Страница:
Но Рейнер уже устал от выходок аббатисы. Он понял, что своим несносным характером старуха превратила в ад жизнь его любимой в последние месяцы.
— В чем дело, матушка? — спросил он ласково. — Вы боитесь, что я уведу все ваше стадо и вам некем будет командовать?
Сначала лицо аббатисы стало мертвенно-белым, потом побагровело от злости, но она все же не упустила кошелек, который Рейнер презрительно сунул ей, чтобы компенсировать потерю послушницы.
Уже стемнело, когда Рейнер, Алуетт, Инноценция и Томас покинули монастырь и Рейнер спросил у Инноценции, не знает ли она в Палермо постоялый двор, где они могли бы переночевать.
— Знаю, знаю, милорд, — не сводя с Рейнера обожающего взгляда, сказала Инноценция. Ясно было, что она испытывает благоговейный трепет перед высоким красивым рыцарем, который спас госпожу и в один день переменил ее собственную судьбу. — Но там очень плохо и совсем не подходит вам и моей госпоже. Да и «грифоны» туда часто заглядывают. И всякие другие мошенники и воры.
Рейнер улыбнулся простосердечию сицилийки. Кажется, она считала, что им нужны королевские апартаменты. Тем не менее он серьезно отнесся к ее доводам, хотя выбора у них все равно не было. До ближайшего города далеко, так что придется ему спать вполглаза, не ехать же ночью! Чертова аббатиса! Будь в ней хоть капля христианского милосердия, она бы оставила их переночевать.
— Милорд, — прервала его невеселые размышления Инноценция, — можно мне сказать? Аббат вон того мужского монастыря, — Инноценция показала рукой на здания по другую сторону собора с красными куполами, — никогда не разговаривает с матерью-настоятельницей, зато все знают о его гостеприимстве. Почему бы вам не попросить его? Не прошло и получаса, как Рейнер и Алуетт уже уютно устроились перед пылающим камином в комнате для гостей, возле их ног лежал на ковре Зевс, а перед ними на столе был сервирован ужин: каплун, приготовленный в вине, фрукты из Святой Земли и сицилийский сыр. Они не могли прийти в себя от радости, что, всего-навсего обогнув собор, в нескольких сотнях ярдов от женского монастыря смогли найти и стол и кров.
Радушный аббат был в отличие от аббатисы и добр и щедр. Наверное, это правда, что они не разговаривали друг с другом, иначе он бы догадался, что прелестная слепая госпожа, с удобством расположившаяся в гостевой комнате его монастыря — знаменитая французская певица и гостья в монастыре по соседству.
Поскольку в эту зимнюю ночь путешественников было немного, то влюбленным предоставили отдельную комнату, однако Рейнер и Алуетт не приближались друг к другу, потому что по комнате постоянно ходили Инноценция и Томас.
— Мне не совсем понятно, то ли они о нас заботятся, то ли сами боятся остаться наедине, — хмыкнул Рейнер, подкладывая любимой Алуетт еще кусочек каплуна. — Ваша новая служанка будет прехорошенькая, когда вымоется и переоденется. Эти ее тряпки ужасно ее уродуют, но Том уже вроде поймался на ее огромные глаза.
А вы, милорд? — не смогла удержаться Алуетт А я ни на кого не смотрю, кроме вас, конечно же.
Ей стало стыдно. Рейнер ведь не Филипп, чтобы волочиться за каждой юбкой.
— Простите меня, Рейнер. Глупо с моей стороны. Просто… теперь, когда я отказалась от монашеской жизни, я понимаю, как мне будет нелегко.
Он взял ее руки в свои и тихонько сжал их.
— Было время, когда я впадал в отчаяние, не слыша от вас ни одного ласкового слова, не говоря уж о том, когда вы меня ревновали.
Она почувствовала себя удивительно приятно, обласканная его голосом.
— Вы знаете, мне сказали, что вы уехали во Францию?
Она, конечно же, этого не знала.
— Если бы Эрменгарда не пришла ко мне, обеспокоенная тем, что от вас нет писем… Филипп и ей не сказал, где вы… Я бы так и думал, что вы возненавидели меня за то, что тогда было между нами, по крайней мере пока мы бы не встретились на Святой Земле.
— А может, он и не думал брать меня из монастыря? — с горечью отозвалась Алуетт. — Рейнер, я не вернусь к нему. Он никого не любит, кроме себя, и он жадный. Я больше не хочу быть его игрушкой!
Она сжала пальцы в маленький кулачок, а по ее щеке медленно покатилась слеза.
— И не надо, — попробовал утешить ее Рейнер, вкладывая в прикосновение все то, чего она не могла прочитать в его глазах. — Я никогда, никогда больше не отпущу вас. Вы моя, прелестная Алуетт, и я буду любить и охранять вас до конца моих дней. — Но король…
— Он не посмеет пойти против моего короля, — сказал Рейнер. — Ричард нам поможет, я знаю. А если Львиное Сердце будет на нашей стороне, даже Филипп ничего не сможет сделать. Кроме того, я уверен, ваш брат Анри не будет возражать и даст согласие на наш брак, когда возвратится на Сицилию. Вы ведь не рабыня Филиппа. Он даже не ваш опекун. Если ваш брат согласится отдать вас мне в жены, что может…
Он замолчал, увидав, как она побледнела. Алуетт дрожала всем телом.
— Алуетт, что с вами? Вы стали белее вашего платка! Да не бойтесь вы Филиппа, любимая, все будет хорошо!
Она не ожидала, что он заговорит о женитьбе, приучив себя к мысли, что быть ей его любовницей. Она спряталась от страшной правды, от той правды, которую и сама не совсем понимала, которая, однако, от этого не становилась неправдой. Если она любит его, по-настоящему любит, то не должна привязывать его к себе, потому что знает, что недостойна его.
— Ах, Рейнер, — услышал он сквозь рыдания, — я не могу быть вашей женой!
Глава 15
Глава 16
— В чем дело, матушка? — спросил он ласково. — Вы боитесь, что я уведу все ваше стадо и вам некем будет командовать?
Сначала лицо аббатисы стало мертвенно-белым, потом побагровело от злости, но она все же не упустила кошелек, который Рейнер презрительно сунул ей, чтобы компенсировать потерю послушницы.
Уже стемнело, когда Рейнер, Алуетт, Инноценция и Томас покинули монастырь и Рейнер спросил у Инноценции, не знает ли она в Палермо постоялый двор, где они могли бы переночевать.
— Знаю, знаю, милорд, — не сводя с Рейнера обожающего взгляда, сказала Инноценция. Ясно было, что она испытывает благоговейный трепет перед высоким красивым рыцарем, который спас госпожу и в один день переменил ее собственную судьбу. — Но там очень плохо и совсем не подходит вам и моей госпоже. Да и «грифоны» туда часто заглядывают. И всякие другие мошенники и воры.
