Грегори Филиппа. Вайдекр

   Слухи о его некомпетентности, повлекшей мамину смерть, распространились из Вайдекра в Экр, и на мили вокруг. Они достигли ушей знати через болтающих горничных и лакеев. И если б Джон надумал вернуться в нормальный мир визитов, балов и обедов, он бы увидел, что все двери перед ним закрыты. Для него не было входа в этот единственный мир, который он знал, до тех пор, пока я не ввела бы его обратно туда с помощью своей власти и очарования.
   К нему не обращались как к врачу даже семьи йоменов^[18] в Чичестере и Мидхерсте. Сплетни достигли ушей торговцев, и в каждой деревне на сотню миль вокруг все знали о его пьяной оплошности в случае с леди Лейси и о горе, которое он причинил мисс Беатрис, украшению всего графства.
   В течение нескольких дней мое горе действительно было неподдельным. Но страх перед Джоном и боязнь позора сделали меня равнодушной к нему. Уже в день маминых похорон, всего через неделю после того как я пугала своего мужа виселицей, я знала, что ненавижу его и не успокоюсь, пока он не исчезнет из Вайдекра.
   Я надеялась, что Джон напьется в день похорон, но, когда я садилась в карету, поддерживаемая Гарри, он вышел из дверей тщательно одетый, в аккуратном, хорошего покроя костюме и с черной траурной лентой. Он был бледен, очень бледен и мерз несмотря на солнце. Во всяком случае он задрожал, когда увидел меня. Но судя по выражению его глаз, он намеревался держать себя в руках. По сравнению с ним Гарри выглядел толстым, обрюзгшим и самодовольным. Джон ровным шагом подошел прямо к коляске, как некий ангел мщения, и сел напротив нас, не говоря ни слова. Я почувствовала укол страха в сердце. Пьяный Джон был публичным унижением мне, его жене. Но Джон трезвый и жаждущий мщения мог погубить меня. Он имел полное право приказать контролировать меня. Он имел законное право следить за каждым моим шагом и проверять, где я спала. Он мог войти в мою комнату, лечь в мою постель в любое время дня и ночи. Больше того — и это просто невыносимо, — я сцепила руки в черных перчатках, чтобы они не дрожали, — он мог уехать из Вайдекра и принудить меня к публичному разводу, если я откажусь следовать за ним.
   Похитив его имя для моего ребенка, я лишила себя свободы. Мои дни и мои ночи должны принадлежать этому человеку, моему мужу, моему врагу. И если он захочет заключить меня в тюрьму, избить меня или увезти из дома — он сделает это с полного благословения закона. Я лишилась даже ограниченных прав моего девичества. Я была его женой, и если мой муж ненавидит меня, то меня ожидает жалкое будущее.
   Джон наклонился вперед и коснулся руки Селии, лежащей поверх молитвенника.
   — Не грустите так, — нежно сказал он. Его голос звучал хрипло от недосыпания и пьянства. — Она умерла легкой мирной смертью. А пока ваша мать была жива, она наслаждалась вашей любовью и любовью маленькой Джулии. Не надо так горевать. Каждый из нас может только надеяться прожить такую достойную жизнь и иметь такую легкую кончину.
   Селия благодарно склонила голову.
   — Да, вы правы, — ее голос был еле слышным от едва сдерживаемых слез. — Но для меня это большая потеря. Хотя она была всего лишь моей свекровью, я любила ее будто мою родную мать.
   Я почувствовала на себе тяжелый ироничный взгляд Джона при этом безыскусном признании Селии. Мои щеки вспыхнули от гнева на него и на всю эту сентиментальную болтовню.
   — Конечно, — согласился Джон, не сводя с меня глаз. — Я уверен, что Беатрис чувствует то же самое, не правда ли, Беатрис?
   Я старалась найти тон, который скрывал бы гнев и страх, испытываемые мною от этой изощренной травли. Джон скользил как опытный конькобежец по тонкому льду. Он насмехался надо мной, он пугал меня. Но у меня тоже есть власть, и ему лучше не забывать об этом.
