мгновений, он поднял небольшой рычаг, который, в свою очередь,
заставил подняться огромный брус, перекрывавший створки дверей. Потом Актер
повернулся, взглянул на Конана и Испарану и на лежащий на полу поблизости
меч и направился назад к своему трону. Конан взглядом проследил за тем, как
он поднимается по ступенькам походкой старого, усталого человека,
поворачивается и тяжело опускается на свой высокий трон. Спустя еще
мгновение Актер поставил ступни ног вместе, опустил локти на подлокотники
кресла и выпрямился.
Конан был поражен мужеством и достоинством этого человека. "Правда, сам
я поднял бы этот меч и встретил бы их, как воин, чтобы пасть в бою, -
подумал Конан. - Но ведь я не король и не сатрап, и во мне нет королевской
крови. В Актере она есть - и у него есть достоинство". Киммерийцу не
очень-то нравилось, что на него произвел такое впечатление этот человек -
такой человек, - но не в его характере было испытывать в данный момент
какое-то другое чувство.
Актер-хан отдал свой последний приказ:
- Войдите.
Обе высокие створки распахнулись настежь под напором вооруженных людей
в доспехах, которые не ввалились шумной толпой в тронный зал, а остались
стоять в дверях, и в самом их центре был одетый в кольчугу Балад. Его голова
была не -покрыта, но мокрые пряди волос свидетельствовали о том, что он
только что снял шлем, который носил в сражении.
В тронный зал влетело стройное женское тело в лохмотьях шелка. Оно
приземлилось с мягким глухим стуком, его шея безвольно мотнулась, и глаза
Тигрицы Чиа, казалось, уставились на ее хозяина.
Балад поднял руку; в ней был лук с наложенной на тетиву стрелой. Он
поднял другую руку, быстро прицелился - и послал стрелу в человека на троне.
Актера отбросило назад, к спинке его большого кресла, и он крякнул; потом,
цепляясь пальцами за подлокотники, поднялся на ноги. Балад снова отпустил
тетиву. Позади него приверженцы заметались, и на некоторых лицах отразился
ужас. Вторая стрела вонзилась в тело Актера с хлюпающим глухим звуком.
Два тонких древка с серо-белыми перьями торчали теперь из его живота.
- Балад! - взревел Конан. - Он открыл тебе двери - он сидел с
достоинством короля! Он даже не вооружен! Это не честный бой - это бойня!
Он пылал яростью, и Испарана не видела ничего красивого в его лице.
- Солдаты! Будете ли вы продолжать следовать за ханом-убийцей? Кто же
клянется на верность человеку, который завоевывает престол и убивает его
обладателя не в поединке и не в бою, а предательски - на расстоянии?
И солдаты зашептались между собой. А Балад перевел свой блестящий
взгляд на киммерийца, который стоял совсем один.
Встревоженная Испарана предостерегающе сказала;
- Ко-нан...
Балад и Конан мерили друг друга свирепыми взглядами, а Актер в это
время осел, скатился по ступенькам, ведущим на возвышение, и остался
неподвижно лежать на плитках пола.
- Конан? Я теперь хан! Хан Замбулы! - Балад воздел вверх руки, одна из
которых сжимала орудие убийства. - Ты должен будешь получить награду,
приятель!
- Актер, - сказал Конан, - правил, как скотина, но он был правителем и
только что доказал это. Он сидел, как король, готовый принять свое смещение,
- и был убит, как преступник, человеком, который пустил в ход оружие,
действующее на расстоянии, оружие труса или самого подлого охотника!
Балад сделал несколько шагов вперед, входя, как хозяин, в тронный зал,
на который заявлял права. Он небрежно поставил ногу на кончик ножен
заколдованного меча, взглянул на Конана и заговорил голосом, который казался
еще более зловещим из-за того, что был таким спокойным.
- Не говори со мною так, Конан. Это чудовище заслуживало только смерти,
и у нас нет времени на судебные процессы! Нужно столько всего сделать для
Замбулы! Что касается тебя, Конан, чужестранца, но верного помощника, - как
будет звучать для твоих ушей пост личного телохранителя Хана?
Испарана смотрела на Конана, закусив губу. Балад смотрел на него и
ждал, и в нем уже чувствовалась холодная надменность правителя. Конан
отвечал ему хмурым взглядом. Солдаты в доспехах, вооруженные и
окровавленные, ждали в широком проеме дверей.
Наконец Конан сказал:
- Я не стану охранять твое тело, Балад. Ты встретил меня ложью, боясь
даже сказать мне, что это был ты, а не какой-то Джелаль. Ты смог захватить
дворец благодаря мне и Хаджимену и его воинам на верблюдах. Когда мне
понадобится престол, я тоже убью ради него, - но только если у правителя
будет в руках клинок. Я присоединился к тебе, чтобы выступить против
неправедного убийцы - и я не стану теперь охранять убийцу!
В огромном зале снова, как свинцовые тучи, повисли напряжение и тишина.
Потом Балад, на скулах которого перекатывались тугие желваки, поднял
руку, чтобы достать из-за плеча еще одну стрелу.
Он вытаскивал ее из колчана, когда его глаза покинули лицо Конана и
уставились на что-то за его спиной. Конан обернулся, чтобы бросить взгляд, и
задержался, чтобы вглядеться более внимательно. Распахнулась дверь. На полу
появилась ладонь. В тронный зал, помогая себе правой рукой, вполз
окровавленный Зафра. Глаза Конана расширились, округлились и потемнели, а на
его затылке зашевелились волосы. Он медленно отступил прочь, так, чтобы
видеть и Зафру, и Балада, поворачивая только голову.
