Страница:
Девушка была так возмущена, что ей даже не пришло в голову спросить, откуда Фулку известно о борделе, если сам он весь вечер провел в доме короля?
— Он лжет, — сказала она, почти не разжимая губ. Каждое его слово, словно кинжал, терзало ей сердце. — Он не должен был… Мы не… Я не…
Слезы хлынули у нее из глаз, и она закрыла лицо руками. Как он посмел позорить ее имя? Зачем придумал то, чего не было? Она вспомнила, как обнимала его на берегу Роны, ц совсем растерялась.
— Милая госпожа, мне известно, что в его словах нет ни доли правды. Ведь ваша благосклонность относится ко всем нам, нашившим на одежды красные кресты. Поэтому я обещаю вам убить его, когда встречу в следующий раз. Могу только сожалеть, что до Сицилии у меня не будет такой возможности.
Страх за жизнь Рейнера пересилил в ней неприязнь к стоявшему возле нее рыцарю.
— О, нет, нет, сир Фулк, пожалуйста, обещайте мне не делать этого, — воскликнула она, протягивая к нему тонкую руку, чем он немедленно воспользовался, подставив под нее свою. — Оставьте мысль об убийстве. Вы должны помнить о священной цели нашего похода! Пожалуйста, забудьте все! Лучше помолитесь за него, как наш Господь велит молиться за наших врагов!
Он смотрел на ее бледное, искаженное страхом и мольбой лицо и радовался удачно проделанной клеветнической компании.
— Мне надо было знать, что вы святая, — сказал он, успокаивающе похлопав ее по руке. — Будь по-вашему, госпожа, если вы меня просите, пусть негодяй живет, пока его не настигнет кинжал сарацина. «Да я и не собирался лезть на рожон. Англичанин — сильный противник, — подумал про себя Фулк де Лангр. — Лучше уж я ударю его в спину».
Алуетт никогда не нравилось, когда кто-нибудь неожиданно прикасался к ней, и она, как только позволили приличия, отобрала у него руку, стараясь не быть слишком нелюбезной по отношению к столь заботливому рыцарю.
— Да я вовсе не святая, — сказала она, вспоминая, как позволила отвлечь себя от своего святого предназначения этому… этому.
Она не забыла, что он говорил ей, когда к ним подошла Эрменгарда.
Я хочу, чтобы ты спала моей…
«Наверное, он хотел сказать „любовницей“, — в отчаянии решила Алуетт. — Я ведь незаконнорожденная и недостойна стать его женой»
В глазах у нее все еще стояли слезы, но она больше не позволяла им пробиться. Сначала ей хотелось добраться до своей каюты.
— Я должна поблагодарить вас за смелость, благодаря которой вы открыли мне правду. И все-таки, я надеюсь, рыцарь Рейнер де Уинслейд принесет славу вашему дому! Кажется, вы сказали, он ваш кузен?
Генуэзский порт скрылся с глаз, пока они разговаривали. Вскоре все разойдутся с кормы, кто куда, и такой возможности больше не представится, поэтому Фулк де Лангр не мог отказать себе в желании добавить еще кое-что, чтобы заслужить ее благосклонность.
— Его и мой отцы — близнецы, но мой отец старше на несколько минут, поэтому он владел в Англии довольно большим наделом при короле Стефане. Когда же короной завладел анжуйский выскочка, Симон Уинслейд с согласия Генриха II все у него отнял. Вот так мой отец стал человеком без роду и племени, и ему пришлось искать удачу при дворе короля Людовика. К счастью, с миром ушедший Людовик оценил его преданность и вознаградил теперешним владением де Лангров.
— Значит, мы с вами оба пострадали от ваших бесчестных родственников. Но ложь, распространяемая обо мне сэром Рейнером, не может сравниться с несправедливостью, постигшей вашего отца, — сказала она и распрощалась с ним, заслышав тяжелые шаги Эрменгарды.
Он почтительно поклонился более для служанки, чем для слепой девушки.
Он отправился к Филиппу Капету, раздумывая о том, как бы ему получше использовать свою победу над его сестрой. Кто знает, что может принести будущее графу де Лангру, если он породнится с королевским домом? Почему бы Филиппу в один прекрасный день не завладеть английскими владениями на континенте? А потом и всей Англией? Тогда, как пить дать, брат короля получит все, что ему причитается!
Желание Алуетт удалиться в монастырь его совершенно не заботило. Как и Фулк, Филипп всегда на первое место ставил свои желания, и, если он захочет, чтобы его незаконная сестра стала женой сира де Лангра, она ею станет.
Затея с генуэзским матросом, которого Фулк послал на английский корабль, несла на себе печать гения, несмотря на то, что она не совсем исполнила свое назначение и Рейнер остался жив.
Гонец сообщил Рейнеру, что в портовой таверне «Три ангела», часто посещаемой моряками, его ждет письмо.
— Письмо из Англии, из Хокингема, — с трудом выговорил иностранное слово смуглый одноглазый матрос.
— Почему ты его не принес? — подозрительно переспросил Рейнер. — Я бы заплатил тебе.
Генуэзец рассыпался в извинениях.
— Я бы, да я с радостью, — сказал он, пожимая плечами и заискивающе улыбаясь высокому англичанину. — Только толстая Мария не хотела, чтобы вы давали мне деньги. Она хочет сама их получить.
Рейнер вздохнул. Может, толстая Мария права. Он тоже почему-то не очень поверил этому человеку, единственный глаз которого так бегал., что даже по улыбке мало что можно было сказать о его истинных намерениях.
Рейнер не справился прежде о письмах из дому, потому что не ждал никаких писем. Это, наверное, от Эймери, который мог написать только в крайнем случае. Отец? Мать? Заболели? Умерли? Или принц Джон посягает на владения лорда Симона? Делать нечего. Пришлось идти за письмом, хотя он должен был вместе с королем Ричардом ехать к королю Филиппу. Рейнер с нетерпением ждал возможности увидеться с Алуетт, но решил все-таки, что если он сначала зайдет к «Трем ангелам», то задержится всего на час, не больше. Времени еще много, он успеет взять письмо, прочитать его и явиться в дом Филиппа, если повезет, еще прежде, чем усядутся за стол.
За несколько монет одноглазый матрос обещал показать ему дорогу. Моряк, не умолкая ни на мгновение, вел его мимо грязных таверн и борделей к еще более грязным, по узким улочкам все дальше от порта.
Предчувствие беды овладело рыцарем, и он проклял ту минуту, когда решил не брать с собой коня и оружие. На спине Геракла он ощущал бы себя гораздо менее уязвимым, но тащить его на берег всего на один вечер показалось ему не очень-то мудрым. Глупо, наверное, было пускаться в путь и не надев кольчуги, но ведь он одевался для праздника, да и не желал держать при себе оруженосца. Хорошо, что он хоть накинул плащ, из-под которого не видна богатая одежда.