   — Разумеется, — ровно произнесла я. — Мама всегда говорила, что она счастлива тем выбором, который сделали ее дети: такая любящая невестка и такой внимательный зять — врач.
   Это задело Джона. Одно мое слово, и университет вычеркнет его имя из анналов. Одно мое слово, и петля будет готова для него, и острый ум не сможет спасти его. Ему следует помнить об этом, и если он доведет меня до крайности, меня не испугают скандал и сплетни, у меня хватит смелости обвинить его в маминой смерти. И никто не сумеет опровергнуть мои слова.
   Джон сидел в коляске рядом с Гарри, стараясь даже краем одежды не коснуться его. И я видела, как кусает он губы, чтобы они не дрожали, и сжимает руки в кулаки.
   Все четверо мы отрешенно смотрели в окна коляски, глядя на уносящиеся высокие деревья, нескончаемые поля и маленькие домики Экра. Послышался погребальный звон колокола, и я увидела, как работники, бывшие в поле, сняли шапки, выпрямились и остались так стоять, пока наша коляска не скрылась из виду. Тогда они сразу вернулись к работе, а я пожалела о тех временах, когда им давался оплаченный выходной, чтобы они могли почтить память ушедшего хозяина. Но все наши арендаторы, даже самые бедные, пришли в церковь, бросив утренние дела, чтобы проводить маму в последний путь.
   Вместе с ней уходило в прошлое то, что еще было связано со старым сквайром. После ее неожиданной смерти земля и дом переходили в руки нового поколения. И в церкви, и на кладбище люди тихо говорили друг другу, что мамин уход означает прощание со старыми порядками и обычаями. Но большинство из них склонялось к мнению, что работникам в Вайдекре нет нужды страшиться перемен и неопределенного будущего, пока реальная власть принадлежит не сквайру, который, как и все хозяева, печется о нововведениях и прибылях, а его сестре, которая знает свою землю лучше, чем иная леди знает свою собственную гостиную, и чувствует себя в полях более уверенно, чем в бальной зале.
   Гроб внесли в церковь, следом вошли мы, и начался траурный обряд. Затем открыли вайдекрский склеп и маму положили рядом с отцом. Позже мы с Гарри установим здесь памятник, подобный тому, который уже высился у северной стены над папиной могилой. Викарий, доктор Пирс, закончил заупокойную службу и закрыл молитвенник. На минуту я забыла, где я нахожусь, подняла лицо, как пойнтер, принюхивающийся к ветру, и со страхом произнесла:
   — Я чувствую, как пахнет гарью. Гарри пожал руку викария, дал знак пономарю закрывать склеп и повернулся ко мне.
   — Мне кажется, ты ошибаешься, Беатрис, — уверенно сказал он. — В это время года невозможно поджечь жнивье или вереск и нет угрозы случайных пожаров.
   — Но я слышу, — настаивала я. — Пахнет гарью, — я посмотрела на запад, откуда дул ветер. Далеко на горизонте виднелось крохотное, не больше булавочной головки, пятнышко. — Там, — показала я. — Что это?
   Гарри посмотрел в том же направлении и с глупым удивлением произнес:
   — Похоже, что ты права, Беатрис. Это пожар. Удивляюсь, почему бы? Не похоже, что горит сарай или даже дом — пожар слишком большой.
   Все, слышавшие нас, обернулись, чтобы взглянуть на зловещее пятно, мерцающее на горизонте, и по церкви пополз шепот. Я прислушалась, не прозвучит ли в нем нечто большее, чем деревенское любопытство.
   — Это Каллер^[19], — произнес позади меня голос, тихий от сдерживаемого удовлетворения. — Каллер обещал, что придет в этот день. Он сказал, что пожар будет виден даже из церкви. Каллер здесь.
