Грегори Филиппа. Вайдекр

   — Но они вели себя так, будто не ели по меньшей мере неделю! — возразил мне Гарри. — Беатрис, ты же видела их! Так не ведут себя те, кому не хватает денег. Они голодают!
   — Ну, а если даже и так? — мой голос стал грубым, мне надоело оправдываться перед Гарри от последствий нашего общего выбора. — Ты хотел нанимать на работу поденщиков. Мы оба согласились, что невыгодно держать наших крестьян на постоянном заработке, независимо от того работают они или нет. А ты думал, что они работают из любви к этой работе? Да, конечно, они голодны. Они не получают денег, они пытаются растянуть свои скудные сбережения до весны. Сейчас они надеются, что все еще будет по-прежнему, каждый парень сможет заработать хоть пенни в день на севе, а каждый мужчина будет занят на пахоте. Когда придет весна, они убедятся, что это не так! И тогда им придется обратиться в работный дом и принять те условия, которые им там предложат.
   — Может, ты не хочешь продолжать то, что мы задумали? — я говорила очень резко. — Сейчас мы экономим сотни фунтов в месяц и ведем хозяйство так, как тебе хотелось. А кто, по твоему мнению, станет платить за твои фантазии? Платить будут бедные, Гарри. Им не останется другого выхода. А если тебе не нравится смотреть на то, что ты сделал, можешь закрывать на все глаза, как Селия.
   Я резко повернулась на каблуках и стала смотреть в камин. Я была готова разрыдаться. Непонимание Гарри того, что мы делаем, злило меня. Но я к тому же была взбешена тем, что оказалась в ловушке. Нам теперь уже не остановиться. В конце концов люди победнее уйдут из Вайдекра. Но более упрямые останутся здесь. И тогда, я полагаю, старики и дети начнут умирать. Жиль оказался первой жертвой по дороге к тому, чтобы сделать моего Ричарда наследником. Я одна видела перед собой этот долгий, медленный, полный страданий путь, который приведет моего сына к власти.
   Рука Гарри легла на мое плечо, и я едва сдержалась, чтобы не стряхнуть ее.
   — Это очень горькое время для нас обоих, — грустно произнес Гарри, уже забыв о голодных лицах и думая только о себе. — Конечно, я согласен, мы должны продолжить то, что начали. Эти проблемы стоят перед каждым помещиком. Сейчас время перемен. Никто не может остановить этот процесс. Нужно приспособиться к нему, вот и все. Было бы глупо для нас с тобой, Беатрис, вернуться к старому.
   Я кивнула. Гарри нашел способ успокоить свою совесть, а себя я могу утешить тем, что мой любимый мальчик становится все ближе и ближе к заветной власти.
   Гарри кажется, что он страдает от перемен так же, как те люди, которых он лишил работы, поэтому он, подобно Понтию Пилату, умыл руки. Он рассматривает себя, как часть исторического процесса перемен, и не чувствует ни вины, ни ответственности за то, что происходит.
   — У нас просто нет другого выбора, — спокойно и даже грустно сказал он.
   Поэтому когда к нам спустилась Селия в сопровождении двух нянь и нарядных ребятишек, уже предвкушающих жареного гуся, мы смогли обменяться безмятежными улыбками и пошли в обеденный зал, к столу, ломившемуся от яств, как будто всего в пяти милях отсюда не ползали в мерзлой траве голодные дети, выколупывая из земли остатки лакомств.
 
   Это была очень суровая для Экра зима. Я гораздо реже ездила в деревню, поскольку не испытывала радости видеть вокруг угрюмые лица. Однажды ко мне кинулась выскочившая из коттеджа женщина и, положив руку на край коляски, со слезами попросила:
   — Мисс Беатрис, пожалуйста, позвольте моему Вильяму починить для вас изгороди. Вы же знаете, он делает это лучше всех в графстве. Я не могу прокормить детей на то пособие, что мы получаем в приходе. Они совсем голодные, мисс Беатрис. Прошу вас, дайте моему мужу работу.