Голос Зафры был не громким, прерывающимся, скрипучим. Он возвышался и
затихал короткими неровными порывами между приступами боли. Зафра лежал на
боку, и его левая ладонь была прижата к окровавленной груди.
- Человека, настолько... искушенного в... волшебстве, как я... не... не
так-то... не так-то ле-егко уби-и-и-ть, ким-мериец. Нам с-следовало быть
союзника-ми... Балад, ведь так? - даже распростертый на полу, истекающий
кровью, несомненно умирающий человек мог насмехаться. - Только заклятие...
наложенное давным-давно-о-о... удерживает меня в живых, чтобы... чтобы
посмотреть на тебя, Бала-ад. Балад на этом т-троне? Даже... этот пес Ак...
был бы лучше! Уб-бей... его.
Где-то в зале вскрикнул солдат, подобравший трофей, и этот крик
оборвался жутким хрипом, когда меч Зафры безошибочно нашел его сердце. В то
же самое время меч на полу выскользнул из ножен, на которые опиралась нога
Балада. Тот так и не шевельнулся, застыв во время доставания другой стрелы,
которая должна была оборвать жизнь и успокоить язык киммерийца. Но теперь
именно Балад умолк навеки, потому что у меча совсем рядом была жертва, и ему
не пришлось принимать решение; он поднялся, выровнялся в воздухе и, как
искусно брошенное копье, вонзился в грудь ближайшего к нему человека.
Конан, увидел, что он ошибся в одном своем предположении: убив, каждый
меч бездействовал, пока ему не приказывали снова. Зафра, лихорадочно глотая
воздух, лежал на полу; Балад лежал неподвижно, и над его телом стоял Меч
Скелоса.
В зловещей тишине киммериец прошел через широкий зал к пораженной
ужасом кучке людей у двери. Они убили короля; человек, которым его хотели
заменить, пережил его лишь на какие-то минуты.
- Ну-ка, дай мне это, - сказал Конан и выкрутил меч из вялых пальцев
одного из сторонников Балада прежде, чем тот смог очнуться.
Конан не пошел обратно; он подбежал к обмякшей фигуре Зафры, и теперь
все наблюдали за тем, как этот варвар с Севера взмахнул позаимствованным
мечом над головой. Зафра смотрел на него снизу вверх.
- Уб-бей... - судорожно выдохнул колдун, и Конан сделал это.
Ему пришлось ударить дважды, и на второй раз меч со звоном ударился об
пол, высекая из него искры. Голова волшебника Замбулы еще не прекратила
своего омерзительного вращения по полу, когда Конан резко обернулся и
заговорил.
- Я предлагаю вам сжечь это, - сказал он. - С этими волшебниками
осторожность не помешает.
Он помолчал еще одно долгое мгновение, потом заговорил снова.
- Мне не нравится ваш город, и я покину его и буду клясться, что
никогда даже не слышал о нем. Что ж. что случилось со всеми вами, бравыми
защитниками Замбулы? Трое негодяев лежат мертвыми, и по справедливости, и
Замбула и весь мир будут чувствовать себя гораздо лучше без всей этой
троицы! Неужели никому не придет в голову сказать... да здравствует
Джунгир-хан!
Через мгновение Испарана выкрикнула эти же самые слова, а потом кто-то
в коридоре - это был визирь Хафар, - и вслед за ним другие подхватили этот
клич, и вскоре это был хор, отдающийся эхом по всему городу, пока Хафар и
Испарана разыскивали мальчика, который стал Ханом Замбулы. По пути они
договорились; ни один из них так и не рассказал ему, как один чужестранец
сделал его королем и Сатрапом Империи.
* * *
Могучий молодой человек сидел верхом на лошади, к седлу которой был
привязан повод пяти тяжело нагруженных вьючных животных. Его окружали люди
на верблюдах. Все они были одеты в белые каффии и халаты поверх красных
шаровар, и все смотрели сверху вниз на женщину, которая подошла к всаднику.
- Что у тебя на вьючных лошадях, Конан? Киммериец улыбнулся и взглянул
через плечо на своих животных.
- Привет, Испа. Вода, которой, надеюсь, хватит, чтобы доехать до Заморы
или этого оазиса, как он там называется. И... несколько безделушек, которые
я... подобрал. Я боялся, что Джунгир-хан может забыть наградить меня за ту
службу, что я сослужил его отцу, когда вернул ему тот амулет! Ты же знаешь,
нам пообещали награду.
Она улыбнулась ему мимолетной, измученной улыбкой, потом сказала:
- Он хорошо переносит смерть своего отца. Он заверяет Хафара и меня,
что простит заговорщиков, если они принесут ему клятву на верность. Боюсь,
нам пришлось убедить его в том, что Балад был колдуном, подчинившим их всей
своей воле... и никто не упомянул при нем о некоем киммерийце.
