Кларк и Чавес прошли за копом по посадочному коридору, миновали несколько постов охраны и, в конце концов, через дверь с электронным замком, где вместо ключа использовалась специальная карточка, попали в центр безопасности Хитроу. Там их проводили в небольшой зал заседаний, где их встретил, стоя за ромбовидным столом, в холодном свете люминесцентных ламп, Алистер Стэнли, все еще занимавший официально должность заместителя командира «Радуги-шесть». Стэнли был выходцем из САС, специальных авиадесантных сил, самого известного из британских воинских подразделений особого назначения.
Кларк вряд ли сознался бы в этом на людях, но по части эффективности, постоянной уже в течение многих лет, САС не знали себе равных. Конечно, существовали части не хуже, например, его alma mater, «морские котики» ВМФ. Но британцы давным-давно установили «золотой стандарт» для современных войск, занимающихся специальными операциями. Еще в 1941 году, когда офицер шотландской гвардии Стерлинг (позже эту фамилию прославит его однофамилец, организовавший выпуск автоматов «стерлинг») со своим подразделением «L» из шестидесяти пяти человек изводил части немецкого вермахта в Северной Африке. За время, прошедшее с первых диверсионных вылазок в Северной Африке до охоты на позиции ракет «скад» в иракских пустынях, САС успели много чего повидать, много чего сделать и заодно написать немало книг о том, как следует проводить специальные операции. Как и все его старшие собратья, Алистер Стэнли был великолепным воином. Кларк редко думал о Стэнли как о своем заместителе, а скорее считал его своим напарником по командованию – так он уважал этого человека.
Наряду с движением задом наперед и жареной картошкой, одной из вещей, к которым в Англии было необходимо привыкнуть, являлась для Кларка структура корпуса САС. Британцы, по своему обыкновению, сделали ее уникальной: три полка – 21-й, 22-1 и 23-й, – и батальоны, обозначенные буквами от A до G. Причем буквы, ради каких-то целей, шли не по порядку, с несколькими пропусками. И все же Кларку предстояло лишний раз (словно в этом была какая-то необходимость) признать, что британцы все делают с великим своеобразием.
– Алистер, – сказал Кларк, приветствовав Стэнли официальным кивком. Выражение лица англичанина явственно говорило, что то ли произошло что-то серьезное, то ли ожидается в самое ближайшее время.
– Что, Стэн, уже соскучился? – спросил Динг, протягивая руку.
– Если бы, дружище. Чертовски неприятно, что пришлось прервать вашу поездку. Сдается мне, что вам, парни, придется, вроде как сгонять в одно место и только потом отправляться на все четыре стороны. Подвалила кое-какая интересная работенка.
– Откуда? – спросил Кларк.
– От шведов, но окольным путем. Похоже, что они вдруг потеряли свое консульство в Триполи. И это их очень беспокоит.
– Ты сказал: «Потеряли», – перебил его Чавес. – Надеюсь, это не значит, что они заблудились где-то в городе?
– Ты прав, извини. Типично британское преуменьшение. Красиво, но не всегда практично. Разведка пытается что-то сделать, но, учитывая место, где все случилось, даже если они и рискнут назвать преступника, это мало поможет делу.
Кларк и Чавес придвинули кресла и уселись около стола. Стэнли последовал их примеру. Потом он открыл кожаный портфель и вынул оттуда большой исписанный блокнот.
– Ну-ка, послушаем, – сказал Кларк, переводя мыслительный процесс на повышенную передачу.
Еще десять минут назад он пребывал в гражданском состоянии (по крайней мере, настолько гражданском, насколько мог себе позволить). Сидел рядом со своими родными и собирался отправиться домой, но это было тогда, а теперь он оказался здесь. Теперь он снова стал командиром «Радуги-шесть». И, если признаться честно, ему это нравилось.
– Там было восемь человек, вот и все, что мы пока знаем, – сказал Стэнли. – Местная полиция живенько окружила дом – без всяких происшествий. Со спутников видно, что на участке лежат четыре человека, вероятно, шведские fallskärmsjägares.
Fallskärmsjägares, десантники, представляли собой, по существу, шведский вариант спецназа. Туда отбирались лучшие из лучших военнослужащих шведской армии. Погибшие, по всей вероятности, входили в Sarskilda Skyddsgruppen, специальную охранную группу, и были прикомандированы к САПО, шведской службе охраны, для работы в посольстве.
– Там серьезные ребята, – промолвил Чавес. – Кто-то хорошо подготовил домашнее задание… И стрелять тоже подучился. Изнутри консульства хоть что-нибудь поступает?
Стэнли покачал головой.
– Радио молчит.
«Так и должно быть», – подумал Кларк. Любой, у кого хватило ума и сноровки, чтобы в мгновение ока проникнуть на хорошо огороженную и охраняемую территорию и разделаться с четырьмя fallskärmsjägares, должен был догадаться сразу же овладеть узлом связи.
– Кто-нибудь взял ответственность на себя? – задал следующий вопрос Чавес.
– Пока что нет, но, думаю, скоро объявятся. Ждать недолго. Ливия зажала прессе рот, но, боюсь, долго им так не продержаться.
При той мешанине из террористических организаций, которая сложилась на Ближнем Востоке, всегда находилась масса желающих приписать себе любой сколько-нибудь заметный акт насилия. И дело здесь было не столько в борьбе за престиж, сколько в намеренном стремлении замутить воду, в которой орудует разведка. Все это очень походило на те сложности, которые приходится преодолевать полицейским детективам, расследующим серьезные убийства. Быстрых признаний и доносов от всяких сумасшедших по дюжине на пенни, и все нужно расследовать со всей серьезностью, чтобы не прошляпить настоящие улики и настоящего преступника. С терроризмом дела обстояли точно так же.
– И, как я понимаю, не предъявлялось никаких требований, – утвердительно произнес Кларк.
– Верно.