— Кажется, ты говорил, что таверна в порту… — только и успел сказать Рейнер, проваливаясь в черноту. На рассвете он пришел в себя. Голова болела, кошель исчез, меч, правда, остался, вероятно потому, что он на него упал.
С трудом поднявшись на ноги, Рейнер кое-как доковылял до маленькой церкви, где старый толстый священник сказал ему, что никакой таверны «Три ангела» в округе никогда не было и нет сейчас.
Если нет таверны, то нет и письма. Кто-то сыграл с ним злую шутку. Зачем? Чтобы он не был у короля? Или хотел его убить? Неужели король Франции так испугался обожателя Алуетт, что устроил на него облаву? Вроде бы непохоже, а с другой стороны — почему бы и нет?
В конце концов Рейнер нашел дорогу обратно в порт и вернулся на корабль. Едва он ступил на палубу и увидел раздраженно меряющего ее шагами английского короля, как всякая надежда повидать Алуетт покинула его.
— Вот и ты наконец, Рейнер! А я уж решил было •поднимать якорь! Где ты, черт бы тебя побрал, находился? Почему тебя не было у Филиппа?
У Рейнера так болела голова, что даже рычание Ричарда Львиное Сердце никак не подействовало на него. Коротко он рассказал, что случилось. Ричард ему посочувствовал, но не более того.
— Я больше ни часу не могу оставаться в Генуе. Чем дольше я здесь, тем больше от меня требует французский король. Когда я сказался вчера больным, он был сама любезность, а на рассвете прислал мне записку с просьбой дать ему пять галер. Я предложил ему три, но он отказался, проклятый ублюдок! Нет, мой мальчик, мы отплываем. Знаю, знаю, тебе хочется повидать свою милую, однако придется подождать до Сицилии. У меня там есть одно семейное дело — вернуть приданое сестры Иоанны. Если не получится сделать это быстро, будем там зимовать, — злобно заключил он, раздраженный непредвиденным промедлением. — А тебе, Рейнер, надо хорошенько запомнить, что наша цель Сицилия, а не дамские сердца.
— Да, сир. — Рейнер хорошо понимал причину необычной резкости короля. Он помнил, как еще совсем недавно в Везлэ не знал другой цели, чем Гроб Господень и Святой Крест, но, стоило ему взглянуть на хорошенькое личико Алуетт де Шеневи, как путешествие на другой край света стало для него дорогой к счастью и наслаждению. Нет, он не забыл о цели крестового похода, об освобождении святых мест от язычников, однако даже победа не станет для него событием, если не подарит любовь француженки.
Глава 7
Глава 8
— Он лжет, — сказала она, почти не разжимая губ. Каждое его слово, словно кинжал, терзало ей сердце. — Он не должен был… Мы не… Я не…
Слезы хлынули у нее из глаз, и она закрыла лицо руками. Как он посмел позорить ее имя? Зачем придумал то, чего не было? Она вспомнила, как обнимала его на берегу Роны, ц совсем растерялась.
— Милая госпожа, мне известно, что в его словах нет ни доли правды. Ведь ваша благосклонность относится ко всем нам, нашившим на одежды красные кресты. Поэтому я обещаю вам убить его, когда встречу в следующий раз. Могу только сожалеть, что до Сицилии у меня не будет такой возможности.
Страх за жизнь Рейнера пересилил в ней неприязнь к стоявшему возле нее рыцарю.
— О, нет, нет, сир Фулк, пожалуйста, обещайте мне не делать этого, — воскликнула она, протягивая к нему тонкую руку, чем он немедленно воспользовался, подставив под нее свою. — Оставьте мысль об убийстве. Вы должны помнить о священной цели нашего похода! Пожалуйста, забудьте все! Лучше помолитесь за него, как наш Господь велит молиться за наших врагов!
Он смотрел на ее бледное, искаженное страхом и мольбой лицо и радовался удачно проделанной клеветнической компании.
— Мне надо было знать, что вы святая, — сказал он, успокаивающе похлопав ее по руке. — Будь по-вашему, госпожа, если вы меня просите, пусть негодяй живет, пока его не настигнет кинжал сарацина. «Да я и не собирался лезть на рожон. Англичанин — сильный противник, — подумал про себя Фулк де Лангр. — Лучше уж я ударю его в спину».
Алуетт никогда не нравилось, когда кто-нибудь неожиданно прикасался к ней, и она, как только позволили приличия, отобрала у него руку, стараясь не быть слишком нелюбезной по отношению к столь заботливому рыцарю.
— Да я вовсе не святая, — сказала она, вспоминая, как позволила отвлечь себя от своего святого предназначения этому… этому.
Она не забыла, что он говорил ей, когда к ним подошла Эрменгарда.
Я хочу, чтобы ты спала моей…
«Наверное, он хотел сказать „любовницей“, — в отчаянии решила Алуетт. — Я ведь незаконнорожденная и недостойна стать его женой»
В глазах у нее все еще стояли слезы, но она больше не позволяла им пробиться. Сначала ей хотелось добраться до своей каюты.
— Я должна поблагодарить вас за смелость, благодаря которой вы открыли мне правду. И все-таки, я надеюсь, рыцарь Рейнер де Уинслейд принесет славу вашему дому! Кажется, вы сказали, он ваш кузен?
Генуэзский порт скрылся с глаз, пока они разговаривали. Вскоре все разойдутся с кормы, кто куда, и такой возможности больше не представится, поэтому Фулк де Лангр не мог отказать себе в желании добавить еще кое-что, чтобы заслужить ее благосклонность.
— Его и мой отцы — близнецы, но мой отец старше на несколько минут, поэтому он владел в Англии довольно большим наделом при короле Стефане. Когда же короной завладел анжуйский выскочка, Симон Уинслейд с согласия Генриха II все у него отнял. Вот так мой отец стал человеком без роду и племени, и ему пришлось искать удачу при дворе короля Людовика. К счастью, с миром ушедший Людовик оценил его преданность и вознаградил теперешним владением де Лангров.
— Значит, мы с вами оба пострадали от ваших бесчестных родственников. Но ложь, распространяемая обо мне сэром Рейнером, не может сравниться с несправедливостью, постигшей вашего отца, — сказала она и распрощалась с ним, заслышав тяжелые шаги Эрменгарды.
Он почтительно поклонился более для служанки, чем для слепой девушки.
