Страница:
Мое безразличное отношение к помолвке Гарри и Селии осталось далеко в прошлом, и теперь, стоило Гарри или маме заговорить о предстоящем венчании, как у меня к горлу подкатывала тошнота. Гарри только и говорил о том, что любит и что не любит Селия, а я едва удерживалась от гневной гримасы. Она представляла угрозу для моего существования, она забрала доверчивое сердце моего брата в свои маленькие ручки, она собирается войти в мой дом. Она будет сидеть напротив Гарри за нашим столом, и они будут обмениваться улыбками. Больше того, каждый вечер, на протяжении всей жизни, она и Гарри будут подниматься вместе по ступенькам и закрывать за собой дверь спальни, и он будет держать ее в объятиях и обладать ею, в то время, как я буду дрожать от холода в своей одинокой постели.
Сейчас я уже не предавалась мечтам, я лихорадочно размышляла. В глубинах моего подсознания начал формироваться план, который мог бы дать мне и землю, и Гарри. Но я не была в нем вполне уверена. Многое тут зависело от Селии, а я знала ее довольно поверхностно. И в следующий ее визит к нам все мое внимание было приковано к ней.
Гарри встречал Хаверингов, стоя на ступеньках террасы, рядом стояла мама, а чуть поодаль — я, в вежливом и настороженном молчании. Отсюда лицо Селии было мне хорошо видно, и я с удивлением заметила, как она нервничает при приближении Гарри. Ее бледно-розовый зонтик даже задрожал в ее руке, когда он направился к ним. Поздоровавшись с леди Хаверинг, он наклонился и поцеловал Селии руку, я отчетливо увидела, как вздрогнула и покраснела эта простушка. С чуткостью влюбленной женщины я поняла, однако, что это не был румянец страсти. Что же это было? Почему она задрожала?
Я должна была выяснить, что же таится за этими бархатными карими глазами, и лучше всего сделать это сейчас, пока наши мамы заняты светской беседой.
После чая все мы отправились полюбоваться новым полем турнепса, которое засеял Гарри. Сам он вежливо скакал в некотором отдалении от нас, чтобы нам не глотать пыль из-под копыт его лошади. Лучшего времени было не придумать.
— Селия, — нежно начала я, — я так рада, что мы станем сестрами. Хоть у меня есть мама и Гарри, но я так одинока, и мне всегда хотелось дружить с тобой.
Селия радостно покраснела.
— О, Беатрис! — ее лицо осветилось. — Я тоже буду просто счастлива, если мы станем близкими подругами. Меня ожидает так много нового и странного. И я так боюсь войти в дом вашей мамы.
Я улыбнулась и сжала ее руку.
— Ты всегда казалась мне такой взрослой и самостоятельной, — продолжала Селия застенчиво. — Я наблюдала, как вы с отцом охотитесь, и мне так хотелось лучше познакомиться с тобой. Ты всегда скакала на таких больших лошадях. Знаешь, когда я думаю о жизни в Вайдекре, — тут она тихо вздохнула, — меня это немного пугает.
Я мягко улыбнулась ей. Всю свою взрослую жизнь она прожила в Хаверинг Холле, была нелюбимой приемной дочерью и сводной сестрой и, конечно, не играла никакой роли в своем доме. Разумеется, она боялась, и вполне возможно — меня только что осенила эта мысль — она выбрала Гарри, как наименьшее из зол.
— С тобой будет Гарри, — сказала я успокаивающе.
— Да, — согласилась она. — Но джентльмены бывают так… — Она помолчала. — Брак это… — и она опять замолчала.
— Это серьезный шаг для девушки, — попыталась я ей помочь.
— О, да! — воскликнула она с таким жаром, что я сразу навострила уши, желая понять, что за всем этим кроется.
— Быть хозяйкой в Вайдекре — это сложная задача, — продолжала я, и мое сердце от этой фразы сжала когтистая лапа.
— Да, — это было произнесено самым безразличным тоном, — это тоже, конечно, пугает меня, но… — Здесь таилось что-то еще, что-то совсем другое.
— Гарри совсем не пьет, — случайно вспомнила я о ее отчиме.
— Нет, нет, я знаю, — быстро отозвалась она, и я уже просто терялась в догадках.
— Я уверена, что он очень любит тебя, — зависть снедала меня, когда я произносила эти слова. Но это была правда. Гарри действительно любил ее, я видела это.
— Да, — тихо сказала она, — это-то меня и беспокоит.
Я в изумлении открыла рот. Беспокоит? Что беспокоит?
— А что тебя беспокоит? — переспросила я.
Ее головка в хорошенькой маленькой шляпке низко склонилась на грудь. И я увидела слезу, капнувшую на ее нарядное платье, и пальчик в перчатке, тут же прикрывший это пятнышко.
— Он такой… — она не могла подобрать подходящего слова, а я, клянусь Богом, ничего не понимала.
— Он такой… — она опять замолчала. Я затаила дыхание.
— Он такой… несдержанный, — наконец выговорила она.
Я даже задохнулась от такого откровения. В то время, как я томлюсь и дрожу от каждого прикосновения Гарри, эта ледышка отказывает ему в поцелуях и отстраняется от него. Но мое лицо ничего не выражало.
— Я думаю, все мужчины одинаковые, — я постаралась подражать ее испуганному шепоту. — Он всегда был таким?
— Нет, — воскликнула она, и ее глубокие глаза обратились ко мне. — Только последние два воскресенья. Он очень изменился. Пытался поцеловать меня… — ее голос упал до шепота, — в губы. О, это было ужасно. Каждой клеточкой своего существа я помнила тепло его тела, мои губы, раскрывшиеся под его губами, мой язык, жадно исследующий его рот. Его руку, сжимавшую мою грудь. Это и было причиной его перемены.
— Он забывается, — голосок Селии окреп. — И забывает, кто я. Молодые леди никогда… — она помолчала. — Они никогда не позволяют джентльменам прикасаться к ним таким образом.
— Ты сказала ему об этом? — спросила я с интересом.
— Конечно, — удивилась Селия. — Он показался мне рассерженным. И это пугает меня.
— Ты не хочешь, чтобы он целовал тебя? — вырвалось у меня.
— Да, чтобы так целовал, не хочу. Мне не нравятся такие поцелуи. И не думаю, что когда-нибудь понравятся. Не знаю, смогу ли я вообще выносить их. Мама и отчим никогда не ведут себя так… Они… между ними существует соглашение.
Весь мир знал, что служило соглашением для лорда Хаверинга, когда его супруга после двух детей и четырех выкидышей положила конец их близким отношениям. Это была танцовщица одного из лондонских театров.
— Вы хотите, чтобы так было и у вас? — спросила я, не веря своим ушам.
