Страница:
Мечты Фулка были прерваны Эль-Каммасом.
— О Мелех-Рик, мне нужно осмотреть тебя, а в твоем шатре женщина…
Ричард совсем забыл об Алуетт.
— Ох, почтенный лекарь, какой же я простофиля! Что обо мне подумает Саладин? Позвольте мне представить вам леди Алуетт де Шеневи, которая целый час ублажала мой слух очаровательным пением.
— А ваши взгляды своей красотой, — галантно прибавил мавр, хотя до него уже дошли слухи о безразличии Ричарда к женской красоте.
— Леди Алуетт слепая, — пояснил Ричард, — но все равно мы должны отпустить ее прежде, чем ты, лекарь, примешься за дело. Дорогая леди Алуетт, я благодарю вас за ваш труд… и за вашу заботу о других. Идите к пальмовой роще, мадемуазель. Паж приведет туда Рейнера.
Эль-Каммас с удовольствием наблюдал за грациозными движениями Алуетт, которой, казалось, вовсе не мешала ее слепота. Даже самая любимая, наложница Саладина не сравнится с ней по красоте.
— Ты сказал, что она слепая? Но она не похожа; на человека, слепого от рождения.
Неожиданно его заинтересовала загадка этой женщины. Он был изумлен тем, какие у нее ясные голубые глаза.
— Да, мне говорили, что она ослепла в детстве после какой-то болезни. Ну, ты поможешь мне встать с этого проклятого ложа? — спросил Ричард мавра, который с трудом сосредоточил свои мысли на лежащем перед ним человеке.
Эль-Каммасу очень хотелось пойти следом за слепой и попросить у нее позволения осмотреть ее. «Ах, ладно. Все в руках Аллаха, — решил он. — Если Аллах захочет, он приведет ее ко мне».
Алуетт с радостью покинула шатер Ричарда. Она с удовольствием играла и пела для него, потому что музыка доставляла ей радость, а английский король был благодарным слушателем. Ее беспокойство не было связано с недоразумением из-за королев или с мавританским лекарем, как невероятно ни было его появление. Она слушала, как Эль — Каммас говорил по-французски с арабским акцентом, и ее не удивило, что Ричард поверил ему. В его голосе были покой, уверенность в своих знаниях и благожелательность.
Однако вместе с ним что-то злое появилось в шатре, и она почувствовала это. Когда они встретились с Рейнером, она рассказала ему о своих ощущениях, не зная, как объяснить их, но она была убеждена, что Саладин, пославший лекаря к Ричарду, подослал к нему врага.
— Вы говорили, что он пришел не один? — вспомнил Рейнер.
— Да. Мне кажется, он назвал его Рашидом. Рейнер, вы думаете?.. Но там же везде воины, стоит только крикнуть.
— Не знаю, — мрачно проговорил Рейнер, — но, если Ричард остался один с двумя сарацинами, замыслившими зло, ему грозит опасность. Идемте, Алуетт!
Он потащил ее за собой к шатру Ричарда и, не обратив никакого внимания на двух воинов у входа, ворвался внутрь.
Ричард, король Английский, лежал на своем ложе, а старый мавр сидел рядом с ним на подушках. По спокойному довольному виду короля было видно, что мусульманин не причинил ему ни малейшего вреда. Больше никого в шатре не было.
— Рейнер? Перегрелся на солнце? Что это вы врываетесь ко мне, как к себе домой, сэр?
Рейнер опустился на одно колено, чувствуя себя ужасно глупо, хотя дурные предчувствия ничуть не были поколеблены мирной картиной.
— Сир, простите меня, но мне показалось, что вам грозит опасность.
— От лекаря, которого сам Саладин послал ко мне? Чушь! Это было бы не по-рыцарски.
Рейнеру была известна слабость Ричарда к красивым жестам, поэтому он воздержался от каких — либо предположений. К тому же ему самому понравился честный взгляд черных глаз мавра. В нем не было ни враждебности, ни подозрительности, ни раздражения, хотя Рейнер появился не вовремя. Старый лекарь смотрел на Рейнера с искренним любопытством.
— Я еще раз прошу у вас прощения, сир, но где слуга, который пришел с лекарем?.. Кажется, его зовут Рашид?
Рейнер видел, как старик изумленно оглядел шатер.
— Не понимаю… Он только что был тут. — Эль-Каммас пожал плечами. — Он ничего не сказал, но не думаю, чтобы ему понадобилось уйти далеко. Ведь он знает, что в любую минуту я могу позвать его.
К несчастью, Зевс остался в шатре Рейнера. Лагерь немедленно обыскали, но Рашида не нашли ни в отхожем месте, ни у шлюх, потому что к этому времени Фулк сменил одежду мусульманина на доспехи французского воина и направлялся с донесением в шатер Филиппа.
После безрезультатных поисков Рейнер, все еще в сопровождении Алуетт, вернулся к королю, чтобы извиниться перед ним и перед мавританским лекарем за свое неуместное вторжение.
— И все равно умоляю вас, сир, будьте осторожны… Пусть при вас будет стража, пока вы больны. Умоляю, подумайте, ведь далеко не все сарацины подчиняются законам рыцарства.
— Так же, как не все франки, — мягко напомнил ему Эль-Каммас, думая о французском шпионе, которого он привел с собой. Саладин уверил его, что он никому не причинит вреда, но Эль-Каммас все равно опасался его. Ни один благородный человек не предаст свою страну и свою веру. Чего же добивается, этот человек?
— Господи помилуй, де Уинслейд, не будьте старухой! Не так уж я болен, чтобы не защитить сестру — крикнул в раздражении король. — Лучше присмотрите, чтобы вашу леди Алуетт доставили на корабль в целости и сохранности. Эта работа как раз для вас, если вам везде мерещатся убийцы!
Рейнер молчал. Алуетт чувствовала, что выговор короля обидел его, тем более что он был совершенно незаслуженный. Действительно, глупо, когда боль — вой безоружный человек пускает к себе двух незнакомцев, полагаясь только на рыцарский кодекс чести.
Она положила нежную ручку на руку Рейнера, который сначала весь сжался, а потом потихоньку расслабился.
— Простите меня, любимая Алуетт, — сказал он устало. — Наверное, я показался вам сердитым старым медведем. Все эта проклятая жара. Иногда я думаю, что мы никогда не пробьем стену… А у сарацин видимо-невидимо кувшинов с греческим огнем, и они нас всех тут сожгут. — Он тяжело вздохнул. — Ну, а как ты, любимая? Тебе ведь тоже жарко.
Словно видя ее лицо в первый раз, он смотрел и смотрел на нее и не мог оторваться. Кажется, она похудела. А глаза горят, словно два сапфира, и он видит, что она любит его.
— Все хорошо, милый Рейнер, не беспокойтесь обо мне.