- Мы с ним никогда не видели друг друга. Надеюсь, что и не увидим. Мне
не нравится его поганый город и его поганый, плетущий заговоры народ, и я
уверен, что мне не смог бы понравиться никакой сын Актер-хана, даже если бы
его шаги направляли ты и Хафар. А насчет того, что он всех простит и никогда
не станет никого карать... я поверю, когда увижу это, - сказал Конан, потому
что он еще немного повзрослел, и встретил еще несколько королей и
неудавшихся королей, и стал немного мудрее. - Лучше бы они седлали лошадей и
ехали, ехали, ехали. - Испытывая некоторую неловкость, он потянул за повод,
и его вьючные лошади зашевелились. Он, сузив глаза, наблюдал за тем, как
смещаются тюки на их спинах. - Мне бы очень не хотелось, чтобы они
соскользнули. Мы с Хаджименом уезжаем, Спарана. Я, может быть, задержусь у
них на день или два. Шанки - самый лучший народ из тех, что я встретил за
этот год, а я встретил слишком многих. Ты знаешь, никто не присматривает за
конюшнями. Там много прекрасных животных. Я беру только шесть, и Хаджимен
настаивает, чтобы я принял от него одного или двух верблюдов. Оседлать еще
одну лошадь - для тебя?
- Значит, ты действительно уезжаешь.
- Да. Я предпочитаю места, подобные Шадизару, где человек знает, что
ему делать: все открыто порочны и признают это, и поэтому никто не
устраивает заговоров и не прикидывается!
Она улыбнулась - с легким сожалением.
- Какой же ты мужчина, Конан из Киммерии.
- Какая же ты женщина, Спарана. Они долго смотрели друг на друга; потом
она сказала:
- Хафар назвал меня Соратницей Хана, и вся знать подтвердила этот
титул. Я - первая женщина Замбулы, Конан. Боги, как нам нужен генерал,
который не был бы ничем обязан никакой группировке! Возможно, могучий
чужестранец.
Конан сжал губы, приподнял брови, подумал. И покачал головой.
- Только не в Замбуле! Только не я! Действительно, что за женщина... а
вообще, сколько тебе лет, Спарана?
- Двадцать и шесть, - ответила она так свободно, что он был уверен: она
говорит правду. - А сколько лет тебе, Конан, тебе, кто может отказаться от
того, чтобы быть генералом и... чем-то большим для меня?
- Восемнадцать, - сказал он, продвигая свой возраст за следующий день
рождения, и развернул лошадь. Шанки ждали его, сидя на верблюдах,
обрадованных тем, что можно стоять спокойно. Лошади непрерывно хлестали себя
хвостами по бокам, отмахиваясь от мух. Конан оглянулся вокруг.
- Хаджимен?
- Я готов, - отозвался шанки. Конан взглянул на Испарану.
- Едешь?
- Восемнадцать!
- Ну... почти.
Она потрясла головой. Жемчужины сверкали в ее волосах и на ее широкой
нагрудной повязке из желтого шелка.
- Почти восемнадцать, - выдохнула она. - Каким же мужчиной ты станешь.
Конан напряженно улыбнулся.
- Раньше ты сказала "какой же ты", Испарана, а теперь говоришь "каким
же ты будешь". Значит, ты не едешь. Прощай, Испарана. Я рад, что тебе не
удалось убить меня.
- Я не так уверена, - мягко сказала она. Конан рассмеялся.
- И ради чего? Ради амулета, который должен был защитить Актер-хана? Он
оказался замечательно эффективным, не правда ли? То, что мы привезли Актеру
этот амулет, защитило его - прямо в гроб! О боги, спасите меня от подобных
амулетов.
- Конан... как ты думаешь, ты когда-нибудь вернешься в Замбулу?
- Спарана... - он обернулся и взглянул на Хаджимена. - Послушай меня,
Хаджи. Я клянусь киммерийским Кромом и замбулийским Эрликом и шанкийской
Тебой, что я никогда даже не признаюсь, что был в Замбуле! Это обет! Я буду
отрицать, что побывал здесь. Я забуду о Замбуле так быстро, как только
смогу. И об этом проклятом Глазе Эрлика тоже!
- И обо мне.
Она казалась маленькой, Соратница Хана, стоя на земле в то время, как
Конан восседал на лошади из личных конюшен хана.
- И о тебе, Испа. Если когда-нибудь я забудусь и все-таки вернусь в
Замбулу, Испарана, нянька и Со ратница Джунгир-хана, ты будешь покрытой
морщинами матерью нескольких детей. Можешь быть уверена.
Голубые глаза долго вглядывались в карие, и он увидел, как карие глаза
подернулись пеленой, и вздрогнул, словно просыпаясь.
- Хаджимен! - окликнул Конан и дернул повод своего скакуна.
Она стояла и смотрела, как он уезжает прочь.
Продолжай тратить время на меня, Хан Замбулы, - продолжай оставаться
глупцом".
Актер-хан улыбнулся.
- Да, я - Хан Замбулы. А ты... бедный варвар. Как мало ты знаешь. Это
просто хорошо развитые мускулы и умение владеть мечом, ведь так?
- Это правда, гением меня не назовешь. Всего несколько дней назад я
уставал и злился, когда вы, выросшие в городах шакалы, которые думают, что
стены вокруг собранных в кучу домов создают нечто, именуемое ими
"цивилизацией", - когда все вы называли меня варваром. Теперь я совершенно
не зол; я горд. Называй меня варваром. Я убиваю в честном бою, но никогда -
из-за угла. Ты, Хан Замбулы, убиваешь исподтишка. Как видишь, я учусь.
- Ты учишься, парень с холмов... чего бы там ни было. Но, Конан, ты
узнал недостаточно - и недостаточно быстро. Без тебя я преспокойно обойдусь.