   Тогда я обратилась мыслями к моему сыну, к моему Ричарду, картины его будущей чудесной жизни ясно возникали в моем мозгу, и я сказала, не отрывая глаз, от ушей лошади:
   — Очень сожалею, Бесси, но ничего не могу поделать. Мы сейчас используем только поденных рабочих. Если ваш муж хочет другой работы, пусть ищет ее получше.
   Я поспешила послать лошадь вперед, чтобы она, по крайней мере, не опозорила себя, зарыдав на людях. Мое лицо оставалось холодным и сдержанным, поскольку я не знала способа помочь им.
   Гарри тоже оставался равнодушным. Когда он встречал кого-нибудь на улице и слышал жалобы на скудные заработки, на безразличие приходских властей, на угрозу работного дома, он пожимал в ответ плечами и говорил:
   — А я что могу сделать? Я не более тебя, дружище, волен повлиять на порядки в нашем графстве. — И он совал руку в карман за шиллингом, как будто бы это могло спасти семью с четырьмя детьми на все время холодной долгой зимы.
   Бедняки думали, будто я что-то имею против них. Но это было не так. Мне все время приходилось думать о других вещах: о майорате, о будущем партнерстве Ричарда и Джулии и о том, что я должна успеть распорядиться состоянием Джона за время его отсутствия. Больше того, я даже не стала огораживать общинную землю до весны, и наши крестьяне могли обеспечить себя даровыми дровами, торфом и хворостом.
   Уже сколоченные заборы всю зиму простояли на задворках нашей конюшни, а я все откладывала и откладывала указание установить их.
   — Нам пора заняться общинной землей, — не раз напоминал мне Гарри. — Ссуда мистера Левеллина обходится нам очень дорого. Мы обязательно должны весной посеять там пшеницу, и нам нельзя откладывать обработку этой земли.
   — Я знаю, — ответила я, подняв глаза от писем. — Заборы готовы, и я уже заказала двадцать рабочих из работного дома. Но я хочу подождать, пока сойдет снег. Наши люди привыкли собирать там хворост и расставлять силки на кроликов. Как только земля будет огорожена, возникнет новая волна недовольства. Давай дождемся более теплой погоды.
   — Очень хорошо, Беатрис, — сказал Гарри. — Ты лучше знаешь, что делать. Но нашим людям следует понять, что они слишком долго жили по старым законам. Я не знаю другого поместья в графстве, в котором придерживались бы прежних порядков так долго. Бесплатные дрова, бесплатная дичь, бесплатные пастбища, бесплатный сбор колосков, оставшихся от урожая — нас буквально грабили все эти годы, Беатрис. Им следует быть нам благодарными.
   — А они не чувствуют этого, — сухо ответила я. — Странно, правда?
   Они, действительно, не испытывали к нам благодарности. Правда, я больше не слышала жалоб от женщин. Но когда я проезжала по деревне, я не встречала ни поклонов, ни приветливых улыбок. Разумеется, с грубостью мне не приходилось сталкиваться. Зарвавшегося наглеца я бы в мгновение ока выставила с моей земли. Но меня больше не любили, как прежде. И мне очень не хватало этой любви. Ну что ж, эту цену мне тоже придется заплатить.
   Конечно, бедняки не любили и Гарри. Но в своем глупом невежестве они не обвиняли его так, как винили меня. Они знали, что он помешан на новшествах, но считали, что я должна была удержать его от этого. А сейчас, когда я встала на его сторону, вся сила их гнева упала на меня. Они даже считали, что я влияю на Гарри, хотя если бы они порылись в своей короткой памяти, они бы вспомнили, какими глупыми были все начинания моего брата.