Без всяких требований такие дела обходились довольно часто. На Ближнем Востоке зачастую похищали заложников лишь для того, чтобы привлечь внимание всего мира к той или иной группировке, которая затем убивала похищенных и лишь после этого объясняла, зачем и для чего это было сделано. Не то чтобы Кларк видел особую разницу между похитителями людей того или иного сорта, но до тех пор, пока какой-нибудь правительственный чиновник не скомандует: «Вперед!», «Радуга», как и любое другое подразделение специального назначения, пребывало в полной власти политиканов. И лишь после того, как они решат, что пора спускать с цепи боевых псов, «Радуга» получит возможность заняться тем, что она умеет лучше всех на свете.
– Вот только есть тут одна хитрость, – сказал Стэнли.
– Политика? – предположил Кларк.
– Снова угадал. Как ты наверняка понимаешь, наш друг Полковник хочет пустить на это дело своих Стражей джамахирии – вернее, они уже готовы приступить, – но шведского генерального консула эта идея не слишком вдохновляет, поскольку он имеет некоторое представление об их боевом уставе.
Корпус Стражей джамахирии являлся, по существу, личным спецназом полковника Муаммара Каддафи, в него входило около двух тысяч человек, которых набирали на его родине, в окрестностях Сирта. Кларк знал, что они отличные бойцы и хорошо обеспечены своими собственными разведкой и транспортными средствами. А вот осмотрительностью и стремлением избежать сопутствующего ущерба в отношении как неживых, так и живых объектов они не отличались. Если Стражи джамахирии пойдут на штурм, шведы, скорее всего, недосчитаются значительной части уцелевшего персонала.
«Все-таки интересный тип этот самый Каддафи», – подумал Кларк. Как и подавляющее большинство представителей разведывательных кругов США, Кларк сильно сомневался насчет того, что Каддафи действительно превратился из североафриканского плохого парня в олицетворение гуманности, отрицающее терроризм. Старинное библейское высказывание насчет того, что барс не может переменить пятна свои, можно считать штампом. Можно говорить, что оно фальшиво звучит, но Кларк был глубоко уверен, что полковник Муаммар бен Мухаммед Абу Меньяр аль-Каддафи, «братский лидер и руководитель первосентябрьской Великой революции Социалистической Народной Ливийской Арабской Джамахирии», был, есть и будет тем самым барсом вплоть до своей естественной или не слишком естественной кончины.
В 2003 году по указанию Каддафи ливийское правительство официально проинформировало ООН, что готово понести ответственность за случившийся пятнадцать лет назад над Локерби взрыв самолета компании «Пан-Американ», летевшего 103-м рейсом в Нью-Йорк, и согласно выплатить родственникам погибших компенсацию в размере почти 3 миллиардов долларов. Этот жест был немедленно вознагражден не только словами одобрения с Запада, но и снятием экономических санкций и дипломатично высказанными похвалами со стороны многих европейских стран. Но барс не остановился на этом. Сначала он открыл свои программы вооружения для инспекторов международного сообщества, а потом осудил теракт 11 сентября.
У Кларка были свои соображения насчет причин перемены взглядов Каддафи, и он считал, что причина ее – вовсе не старческое добродушие, а добрая старая экономика. Точнее говоря, цены на нефть, которые на протяжении 90-х годов быстро снижались, в результате чего Ливия сделалась беднее, чем была в те времена, когда в пустыне царили верблюды, а не черное золото, и лишилась возможности содержать ручных террористов Полковника. Конечно, напомнил себе Кларк, подтолкнуть Каддафи на перемену поведения вполне могло и вторжение США в Ирак, глядя на которое он наверняка понял, что может произойти в недалеком будущем с его маленькой вотчиной. Честно говоря, Кларк считал, что всегда лучше иметь дело с барсом, который только делает вид, будто меняет свои пятна до тех пор, пока у него не затупятся клыки. Теперь, когда нефть вновь поднялась в цене, вопрос заключался в том, вернется Полковник к своим прежним играм или нет. Воспользуется ли он этим инцидентом, чтобы поднять скандал?
– Конечно, верховное руководство в Стокгольме хотело бы прислать туда своих собственных вышибал, но Каддафи и слышать об этом не хочет, – продолжал Стэнли. – Я знаю только, что Розенбад ведет переговоры с Даунинг-стрит[9]. Так или иначе, нам объявили боевую готовность. Херефордшир уже собирает всех наших. Двое отсутствуют – один болен, один в отпуске, – но все остальные должны быть готовы не позднее чем через час и безотлагательно выехать к нам. – Стэнли посмотрел на часы. – Скажем, семьдесят минут, с учетом дороги.
– Ты сказал – боевая готовность, – вновь заговорил Чавес. – А где? – Вопрос был вполне резонным – даже с использованием самого быстроходного транспорта путь из Лондона в Триполи займет много времени. Возможно, больше, чем осталось жить заложникам из шведского консульства.
– В Таранто. Marina Militare любезно согласилась разместить нас на своей базе, пока политики будут договариваться. Если поступит приказ, нам останется только перепрыгнуть через море – и мы в Триполи.
Глава 16
Глава 17
Кларк вряд ли сознался бы в этом на людях, но по части эффективности, постоянной уже в течение многих лет, САС не знали себе равных. Конечно, существовали части не хуже, например, его alma mater, «морские котики» ВМФ. Но британцы давным-давно установили «золотой стандарт» для современных войск, занимающихся специальными операциями. Еще в 1941 году, когда офицер шотландской гвардии Стерлинг (позже эту фамилию прославит его однофамилец, организовавший выпуск автоматов «стерлинг») со своим подразделением «L» из шестидесяти пяти человек изводил части немецкого вермахта в Северной Африке. За время, прошедшее с первых диверсионных вылазок в Северной Африке до охоты на позиции ракет «скад» в иракских пустынях, САС успели много чего повидать, много чего сделать и заодно написать немало книг о том, как следует проводить специальные операции. Как и все его старшие собратья, Алистер Стэнли был великолепным воином. Кларк редко думал о Стэнли как о своем заместителе, а скорее считал его своим напарником по командованию – так он уважал этого человека.