Рейнер улыбнулся простосердечию сицилийки. Кажется, она считала, что им нужны королевские апартаменты. Тем не менее он серьезно отнесся к ее доводам, хотя выбора у них все равно не было. До ближайшего города далеко, так что придется ему спать вполглаза, не ехать же ночью! Чертова аббатиса! Будь в ней хоть капля христианского милосердия, она бы оставила их переночевать.
— Милорд, — прервала его невеселые размышления Инноценция, — можно мне сказать? Аббат вон того мужского монастыря, — Инноценция показала рукой на здания по другую сторону собора с красными куполами, — никогда не разговаривает с матерью-настоятельницей, зато все знают о его гостеприимстве. Почему бы вам не попросить его? Не прошло и получаса, как Рейнер и Алуетт уже уютно устроились перед пылающим камином в комнате для гостей, возле их ног лежал на ковре Зевс, а перед ними на столе был сервирован ужин: каплун, приготовленный в вине, фрукты из Святой Земли и сицилийский сыр. Они не могли прийти в себя от радости, что, всего-навсего обогнув собор, в нескольких сотнях ярдов от женского монастыря смогли найти и стол и кров.
Радушный аббат был в отличие от аббатисы и добр и щедр. Наверное, это правда, что они не разговаривали друг с другом, иначе он бы догадался, что прелестная слепая госпожа, с удобством расположившаяся в гостевой комнате его монастыря — знаменитая французская певица и гостья в монастыре по соседству.
Поскольку в эту зимнюю ночь путешественников было немного, то влюбленным предоставили отдельную комнату, однако Рейнер и Алуетт не приближались друг к другу, потому что по комнате постоянно ходили Инноценция и Томас.
— Мне не совсем понятно, то ли они о нас заботятся, то ли сами боятся остаться наедине, — хмыкнул Рейнер, подкладывая любимой Алуетт еще кусочек каплуна. — Ваша новая служанка будет прехорошенькая, когда вымоется и переоденется. Эти ее тряпки ужасно ее уродуют, но Том уже вроде поймался на ее огромные глаза.
А вы, милорд? — не смогла удержаться Алуетт А я ни на кого не смотрю, кроме вас, конечно же.
Ей стало стыдно. Рейнер ведь не Филипп, чтобы волочиться за каждой юбкой.
— Простите меня, Рейнер. Глупо с моей стороны. Просто… теперь, когда я отказалась от монашеской жизни, я понимаю, как мне будет нелегко.
Он взял ее руки в свои и тихонько сжал их.
— Было время, когда я впадал в отчаяние, не слыша от вас ни одного ласкового слова, не говоря уж о том, когда вы меня ревновали.
Она почувствовала себя удивительно приятно, обласканная его голосом.
— Вы знаете, мне сказали, что вы уехали во Францию?
Она, конечно же, этого не знала.
— Если бы Эрменгарда не пришла ко мне, обеспокоенная тем, что от вас нет писем… Филипп и ей не сказал, где вы… Я бы так и думал, что вы возненавидели меня за то, что тогда было между нами, по крайней мере пока мы бы не встретились на Святой Земле.
— А может, он и не думал брать меня из монастыря? — с горечью отозвалась Алуетт. — Рейнер, я не вернусь к нему. Он никого не любит, кроме себя, и он жадный. Я больше не хочу быть его игрушкой!
Она сжала пальцы в маленький кулачок, а по ее щеке медленно покатилась слеза.
— И не надо, — попробовал утешить ее Рейнер, вкладывая в прикосновение все то, чего она не могла прочитать в его глазах. — Я никогда, никогда больше не отпущу вас. Вы моя, прелестная Алуетт, и я буду любить и охранять вас до конца моих дней. — Но король…
— Он не посмеет пойти против моего короля, — сказал Рейнер. — Ричард нам поможет, я знаю. А если Львиное Сердце будет на нашей стороне, даже Филипп ничего не сможет сделать. Кроме того, я уверен, ваш брат Анри не будет возражать и даст согласие на наш брак, когда возвратится на Сицилию. Вы ведь не рабыня Филиппа. Он даже не ваш опекун. Если ваш брат согласится отдать вас мне в жены, что может…
Он замолчал, увидав, как она побледнела. Алуетт дрожала всем телом.
— Алуетт, что с вами? Вы стали белее вашего платка! Да не бойтесь вы Филиппа, любимая, все будет хорошо!
Она не ожидала, что он заговорит о женитьбе, приучив себя к мысли, что быть ей его любовницей. Она спряталась от страшной правды, от той правды, которую и сама не совсем понимала, которая, однако, от этого не становилась неправдой. Если она любит его, по-настоящему любит, то не должна привязывать его к себе, потому что знает, что недостойна его.
— Ах, Рейнер, — услышал он сквозь рыдания, — я не могу быть вашей женой!
Глава 15
Настала очередь побледнеть Рейнеру. Его словно гром поразил.
— Алуетт, что вы говорите? Вы должны стать моей женой!
Он не мог поверить своим ушам, но, еще раз взглянув на спрятавшую от него лицо Алуетт, понял, что слух его не подвел.
Он взглянул на Инноценцию, которая заметила, что с госпожой творится что-то неладное, и ждала, не понадобится ли ее помощь. Рейнеру нравилась неловкая сицилийка, но сейчас он меньше всего хотел, чтобы она вмешивалась. Рейнер встал и быстро пересек комнату — Леди Алуетт переутомилась, — сказал он Инноценции и Томасу. — Ей надо лечь. Вы свободны. Им были предоставлены две комнаты, но ничего не было сказано насчет того, где чья спальня. Рейнер решил во что бы то ни стало проводить Алуетт в ее комнату и доискаться до причины непонятного заявления. Не может быть его женой? Что за причуды! Он вызволил ее из монастыря, рискуя отлучением от церкви и гневом мстительного короля, а она говорит, что не может стать его женой. Повернувшись к столу, он тихо приказал: — Алуетт, поднимитесь наверх. Нам надо поговорить.
«Что-то ее мучает, — подумал Рейнер. — И видит Бог, я должен узнать что».
Услыхав, что он запер дверь, Алуетт подпрыгнула, как раненая олениха. По его напрягшейся руке, когда он вел ее по лестнице, она поняла, что он рассердился.
Комната была небольшая, но довольно уютная с банкеткой, кроватью, покрытой чистыми простынями, и крестом на побеленной стене. Возле кровати в жаровне горел огонь. Вряд ли это можно было назвать роскошными покоями для первой ночи вдвоем, но, в общем, неплохо.
— Итак, леди Алуетт, — холодно произнес Рейнер, — благоволите объяснить, почему вы отказываетесь быть моей женой. Вы уже связаны словом?