Он отправился к Филиппу Капету, раздумывая о том, как бы ему получше использовать свою победу над его сестрой. Кто знает, что может принести будущее графу де Лангру, если он породнится с королевским домом? Почему бы Филиппу в один прекрасный день не завладеть английскими владениями на континенте? А потом и всей Англией? Тогда, как пить дать, брат короля получит все, что ему причитается!
Желание Алуетт удалиться в монастырь его совершенно не заботило. Как и Фулк, Филипп всегда на первое место ставил свои желания, и, если он захочет, чтобы его незаконная сестра стала женой сира де Лангра, она ею станет.
Затея с генуэзским матросом, которого Фулк послал на английский корабль, несла на себе печать гения, несмотря на то, что она не совсем исполнила свое назначение и Рейнер остался жив.
Гонец сообщил Рейнеру, что в портовой таверне «Три ангела», часто посещаемой моряками, его ждет письмо.
— Письмо из Англии, из Хокингема, — с трудом выговорил иностранное слово смуглый одноглазый матрос.
— Почему ты его не принес? — подозрительно переспросил Рейнер. — Я бы заплатил тебе.
Генуэзец рассыпался в извинениях.
— Я бы, да я с радостью, — сказал он, пожимая плечами и заискивающе улыбаясь высокому англичанину. — Только толстая Мария не хотела, чтобы вы давали мне деньги. Она хочет сама их получить.
Рейнер вздохнул. Может, толстая Мария права. Он тоже почему-то не очень поверил этому человеку, единственный глаз которого так бегал., что даже по улыбке мало что можно было сказать о его истинных намерениях.
Рейнер не справился прежде о письмах из дому, потому что не ждал никаких писем. Это, наверное, от Эймери, который мог написать только в крайнем случае. Отец? Мать? Заболели? Умерли? Или принц Джон посягает на владения лорда Симона? Делать нечего. Пришлось идти за письмом, хотя он должен был вместе с королем Ричардом ехать к королю Филиппу. Рейнер с нетерпением ждал возможности увидеться с Алуетт, но решил все-таки, что если он сначала зайдет к «Трем ангелам», то задержится всего на час, не больше. Времени еще много, он успеет взять письмо, прочитать его и явиться в дом Филиппа, если повезет, еще прежде, чем усядутся за стол.
За несколько монет одноглазый матрос обещал показать ему дорогу. Моряк, не умолкая ни на мгновение, вел его мимо грязных таверн и борделей к еще более грязным, по узким улочкам все дальше от порта.
Предчувствие беды овладело рыцарем, и он проклял ту минуту, когда решил не брать с собой коня и оружие. На спине Геракла он ощущал бы себя гораздо менее уязвимым, но тащить его на берег всего на один вечер показалось ему не очень-то мудрым. Глупо, наверное, было пускаться в путь и не надев кольчуги, но ведь он одевался для праздника, да и не желал держать при себе оруженосца. Хорошо, что он хоть накинул плащ, из-под которого не видна богатая одежда.
— Кажется, ты говорил, что таверна в порту… — только и успел сказать Рейнер, проваливаясь в черноту. На рассвете он пришел в себя. Голова болела, кошель исчез, меч, правда, остался, вероятно потому, что он на него упал.
С трудом поднявшись на ноги, Рейнер кое-как доковылял до маленькой церкви, где старый толстый священник сказал ему, что никакой таверны «Три ангела» в округе никогда не было и нет сейчас.
Если нет таверны, то нет и письма. Кто-то сыграл с ним злую шутку. Зачем? Чтобы он не был у короля? Или хотел его убить? Неужели король Франции так испугался обожателя Алуетт, что устроил на него облаву? Вроде бы непохоже, а с другой стороны — почему бы и нет?
В конце концов Рейнер нашел дорогу обратно в порт и вернулся на корабль. Едва он ступил на палубу и увидел раздраженно меряющего ее шагами английского короля, как всякая надежда повидать Алуетт покинула его.
— Вот и ты наконец, Рейнер! А я уж решил было •поднимать якорь! Где ты, черт бы тебя побрал, находился? Почему тебя не было у Филиппа?
У Рейнера так болела голова, что даже рычание Ричарда Львиное Сердце никак не подействовало на него. Коротко он рассказал, что случилось. Ричард ему посочувствовал, но не более того.
— Я больше ни часу не могу оставаться в Генуе. Чем дольше я здесь, тем больше от меня требует французский король. Когда я сказался вчера больным, он был сама любезность, а на рассвете прислал мне записку с просьбой дать ему пять галер. Я предложил ему три, но он отказался, проклятый ублюдок! Нет, мой мальчик, мы отплываем. Знаю, знаю, тебе хочется повидать свою милую, однако придется подождать до Сицилии. У меня там есть одно семейное дело — вернуть приданое сестры Иоанны. Если не получится сделать это быстро, будем там зимовать, — злобно заключил он, раздраженный непредвиденным промедлением. — А тебе, Рейнер, надо хорошенько запомнить, что наша цель Сицилия, а не дамские сердца.
— Да, сир. — Рейнер хорошо понимал причину необычной резкости короля. Он помнил, как еще совсем недавно в Везлэ не знал другой цели, чем Гроб Господень и Святой Крест, но, стоило ему взглянуть на хорошенькое личико Алуетт де Шеневи, как путешествие на другой край света стало для него дорогой к счастью и наслаждению. Нет, он не забыл о цели крестового похода, об освобождении святых мест от язычников, однако даже победа не станет для него событием, если не подарит любовь француженки.
Глава 7
— Расскажи мне, Эрменгарда, что ты видишь, — требовала Алуетт от своей камеристки, стоя на палубе в одно прекрасное утро в середине сентября. До Сицилии оставалось не больше одного лье. Надо было лишь пересечь Мессинский пролив.
— Пристань похожа на серп, миледи, и хорошо защищена высокими черными горами.
— Я слыхала, здесь много вулканов. Не хотелось бы, чтоб они вдруг проснулись.
Алуетт передернула худенькими плечами, отчего локон выбился из-под платка, похожего на камилавку, и она подняла руку убрать его со щеки.
— Все в руках Божьих, — ответила Эрменгарда, истово крестясь. — Еще я вижу маленькие рощицы, кажется, это оливы и лимоны, — добавила старуха, когда галеон приблизился к берегу.
— Ты видишь дворец? В нем живет королева Иоанна, сестра Ричарда Плантагенета.
— Да, вижу. Серый каменный дом, очень большой и стоит на высоком месте. Кажется, теперь островом правит Танкред, кузен короля, хотя его законной наследницей была сестра Плантагенета. Говорят, он почти карлик, — сказала Эрменгарда, тоже не прочь иногда посплетничать.