Наряду с движением задом наперед и жареной картошкой, одной из вещей, к которым в Англии было необходимо привыкнуть, являлась для Кларка структура корпуса САС. Британцы, по своему обыкновению, сделали ее уникальной: три полка – 21-й, 22-1 и 23-й, – и батальоны, обозначенные буквами от A до G. Причем буквы, ради каких-то целей, шли не по порядку, с несколькими пропусками. И все же Кларку предстояло лишний раз (словно в этом была какая-то необходимость) признать, что британцы все делают с великим своеобразием.
– Алистер, – сказал Кларк, приветствовав Стэнли официальным кивком. Выражение лица англичанина явственно говорило, что то ли произошло что-то серьезное, то ли ожидается в самое ближайшее время.
– Что, Стэн, уже соскучился? – спросил Динг, протягивая руку.
– Если бы, дружище. Чертовски неприятно, что пришлось прервать вашу поездку. Сдается мне, что вам, парни, придется, вроде как сгонять в одно место и только потом отправляться на все четыре стороны. Подвалила кое-какая интересная работенка.
– Откуда? – спросил Кларк.
– От шведов, но окольным путем. Похоже, что они вдруг потеряли свое консульство в Триполи. И это их очень беспокоит.
– Ты сказал: «Потеряли», – перебил его Чавес. – Надеюсь, это не значит, что они заблудились где-то в городе?
– Ты прав, извини. Типично британское преуменьшение. Красиво, но не всегда практично. Разведка пытается что-то сделать, но, учитывая место, где все случилось, даже если они и рискнут назвать преступника, это мало поможет делу.
Кларк и Чавес придвинули кресла и уселись около стола. Стэнли последовал их примеру. Потом он открыл кожаный портфель и вынул оттуда большой исписанный блокнот.
– Ну-ка, послушаем, – сказал Кларк, переводя мыслительный процесс на повышенную передачу.
Еще десять минут назад он пребывал в гражданском состоянии (по крайней мере, настолько гражданском, насколько мог себе позволить). Сидел рядом со своими родными и собирался отправиться домой, но это было тогда, а теперь он оказался здесь. Теперь он снова стал командиром «Радуги-шесть». И, если признаться честно, ему это нравилось.
– Там было восемь человек, вот и все, что мы пока знаем, – сказал Стэнли. – Местная полиция живенько окружила дом – без всяких происшествий. Со спутников видно, что на участке лежат четыре человека, вероятно, шведские fallskärmsjägares.
Fallskärmsjägares, десантники, представляли собой, по существу, шведский вариант спецназа. Туда отбирались лучшие из лучших военнослужащих шведской армии. Погибшие, по всей вероятности, входили в Sarskilda Skyddsgruppen, специальную охранную группу, и были прикомандированы к САПО, шведской службе охраны, для работы в посольстве.
– Там серьезные ребята, – промолвил Чавес. – Кто-то хорошо подготовил домашнее задание… И стрелять тоже подучился. Изнутри консульства хоть что-нибудь поступает?
Стэнли покачал головой.
– Радио молчит.
«Так и должно быть», – подумал Кларк. Любой, у кого хватило ума и сноровки, чтобы в мгновение ока проникнуть на хорошо огороженную и охраняемую территорию и разделаться с четырьмя fallskärmsjägares, должен был догадаться сразу же овладеть узлом связи.
– Кто-нибудь взял ответственность на себя? – задал следующий вопрос Чавес.
– Пока что нет, но, думаю, скоро объявятся. Ждать недолго. Ливия зажала прессе рот, но, боюсь, долго им так не продержаться.
При той мешанине из террористических организаций, которая сложилась на Ближнем Востоке, всегда находилась масса желающих приписать себе любой сколько-нибудь заметный акт насилия. И дело здесь было не столько в борьбе за престиж, сколько в намеренном стремлении замутить воду, в которой орудует разведка. Все это очень походило на те сложности, которые приходится преодолевать полицейским детективам, расследующим серьезные убийства. Быстрых признаний и доносов от всяких сумасшедших по дюжине на пенни, и все нужно расследовать со всей серьезностью, чтобы не прошляпить настоящие улики и настоящего преступника. С терроризмом дела обстояли точно так же.
– И, как я понимаю, не предъявлялось никаких требований, – утвердительно произнес Кларк.
– Верно.
Без всяких требований такие дела обходились довольно часто. На Ближнем Востоке зачастую похищали заложников лишь для того, чтобы привлечь внимание всего мира к той или иной группировке, которая затем убивала похищенных и лишь после этого объясняла, зачем и для чего это было сделано. Не то чтобы Кларк видел особую разницу между похитителями людей того или иного сорта, но до тех пор, пока какой-нибудь правительственный чиновник не скомандует: «Вперед!», «Радуга», как и любое другое подразделение специального назначения, пребывало в полной власти политиканов. И лишь после того, как они решат, что пора спускать с цепи боевых псов, «Радуга» получит возможность заняться тем, что она умеет лучше всех на свете.
– Вот только есть тут одна хитрость, – сказал Стэнли.
– Политика? – предположил Кларк.
– Снова угадал. Как ты наверняка понимаешь, наш друг Полковник хочет пустить на это дело своих Стражей джамахирии – вернее, они уже готовы приступить, – но шведского генерального консула эта идея не слишком вдохновляет, поскольку он имеет некоторое представление об их боевом уставе.
Корпус Стражей джамахирии являлся, по существу, личным спецназом полковника Муаммара Каддафи, в него входило около двух тысяч человек, которых набирали на его родине, в окрестностях Сирта. Кларк знал, что они отличные бойцы и хорошо обеспечены своими собственными разведкой и транспортными средствами. А вот осмотрительностью и стремлением избежать сопутствующего ущерба в отношении как неживых, так и живых объектов они не отличались. Если Стражи джамахирии пойдут на штурм, шведы, скорее всего, недосчитаются значительной части уцелевшего персонала.