— Нет, милорд, в моем сердце нет никого, кроме вас, — прошептала она, не поднимая глаз. Он вздохнул с облегчением. Но надо было ответить на еще один болезненный вопрос. В конце концов, в ее жилах течет королевская кровь. Может, отказавшись от монашеской жизни, она решила, что достойна более высокородного мужа, чем младший сын английского графа? Так или иначе, свое незаконное происхождение она тяжело переживает и не знает, что ему все известно.
— Тогда, наверное, вы думаете, что я недостаточно хорош для вас, — сказал он, не скрывая того, как мучительно ему говорить это. — Достаточно хорош, чтобы принять на себя гнев церкви и короля Франций, за что любезному шевалье разрешено будет поцеловать ручку миледи… А потом его прогонят…
Она стояла против него, не отворачиваясь от его оскорблений, но от его последних слов она отшатнулась, словно он ее ударил.
— Нет, вы ошибаетесь, сир Рейнер, — печально проговорила она. — Это я недостойна вас.
Его пальцы сами собой сжались в кулаки, а сердце чуть не разорвалось от жалости к Алуетт Это она о своем происхождении. Ему очень не хотелось говорить о нем, по крайней мере пока она не почувствует себя увереннее, но он не желает опять терять ее ради сохранения тайны, которая ни для кого уже не тайна.
Но прежде, чем он успел что-то сказать, она продолжала:
— Я вовсе не собиралась отказывать вам в своей любви, Рейнер. Она ваша. Всегда. Я хочу стать вашей любовницей.
Она опять повернулась к нему и стояла, гордо подняв головку, в ожидании его ответа.
А он смотрел на нее и не верил своим ушам. Потом он рассмеялся.
Алуетт не знала, что и подумать.
— Вам смешно, милорд? Может, вы скажете мне, что вас так насмешило? Я не шучу, сир Рейнер. Он видел, как уязвлена ее гордость.
— Я не хочу любовницу, я хочу жену! — воскликнул он и, быстро, по-кошачьи подбежав к ней, обнял ее и прижал к себе. — А смеюсь я только потому, что все девицы, которых я хотел соблазнить, мечтали как раз о том, от чего вы отказываетесь!
Рейнеру не понадобилось много времени, чтобы понять, что его шутка только ухудшила положение.
— Без сомнения, у вас было много любовниц, — холодно проговорила она, не давая себе размякнуть в его объятиях. — Я уверена, что даже худшая из них была лучше меня. Наверное, мне не надо было столь откровенно предлагать себя.
Алуетт попыталась высвободиться из его рук, а когда ей это не удалось, отвернула от него лицо и изо всех сил старалась не поддаться сводящему с ума аромату фиалкового корня и жаркому пламени его рук.
— Боже милостивый, Алуетт! Да я ни с кем вас не сравню! Но ведь вы не думаете, что я жил монахом до того, как мы встретились? Просто я не понимаю, почему вы хотите быть любовницей, когда я прошу вас стать моей женой. С чего вы взяли, что недостойны быть леди Уинслейд?
Он хотел, чтобы она сама открыла ему свою тайну.
— Я слепая, — торопливо сказала она. — И не смогу вести хозяйство.
— Господи! — воскликнул Рейнер, теряя терпение. — Сколько можно! Ваша слепота не помешала вам стать певицей и музыкантшей, не помешала сбежать в монастырь, хотя там вам уж вовсе нечего было делать, кроме как молиться, петь псалмы и есть! Вы не говорите мне правду, Алуетт! Скажите же! Я хочу узнать ее от вас.
Он взял ее за подбородок, и она подняла голову, так что он мог видеть ее бледное грустное личико.
Голубые глаза блестели, как прекрасные аквамарины, омытые слезами.
— Сир Рейнер, я незаконнорожденная. Граф де Шеневи мне не отец. Вы довольны? Теперь вы знаете, почему я не могу быть вашей женой, — сказала она, и рыдания сотрясли ее тело.
Рейнер привлек ее к себе, погладил по голове, а она все всхлипывала, как ребенок. В первый раз она произнесла вслух то, что постоянно думала о себе: незаконнорожденная, ублюдок. Понемногу Алуетт затихла, и Рейнер решился заговорить.
— С каких это пор, любимая, незаконное рождение мешает законному браку — спросил он, гладя ее черные, как вороново крыло, шелковистые волосы, источающие аромат лилий. Она уже успела надушиться своими любимыми духами, которые у нее отобрали в монастыре вместе с одеждой. — Самый первый из норманнских королей был незаконнорожденным, однако его все любили и, если называли Незаконнорожденным[3], то не в укор ему. Кстати, по всей Европе на незаконных отпрысков королей большой спрос, так почему бы и мне не предложить тебе, мой любимый жаворонок, законный брак?
— Значит, вы знаете, кто мой отец, — прошептала она сквозь слезы. — С каких пор? Кто вам сказал?
Рейнер подумал, что она очень похожа на раненого олененка, который, если его отпустить, сломя голову помчится куда-нибудь прятаться, и он не отпускал ее, а ласково гладил, чувствуя, как она дрожит всем телом.
— Давно знаю, — сказал он, — с первого же дня в Везлэ. Моя любимая гордячка, о том, что вы дочь Людовика Французского, знают все, однако никто не думает о вас хуже из-за этого.
— Только не ваша мать! — упрямо возразила она и чуть-чуть оттопырила нижнюю губку. — Она наверняка посчитает, что вы могли бы найти себе жену получше, чем я, слепая, да еще незаконная… Пусть даже дочь короля.
— Леди Изабелла? — Рейнер хмыкнул. — Вот уж! Она выросла в известной своими страстями Аквитании, где никто не привык сдерживать свои чувства. Она была замужем за одним сумасшедшим рыцарем, который хотел убить ее и моего отца за то, что они полюбили друг друга. Нет, — сказал он, целуя ее в щеку и представляя, какой прием им окажут в замке Хокингем, — она тоже полюбит вас хотя бы потому, что вы любите меня.
— Но есть еще одна причина, — не сдавалась Алуетт. — Что-то внутри меня… Что-то нехорошее, но я не знаю, как объяснить, Рейнер, любимый, просто что-то есть, я чувствую.
Рейнер видел тщетность своих усилий и понял наконец, что ему не удастся убедить ее, по крайней мере в ближайшее время. Но он знал, что, сделав ее только своей любовницей, он не получит никакой помощи от короля. Ричарда привлекали мужчины, но, когда дело касалось женщин, он становился поразительно добродетельным. Именно поэтому он отказывался жениться на Алее Французской, не желал брать в жены любовницу своего отца. Рейнеру пришло в голову, что у него еще есть время повлиять на Алуетт, а пока неплохо бы узнать, чего она боится и в чем не хочет признаться даже самой себе. А для этого надо привязать ее покрепче серебряными узами страсти.