— Что ж, его счастье, если Ричард не заставит его играть шута, — проговорила Алуетт. — А английские корабли уже там? Ты не видишь их флагмана?
— Там полно и английских, и французских кораблей, а вот этого нет, — ответила служанка, обратив на Алуетт долгий испытующий взгляд.
Все время, пока они плыли из Генуи, Алуетт казалась совершенно спокойной. Ужасное разочарование, прежде незнакомое уравновешенной девушке, лежало у нее на сердце неизбывной печалью. Много времени она проводила в молитвах, но они не приносили ей облегчения. Не веселило ее и почти постоянное внимание рыцаря из приближенных Филиппа. Фулк де Лангр не упускал случая подойти к ней — то что-нибудь сказать, то угостить сладостями или вином.
Алуетт ничем не поощряла его, но он не желал этого замечать, хотя даже Эрменгарда понимала, что дело не в политесе, а в безразличии ее госпожи. Казалось, Алуетт плывет над светской беседой в облаке страдания, даже когда она вежливо обращала слух к рыцарю или принимала предложенное лакомство.
Эрменгарду радовало, что Алуетт не интересуется Фулком, который своим смуглым и злым лицом напоминал ей падших ангелов Сатаны. Его снедала болезнь духа, которую он скрывал от Алуетт за наигранной веселостью. Однако Эрменгарда видела и то, чего не могла видеть Алуетт, — тень, падавшую на его лицо, когда он смотрел на девушку, и его гнев, если он замечал взгляд Эрменгарды.
Как-то раз старая женщина видела короля Филиппа и Фулка де Лангра, занятых разговором и одновременно обернувшихся посмотреть на Алуетт, одиноко сидевшую в стороне, подставив лицо теплому средиземноморскому солнышку. Они говорили о ней, но почему?
Она не забыла, как ей было страшно, когда рядом крутился Рейнер де Уинслейд, ведь Алуетт тянулась к нему, как цветок к солнцу. Тогда клятва, данная ею матери девушки, вдруг оказалась под угрозой.
Однако служанка понимала, что, хотя девушка разрывалась между желанием уйти в монастырь и желанием стать женой англичанина, она в первый раз с тех пор, как потеряла зрение, чувствовала себя по-настоящему счастливой.
«Может, для Алуетт совсем неплохо быть женой хорошего человека и матерью его детей? — подумала тогда Эрменгарда, мысленно споря с тенью Лизетт. — Разве ты была бы против, если бы твоя дочь обрела счастье вне стен монастыря? Может быть, в этом мире не обязательно разбивать себе сердце и умирать от любви?»
Она вспомнила, как сияло лицо ее малышки, когда та приехала вместе со своим спасителем в лионский дом.
Эрменгарда ни слова ей не сказала о пламенном объятии, которое не ускользнуло от ее глаз, хотя Алуетт и ждала выговора. Старая женщина решила, что лучше подождать и посмотреть, как Алуетт и Рейнер встретятся в следующий раз.
Не укрылось от Эрменгарды, как в Генуе умирала, едва родившись, надежда, когда Алуетт ждала Рейнера, а король Ричард приехал без него. На следующий день она о чем-то говорила с Фулком де Лангром и он ее очень огорчил.
Ей бы хотелось, чтобы девочка поделилась с ней своим горем, но она молчала. Правда, Эрменгарда и так поняла, что Фулк де Лангр сказал ей что-то плохое о Рейнере, может быть, сообщил, почему тот не приехал. Но как бы тяжело ни было, надо ждать, пока Алуетт сама не захочет все рассказать. Галеон, нанятый в Генуе, бросил якорь рядом с другими кораблями с французами на борту, и воздух огласился громкими криками радости.
— Народу-то, народу сколько! — воскликнула Эрменгарда. — Много крестоносцев, но и других тоже, черных и не по-нашему одетых.
Алуетт было известно, что Сицилия всего чуть больше столетия как присоединилась к Европе и там много потомков греков и арабов.
Сойдя с корабля, король и его свита тотчас направились во дворец, разочаровав толпу, которая после долгого ожидания рассчитывала на более яркое зрелище. Во дворце их приветствовал Танкред, правитель острова. Он предложил им кров и сказал, что английский флот (который разминулся с Ричардом в Марселе прибыл два дня назад. О вдовствующей королеве Иоанне он не упомянул, и Алуетт стало любопытно, где она «может быть.
Анри остался во французском лагере за пределами города. Хныкающим фальцетом Танкред сразу стал жаловаться на французов и англичан, которые, прибыв раньше королей, сделали жизнь местных жителей нестерпимой, ибо воровали все, что попадало под руку, и к тому же насиловали женщин.
Филипп лишь пожал плечами, поэтому Танкред не прекратил причитать. Скоро, мол, прибудет Ричард Плантагенет со своими крестоносцами, так куда прикажете селить их? Может, они все уедут, как только явится Ричард, или ему еще целую зиму играть роль гостеприимного хозяина будущих убийц сарацин?
— Ваши речи не похожи на приветствие людям, взявшим на себя святую миссию, — с ленивой иронией парировал Филипп жалобы Танкреда. — Если вам кажется затруднительным оказать гостеприимство нам, можете принять Ричарда. Он будет здесь со дня на день. Насколько мне помнится, ему хотелось обсудить с вами несколько вопросов, вот и поговорите.
Филипп попал в точку. Танкреду еще предстояло что-то решать с наследством Иоанны, а также с помощью, которую ее муж, покойный король Вильям, обещал крестоносцам, так что он решил поберечь силы для встречи с Ричардом. Может, ему еще удастся заключить с Филиппом союз и извлечь какую-нибудь прибыль из политики «разделяй и властвуй».
Вторая половина английского флота во главе с флагманом пришла лишь через неделю. Галеры, разукрашенные разноцветными флажками, вошли в порт. Англичане как дети радовались предстоящей встрече, и на сей раз жители Мессины не были разочарованы.
Анри стоял рядом с Алуетт и служил ей глазами.
— Английский король похож на льва с золотой гривой. Он не стал ждать баркас, а прыгнул прямо в воду, там мелко, и пошел к берегу. Целует короля Филиппа в обе щеки.
— Удивительный человек, — весело отозвалась Алуетт. — Не могу представить, чтобы Филипп сделал что-нибудь подобное.
Ее совершенно не интересовали короли, но она не могла спросить о Рейнере де Уинслейде.
— А, вот и Рейнер. Стоит на корме. Интересно, как он. Может, мы узнаем, что с ним случилось в Генуе.