«Все-таки интересный тип этот самый Каддафи», – подумал Кларк. Как и подавляющее большинство представителей разведывательных кругов США, Кларк сильно сомневался насчет того, что Каддафи действительно превратился из североафриканского плохого парня в олицетворение гуманности, отрицающее терроризм. Старинное библейское высказывание насчет того, что барс не может переменить пятна свои, можно считать штампом. Можно говорить, что оно фальшиво звучит, но Кларк был глубоко уверен, что полковник Муаммар бен Мухаммед Абу Меньяр аль-Каддафи, «братский лидер и руководитель первосентябрьской Великой революции Социалистической Народной Ливийской Арабской Джамахирии», был, есть и будет тем самым барсом вплоть до своей естественной или не слишком естественной кончины.
В 2003 году по указанию Каддафи ливийское правительство официально проинформировало ООН, что готово понести ответственность за случившийся пятнадцать лет назад над Локерби взрыв самолета компании «Пан-Американ», летевшего 103-м рейсом в Нью-Йорк, и согласно выплатить родственникам погибших компенсацию в размере почти 3 миллиардов долларов. Этот жест был немедленно вознагражден не только словами одобрения с Запада, но и снятием экономических санкций и дипломатично высказанными похвалами со стороны многих европейских стран. Но барс не остановился на этом. Сначала он открыл свои программы вооружения для инспекторов международного сообщества, а потом осудил теракт 11 сентября.
У Кларка были свои соображения насчет причин перемены взглядов Каддафи, и он считал, что причина ее – вовсе не старческое добродушие, а добрая старая экономика. Точнее говоря, цены на нефть, которые на протяжении 90-х годов быстро снижались, в результате чего Ливия сделалась беднее, чем была в те времена, когда в пустыне царили верблюды, а не черное золото, и лишилась возможности содержать ручных террористов Полковника. Конечно, напомнил себе Кларк, подтолкнуть Каддафи на перемену поведения вполне могло и вторжение США в Ирак, глядя на которое он наверняка понял, что может произойти в недалеком будущем с его маленькой вотчиной. Честно говоря, Кларк считал, что всегда лучше иметь дело с барсом, который только делает вид, будто меняет свои пятна до тех пор, пока у него не затупятся клыки. Теперь, когда нефть вновь поднялась в цене, вопрос заключался в том, вернется Полковник к своим прежним играм или нет. Воспользуется ли он этим инцидентом, чтобы поднять скандал?
– Конечно, верховное руководство в Стокгольме хотело бы прислать туда своих собственных вышибал, но Каддафи и слышать об этом не хочет, – продолжал Стэнли. – Я знаю только, что Розенбад ведет переговоры с Даунинг-стрит[9]. Так или иначе, нам объявили боевую готовность. Херефордшир уже собирает всех наших. Двое отсутствуют – один болен, один в отпуске, – но все остальные должны быть готовы не позднее чем через час и безотлагательно выехать к нам. – Стэнли посмотрел на часы. – Скажем, семьдесят минут, с учетом дороги.
– Ты сказал – боевая готовность, – вновь заговорил Чавес. – А где? – Вопрос был вполне резонным – даже с использованием самого быстроходного транспорта путь из Лондона в Триполи займет много времени. Возможно, больше, чем осталось жить заложникам из шведского консульства.
– В Таранто. Marina Militare любезно согласилась разместить нас на своей базе, пока политики будут договариваться. Если поступит приказ, нам останется только перепрыгнуть через море – и мы в Триполи.
Глава 16
Оперуполномоченный милиции лейтенант Павел Росихина отвернул простыню – вернее, скатерть, – которой какая-то добрая душа накрыла труп, и уставился в широко раскрытые глаза еще одной (в этом он был заранее уверен) жертвы мафиозных разборок. Хотя, может быть, и нет. Несмотря на бледность, было ясно, что убитый не чеченец, но и не этнический русский, что, учитывая место, где все произошло, было довольно странно. Русский с Кавказа… Интересно.
Единственная пуля вошла в череп мужчины на дюйм выше левого уха и чуть ближе к глазу, а вышла… Росихина наклонился над столом, стараясь не прикасаться ни к чему, кроме скатерти, и всмотрелся в правую сторону головы убитого, покоившейся на мягкой перегородке кабинки. Ага. Выходное отверстие размером с куриное яйцо находилось за правым ухом. Кровь и мозги, выплеснувшиеся на стенку за перегородкой, позволяли довольно точно определить траекторию пули. Убийца стоял… Вот тут. Прямо перед дверью в кухню. Точное расстояние пускай определяет эксперт, но Росихина, глядя на входное отверстие, и сам видел, что стреляли не в упор. Не было ни ожога вокруг раны, ни следов от впечатывающихся в кожу мельчайших крупинок пороха. Сама рана была идеально круглой, что тоже говорило о том, что стреляли не в упор – в таких случаях на коже обычно остается хорошо различимая «звездочка». Росихина зажал пальцами нос от резкого запаха кала. Как часто бывает в случаях внезапной смерти, у жертвы опорожнились прямая кишка и мочевой пузырь. Потом он аккуратно откинул полы спортивной куртки убитого сначала слева, затем справа, и осмотрел карманы в поисках бумажника. Но там не оказалось ничего, кроме серебристой шариковой ручки, белого носового платка и запасной пуговицы от пиджака.
– Какое, по-твоему, было расстояние? – услышал он голос сзади и обернулся.
В нескольких шагах стоял его сегодняшний напарник Геннадий Олексей, вместе с которым ему уже несколько раз доводилось работать. Из изогнутых в полуулыбке губ торчала сигарета, руки он держал в карманах кожаной куртки.
За спиной Олексея Росихина видел нескольких милиционеров в форме, которые выпроваживали посетителей ресторана за дверь, где им предстояло торчать в ожидании допроса. Служащие ресторана – четыре официанта, кассир и три повара – сидели за опустевшими столами, а еще один милиционер записывал их имена и адреса.