   Я резко обернулась, но лица позади меня ничего не выражали. Тут раздался топот копыт, и потная лошадь промчалась по улице, неся маленького парнишку, торчавшего как стручок на ее широкой спине.
   — Папа! Это Каллер! — звенящим голосом прокричал он. Воцарилось молчание.
   — Папа! Подожгли новую плантацию мистера Бриг-гса. Там, где он огородил общинную землю, выгнав батраков, и посадил пятьсот деревьев. Каллер поджег этот лес, и сейчас там, наверное, одни головешки. Мама послала меня за тобой. Но пожар не задел нас.
   Отцом парнишки был Билл Купер, один из людей, никогда не обращавшихся к нам за арендой, независимо живущий на своей земле. Он поклонился мне, прощаясь, и направился к воротам. Я поспешила за ним.
   — Кто этот Каллер? — спросила я.
   — Он — предводитель самых отчаянных банд, состоящих из мятежников и поджигателей, — ответил Купер, ведя за собой на поводу лошадь. Позабыв о своих новых черных шелках, я придержала его лошадь, пока он открывал ворота и усаживался позади своего сына. — Он назвал себя Каллер, потому что утверждает, что все богатство наших лендлордов — награбленное и должно быть отобрано у них.
   Купер глянул вниз и увидел мои потемневшие от гнева и страха глаза.
   — Прошу прощения, мисс Беатрис, я хотел сказать, миссис Мак Эндрю. Я только повторяю то, что сам слышал.
   — Почему я ничего не слышала о нем? — моя рука все еще придерживала поводья.
   — Я сам услышал о нем только вчера, — объяснил Билл Купер. — Он лишь недавно перекочевал к нам в Сассекс из другого графства. Я слышал, будто мистер Бриггс нашел записку, прибитую к одному из его деревьев. Она предупреждала, что те, кто заботится о деревьях больше, чем о людях, не имеет права на землю — и что пришло время посчитаться с хозяевами.
   Он натянул поводья и послал было лошадь вперед. Я чувствовала на себе изумленные взгляды Гарри, Селии и Джона, но не в силах совладать с собой, уцепилась лошади под уздцы. Меня гнал страх.
   — Подождите, Купер, — повелительно настаивала я. — Что он за человек? — Я всячески старалась не попасть под удар копыта.
   — Рассказывают, что он ездит на огромной вороной лошади. И будто бы раньше он был сторожем в одном из поместий, хорошо изучил дворян и теперь ненавидит их. Его банда готова идти за ним хоть в ад. За ним, неотступно как тени, следуют две черные собаки. Говорят даже, что он безногий, он как-то странно сидит на лошади. Его называют Смерть. Мисс Беатрис, мне нужно ехать, он хозяйничает рядом с моей землей.
   Я отпустила его. Моя рука бессильно повисла, и лошадь промчалась мимо меня, я даже почувствовала как она задела меня своим грубым хвостом. Я знала его, этого Каллера. Я знала его. И отблеск этого пожарища был на нашем горизонте. Я пошатнулась.
   Мгновенно Селия оказалась рядом.
   — Беатрис, тебе нехорошо? — спросила она.
   — Посади меня, пожалуйста, в коляску, — жалобно попросила я. — Мне нужно домой. Пожалуйста, отвези меня домой, Селия.
   Всем объявили, что я слишком подавлена потерей матери и не могу попрощаться с присутствующими. Добрые почтительные лица проводили взглядами наш экипаж. Здесь не было никого, кто мог бы предоставить убежище банде отчаянных головорезов, угрожавших миру на нашей земле, уверяла я себя. Ни один из моих людей не даст приют Каллеру на территории Вайдекра, хотя бы даже тот оказался уроженцем этих мест. Он может бесчинствовать вблизи границ нашего прихода, при попустительстве тех, кто хотел бы видеть нас униженными, но у себя в Вайдекре я держу в своих руках власть не только над благосостоянием людей, но и над их сердцами. Пока меня любят, Каллер не будет здесь хозяйничать. Даже если он знает и любит Вайдекр так же, как и я.