   Погода удивительно соответствовала мрачным настроениям, царившим в Вайдекре. Зима все не кончалась и не кончалась, щедро одаривая нас то метелями, то ледяными туманами, постепенно сменившимися проливными дождями, которые пришлись как раз на период ягнения. В этом году мы потеряли ягнят больше, чем это случилось за несколько предыдущих лет. Частично в этом была виновата погода, но сыграло свою роль и то, что теперь мои работники не желали оставаться в хлеву долгими часами, чтобы заслужить мою улыбку. Пока я была с ними, они работали как следует, но стоило мне уехать домой, как они отправлялись вслед за мной, плюнув на работу.
   Таким образом, в этом году нас ожидали меньшие прибыли от овец, чем я рассчитывала. И перспектива потерять часть денег заставила меня еще тверже держаться намеченных планов, пусть это стоило мне хорошего отношения наших крестьян.
   Кроме того, нам не хватило сена и кормов. Поставленная перед выбором либо забить часть стада, либо купить сено, я предпочла первое. Ибо цены на сено были умопомрачительными, и окупить эти расходы оказалось невозможно.
   Я проводила один холодный темный день за другим, склонившись над столом. И когда входил Страйд со свечами, моя голова уже раскалывалась от боли. Нам катастрофически не хватало денег. Заем мистера Левеллина был очень высоким, и прибыли не покрывали его, в таких условиях я даже не могла позволить себе купить высокосортные семена. Мне придется занимать деньги.
   Опустив голову на руки, я ощутила реальный страх. Не тот страх, который охватывал меня при прыжке через высокое препятствие, и не тот постоянно сопровождавший меня страх перед всадником на черном коне. Это был другой, рассудочный, деловой страх. Черные цифры на белой бумаге оказались такими несговорчивыми. И даже тяжелый сейф под крышкой стола не успокаивал меня. Это только казалось, что там много денег. Нужно гораздо больше. Вайдекру нужно гораздо больше. И я очень боялась лондонских банкиров. Я боялась, что мне придется опять брать взаймы.
   Гарри я не говорила о своих трудностях. Я не хотела пугать его своими сомнениями. И я была слишком горда, чтобы признаться в своем страхе. Но Гарри не удалось избежать ненависти всей деревни, которая росла и росла той зимой.
   Из всех нас троих только Селия, новичок в нашем доме, казалось, сохранила уважение бедняков. В своем предубеждении они не винили ее за жидкую кашу и пустой котелок. Подобно слепцам они не замечали ее великолепных пальто из самой лучшей ткани и наимоднейших шляпок, они видели только ее встревоженное лицо и щедрые руки. Ее кошелек всегда был открыт для самых бедных. Когда погода в январе еще больше ухудшилась, Селия стала посылать в деревню повозки с остатками еды с нашей кухни. Если б не это, многие семьи не видели бы мяса неделями.
   Моя невестка стала постепенно узнавать мой Вайдекр, моих людей. Она стала разбираться в их родственных и дружеских связях. Она первая узнала, что у Дейзи Соувер умер младенец.
   — Беатрис, мы должны что-то сделать, — воскликнула Селия, войдя без стука в мою контору. Взглянув на нее, я просто была поражена тем, как сильно она изменилась после смерти мамы. Ее походка стала стремительнее, голос чище, она прониклась уверенностью в своей значимости. И в данную минуту, стоя в моей конторе и греясь у моего камина, она собиралась читать мне лекцию о моих людях.
   — Делать что? — резко спросила я.
   — Надо что-то сделать для Вайдекра, — страстно продолжала она. — Это ужасно, Беатрис. Многие семьи нуждаются. Только что умер маленький ребенок Дейзи Соувер, и я уверена, что это потому, что у нее не было молока. В доме так мало еды, что я уверена: она просто недоедала, чтобы накормить мужа и других детей. Малыш угасал на глазах, и вот теперь он умер. Он был такой славный! — Голос Селии прервался рыданием, и, отвернувшись к камину, она закрыла глаза руками.