Конан только посмотрел на него свирепым взглядом. Он заставлял себя
расслабиться и быть готовым ко всему. Он не смотрел на Испарану. Независимо
от того, в какую сторону сделает движение Актер, он, Конан, прыгнет прямо к
мечу на стене. Ему незачем было бояться этого меча; бояться нужно было хану,
считает он так или нет.
- Зафра сказал тебе, Конан, что меч не разбирается ни в родах, ни в
местоимениях и не останавливается до тех пор, пока не убьет, - после чего
нужно только приказать ему снова? Для него и Испарана, и ты - это "его".
Киммериец дерзко пожал плечами.
- Что бы это все ни значило - какая от этого польза? Меч не прорвался
бы сквозь эти двери, даже если бы Зафра был жив, чтобы отдать ему приказ. Но
Зафра мертв.
Конан не видел причин говорить Актеру, что меч, вероятно, повиновался -
повиновался и в тот раз, не заботясь о том, кем была его жертва, - только
покойному колдуну. А между тем... почему Актер был так уверен в себе, почему
казалось, что он торжествует?
"Что он планирует? Что знает он такое, чего не знаю я?"
Конан глянул на стену справа от себя. Он знал, что эта дверь вела в
комнату Зафры. Возможно, капитан собирался... - нет. Конан был уверен, что
хан и Хан-Хилайим не обменялись никаким сигналом; и у них не было оснований
полагать, что он и Испарана, вырвавшись с боем из подземелья, направятся к
этому залу, а не к ближайшему выходу. Тем не менее, киммериец подошел на шаг
ближе. К Актер-хану. К мечу на стене.
Он попытался послать свои мысли на поиски. Он не мог внимательно
осмотреть комнату, потому что не осмеливался отвести глаза от вероломной
кровожадной мрази, оскверняющей трон, который она занимала. Что придавало
Актеру такую уверенность в себе? Почему он улыбался? Почему он был в
состоянии улыбаться? Он хотел остаться здесь наедине с Конаном и Испараной
не для того, чтобы спросить об атаке шанки, как он сказал; он не боялся этой
атаки и не подозревал, что это был обманный маневр, результат трехстороннего
плана, составленного Конаном, Баладом и Хаджименом. Конан и Испарана были
нужны ему здесь по другой причине. По какой? Почему он улыбался? Это была
торжествующая улыбка. Почему-и как?
Конан не знал. "Актер прав", - думал киммериец. Он молод и знает
недостаточно. Его ум недостаточно изворотлив, хотя он считал себя блестящим
стратегом, составляя план, который должен был опрокинуть этого
пьянствующего, вероломного правителя. Актер был прав. Оружием Конана были
быстрота, и сила, и меч, а не мозг.
Ему оставалось только ждать - напряженно приказывая своему телу не
напрягаться, - пока он узнает, какая хитрость может быть в запасе у
Актер-хана. Что он прячет за спиной... может быть, в буквальном смысле?
Кинжал? Неважно. Этот человек не сможет бросить его быстрее, чем может
двигаться киммериец. К тому же практически невероятно, чтобы он умел метать
кинжал так же, как Испарана; и он не был в достаточной степени мужчиной,
чтобы попытаться вступить в бой с рослым и мускулистым юношей, которого он
так бойко называл "варваром". Терпение Конана было далеко не безграничным,
далеко не таким, каким оно станет в более зрелые годы, - если он переживет
нынешний день.
Он начал медленно подходить к возвышению, и к стоящему на нем трону из
мерцающего серебром фруктового дерева, и к сидящему на этом троне человеку в
фиолетовой мантии.
- Ах, Конан, Конан! Видишь ли, варвар... видишь ли, Зафра наложил
заклятие Скелоса на два меча. И хан улыбнулся, почти сияя.
- Конан! - встревоженный крик Испараны. Взгляд Конана немедленно
метнулся к висящему на стене спрятанному в ножны мечу и застыл на нем. В
этот миг киммериец понял, что он пропал, что он погиб, а в следующий -
подумал, что может спасти хотя бы Испарану. Меч ведь не различает родов и
местоимений, а? Значит, он убьет их, одного за другим, получив два
приказа... если только она не откроет двери, и стражники капитана Хамера не
ворвутся толпой в зал, окружая ее со всех сторон. Станет ли тогда меч, убив
Конана, набрасываться на них, словно коса на заманчиво раскинувшееся хлебное
поле?
- Спарана! Открой дверь!
- Конан! Меч...
- Убей его.
На теле киммерийца выступил пот и побежал по его бокам, заструился по
лбу. Глаза Конана не отрывались от прикрепленного к стене меча, окутанного
заклятием меча, который должен был стать его окончательной погибелью,
пережив человека, заколдовавшего его и встретившего свою собственную
погибель. Конан смотрел на меч. Голубые глаза киммерийца были словно
прикованы к усаженной самоцветами рукояти тяжелыми цепями.
Миг жгучего напряжения растянулся. Конан ждал, и все его тело дрожало
мелкой дрожью. Он смотрел на меч.
Тот не шелохнулся.
Это был просто меч, висящий в ножнах на золотых скобах на стене
тронного зала. Как висят тысячи других во всем мире...
- Убей его! - на этот раз хан заговорил немного громче. Его требование
граничило с просьбой.
Испарана стояла, застыв в неподвижности у огром ных запертых дверей,
подняв руки на уровень противовеса, повернув голову, устремив взгляд на меч.
Меч не шелохнулся. Ладони Актер-хана стиснули резные львиные головы на
подлокотниках его высокого трона, и, когда он резко обернулся, чтобы
взглянуть на меч, костяшки его пальцев были белыми.