Олексей и Росихина служили в Главном управлении по борьбе с финансовой преступностью, входившем в санкт-петербургский уголовный розыск. В отличие от большинства полицейских организаций Запада, русские оперативники не имеют постоянных напарников. Причину такого положения Росихине никто и никогда не объяснял, сам же он считал, что это как-то связано с бюджетным финансированием. От финансирования зависело все: и то, что приходилось неделями разъезжать по служебным делам на своем собственном автомобиле, и то, будет у тебя напарник или нет.
– Ты разве дежуришь сегодня? – осведомился Росихина.
– Нет, позвонили домой. Так что там с расстоянием? – повторил Олексей.
– Метр. Чуть меньше, чуть больше. Промахнуться невозможно. – Тут он заметил что-то прямо под ягодицей убитого и наклонился, чтобы взглянуть поближе. – О, пистолет. Кажется, «макаров». По крайней мере он пытался защищаться. Вытащил бы на секунду раньше, глядишь, и…
– Тогда вопрос к тебе, – сказал Олексей. – Ты сам что предпочел бы? Как этот наш приятель, знать, что сейчас произойдет, или просто… Бух – и все. Ничего нет.
– Гена, типун тебе на язык…
– Да ладно, говори уж.
Росихина вздохнул.
– По мне, лучше всего помереть во сне – столетним дедом, лежа рядом с Натальей.
– Павел, Павел… Нет у тебя чувства юмора.
– Извини. Давай к делу. Не нравится мне все это. Что-то не так. Вроде бы и похоже на обычное мафиозное убийство, но этот дядька – не из обычных персонажей таких разборок. Во-первых, место неподходящее для него.
– Или очень смелый, или очень глупый, – ответил Олексей.
– Или в отчаянном положении. – Русский, пусть даже с Кавказа, вряд ли пришел бы в такое место, чтобы поесть лепешек чепалгаш или послушать этот жуткий пондур, который, на вкус Геннадия, больше всего походил на вопли мартовских котов.
– Или сильно голодный, – добавил Олексей. – Может быть, какой-то новый босс? Лицо мне незнакомо, но если поискать в картотеке…
– Вряд ли. Они же никогда никуда не ходят без охраны. А охрана у них серьезная. Даже если кто-то и сумел бы заманить сюда такого и всадить пулю почти в упор, все равно телохранители устроили бы настоящую войну. Тут все было бы перебито, и трупы лежали бы штабелями. Нет, у нас всего лишь одна пуля и всего один мертвец. Очень продуманная работа. Хорошо подготовленная засада. Так что вопросов два: кто он такой и почему так нужно было его убить?
– Ну, от этой банды мы ответов не получим.
Росихина знал, что его напарник прав. Может, от страха перед Общиной, может из преданности ей, но все, кто был к ней хоть как-то причастен, хранили молчание даже в самых безобидных вещах. Допросы свидетелей всегда сводились к одному из трех вариантов – ничего не видел; кто-то в маске вбежал, застрелил и убежал, так быстро, знаешь; и третий, самый распространенный: «Я не говорить по-русску».
В этом случае больше всего ответов будет по второму варианту: так быстро, знаешь… Впрочем, он не был склонен обвинять этих людей в злонамеренности. Хоть Красная мафия, хоть Братва, хоть Община, кого ни возьми, были беспредельно жестоки. Свидетелей вместе с семьями порой обрекали на смерть только потому, что какому-нибудь главарю, сидящему в своем безопасном схроне, вдруг приходило в голову, что этот человек может владеть какой-то информацией, которая может представлять интерес для властей. И ведь не просто на смерть, напомнил себе Росихина. Мафия зачастую была очень изобретательна по части пыток, и перед смертью несчастному пришлось бы вытерпеть много страшных мучений. Как ты сам поступил бы в такой ситуации? – не раз спрашивал он себя. Хотя мафия редко трогала милиционеров – это могло повредить делам, – случалось, что и их убивали. Мы, менты, конечно, и при оружии, и владеть им умеем, так что, худо-бедно, можем постоять за себя, а как быть простому человеку – учителю или рабочему с завода, или бухгалтеру, – какие шансы у них? Откровенно говоря, никаких. У милиции нет ни денег, ни народа для того, чтобы взять под охрану каждого свидетеля, и население это прекрасно знает и потому молчит в тряпочку и не высовывается. Даже сейчас кое-кто из посетителей ресторана наверняка боится за свою жизнь лишь потому, что оказался в неподходящее время в неподходящем месте. Между прочим, странно, что это заведение вообще не прикрыли до сих пор.
«Именно этот страх, – думал Росихина, – и заставляет людей мечтать о добром старом времени, желать возвращения сталинского контроля за страной, что Путин, в значительной степени, делает в своей «программе реформ». А ведь середины нет и быть не может. Покуда в России существуют политические свободы, права личности и свободный рынок, будет существовать и преступность, крупная и мелкая. При Сталине они тоже существовали, но никакого сравнения с нынешним положением быть не могло. Но ведь этот аргумент довольно хлипкий, верно? Вроде тех, которые старые твердолобые коммунисты и ультранационалисты используют, чтобы бранить демократию и капитализм, забывая при этом, что железная рука дорого обошлась Советской России. Как это говорится? Плохое быстро забывается, так, что ли?» У отца Росихины, родившегося в семье рыбаков-якутов, было свое мнение на этот счет: «Когда выясняется, что женился на злобной ведьме, даже самая страховидная из былых подружек кажется очаровательной». И дело в том, что Советская Россия как раз и была такой вот страховидной подружкой. Конечно, были у нее и свои достоинства, но ничего такого, к чему хотелось бы вернуться, он не видел. К сожалению, многие из горожан – если верить последним опросам (не менее сорока процентов), разделяли это мнение. А возможно, он был безоглядным оптимистом, как назвал его однажды Олексей. Или безмозглым оптимистом?