Анри был очень хорошим братом, но иногда ему не хватало чуткости. Он совершенно не замечал, как она меняла тему разговора каждый раз, стоило ему заговорить о Рейнере. Тем не менее она ни словом не обмолвилась о предательстве англичанина, опасаясь, что Анри сочтет долгом чести с ним драться. Алуетт вовсе не хотелось терять брата. Со страхом ждала она минуты, когда окажется рядом с Рейнером. Теперь эта минута должна была вот-вот наступить. Но Алуетт не была к ней готова, хотя немало времени провела в дворцовой часовне, вооружая себя для неизбежной встречи.
Зачем ей понадобилось приходить сегодня в порт? Это глупость, которая объяснялась лишь тоской, ведь ей совсем нечего было делать, пока Филипп часами о чем-то совещается с Танкредом. Даже собаку она могла бы отдать Рейнеру во дворце, где была бы защищена от него присутствием Филиппа и своими обязанностями трубадурши.
— Кажется, у меня заболела голова от солнца, — сказала Алуетт, прикоснувшись ко лбу тонкими пальчиками. — Лучше мне, наверно, вернуться во дворец. Вечером я буду петь, так что мы еще увидимся. А сейчас иди! Ты ведь ждешь не дождешься встречи с сэром Рейнером. Зевс меня проводит, правда, Зевс?
Однако едва волк увидал своего обожаемого хозяина, спрыгнувшего в воду следом за королем и теперь шагавшего в туче брызг к берегу, он радостно залаял и натянул поводок, но даже в эту минуту сумел рассчитать свои силы так, чтобы его слепая госпожа не упала. Однако он упорно тянул ее к берегу. «Наверное, увидал Рейнера, — подумала Алуетт. — Не нужно, чтобы он видел меня здесь, словно я какая-нибудь несчастная влюбленная! Еще подумает, что я простила ему Геную и его пьяные тосты в борделе».
— Пожалуйста, Зевс, — умоляюще прошептала она, стараясь удержать повод. — Отведи меня во дворец! Отведи меня во дворец!
До этого он ни разу не ослушался ее и ей не приходилось пользоваться поводком. Но сейчас пес словно оглох.
— Ладно, иди! Иди к своему хозяину! А я без тебя доберусь до дворца! — крикнула Алуетт, отпуская Зевса. — Анри! Ты здесь? Придется тебе все же проводить меня.
Но Анри был уже далеко. Он умчался сразу же, как только она позволила ему уйти, и теперь стоял возле самого моря, радуясь встрече с другом.
Зевс же вовсе не собирался бросать свою госпожу, которую Рейнер поручил его заботам. Ухватившись зубами за алую шелковую юбку, он настойчиво тянул ее за собой, считая, по-видимому, что его долг будет исполнен, только когда он вновь соединит своего хозяина и его подругу.
— Нет, Зевс! Отпусти меня! — Алуетт с трудом удерживала равновесие на прибрежной гальке, но все-таки не сошла с места. Она поняла, что благодаря собачьему лаю ей не уйти незамеченной, тем более что все вокруг, возбужденные прибытием английских крестоносцев, громко кричали и гремели галькой, но не проявляли ни малейшего желания помочь ей.
— А, вот и вы! Зевс! Госпожа Алуетт!
От радостного голоса Рейнера Алуетт вся сжалась. Она боялась предстоящей встречи пуще всего на свете, потому что не могла простить Рейнеру свой позор, хотя где-то в глубине души пыталась оправдать его. Чего только не наговорит мужчина, если он легко пьянеет! Взяв себя в руки, она повернула голову в ту сторону, откуда до нее донесся знакомый голос. Рейнер быстро шел к ней рядом с неумолкавшим Анри.
— Леди Алуетт, какое счастье! Я очень рад, что вы пришли. Я…
— Сир де Уинслейд, вот ваша собака. Благодарю вас. Анри, я плохо себя чувствую. Пожалуйста, проводите меня до дому, — проговорила она не терпящим возражения тоном.
Однако когда Рейнер взял ее руку в свою и прикоснулся к ней теплыми губами, она растерялась. I — Мне очень жаль, леди Алуетт. Но я буду с нетерпением ждать сегодняшнего вечера, ведь нам есть о чем поговорить.
Алуетт надо было быть очень осторожной, чтобы в присутствии брата не допустить даже намека на обвинения, услышанные ею от Фулка, иначе быть беде. Анри придется защищать честь семьи де Шеневи на дуэли, а она, как бы ни была тяжела обида, нанесенная ей Рейнером, не желала пачкать руки в крови или получить еще более серьезный повод возненавидеть его, если он убьет Анри.
— Нам не о чем говорить, милорд. Надеюсь, вы не забыли, что я собираюсь в монастырь. Как только король меня отпустит, я вернусь к своим молитвам. Пойдемте, Анри.
Алуетт услыхала стон, вырвавшийся у него из груди. Он быстро, словно обжегшись, отпустил ее руку и холодно произнес милым норманнским выговором, который она часто слышала во сне:
— Ваш покорный слуга, миледи.
— Пристань похожа на серп, миледи, и хорошо защищена высокими черными горами.
— Я слыхала, здесь много вулканов. Не хотелось бы, чтоб они вдруг проснулись.
Алуетт передернула худенькими плечами, отчего локон выбился из-под платка, похожего на камилавку, и она подняла руку убрать его со щеки.
— Все в руках Божьих, — ответила Эрменгарда, истово крестясь. — Еще я вижу маленькие рощицы, кажется, это оливы и лимоны, — добавила старуха, когда галеон приблизился к берегу.
— Ты видишь дворец? В нем живет королева Иоанна, сестра Ричарда Плантагенета.
— Да, вижу. Серый каменный дом, очень большой и стоит на высоком месте. Кажется, теперь островом правит Танкред, кузен короля, хотя его законной наследницей была сестра Плантагенета. Говорят, он почти карлик, — сказала Эрменгарда, тоже не прочь иногда посплетничать.
— Что ж, его счастье, если Ричард не заставит его играть шута, — проговорила Алуетт. — А английские корабли уже там? Ты не видишь их флагмана?
— Там полно и английских, и французских кораблей, а вот этого нет, — ответила служанка, обратив на Алуетт долгий испытующий взгляд.
Все время, пока они плыли из Генуи, Алуетт казалась совершенно спокойной. Ужасное разочарование, прежде незнакомое уравновешенной девушке, лежало у нее на сердце неизбывной печалью. Много времени она проводила в молитвах, но они не приносили ей облегчения. Не веселило ее и почти постоянное внимание рыцаря из приближенных Филиппа. Фулк де Лангр не упускал случая подойти к ней — то что-нибудь сказать, то угостить сладостями или вином.