   — Неужели мы не можем подобрать для них работу? — спросила она. — В крайнем случае, давай пошлем им зерна. Вайдекр кажется таким процветающим, откуда же такая нужда в Экре?
   — Ты хотела бы взглянуть на цифры? — мой голос звучал резко. — Вайдекр кажется тебе процветающим, потому что ты до сих пор проводила жизнь в доме, где с расходами не считаются. Ведение хозяйства едва ли твоя прерогатива, Селия. Ты знаешь, что я никогда не проверяю счета из кухни.
   Она кивнула. Первые признаки моего гнева всегда выводили Селию из равновесия. Она слишком хорошо запомнила пьяные скандалы лорда Хаверинга и не выносила ни повышенного тона, ни резких слов. Я пользовалась и тем, и другим.
   — Очень мило с твоей стороны посылать целые повозки еды в Экр, но мы должны заплатить по закладной и вернуть долги. У нас не Эдемский сад. В этом году мы уже потеряли дюжину ягнят, и отел идет так же плохо. Если весна будет дождливая, то у нас возникнут проблемы с зерном. С твоей стороны не очень умно просить меня содержать половину деревни. У меня подписан договор с приходским надзирателем о рабочих по найму. У нас работают те же самые люди из Экра, только по приходским расценкам.
   — Они сказали мне, — сказала Селия, — что на эти деньги невозможно содержать семью.
   — Вполне согласна с ними, — нетерпеливо ответила я. — Но едва ли это моя вина, что их жены не умеют экономить деньги. И едва ли моя забота поощрять их беспечность. Расценки установлены мировым судьей или церковными попечителями. С моей стороны было бы просто глупо платить больше.
   Селия выглядела ошеломленной. Но ребенок Дейзи Соувер не выходил у нее из головы…
   — Но для того бедного малыша… — неуверенно начала она.
   — Сколько детей у Дейзи Соувер? — грубо спросила я. — Пять, шесть? Конечно, на такую ораву не хватит никаких денег. Ей давно следовало перестать рожать, тогда бы она прекрасно со всем справилась. Селия, ты оказываешь плохую услугу беднякам!
   Селия вспыхнула, а затем побледнела от грубости моего тона.
   — Сожалею, что побеспокоила тебя, — холодно уронила она и направилась к двери.
   — Селия! — окликнула я ее. Мой голос стал ласковым. Она сразу оглянулась, и я улыбнулась ей. — Это я должна извиниться перед тобой. Я была сегодня просто невыносима и прошу у тебя прощения.
   Она медленно отошла от двери.
   — Ты не должна так говорить, Беатрис, — начала она. — Я знаю, как много у тебя проблем. Овцы, коровы, я все понимаю. К тому же ты беспокоишься из-за Джона. Извини, что я расстроила тебя.
   — Ах, нет, — я протянула ей руку. — Я вспылила, потому что у меня большие денежные проблемы.
   Компетентность Селии в денежных проблемах не простиралась дальше суммы в один фунт в ее кошельке, но она кивнула так, будто все прекрасно понимала.
   — Да, конечно, — разумно сказала она. — И еще Джон. В этом месяце ты получила известие от доктора Роуза?
   — Да, — мой голос стал грустным. — Он пишет, что Джон еще далеко не выздоровел, но уже учится противостоять соблазну.
   — От самого Джона нет ни слова? — испытующе спросила Селия.
   — Нет, — я постаралась храбро улыбнуться. — Я все пишу и пишу. Но доктор Роуз сказал, что Джон еще не в состоянии отвечать, поэтому мне не следует ожидать от него писем.
   — Не могла бы ты съездить туда, Беатрис? — спросила Селия. — Дороги скоро станут хорошими, и ты могла бы сама повидать его.
   — Нет, — и я грустно покачала головой. — Доктор Роуз объяснил мне совершенно однозначно, что Джон еще не готов к посещениям и неожиданный визит может привести к ухудшению его здоровья.