- Убей его! Убей его!
- Опусти брус, Испарана.
Брус с грохотом упал на свое место. Хан уставился на того, кто бросил
ему вызов. Меч продолжал висеть на стене.
- Актер-хан - собственный меч Зафры повиновался ему, но не мне.
Пот затекал Конану в глаза и заставлял его жмуриться и дергать головой.
Киммериец жалел, что не может присесть. Он чувствовал озноб. Напряжение
оставляло его; пот улетучивался.
- Либо заклятие потеряло-силу вместе с его смертью, либо...
- Эта вероломная собака!
По залу раскатился нервный женский смех.
- Господин Хан? Тебе не приходит в голову, что, хотя ты превосходно
судишь о людях, но, тем не менее, ты учишься чересчур медленно? Ты мог бы
доверять нам. Получив награду, мы были бы счастливы и преданны. Зафре ты
доверять не мог!
Актер припомнил... в подземелье, когда он подозвал к себе Балтая... и
направил меч на эту аквилонийскую девушку, Митралию. Зафра отступил назад,
встал рядом с ним, но за его спиной. Актеру показалось, что он услышал его
быстрый свистящий шепот, но тут чудесный меч бросился вниз, в подземелье,
чтобы выполнить его, Актера, повеление - так он думал, - и он, восхищенный,
окрыленный, перестал обращать внимание на что бы то ни было. Его повеление?
Нет! То, что он слышал, должно было быть голосом, тихо произносившим: "Убей
ее"... или "его".
Теперь он смотрел на двоих, вторгшихся в его тронный зал, двоих,
которых он приказал оставить наедине с собой, двоих, которым он даже в своей
самонадеянности и уверенности в Мече Скелоса позволил запереть двери, - и
внезапно он почувствовал себя очень одиноким на своем троне и словно ссохся
под своей мантией.
- Не зови своих людей, Актер-хан, - сказал Конан, приближаясь при этом
к трону. - Ты будешь задушен и начнешь разлагаться к тому времени, как им
надоест пытаться разрубить дверь мечами и они пошлют за топорами или
тараном. И что это даст тебе?
Конан шагал к восседавшему на возвышении хану, и в этот момент по
другую сторону громадных запертых дверей послышались звуки: крики и лязг
оружия.
21. ТРОН ЗАМБУЛЫ
Конан остановился на расстоянии двух длин своего тела от возвышения, на
котором стоял трон Замбулы, и уставился на огромные двери, как уставились на
них Испарана и Актер-хан. Снаружи, в коридоре, люди выкрикивали проклятья,
предупреждения, угрозы. Люди кричали и громко стонали, получая ранящие их
удары. Доспехи бряцали и лязгали. Острые клинки со звоном отлетали от
шлемов, доспехов и других острых клинков. Один с глухим стуком врезался в
дверь: кто-то собирался нанести могучий удар, а его предполагаемый
получатель увернулся. Опыт Конана подсказал ему, что дерево, из которого
сделана эта дверь, удержало клинок, и киммериец решил, что тот человек,
который нанес этот несчастливый удар, уже мертв или ранен, потому что в бою
нескольких секунд беспомощности было достаточно. Возгласы и лязганье стали
продолжались. Теперь киммериец был уверен, что слышит меньше воплей, меньше
криков боли или тревоги и - да, слышит меньше ударов клинков, А потом их
стало еще меньше. Кто-то упал на дверь. Конану был знаком звук, который он
услышал потом: безжизненное тело медленно соскользнуло вдоль створки дверей
на пол. И потом наступила тишина.
Конан взглянул на Испарану и увидел, что она смотрит на него.
- Балад, - пробормотал он.
Кулак - нет, определенно рукоять меча - забарабанила по двери, которая
почти не заметила этого благодаря своей толщине, высоте и мощи. Огромная
перекладина даже не задребезжала.
- Актер! - взревел чей-то голос, и Конан узнал его. - Твои стражники
убиты или сдались, Хан-Хилайим больше не существует. Хамер лежит тяжело
раненный. Иабиз давно уже сдался и предложил присоединиться ко мне и служить
мне! Это Балад, Актер; помнишь меня, твоего старого друга? Дворец наш.
Открой двери, Актер-р-р!
В течение долгого времени Актер, некогда хан, сидел в оцепенении, глядя
на резные двери.
Конан неторопливо прошел мимо него, без труда снял меч со стены и начал
было пристегивать ножны к своему поясу, но тут же остановился, нахмурившись,
а потом отшвырнул спрятанный в ножны Меч Скелоса. Тот с лязгом заскользил по
розовым и красным плиткам пола и остановился в нескольких футах от запертой
входной двери.
Актер даже не взглянул на киммерийца. Он смотрел на двери, по которым
снова с грохотом ударила рукоять меча.
Наконец, очень тихо, он сказал:
- Открой двери.
Испарана, не так тихо, сказала:
- Нет.
И зашагала прочь от высокого портала и лежащего перед ним меча в
ножнах.
Актер какое-то время смотрел на нее, потом повернул изнуренное лицо к
Конану. Киммериец стоял, сложив руки на груди, и спокойно глядел на него.
- Конан...