Ее милая заботливость была для него словно прохладное питье в жару, особенно после Ричардовой отповеди.
— Ах, Алуетт… — прошептал он. — Когда наконец у меня будет время обнять вас и любить, любить всю ночь напролет?
Желание изменило его голос, и он был счастлив, что опять может желать, ведь столько ночей он приходил в шатер и без сил сваливался на постель, даже не вспоминая об Алуетт. Но вот она с ним, и он чувствует ее нежность. Он обнимает ее, забыв и думать о гребцах, которые не сводят с него изумленных глаз.
То ли из-за «чрезмерных» забот Рейнера, то ли из-за того, что король Франции уже, по слухам, оправился от болезни, но на другой день, одолев слабость, Ричард пришел к стене Акры, чтобы своим присутствием воодушевить саперов, лучников и рыцарей. По его команде все они удвоили усилия, несмотря на то, что каждый раз, когда отваливался очередной кусок стены, сарацины начинали бить в барабаны, призывая на помощь воинов Саладина. Сражаться на два фронта было тяжело, но удача не изменила крестоносцам.
В Акре жизнь становилась невыносимой. Еды, после двух лет осады, почти не осталось. Одно за другим летели к Саладину письма в клювах голубей (единственная живность, которая еще не была съедена в городе), в которых не было ни одного мало-мальски утешительного сообщения. Когда же один из английских лучников, прицелившись, убил голубя, казалось, словно весь город соединился в отчаянном крике, тогда как крестоносцы с шутками зажарили голубя на костре на глазах осажденных сарацин.
Одиннадцатого июля с грохотом рухнула Проклятая башня, поддавшись наконец саперам и катапультщикам. Но Акру взять в тот день не удалось, хотя большой отряд крестоносцев бросился в пролом, рубя мечами направо и налево.
Со стен доносились крики: «Крест и Гроб Господень!» — а основные силы крестоносцев как ни в чем не бывало поглощали ужин. Ричард решил попридержать своих людей, пусть французы, пизанцы и австрийцы льют кровь, пока он будет вести переговоры с Каракушем, командующим войск в Акре. Ричард знал, что Саладин настаивал на затягивании переговоров до подхода свежих сил из Египта, поэтому он поливал Акру каменными ядрами и угрожал резней, пока на следующий день не была подписана сдача Акры. Это случилось двенадцатого июля.
Глава 24
— О Мелех-Рик, мне нужно осмотреть тебя, а в твоем шатре женщина…
Ричард совсем забыл об Алуетт.
— Ох, почтенный лекарь, какой же я простофиля! Что обо мне подумает Саладин? Позвольте мне представить вам леди Алуетт де Шеневи, которая целый час ублажала мой слух очаровательным пением.
— А ваши взгляды своей красотой, — галантно прибавил мавр, хотя до него уже дошли слухи о безразличии Ричарда к женской красоте.
— Леди Алуетт слепая, — пояснил Ричард, — но все равно мы должны отпустить ее прежде, чем ты, лекарь, примешься за дело. Дорогая леди Алуетт, я благодарю вас за ваш труд… и за вашу заботу о других. Идите к пальмовой роще, мадемуазель. Паж приведет туда Рейнера.
Эль-Каммас с удовольствием наблюдал за грациозными движениями Алуетт, которой, казалось, вовсе не мешала ее слепота. Даже самая любимая, наложница Саладина не сравнится с ней по красоте.
— Ты сказал, что она слепая? Но она не похожа; на человека, слепого от рождения.
Неожиданно его заинтересовала загадка этой женщины. Он был изумлен тем, какие у нее ясные голубые глаза.
— Да, мне говорили, что она ослепла в детстве после какой-то болезни. Ну, ты поможешь мне встать с этого проклятого ложа? — спросил Ричард мавра, который с трудом сосредоточил свои мысли на лежащем перед ним человеке.
Эль-Каммасу очень хотелось пойти следом за слепой и попросить у нее позволения осмотреть ее. «Ах, ладно. Все в руках Аллаха, — решил он. — Если Аллах захочет, он приведет ее ко мне».
Алуетт с радостью покинула шатер Ричарда. Она с удовольствием играла и пела для него, потому что музыка доставляла ей радость, а английский король был благодарным слушателем. Ее беспокойство не было связано с недоразумением из-за королев или с мавританским лекарем, как невероятно ни было его появление. Она слушала, как Эль — Каммас говорил по-французски с арабским акцентом, и ее не удивило, что Ричард поверил ему. В его голосе были покой, уверенность в своих знаниях и благожелательность.
Однако вместе с ним что-то злое появилось в шатре, и она почувствовала это. Когда они встретились с Рейнером, она рассказала ему о своих ощущениях, не зная, как объяснить их, но она была убеждена, что Саладин, пославший лекаря к Ричарду, подослал к нему врага.
— Вы говорили, что он пришел не один? — вспомнил Рейнер.
— Да. Мне кажется, он назвал его Рашидом. Рейнер, вы думаете?.. Но там же везде воины, стоит только крикнуть.
— Не знаю, — мрачно проговорил Рейнер, — но, если Ричард остался один с двумя сарацинами, замыслившими зло, ему грозит опасность. Идемте, Алуетт!
Он потащил ее за собой к шатру Ричарда и, не обратив никакого внимания на двух воинов у входа, ворвался внутрь.
Ричард, король Английский, лежал на своем ложе, а старый мавр сидел рядом с ним на подушках. По спокойному довольному виду короля было видно, что мусульманин не причинил ему ни малейшего вреда. Больше никого в шатре не было.
— Рейнер? Перегрелся на солнце? Что это вы врываетесь ко мне, как к себе домой, сэр?
Рейнер опустился на одно колено, чувствуя себя ужасно глупо, хотя дурные предчувствия ничуть не были поколеблены мирной картиной.
— Сир, простите меня, но мне показалось, что вам грозит опасность.
— От лекаря, которого сам Саладин послал ко мне? Чушь! Это было бы не по-рыцарски.
Рейнеру была известна слабость Ричарда к красивым жестам, поэтому он воздержался от каких — либо предположений. К тому же ему самому понравился честный взгляд черных глаз мавра. В нем не было ни враждебности, ни подозрительности, ни раздражения, хотя Рейнер появился не вовремя. Старый лекарь смотрел на Рейнера с искренним любопытством.
— Я еще раз прошу у вас прощения, сир, но где слуга, который пришел с лекарем?.. Кажется, его зовут Рашид?
Рейнер видел, как старик изумленно оглядел шатер.
— Не понимаю… Он только что был тут. — Эль-Каммас пожал плечами. — Он ничего не сказал, но не думаю, чтобы ему понадобилось уйти далеко. Ведь он знает, что в любую минуту я могу позвать его.