— Нет, — жалобно проговорила Селия. — Я знаю, что этого нельзя делать, пока не будет наследника. Так полагается. Я знаю, что должна… что должна… Я знаю, что должна как-нибудь вынести это.
Я взяла ее руку в свои.
— Селия, послушай меня, — торжественно начала я. — Я стану твоей сестрой в октябре, но уже сейчас я — твой друг. Гарри и я очень, очень дружны, ты знаешь, мы вместе управляем имением. Он всегда прислушивается ко мне, потому что знает, как мне дороги его интересы. Я помогу вам с Гарри. Я могу поговорить с ним, и никто, кроме тебя и меня, не будет даже знать, о чем ты мне рассказала.
Селия подняла на меня глаза.
— Ах, если бы!.. — она умоляюще сложила руки. — А Гарри не будет сердиться?
— Предоставь это мне. Но у меня есть одно условие. — Я помолчала, и вишенки на ее шляпке вздрогнули. Было очевидным, чтобы избежать объятий Гарри, она пообещает мне что угодно.
— Мне хочется, чтобы ты всегда рассказывала мне о себе и Гарри. Если изменятся твои чувства к нему или он охладеет к тебе, я прошу тебя сразу рассказать мне.
Вишенки на шляпке энергично закивали.
— О, да, Беатрис. Я обещаю, что ты всегда будешь моим самым близким другом. Я все сделаю для тебя. Все, что ты захочешь, я отдам тебе, не раздумывая.
Я улыбнулась и поцеловала ее в знак доверия. Селия обладала единственным, к чему стремилась моя душа, и была действительно близка к тому, чтобы поделиться со мной этим.
ГЛАВА 6
Сейчас я уже не предавалась мечтам, я лихорадочно размышляла. В глубинах моего подсознания начал формироваться план, который мог бы дать мне и землю, и Гарри. Но я не была в нем вполне уверена. Многое тут зависело от Селии, а я знала ее довольно поверхностно. И в следующий ее визит к нам все мое внимание было приковано к ней.
Гарри встречал Хаверингов, стоя на ступеньках террасы, рядом стояла мама, а чуть поодаль — я, в вежливом и настороженном молчании. Отсюда лицо Селии было мне хорошо видно, и я с удивлением заметила, как она нервничает при приближении Гарри. Ее бледно-розовый зонтик даже задрожал в ее руке, когда он направился к ним. Поздоровавшись с леди Хаверинг, он наклонился и поцеловал Селии руку, я отчетливо увидела, как вздрогнула и покраснела эта простушка. С чуткостью влюбленной женщины я поняла, однако, что это не был румянец страсти. Что же это было? Почему она задрожала?
Я должна была выяснить, что же таится за этими бархатными карими глазами, и лучше всего сделать это сейчас, пока наши мамы заняты светской беседой.
После чая все мы отправились полюбоваться новым полем турнепса, которое засеял Гарри. Сам он вежливо скакал в некотором отдалении от нас, чтобы нам не глотать пыль из-под копыт его лошади. Лучшего времени было не придумать.
— Селия, — нежно начала я, — я так рада, что мы станем сестрами. Хоть у меня есть мама и Гарри, но я так одинока, и мне всегда хотелось дружить с тобой.
Селия радостно покраснела.
— О, Беатрис! — ее лицо осветилось. — Я тоже буду просто счастлива, если мы станем близкими подругами. Меня ожидает так много нового и странного. И я так боюсь войти в дом вашей мамы.
Я улыбнулась и сжала ее руку.
— Ты всегда казалась мне такой взрослой и самостоятельной, — продолжала Селия застенчиво. — Я наблюдала, как вы с отцом охотитесь, и мне так хотелось лучше познакомиться с тобой. Ты всегда скакала на таких больших лошадях. Знаешь, когда я думаю о жизни в Вайдекре, — тут она тихо вздохнула, — меня это немного пугает.
Я мягко улыбнулась ей. Всю свою взрослую жизнь она прожила в Хаверинг Холле, была нелюбимой приемной дочерью и сводной сестрой и, конечно, не играла никакой роли в своем доме. Разумеется, она боялась, и вполне возможно — меня только что осенила эта мысль — она выбрала Гарри, как наименьшее из зол.
— С тобой будет Гарри, — сказала я успокаивающе.
— Да, — согласилась она. — Но джентльмены бывают так… — Она помолчала. — Брак это… — и она опять замолчала.
— Это серьезный шаг для девушки, — попыталась я ей помочь.
— О, да! — воскликнула она с таким жаром, что я сразу навострила уши, желая понять, что за всем этим кроется.
— Быть хозяйкой в Вайдекре — это сложная задача, — продолжала я, и мое сердце от этой фразы сжала когтистая лапа.
— Да, — это было произнесено самым безразличным тоном, — это тоже, конечно, пугает меня, но… — Здесь таилось что-то еще, что-то совсем другое.
— Гарри совсем не пьет, — случайно вспомнила я о ее отчиме.
— Нет, нет, я знаю, — быстро отозвалась она, и я уже просто терялась в догадках.
— Я уверена, что он очень любит тебя, — зависть снедала меня, когда я произносила эти слова. Но это была правда. Гарри действительно любил ее, я видела это.
— Да, — тихо сказала она, — это-то меня и беспокоит.
Я в изумлении открыла рот. Беспокоит? Что беспокоит?
— А что тебя беспокоит? — переспросила я.
Ее головка в хорошенькой маленькой шляпке низко склонилась на грудь. И я увидела слезу, капнувшую на ее нарядное платье, и пальчик в перчатке, тут же прикрывший это пятнышко.
— Он такой… — она не могла подобрать подходящего слова, а я, клянусь Богом, ничего не понимала.
— Он такой… — она опять замолчала. Я затаила дыхание.
— Он такой… несдержанный, — наконец выговорила она.
Я даже задохнулась от такого откровения. В то время, как я томлюсь и дрожу от каждого прикосновения Гарри, эта ледышка отказывает ему в поцелуях и отстраняется от него. Но мое лицо ничего не выражало.
— Я думаю, все мужчины одинаковые, — я постаралась подражать ее испуганному шепоту. — Он всегда был таким?
— Нет, — воскликнула она, и ее глубокие глаза обратились ко мне. — Только последние два воскресенья. Он очень изменился. Пытался поцеловать меня… — ее голос упал до шепота, — в губы. О, это было ужасно. Каждой клеточкой своего существа я помнила тепло его тела, мои губы, раскрывшиеся под его губами, мой язык, жадно исследующий его рот. Его руку, сжимавшую мою грудь. Это и было причиной его перемены.
— Он забывается, — голосок Селии окреп. — И забывает, кто я. Молодые леди никогда… — она помолчала. — Они никогда не позволяют джентльменам прикасаться к ним таким образом.
— Ты сказала ему об этом? — спросила я с интересом.