   Из моей груди вырвалось рыдание, и Селия мягко обняла меня.
   — Ты устала, — нежно произнесла она. — Не делай сегодня ничего, пожалуйста. Ты столько перенесла за эти дни, не надо больше ни о чем заботиться. Отдыхай, моя дорогая.
   Я, действительно, ужасно устала. И была очень напугана. Мое беззаветное мужество и напускная храбрость сгорели подобно лесу мистера Бриггса, не оставив после себя ничего, кроме выжженной земли, над которой даже не слышно пения птиц. Для меня не будет ни мира, ни покоя, пока Каллера не схватят. Я уронила голову на плечо Селии и украдкой бросила взгляд на моего мужа, сидевшего напротив. Он изучал мое бледное лицо так, будто читал в глубинах моей души. Наши глаза встретились, и я увидела в них острое профессиональное любопытство. Я непроизвольно вздрогнула, несмотря на яркий солнечный свет. День, обещавший тепло и солнце, затуманился, и тучи на горизонте смешались с дымом пожара. Каллер, меньше, чем в сотне миль от моих границ, и Джон Мак Эндрю рядом со мной — нет, в таком окружении я не могла чувствовать себя в безопасности.
   Мой страх и отчаяние подействовали на Джона как ведро холодной воды. Его собственное смятение было мгновенно забыто, когда он увидел ужас, отразившийся на моем лице. И сразу его острый ум вырвал его из пьяного оцепенения:
   — Кто этот Каллер? — он резко наклонился вперед, его речь была отчетливой. — Кто он тебе?
   Я опять задрожала и спрятала лицо на плече Селии.
   — Не сейчас, — мягко удержала она Джона. — Не спрашивайте ее ни о чем.
   — Но только сейчас мы можем узнать правду, — жестко отозвался Джон. — Кто это? Почему он так пугает тебя?
   — О, Селия, я хочу домой, — мой голос дрожал. — Положи меня в постель.
   Когда наша коляска остановилась у входа в дом, я позволила Селии отвести меня наверх и уложить в постель, точно заболевшего ребенка. Я приняла две капли лауданума, чтобы не слышать клацанья захлопывающегося капкана, ржанья испуганной лошади, падающей навзничь вместе с ее седоком, предсмертного легкого вздоха моей матери. Я заснула крепко, как ребенок.
   Завещание было прочитано после полудня, и к ужину большинство гостей оставили нас, скрывая кто свое разочарование, кто — радость от маленьких даров, завещанных им. Мамино скромное состояние было разделено поровну между мной и Гарри. Конечно, она никогда не владела поместьем. Земля, по. которой она ходила, камни под ее ногами, деревья, колышущиеся над ее головой, и даже птицы, что вили в них гнезда, — все это никогда не принадлежало ей. В девичестве она жила в доме своего отца. После замужества — в доме мужа, на его земле. У нее не было даже фартинга, который она могла бы назвать своим. Все деньги, которые она оставила, принадлежали ей не более, чем те драгоценности, которые она передала Селии после ее замужества. Все, чем она владела в Вайдекре: счета в банке, драгоценности, дом, сад — было не более чем взято взаймы.
   А все хозяева всегда презирают своих должников.
   Зато ее богатая бедность сделала ее завещание очень простым и чтение его было закончено к чаю. Когда в девять часов я вышла к ужину, в доме оставались лишь Джон, Гарри, Селия и наш викарий доктор Пирс.