— Ладно, — сказал он наконец, внезапно охрипнув от выпущенного на волю желания. — Вы сказали, что хотите быть моей любовницей. Я согласен (А про себя подумал: «До лучших времен».) на все. Его слова словно повисли в воздухе.
— Что вы сказали? — тихо переспросила Алуетт, прекрасно все слышавшая.
Она так долго мечтала об этой минуте. Ведь если бы тогда в Мессине он взял ее, она бы приняла это с радостью, отдавшись на волю страсти, им же разбуженной. Но она смутилась от его прямоты. Минута настала, а она оказалась неготовой к ней. Сердце билось так, словно хотело выскочить из груди. Во рту стало сухо.
— Ну же, Алуетт, — услыхала она и, подчинившись его воле, забыв обо всем на свете, шагнула к нему ближе, потом еще ближе.
— Что вы делаете? — шепнула она, когда он опять обнял ее и прижал к себе и она ощутила на лице его теплое дыхание.
— Прелестная Алуетт, я буду целовать вас до тех пор, пока у вас не подогнутся колени, — сказал он, — и ласкать ваши груди, пока соски не станут совсем твердыми. А потом я сниму с вас платье и все остальное, буду гладить вас, пока вы не станете совсем влажной, не застонете и не захотите принять меня. Тогда я положу вас на кровать совсем без ничего, такой, какой сотворил вас Создатель, и возьму вас, а вы будете кричать от счастья.
Он ласкал ее словами, обещая ей наслаждение и возбуждая в ней желание. Все страхи и сомнения бесследно пропали, и Алуетт подчинилась ему без оглядки в ожидании того, что он насытит ее своей любовью.
Он взял ее лицо в ладони, приподнял его и поцеловал, медленно и заботливо обучая первым шагам в искусстве страсти. Он коснулся языком ее пухлых губ, и они открылись перед ним. От его поцелуя у Алуетт стало горячо в животе, а руки, которые раньше она не знала куда девать, обвились вокруг его шеи, и она принялась гладить его длинные густые кудри. Она выгнулась, когда его руки отпустили ее лицо и одна захватила ее грудь, опаляя ее как огнем, сквозь тонкое платье, и ее соски, как он и предсказывал, немедленно затвердели, хотя он прикоснулся только к одной груди, а другая рука скользнула вниз по спине и прижала ее животом к нему, так что она почувствовала, как сильно он ее хочет. Стон сорвался с ее губ, когда он стал целовать ее подбородок и длинную нежную шею.
Когда же он начал раздевать ее, бормоча ласковые слова, колени у нее совсем ослабели и она подумала, сумеет ли устоять на ногах до положенного срока. Юбка скользнула на пол. Потом к ней присоединилась рубашка, и Алуетт ощутила прикосновение теплого воздуха от жаровни к пылающей коже.
— Господи, Алуетт, какая же ты красивая! — шепнул он, когда она предстала перед ним нагая.
Взяв ее на руки, он отнес ее к кровати и бережно уложил на нее, не забыв укрыть простыней. Алуетт услыхала шорох снимаемых одежд.
Когда Рейнер лег рядом с ней, она вздохнула.
— Я бы хотела вас видеть.
Она сказала это совсем не таким голосом, каким говорила обычно, потому что горло ее пересохло словно от жажды, однако она была уверена, что ее пальцы все расскажут ей о нем.
— Я же урод, разве вы не знаете? — весело отозвался он. — Однако свечу я не буду гасить, потому что вы прекрасны, мой маленький Жаворонок.
Жаворонок! Вот как он ее зовет. Рейнер не стал мешать ей исследовать его тело и лежал смирно, пока ее теплые пальчики касались его плеч, мускулистых рук, плоского твердого живота, бедер, затрепетавших от ее нечаянной ласки.
— Нет, ты красивый! — шепнула она. Тогда он взял ее руку и ласково направил ее туда, где он больше всего ждал ее, и она с радостью ощутила, какой он горячий и как дрожит в ее руке, как пульсирует, набираясь сил.
— Теперь ты знаешь, что я люблю тебя, да? спросил Рейнер и прижался к ней.
Коленом он раздвинул ей ноги, провел рукой по бедрам и скользнул внутрь, с восторгом ощущая, как она повлажнела, и принимая это за подтверждение вспыхнувшего в ней желания. По ней не видно было, чтобы она испугалась, зато она все сильнее жаждала его, пока его пальцы ощупывали ее изнутри, и он лег на нее, чтобы еще какое-то время помучить ее возбуждающими прикосновениями, недостаточными, чтобы лишить ее девственности, но достаточно сильными, чтобы излить в нее немного семени и заставить ее двигаться в такт с ним.
Она чуть не задохнулась от наслаждения, когда его сильное тело без всяких помех встретилось с ее телом и его мудрые прикосновения побуждали ее взбираться все выше и выше по винтовой лестнице наслаждений. Никакого страха не было и в помине. Она чувствовала, будто вся горит и взорвется, если он не потушит пожар у нее внутри.
— Рейнер, пожалуйста, — шепнула она ему на ухо, с трудом переводя дыхание.
— А, ты уже, любимая, — выдохнул Рейнер ей в шею. — Обними меня… Будет больно… Но это только раз…
И выставив вперед подбородок, он рванулся вперед.
Она решила, что это чудо, сотворенное любовью, доказательство его нежности, подарившей ей радость и избавившей ее от боли, о которой, она слышала, болтали служанки.
На мгновение он остановился, посмотрел на повернутое к нему лицо и не увидел на нем ничего, кроме любовной истомы. Неужели?.. Нет. Его мозг отверг всякую возможность лжи, ибо с самой первой минуты она была подчинена его страсти. Он с удовольствием наблюдал, как она подчиняется его ритму, как сладко замирает в предчувствии высшего наслаждения. Медленно-медленно подводил он ее к последней черте, пока она изо всех сил не вцепилась ему в спину, и тогда он обрушился на нее со всей своей долго сдерживаемой страстью, добиваясь, чтобы огонь, сжигавший ее изнутри, рассыпался на тысячи пылающих искорок. И потом, не дав ей окончательно успокоиться, он излил себя в ней, громко повторяя ее имя.
Он заснули, не сумев расстаться.
Рейнер открыл глаза, зажег свечу и снова лег рядом с ней. Алуетт тоже открыла глаза и прижалась к нему.
— Алуетт, я люблю тебя.
— Я тоже.
Никакими словами она не могла описать того, что чувствовала по отношению к Рейнеру де Уинслейду! И уже, кажется, начинала жалеть о том, сколько времени потратила впустую на ненужную борьбу с собой, и чуть не заплакала, подумав, что еще немного, и ей бы никогда в жизни не испытать ничего подобного. Бедные монашки! Она никогда не расстанется с ним! Ни за что на свете!