- Нет, Актер-х... Актер. Ты сам поднимешь перекладину. То, что ты
причинил зло девочке-шанки, было твоей великой ошибкой. То, что ты причинил
зло Испаране и мне, - предпоследней. То, что все твои надежды основывались
на вере в этот заколдованный меч, - последней. Я понятия не имею, скольким
людям ты причинил зло, скольких ты убил в дополнение к девушке-шанки или
скольких разорил. Но... пришло время тебе расплатиться. Ты перестал быть
сатрапом, Актер, ты перестал быть ханом - перестал править. Ты сам откроешь
двери тем, кто представляет народ, который ты оплевывал и топтал ногами.
В течение долгого времени Актер продолжал смотреть на Конана. В этих
темных глазах не пылала ненависть или гнев; казалось, они умоляли. Потом
голова в короне медленно повернулась снова к деревянному порталу,
отделяющего его от тех, кто сверг его. И опять множество долгих секунд
поползло улитками, пока он невидящим взглядом смотрел на дверь, погруженный
в мысли о поражении. И об угрызениях совести? Конан в этом сомневался
Актер поднялся, тяжело оттолкнувшись обеими руками от подлокотников
своего парадного трона, и по ступенькам спустился с возвышения на вымощенный
плитками пол. Машинально сжимая в левой руке несколько складок своей мантии,
он прошагал - почти проскользил эти пятьдесят футов. Поколебавшись всего
несколько мгновений, он поднял небольшой рычаг, который, в свою очередь,
заставил подняться огромный брус, перекрывавший створки дверей. Потом Актер
повернулся, взглянул на Конана и Испарану и на лежащий на полу поблизости
меч и направился назад к своему трону. Конан взглядом проследил за тем, как
он поднимается по ступенькам походкой старого, усталого человека,
поворачивается и тяжело опускается на свой высокий трон. Спустя еще
мгновение Актер поставил ступни ног вместе, опустил локти на подлокотники
кресла и выпрямился.
Конан был поражен мужеством и достоинством этого человека. "Правда, сам
я поднял бы этот меч и встретил бы их, как воин, чтобы пасть в бою, -
подумал Конан. - Но ведь я не король и не сатрап, и во мне нет королевской
крови. В Актере она есть - и у него есть достоинство". Киммерийцу не
очень-то нравилось, что на него произвел такое впечатление этот человек -
такой человек, - но не в его характере было испытывать в данный момент
какое-то другое чувство.
Актер-хан отдал свой последний приказ:
- Войдите.
Обе высокие створки распахнулись настежь под напором вооруженных людей
в доспехах, которые не ввалились шумной толпой в тронный зал, а остались
стоять в дверях, и в самом их центре был одетый в кольчугу Балад. Его голова
была не -покрыта, но мокрые пряди волос свидетельствовали о том, что он
только что снял шлем, который носил в сражении.
В тронный зал влетело стройное женское тело в лохмотьях шелка. Оно
приземлилось с мягким глухим стуком, его шея безвольно мотнулась, и глаза
Тигрицы Чиа, казалось, уставились на ее хозяина.
Балад поднял руку; в ней был лук с наложенной на тетиву стрелой. Он
поднял другую руку, быстро прицелился - и послал стрелу в человека на троне.
Актера отбросило назад, к спинке его большого кресла, и он крякнул; потом,
цепляясь пальцами за подлокотники, поднялся на ноги. Балад снова отпустил
тетиву. Позади него приверженцы заметались, и на некоторых лицах отразился
ужас. Вторая стрела вонзилась в тело Актера с хлюпающим глухим звуком.
Два тонких древка с серо-белыми перьями торчали теперь из его живота.
- Балад! - взревел Конан. - Он открыл тебе двери - он сидел с
достоинством короля! Он даже не вооружен! Это не честный бой - это бойня!
Он пылал яростью, и Испарана не видела ничего красивого в его лице.
- Солдаты! Будете ли вы продолжать следовать за ханом-убийцей? Кто же
клянется на верность человеку, который завоевывает престол и убивает его
обладателя не в поединке и не в бою, а предательски - на расстоянии?
И солдаты зашептались между собой. А Балад перевел свой блестящий
взгляд на киммерийца, который стоял совсем один.
Встревоженная Испарана предостерегающе сказала;
- Ко-нан...
Балад и Конан мерили друг друга свирепыми взглядами, а Актер в это
время осел, скатился по ступенькам, ведущим на возвышение, и остался
неподвижно лежать на плитках пола.
- Конан? Я теперь хан! Хан Замбулы! - Балад воздел вверх руки, одна из
которых сжимала орудие убийства. - Ты должен будешь получить награду,
приятель!
- Актер, - сказал Конан, - правил, как скотина, но он был правителем и
только что доказал это. Он сидел, как король, готовый принять свое смещение,
- и был убит, как преступник, человеком, который пустил в ход оружие,
действующее на расстоянии, оружие труса или самого подлого охотника!
Балад сделал несколько шагов вперед, входя, как хозяин, в тронный зал,
на который заявлял права. Он небрежно поставил ногу на кончик ножен
заколдованного меча, взглянул на Конана и заговорил голосом, который казался
еще более зловещим из-за того, что был таким спокойным.
- Не говори со мною так, Конан. Это чудовище заслуживало только смерти,
и у нас нет времени на судебные процессы! Нужно столько всего сделать для
Замбулы! Что касается тебя, Конан, чужестранца, но верного помощника, - как
будет звучать для твоих ушей пост личного телохранителя Хана?
Испарана смотрела на Конана, закусив губу. Балад смотрел на него и
ждал, и в нем уже чувствовалась холодная надменность правителя. Конан
отвечал ему хмурым взглядом. Солдаты в доспехах, вооруженные и
окровавленные, ждали в широком проеме дверей.