К несчастью, Зевс остался в шатре Рейнера. Лагерь немедленно обыскали, но Рашида не нашли ни в отхожем месте, ни у шлюх, потому что к этому времени Фулк сменил одежду мусульманина на доспехи французского воина и направлялся с донесением в шатер Филиппа.
После безрезультатных поисков Рейнер, все еще в сопровождении Алуетт, вернулся к королю, чтобы извиниться перед ним и перед мавританским лекарем за свое неуместное вторжение.
— И все равно умоляю вас, сир, будьте осторожны… Пусть при вас будет стража, пока вы больны. Умоляю, подумайте, ведь далеко не все сарацины подчиняются законам рыцарства.
— Так же, как не все франки, — мягко напомнил ему Эль-Каммас, думая о французском шпионе, которого он привел с собой. Саладин уверил его, что он никому не причинит вреда, но Эль-Каммас все равно опасался его. Ни один благородный человек не предаст свою страну и свою веру. Чего же добивается, этот человек?
— Господи помилуй, де Уинслейд, не будьте старухой! Не так уж я болен, чтобы не защитить сестру — крикнул в раздражении король. — Лучше присмотрите, чтобы вашу леди Алуетт доставили на корабль в целости и сохранности. Эта работа как раз для вас, если вам везде мерещатся убийцы!
Рейнер молчал. Алуетт чувствовала, что выговор короля обидел его, тем более что он был совершенно незаслуженный. Действительно, глупо, когда боль — вой безоружный человек пускает к себе двух незнакомцев, полагаясь только на рыцарский кодекс чести.
Она положила нежную ручку на руку Рейнера, который сначала весь сжался, а потом потихоньку расслабился.
— Простите меня, любимая Алуетт, — сказал он устало. — Наверное, я показался вам сердитым старым медведем. Все эта проклятая жара. Иногда я думаю, что мы никогда не пробьем стену… А у сарацин видимо-невидимо кувшинов с греческим огнем, и они нас всех тут сожгут. — Он тяжело вздохнул. — Ну, а как ты, любимая? Тебе ведь тоже жарко.
Словно видя ее лицо в первый раз, он смотрел и смотрел на нее и не мог оторваться. Кажется, она похудела. А глаза горят, словно два сапфира, и он видит, что она любит его.
— Все хорошо, милый Рейнер, не беспокойтесь обо мне.
Ее милая заботливость была для него словно прохладное питье в жару, особенно после Ричардовой отповеди.
— Ах, Алуетт… — прошептал он. — Когда наконец у меня будет время обнять вас и любить, любить всю ночь напролет?
Желание изменило его голос, и он был счастлив, что опять может желать, ведь столько ночей он приходил в шатер и без сил сваливался на постель, даже не вспоминая об Алуетт. Но вот она с ним, и он чувствует ее нежность. Он обнимает ее, забыв и думать о гребцах, которые не сводят с него изумленных глаз.
То ли из-за «чрезмерных» забот Рейнера, то ли из-за того, что король Франции уже, по слухам, оправился от болезни, но на другой день, одолев слабость, Ричард пришел к стене Акры, чтобы своим присутствием воодушевить саперов, лучников и рыцарей. По его команде все они удвоили усилия, несмотря на то, что каждый раз, когда отваливался очередной кусок стены, сарацины начинали бить в барабаны, призывая на помощь воинов Саладина. Сражаться на два фронта было тяжело, но удача не изменила крестоносцам.
В Акре жизнь становилась невыносимой. Еды, после двух лет осады, почти не осталось. Одно за другим летели к Саладину письма в клювах голубей (единственная живность, которая еще не была съедена в городе), в которых не было ни одного мало-мальски утешительного сообщения. Когда же один из английских лучников, прицелившись, убил голубя, казалось, словно весь город соединился в отчаянном крике, тогда как крестоносцы с шутками зажарили голубя на костре на глазах осажденных сарацин.
Одиннадцатого июля с грохотом рухнула Проклятая башня, поддавшись наконец саперам и катапультщикам. Но Акру взять в тот день не удалось, хотя большой отряд крестоносцев бросился в пролом, рубя мечами направо и налево.
Со стен доносились крики: «Крест и Гроб Господень!» — а основные силы крестоносцев как ни в чем не бывало поглощали ужин. Ричард решил попридержать своих людей, пусть французы, пизанцы и австрийцы льют кровь, пока он будет вести переговоры с Каракушем, командующим войск в Акре. Ричард знал, что Саладин настаивал на затягивании переговоров до подхода свежих сил из Египта, поэтому он поливал Акру каменными ядрами и угрожал резней, пока на следующий день не была подписана сдача Акры. Это случилось двенадцатого июля.
Глава 24
Ричард торжественно въехал в город на белом как снег арабском скакуне. Рядом с ним были другие вожди крестоносцев — Филипп Французский, Конрад Монферрат, Леопольд Австрийский, король Иерусалима Ги де Лузиньян.
Рейнер скакал справа, готовый в любую минуту предотвратить попытку побежденных сарацин напасть на проезжающих по улицам монархов.
Однако никто не сопротивлялся. Мусульмане, кажется, совсем растерялись и лишь следили большими провалившимися глазами за крестоносцами, разрушившими то, что было создано ими. За легкими занавесками в тихих каменных домах Рейнер видел закутанных женщин, со страхом следивших за передвижением воинов, вливавшихся в город следом за своими правителями. То тут, то там на улицах попадались женщины с детьми. Посмеют ли сотни крестоносцев, жаждущих добычи и мести за погибших товарищей, нарушить указ?
Герольды объявили об условиях сдачи накануне вечером. Неверные пленники стали заложниками, с которыми надо было обращаться вежливо, хотя их взяли под стражу. Через месяц их обменяют на Святой Крест, пятьсот пленников Саладина, двести тысяч византинов Ричарду и Филиппу и тысячу пятьсот византинов Конраду за его помощь в переговорах.
Два союзника-соперника в конце концов расстались и поехали каждый в свои апартаменты: Ричард — в королевский дворец, Филипп — во дворец тамплиеров, а Конрад Монферрат отправился колесить по городу в сопровождении герцога Леопольда, чтобы поднять христианские флаги там, где раньше гордо реяли мусульманские знамена, — на минарете главной мечети и на Сторожевой башне.
Английский король писал жене и сестре, призывая их сойти на берег, и еще даже не успел снять боевые доспехи, как в залу, выпучив глаза, вбежал солдат.
— Сир! Сир! Герцог Австрийский водрузил свой флаг рядом с английским и французским!
За несколько секунд, когда можно было услышать муху, Ричард из любезного «Золотого воина» превратился в рычащего льва.
— Да как он посмел стать наравне со мной?! — Ричард скомкал письмо в кулак. — Пусть он явился сюда раньше Филиппа, но ведь ни он, ни его воины ничего не делали тут, только пили и спали с девками.
— Ваша милость, это всего лишь немножко тщеславия, — попытался успокоить его Блондель, вернувший себе милость короля.