Алуетт тихонько рассмеялась, вспомнив еще об одной важной вещи.
— Рейнер! Простыни. Что подумает Инноценция? А аббат?
Ей говорили, что в первую ночь всегда бывает кровь, а утром после свадьбы окровавленные простыни с гордостью выставляют напоказ. Аббат наверняка удивится, когда простыни отдадут в стирку, ведь он принял их за мужа и жену. 6 Л Грант 6*
Рейнер едва не поперхнулся от неожиданности. Что ей сказать? Нет, хватит лжи. Ему достаточно и того, что она словами подтвердила свою невинность.
— Инноценция поняла, что мы будем спать вместе после того, как я не спустился к ним, проводив вас сюда. А о простынях не беспокойтесь. На них нет крови.
Они лежали в темноте и молчали. Так прошло несколько долгих минут.
— Но… я же девушка! Я пришла к тебе чистой! Правда, я не почувствовала боли, но…
— Алуетт, любимая, какие пустяки! Всякое бывает, если девушки катаются на лошадях или играют в разные игры. Может, вы просто забыли…
Он сам знал, как фальшиво звучат его слова. Она же слепая, значит, не было никаких скачек, да и играть она как следует не могла. Но, что бы ни случилось, это не имеет никакого значения.
Алуетт не успокоилась, и он вздохнул, услыхав ее приглушенные рыдания.
— Я говорила вам, что со мной не все в порядке. Я проклята. Наверное, злой дух…
— Чепуха! — уверенно сказал он. — Плевать мне на учение Святой Церкви. Нет никаких демонов, лишающих девиц невинности. Алуетт, я вам верю. Я знаю, вы в первый раз узнали радости плоти. И, — он обнял ее за плечи и прижал к себе, — я горжусь тем, что стал вашим учителем в любви.
Он хотел было вновь растормошить ее, но она так тихо лежала, когда он поцеловал ее в щеку, что ему показалось, она уснула.
— Алуетт, что вы говорите? Вы должны стать моей женой!
Он не мог поверить своим ушам, но, еще раз взглянув на спрятавшую от него лицо Алуетт, понял, что слух его не подвел.
Он взглянул на Инноценцию, которая заметила, что с госпожой творится что-то неладное, и ждала, не понадобится ли ее помощь. Рейнеру нравилась неловкая сицилийка, но сейчас он меньше всего хотел, чтобы она вмешивалась. Рейнер встал и быстро пересек комнату — Леди Алуетт переутомилась, — сказал он Инноценции и Томасу. — Ей надо лечь. Вы свободны. Им были предоставлены две комнаты, но ничего не было сказано насчет того, где чья спальня. Рейнер решил во что бы то ни стало проводить Алуетт в ее комнату и доискаться до причины непонятного заявления. Не может быть его женой? Что за причуды! Он вызволил ее из монастыря, рискуя отлучением от церкви и гневом мстительного короля, а она говорит, что не может стать его женой. Повернувшись к столу, он тихо приказал: — Алуетт, поднимитесь наверх. Нам надо поговорить.
«Что-то ее мучает, — подумал Рейнер. — И видит Бог, я должен узнать что».
Услыхав, что он запер дверь, Алуетт подпрыгнула, как раненая олениха. По его напрягшейся руке, когда он вел ее по лестнице, она поняла, что он рассердился.
Комната была небольшая, но довольно уютная с банкеткой, кроватью, покрытой чистыми простынями, и крестом на побеленной стене. Возле кровати в жаровне горел огонь. Вряд ли это можно было назвать роскошными покоями для первой ночи вдвоем, но, в общем, неплохо.
— Итак, леди Алуетт, — холодно произнес Рейнер, — благоволите объяснить, почему вы отказываетесь быть моей женой. Вы уже связаны словом?
— Нет, милорд, в моем сердце нет никого, кроме вас, — прошептала она, не поднимая глаз. Он вздохнул с облегчением. Но надо было ответить на еще один болезненный вопрос. В конце концов, в ее жилах течет королевская кровь. Может, отказавшись от монашеской жизни, она решила, что достойна более высокородного мужа, чем младший сын английского графа? Так или иначе, свое незаконное происхождение она тяжело переживает и не знает, что ему все известно.
— Тогда, наверное, вы думаете, что я недостаточно хорош для вас, — сказал он, не скрывая того, как мучительно ему говорить это. — Достаточно хорош, чтобы принять на себя гнев церкви и короля Франций, за что любезному шевалье разрешено будет поцеловать ручку миледи… А потом его прогонят…
Она стояла против него, не отворачиваясь от его оскорблений, но от его последних слов она отшатнулась, словно он ее ударил.
— Нет, вы ошибаетесь, сир Рейнер, — печально проговорила она. — Это я недостойна вас.
Его пальцы сами собой сжались в кулаки, а сердце чуть не разорвалось от жалости к Алуетт Это она о своем происхождении. Ему очень не хотелось говорить о нем, по крайней мере пока она не почувствует себя увереннее, но он не желает опять терять ее ради сохранения тайны, которая ни для кого уже не тайна.
Но прежде, чем он успел что-то сказать, она продолжала:
— Я вовсе не собиралась отказывать вам в своей любви, Рейнер. Она ваша. Всегда. Я хочу стать вашей любовницей.
Она опять повернулась к нему и стояла, гордо подняв головку, в ожидании его ответа.
А он смотрел на нее и не верил своим ушам. Потом он рассмеялся.
Алуетт не знала, что и подумать.
— Вам смешно, милорд? Может, вы скажете мне, что вас так насмешило? Я не шучу, сир Рейнер. Он видел, как уязвлена ее гордость.
— Я не хочу любовницу, я хочу жену! — воскликнул он и, быстро, по-кошачьи подбежав к ней, обнял ее и прижал к себе. — А смеюсь я только потому, что все девицы, которых я хотел соблазнить, мечтали как раз о том, от чего вы отказываетесь!
Рейнеру не понадобилось много времени, чтобы понять, что его шутка только ухудшила положение.
— Без сомнения, у вас было много любовниц, — холодно проговорила она, не давая себе размякнуть в его объятиях. — Я уверена, что даже худшая из них была лучше меня. Наверное, мне не надо было столь откровенно предлагать себя.
Алуетт попыталась высвободиться из его рук, а когда ей это не удалось, отвернула от него лицо и изо всех сил старалась не поддаться сводящему с ума аромату фиалкового корня и жаркому пламени его рук.