А сейчас он сквозь витрину ресторана смотрел на мрачные лица сбившихся в кучки посетителей, на облачка пара, вылетавшие из их ртов и тут же развеиваемые холодным ветром, и думал, что его оптимизм, возможно, и впрямь не имеет никаких серьезных оснований. В этом ресторане на глазах тридцати с лишним человек двадцать минут назад вытряхнули посетителю мозги на стенку, и никто из них, по всей вероятности, не захочет и пальцем пошевелить, чтобы помочь найти убийцу.
– Похоже на то, но ведь все может быть, – ответил Росихина. – Попытка – не пытка, верно?
Олексей пожал плечами и улыбнулся типичной улыбкой русского фаталиста. А что я могу? Олексея мало что волновало, вернее, он всегда казался невозмутимым – точно так же, как всегда держал во рту сигарету.
Потом, опять же, бывает и так (правда, редко), что у кого-то из свидетелей чисто случайно проскочит какая-нибудь ценная информация, за которую сможет зацепиться следствие. Но чаще свидетели мямлят что-то совершенно бессмысленное или держатся враждебно, так что следствию приходится ограничиваться тем, что удалось выяснить при обследовании трупа или трупов.
– Кроме того, – продолжил Росихина, – если мы не соберем показания, пусть даже никчемные, не будет у нас ни четырех часов писанины, ни тошнотворного кофе.
– Четырех часов? Ну, это ты хватил…
– Черт возьми, где криминалист?
До тех пор, пока человека не признают официально умершим, трупу предстояло оставаться на месте и пялить остекленевшие глаза в потолок.
– В пути, – сказал Олексей. – Я сам звонил перед тем, как выехать. Похоже, вечер напряженный.
Росихина наклонился вперед, подцепил пистолет указательным пальцем за спусковую скобу и поднял с сиденья.
– Девять миллиметров. – Он вынул магазин и оттянул затвор. Патрон вылетел из патронника и, звонко щелкнув, упал на пол.
– Парень явно ожидал неприятностей. Патроны все на месте?
Росихина кивнул и понюхал ствол.
– Да, все, конечно. Все произошло слишком быстро. Ствол чистый. Слушай, чтоб меня… Гена, посмотри-ка сюда – номерок-то спилен.
– Неужто чудеса никак не кончатся?
Преступники часто уничтожают номера на оружии, которым пользуются в своих делах, обычно вытравливают их кислотой, но крайне редко выбивают другие, фальшивые. Так что, в принципе, есть шанс разобрать старый номер «макарова», а это может куда-нибудь вывести. Безоглядный оптимизм. И, скорее всего, совершенно безосновательный, напомнил себе Росихина.
На самом же деле лейтенант Росихина и Олексей даже не надеялись что-то узнать ни от непосредственных свидетелей, ни от осмотра района и опроса его обитателей, как это часто бывало при расследовании убийств, хоть на Западе, хоть в Москве. В чеченской диаспоре все были накрепко связаны друг с другом, старались не иметь дела с милицией и до дрожи боялись Общины. И для этого были все основания. Жестокость этого преступного сообщества не имела границ. Словоохотливый свидетель мог не только погибнуть сам, но и увидеть перед собственной смертью, как будут мучительно убивать его родных. Понимание того, что из-за твоего неправильного поведения твоего ребенка могут на твоих глазах распилить на части обычной ножовкой, хорошо завязывает рты. Но, даже зная все это, Росихина был обязан выполнить все формальности, в частности, собрать показания, пусть даже они будут бессодержательными и даже откровенно лживыми, и предложить версию, пусть необоснованную, но хоть какую-нибудь.
Как бы усердно они ни занимались этим делом, в конце концов, все тонкие ниточки, которые (возможно) удастся зацепить, все равно оборвутся, и дело придется объявить «висяком». Поймав себя на этой мысли, Росихина грустно взглянул на труп и чуть слышно пробормотал сквозь зубы: «Прости, дружище».
Единственная пуля вошла в череп мужчины на дюйм выше левого уха и чуть ближе к глазу, а вышла… Росихина наклонился над столом, стараясь не прикасаться ни к чему, кроме скатерти, и всмотрелся в правую сторону головы убитого, покоившейся на мягкой перегородке кабинки. Ага. Выходное отверстие размером с куриное яйцо находилось за правым ухом. Кровь и мозги, выплеснувшиеся на стенку за перегородкой, позволяли довольно точно определить траекторию пули. Убийца стоял… Вот тут. Прямо перед дверью в кухню. Точное расстояние пускай определяет эксперт, но Росихина, глядя на входное отверстие, и сам видел, что стреляли не в упор. Не было ни ожога вокруг раны, ни следов от впечатывающихся в кожу мельчайших крупинок пороха. Сама рана была идеально круглой, что тоже говорило о том, что стреляли не в упор – в таких случаях на коже обычно остается хорошо различимая «звездочка». Росихина зажал пальцами нос от резкого запаха кала. Как часто бывает в случаях внезапной смерти, у жертвы опорожнились прямая кишка и мочевой пузырь. Потом он аккуратно откинул полы спортивной куртки убитого сначала слева, затем справа, и осмотрел карманы в поисках бумажника. Но там не оказалось ничего, кроме серебристой шариковой ручки, белого носового платка и запасной пуговицы от пиджака.
– Какое, по-твоему, было расстояние? – услышал он голос сзади и обернулся.
В нескольких шагах стоял его сегодняшний напарник Геннадий Олексей, вместе с которым ему уже несколько раз доводилось работать. Из изогнутых в полуулыбке губ торчала сигарета, руки он держал в карманах кожаной куртки.
За спиной Олексея Росихина видел нескольких милиционеров в форме, которые выпроваживали посетителей ресторана за дверь, где им предстояло торчать в ожидании допроса. Служащие ресторана – четыре официанта, кассир и три повара – сидели за опустевшими столами, а еще один милиционер записывал их имена и адреса.