— Конечно, — удивилась Селия. — Он показался мне рассерженным. И это пугает меня.
— Ты не хочешь, чтобы он целовал тебя? — вырвалось у меня.
— Да, чтобы так целовал, не хочу. Мне не нравятся такие поцелуи. И не думаю, что когда-нибудь понравятся. Не знаю, смогу ли я вообще выносить их. Мама и отчим никогда не ведут себя так… Они… между ними существует соглашение.
Весь мир знал, что служило соглашением для лорда Хаверинга, когда его супруга после двух детей и четырех выкидышей положила конец их близким отношениям. Это была танцовщица одного из лондонских театров.
— Вы хотите, чтобы так было и у вас? — спросила я, не веря своим ушам.
— Нет, — жалобно проговорила Селия. — Я знаю, что этого нельзя делать, пока не будет наследника. Так полагается. Я знаю, что должна… что должна… Я знаю, что должна как-нибудь вынести это.
Я взяла ее руку в свои.
— Селия, послушай меня, — торжественно начала я. — Я стану твоей сестрой в октябре, но уже сейчас я — твой друг. Гарри и я очень, очень дружны, ты знаешь, мы вместе управляем имением. Он всегда прислушивается ко мне, потому что знает, как мне дороги его интересы. Я помогу вам с Гарри. Я могу поговорить с ним, и никто, кроме тебя и меня, не будет даже знать, о чем ты мне рассказала.
Селия подняла на меня глаза.
— Ах, если бы!.. — она умоляюще сложила руки. — А Гарри не будет сердиться?
— Предоставь это мне. Но у меня есть одно условие. — Я помолчала, и вишенки на ее шляпке вздрогнули. Было очевидным, чтобы избежать объятий Гарри, она пообещает мне что угодно.
— Мне хочется, чтобы ты всегда рассказывала мне о себе и Гарри. Если изменятся твои чувства к нему или он охладеет к тебе, я прошу тебя сразу рассказать мне.
Вишенки на шляпке энергично закивали.
— О, да, Беатрис. Я обещаю, что ты всегда будешь моим самым близким другом. Я все сделаю для тебя. Все, что ты захочешь, я отдам тебе, не раздумывая.
Я улыбнулась и поцеловала ее в знак доверия. Селия обладала единственным, к чему стремилась моя душа, и была действительно близка к тому, чтобы поделиться со мной этим.
ГЛАВА 6
Я вернулась после прогулки с головой, полкой мыслями о чем угодно, только не о турнепсе. Невнятное бормотание Селии об ухаживании Гарри наполнило меня ревностью и томлением. Она, может быть, и счастлива, вручая мне ключи от своей будущей семейной жизни, но я-то видела, к кому постоянно обращены глаза моего брата, чье лицо он постоянно ищет взглядом.
Я оставила ее в гостиной и поднялась к себе в комнату снять шляпку. Я глянула на себя в зеркало, но мое отражение не принесло мне радости. Если Гарри предпочитает сливки с сахаром, то моя яркая и сильная красота мне не союзник. Разглядывая себя в зеркале зелеными, темными от желания глазами, я не могла поверить, что человек, которому я отдаю свое сердце, так равнодушен ко мне. Я вздохнула и прижалась лбом к холодному стеклу.
И сейчас, когда Гарри сидит возле Селии на софе, именно он норовит поймать взгляд своей невесты. А мы с Гарри, часто бывая вместе, имели так мало волшебных минут. К тому же мама никогда не оставляла нас вдвоем, не сводя глаз со своего любимого сына.
На повороте лестницы я помедлила. Какая-то нерадивая служанка оставила дверь черного входа открытой, и случайно забредший сюда кот восседал в коридоре первого этажа, гордый, как лев. Мама совершенно не выносила присутствия в доме кошек, она буквально заболевала от этого, с ней случались страшные припадки удушья, от которых нас предостерегал ее врач. Поэтому мне следовало немедленно выбросить это животное на улицу, пока оно не наделало здесь бед.
Но я, почему-то, медлила. В моей голове не было ясного плана, мною просто двигала любовь. Мне требовалось побыть с Гарри вдвоем подальше от зорких, проницательных глаз мамы. И сейчас передо мной затеплилась возможность избежать ее присутствия. Моя рука притронулась к задвижке, и дверь ее спальни чуть приоткрылась. Кот, словно повинуясь моим мыслям, мгновенно шмыгнул в образовавшуюся щель, горделиво подняв хвост. И я закрыла за ним дверь. Я не впускала туда кота, он вошел сам, а моя рука просто прикрыла дверь. И я сошла в гостиную с лицом ясным и спокойным, как Фенни в тихий летний день.
Я села рядом с Селией, и мы даже спели небольшой дуэт. Ее чистый, но слабый голосок уверенно вторил моему, более глубокому и богатому голосу. Затем Гарри и она запели какую-то народную песню, и я тихонько выскользнула из комнаты.
Хитрое создание сидело прямо на подушках, на которых ночью должна спать мама, но я поманила его и, взяв за шкирку, выбросила на улицу.
Мы очень устали в тот день, однако около полуночи я была разбужена суматохой и беготней горничной в коридоре. Я уже собиралась встать, чтобы помочь ей, но моя постель была такой теплой, и я так хотела спать. Не успев додумать эту мысль до конца, я уснула.
Когда я зашла проведать маму утром, шторы в ее комнате были опущены и в комнате стоял запах камфары и лавандовой воды. Мама лежала очень спокойно, бледная, как полотно.
— Извини, дорогая, но я не могу говорить, так мне плохо. Передай Гарри, чтобы он не беспокоился. Я скоро поправлюсь.
Мамино лицо было искажено от боли, и я затрепетала от сочувствия. Но я ни в чем не виновата, я не сделала ничего дурного. Это коварные боги Вайдекра вершили свои загадочные дела, а я только слепо повиновалась им.
— Мама, — сказала я слабым голосом. Я так нуждалась в ее улыбке. Я буду ухаживать за ней, а когда она поправится, мама полюбит меня, ей надоест обожать Гарри и она научится ценить меня.
Мама открыла глаза и увидела мое встревоженное лицо.
— Все в порядке, Беатрис, — произнесла она с оттенком нетерпения. — Иди завтракать. Мне нужен только отдых.
Меня обидел ее тон. Она всегда обижала меня. Я не дождалась от нее улыбки, которая была мне так нужна. Мне нет необходимости оставаться с ней.
Пока мама отсутствовала, мы с Гарри прошли в столовую и первый раз в жизни пообедали одни за накрытым и освещенным свечами столом. Говорили мы, почему-то, вполголоса, хотя комната мамы была далеко. Я посидела с Гарри, пока он пил свой портвейн, а потом мы вместе спустились в гостиную и поиграли в карты, пока Страйд не внес чайный столик. Когда я передавала Гарри его чашку, наши пальцы соприкоснулись, но я не задрожала, а только улыбнулась. В дружеском молчании мы долго сидели перед камином.