Наконец Конан сказал:
- Я не стану охранять твое тело, Балад. Ты встретил меня ложью, боясь
даже сказать мне, что это был ты, а не какой-то Джелаль. Ты смог захватить
дворец благодаря мне и Хаджимену и его воинам на верблюдах. Когда мне
понадобится престол, я тоже убью ради него, - но только если у правителя
будет в руках клинок. Я присоединился к тебе, чтобы выступить против
неправедного убийцы - и я не стану теперь охранять убийцу!
В огромном зале снова, как свинцовые тучи, повисли напряжение и тишина.
Потом Балад, на скулах которого перекатывались тугие желваки, поднял
руку, чтобы достать из-за плеча еще одну стрелу.
Он вытаскивал ее из колчана, когда его глаза покинули лицо Конана и
уставились на что-то за его спиной. Конан обернулся, чтобы бросить взгляд, и
задержался, чтобы вглядеться более внимательно. Распахнулась дверь. На полу
появилась ладонь. В тронный зал, помогая себе правой рукой, вполз
окровавленный Зафра. Глаза Конана расширились, округлились и потемнели, а на
его затылке зашевелились волосы. Он медленно отступил прочь, так, чтобы
видеть и Зафру, и Балада, поворачивая только голову.
Голос Зафры был не громким, прерывающимся, скрипучим. Он возвышался и
затихал короткими неровными порывами между приступами боли. Зафра лежал на
боку, и его левая ладонь была прижата к окровавленной груди.
- Человека, настолько... искушенного в... волшебстве, как я... не... не
так-то... не так-то ле-егко уби-и-и-ть, ким-мериец. Нам с-следовало быть
союзника-ми... Балад, ведь так? - даже распростертый на полу, истекающий
кровью, несомненно умирающий человек мог насмехаться. - Только заклятие...
наложенное давным-давно-о-о... удерживает меня в живых, чтобы... чтобы
посмотреть на тебя, Бала-ад. Балад на этом т-троне? Даже... этот пес Ак...
был бы лучше! Уб-бей... его.
Где-то в зале вскрикнул солдат, подобравший трофей, и этот крик
оборвался жутким хрипом, когда меч Зафры безошибочно нашел его сердце. В то
же самое время меч на полу выскользнул из ножен, на которые опиралась нога
Балада. Тот так и не шевельнулся, застыв во время доставания другой стрелы,
которая должна была оборвать жизнь и успокоить язык киммерийца. Но теперь
именно Балад умолк навеки, потому что у меча совсем рядом была жертва, и ему
не пришлось принимать решение; он поднялся, выровнялся в воздухе и, как
искусно брошенное копье, вонзился в грудь ближайшего к нему человека.
Конан, увидел, что он ошибся в одном своем предположении: убив, каждый
меч бездействовал, пока ему не приказывали снова. Зафра, лихорадочно глотая
воздух, лежал на полу; Балад лежал неподвижно, и над его телом стоял Меч
Скелоса.
В зловещей тишине киммериец прошел через широкий зал к пораженной
ужасом кучке людей у двери. Они убили короля; человек, которым его хотели
заменить, пережил его лишь на какие-то минуты.
- Ну-ка, дай мне это, - сказал Конан и выкрутил меч из вялых пальцев
одного из сторонников Балада прежде, чем тот смог очнуться.
Конан не пошел обратно; он подбежал к обмякшей фигуре Зафры, и теперь
все наблюдали за тем, как этот варвар с Севера взмахнул позаимствованным
мечом над головой. Зафра смотрел на него снизу вверх.
- Уб-бей... - судорожно выдохнул колдун, и Конан сделал это.
Ему пришлось ударить дважды, и на второй раз меч со звоном ударился об
пол, высекая из него искры. Голова волшебника Замбулы еще не прекратила
своего омерзительного вращения по полу, когда Конан резко обернулся и
заговорил.
- Я предлагаю вам сжечь это, - сказал он. - С этими волшебниками
осторожность не помешает.
Он помолчал еще одно долгое мгновение, потом заговорил снова.
- Мне не нравится ваш город, и я покину его и буду клясться, что
никогда даже не слышал о нем. Что ж. что случилось со всеми вами, бравыми
защитниками Замбулы? Трое негодяев лежат мертвыми, и по справедливости, и
Замбула и весь мир будут чувствовать себя гораздо лучше без всей этой
троицы! Неужели никому не придет в голову сказать... да здравствует
Джунгир-хан!
Через мгновение Испарана выкрикнула эти же самые слова, а потом кто-то
в коридоре - это был визирь Хафар, - и вслед за ним другие подхватили этот
клич, и вскоре это был хор, отдающийся эхом по всему городу, пока Хафар и
Испарана разыскивали мальчика, который стал Ханом Замбулы. По пути они
договорились; ни один из них так и не рассказал ему, как один чужестранец
сделал его королем и Сатрапом Империи.
* * *
Могучий молодой человек сидел верхом на лошади, к седлу которой был
привязан повод пяти тяжело нагруженных вьючных животных. Его окружали люди
на верблюдах. Все они были одеты в белые каффии и халаты поверх красных
шаровар, и все смотрели сверху вниз на женщину, которая подошла к всаднику.
- Что у тебя на вьючных лошадях, Конан? Киммериец улыбнулся и взглянул
через плечо на своих животных.