Он вовремя пригнулся, а иначе запущенная в его голову чернильница наверняка попала бы в цель, и выпрямился, не обращая внимания на испорченный гобелен за его спиной.
— Тщеславие? — прорычал Ричард Львиное Сердце. — Да мне плевать на тщеславие этого пропойцы! Дурак! Если его знамена рядом с английскими и французскими, он тоже имеет право на добычу, а этого я не допущу! Знамена надо убрать!
Он перевел взгляд с испуганного менестреля на воинов, словно кто-то из них был виноват в водружении знамен.
В конце концов его полыхающий взгляд остановился на Рейнере.
— Ты… Де Уинслейд… Ты жаждал спасти мою жизнь, когда это было не нужно… Так теперь спаси мою честь! Притащи сюда проклятые тряпки!
Сердце у Рейнера упало, но он поклонился в знак покорности, понимая, что выбора нет. Ричард Львиное Сердце предлагал ему искупить свой промах, когда он поставил короля в неловкое положение перед Эль-Каммасом.
Когда-то в порыве благочестия юный рыцарь сам бы вызвался исполнить приказ, вызвав на поединок любого, кто посмел бы оспорить его права. А теперь он больше всего на свете желал доставить письмо королевам, приглашающее их явиться во дворец. Он мечтал о встрече с Алуетт. Уже видел в мечтах, как помогает ей устраиваться в новой комнате, а потом ищет комнату для себя в одном из захваченных серых каменных домов. Может, у них даже нашлось бы время немного побыть вдвоем.
Он выскочил на полуденный зной, надел шлем, кликнул Томаса и приказал привести — Геракла. Зевса он посадил в тени и приказал сидеть, не желая ненужных осложнений, если с ним будет его громадный любимец.
Неужели любовь к Алуетт лишает его мужества? Неужели Ричард прав? Нет, не прав. Он все также рвется в бой с сарацинами за Святой Крест, за возможность для христианских паломников посещать святые места. А что происходит на самом деле? Христианские монархи бесконечно грызутся за власть, повсюду усталость и отвращение. Но Ричарду плевать на его мысля, ему нужен результат, так что приходится Рейнеру забыть о святой цели и исполнять приказ.
Площадь перед главной мечетью была заполнена празднующими победу крестоносцами. Одни пили вино, другие тащили за собой полураздетых мусульманских женщин. Победители уже обзавелись драгоценностями, богатыми одеждами, великолепной посудой и даже мебелью.
Рейнер предпочел бы, чтобы никто не видел, как он будет снимать флаг австрийского герцога. Чем меньше зрителей, которые могут затеять драку или распустить потом слухи, тем лучше. Но это было бы не по Ричардову, который, будь его воля, притащил бы сюда фанфары, чтобы все знали, что происходит.
— Воины Уинслейда, — негромко приказал он, — окружить мечеть.
— Хо! Рейнер! Счастливый денек выдался, а? — появился Гийом де Барр, едва Рейнер решил спешиться.
По нему было видно, что он уже влил в себя немало сирийского вина.
— Гийом, — обрадовался Рейнер, хотя меньше всего ему хотелось тянуть с выполнением приказа. — Рад вас видеть. А я и не знал, что вы тут после вашей маленькой размолвки с моим сюзереном.
— Ну да, он в конце концов смилостивился, и я отплыл с Филиппом. Здесь я с апреля… старожил! — рассмеялся он. — Хорошо смотрятся флаги, а?
— Однако только два из них имеют право быть там, — сказал Рейнер, стараясь не показать виду, что он намеревается восстановить справедливость. Если ему удастся незаметно проскочить в минарет, может, никто и внимания не обратит на исчезновение австрийского флага.
— Рейнер, вы что это? Из-за Австрии, да? Да пусть король Леопольд потешится! Какая разница? Рейнер тихо намекнул Гийому, чтобы он помолчал, но подвыпивший француз и слушать ничего не желал. Он до тех пор спорил со своим другом, громко выражая свои чувства, пока к ним не обернулись едва ли не все белокурые и пышноусые австрийцы.
— Вы ведь не хотите сказать, что собираетесь сдернуть его? Рейнер, друг мой! Неужели Ричард не может сделать великодушный жест? Ведь в этом нет ничего, кроме жеста!
Голубые глаза, понемногу наливавшиеся кровью, с ненавистью глядели на них.
— Замолчите, Гийом, — сказал Рейнер. — У меня приказ короля Англии.
Гийом уступил, только теперь заметив, как его громкие речи подействовали на окружающих, но было уже поздно. Бесполезно было осторожничать.
— За мной, — приказал Рейнер своим людям, и они вытащили мечи, взяли наизготовку копья и булавы.
Не поворачиваясь спиной к толпе, Рейнер стал подниматься по узкой лестнице.
Вытащить разноцветный австрийский флаг, расположившийся рядом с лилиями Франции и леопардом Англии, было делом минутным, хотя до Рейнера-доносилось недовольное гудение снизу.
К тому времени, когда он спустился, австрийцы уже выкрикивали угрозы и готовы были сразиться с его людьми, охранявшими вход на минарет.
Рейнер подумал, что Ричард будет счастлив, если его сейчас убьют. Ведь он погибнет во имя рыцарской чести! Надо же, пойти умирать от сарацинского меча, рассчитывая на немедленное воскресение, а вместо этого дать себя зарезать братьям-христианам! Глубоко вздохнув, он перепрыгнул через последние три ступени с криком:
— Уинслейдцы! Ко мне! Ко мне!
Поняв свою ошибку, де Барр тоже закричал: — Dieu nous sauve! Des Barres!
И это были все, кто мог помочь Рейнеру уйти с площади живым. Пока суть да дело, один из австрийцев, желая защитить честь герцога, вырвал у Рейнера флаг, за что получил от него удар мечом плашмя по спине. Флаг упал на землю прямо в лужу пролившегося вина и был затоптан много раз прежде, чем Рейнеру удалось добраться до него.
К тому времени, как он попал в руки довольного Ричарда, он стал похож на грязную тряпку, а не на флаг Австрии. Рассказ о том, как его обесчестили, дошел до ушей разъяренного Леопольда, когда в нем уже не осталось ни крупицы правды.
И часа не прошло, как разгневанный австрийский герцог уже был во дворце вместе с Филиппом, королем Франции, и осыпал угрозами Ричарда Плантагенета.
Почти час прождали они в большом зале, пока Ричард прятал своего верного рыцаря в тени на крыше дворца, где пол был устлан подушками, а ветер с моря и даже два пажа с опахалами боролись с нечеловеческой жарой.
Послали за Алуетт, которая вместе со своей госпожой прибыла на берег, как раз когда Рейнер занимался флагом, и за Инноценцией, чтобы она помогла залечить небольшую ранку, проделанную в щеке Рейнера австрийским кинжалом.