Этот вечер был, как тихий остров в бушующем море страстей. Никто не отвлекал Гарри от меня, мне не угрожала потеря его любви, и я могла просто сидеть и улыбаться, и думать. Перед сном он запечатлел на моем лице спокойный братский поцелуй, — честное слово, мне не надо было большего. Всю ночь я проспала совершенно спокойно, без постыдных сновидений.
На следующий день стояла прекрасная погода, и мы решили устроить себе праздник и поскакали вместе к холмам. Мой траур подходил к концу, и я заказала себе некий нейтральный вариант — светло-серую амазонку, которая мне очень шла. Нижняя юбка была сшита из мягкой серой шерсти, а маленький жакетик — из серого бархата. Если к этому добавить изящную серую шляпку, то я могла оставаться в трауре годами, настолько шел мне этот костюм.
На вершине холма мою шляпку унесло ветром, и мы с Гарри оба кинулись за ней. Гарри догнал ее раньше, хотя, признаться, я немного натянула поводья и придержала лошадь. С глубоким поклоном он подал ее мне, как старинный паж — корону своей королеве.
Наши лошади медленно трусили, плечо к плечу, по старой, едва заметной дороге. С южной стороны на нас глядело сверкающее и манящее море. В небе кружились жаворонки, с песней забираясь все выше и выше, а затем вдруг стремглав бросаясь вниз к земле. В лесу раздавался зов кукушки, а совсем рядом с нами задумчиво гудел шмель и тихо жужжали пчелы.
Я была одна на моей земле с тем единственным человеком, в котором нуждалась. Сегодня Гарри был ничей, и мое изголодавшееся, ревнивое сердце знало, что мы будем одни еще весь этот долгий вечер. Он будет смотреть только на меня и улыбаться только мне.
Наша беседа текла неторопливо. Мы говорили о последней книге, которую прочел Гарри, о доме, о тех переменах, которые произойдут в октябре. Затем вдруг без переходов Гарри заговорил о Селии.
— Она — такая чистая, Беатрис, такая невинная, — начал он. — Я так уважаю ее. Обидеть ее мог бы только негодяй. Она, как прекрасная статуэтка из дрезденского фарфора. Как ты считаешь?
— О, да, — подтвердила я с готовностью. — Она прекрасна, как ангел. По-моему, только немного застенчива? — я допустила в моем голосе нотку доброжелательного вопроса.
— И нервна, — согласился Гарри. — С таким животным, как ее отчим, она и понятия не имеет, какой счастливой может быть семейная жизнь.
— Какое несчастье, — осторожно произнесла я. — Какое несчастье для этой очаровательной девушки, твоей будущей жены, быть такой холодной.
Гарри быстро глянул на меня.
— Это то, чего я боюсь, — откровенно сказал он. Наши лошади уже спустились в маленькую уютную лощину, с одной стороны которой отвесно вздымался холм, а с другой ее скрывала от посторонних глаз небольшая ореховая рощица. Сидя здесь, мы чувствовали себя, как в укрытии, и при этом с запада перед нами открывалась половина Англии. Гарри спрыгнул с седла и стал привязывать лошадь. Я же продолжала оставаться в седле, позволив Соррель неторопливо щипать траву.
В моих ушах чисто и настойчиво звенела песня, я знала, что это не жаворонок поет высоко в небе, — это звучит волшебная песнь Вайдекра, и сейчас стремительно поворачивается колесо моей судьбы.
— Ты — человек сильных страстей, — продолжала я свою мысль.
Профиль Гарри, стоявшего рядом с моей лошадью отвернувшись от меня, был строгим и чистым, как профиль греческой статуи.
— С этим мне ничего не поделать, — ответил он, и его щеки порозовели.
— Я понимаю, со мной происходит то же самое. Это у нас в крови, я думаю.
Гарри быстро повернулся и уставился на меня.
— Леди всегда воплощает собой совершенство, — продолжала я. — На людях ее поведение должно быть безупречным, но с тем, кого она любит и кого она выбрала, следует быть всегда ласковой.
Гарри продолжал смотреть на меня. Я не находила больше слов. Я просто смотрела на него, не скрывая своей любви и желания и не понять этого было нельзя.
— У тебя есть жених? — изумленно спросил он.
— Да нет же, — взорвалась я. — И никогда не будет.
Я наклонилась с седла и протянула ему руки. Он опустил меня на землю, и я схватилась за лацканы его сюртука, близкая к истерике от гнева и горечи.
— О, Гарри! — простонала я, и мой голос прервался рыданием. Боль в сердце была такой сильной, что даже заглушила песню, звучавшую у меня в ушах. — О, Гарри! О, Гарри, любовь моя!
Он замер от моих слов, будто они превратили его в камень. Я не могла унять слезы. Я погибла, он никогда не полюбит меня, а я не могу сдержаться. Я так ждала его и так стремилась к нему, что теперь, когда его руки обнимали меня, я не находила в себе сил разыгрывать из себя невинное создание вроде Селии. Я схватилась за его сюртук, будто бы тонула. Он продолжал стоять, не двигаясь, но его руки обхватывали меня крепко, как клещи. Мои рыдания стали стихать, и я прикусила изнутри щеки, чтобы успокоиться. Медленно, с трудом я слегка отодвинулась от него, чтобы взглянуть в его лицо.
Глаза Гарри стали темными от желания, и его сердце под моей рукой билось, как сумасшедшее. Его губы дрожали, и он смотрел на меня так, будто бы хотел съесть живьем.
— Это грех, — низким голосом сказал он.
Мир перевернулся для меня. Я не находила слов, чтобы возразить ему.
— Нет, — заторопилась я. — Совсем не так. Так надо, Гарри. Ты сам чувствуешь, что так надо. Это не грех. Совсем нет.
Голова Гарри медленно наклонилась ко мне, и мои глаза закрылись, ожидая его поцелуя. Он был так близко, что я чувствовала его дыхание и, приоткрыв рот, ловила каждый его вдох. Но он не целовал меня.
— Это грех, — повторил он тихо.
— Гораздо худший грех жениться на женщине, которая холодна как лед, — пробормотала я. — Гораздо хуже жить с женщиной, которая не может любить тебя, не знает, как ей любить тебя, в то время, как я провожу все дни, сгорая от любви к тебе. О, пожалей меня, Гарри! Если ты не можешь любить меня, то хотя бы пожалей.
— Я люблю тебя, — возразил он дрожащим голосом. — О, Беатрис, если б ты только знала. Но это грех.