— Боже милостивый, Алуетт! Да я ни с кем вас не сравню! Но ведь вы не думаете, что я жил монахом до того, как мы встретились? Просто я не понимаю, почему вы хотите быть любовницей, когда я прошу вас стать моей женой. С чего вы взяли, что недостойны быть леди Уинслейд?
Он хотел, чтобы она сама открыла ему свою тайну.
— Я слепая, — торопливо сказала она. — И не смогу вести хозяйство.
— Господи! — воскликнул Рейнер, теряя терпение. — Сколько можно! Ваша слепота не помешала вам стать певицей и музыкантшей, не помешала сбежать в монастырь, хотя там вам уж вовсе нечего было делать, кроме как молиться, петь псалмы и есть! Вы не говорите мне правду, Алуетт! Скажите же! Я хочу узнать ее от вас.
Он взял ее за подбородок, и она подняла голову, так что он мог видеть ее бледное грустное личико.
Голубые глаза блестели, как прекрасные аквамарины, омытые слезами.
— Сир Рейнер, я незаконнорожденная. Граф де Шеневи мне не отец. Вы довольны? Теперь вы знаете, почему я не могу быть вашей женой, — сказала она, и рыдания сотрясли ее тело.
Рейнер привлек ее к себе, погладил по голове, а она все всхлипывала, как ребенок. В первый раз она произнесла вслух то, что постоянно думала о себе: незаконнорожденная, ублюдок. Понемногу Алуетт затихла, и Рейнер решился заговорить.
— С каких это пор, любимая, незаконное рождение мешает законному браку — спросил он, гладя ее черные, как вороново крыло, шелковистые волосы, источающие аромат лилий. Она уже успела надушиться своими любимыми духами, которые у нее отобрали в монастыре вместе с одеждой. — Самый первый из норманнских королей был незаконнорожденным, однако его все любили и, если называли Незаконнорожденным[3], то не в укор ему. Кстати, по всей Европе на незаконных отпрысков королей большой спрос, так почему бы и мне не предложить тебе, мой любимый жаворонок, законный брак?
— Значит, вы знаете, кто мой отец, — прошептала она сквозь слезы. — С каких пор? Кто вам сказал?
Рейнер подумал, что она очень похожа на раненого олененка, который, если его отпустить, сломя голову помчится куда-нибудь прятаться, и он не отпускал ее, а ласково гладил, чувствуя, как она дрожит всем телом.
— Давно знаю, — сказал он, — с первого же дня в Везлэ. Моя любимая гордячка, о том, что вы дочь Людовика Французского, знают все, однако никто не думает о вас хуже из-за этого.
— Только не ваша мать! — упрямо возразила она и чуть-чуть оттопырила нижнюю губку. — Она наверняка посчитает, что вы могли бы найти себе жену получше, чем я, слепая, да еще незаконная… Пусть даже дочь короля.
— Леди Изабелла? — Рейнер хмыкнул. — Вот уж! Она выросла в известной своими страстями Аквитании, где никто не привык сдерживать свои чувства. Она была замужем за одним сумасшедшим рыцарем, который хотел убить ее и моего отца за то, что они полюбили друг друга. Нет, — сказал он, целуя ее в щеку и представляя, какой прием им окажут в замке Хокингем, — она тоже полюбит вас хотя бы потому, что вы любите меня.
— Но есть еще одна причина, — не сдавалась Алуетт. — Что-то внутри меня… Что-то нехорошее, но я не знаю, как объяснить, Рейнер, любимый, просто что-то есть, я чувствую.
Рейнер видел тщетность своих усилий и понял наконец, что ему не удастся убедить ее, по крайней мере в ближайшее время. Но он знал, что, сделав ее только своей любовницей, он не получит никакой помощи от короля. Ричарда привлекали мужчины, но, когда дело касалось женщин, он становился поразительно добродетельным. Именно поэтому он отказывался жениться на Алее Французской, не желал брать в жены любовницу своего отца. Рейнеру пришло в голову, что у него еще есть время повлиять на Алуетт, а пока неплохо бы узнать, чего она боится и в чем не хочет признаться даже самой себе. А для этого надо привязать ее покрепче серебряными узами страсти.
— Ладно, — сказал он наконец, внезапно охрипнув от выпущенного на волю желания. — Вы сказали, что хотите быть моей любовницей. Я согласен (А про себя подумал: «До лучших времен».) на все. Его слова словно повисли в воздухе.
— Что вы сказали? — тихо переспросила Алуетт, прекрасно все слышавшая.
Она так долго мечтала об этой минуте. Ведь если бы тогда в Мессине он взял ее, она бы приняла это с радостью, отдавшись на волю страсти, им же разбуженной. Но она смутилась от его прямоты. Минута настала, а она оказалась неготовой к ней. Сердце билось так, словно хотело выскочить из груди. Во рту стало сухо.
— Ну же, Алуетт, — услыхала она и, подчинившись его воле, забыв обо всем на свете, шагнула к нему ближе, потом еще ближе.
— Что вы делаете? — шепнула она, когда он опять обнял ее и прижал к себе и она ощутила на лице его теплое дыхание.
— Прелестная Алуетт, я буду целовать вас до тех пор, пока у вас не подогнутся колени, — сказал он, — и ласкать ваши груди, пока соски не станут совсем твердыми. А потом я сниму с вас платье и все остальное, буду гладить вас, пока вы не станете совсем влажной, не застонете и не захотите принять меня. Тогда я положу вас на кровать совсем без ничего, такой, какой сотворил вас Создатель, и возьму вас, а вы будете кричать от счастья.
Он ласкал ее словами, обещая ей наслаждение и возбуждая в ней желание. Все страхи и сомнения бесследно пропали, и Алуетт подчинилась ему без оглядки в ожидании того, что он насытит ее своей любовью.
Он взял ее лицо в ладони, приподнял его и поцеловал, медленно и заботливо обучая первым шагам в искусстве страсти. Он коснулся языком ее пухлых губ, и они открылись перед ним. От его поцелуя у Алуетт стало горячо в животе, а руки, которые раньше она не знала куда девать, обвились вокруг его шеи, и она принялась гладить его длинные густые кудри. Она выгнулась, когда его руки отпустили ее лицо и одна захватила ее грудь, опаляя ее как огнем, сквозь тонкое платье, и ее соски, как он и предсказывал, немедленно затвердели, хотя он прикоснулся только к одной груди, а другая рука скользнула вниз по спине и прижала ее животом к нему, так что она почувствовала, как сильно он ее хочет. Стон сорвался с ее губ, когда он стал целовать ее подбородок и длинную нежную шею.
Когда же он начал раздевать ее, бормоча ласковые слова, колени у нее совсем ослабели и она подумала, сумеет ли устоять на ногах до положенного срока. Юбка скользнула на пол. Потом к ней присоединилась рубашка, и Алуетт ощутила прикосновение теплого воздуха от жаровни к пылающей коже.