Кольчуга и щит спасли Рейнера от многих ударов, нанесенных ему австрийскими крестоносцами, тем не менее он не избежал синяков, от которых ныло все тело. Ричард пробыл с ним несколько минут, на все лады расхваливая подвиг своего рыцаря, словно он был новым Роландом, а его не ждали внизу Леопольд с Филиппом, угрожая лишить христианское воинство его австрийской части. Ричард встал с подушек, выпрямился. К двери шел уже не милостивый господин, а грозный лев, готовый к бою.
— Кажется, я снова в чести, — ухмыльнулся Рейнер.
Инноценция накладывала последние стежки на его рану, пользуясь обычной костяной иглой и конским волосом так, словно занималась рукоделием, и Рейнер дергался от боли, которая уже начинала понемногу стихать то ли от настойки из коры ивы, за которой послала Алуетт, то ли от сирийского вина, охлажденного снегом с гор.
— Вас могли убить, — проворчала Алуетт, ощупывая его лицо своими нежными пальчиками. — И все ради цветной тряпки и тщеславия Ричарда?
— Тсс, любимая. Вы не представляете, чего я натерпелся в последние две недели, так что это были всего лишь детские игрушки. Меня мало заботит любовь короля, но хорошо, что он думает, будто сейчас я ни на что не способен, — сухо сказал Рейнер. Алуетт снова с ним, и ссора забыта. — Он дал мне позволение жить в доме неподалеку отсюда, пока мы будем в Акре, и мне даже не пришлось просить его об этом. Спасибо, Инноценция, — ласково поблагодарил он девушку, когда она закончила возиться с его раной, оторвала остатки волоса и положила бальзам, чтобы рана не загноилась.
— Ну что вы, сэр Рейнер, — ответила сияющая Инноценция и повернулась к Алуетт, сидевшей в кресле рядом с кушеткой. — Миледи, я вам нужна? Мне пойти за вами?
— Я прослежу, чтобы об Алуетт позаботились, — сказал Рейнер. — Какое на вас прелестное платье, Инноценция! Это в честь праздника или ради неизвестного возлюбленного?
Инноценция покраснела и смущенно улыбнулась.
— Сир Анри, брат миледи, обещал мне показать дом, в котором будет жить. Можно я пойду, леди Алуетт?
Алуетт не знала, что сказать, жалея девушку и желая ей счастья.
— Конечно, Инноценция, иди… Только будь ос торожна. Я люблю брата, но юные аристократы привыкли иметь все, чего бы им ни захотелось. Не дай Бог, он решит поиграть с твоими чувствами…
— Анри… то есть я хотела сказать сир Анри, — возразила Инноценция, — никогда не сделает мне ничего плохого. Он любит меня. И я люблю его.
Эти простые слова все решили.
— Тогда иди и передай ему мои поздравления. Пажей тоже отослали. Вечерняя прохлада разливалась в воздухе.
— Любимая, — сказал Рейнер, когда все ушли, — мы не можем оградить других от их ошибок.
Алуетт вздохнула.
— К тому же, наверное, поздно, да? Я уверена, что мой сводный брат уже спал с ней. Страшно не то, что она родит незаконнорожденного ребенка, вы ведь знаете о ее снадобьях, но он наверняка разобьет ей сердце. О да, она будет его любовницей на время похода… А потом? Что потом, когда он должен будет вернуться во Францию? Рейнер, он граф. Ему придется жениться, и еще до похода соседи-бароны осаждали его, предлагая своих дочек. Неужели он женится на моей камеристке, когда вокруг будет столько мечтающих о нем знатных красавиц?
Он взял ее за руку и заставил сесть на кушетку, на которой лежал.
— Милая Алуетт, вы бы всех защитили от бесчестья, если бы могли, почему же вы не защищаете себя? Или вы намерены ехать в Англию в качестве моей любовницы? Почему бы вам не стать моей женой? Ей было трудно устоять перед ним, когда он был так близко, когда его запах ударял ей в ноздри и кружил голову, когда его руки гладили ей спину и уясе подбирались к ее груди…
— Ложись рядом, любимая…
Она услыхала его голос, немного хриплый от внезапно вспыхнувшего желания.
— Рейнер, а ваши раны? А шов? — воспротивилась она, чувствуя, как он притягивает ее к себе.
— Ну и что? У меня будет еще один шрам, вот и все. К тому же меня любит прелестная женщина, которая не видит моих недостатков, — пошутил он, прижимая ее к себе и с удовольствием ощущая ее живое тепло под вышитым полотняным платьем.
Сам он был почти раздет еще раньше, когда Инноценция врачевала его ушибы, и теперь быстро раздел Алуетт, почти сорвал с нее платье, приходя в неистовство от прикосновений к ее нежной коже.
— Надеюсь, любимая, Беренгария сегодня обойдется без вас, потому что я намерен продержать вас у себя всю ночь…
— Да, она, кажется, ждет короля… — прошептала Алуетт.
Она прерывисто дышала, отдаваясь на волю его рук.
Стремительным движением он сбросил с себя остатки одежды, и вот уже его мужской орган нетерпеливо подрагивал, прикасаясь к ее животу, а у нее внутри все полыхало в ожидании его.
Тогда он принялся, дразня ее, скользить туда — сюда, не стремясь войти в нее, но разжигая ее так, что она уже чуть не в голос стонала от неодолимого желания принять его в себя. Рейнер оторвался от губ Алуетт и стал целовать ее груди, проводя по ним языком и легонько покусывая их, пока она не поняла, что еще немного, и она сойдет с ума.
— Пожалуйста… — прошептала она.
Она знала, что, как только он окажется в ней, наступит желанный конец, обязательно наступит, иначе у нее не выдержит сердце.
— Ты хочешь, чтобы я взял тебя? — спросил Рейнер, щекоча ей ухо и прижимаясь к ее губам долгим поцелуем.
Не в силах совладать с собой, Алуетт корчилась под ним, и он, не спрашивая, знал, чего она хочет. Зачем же он мучает ее?
— Да! Рейнер, да! Возьми меня, Рейнер, пожалуйста!
— Ты любишь меня?
— Люблю! Рейнер! Люблю тебя, Рейнер, мой возлюбленный, мой единственный…
Но он как будто не собирался прекращать ее сладкие муки.
— И я люблю тебя, Алуетт, сердце мое. Но если ты хочешь, чтобы я взял тебя, тебе надо согласиться на одну мою просьбу… пустячную просьбу, лишь…
— Все что угодно, Рейнер! Все, что ты хочешь! Сейчас она отдала бы все на свете, только чтобы наступил конец такой желанной и такой невыносимой боли.
— Будь моей женой… здесь… в Акре… и как можно скорее…
Алуетт затихла, словно ее хватил удар.