Он повторял эти слова, как заклятие, чтобы держать себя в руках. Я чувствовала, как его тело напряглось от желания, но он все еще контролировал свои чувства. Он любил меня, он хотел меня, но не прикасался ко мне. Я больше не могла выносить этой пытки и, быстро изогнувшись, со всей силы укусила его дразнящий пленительный рот. Моя рука все еще держала кнут для верховой езды, и теперь я изо всех сил стукнула его рукояткой по груди Гарри и прорыдала:
— Гарри, я убью тебя. — Я действительно могла бы это сделать.
Я поранила ему губу. Гарри прижал руку ко рту, и, когда отнял ее, на его пальцах была кровь. Увидев это, он вскрикнул и всем телом обрушился на меня. Разрывая на мне платье, он впился в мою грудь, целуя и кусая меня без жалости. Извиваясь, я стягивала с него бриджи, а он пытался поднять мои юбки, путаясь в них.
Все еще наполовину одетые и не осознающие, что делаем, мы катались по земле, и Гарри нетерпеливыми, неопытными толчками вколачивал тяжесть своего тела в мои икры, спину, ягодицы, не находя меня. Но уже через секунду у него все получилось, и это было пугающе, как падение с дерева, и больно, как удар кинжалом. На мгновение мы оба замерли от неожиданности, а потом он принялся терзать мое тело, как терьер терзает пойманную мышь. Я кричала, мои руки и ноги обхватили его спину, и мы, наверное, были похожи на какую-то фантастическую змею. Издав низкий стон, Гарри замер, а я, голодная, неудовлетворенная, выгибала и выгибала аркой свою спину, пока, наконец, не затихла тоже со стоном облегчения.
Медленно я открыла глаза и увидела голову Гарри на фоне нашего голубого неба и наших жаворонков, поющих где-то высоко-высоко. Владелец Вайдекра тяжело лежал на мне. Его семя было во мне, его земля была под нашими сплетенными телами, наша трава была судорожно зажата в одной из моих рук, и маленькие луговые цветы впитывали мой пот. Наконец, наконец-то, я обладаю и Вайдекром, и его хозяином. Наша земля под нами, а он внутри меня. У меня вырвалось рыдание. Та боль желания, которая, казалось, сопровождала меня всю жизнь, и моя тревожная ревность отпустили меня.
Услышав мое рыдание, Гарри поднял голову, его лицо было воплощением вины и раскаяния.
— О, Господи, Беатрис, что я могу сказать? — беспомощно произнес он. Он сел и спрятал лицо в руки, опустив виновато плечи. Запахнув на груди платье, но постаравшись сделать это не слишком плотно, я села рядом с ним, мягко положив голову на его плечо. Мое тело еще дрожало после его грубого вторжения, мой разум был еще затуманен от счастья, и я не могла понять, что происходит с Гарри.
Он поднял голову в ответ на мое прикосновение и посмотрел на меня с жалким выражением лица.
— Господи, Беатрис! Я, должно быть, так тяжело обидел тебя! А я так сильно люблю тебя. Что я могу сказать? Мне так стыдно!
Минуту я смотрела на него, ничего не понимая, но постепенно его слова проникли в мое сознание, и я поняла, что все случившееся он воспринимает как своего рода насилие.
— Это моя вина, — сказал он. — Я так хотел тебя с того самого дня, когда спас тебя из рук этого чудовища. Господи, прости меня, но я все время представлял тебя обнаженной, как тогда на полу. О, неужели я спас тебя для того лишь, чтобы погубить самому. — И он опять уронил голову в отчаянии. — Беатрис, клянусь небом, я никогда не хотел этого. Я — негодяй, но Бог свидетель, я не замышлял против тебя ничего плохого. Я даже не думал, что такие вещи возможны между братом и сестрой. Я страшно виноват и не отрицаю своей вины. Но, Беатрис, я даже не знал, что так бывает.
Я мягко положила руку на его глупенькую голову.
— Ты совсем не виноват, — успокаивающе произнесла я. — Тут нет ничьей вины. Ты мечтал обо мне, а я мечтала о тебе. Ты не должен винить себя.
Гарри поднял наполненные слезами глаза, и в них мелькнул лучик надежды.
— Но это большой грех, — неопределенно проговорил он.
Я пожала плечами, и от этого движения мое платье немного распахнулось, и взгляд Гарри мгновенно оказался прикованным к моему плечу и округлой груди.
— Я не думаю, что это грех, — ответила я. — Я всегда знаю, когда делаю что-нибудь плохое, а сейчас совсем не так. Я ждала этого всю мою жизнь. И я не вижу в этом ничего плохого.
— Все равно я поступил неправильно, — возражал Гарри, не отводя глаз от моей груди. — Это очень плохо, — повторил он снова. — И никто не может оправдать мои действия, только потому что я не…
Его голос, голос опытного мужчины, совсем упал, когда я легла на спину и закрыла глаза. Гарри вытянулся рядом со мной, опершись на локоть.
— Твои рассуждения нелогичны, Беатрис… — начал он, но я не дала ему продолжить. Он склонился ко мне и поцеловал мои закрытые веки так легко, как касается бабочка своими крылышками цветка.
Я не двигалась и едва дышала. Я лежала тихо, как лист, а Гарри прокладывал дорожку поцелуев по щеке, по шее и вниз к ложбинке на моей груди. Он отодвинул лбом платье и потерся о мою грудь лицом настолько бережно, насколько до этого был груб, а затем взял в рот мой сосок.
— Это грех, — невнятно пробормотал он.
Его глаза были закрыты, поэтому он не мог видеть, как улыбалась я.
Я лежала спокойно, ощущая на своем лице свет солнца и тяжесть опять прильнувшего ко мне Гарри. Он мог знать все премудрости риторики, но зато я слышала в себе волшебную песнь Вайдекра и легкую власть молодого тела. Мы слегка касались друг друга, и это было, как свет молнии перед бурей. Мы терлись друг о друга, как спаривающиеся выдры, лицом к лицу, тело к телу, наслаждаясь каждым мгновением.
— Это грех, и я не стану делать этого, — опять повторил Гарри, и его слова еще больше возбудили нас обоих.
— Не стану, — повторил он опять. Мы прижались друг к другу, и он скользнул ко мне так же осторожно, как входит выдра в глубокую воду.
— Беатрис, моя любимая, — сказал он. Я открыла глаза и улыбнулась ему.
— О, Гарри, моя любовь! Моя единственная любовь.
Он застонал и прижался губами к моему рту, и его язык и тело вошли в меня одновременно.
На этот раз мы были более сдержанными, более медлительными. Я скользила и извивалась под ним, чтобы он чувствовал меня как можно больше. Его неловкие движения доводили меня до восторга. Затем мы стали двигаться все быстрее и быстрее, пока взрыв чувств не заставил Гарри, приподнявшись, резко вбивать мои плечи и спину в мягкую землю в экстазе и триумфе.