   После ночи маминой смерти Джон впервые спустился вниз, чтобы провести с нами вечер, и я, в виде исключения, благословила дурацкую бесчувственность Гарри, который совершенно не замечал напряжения, царившего в комнате. Несмотря на некоторую подавленность, он громко болтал с доктором Пирсом, пока они с Джоном стояли в библиотеке у камина. Глядя на Гарри, греющегося у камина со стаканом шерри в руке, никто не мог бы себе представить, что всего несколько дней назад он выводил Джона из оцепенения, вызванного алкоголем, в этой самой комнате. Или что когда-то он в страстном отчаянии бросил свою сестру на пол этой же комнаты и овладел ею. Но, судя по нахмуренному и напряженному виду Джона, как раз он хорошо представлял себе подобные картины. Селия же еще незабыла его пьяный загул и тревожно посматривала на его лицо и на стакан в его руке. Но тут Джон отвернулся от окна и улыбнулся ей:
   — Не смотрите на меня так тревожно, Селия. Я не стану ломать мебель.
   Селия слегка покраснела, но ее глаза прямо встретили его взгляд. Всякий, глядя на нее, заметил бы ее искреннюю и чистую привязанность к нему, заботу о его здоровье.
   — Я не могу не тревожиться о вас, — извиняющимся тоном сказала она. — Сейчас такое трудное время. Я рада, что вы с нами в этот день. Но если вы передумаете и захотите обедать один в вашей комнате, я прикажу принести поднос туда.
   — Вы очень внимательны, Селия, — Джон с благодарностью кивнул. — Но я достаточно долго был один. Моей жене понадобится моя поддержка и мое общество в предстоящие недели. — Он сказал «моя жена» таким же тоном, каким мог сказать «мое злосчастье» или «моя змея». Его голос прерывался от отвращения, когда он смотрел на меня. Даже от маленькой наивной Селии не укрылась саркастическая интонация этих слов и притворность его заботливости. Гарри замолк и с любопытством взглянул в нашу сторону. Зрелище, что и говорить, было любопытное: Джон, стоящий спиной ко всем, Селия, слегка побледневшая и выронившая, не заметив того, шитье, и я, сидевшая небрежно прислонившись к круглому столу и перелистывающая страницы газеты с деланным вниманием, но напряженная как занесенный хлыст. Джон потянулся к графину и налил себе полный стакан. Он опрокинул его в себя так, будто это было лекарство.
   На наше счастье, появление Страйда прервало эту сцену. Распахнув двери, он пригласил нас ужинать. Я насладилась легкой местью, небрежно пройдя мимо Джона, чтобы принять руку Гарри, и махнув по его ногам юбками. Гарри устроился во главе стола. Я — на противоположном его конце, где прежде сидела мама, Селия села как обычно справа от Гарри, Джон сел рядом с ней, напротив доктора Пирса. Близость Джона заставила меня оскорбленно застыть, но зато я увидела, что его она сделала совершенно больным.
   Он делал усилия, чтобы сохранять холодную галантность по отношению к Гарри, но, по всей видимости, даже физически не мог выносить моего брата. Если рука Гарри случайно задевала его рукав, Джон вздрагивал, словно от прикосновения к чему-то заразному. Гарри был отвратителен ему, так же как была отвратительна я. Моя непосредственная близость оказалась пыткой для него, поскольку напоминала о его былом желании. Он едва мог прикоснуться к еде, и я с болезненным любопытством следила, выдержит ли его стойкость испытание двойным давлением: его гневом и насильственным молчанием. Он отставил свой стакан почти нетронутым, и я кивнула лакею снова до краев наполнить его.
   Доктор Пирс недавно появился в нашем приходе и мало что понимал в этой семейной сцене. Но, будучи светским человеком, он с вежливым интересом расспрашивал Гарри о его фермерских экспериментах. Гарри чрезвычайно гордился теми новшествами, которые он ввел на нашей земле, зажиточностью арендаторов, которую он считал следствием своего мудрого правления, и известностью Вайдекра как одного из наиболее передовых хозяйств. За мной числились другие достоинства: моя любовь к старинным методам хозяйствования и моя репутация внимательной и чуткой к нуждам поместья хозяйки привлекали ко мне многие сердца.