- Привет, Испа. Вода, которой, надеюсь, хватит, чтобы доехать до Заморы
или этого оазиса, как он там называется. И... несколько безделушек, которые
я... подобрал. Я боялся, что Джунгир-хан может забыть наградить меня за ту
службу, что я сослужил его отцу, когда вернул ему тот амулет! Ты же знаешь,
нам пообещали награду.
Она улыбнулась ему мимолетной, измученной улыбкой, потом сказала:
- Он хорошо переносит смерть своего отца. Он заверяет Хафара и меня,
что простит заговорщиков, если они принесут ему клятву на верность. Боюсь,
нам пришлось убедить его в том, что Балад был колдуном, подчинившим их всей
своей воле... и никто не упомянул при нем о некоем киммерийце.
- Мы с ним никогда не видели друг друга. Надеюсь, что и не увидим. Мне
не нравится его поганый город и его поганый, плетущий заговоры народ, и я
уверен, что мне не смог бы понравиться никакой сын Актер-хана, даже если бы
его шаги направляли ты и Хафар. А насчет того, что он всех простит и никогда
не станет никого карать... я поверю, когда увижу это, - сказал Конан, потому
что он еще немного повзрослел, и встретил еще несколько королей и
неудавшихся королей, и стал немного мудрее. - Лучше бы они седлали лошадей и
ехали, ехали, ехали. - Испытывая некоторую неловкость, он потянул за повод,
и его вьючные лошади зашевелились. Он, сузив глаза, наблюдал за тем, как
смещаются тюки на их спинах. - Мне бы очень не хотелось, чтобы они
соскользнули. Мы с Хаджименом уезжаем, Спарана. Я, может быть, задержусь у
них на день или два. Шанки - самый лучший народ из тех, что я встретил за
этот год, а я встретил слишком многих. Ты знаешь, никто не присматривает за
конюшнями. Там много прекрасных животных. Я беру только шесть, и Хаджимен
настаивает, чтобы я принял от него одного или двух верблюдов. Оседлать еще
одну лошадь - для тебя?
- Значит, ты действительно уезжаешь.
- Да. Я предпочитаю места, подобные Шадизару, где человек знает, что
ему делать: все открыто порочны и признают это, и поэтому никто не
устраивает заговоров и не прикидывается!
Она улыбнулась - с легким сожалением.
- Какой же ты мужчина, Конан из Киммерии.
- Какая же ты женщина, Спарана. Они долго смотрели друг на друга; потом
она сказала:
- Хафар назвал меня Соратницей Хана, и вся знать подтвердила этот
титул. Я - первая женщина Замбулы, Конан. Боги, как нам нужен генерал,
который не был бы ничем обязан никакой группировке! Возможно, могучий
чужестранец.
Конан сжал губы, приподнял брови, подумал. И покачал головой.
- Только не в Замбуле! Только не я! Действительно, что за женщина... а
вообще, сколько тебе лет, Спарана?
- Двадцать и шесть, - ответила она так свободно, что он был уверен: она
говорит правду. - А сколько лет тебе, Конан, тебе, кто может отказаться от
того, чтобы быть генералом и... чем-то большим для меня?
- Восемнадцать, - сказал он, продвигая свой возраст за следующий день
рождения, и развернул лошадь. Шанки ждали его, сидя на верблюдах,
обрадованных тем, что можно стоять спокойно. Лошади непрерывно хлестали себя
хвостами по бокам, отмахиваясь от мух. Конан оглянулся вокруг.
- Хаджимен?
- Я готов, - отозвался шанки. Конан взглянул на Испарану.
- Едешь?
- Восемнадцать!
- Ну... почти.
Она потрясла головой. Жемчужины сверкали в ее волосах и на ее широкой
нагрудной повязке из желтого шелка.
- Почти восемнадцать, - выдохнула она. - Каким же мужчиной ты станешь.
Конан напряженно улыбнулся.
- Раньше ты сказала "какой же ты", Испарана, а теперь говоришь "каким
же ты будешь". Значит, ты не едешь. Прощай, Испарана. Я рад, что тебе не
удалось убить меня.
- Я не так уверена, - мягко сказала она. Конан рассмеялся.
- И ради чего? Ради амулета, который должен был защитить Актер-хана? Он
оказался замечательно эффективным, не правда ли? То, что мы привезли Актеру
этот амулет, защитило его - прямо в гроб! О боги, спасите меня от подобных
амулетов.
- Конан... как ты думаешь, ты когда-нибудь вернешься в Замбулу?
- Спарана... - он обернулся и взглянул на Хаджимена. - Послушай меня,
Хаджи. Я клянусь киммерийским Кромом и замбулийским Эрликом и шанкийской
Тебой, что я никогда даже не признаюсь, что был в Замбуле! Это обет! Я буду
отрицать, что побывал здесь. Я забуду о Замбуле так быстро, как только
смогу. И об этом проклятом Глазе Эрлика тоже!
- И обо мне.
Она казалась маленькой, Соратница Хана, стоя на земле в то время, как
Конан восседал на лошади из личных конюшен хана.
- И о тебе, Испа. Если когда-нибудь я забудусь и все-таки вернусь в
Замбулу, Испарана, нянька и Со ратница Джунгир-хана, ты будешь покрытой
морщинами матерью нескольких детей. Можешь быть уверена.
Голубые глаза долго вглядывались в карие, и он увидел, как карие глаза
подернулись пеленой, и вздрогнул, словно просыпаясь.
- Хаджимен! - окликнул Конан и дернул повод своего скакуна.
Она стояла и смотрела, как он уезжает прочь.