— Рейнер, не могу… мы не должны… пожалуйста… Я же все тебе объяснила… Не говори больше об этом.
Он прижимался к ней всем телом, мучая ее недостижимым блаженством, зная, как близко она подошла к нему и как он истязает ее, не давая пройти весь путь до конца.
— Будь моей женой! — потребовал он, тяжело дыша.
Алуетт словно жгло огнем, и только один — единственный Рейнер мог погасить бушевавшее в ней пламя. — Черт бы тебя побрал, Рейнер! — крикнула она, крутя головой и вонзаясь ногтями ему в спину. — Ладно… Я буду твоей женой!
Рейнер радостно рассмеялся, причмокнул и осторожно, чтобы не причинить ей боли, вошел в нее.
Раз, два, и она вскрикнула от острого ощущения счастья. Всего одно мгновение, и Рейнер дал волю себе, шепча ее имя и все дальше погружаясь в нее, пока его сотрясали последние конвульсии.
Наверно, она на какой-то миг потеряла сознание, потому что, когда очнулась, он уже лежал рядом с ней и по его мерному дыханию она поняла, что он спит. Единственная свечка погасла, она почувствовала это по запаху. «Не беда, — подумала Алуетт и улыбнулась. — Мне ли бояться темноты».
Алуетт лежала на спине, наслаждаясь близостью его тела и тяжестью сильной руки, по-хозяйски обнявшей ее. Крики ночных птиц, чужие ее слуху, смешивались с далеким шумом праздника.
Пресвятая Богородица, что же она натворила? Нельзя было ей ради них обоих так потерять себя. А теперь будет нечестно, если она не выполнит своего обещания, будь оно даже исторгнуто из нее сладчайшей из пыток.
А может, все ее сомнения ничего не стоят? Может, он прав? В конце концов, незаконное рождение — самая обыкновенная вещь на свете, а Рейнер любит ее, даже несмотря на ее слепоту. Ей хотелось бы быть достойной его женой. Да и другая причина, если она сама о ней не помнит, наверно, тоже какая-нибудь чушь? Она мысленно заглянула внутрь себя, и то, что мучило и тревожило ее, зашевелилось, как большой сонный дракон, напоминая ей, что оно есть, оно живо и никуда не исчезло.
В конце концов она тоже заснула.
Во сне она услыхала голос, ненавистный голос, смеявшийся над испуганной девочкой, которая плакала, показывая рукой на красную кровь на простыне и на ее ногах.
Рейнер скакал справа, готовый в любую минуту предотвратить попытку побежденных сарацин напасть на проезжающих по улицам монархов.
Однако никто не сопротивлялся. Мусульмане, кажется, совсем растерялись и лишь следили большими провалившимися глазами за крестоносцами, разрушившими то, что было создано ими. За легкими занавесками в тихих каменных домах Рейнер видел закутанных женщин, со страхом следивших за передвижением воинов, вливавшихся в город следом за своими правителями. То тут, то там на улицах попадались женщины с детьми. Посмеют ли сотни крестоносцев, жаждущих добычи и мести за погибших товарищей, нарушить указ?
Герольды объявили об условиях сдачи накануне вечером. Неверные пленники стали заложниками, с которыми надо было обращаться вежливо, хотя их взяли под стражу. Через месяц их обменяют на Святой Крест, пятьсот пленников Саладина, двести тысяч византинов Ричарду и Филиппу и тысячу пятьсот византинов Конраду за его помощь в переговорах.
Два союзника-соперника в конце концов расстались и поехали каждый в свои апартаменты: Ричард — в королевский дворец, Филипп — во дворец тамплиеров, а Конрад Монферрат отправился колесить по городу в сопровождении герцога Леопольда, чтобы поднять христианские флаги там, где раньше гордо реяли мусульманские знамена, — на минарете главной мечети и на Сторожевой башне.
Английский король писал жене и сестре, призывая их сойти на берег, и еще даже не успел снять боевые доспехи, как в залу, выпучив глаза, вбежал солдат.
— Сир! Сир! Герцог Австрийский водрузил свой флаг рядом с английским и французским!
За несколько секунд, когда можно было услышать муху, Ричард из любезного «Золотого воина» превратился в рычащего льва.
— Да как он посмел стать наравне со мной?! — Ричард скомкал письмо в кулак. — Пусть он явился сюда раньше Филиппа, но ведь ни он, ни его воины ничего не делали тут, только пили и спали с девками.
— Ваша милость, это всего лишь немножко тщеславия, — попытался успокоить его Блондель, вернувший себе милость короля.
Он вовремя пригнулся, а иначе запущенная в его голову чернильница наверняка попала бы в цель, и выпрямился, не обращая внимания на испорченный гобелен за его спиной.
— Тщеславие? — прорычал Ричард Львиное Сердце. — Да мне плевать на тщеславие этого пропойцы! Дурак! Если его знамена рядом с английскими и французскими, он тоже имеет право на добычу, а этого я не допущу! Знамена надо убрать!
Он перевел взгляд с испуганного менестреля на воинов, словно кто-то из них был виноват в водружении знамен.
В конце концов его полыхающий взгляд остановился на Рейнере.
— Ты… Де Уинслейд… Ты жаждал спасти мою жизнь, когда это было не нужно… Так теперь спаси мою честь! Притащи сюда проклятые тряпки!
Сердце у Рейнера упало, но он поклонился в знак покорности, понимая, что выбора нет. Ричард Львиное Сердце предлагал ему искупить свой промах, когда он поставил короля в неловкое положение перед Эль-Каммасом.
Когда-то в порыве благочестия юный рыцарь сам бы вызвался исполнить приказ, вызвав на поединок любого, кто посмел бы оспорить его права. А теперь он больше всего на свете желал доставить письмо королевам, приглашающее их явиться во дворец. Он мечтал о встрече с Алуетт. Уже видел в мечтах, как помогает ей устраиваться в новой комнате, а потом ищет комнату для себя в одном из захваченных серых каменных домов. Может, у них даже нашлось бы время немного побыть вдвоем.
Он выскочил на полуденный зной, надел шлем, кликнул Томаса и приказал привести — Геракла. Зевса он посадил в тени и приказал сидеть, не желая ненужных осложнений, если с ним будет его громадный любимец.
Неужели любовь к Алуетт лишает его мужества? Неужели Ричард прав? Нет, не прав. Он все также рвется в бой с сарацинами за Святой Крест, за возможность для христианских паломников посещать святые места. А что происходит на самом деле? Христианские монархи бесконечно грызутся за власть, повсюду усталость и отвращение. Но Ричарду плевать на его мысля, ему нужен результат, так что приходится Рейнеру забыть о святой цели и исполнять приказ.
Площадь перед главной мечетью была заполнена празднующими победу крестоносцами. Одни пили вино, другие тащили за собой полураздетых мусульманских женщин. Победители уже обзавелись драгоценностями, богатыми одеждами, великолепной посудой и даже мебелью.