Алуетт ничем не поощряла его, но он не желал этого замечать, хотя даже Эрменгарда понимала, что дело не в политесе, а в безразличии ее госпожи. Казалось, Алуетт плывет над светской беседой в облаке страдания, даже когда она вежливо обращала слух к рыцарю или принимала предложенное лакомство.
Эрменгарду радовало, что Алуетт не интересуется Фулком, который своим смуглым и злым лицом напоминал ей падших ангелов Сатаны. Его снедала болезнь духа, которую он скрывал от Алуетт за наигранной веселостью. Однако Эрменгарда видела и то, чего не могла видеть Алуетт, — тень, падавшую на его лицо, когда он смотрел на девушку, и его гнев, если он замечал взгляд Эрменгарды.
Как-то раз старая женщина видела короля Филиппа и Фулка де Лангра, занятых разговором и одновременно обернувшихся посмотреть на Алуетт, одиноко сидевшую в стороне, подставив лицо теплому средиземноморскому солнышку. Они говорили о ней, но почему?
Она не забыла, как ей было страшно, когда рядом крутился Рейнер де Уинслейд, ведь Алуетт тянулась к нему, как цветок к солнцу. Тогда клятва, данная ею матери девушки, вдруг оказалась под угрозой.
Однако служанка понимала, что, хотя девушка разрывалась между желанием уйти в монастырь и желанием стать женой англичанина, она в первый раз с тех пор, как потеряла зрение, чувствовала себя по-настоящему счастливой.
«Может, для Алуетт совсем неплохо быть женой хорошего человека и матерью его детей? — подумала тогда Эрменгарда, мысленно споря с тенью Лизетт. — Разве ты была бы против, если бы твоя дочь обрела счастье вне стен монастыря? Может быть, в этом мире не обязательно разбивать себе сердце и умирать от любви?»
Она вспомнила, как сияло лицо ее малышки, когда та приехала вместе со своим спасителем в лионский дом.
Эрменгарда ни слова ей не сказала о пламенном объятии, которое не ускользнуло от ее глаз, хотя Алуетт и ждала выговора. Старая женщина решила, что лучше подождать и посмотреть, как Алуетт и Рейнер встретятся в следующий раз.
Не укрылось от Эрменгарды, как в Генуе умирала, едва родившись, надежда, когда Алуетт ждала Рейнера, а король Ричард приехал без него. На следующий день она о чем-то говорила с Фулком де Лангром и он ее очень огорчил.
Ей бы хотелось, чтобы девочка поделилась с ней своим горем, но она молчала. Правда, Эрменгарда и так поняла, что Фулк де Лангр сказал ей что-то плохое о Рейнере, может быть, сообщил, почему тот не приехал. Но как бы тяжело ни было, надо ждать, пока Алуетт сама не захочет все рассказать. Галеон, нанятый в Генуе, бросил якорь рядом с другими кораблями с французами на борту, и воздух огласился громкими криками радости.
— Народу-то, народу сколько! — воскликнула Эрменгарда. — Много крестоносцев, но и других тоже, черных и не по-нашему одетых.
Алуетт было известно, что Сицилия всего чуть больше столетия как присоединилась к Европе и там много потомков греков и арабов.
Сойдя с корабля, король и его свита тотчас направились во дворец, разочаровав толпу, которая после долгого ожидания рассчитывала на более яркое зрелище. Во дворце их приветствовал Танкред, правитель острова. Он предложил им кров и сказал, что английский флот (который разминулся с Ричардом в Марселе прибыл два дня назад. О вдовствующей королеве Иоанне он не упомянул, и Алуетт стало любопытно, где она «может быть.
Анри остался во французском лагере за пределами города. Хныкающим фальцетом Танкред сразу стал жаловаться на французов и англичан, которые, прибыв раньше королей, сделали жизнь местных жителей нестерпимой, ибо воровали все, что попадало под руку, и к тому же насиловали женщин.
Филипп лишь пожал плечами, поэтому Танкред не прекратил причитать. Скоро, мол, прибудет Ричард Плантагенет со своими крестоносцами, так куда прикажете селить их? Может, они все уедут, как только явится Ричард, или ему еще целую зиму играть роль гостеприимного хозяина будущих убийц сарацин?
— Ваши речи не похожи на приветствие людям, взявшим на себя святую миссию, — с ленивой иронией парировал Филипп жалобы Танкреда. — Если вам кажется затруднительным оказать гостеприимство нам, можете принять Ричарда. Он будет здесь со дня на день. Насколько мне помнится, ему хотелось обсудить с вами несколько вопросов, вот и поговорите.
Филипп попал в точку. Танкреду еще предстояло что-то решать с наследством Иоанны, а также с помощью, которую ее муж, покойный король Вильям, обещал крестоносцам, так что он решил поберечь силы для встречи с Ричардом. Может, ему еще удастся заключить с Филиппом союз и извлечь какую-нибудь прибыль из политики «разделяй и властвуй».
Вторая половина английского флота во главе с флагманом пришла лишь через неделю. Галеры, разукрашенные разноцветными флажками, вошли в порт. Англичане как дети радовались предстоящей встрече, и на сей раз жители Мессины не были разочарованы.
Анри стоял рядом с Алуетт и служил ей глазами.
— Английский король похож на льва с золотой гривой. Он не стал ждать баркас, а прыгнул прямо в воду, там мелко, и пошел к берегу. Целует короля Филиппа в обе щеки.
— Удивительный человек, — весело отозвалась Алуетт. — Не могу представить, чтобы Филипп сделал что-нибудь подобное.
Ее совершенно не интересовали короли, но она не могла спросить о Рейнере де Уинслейде.
— А, вот и Рейнер. Стоит на корме. Интересно, как он. Может, мы узнаем, что с ним случилось в Генуе.
Анри был очень хорошим братом, но иногда ему не хватало чуткости. Он совершенно не замечал, как она меняла тему разговора каждый раз, стоило ему заговорить о Рейнере. Тем не менее она ни словом не обмолвилась о предательстве англичанина, опасаясь, что Анри сочтет долгом чести с ним драться. Алуетт вовсе не хотелось терять брата. Со страхом ждала она минуты, когда окажется рядом с Рейнером. Теперь эта минута должна была вот-вот наступить. Но Алуетт не была к ней готова, хотя немало времени провела в дворцовой часовне, вооружая себя для неизбежной встречи.
Зачем ей понадобилось приходить сегодня в порт? Это глупость, которая объяснялась лишь тоской, ведь ей совсем нечего было делать, пока Филипп часами о чем-то совещается с Танкредом. Даже собаку она могла бы отдать Рейнеру во дворце, где была бы защищена от него присутствием Филиппа и своими обязанностями трубадурши.