Олексей и Росихина служили в Главном управлении по борьбе с финансовой преступностью, входившем в санкт-петербургский уголовный розыск. В отличие от большинства полицейских организаций Запада, русские оперативники не имеют постоянных напарников. Причину такого положения Росихине никто и никогда не объяснял, сам же он считал, что это как-то связано с бюджетным финансированием. От финансирования зависело все: и то, что приходилось неделями разъезжать по служебным делам на своем собственном автомобиле, и то, будет у тебя напарник или нет.
– Ты разве дежуришь сегодня? – осведомился Росихина.
– Нет, позвонили домой. Так что там с расстоянием? – повторил Олексей.
– Метр. Чуть меньше, чуть больше. Промахнуться невозможно. – Тут он заметил что-то прямо под ягодицей убитого и наклонился, чтобы взглянуть поближе. – О, пистолет. Кажется, «макаров». По крайней мере он пытался защищаться. Вытащил бы на секунду раньше, глядишь, и…
– Тогда вопрос к тебе, – сказал Олексей. – Ты сам что предпочел бы? Как этот наш приятель, знать, что сейчас произойдет, или просто… Бух – и все. Ничего нет.
– Гена, типун тебе на язык…
– Да ладно, говори уж.
Росихина вздохнул.
– По мне, лучше всего помереть во сне – столетним дедом, лежа рядом с Натальей.
– Павел, Павел… Нет у тебя чувства юмора.
– Извини. Давай к делу. Не нравится мне все это. Что-то не так. Вроде бы и похоже на обычное мафиозное убийство, но этот дядька – не из обычных персонажей таких разборок. Во-первых, место неподходящее для него.
– Или очень смелый, или очень глупый, – ответил Олексей.
– Или в отчаянном положении. – Русский, пусть даже с Кавказа, вряд ли пришел бы в такое место, чтобы поесть лепешек чепалгаш или послушать этот жуткий пондур, который, на вкус Геннадия, больше всего походил на вопли мартовских котов.
– Или сильно голодный, – добавил Олексей. – Может быть, какой-то новый босс? Лицо мне незнакомо, но если поискать в картотеке…
– Вряд ли. Они же никогда никуда не ходят без охраны. А охрана у них серьезная. Даже если кто-то и сумел бы заманить сюда такого и всадить пулю почти в упор, все равно телохранители устроили бы настоящую войну. Тут все было бы перебито, и трупы лежали бы штабелями. Нет, у нас всего лишь одна пуля и всего один мертвец. Очень продуманная работа. Хорошо подготовленная засада. Так что вопросов два: кто он такой и почему так нужно было его убить?
– Ну, от этой банды мы ответов не получим.
Росихина знал, что его напарник прав. Может, от страха перед Общиной, может из преданности ей, но все, кто был к ней хоть как-то причастен, хранили молчание даже в самых безобидных вещах. Допросы свидетелей всегда сводились к одному из трех вариантов – ничего не видел; кто-то в маске вбежал, застрелил и убежал, так быстро, знаешь; и третий, самый распространенный: «Я не говорить по-русску».
В этом случае больше всего ответов будет по второму варианту: так быстро, знаешь… Впрочем, он не был склонен обвинять этих людей в злонамеренности. Хоть Красная мафия, хоть Братва, хоть Община, кого ни возьми, были беспредельно жестоки. Свидетелей вместе с семьями порой обрекали на смерть только потому, что какому-нибудь главарю, сидящему в своем безопасном схроне, вдруг приходило в голову, что этот человек может владеть какой-то информацией, которая может представлять интерес для властей. И ведь не просто на смерть, напомнил себе Росихина. Мафия зачастую была очень изобретательна по части пыток, и перед смертью несчастному пришлось бы вытерпеть много страшных мучений. Как ты сам поступил бы в такой ситуации? – не раз спрашивал он себя. Хотя мафия редко трогала милиционеров – это могло повредить делам, – случалось, что и их убивали. Мы, менты, конечно, и при оружии, и владеть им умеем, так что, худо-бедно, можем постоять за себя, а как быть простому человеку – учителю или рабочему с завода, или бухгалтеру, – какие шансы у них? Откровенно говоря, никаких. У милиции нет ни денег, ни народа для того, чтобы взять под охрану каждого свидетеля, и население это прекрасно знает и потому молчит в тряпочку и не высовывается. Даже сейчас кое-кто из посетителей ресторана наверняка боится за свою жизнь лишь потому, что оказался в неподходящее время в неподходящем месте. Между прочим, странно, что это заведение вообще не прикрыли до сих пор.
«Именно этот страх, – думал Росихина, – и заставляет людей мечтать о добром старом времени, желать возвращения сталинского контроля за страной, что Путин, в значительной степени, делает в своей «программе реформ». А ведь середины нет и быть не может. Покуда в России существуют политические свободы, права личности и свободный рынок, будет существовать и преступность, крупная и мелкая. При Сталине они тоже существовали, но никакого сравнения с нынешним положением быть не могло. Но ведь этот аргумент довольно хлипкий, верно? Вроде тех, которые старые твердолобые коммунисты и ультранационалисты используют, чтобы бранить демократию и капитализм, забывая при этом, что железная рука дорого обошлась Советской России. Как это говорится? Плохое быстро забывается, так, что ли?» У отца Росихины, родившегося в семье рыбаков-якутов, было свое мнение на этот счет: «Когда выясняется, что женился на злобной ведьме, даже самая страховидная из былых подружек кажется очаровательной». И дело в том, что Советская Россия как раз и была такой вот страховидной подружкой. Конечно, были у нее и свои достоинства, но ничего такого, к чему хотелось бы вернуться, он не видел. К сожалению, многие из горожан – если верить последним опросам (не менее сорока процентов), разделяли это мнение. А возможно, он был безоглядным оптимистом, как назвал его однажды Олексей. Или безмозглым оптимистом?