   — Понятно, — сдержанно ответила Селия. — Бедный Джон! И бедная ты, Беатрис! — Она обвила мои плечи рукой и поцеловала меня. — Я оставлю тебя, поскольку тебе надо работать. Не засиживайся здесь долго и спускайся к нам.;
   Я ласково кивнула в ответ, и Селия вышла. Дождавшись, пока за ней захлопнется дверь и стихнет звук ее шагов, я открыла потайной ящичек моего стола и достала оттуда отчеты доктора Роуза и связку писем, адресованных моему мужу. Они были от Селии.
   Доктор Роуз регулярно переправлял их мне с каждым своим отчетом, который был совершенно ясен для меня и только увеличивал мое напряжение. Если мои адвокаты для меня не поторопятся и здоровье Джона будет так быстро улучшаться, то, похоже, мне придется увидеть его в Вайдекре, прежде чем я сумею распорядиться его деньгами. Первый доклад доктора Роуза был достаточно мрачным. Когда Джон пришел в себя в запертой комнате с зарешеченными окнами, он чуть не сошел с ума от страха. Он бесновался и кричал, что его заперла здесь ведьма, ведьма Вайдекра, которая держит под своей властью целую семью и будет держать его здесь, пока он не умрет.
   Это звучало достаточно убедительно, чтобы его год продержать. Но последующие отчеты доктора Роуза звучали более обнадеживающе. Состояние Джона улучшалось. Он воздерживается от выпивки, не привержен к лаудануму. «Думаю, появилась некоторая надежда на выздоровление», — написал доктор Роуз в последнем рапорте.
   Я не могла надеяться. Я могла только бояться. Мне не повлиять на события за пределами поместья, мне не заставить адвокатов поторопиться, мне не ускорить переговоры с моим кузеном и не задержать выздоровление Джона. Все, что я могла, — это писать. Писать письма в Лондон, чтобы ускорили наш процесс. Писать полные глупости ответы доктору Роузу, что я скорей согласна не видеть мужа целый год, чем вернуть его домой недолечившимся. Передо мной стояла еще одна задача — удерживать отца Джона в Эдинбурге. Как только Джон был взят под опеку, я написала его отцу, что он помещен в лечебницу и за ним установлен самый лучший уход. Ссылаясь на авторитет доктора Роуза, я сообщала, что посещения больного запрещены, но едва ему станет лучше, как мистер Мак Эндрю сразу сможет навестить своего чудесного, талантливого сына. В приступе горя старик даже не подумал поинтересоваться деньгами Джона, я тоже не стала поднимать этот вопрос. Но если б он спросил меня, я бы ответила, что по доверенности самого Джона ими управляет лорд Гарольд. Я питала надежду, что к тому времени, когда Джон поправится и будет готов потребовать свое состояние, от него уже ничего не останется. Оно уйдет на то, чтобы мой сын, укравший его имя, занял кресло хозяина поместья, которое Джон так ненавидел.
   Все должно было произойти своевременно. Если только мой кузен подпишет контракт, в котором он отказывается от наследства. Мне оставалось только ждать. А Селии только писать письма. Одиннадцать писем лежали в ящике моего стола, по одному на каждую неделю отсутствия Джона. Каждый понедельник Селия исписывала половину листа почтовой бумаги, видимо, полагая, что слишком длинное послание может потревожить Джона. Не вполне уверенная, что он простил ей то, что назвал предательством, она писала ему удивительные письма. Они были преисполнены такой нежной и чистой любовью, какую, казалось, могут испытывать только дети. Каждое письмо она начинала словами «Мой дорогой брат» и заканчивала строчкой: «Я каждый день думаю о Вас и каждую ночь — молюсь».