— Кажется, у меня заболела голова от солнца, — сказала Алуетт, прикоснувшись ко лбу тонкими пальчиками. — Лучше мне, наверно, вернуться во дворец. Вечером я буду петь, так что мы еще увидимся. А сейчас иди! Ты ведь ждешь не дождешься встречи с сэром Рейнером. Зевс меня проводит, правда, Зевс?
Однако едва волк увидал своего обожаемого хозяина, спрыгнувшего в воду следом за королем и теперь шагавшего в туче брызг к берегу, он радостно залаял и натянул поводок, но даже в эту минуту сумел рассчитать свои силы так, чтобы его слепая госпожа не упала. Однако он упорно тянул ее к берегу. «Наверное, увидал Рейнера, — подумала Алуетт. — Не нужно, чтобы он видел меня здесь, словно я какая-нибудь несчастная влюбленная! Еще подумает, что я простила ему Геную и его пьяные тосты в борделе».
— Пожалуйста, Зевс, — умоляюще прошептала она, стараясь удержать повод. — Отведи меня во дворец! Отведи меня во дворец!
До этого он ни разу не ослушался ее и ей не приходилось пользоваться поводком. Но сейчас пес словно оглох.
— Ладно, иди! Иди к своему хозяину! А я без тебя доберусь до дворца! — крикнула Алуетт, отпуская Зевса. — Анри! Ты здесь? Придется тебе все же проводить меня.
Но Анри был уже далеко. Он умчался сразу же, как только она позволила ему уйти, и теперь стоял возле самого моря, радуясь встрече с другом.
Зевс же вовсе не собирался бросать свою госпожу, которую Рейнер поручил его заботам. Ухватившись зубами за алую шелковую юбку, он настойчиво тянул ее за собой, считая, по-видимому, что его долг будет исполнен, только когда он вновь соединит своего хозяина и его подругу.
— Нет, Зевс! Отпусти меня! — Алуетт с трудом удерживала равновесие на прибрежной гальке, но все-таки не сошла с места. Она поняла, что благодаря собачьему лаю ей не уйти незамеченной, тем более что все вокруг, возбужденные прибытием английских крестоносцев, громко кричали и гремели галькой, но не проявляли ни малейшего желания помочь ей.
— А, вот и вы! Зевс! Госпожа Алуетт!
От радостного голоса Рейнера Алуетт вся сжалась. Она боялась предстоящей встречи пуще всего на свете, потому что не могла простить Рейнеру свой позор, хотя где-то в глубине души пыталась оправдать его. Чего только не наговорит мужчина, если он легко пьянеет! Взяв себя в руки, она повернула голову в ту сторону, откуда до нее донесся знакомый голос. Рейнер быстро шел к ней рядом с неумолкавшим Анри.
— Леди Алуетт, какое счастье! Я очень рад, что вы пришли. Я…
— Сир де Уинслейд, вот ваша собака. Благодарю вас. Анри, я плохо себя чувствую. Пожалуйста, проводите меня до дому, — проговорила она не терпящим возражения тоном.
Однако когда Рейнер взял ее руку в свою и прикоснулся к ней теплыми губами, она растерялась. I — Мне очень жаль, леди Алуетт. Но я буду с нетерпением ждать сегодняшнего вечера, ведь нам есть о чем поговорить.
Алуетт надо было быть очень осторожной, чтобы в присутствии брата не допустить даже намека на обвинения, услышанные ею от Фулка, иначе быть беде. Анри придется защищать честь семьи де Шеневи на дуэли, а она, как бы ни была тяжела обида, нанесенная ей Рейнером, не желала пачкать руки в крови или получить еще более серьезный повод возненавидеть его, если он убьет Анри.
— Нам не о чем говорить, милорд. Надеюсь, вы не забыли, что я собираюсь в монастырь. Как только король меня отпустит, я вернусь к своим молитвам. Пойдемте, Анри.
Алуетт услыхала стон, вырвавшийся у него из груди. Он быстро, словно обжегшись, отпустил ее руку и холодно произнес милым норманнским выговором, который она часто слышала во сне:
— Ваш покорный слуга, миледи.
Глава 8
С трудом приходя в себя от встречи, устроенной ему Алуетт, Рейнер шагал следом за своим королем. Значит, Алуетт решила поиграть в «безжалостную даму» и даже не дала мне объяснить, почему я не пришел тогда в Генуе. То она меня целует, то, стоит мне подойти к ней слишком близко, изображает «целомудренную монахиню». Может, она просто-напросто кокетка, — размышлял разозленный Рейнер.
— Ей придется сегодня выслушать меня, — мрачно решил он и даже незаметно для себя произнес эти слова вслух, чего, правда, никто, кроме Зевса, не заметил. Ричард со свитой направился в королевский дворец, возвышавшийся над Мессиной. Хотя он был построен из серого камня, но очень отличался от привычной романской архитектуры из-за множества всяких куполов и мозаичных арок, воздвигнутых под влиянием арабов и византийцев, владевших Сицилией до норманнов. Плантагенету необходимо было переговорить с Филиппом, и еще он надеялся повидаться с недавно овдовевшей сестрой Иоанной. Не говоря уже о Танкреде.
Их провели по украшенным мозаикой коридорам через мраморную арку в тронный зал, где лениво развалившийся в кресле Филипп поджидал своего королевского вассала с кубком крепкого местного вина в руке. Похоже, чувствовал он себя тут как дома.
— Где Танкред? Где моя сестра? — не тратя времени на церемонии, сухо спросил Ричард.
— Добро пожаловать, Ричард! Не спешите. Вы ведь только что сошли на берег. Танкред просил меня передать, что увидится с вами за ужином. За Иоанной уже послали, и она прибудет завтра.
— Послали? Куда?
— В Палермо. Ее завтра привезут на корабле.
— Вы, кажется, неплохо тут устроились, ваше величество, — язвительно произнес Ричард, уста — вясь из-под рыжих бровей на платье Филиппа из чистейшего византийского полотна. — А на берегу я видел сотни шатров, в которых живут англичане. Английские крестоносцы, которые прибыли в Мессину раньше меня, говорят, что для них городские ворота закрыты. Где же прикажете остановиться мне? Тоже на берегу?
— Ну, Ричард, места всем хватит, — невозмутимо ответил Филипп. — Однако мы прибыли первыми, да и я все-таки ваш король. Тем не менее не бойтесь, дом для вас приготовили. Вас проводят туда. Отдохните, смойте с себя морскую соль и приходите на ужин.
Рейнер удивился, когда провожать их был назначен не кто иной, как Фулк де Лангр. Ему это показалось или его кузен в самом деле удивился не меньше его самого? Не по его ли милости он чуть не отправился на тот свет в Генуе? Поразмыслив, Рейнер решил, что, скорее всего, так оно и есть, и весьма холодно посмотрел на Фулка, который не проявил ни малейшего желания поздороваться с ним.