Рейнер предпочел бы, чтобы никто не видел, как он будет снимать флаг австрийского герцога. Чем меньше зрителей, которые могут затеять драку или распустить потом слухи, тем лучше. Но это было бы не по Ричардову, который, будь его воля, притащил бы сюда фанфары, чтобы все знали, что происходит.
— Воины Уинслейда, — негромко приказал он, — окружить мечеть.
— Хо! Рейнер! Счастливый денек выдался, а? — появился Гийом де Барр, едва Рейнер решил спешиться.
По нему было видно, что он уже влил в себя немало сирийского вина.
— Гийом, — обрадовался Рейнер, хотя меньше всего ему хотелось тянуть с выполнением приказа. — Рад вас видеть. А я и не знал, что вы тут после вашей маленькой размолвки с моим сюзереном.
— Ну да, он в конце концов смилостивился, и я отплыл с Филиппом. Здесь я с апреля… старожил! — рассмеялся он. — Хорошо смотрятся флаги, а?
— Однако только два из них имеют право быть там, — сказал Рейнер, стараясь не показать виду, что он намеревается восстановить справедливость. Если ему удастся незаметно проскочить в минарет, может, никто и внимания не обратит на исчезновение австрийского флага.
— Рейнер, вы что это? Из-за Австрии, да? Да пусть король Леопольд потешится! Какая разница? Рейнер тихо намекнул Гийому, чтобы он помолчал, но подвыпивший француз и слушать ничего не желал. Он до тех пор спорил со своим другом, громко выражая свои чувства, пока к ним не обернулись едва ли не все белокурые и пышноусые австрийцы.
— Вы ведь не хотите сказать, что собираетесь сдернуть его? Рейнер, друг мой! Неужели Ричард не может сделать великодушный жест? Ведь в этом нет ничего, кроме жеста!
Голубые глаза, понемногу наливавшиеся кровью, с ненавистью глядели на них.
— Замолчите, Гийом, — сказал Рейнер. — У меня приказ короля Англии.
Гийом уступил, только теперь заметив, как его громкие речи подействовали на окружающих, но было уже поздно. Бесполезно было осторожничать.
— За мной, — приказал Рейнер своим людям, и они вытащили мечи, взяли наизготовку копья и булавы.
Не поворачиваясь спиной к толпе, Рейнер стал подниматься по узкой лестнице.
Вытащить разноцветный австрийский флаг, расположившийся рядом с лилиями Франции и леопардом Англии, было делом минутным, хотя до Рейнера-доносилось недовольное гудение снизу.
К тому времени, когда он спустился, австрийцы уже выкрикивали угрозы и готовы были сразиться с его людьми, охранявшими вход на минарет.
Рейнер подумал, что Ричард будет счастлив, если его сейчас убьют. Ведь он погибнет во имя рыцарской чести! Надо же, пойти умирать от сарацинского меча, рассчитывая на немедленное воскресение, а вместо этого дать себя зарезать братьям-христианам! Глубоко вздохнув, он перепрыгнул через последние три ступени с криком:
— Уинслейдцы! Ко мне! Ко мне!
Поняв свою ошибку, де Барр тоже закричал: — Dieu nous sauve! Des Barres!
И это были все, кто мог помочь Рейнеру уйти с площади живым. Пока суть да дело, один из австрийцев, желая защитить честь герцога, вырвал у Рейнера флаг, за что получил от него удар мечом плашмя по спине. Флаг упал на землю прямо в лужу пролившегося вина и был затоптан много раз прежде, чем Рейнеру удалось добраться до него.
К тому времени, как он попал в руки довольного Ричарда, он стал похож на грязную тряпку, а не на флаг Австрии. Рассказ о том, как его обесчестили, дошел до ушей разъяренного Леопольда, когда в нем уже не осталось ни крупицы правды.
И часа не прошло, как разгневанный австрийский герцог уже был во дворце вместе с Филиппом, королем Франции, и осыпал угрозами Ричарда Плантагенета.
Почти час прождали они в большом зале, пока Ричард прятал своего верного рыцаря в тени на крыше дворца, где пол был устлан подушками, а ветер с моря и даже два пажа с опахалами боролись с нечеловеческой жарой.
Послали за Алуетт, которая вместе со своей госпожой прибыла на берег, как раз когда Рейнер занимался флагом, и за Инноценцией, чтобы она помогла залечить небольшую ранку, проделанную в щеке Рейнера австрийским кинжалом.
Кольчуга и щит спасли Рейнера от многих ударов, нанесенных ему австрийскими крестоносцами, тем не менее он не избежал синяков, от которых ныло все тело. Ричард пробыл с ним несколько минут, на все лады расхваливая подвиг своего рыцаря, словно он был новым Роландом, а его не ждали внизу Леопольд с Филиппом, угрожая лишить христианское воинство его австрийской части. Ричард встал с подушек, выпрямился. К двери шел уже не милостивый господин, а грозный лев, готовый к бою.
— Кажется, я снова в чести, — ухмыльнулся Рейнер.
Инноценция накладывала последние стежки на его рану, пользуясь обычной костяной иглой и конским волосом так, словно занималась рукоделием, и Рейнер дергался от боли, которая уже начинала понемногу стихать то ли от настойки из коры ивы, за которой послала Алуетт, то ли от сирийского вина, охлажденного снегом с гор.
— Вас могли убить, — проворчала Алуетт, ощупывая его лицо своими нежными пальчиками. — И все ради цветной тряпки и тщеславия Ричарда?
— Тсс, любимая. Вы не представляете, чего я натерпелся в последние две недели, так что это были всего лишь детские игрушки. Меня мало заботит любовь короля, но хорошо, что он думает, будто сейчас я ни на что не способен, — сухо сказал Рейнер. Алуетт снова с ним, и ссора забыта. — Он дал мне позволение жить в доме неподалеку отсюда, пока мы будем в Акре, и мне даже не пришлось просить его об этом. Спасибо, Инноценция, — ласково поблагодарил он девушку, когда она закончила возиться с его раной, оторвала остатки волоса и положила бальзам, чтобы рана не загноилась.
— Ну что вы, сэр Рейнер, — ответила сияющая Инноценция и повернулась к Алуетт, сидевшей в кресле рядом с кушеткой. — Миледи, я вам нужна? Мне пойти за вами?
— Я прослежу, чтобы об Алуетт позаботились, — сказал Рейнер. — Какое на вас прелестное платье, Инноценция! Это в честь праздника или ради неизвестного возлюбленного?
Инноценция покраснела и смущенно улыбнулась.
— Сир Анри, брат миледи, обещал мне показать дом, в котором будет жить. Можно я пойду, леди Алуетт?
Алуетт не знала, что сказать, жалея девушку и желая ей счастья.