Затем мы долго, долго лежали неподвижно.
Потом я встала, с успокоившимися чувствами и истерзанным телом, и, одевшись, стала вынимать из околоседельной сумки ветчину, еще теплый хлеб, пиво для Гарри в глиняном кувшине и большую ивовую корзинку спелой вайдекрской клубники. Мы ели, как голодные волки, у меня было такое чувство, как будто я постилась целый год. Гарри принес мне стаканчик воды из ближайшего ручья, и какой же вкусной и свежей она оказалась!
Доев клубнику, я легла на спину и замерла, глядя в высокое небо. После недолгого колебания Гарри лег рядом со мною, облокотившись на руку и с любовью разглядывая мое лицо. Когда я улыбнулась, он взял прядь моих волос и стал бездумно наматывать их на палец.
— Это тебе приятно, — утвердительно сказал он. Это не было вопросом, он видел и чувствовал мой восторг, так что у меня не было нужды лгать.
— Да, — без колебаний ответила я и перекатилась на бок. Теперь мы смотрели прямо друг на друга.
— Тебе не кажется, что мы поступаем плохо? — Моральные сентенции Гарри не имели власти над его телом, но ему всегда нужны были слова. Даже сейчас, опустошенный, он хотел словами выразить то, что носилось в воздухе вокруг нас.
Я оставила ее в гостиной и поднялась к себе в комнату снять шляпку. Я глянула на себя в зеркало, но мое отражение не принесло мне радости. Если Гарри предпочитает сливки с сахаром, то моя яркая и сильная красота мне не союзник. Разглядывая себя в зеркале зелеными, темными от желания глазами, я не могла поверить, что человек, которому я отдаю свое сердце, так равнодушен ко мне. Я вздохнула и прижалась лбом к холодному стеклу.
И сейчас, когда Гарри сидит возле Селии на софе, именно он норовит поймать взгляд своей невесты. А мы с Гарри, часто бывая вместе, имели так мало волшебных минут. К тому же мама никогда не оставляла нас вдвоем, не сводя глаз со своего любимого сына.
На повороте лестницы я помедлила. Какая-то нерадивая служанка оставила дверь черного входа открытой, и случайно забредший сюда кот восседал в коридоре первого этажа, гордый, как лев. Мама совершенно не выносила присутствия в доме кошек, она буквально заболевала от этого, с ней случались страшные припадки удушья, от которых нас предостерегал ее врач. Поэтому мне следовало немедленно выбросить это животное на улицу, пока оно не наделало здесь бед.
Но я, почему-то, медлила. В моей голове не было ясного плана, мною просто двигала любовь. Мне требовалось побыть с Гарри вдвоем подальше от зорких, проницательных глаз мамы. И сейчас передо мной затеплилась возможность избежать ее присутствия. Моя рука притронулась к задвижке, и дверь ее спальни чуть приоткрылась. Кот, словно повинуясь моим мыслям, мгновенно шмыгнул в образовавшуюся щель, горделиво подняв хвост. И я закрыла за ним дверь. Я не впускала туда кота, он вошел сам, а моя рука просто прикрыла дверь. И я сошла в гостиную с лицом ясным и спокойным, как Фенни в тихий летний день.
Я села рядом с Селией, и мы даже спели небольшой дуэт. Ее чистый, но слабый голосок уверенно вторил моему, более глубокому и богатому голосу. Затем Гарри и она запели какую-то народную песню, и я тихонько выскользнула из комнаты.
Хитрое создание сидело прямо на подушках, на которых ночью должна спать мама, но я поманила его и, взяв за шкирку, выбросила на улицу.
Мы очень устали в тот день, однако около полуночи я была разбужена суматохой и беготней горничной в коридоре. Я уже собиралась встать, чтобы помочь ей, но моя постель была такой теплой, и я так хотела спать. Не успев додумать эту мысль до конца, я уснула.
Когда я зашла проведать маму утром, шторы в ее комнате были опущены и в комнате стоял запах камфары и лавандовой воды. Мама лежала очень спокойно, бледная, как полотно.
— Извини, дорогая, но я не могу говорить, так мне плохо. Передай Гарри, чтобы он не беспокоился. Я скоро поправлюсь.
Мамино лицо было искажено от боли, и я затрепетала от сочувствия. Но я ни в чем не виновата, я не сделала ничего дурного. Это коварные боги Вайдекра вершили свои загадочные дела, а я только слепо повиновалась им.
— Мама, — сказала я слабым голосом. Я так нуждалась в ее улыбке. Я буду ухаживать за ней, а когда она поправится, мама полюбит меня, ей надоест обожать Гарри и она научится ценить меня.
Мама открыла глаза и увидела мое встревоженное лицо.
— Все в порядке, Беатрис, — произнесла она с оттенком нетерпения. — Иди завтракать. Мне нужен только отдых.
Меня обидел ее тон. Она всегда обижала меня. Я не дождалась от нее улыбки, которая была мне так нужна. Мне нет необходимости оставаться с ней.
Пока мама отсутствовала, мы с Гарри прошли в столовую и первый раз в жизни пообедали одни за накрытым и освещенным свечами столом. Говорили мы, почему-то, вполголоса, хотя комната мамы была далеко. Я посидела с Гарри, пока он пил свой портвейн, а потом мы вместе спустились в гостиную и поиграли в карты, пока Страйд не внес чайный столик. Когда я передавала Гарри его чашку, наши пальцы соприкоснулись, но я не задрожала, а только улыбнулась. В дружеском молчании мы долго сидели перед камином.
Этот вечер был, как тихий остров в бушующем море страстей. Никто не отвлекал Гарри от меня, мне не угрожала потеря его любви, и я могла просто сидеть и улыбаться, и думать. Перед сном он запечатлел на моем лице спокойный братский поцелуй, — честное слово, мне не надо было большего. Всю ночь я проспала совершенно спокойно, без постыдных сновидений.
На следующий день стояла прекрасная погода, и мы решили устроить себе праздник и поскакали вместе к холмам. Мой траур подходил к концу, и я заказала себе некий нейтральный вариант — светло-серую амазонку, которая мне очень шла. Нижняя юбка была сшита из мягкой серой шерсти, а маленький жакетик — из серого бархата. Если к этому добавить изящную серую шляпку, то я могла оставаться в трауре годами, настолько шел мне этот костюм.
На вершине холма мою шляпку унесло ветром, и мы с Гарри оба кинулись за ней. Гарри догнал ее раньше, хотя, признаться, я немного натянула поводья и придержала лошадь. С глубоким поклоном он подал ее мне, как старинный паж — корону своей королеве.