— Господи, Алуетт, какая же ты красивая! — шепнул он, когда она предстала перед ним нагая.
Взяв ее на руки, он отнес ее к кровати и бережно уложил на нее, не забыв укрыть простыней. Алуетт услыхала шорох снимаемых одежд.
Когда Рейнер лег рядом с ней, она вздохнула.
— Я бы хотела вас видеть.
Она сказала это совсем не таким голосом, каким говорила обычно, потому что горло ее пересохло словно от жажды, однако она была уверена, что ее пальцы все расскажут ей о нем.
— Я же урод, разве вы не знаете? — весело отозвался он. — Однако свечу я не буду гасить, потому что вы прекрасны, мой маленький Жаворонок.
Жаворонок! Вот как он ее зовет. Рейнер не стал мешать ей исследовать его тело и лежал смирно, пока ее теплые пальчики касались его плеч, мускулистых рук, плоского твердого живота, бедер, затрепетавших от ее нечаянной ласки.
— Нет, ты красивый! — шепнула она. Тогда он взял ее руку и ласково направил ее туда, где он больше всего ждал ее, и она с радостью ощутила, какой он горячий и как дрожит в ее руке, как пульсирует, набираясь сил.
— Теперь ты знаешь, что я люблю тебя, да? спросил Рейнер и прижался к ней.
Коленом он раздвинул ей ноги, провел рукой по бедрам и скользнул внутрь, с восторгом ощущая, как она повлажнела, и принимая это за подтверждение вспыхнувшего в ней желания. По ней не видно было, чтобы она испугалась, зато она все сильнее жаждала его, пока его пальцы ощупывали ее изнутри, и он лег на нее, чтобы еще какое-то время помучить ее возбуждающими прикосновениями, недостаточными, чтобы лишить ее девственности, но достаточно сильными, чтобы излить в нее немного семени и заставить ее двигаться в такт с ним.
Она чуть не задохнулась от наслаждения, когда его сильное тело без всяких помех встретилось с ее телом и его мудрые прикосновения побуждали ее взбираться все выше и выше по винтовой лестнице наслаждений. Никакого страха не было и в помине. Она чувствовала, будто вся горит и взорвется, если он не потушит пожар у нее внутри.
— Рейнер, пожалуйста, — шепнула она ему на ухо, с трудом переводя дыхание.
— А, ты уже, любимая, — выдохнул Рейнер ей в шею. — Обними меня… Будет больно… Но это только раз…
И выставив вперед подбородок, он рванулся вперед.
Она решила, что это чудо, сотворенное любовью, доказательство его нежности, подарившей ей радость и избавившей ее от боли, о которой, она слышала, болтали служанки.
На мгновение он остановился, посмотрел на повернутое к нему лицо и не увидел на нем ничего, кроме любовной истомы. Неужели?.. Нет. Его мозг отверг всякую возможность лжи, ибо с самой первой минуты она была подчинена его страсти. Он с удовольствием наблюдал, как она подчиняется его ритму, как сладко замирает в предчувствии высшего наслаждения. Медленно-медленно подводил он ее к последней черте, пока она изо всех сил не вцепилась ему в спину, и тогда он обрушился на нее со всей своей долго сдерживаемой страстью, добиваясь, чтобы огонь, сжигавший ее изнутри, рассыпался на тысячи пылающих искорок. И потом, не дав ей окончательно успокоиться, он излил себя в ней, громко повторяя ее имя.
Он заснули, не сумев расстаться.
Рейнер открыл глаза, зажег свечу и снова лег рядом с ней. Алуетт тоже открыла глаза и прижалась к нему.
— Алуетт, я люблю тебя.
— Я тоже.
Никакими словами она не могла описать того, что чувствовала по отношению к Рейнеру де Уинслейду! И уже, кажется, начинала жалеть о том, сколько времени потратила впустую на ненужную борьбу с собой, и чуть не заплакала, подумав, что еще немного, и ей бы никогда в жизни не испытать ничего подобного. Бедные монашки! Она никогда не расстанется с ним! Ни за что на свете!
Алуетт тихонько рассмеялась, вспомнив еще об одной важной вещи.
— Рейнер! Простыни. Что подумает Инноценция? А аббат?
Ей говорили, что в первую ночь всегда бывает кровь, а утром после свадьбы окровавленные простыни с гордостью выставляют напоказ. Аббат наверняка удивится, когда простыни отдадут в стирку, ведь он принял их за мужа и жену. 6 Л Грант 6*
Рейнер едва не поперхнулся от неожиданности. Что ей сказать? Нет, хватит лжи. Ему достаточно и того, что она словами подтвердила свою невинность.
— Инноценция поняла, что мы будем спать вместе после того, как я не спустился к ним, проводив вас сюда. А о простынях не беспокойтесь. На них нет крови.
Они лежали в темноте и молчали. Так прошло несколько долгих минут.
— Но… я же девушка! Я пришла к тебе чистой! Правда, я не почувствовала боли, но…
— Алуетт, любимая, какие пустяки! Всякое бывает, если девушки катаются на лошадях или играют в разные игры. Может, вы просто забыли…
Он сам знал, как фальшиво звучат его слова. Она же слепая, значит, не было никаких скачек, да и играть она как следует не могла. Но, что бы ни случилось, это не имеет никакого значения.
Алуетт не успокоилась, и он вздохнул, услыхав ее приглушенные рыдания.
— Я говорила вам, что со мной не все в порядке. Я проклята. Наверное, злой дух…
— Чепуха! — уверенно сказал он. — Плевать мне на учение Святой Церкви. Нет никаких демонов, лишающих девиц невинности. Алуетт, я вам верю. Я знаю, вы в первый раз узнали радости плоти. И, — он обнял ее за плечи и прижал к себе, — я горжусь тем, что стал вашим учителем в любви.
Он хотел было вновь растормошить ее, но она так тихо лежала, когда он поцеловал ее в щеку, что ему показалось, она уснула.
Глава 16
Вот она ребенок в освещенной факелами комнате старинного замка, прижимает к себе простыню и ищет глазами Эрменгарду. Наконец она видит дверь. Страшная черная дверь. Эрменгарды за ней нет, но есть Филипп, брат… Он болен… или это только так кажется. Щеки у него красные, глаза пустые, он как-то странно движется и говорит совсем непонятно. В комнате много народу, все смотрят на нее. Это молодые придворные и растрепанные женщины. Некоторых она узнает. Филипп подходит к ней и растягивается на полу. Ее хватает какой-то мужчина. Она не видит его лица, но он издевается над ее незаконным рождением, потом хватает ее…
А потом страшная, разрывающая ей тело боль, и ужас, и кровь, много крови. Она кричит. И все.