— Конечно, Инноценция, иди… Только будь ос торожна. Я люблю брата, но юные аристократы привыкли иметь все, чего бы им ни захотелось. Не дай Бог, он решит поиграть с твоими чувствами…
— Анри… то есть я хотела сказать сир Анри, — возразила Инноценция, — никогда не сделает мне ничего плохого. Он любит меня. И я люблю его.
Эти простые слова все решили.
— Тогда иди и передай ему мои поздравления. Пажей тоже отослали. Вечерняя прохлада разливалась в воздухе.
— Любимая, — сказал Рейнер, когда все ушли, — мы не можем оградить других от их ошибок.
Алуетт вздохнула.
— К тому же, наверное, поздно, да? Я уверена, что мой сводный брат уже спал с ней. Страшно не то, что она родит незаконнорожденного ребенка, вы ведь знаете о ее снадобьях, но он наверняка разобьет ей сердце. О да, она будет его любовницей на время похода… А потом? Что потом, когда он должен будет вернуться во Францию? Рейнер, он граф. Ему придется жениться, и еще до похода соседи-бароны осаждали его, предлагая своих дочек. Неужели он женится на моей камеристке, когда вокруг будет столько мечтающих о нем знатных красавиц?
Он взял ее за руку и заставил сесть на кушетку, на которой лежал.
— Милая Алуетт, вы бы всех защитили от бесчестья, если бы могли, почему же вы не защищаете себя? Или вы намерены ехать в Англию в качестве моей любовницы? Почему бы вам не стать моей женой? Ей было трудно устоять перед ним, когда он был так близко, когда его запах ударял ей в ноздри и кружил голову, когда его руки гладили ей спину и уясе подбирались к ее груди…
— Ложись рядом, любимая…
Она услыхала его голос, немного хриплый от внезапно вспыхнувшего желания.
— Рейнер, а ваши раны? А шов? — воспротивилась она, чувствуя, как он притягивает ее к себе.
— Ну и что? У меня будет еще один шрам, вот и все. К тому же меня любит прелестная женщина, которая не видит моих недостатков, — пошутил он, прижимая ее к себе и с удовольствием ощущая ее живое тепло под вышитым полотняным платьем.
Сам он был почти раздет еще раньше, когда Инноценция врачевала его ушибы, и теперь быстро раздел Алуетт, почти сорвал с нее платье, приходя в неистовство от прикосновений к ее нежной коже.
— Надеюсь, любимая, Беренгария сегодня обойдется без вас, потому что я намерен продержать вас у себя всю ночь…
— Да, она, кажется, ждет короля… — прошептала Алуетт.
Она прерывисто дышала, отдаваясь на волю его рук.
Стремительным движением он сбросил с себя остатки одежды, и вот уже его мужской орган нетерпеливо подрагивал, прикасаясь к ее животу, а у нее внутри все полыхало в ожидании его.
Тогда он принялся, дразня ее, скользить туда — сюда, не стремясь войти в нее, но разжигая ее так, что она уже чуть не в голос стонала от неодолимого желания принять его в себя. Рейнер оторвался от губ Алуетт и стал целовать ее груди, проводя по ним языком и легонько покусывая их, пока она не поняла, что еще немного, и она сойдет с ума.
— Пожалуйста… — прошептала она.
Она знала, что, как только он окажется в ней, наступит желанный конец, обязательно наступит, иначе у нее не выдержит сердце.
— Ты хочешь, чтобы я взял тебя? — спросил Рейнер, щекоча ей ухо и прижимаясь к ее губам долгим поцелуем.
Не в силах совладать с собой, Алуетт корчилась под ним, и он, не спрашивая, знал, чего она хочет. Зачем же он мучает ее?
— Да! Рейнер, да! Возьми меня, Рейнер, пожалуйста!
— Ты любишь меня?
— Люблю! Рейнер! Люблю тебя, Рейнер, мой возлюбленный, мой единственный…
Но он как будто не собирался прекращать ее сладкие муки.
— И я люблю тебя, Алуетт, сердце мое. Но если ты хочешь, чтобы я взял тебя, тебе надо согласиться на одну мою просьбу… пустячную просьбу, лишь…
— Все что угодно, Рейнер! Все, что ты хочешь! Сейчас она отдала бы все на свете, только чтобы наступил конец такой желанной и такой невыносимой боли.
— Будь моей женой… здесь… в Акре… и как можно скорее…
Алуетт затихла, словно ее хватил удар.
— Рейнер, не могу… мы не должны… пожалуйста… Я же все тебе объяснила… Не говори больше об этом.
Он прижимался к ней всем телом, мучая ее недостижимым блаженством, зная, как близко она подошла к нему и как он истязает ее, не давая пройти весь путь до конца.
— Будь моей женой! — потребовал он, тяжело дыша.
Алуетт словно жгло огнем, и только один — единственный Рейнер мог погасить бушевавшее в ней пламя. — Черт бы тебя побрал, Рейнер! — крикнула она, крутя головой и вонзаясь ногтями ему в спину. — Ладно… Я буду твоей женой!
Рейнер радостно рассмеялся, причмокнул и осторожно, чтобы не причинить ей боли, вошел в нее.
Раз, два, и она вскрикнула от острого ощущения счастья. Всего одно мгновение, и Рейнер дал волю себе, шепча ее имя и все дальше погружаясь в нее, пока его сотрясали последние конвульсии.
Наверно, она на какой-то миг потеряла сознание, потому что, когда очнулась, он уже лежал рядом с ней и по его мерному дыханию она поняла, что он спит. Единственная свечка погасла, она почувствовала это по запаху. «Не беда, — подумала Алуетт и улыбнулась. — Мне ли бояться темноты».
Алуетт лежала на спине, наслаждаясь близостью его тела и тяжестью сильной руки, по-хозяйски обнявшей ее. Крики ночных птиц, чужие ее слуху, смешивались с далеким шумом праздника.
Пресвятая Богородица, что же она натворила? Нельзя было ей ради них обоих так потерять себя. А теперь будет нечестно, если она не выполнит своего обещания, будь оно даже исторгнуто из нее сладчайшей из пыток.
А может, все ее сомнения ничего не стоят? Может, он прав? В конце концов, незаконное рождение — самая обыкновенная вещь на свете, а Рейнер любит ее, даже несмотря на ее слепоту. Ей хотелось бы быть достойной его женой. Да и другая причина, если она сама о ней не помнит, наверно, тоже какая-нибудь чушь? Она мысленно заглянула внутрь себя, и то, что мучило и тревожило ее, зашевелилось, как большой сонный дракон, напоминая ей, что оно есть, оно живо и никуда не исчезло.
В конце концов она тоже заснула.
Во сне она услыхала голос, ненавистный голос, смеявшийся над испуганной девочкой, которая плакала, показывая рукой на красную кровь на простыне и на ее ногах.