Наши лошади медленно трусили, плечо к плечу, по старой, едва заметной дороге. С южной стороны на нас глядело сверкающее и манящее море. В небе кружились жаворонки, с песней забираясь все выше и выше, а затем вдруг стремглав бросаясь вниз к земле. В лесу раздавался зов кукушки, а совсем рядом с нами задумчиво гудел шмель и тихо жужжали пчелы.
Я была одна на моей земле с тем единственным человеком, в котором нуждалась. Сегодня Гарри был ничей, и мое изголодавшееся, ревнивое сердце знало, что мы будем одни еще весь этот долгий вечер. Он будет смотреть только на меня и улыбаться только мне.
Наша беседа текла неторопливо. Мы говорили о последней книге, которую прочел Гарри, о доме, о тех переменах, которые произойдут в октябре. Затем вдруг без переходов Гарри заговорил о Селии.
— Она — такая чистая, Беатрис, такая невинная, — начал он. — Я так уважаю ее. Обидеть ее мог бы только негодяй. Она, как прекрасная статуэтка из дрезденского фарфора. Как ты считаешь?
— О, да, — подтвердила я с готовностью. — Она прекрасна, как ангел. По-моему, только немного застенчива? — я допустила в моем голосе нотку доброжелательного вопроса.
— И нервна, — согласился Гарри. — С таким животным, как ее отчим, она и понятия не имеет, какой счастливой может быть семейная жизнь.
— Какое несчастье, — осторожно произнесла я. — Какое несчастье для этой очаровательной девушки, твоей будущей жены, быть такой холодной.
Гарри быстро глянул на меня.
— Это то, чего я боюсь, — откровенно сказал он. Наши лошади уже спустились в маленькую уютную лощину, с одной стороны которой отвесно вздымался холм, а с другой ее скрывала от посторонних глаз небольшая ореховая рощица. Сидя здесь, мы чувствовали себя, как в укрытии, и при этом с запада перед нами открывалась половина Англии. Гарри спрыгнул с седла и стал привязывать лошадь. Я же продолжала оставаться в седле, позволив Соррель неторопливо щипать траву.
В моих ушах чисто и настойчиво звенела песня, я знала, что это не жаворонок поет высоко в небе, — это звучит волшебная песнь Вайдекра, и сейчас стремительно поворачивается колесо моей судьбы.
— Ты — человек сильных страстей, — продолжала я свою мысль.
Профиль Гарри, стоявшего рядом с моей лошадью отвернувшись от меня, был строгим и чистым, как профиль греческой статуи.
— С этим мне ничего не поделать, — ответил он, и его щеки порозовели.
— Я понимаю, со мной происходит то же самое. Это у нас в крови, я думаю.
Гарри быстро повернулся и уставился на меня.
— Леди всегда воплощает собой совершенство, — продолжала я. — На людях ее поведение должно быть безупречным, но с тем, кого она любит и кого она выбрала, следует быть всегда ласковой.
Гарри продолжал смотреть на меня. Я не находила больше слов. Я просто смотрела на него, не скрывая своей любви и желания и не понять этого было нельзя.
— У тебя есть жених? — изумленно спросил он.
— Да нет же, — взорвалась я. — И никогда не будет.
Я наклонилась с седла и протянула ему руки. Он опустил меня на землю, и я схватилась за лацканы его сюртука, близкая к истерике от гнева и горечи.
— О, Гарри! — простонала я, и мой голос прервался рыданием. Боль в сердце была такой сильной, что даже заглушила песню, звучавшую у меня в ушах. — О, Гарри! О, Гарри, любовь моя!
Он замер от моих слов, будто они превратили его в камень. Я не могла унять слезы. Я погибла, он никогда не полюбит меня, а я не могу сдержаться. Я так ждала его и так стремилась к нему, что теперь, когда его руки обнимали меня, я не находила в себе сил разыгрывать из себя невинное создание вроде Селии. Я схватилась за его сюртук, будто бы тонула. Он продолжал стоять, не двигаясь, но его руки обхватывали меня крепко, как клещи. Мои рыдания стали стихать, и я прикусила изнутри щеки, чтобы успокоиться. Медленно, с трудом я слегка отодвинулась от него, чтобы взглянуть в его лицо.
Глаза Гарри стали темными от желания, и его сердце под моей рукой билось, как сумасшедшее. Его губы дрожали, и он смотрел на меня так, будто бы хотел съесть живьем.
— Это грех, — низким голосом сказал он.
Мир перевернулся для меня. Я не находила слов, чтобы возразить ему.
— Нет, — заторопилась я. — Совсем не так. Так надо, Гарри. Ты сам чувствуешь, что так надо. Это не грех. Совсем нет.
Голова Гарри медленно наклонилась ко мне, и мои глаза закрылись, ожидая его поцелуя. Он был так близко, что я чувствовала его дыхание и, приоткрыв рот, ловила каждый его вдох. Но он не целовал меня.
— Это грех, — повторил он тихо.
— Гораздо худший грех жениться на женщине, которая холодна как лед, — пробормотала я. — Гораздо хуже жить с женщиной, которая не может любить тебя, не знает, как ей любить тебя, в то время, как я провожу все дни, сгорая от любви к тебе. О, пожалей меня, Гарри! Если ты не можешь любить меня, то хотя бы пожалей.
— Я люблю тебя, — возразил он дрожащим голосом. — О, Беатрис, если б ты только знала. Но это грех.
Он повторял эти слова, как заклятие, чтобы держать себя в руках. Я чувствовала, как его тело напряглось от желания, но он все еще контролировал свои чувства. Он любил меня, он хотел меня, но не прикасался ко мне. Я больше не могла выносить этой пытки и, быстро изогнувшись, со всей силы укусила его дразнящий пленительный рот. Моя рука все еще держала кнут для верховой езды, и теперь я изо всех сил стукнула его рукояткой по груди Гарри и прорыдала:
— Гарри, я убью тебя. — Я действительно могла бы это сделать.
Я поранила ему губу. Гарри прижал руку ко рту, и, когда отнял ее, на его пальцах была кровь. Увидев это, он вскрикнул и всем телом обрушился на меня. Разрывая на мне платье, он впился в мою грудь, целуя и кусая меня без жалости. Извиваясь, я стягивала с него бриджи, а он пытался поднять мои юбки, путаясь в них.
Все еще наполовину одетые и не осознающие, что делаем, мы катались по земле, и Гарри нетерпеливыми, неопытными толчками вколачивал тяжесть своего тела в мои икры, спину, ягодицы, не находя меня. Но уже через секунду у него все получилось, и это было пугающе, как падение с дерева, и больно, как удар кинжалом. На мгновение мы оба замерли от неожиданности, а потом он принялся терзать мое тело, как терьер терзает пойманную мышь. Я кричала, мои руки и ноги обхватили его спину, и мы, наверное, были похожи на какую-то фантастическую змею. Издав низкий стон, Гарри замер, а я, голодная, неудовлетворенная, выгибала и выгибала аркой свою спину, пока, наконец, не затихла тоже со стоном облегчения.