Рейнер проснулся от крика Алуетт и вскочил. Свет от жаровни освещал маленькую свернувшуюся калачиком фигурку. Глаза она крепко зажмурила, а рот широко открыла в крике, и теперь громко стонала, словно чего-то испугалась.
— Нет! Сэр рыцарь, пожалуйста, нет! — кричала она.
— Проснись, Алуетт! Это сон. Любимая, это всего лишь сон! Проснись! — просил он, прижимая ее к себе и гладя по голове.
Она была вся в поту, когда пришла в себя и прижалась к его крепкой волосатой груди, ища у него защиты.
— Ох, Рейнер! — шептала она, дрожа как осиновый лист. — Какой страшный сон!
— Ты помнишь?.. Раздался стук в дверь.
— Что случилось, милорд? — спросил один из монахов.
— Нет, ничего. Моей жене приснился плохой сон, — ответил Рейнер и вновь повернулся к Алуетт. — Прости, Рейнер, но, пока ты говорил с монахом, я почти все забыла. Помню только, там был кто-то злой, он меня схватил… И там, во сне, я не была слепой. Значит, это было до моей болезни…
Вдруг она вскочила.
— Рейнер! Это было чудо! Я только что поняла. Всего одно мгновение, когда я проснулась, я видела.. Теперь я помню… я видела твое плечо. Ты обнимал меня, а потом постучал монах, и все опять стало черным. Господи, я видела! Как бы мне хотелось посмотреть на тебя! Будет ли это когда-нибудь?
Слезы закапали ему на грудь, и он дал ей выплакаться, не выпуская из своих объятий, пока она совсем не успокоилась.
Но сам он не мог спать. Ему было о чем подумать. Что же это за сон? Неужели она увидала то, из-за чего когда-то потеряла уважение к себе? И что это? Выдумка или несчастье, случившееся с ней взаправду? А если несчастье, то кто виноват в нем? Кто это чудовище, поселившееся у нее в душе? Неужели она действительно видела его плечо? Неужели возможно, чтобы зрение вернулось к ней? А может, между ее слепотой и страшным сном есть связь?
На рассвете они покинули монастырь. День обещал быть теплым и солнечным. Рейнер решил поторопиться с возвращением в Мессину.
Алуетт разбудил оруженосец Рейнера, помогавший ему одеться. Сначала она, краснея и боясь взглядов Томаса, скользнула было подальше под одеяло, но потом стала уговаривать себя, что надо приучаться не обращать ни на кого внимание, уж коли она решила быть любовницей Рейнера.
Ожидая, когда придет Инноценция, чтобы помочь и ей одеться, она молчала. Потом Томас ушел, и Рейнер принялся за хлеб, запивая его разбавленным вином. Ломбардка все не приходила, и Алуетт чувствовала, что теряет последние остатки смелости. Что надо сказать утром мужчине, сделавшему из девушки женщину?
— Вы… Вы хорошо спали, милорд? — спросила она наконец.
— Боже, какая учтивость! После такой-то ночи! — поддразнил он ее, поворачиваясь и гладя ее по щеке. — Лучше скажите: «Любимый». Я хорошо спал, — солгал он, — потому что вы были рядом. — У них еще будет время обсудить ее ночной кошмар. — Алуетт, как вы прелестны утром! — воскликнул он и поцеловал ее в лоб, как раз когда в комнату вошла Инноценция.
А потом страшная, разрывающая ей тело боль, и ужас, и кровь, много крови. Она кричит. И все.
Рейнер проснулся от крика Алуетт и вскочил. Свет от жаровни освещал маленькую свернувшуюся калачиком фигурку. Глаза она крепко зажмурила, а рот широко открыла в крике, и теперь громко стонала, словно чего-то испугалась.
— Нет! Сэр рыцарь, пожалуйста, нет! — кричала она.
— Проснись, Алуетт! Это сон. Любимая, это всего лишь сон! Проснись! — просил он, прижимая ее к себе и гладя по голове.
Она была вся в поту, когда пришла в себя и прижалась к его крепкой волосатой груди, ища у него защиты.
— Ох, Рейнер! — шептала она, дрожа как осиновый лист. — Какой страшный сон!
— Ты помнишь?.. Раздался стук в дверь.
— Что случилось, милорд? — спросил один из монахов.
— Нет, ничего. Моей жене приснился плохой сон, — ответил Рейнер и вновь повернулся к Алуетт. — Прости, Рейнер, но, пока ты говорил с монахом, я почти все забыла. Помню только, там был кто-то злой, он меня схватил… И там, во сне, я не была слепой. Значит, это было до моей болезни…
Вдруг она вскочила.
— Рейнер! Это было чудо! Я только что поняла. Всего одно мгновение, когда я проснулась, я видела.. Теперь я помню… я видела твое плечо. Ты обнимал меня, а потом постучал монах, и все опять стало черным. Господи, я видела! Как бы мне хотелось посмотреть на тебя! Будет ли это когда-нибудь?
Слезы закапали ему на грудь, и он дал ей выплакаться, не выпуская из своих объятий, пока она совсем не успокоилась.
Но сам он не мог спать. Ему было о чем подумать. Что же это за сон? Неужели она увидала то, из-за чего когда-то потеряла уважение к себе? И что это? Выдумка или несчастье, случившееся с ней взаправду? А если несчастье, то кто виноват в нем? Кто это чудовище, поселившееся у нее в душе? Неужели она действительно видела его плечо? Неужели возможно, чтобы зрение вернулось к ней? А может, между ее слепотой и страшным сном есть связь?
На рассвете они покинули монастырь. День обещал быть теплым и солнечным. Рейнер решил поторопиться с возвращением в Мессину.
Алуетт разбудил оруженосец Рейнера, помогавший ему одеться. Сначала она, краснея и боясь взглядов Томаса, скользнула было подальше под одеяло, но потом стала уговаривать себя, что надо приучаться не обращать ни на кого внимание, уж коли она решила быть любовницей Рейнера.
Ожидая, когда придет Инноценция, чтобы помочь и ей одеться, она молчала. Потом Томас ушел, и Рейнер принялся за хлеб, запивая его разбавленным вином. Ломбардка все не приходила, и Алуетт чувствовала, что теряет последние остатки смелости. Что надо сказать утром мужчине, сделавшему из девушки женщину?
— Вы… Вы хорошо спали, милорд? — спросила она наконец.
— Боже, какая учтивость! После такой-то ночи! — поддразнил он ее, поворачиваясь и гладя ее по щеке. — Лучше скажите: «Любимый». Я хорошо спал, — солгал он, — потому что вы были рядом. — У них еще будет время обсудить ее ночной кошмар. — Алуетт, как вы прелестны утром! — воскликнул он и поцеловал ее в лоб, как раз когда в комнату вошла Инноценция.