   — Когда я только стал сквайром, у нас насчитывалось с десяток поденщиков и мы пользовались плугами, дошедшими до нас без изменений со времен римского нашествия, — хвастливо говорил Гарри, оседлав своего любимого конька. — А сейчас мы пашем плугами, которые ведут борозду до самой вершины холмов, и почти не держим батраков в Экре.
   — От этого для нас мало пользы, — холодно отозвалась я с другого конца стола. Краем глаза я заметила, как Джон вздрогнул от звука моего голоса и непроизвольно потянулся за стаканом. — Батраки, которые, бывало, жили в лачугах вокруг деревни, теперь стали работать поденно или даже жить в работном доме и работать в его бригадах. А твои замечательные плуги, распахивая старые добрые луга, создают избыток засеянной земли, что постепенно, год за годом, приведет нас к излишку урожая. Цена на хлеб упадет, зерно едва будет окупать расходы с его продажи, его станут выращивать все меньше, и в первый же неурожайный год произойдет взрыв, поскольку цены подскочат до неба.
   Гарри через стол улыбнулся мне.
   — Ах, ты, старый тори, — поддразнил он меня. — Ты ненавидишь всякие перемены, но именно ты ведешь запись расходов и не хуже меня знаешь, что пшеничные поля прекрасно окупаются.
   — Да, они дают нам доход. Они дают доход дворянству. Но они принесли мало добра людям в Вайдекре. И они доставили столько горя тем, кого мы называем своими людьми, тем, кто жил в лачугах, которые мы снесли, и тем, кто держал своих свиней на общинной земле, которую мы отобрали.
   — Ах, Беатрис, — продолжал свои поддразнивания Гарри. — Ты поешь на два голоса. Ты радуешься, когда записываешь в книги наши доходы, но в глубине души ты предпочитаешь старые, расточительные методы хозяйствования.
   Я улыбнулась в ответ почти виновато, позабыв в эту минуту Джона, позабыв свои страдания, думая только о Вайдекре. Замечание Гарри выглядело справедливым. Наши разногласия начались с тех пор, как мы стали совместно управлять землей. Если бы я посчитала его методы угрозой для жизни и процветания Вайдекра, я могла бы запретить их в ту же минуту. Стоило мне наложить вето на любой его план, и мы никогда больше не услышали бы о нем. Но меня, одну из ничтожной горсточки богатого дворянства среди миллионов бедноты, пугало и заботило то, что нововведения Гарри и развитие хозяйства во всей стране делало богатых еще богаче, а бедных — беднее.
   — Да, это правда, — призналась я, улыбнувшись Гарри. — Я всего лишь сентиментальный фермер.
   Стул Джона резко скрипнул, царапая полированный пол, когда мой муж резко поднялся и вышел из-за стола.
   — Прошу извинить меня, — сказал он, намеренно игнорируя меня и обращаясь только к Селии. Тяжело ступая, он прошел к двери и со стуком закрыл ее за собой, как бы подчеркивая свое отвращение к нам и к этой освещенной свечами комнате. Селия испуганно глянула на меня, но я даже не повела бровью.
   — Но вы ведь приехали с севера, — обратилась я к доктору Пирсу, будто меня и не прерывали, — где, я думаю, выращивают мало пшеницы. И должно быть, вы находите нашу страсть к дорогой пшенице и к белой муке странной.
   — В некотором роде да, — признался он. — В моем родном графстве, Дархэме, бедные до сих пор едят черный хлеб. По сравнению с вашими золотыми булками он довольно гадкий, но зато дешево стоит. Они едят много картофеля, выпечку предпочитают из грубой муки. Все это делает пшеницу гораздо дешевле. Здесь, я думаю, беднота очень зависит от урожаев пшеницы?
   — О, да, — тихо подтвердила Селия. — Вот и Беатрис так говорит. Это неплохо, пока цены на зерно остаются низкими, но стоит им вырасти, как начинается настоящая нужда, поскольку у бедняков нет другой пищи.