   Содержание писем представляло собой новости о детях, несколько слов о погоде и обязательные уверения, что я поживаю хорошо. «Беатрис здорова и хорошеет с каждым днем» — писала она в одном письме. «Вы будете счастливы узнать, что здоровье Беатрис в порядке, а сама она — прекрасна» — в другом. «Беатрис здорова, но я знаю, что она скучает о Вас» — в третьем. Горькая улыбка появлялась на моих губах, когда я читала их. И сейчас я опять перевязала их, уложила на самое дно ящика, тщательно заперла его и ключ спрятала позади книг в книжном шкафу. Затем я легким шагом и с сияющими глазами пошла переодеваться к обеду.
 
   Я сдержала мое обещание не огораживать общинную землю, пока не минует непогода, и выждала до марта, пока наступившие безоблачные дни не истощили мое терпение.
   Я предупредила приходского надзирателя, что на следующий день намереваюсь огородить две сотни акров общинной земли, и мне потребуется человек двадцать рабочих. Он поскреб в голове и задумался. Это был грубый, неотесанный, но достаточно хитрый человек, чтобы выезжать за счет других. Его звали Джон Брайен, после женитьбы на одной из дочек Тайка он переехал в деревню. Некоторая независимость от деревенских связей и школьное образование, которое он получил в Чичестере, позволили ему занять должность приходского надзирателя, и теперь он мог поздравить себя с тем, что он — наиболее хорошо оплачиваемый работник и самый презираемый человек в деревне. Он не слишком любил меня. Ему не нравился тон, которым я с ним говорила. Он считал себя выше других, поскольку умел читать и писать и выполнял работу, которой другие бы постыдились. Где-то в глубине души я все еще придерживалась старых взглядов, и если крестьяне кого-нибудь презирали, то так же делала и я. Но дела мне приходилось вести именно с Брайеном, поэтому я придержала Соррель и, выглянув из коляски, объяснила ему, что я хочу.
   — Им не больно понравится это, — голос Брайена выражал пренебрежение к людям, которые могли отказаться выполнять работу, поручаемую им господами.
   — Я не жду, чтобы она им понравилась, — безразлично сказала я. — Мне надо, чтобы они ее сделали. Вы сумеете набрать до завтра достаточно людей, или придется подождать?
   — У меня их сколько угодно, — сказал Брайен и мотнул головой в сторону коттеджей. — Здесь каждый ждет работы. Но им не понравится огораживать общинную землю, так что с ними будет трудно.
   — Это мои люди, — в моем голосе звучало пренебрежение к словам этого плебея. — Нет таких трудностей, с которыми я бы не управилась. Не обязательно сообщать им, что от них требуется. Я встречусь с ними завтра. И остальное будет моим делом.
   Брайен кивнул, но я придержала Соррель и не спускала с него глаз, пока он не поклонился мне как положено. После этого мы распрощались.
   Но на следующий день, едва завернув за угол деревенской улицы, я увидела, что собралось не двадцать человек, а больше сотни. Сюда пришли все: и женщины, и дети, и старики, и даже некоторые арендаторы. Все нищее население Вайдекра вышло приветствовать меня. Я остановила лошадь и стала медленно разбирать поводья, Мне требовалось время, такого я не ожидала.
   Когда я обратилась к людям, мое лицо сияло, как обычно.
   — Добрый день всем, — громко сказала я, мой голос был звонким и чистым, как трель малиновки над моей головой.
   Старики, державшиеся отдельно, подталкивали друг друга локтями, как мальчишки, застигнутые в чужом саду. Наконец, вперед выступил Тайк, самый старый человек в деревне.
   — Добрый день, мисс Беатрис, — в его голосе звучала мягкая любезность терпеливого человека, который, работая всю жизнь на других, тем не менее не потерял ни своего достоинства, ни уважения окружающих. — Мы все сегодня собрались здесь, чтобы поговорить о ваших планах насчет общинной земли. — В его голосе слышался мягкий акцент уроженца Суссекса, он родился и вырос здесь, его семья никогда не покидала эти места. Возможно, это кости его предков покоились в земле Норманнского луга. Эта земля принадлежала им, прежде чем Лейси захватили ее.