— Его жирной заднице, значит, место во дворце, а нам предоставлен мало того что дом королевского слуги, да еще за городской стеной! — кипел Ричард, меряя шагами просторный, но совсем нероскошный дом, расположившийся среди виноградников. — А этот Танкред даже не позаботился нас встретить! Так просто им эта наглость не пройдет!
Еще когда он ехал из дворца, до него дошли слухи, что жители острова плохо обращаются с крестоносцами. Живут они на берегу, еду им в городе не продают, а нескольких человек уже нашли зарезанными, по-видимому, из тех, что решились пойти куда-то в одиночку и без оружия.
Сицилию населяли говорившие по-итальянски ломбардцы и греки, которых норманны презрительно называли «грифонами». И те и другие ненавидели «папистов», то есть всех, кто жил за Альпами. Ричарда же и его людей они выделяли особо и звали их «хвостатыми англичанами».
Как раз в это время Танкред решил изобразить из себя защитника народных интересов и, напомнив сицилийцам, что в одиннадцатом веке они были бесчестно покорены норманнами, призвал их сбросить чужеземное иго. Ричарду донесли, что Филипп не приложил ни малейших усилий, чтобы прекратить преследования крестоносцев или утихомирить собственных людей, так что жители Мессины продолжали возводить стены, словно для защиты от голодных пришельцев.
— Клянусь Господом Богом, — мрачно заявил Ричард, — мы не уйдем с острова, пока нам не окажут достойные почести.
Вспоминая злобные взгляды местных жителей, Рейнер подумал, что Ричарду нелегко будет добиться своего.
В зале зажгли факелы, когда английская свита стала занимать места за столом и фанфары возвестили о прибытии короля Ричарда, короля Филиппа и низкорослого Танкреда, незаконно занявшего сицилийский престол.
Сидевший недалеко от властителей Рейнер был рад, что они хотя бы на один вечер забыли о своих разногласиях. Однако он не стал тратить время на разглядывание их лиц, ибо его влекла к себе только Алуетт де Шеневи, шедшая к столу в сопровождении Анри.
— Ей придется сегодня выслушать меня, — мрачно решил он и даже незаметно для себя произнес эти слова вслух, чего, правда, никто, кроме Зевса, не заметил. Ричард со свитой направился в королевский дворец, возвышавшийся над Мессиной. Хотя он был построен из серого камня, но очень отличался от привычной романской архитектуры из-за множества всяких куполов и мозаичных арок, воздвигнутых под влиянием арабов и византийцев, владевших Сицилией до норманнов. Плантагенету необходимо было переговорить с Филиппом, и еще он надеялся повидаться с недавно овдовевшей сестрой Иоанной. Не говоря уже о Танкреде.
Их провели по украшенным мозаикой коридорам через мраморную арку в тронный зал, где лениво развалившийся в кресле Филипп поджидал своего королевского вассала с кубком крепкого местного вина в руке. Похоже, чувствовал он себя тут как дома.
— Где Танкред? Где моя сестра? — не тратя времени на церемонии, сухо спросил Ричард.
— Добро пожаловать, Ричард! Не спешите. Вы ведь только что сошли на берег. Танкред просил меня передать, что увидится с вами за ужином. За Иоанной уже послали, и она прибудет завтра.
— Послали? Куда?
— В Палермо. Ее завтра привезут на корабле.
— Вы, кажется, неплохо тут устроились, ваше величество, — язвительно произнес Ричард, уста — вясь из-под рыжих бровей на платье Филиппа из чистейшего византийского полотна. — А на берегу я видел сотни шатров, в которых живут англичане. Английские крестоносцы, которые прибыли в Мессину раньше меня, говорят, что для них городские ворота закрыты. Где же прикажете остановиться мне? Тоже на берегу?
— Ну, Ричард, места всем хватит, — невозмутимо ответил Филипп. — Однако мы прибыли первыми, да и я все-таки ваш король. Тем не менее не бойтесь, дом для вас приготовили. Вас проводят туда. Отдохните, смойте с себя морскую соль и приходите на ужин.
Рейнер удивился, когда провожать их был назначен не кто иной, как Фулк де Лангр. Ему это показалось или его кузен в самом деле удивился не меньше его самого? Не по его ли милости он чуть не отправился на тот свет в Генуе? Поразмыслив, Рейнер решил, что, скорее всего, так оно и есть, и весьма холодно посмотрел на Фулка, который не проявил ни малейшего желания поздороваться с ним.
— Его жирной заднице, значит, место во дворце, а нам предоставлен мало того что дом королевского слуги, да еще за городской стеной! — кипел Ричард, меряя шагами просторный, но совсем нероскошный дом, расположившийся среди виноградников. — А этот Танкред даже не позаботился нас встретить! Так просто им эта наглость не пройдет!
Еще когда он ехал из дворца, до него дошли слухи, что жители острова плохо обращаются с крестоносцами. Живут они на берегу, еду им в городе не продают, а нескольких человек уже нашли зарезанными, по-видимому, из тех, что решились пойти куда-то в одиночку и без оружия.
Сицилию населяли говорившие по-итальянски ломбардцы и греки, которых норманны презрительно называли «грифонами». И те и другие ненавидели «папистов», то есть всех, кто жил за Альпами. Ричарда же и его людей они выделяли особо и звали их «хвостатыми англичанами».
Как раз в это время Танкред решил изобразить из себя защитника народных интересов и, напомнив сицилийцам, что в одиннадцатом веке они были бесчестно покорены норманнами, призвал их сбросить чужеземное иго. Ричарду донесли, что Филипп не приложил ни малейших усилий, чтобы прекратить преследования крестоносцев или утихомирить собственных людей, так что жители Мессины продолжали возводить стены, словно для защиты от голодных пришельцев.
— Клянусь Господом Богом, — мрачно заявил Ричард, — мы не уйдем с острова, пока нам не окажут достойные почести.
Вспоминая злобные взгляды местных жителей, Рейнер подумал, что Ричарду нелегко будет добиться своего.
В зале зажгли факелы, когда английская свита стала занимать места за столом и фанфары возвестили о прибытии короля Ричарда, короля Филиппа и низкорослого Танкреда, незаконно занявшего сицилийский престол.
Сидевший недалеко от властителей Рейнер был рад, что они хотя бы на один вечер забыли о своих разногласиях. Однако он не стал тратить время на разглядывание их лиц, ибо его влекла к себе только Алуетт де Шеневи, шедшая к столу в сопровождении Анри.