Медленно я открыла глаза и увидела голову Гарри на фоне нашего голубого неба и наших жаворонков, поющих где-то высоко-высоко. Владелец Вайдекра тяжело лежал на мне. Его семя было во мне, его земля была под нашими сплетенными телами, наша трава была судорожно зажата в одной из моих рук, и маленькие луговые цветы впитывали мой пот. Наконец, наконец-то, я обладаю и Вайдекром, и его хозяином. Наша земля под нами, а он внутри меня. У меня вырвалось рыдание. Та боль желания, которая, казалось, сопровождала меня всю жизнь, и моя тревожная ревность отпустили меня.
Услышав мое рыдание, Гарри поднял голову, его лицо было воплощением вины и раскаяния.
— О, Господи, Беатрис, что я могу сказать? — беспомощно произнес он. Он сел и спрятал лицо в руки, опустив виновато плечи. Запахнув на груди платье, но постаравшись сделать это не слишком плотно, я села рядом с ним, мягко положив голову на его плечо. Мое тело еще дрожало после его грубого вторжения, мой разум был еще затуманен от счастья, и я не могла понять, что происходит с Гарри.
Он поднял голову в ответ на мое прикосновение и посмотрел на меня с жалким выражением лица.
— Господи, Беатрис! Я, должно быть, так тяжело обидел тебя! А я так сильно люблю тебя. Что я могу сказать? Мне так стыдно!
Минуту я смотрела на него, ничего не понимая, но постепенно его слова проникли в мое сознание, и я поняла, что все случившееся он воспринимает как своего рода насилие.
— Это моя вина, — сказал он. — Я так хотел тебя с того самого дня, когда спас тебя из рук этого чудовища. Господи, прости меня, но я все время представлял тебя обнаженной, как тогда на полу. О, неужели я спас тебя для того лишь, чтобы погубить самому. — И он опять уронил голову в отчаянии. — Беатрис, клянусь небом, я никогда не хотел этого. Я — негодяй, но Бог свидетель, я не замышлял против тебя ничего плохого. Я даже не думал, что такие вещи возможны между братом и сестрой. Я страшно виноват и не отрицаю своей вины. Но, Беатрис, я даже не знал, что так бывает.
Я мягко положила руку на его глупенькую голову.
— Ты совсем не виноват, — успокаивающе произнесла я. — Тут нет ничьей вины. Ты мечтал обо мне, а я мечтала о тебе. Ты не должен винить себя.
Гарри поднял наполненные слезами глаза, и в них мелькнул лучик надежды.
— Но это большой грех, — неопределенно проговорил он.
Я пожала плечами, и от этого движения мое платье немного распахнулось, и взгляд Гарри мгновенно оказался прикованным к моему плечу и округлой груди.
— Я не думаю, что это грех, — ответила я. — Я всегда знаю, когда делаю что-нибудь плохое, а сейчас совсем не так. Я ждала этого всю мою жизнь. И я не вижу в этом ничего плохого.
— Все равно я поступил неправильно, — возражал Гарри, не отводя глаз от моей груди. — Это очень плохо, — повторил он снова. — И никто не может оправдать мои действия, только потому что я не…
Его голос, голос опытного мужчины, совсем упал, когда я легла на спину и закрыла глаза. Гарри вытянулся рядом со мной, опершись на локоть.
— Твои рассуждения нелогичны, Беатрис… — начал он, но я не дала ему продолжить. Он склонился ко мне и поцеловал мои закрытые веки так легко, как касается бабочка своими крылышками цветка.
Я не двигалась и едва дышала. Я лежала тихо, как лист, а Гарри прокладывал дорожку поцелуев по щеке, по шее и вниз к ложбинке на моей груди. Он отодвинул лбом платье и потерся о мою грудь лицом настолько бережно, насколько до этого был груб, а затем взял в рот мой сосок.
— Это грех, — невнятно пробормотал он.
Его глаза были закрыты, поэтому он не мог видеть, как улыбалась я.
Я лежала спокойно, ощущая на своем лице свет солнца и тяжесть опять прильнувшего ко мне Гарри. Он мог знать все премудрости риторики, но зато я слышала в себе волшебную песнь Вайдекра и легкую власть молодого тела. Мы слегка касались друг друга, и это было, как свет молнии перед бурей. Мы терлись друг о друга, как спаривающиеся выдры, лицом к лицу, тело к телу, наслаждаясь каждым мгновением.
— Это грех, и я не стану делать этого, — опять повторил Гарри, и его слова еще больше возбудили нас обоих.
— Не стану, — повторил он опять. Мы прижались друг к другу, и он скользнул ко мне так же осторожно, как входит выдра в глубокую воду.
— Беатрис, моя любимая, — сказал он. Я открыла глаза и улыбнулась ему.
— О, Гарри, моя любовь! Моя единственная любовь.
Он застонал и прижался губами к моему рту, и его язык и тело вошли в меня одновременно.
На этот раз мы были более сдержанными, более медлительными. Я скользила и извивалась под ним, чтобы он чувствовал меня как можно больше. Его неловкие движения доводили меня до восторга. Затем мы стали двигаться все быстрее и быстрее, пока взрыв чувств не заставил Гарри, приподнявшись, резко вбивать мои плечи и спину в мягкую землю в экстазе и триумфе.
Затем мы долго, долго лежали неподвижно.
Потом я встала, с успокоившимися чувствами и истерзанным телом, и, одевшись, стала вынимать из околоседельной сумки ветчину, еще теплый хлеб, пиво для Гарри в глиняном кувшине и большую ивовую корзинку спелой вайдекрской клубники. Мы ели, как голодные волки, у меня было такое чувство, как будто я постилась целый год. Гарри принес мне стаканчик воды из ближайшего ручья, и какой же вкусной и свежей она оказалась!
Доев клубнику, я легла на спину и замерла, глядя в высокое небо. После недолгого колебания Гарри лег рядом со мною, облокотившись на руку и с любовью разглядывая мое лицо. Когда я улыбнулась, он взял прядь моих волос и стал бездумно наматывать их на палец.
— Это тебе приятно, — утвердительно сказал он. Это не было вопросом, он видел и чувствовал мой восторг, так что у меня не было нужды лгать.
— Да, — без колебаний ответила я и перекатилась на бок. Теперь мы смотрели прямо друг на друга.
— Тебе не кажется, что мы поступаем плохо? — Моральные сентенции Гарри не имели власти над его телом, но ему всегда нужны были слова. Даже сейчас, опустошенный, он хотел словами выразить то, что носилось в воздухе вокруг нас.