   — Добрый день, Гаффер Тайк, — я говорила очень дружелюбно. Сегодня мне придется быть жестокой, но я никогда не смогу равнодушно слышать родной выговор моей местности. — Я всегда рада видеть вас. Но меня удивляет, что здесь собралось так много народу. Некоторые, вероятно, думают, будто они лучше меня знают, что мне надо делать на моей земле?
   Старый Тайк кивнул в ответ на этот упрек, а многие из арендаторов пожалели, что оказались здесь, а не в каком-нибудь другом месте. Они знали, что я запомнила каждое лицо, и побоялись, что за это придется заплатить. Заплатить, действительно, придется.
   — Мы немного обеспокоены, мисс Беатрис, — мягко сказал Тайк, — когда мы впервые услышали о ваших планах, мы просто не поверили, что вы и вправду станете это делать. Мы не хотели идти в усадьбу. Поэтому так долго и не говорили с вами.
   Я положила руки на бедра и по очереди оглядела их всех. Я прекрасно контролировала их поведение, и они знали это. И даже старый Тайк, с его достоинством и мудростью, не мог сдержать раболепные нотки в своем голосе.
   — Ну, — мой голос звучал отчетливо и был слышен всем. — Будь я проклята, если я понимаю, почему это мои дела касаются всех вас, но раз уж вы устроили себе выходной и собрались здесь, то, по крайней мере, скажите из-за чего.
   Это было как поток, прорвавший плотину.
   — Как же кролики? Я не могу покупать мясо, и мы только их и едим! — закричала одна из женщин.
   — Где я буду брать хворост, если не смогу приходить сюда? — закричала другая.
   — А у меня корова и две свиньи, и они всегда паслись здесь, — сказал еще один из крестьян.
   — А я устанавливал на общинной земле свои ульи, чтобы собирать вересковый мед, — раздался голос одного из арендаторов.
   — Я резал здесь торф для растопки!
   — Я собирала дрова!
   — Мои овцы паслись здесь осенью!
   Вдруг моих ушей достиг голос старого Тайка.
   — Оглянитесь, пожалуйста, мисс Беатрис, — попросил он. Я стояла перед большим дубом, одним из старейших в лесу. В деревне была забавная традиция: влюбленные, закрепляя свою помолвку, вырезали на его коре свои имена. Сверху, куда только могла достать рука высокого мужчины, и до самых корней шла вязь имен и вензелей, вырезанных очень тщательно и затейливо.
   — Вот имя моей жены, а рядом — мое, — сказал Гаффер и показал куда-то повыше моей головы. Внимательно присмотревшись, я нашла имена «Гаффер» и «Лиззи», поросшие густым лишайником.
   — А над ними мои отец и мать, — продолжал он. — А еще выше имена их родителей, и родителей их родителей и всех кого мы помним. А некоторые имена уже и прочитать невозможно, остались только следы зарубок на коре.
   — И что же? — холодно спросила я.
   — Где же моим внукам вырезать свои имена, когда они будут помолвлены? — просто спросил Гаффер. — Если вы прикажете срубить это дерево, мисс Беатрис, для наших детей даже и помолвок не будет.
   Толпа одобрительно зашумела. Главное для них, конечно, еда и топливо, но и бедные имеют свои чувства.
   — Нет, — твердо произнесла я. На моих губах уже звучал приказ оставить дерево и поставить забор так, чтобы влюбленные парочки Экра, гуляя темными летними ночами, могли вырезать свои имена здесь, смеясь и перешучиваясь, а затем уединяться дальше в темноту, где их никто не мог увидеть. Но это слишком глупо и сентиментально. Просто непростительно вместо аккуратной изгороди городить какие-то петли ради счастья еще нерожденных детей.