   — Потом, эти проклятые хлебные бунты, — возмущение Гарри было основательно подогрето двумя выпитыми бутылками вина. — Они рассуждают так, будто мы специально насылаем дожди, чтобы погубить урожай и взвинтить цены.
   — Это еще не все, — продолжила я. — Мы всегда оставляем все зерно в Вайдекре, но бывают нечестные торговцы, которые укрывают зерно от рынка и норовят его переправить в другое графство. Намеренно создавая нехватку хлеба, они прекрасно понимают, что после этого начнется голод и беспорядки.
   — Если б только они опять вернулись к выращиванию ржи, — вздохнула Селия.
   — Что ты такое говоришь, — рассмеялся Гарри. — Ведь это же мои покупатели. Я бы хотел, чтобы они ели только белый хлеб из моей пшеницы, ничего, если немного поголодают в неурожайный год. Придет день, когда мы засеем всю землю пшеницей и наша страна будет есть прекрасный белый хлеб.
   — Если ты сможешь добиться этого, Гарри, заметь, я говорю «если», — сказала я, — то удачи тебе. Но пока я веду это хозяйство и держу книги, мы не станем засевать новую землю пшеницей. Хорошо, когда так поступает только один фермер, но если по этому пути пойдет вся страна, то нас ждут неудачи. Придет неурожайный год, и много таких ферм погибнет. Вайдекр никогда не станет хозяйством одной культуры.
   Гарри кивнул.
   — Ладно, Беатрис, — согласился он. — Ты у нас главная. Давай больше не будем докучать Селии и доктору Пирсу своими фермерскими заботами.
   Он вернулся на свое место, и я кивком велела слугам переменить тарелки. Доктор Пирс и Гарри принесли с комода блюдо с сыром и огромную серебряную вазу с фруктами, выращенными на нашей земле.
   — Нужно быть весьма недалеким человеком, чтобы не любить работу, приносящую такие замечательные плоды, — вежливо заметил доктор Пирс. — Вы питаетесь, как дикари в золотом веке, у себя в Вайдекре.
   — Боюсь, что мы и вправду дикари, — легко сказала я, взяла один из персиков и стала счищать с него пушистую шкурку. — Земля наша так хороша, а урожаи так высоки, что иногда я начинаю верить в колдовство.
   — Ну, а я верю в науку, — стойко произнес Гарри. — И колдовство Беатрис хорошо согласуется с моими экспериментами. Но, уверяю вас, доктор Пирс, что вы бы сочли мою сестру за ведьму, если б когда-нибудь видели ее во время сбора урожая.
   — Это правда, Беатрис, — рассмеялась Селия. — Я помню, как-то тебя попросили отвести Си Ферна в деревню, чтобы подковать. Мы же с мамой ехали по делам в Чичестер, и вдруг по дороге я увидела тебя, ты стояла в центре поля, шляпа упала с твоей головы, лицо было поднято к небу, а в руках огромные охапки маков и шпорника. Ты была похожа на застывшую языческую богиню. Мне даже пришлось отвлечь внимание мамы на что-то другое, настолько ты напоминала колдунью.
   Я сокрушенно рассмеялась.
   — Вижу, что я приобрела нехорошую известность, — с притворным сожалением признала я. — И над моими странностями смеется каждый подмастерье в Чичестере.
   — Хоть я и недавно в Экре, — поддержал меня доктор Пирс, — но до меня тоже доходили странные слухи. Один из ваших старых батраков, миссис Мак Эндрю, уверяет меня, что он всегда приглашает вас на чай и просит прогуляться по его земле во время сева. Он клянется, что если мисс Беатрис сделает несколько шагов за плугом, это спасет поля от губительных туманов и сохранит урожай.
   Я кивнула Гарри.
   — Тайк, и Фростерли, и Джеймсон, — уверенно сказала я. — И еще некоторые верят в это. Думаю, что просто пара хороших сезонов совпали со временем, когда я после папиной смерти распоряжалась работой в поле.