А сейчас он сквозь витрину ресторана смотрел на мрачные лица сбившихся в кучки посетителей, на облачка пара, вылетавшие из их ртов и тут же развеиваемые холодным ветром, и думал, что его оптимизм, возможно, и впрямь не имеет никаких серьезных оснований. В этом ресторане на глазах тридцати с лишним человек двадцать минут назад вытряхнули посетителю мозги на стенку, и никто из них, по всей вероятности, не захочет и пальцем пошевелить, чтобы помочь найти убийцу.
– Похоже на то, но ведь все может быть, – ответил Росихина. – Попытка – не пытка, верно?
Олексей пожал плечами и улыбнулся типичной улыбкой русского фаталиста. А что я могу? Олексея мало что волновало, вернее, он всегда казался невозмутимым – точно так же, как всегда держал во рту сигарету.
Потом, опять же, бывает и так (правда, редко), что у кого-то из свидетелей чисто случайно проскочит какая-нибудь ценная информация, за которую сможет зацепиться следствие. Но чаще свидетели мямлят что-то совершенно бессмысленное или держатся враждебно, так что следствию приходится ограничиваться тем, что удалось выяснить при обследовании трупа или трупов.
– Кроме того, – продолжил Росихина, – если мы не соберем показания, пусть даже никчемные, не будет у нас ни четырех часов писанины, ни тошнотворного кофе.
– Четырех часов? Ну, это ты хватил…
– Черт возьми, где криминалист?
До тех пор, пока человека не признают официально умершим, трупу предстояло оставаться на месте и пялить остекленевшие глаза в потолок.
– В пути, – сказал Олексей. – Я сам звонил перед тем, как выехать. Похоже, вечер напряженный.
Росихина наклонился вперед, подцепил пистолет указательным пальцем за спусковую скобу и поднял с сиденья.
– Девять миллиметров. – Он вынул магазин и оттянул затвор. Патрон вылетел из патронника и, звонко щелкнув, упал на пол.
– Парень явно ожидал неприятностей. Патроны все на месте?
Росихина кивнул и понюхал ствол.
– Да, все, конечно. Все произошло слишком быстро. Ствол чистый. Слушай, чтоб меня… Гена, посмотри-ка сюда – номерок-то спилен.
– Неужто чудеса никак не кончатся?
Преступники часто уничтожают номера на оружии, которым пользуются в своих делах, обычно вытравливают их кислотой, но крайне редко выбивают другие, фальшивые. Так что, в принципе, есть шанс разобрать старый номер «макарова», а это может куда-нибудь вывести. Безоглядный оптимизм. И, скорее всего, совершенно безосновательный, напомнил себе Росихина.
На самом же деле лейтенант Росихина и Олексей даже не надеялись что-то узнать ни от непосредственных свидетелей, ни от осмотра района и опроса его обитателей, как это часто бывало при расследовании убийств, хоть на Западе, хоть в Москве. В чеченской диаспоре все были накрепко связаны друг с другом, старались не иметь дела с милицией и до дрожи боялись Общины. И для этого были все основания. Жестокость этого преступного сообщества не имела границ. Словоохотливый свидетель мог не только погибнуть сам, но и увидеть перед собственной смертью, как будут мучительно убивать его родных. Понимание того, что из-за твоего неправильного поведения твоего ребенка могут на твоих глазах распилить на части обычной ножовкой, хорошо завязывает рты. Но, даже зная все это, Росихина был обязан выполнить все формальности, в частности, собрать показания, пусть даже они будут бессодержательными и даже откровенно лживыми, и предложить версию, пусть необоснованную, но хоть какую-нибудь.
Как бы усердно они ни занимались этим делом, в конце концов, все тонкие ниточки, которые (возможно) удастся зацепить, все равно оборвутся, и дело придется объявить «висяком». Поймав себя на этой мысли, Росихина грустно взглянул на труп и чуть слышно пробормотал сквозь зубы: «Прости, дружище».
Глава 17
Забавно, думал Джек Райан-младший, что на сообщение о рождении девочки никто не откликнулся поздравлениями. Вообще никто. Он проверил на перекрестные ссылки все файлы своего компьютера, просеял каждый терабайт памяти сверхмощного сервера Кампуса, просмотрел все новейшие документы и составил (от руки, на листочке) табличку отправителей и получателей. Но так и не получил ничего, кроме нескольких наборов букв и цифр, которые, конечно, могли иметь какое-то отношение к их настоящим именам, но вряд ли. Тогда Джек углубил поиск электронных писем еще на полгода и свел информацию в электронную таблицу. Определенно трафик был стабильным, его колебания от месяца к месяцу редко превышали плюс-минус пять процентов. А сейчас, через несколько дней от сообщения о рождении, поток заметно сократился. Вернее, полностью иссяк, если не считать нескольких обыденных сообщений, посланных еще до извещения и, по-видимому, попросту застрявших в киберпространстве, как это иногда бывает. Эмир и его РСО – Революционный совет Омейядов – перешли в режим радиомолчания. Джека от этого бросало в дрожь. Для объяснения нынешнего положения имелось три варианта: они либо изменили протокол связи в рамках общих мероприятий по обеспечению секретности, либо каким-то образом узнали, что их почту читают посторонние, либо перешли в оперативный режим повышенной секретности, так сказать, захлопнули свои электронные рты перед осуществлением какой-то крупномасштабной операции. Два первых варианта были возможны, но не очень вероятны. За последние девять месяцев РСО практически не менял своих процедур, ну, а Кампус предпринимал много усилий для того, чтобы не дать возможности заметить своего вмешательства в связь. Значит, третий вариант. Прецеденты, естественно, имелись. Как раз перед 11 сентября обычная электронная болтовня участников «Аль-Каеды» резко оборвалась. Точно так же вели себя японцы перед атакой на Перл-Харбор. В глубине души Джек надеялся, что его гипотеза подтвердится, но другая часть этой же души страстно хотела, чтобы он оказался неправ.